Олег вернулся на свой камень, где вот уже несколько лет встречал
рассвет в лесу. Трава на поляне вытоптана, изломаны стебли, блестят капли
сока. По краю бродят кони: шумно срывают молодые листья с кустов, под
копытами хрустят прошлогодние сосновые шишки, расклеванные птицами. Пахнет
свежепролитой кровью, а за кустами, в глубине, уже началось осторожное
шевеление. Ветки явора закачались под налетевшими воронами. Из четырех
обринов один был еще жив, но жизнь вытекала с последними каплями крови. Он
изо всех сил терпел боль, прикидывался убитым, дабы обрадованный враг не
бросился глумиться над живым: сдирать кожу, выкалывать глаза -- кромсать
ножом мертвого не так сладко. Олег чувствовал печаль и горечь. Уходит из
жизни человек. Он не только не видел настоящего мира, для которого рожден,
но и своего плоского не успел рассмотреть! Вышел из тьмы и ушел во тьму.
Вечером Олег подстрелил молодого кабанчика. Очищая собранные мечи от
застывшей крови, посмотрелся в лезвие, удивленно покрутил головой.
Изможденное лицо прямо на глазах теряет смертельную бледность, исчезли
провалы щек, на глазах округляются плечи. В который раз с великим трудом
вскарабкался почти к вершине, откуда рукой дотянуться до Настоящего, но
как быстро скатывается к подножию в простенький мир, где удар мечом или
пущенная стрела служат самым веским доказательством правоты! Уж не про
него ли придумана притча, в которой человек безуспешно тащит на вершину
горы огромный камень?
Обры -- воины-звери, подумал он, воскрешая старые клички. Для них
сильный как бык, храбрый как лев, лютый как волк -- не слова из песни
кощюнника. Они подражают зверям, изо всех сил -- на беду, довольно успешно
-- стараются превратиться в зверей. Поедая убитого хищника, принимают его
повадки, ибо мощь и душа зверя обязательно переливаются в их тела. Ритуал
поедания почти убитого противника у обров привел к воинскому людоедству,
как случилось во многих племенах: голову на отрез, еще у живых противников
пожирают печень, пьют кровь.
Они подражают зверям в походке, надевают шкуры, украшают себя клыками
и когтями убитых зверей. Полагают, что обладают неуязвимостью, если
впадают в бешенство в бою, отбрасывают щиты, а на противника бросаются с
неистовой яростью, с криком, воем, пеной на трясущихся губах. Это приводит
в оцепенение жителей веси, нагоняет страх на противника, если тот сам
разъярен недостаточно или не жаждет окрасить меч в крови. Но если человек
не дрогнет, выдержит первый бешеный натиск воина-зверя, что тогда?
Олег посмотрел на свои ладони, сжал и разжал пальцы. Обры -- не
просто одно из племен, которое, как и другие племена, как и он сам,
блуждает в полумраке, отыскивая дорогу к свету. Обры -- племя, стремящееся
во тьму, старающееся приблизиться к зверю, изо всех сил гасящее ту искру
божественного огня, которую зажег в людских душах великий Род. Значит,
обры -- его враги. Не враги его народа, здесь все народы -- осколки его
племени, а враги его души...
Он запоздало и с некоторой досадой напомнил себе, что все племя не
может стремиться к свету, как не может стремиться и к мраку, а обры вряд
ли племя, скорее, тайное или явное воинское сообщество, братство, какие
часто встречал у разных народов. Например, хатты с железными ошейниками,
что странным образом из знака бесчестия превратились в знак чести. Олег
напряженно размышлял, но руки уже работали, умело выпарывали из убитого
оленя жилы, сдирали слизь, натягивали... Он сам удивился, как работали
умело, словно он и не провел долгие годы в уединении, безмолвии, в
тягостных раздумьях об Истине.
Вскоре две новые тетивы были готовы: одна на лук, другая в запас.
Предыдущие истлели, пока он искал Истину, но не заржавел грозный двуручный
меч, когда-то назвал его Последним Криком. Он не помнил, когда пришел
обычай давать мечам имена, но уже у Таргитая был такой меч. На мече
клялись, меч был признаком свободного человека, боги вовсе не расставались
с мечами. Даже новый пророк заявил, что не мир он принес, а меч, а если у
кого нет меча, то пусть продаст плащ свой и купит меч. Но ведь еще
Таргитай, ныне Сварог, пытался перековать мечи на орала! Поторопился
певец...
Олег нахмурился, раздраженно повел лопатками, поправляя меч за спиной
на перевязи. У него просто меч. Просто двуручный меч, у которого не может
быть имени, ибо он, Олег, давно не волхв, не боец, а мирный пещерник,
мучительно отыскивающий Истину!
Он дремал, привалившись спиной к стене, когда в сонных видениях
появилось бледное лицо, он услышал голос. Свой собственный голос, ибо его
душа, свободная от мирских забот, понимала, знала, еще дальше заглядывала
в грядущее. Олег не все понял из смутного видения, но в груди возникла
тянущая пустота, а в животе ощутил холод, словно проглотил кусок льда. Он
падал с рассеченной головой, на него обрушивались топоры с широкими
лезвиями. Потом его привязали веревкой к коню, потащили труп по земле --
тело подпрыгивало на выступающих корнях, камнях, оставляя клочья кровавого
мяса на острых сучках валежин... Мелькнула его пещера -- обры садились на
коней.
Восход солнца застал его спускающимся из леса к терему. Он был в
холщовой рубахе, на широком поясе висел Последний Крик, за плечами торчал
лук и колчан со стрелами. Лицо было темным, как грозовая туча.
Олег прокрался задами, перебегая от сарая к сараю. Открытые места
проползал, прижимаясь к земле, замирал при каждом шорохе. Шум, звон железа
и ржание коней доносились от самого высокого терема. По узкой улочке между
хатками часто проносились всадники.
Ворота терема были распахнуты, туда по двое-трое въезжали вооруженные
обры. Кони были под попонами, обры захватили тяжелые топоры, у некоторых
вдобавок к седлу были приторочены длинные копья, широкие щиты, шестоперы и
палицы, утыканные шипами. У коновязи уже грызлись и обнюхивались
четырнадцать оседланных коней.
Ворота терема отворились. Все повернулись к вышедшему на порог
тучному человеку в расшитом халате, и Олег незаметно перебежал к самим
воротам во двор. Толстый живот обрина вываливался поверх широкого
шелкового пояса, лицо блестело от жира. Во дворе затихло, всадники
перестали горячить коней, вытянули шеи.
-- Воины! -- крикнул толстяк неожиданно тонким визжащим голосом. --
Вчера погиб десятник Дермадуп, вы его знаете как храброго воина. С ним
остались еще четверо отважных... Убил их всех пещерник, который живет в
том лесу!
Один из всадников закричал зычным голосом, побагровев от собственного
рева:
-- Откуда известно, что убил пещерник? Может быть, восстали дулебы?
-- Один из раненых сумел спастись, -- объяснил толстяк в халате. --
Правда, ночью ушел в мир Большой Кобылицы... Он рассказал все и поклялся
на своем оружии.
-- Которое он позорно бросил в лесу, -- хмыкнул недоверчивый воин. --
Кто этот пещерник? Великий Маг?
-- Колдовства не было, успокойтесь... Он убил умело, захватив
врасплох. Пещерниками становятся не только слабые да увечные. Иной раз
великие воины дают странные обеты... Разве не ушел в пустыню великий
Сракотак, победитель дракона? Ушел в расцвете сил, отказался от руки
дочери падишаха и от всего царства! Об этом поют самые трусливые из
певцов, но даже они не понимают...
Другой воин, краснощекий, с ниспадающими на плечи волосами,
вскрикнул:
-- Если он был великим воином, то я первым сражусь с ним!
Толстяк предостерегающе поднял руку. Лицо его было встревоженным,
хмурым:
-- Лучше забросайте дротиками издали. Убейте стрелами. Я не хочу
терять людей. Нас пришла сюда сотня, а погибло уже восемь, если считать
доблестно погибшими и тех, кто утонул спьяну, упал с дерева, захлебнулся в
блевоте...
Краснощекий заорал, надсаживаясь и выгибая грудь еще круче, словно
петух на заборе:
-- Я потерял счет битвам, как дурак-десятник потерял счет бабам! К
обеду все увидите его голову на моем копье. Я сам вырву его печень, съем
сердце, а из черепа сделаю чашу и буду пить вино, лежа на животах
дулебских женщин!
Он начал поворачивать коня от крыльца, а в этот момент Олег поднялся
во весь свой немалый рост.
-- Я принес свою голову сам, -- заявил он громко в мертвой тишине. --
Иди и возьми ее!
Во дворе все замерло. Толстяк застыл с открытым ртом, не двигались
всадники с отважным сотником. Наконец сотник опомнился, крикнул торопливо:
-- Это в самом деле великий воин! Как твое имя?
-- Что в имени моем?-- ответил Олег тяжело. -- Вы потеряли пятерых,
нарушив заповедь не трогать храмы и служителей, Искателей Другой Жизни.
Повторяю: не трогайте меня! Я живу в лесу, питаюсь растениями. Ни во что
не вмешиваюсь, хотя дулебы -- это мой народ...
Сотник прервал, голос был подозрительным:
-- Почему ты не со своим народом?
-- Я с ним, -- ответил Олег.
-- Почему не воюешь? Не мстишь за убитых?
Олег вздохнул, не умея ответить. Око за око, зуб за зуб... Когда-то и
он думал, что только так справедливо, именно так честно, но потом ему
открылось, а этим -- нет. Беда в том, что даже взрослому трудно объяснить,
чем плохо око за око, а как втолковать детям?..
-- Я ищу другой путь, -- ответил он.
-- А найдешь? -- поинтересовался сотник. Его пальцы сомкнулись на
древке копья, чуть передвинулись, выбирая равновесие.
-- Не знаю.
Улыбка сотника вдруг превратилась в оскал, глаза сузились:
-- Таких, как ты, много... К счастью!
Он швырнул копье так резко, что всадники не успели даже проводить
взглядами. Олег ожидал броска, качнулся в сторону, одновременно натянул
тетиву:
-- Таких, как ты, тоже много... на беду!
Стрела пробила железную пластину доспеха с такой легкостью, словно
обрин был в полотняной рубахе. Оскалив зубы, он с воем ухватился за белое
оперение, а три новых стрелы ударили в ближайших воинов. Четвертая достала
толстяка, выбив зубы и вонзившись в раскрытый рот так, что острие вылезло
из затылка.
Олег успел выпустить еще три стрелы, воины с копьями шатались в
седлах, иные пронзены насквозь, оставался еще один с дротиком, и Олег,
отражая удары мечом, все время держал его в виду. Наконец тот метнул,
размахнувшись так широко, что едва не упал. Олег подпрыгнул, одновременно
ударил сапогом в чужое лицо, копье ловить не стал -- метнуть не дадут,
бешено завертелся во все стороны, бил мечом, ногами.
Двое всадников осадили коней, торопливо отвязывали от седел копья.
Олег подхватил лук, взлетел на забор, побежал по торцам вбитых в землю
бревен -- в десятке шагов высился длинный сарай, к нему примыкали конюшня
и кузня, а дальше общая крыша соединяла подсобные строения с теремом.
Мимо с шумом, треща расщепленным концом, пролетело короткое копье.
Олег с разбегу вспрыгнул на крышу сарая, пронесся на другую сторону,
слыша, как прогибаются крытые гонтой доски, пробежал по крыше конюшни,
перепрыгнул на терем -- тот был всего на сажень выше.
Во дворе стоял крик, вертелись, как юла, всадники, дико ржали
испуганные кони, трупы обринов распластались в лужах крови. Олег с
замирающим от страха сердцем повис на кончиках пальцев, цепляясь за
скользкие дощечки на краю крыши -- со двора могут поразить стрелами, а из
окна терема легко пырнуть копьем в незащищенный живот!
От этой мысли стало так жутко, что пальцы начали разжиматься. Он
поспешно качнулся, вышиб раму и ввалился в терем. Перекувырнувшись через
голову, вскочил, как остервенелый кот: оскаленный, лютый, готовый драться
до последнего.
