обглоданными костями в младшую дочь, стараясь попасть в глаза.
Заплаканная, она не пыталась уворачиваться, едва держалась на ногах, по
внутренней стороне детских ножек текла струйка крови.
-- Это кто-то из наших, -- заявил десятник свирепо. -- Дулебы воевать
не умеют, мы их стерли в прах в первом же сражении!.. Это какой-то из
наших!.. Я слышал, не все приняли начертанный богами путь.
-- Те ушли давно, -- пробормотал Кацапаган. -- Когда хан Обад принял
новую религию... Не все согласились отдать всех своих богов за одного
чужого. Не все!
-- Это было давно, -- согласился третий, ветеран многих войн
Кратагак, -- к тому же то было далеко, на родине. Откуда взялся этот?
-- Уходят и потом, -- возразил десятник. -- Кто знает, когда приходит
малодушие? В какой момент суровая душа вдруг становится уязвимой,
доступной унижающей воина жалости?
-- Хорошо, что сгорел, -- сказал Кацапаган. -- А то, глядишь, и
другие...
Над ухом резко хлопнуло. Кацапаган оглянулся, с недоумением смотрел
на лохмотья от бычьего пузыря, тонкой пленкой которого дулебы затягивали
окна. Сейчас в окно дул свежий ветер, солнце бросало в избу яркие лучи.
Хрип с середины комнаты заставил Кацапагана оглянуться в другую сторону.
Десятник неестественно запрокинул голову, из горла торчало белое оперение
стрелы, а острие высунулось с другой стороны толстой высокой спинки
резного стула.
Все застыли. Это длилось лишь миг, тут же Крагатак с грохотом полетел
из-за стола: стрела, ударив в лоб, отшвырнула на середину комнаты.
Кацапаган не двигался, чувствуя, что находится под защитой стены, третья
стрела свистнула совсем рядом -- грузный Ендлярма рухнул без звука: стрела
попала в висок, пробила голову насквозь.
Двое уцелевших поспешно плюхнулись на пол среди объедков, отползли
под защиту стен. Один замешкался, стрела в последний момент вонзилась под
лопатку, и он быстро затих, царапая ногтями пол.
Прямо над ухом замершего Кацапагана за стеной прогремел страшный, как
львиный рык, голос:
-- Меня хороните?.. Это вы все трупы!
Кацапаган сидел за столом не шевелясь, даже боясь выпустить кубок из
онемевших пальцев. Спиной он вжимался в стену, чувствуя там, на просторе,
огромного страшного человека. В углу застыл Мирошноман -- храбрый,
неустрашимый, но теперь бледнее стены, под которой искал защиты. Он
встретился взглядом с Кацапаганом. Тот не двигался, страшась окна, рядом с
которым сидел, боясь отодвинуться.
За стеной было тихо. Кацапаган начал мелко трястись, двор был
заполнен блеяньем коз, кудахтаньем, скрипел колодезный ворот, а в это
время чужак наверняка уже крадется к другому окну -- их еще два! -- оттуда
выстрелит в него... или Мирошномана.
Он успел умереть сотни раз, в желудке будто образовалась огромная
глыба льда, и все тело холодело, застывало от ужаса. Вдруг дверь с треском
распахнулась -- оцепеневший Кацапаган даже не шелохнулся, уже в душе
мертвый, -- через порог шагнул пьяный Когуторман. Он уцепился за косяк,
перекосил рожу:
-- Ну и надрались... А еще на меня... Вымойте сперва свои грязные
пальцы, прежде чем указывать на мои пятна...
Мирошноман оторвал голову от пола, спросил сдавленно:
-- Там за хатой... видел кого?
-- Никого, -- ответил Когуторман и рыгнул. -- А что, каджи
привиделся?..
-- Нет, но...
-- А что вы... Великая Кобылица!.. Передрались, что ли? И вина
сколько разлили, болваны неотесанные, а еще новому богу кланя...
Кацапаган, разом ожив, метнулся через всю комнату, опрокинул стол,
выскочил на крыльцо. На пустом дворе блеяла и пыталась оборвать веревку
одинокая коза -- не кормили со вчерашнего дня. У ворот молодой обрин гонял
на длинном поводе дикую лошадь, хлыстом приучал к полной своей власти. И
лошадь, и молодой воин уставились на взъерошенного Кацапагана с удивлением
-- у парня отвисла челюсть, а лошадь фыркнула.
Кацапаган вдруг понял, что после гибели десятника теперь он старший.
Повернулся на крыльце, крикнул:
-- Мирошноман! Когуторман! Выносите раненых. Пещерника нет, скрылся.
Из хаты донесся протрезвевший голос Куготормана:
-- Раненые? В них жизни, как в скамье, на которой сидят! Стрелы
прошибли насквозь, как я протыкаю пальцем лист лопуха.
Согнав перепуганных дулебов, в основном плачущих баб и детишек,
велели копать могилу, уложили погибших воинов вместе с их оружием, забили
коней, сверху натаскали сухих бревен, зажгли, а в огонь побросали
дулебских женщин -- по три на каждого обрина, чтобы прислуживали на том
свете, как служили на этом.
Затем Кацапаган спешно созвал уцелевших обров на воинский совет. Два
ряда воинов отныне охраняли избу, а еще ряд с луками наготове расставил
вокруг двора -- они не должны были подпускать близко даже полевую мышь.
-- Он не сгорел, -- заявил Кацапаган. Лицо его было мрачно, под
глазами висели темные мешки. -- Еще знаем, что не напуган, иначе бы давно
убрался. Он объявил нам войну. Сумасшедший, это ясно.
Десятник пристально всматривался в суровые жесткие лица, испещренные
шрамами. Каждому молодому мужчине, который вступал в ряды воинов, жрецы
наносят глубокие раны на щеках -- это знак воинов-зверей, а у них были еще
и кольца на левой руке -- знак бесчестия, он же знак воинской доблести. В
мирное время изгои, в военное -- самые лютые бойцы, что сражаются, как
звери, ярятся, как звери. Сейчас ни на одном лице не проступил страх, ни
один взгляд не дрогнул. Чужой ли бог, демон ли, неведомый богатырь -- они
пойдут, как на лютого медведя, вепря или могучего тура, забросают
стрелами, поднимут на копья!
-- Я послал гонца к хану, -- закончил Кацапаган. -- Он назначит меня
сотником, не осталось старых воинов. Мы бросим на этого пещерника-воина
все силы. Гугугубун, ты умеешь водить летучие отряды. Бери десяток, бери
два или три, но уничтожь его!
-- Трех десятков хватит, -- ответил Гугугубун.
Гульчачак отскочила от окна, ее глаза были широко распахнуты, брови
выгнулись тонкими дугами:
-- Ты слышал, что прокричал гонец?
Морш сидел за столом, светильник освещал смуглое лицо, горящие глаза.
Он листал ветхую рукопись, сестре ответил не сразу:
-- Он жив?.. Боюсь, мы повстречали необыкновенного человека.
-- Они устраивают на него охоту!
-- По зубам ли такая дичь?.. Обры -- свирепые воины, бесстрашные, но
слишком невежественные. Он умнее, может уйти. Надо сделать так, чтобы не
ушел.
Она смотрела на него с недоверием:
-- Надо ли нам вмешиваться?
-- Он не нашей веры, сестра. Поэтому его надо уничтожить, ибо
покорить такого человека невозможно. Он не обрин. Он намного умнее. Иди,
седлай коней, а я договорюсь с вождями этих дикарей.
Поморщившись, он решительно развязал на голове повязку. Под
коричневой коркой запекшейся крови виднелся вздутый багровый шрам, а
опухоль постепенно теряла кровавый цвет. Морш криво усмехнулся, показал
мелкие, как у хорька, белые зубы:
-- Заодно рассчитаюсь!
Олег ехал на огромном белом жеребце, второго коня вел в поводу. Он
был в безрукавке из волчьей шкуры мехом наружу, распахнутой на широкой
груди. Обнаженные мускулистые руки блестели на солнце. Рукоять огромного
двуручного меча торчала на перевязи из-за спины, на поясе в чехлах плотно
сидели два швыряльных ножа, а лук и колчан со стрелами повесил с правой
стороны седла. Слева висел щит -- небольшой, круглый, такими скифы, а
затем готы, пользовались в конных стычках. Олег щит не жаловал,
пользовался редко, но сейчас взял -- отвык от ударов меча.
Поднялось солнце, меч в тяжелых ножнах начал ерзать по вспотевшей
спине -- Олег дважды подтягивал широкую перевязь. Наконец снял меч,
зацепил на крюки слева от седла, а щит повесил на спину: легче, заодно
защитит от стрелы.
На шее болталось ожерелье с оберегами -- он сам вырезал из дерева
этих волков, рыбок, медведей, птиц, мечи, щиты и лики богов. Крохотные, не
крупнее ореха, легкие, они всегда болтались на его шее. Он вспоминал о них
только во время раздумий, но сейчас чаще обычного перебирал их, сидя в
седле, прислушивался к голосу души.
Он сразу заметил, что среди отряда, посланного за ним, едут двое
чужаков. Обры все в звериных шкурах, наброшенных на голое тело, вместо
седла -- тонкая попонка, а у этих двоих -- одежда с капюшонами,
закрывающими от пыли, седла высокие, удобные, стремена подогнаны по росту.
Один был ширококостный мужчина, капюшон закрывал его глаза, другого Олег
кое-как признал: девушка, что молила пощадить брата.
Обры скакали, держа в поводу запасных коней. Олег выехал из-за
деревьев на дорогу, давая увидеть себя.
Завидев всадника, обры люто завизжали, начали хлестать коней.
Передние второпях пустили стрелы -- те упали в дорожную пыль. Олег погнал
коня в галоп. Не хлестал, не оглядывался -- по стуку копыт знал, кто едет
и где.
Одна из стрел все же ударила в щит на спине Олега. Он толкнул коня в
бока пятками, побуждая ускорить бег. Стрела на излете, не убойная, но
лучше избегать даже царапин. Обры не скифы, отравленным оружием не
пользуются, но ведь говорят же, что утопающий и за гадюку схватится.
Щеки Гульчачак раскраснелись, глаза не отрывались от спины скачущего
далеко впереди всадника.
-- Он не в панике! -- вскрикнула она. -- Не гонит лошадь изо всех
сил!
-- Коня, -- сказал Морш.
-- Что? -- не поняла она.
-- Лошадь они называют конем, реже -- комоном. Я запоминаю славянские
слова на случай, если старейшины решат направить сюда проповедников... Да,
он словно нарочно выехал на дорогу.
-- Ловушки? -- спросила она, загораясь. -- Заманивает?
-- Какие могут быть ловушки в голой степи? Давай придержим коней,
пусть впереди скачут самые глупые. Их не жалко.
Вновь показалась небольшая рощица. Всадник несся к ней. Морш
напрягся, всей кожей чувствуя опасность. Одинокий всадник на полном скаку
исчез за деревьями, среди обров вспыхнула ругань: пещерник перебьет
стрелами многих, пока они, спешившись, будут искать среди деревьев и
бурелома.
-- Вперед! -- заорал Гугугубун. -- Это удача! Роща крохотная, окружим
ее -- муха не пролетит незамеченной!
Степь загремела под конскими копытами. Внезапно всадник на полном
скаку выметнулся из-за деревьев: роща оказалась слишком мала или деревья
стояли чересчур редко. Гульчачак показалось, что он должен был появиться
из-за деревьев раньше, она взглянула на брата вопросительно. Тот кивнул,
не скрывая угрюмой усмешки:
-- Первая ошибка варвара!.. Спешился, пытался укрыться. Не сразу
понял, что роща просвечивается насквозь. Это стоило ему потери времени. Он
проиграл.
Гугугубун несся впереди отряда. Он подался вперед, вытянув руку с
зажатой в кулаке рукоятью кривой сабли. Его хищные, как у коршуна, глаза
наливались кровью.
-- Быстрее! -- крикнул он. -- Уже нагоняем!
По сухой земле, стеблям и пожухлым листьям вмятым копытами скачущих
коней варвара, было заметно опытному глазу, что кони устали -- их всадник
был слишком тяжел.
Внезапно три передних бешено несущихся коня полетели на землю. В
месиво бьющихся в воздухе копыт, торчащих копий, сабель, топоров врезался
другой ряд, третий, не в силах разом остановить коней.
Морш ухватил коня сестры за уздечку, удержал. В ужасе они видели, как
из-под кучи окровавленного мяса выползают искалеченные, уцелевшие.
Храброго Гугугубуна и еще двоих вытащили затоптанными, мертвыми.
Четвертому пришлось срочно перерезать горло: он в падении наткнулся на
