Юрий Никитин.
Гиперборей
ГЛАВА 1
Олег услышал приближающийся конский топот. На поляну выметнулся
храпящий конь. Всадник был огромен, лют, за плечами трепыхалась шкура
барса, на шее болталось ожерелье из волчьих и медвежьих клыков. Следом
через чащу проломились двое дулебских слуг, кони под ними шатались, роняли
пену.
-- Светлый обрин, собаки потеряли след оленя!
-- Каджи вас побери с такими псами! -- заорал всадник в шкуре барса.
Плеть свистнула, дулеб вскинул ладони, но узкая полоска кожи с
треском распорола рубаху на спине. Конь под дулебом всхрапнул, вздыбился,
едва не выбросив седока из седла, понесся через кусты.
Обрин, не выпуская плети, повернулся к Олегу. Тот сидел на пороге
пещеры, рядом на плоском камне сушились травы, корни, ягоды. Глаза обрина
налились кровью.
-- Молитвами живешь? А почему олень исчез? Почему псы след потеряли?
Кто ты есть, тварь?
Олег низко поклонился:
-- Пещерник я, светлый хозяин.
-- Пещерник, -- прорычал обрин, щеря острые зубы. Его пальцы крепче
сжали плеть, конь гарцевал, боком приближаясь к пещере. -- Гнушаешься
нашей жизни, с богами дружишь... На колени!
Олег поспешно упал на колени. Обрин с наслаждением -- даже привстал
на стременах! -- обрушил плеть на сгорбленную спину. Рубаха лопнула,
обнажив худую спину с резко выступающим хребтом. Поперек спины запылала
кровавая полоса.
Обрин остановил коня, процедил сквозь зубы:
-- Плечи как у быка, а от жизни прячешься... Тварь!
Люто свистнула плеть, рубаха лопнула в другом месте. Вздулся длинный
красный рубец. Налитые кровью глаза обрина выпучились, он часто задышал.
Плеть засвистела в воздухе, на землю, как осенние листья, опали обагренные
кровью лохмотья рубахи. Колени были на земле, голова покорно опущена.
Худое жилистое тело вздрагивало под свирепыми ударами. Спину крест-накрест
исполосовали багровые рубцы, а плеть все так же зловеще взлетала над
головой.
На поляну продрались, круша кусты, обрины и кучка пеших загонщиков из
примученных дулебов. Обрин осатанел, на синих губах повисла пена. Он
что-то орал, оскалив зубы как зверь. Конь испуганно дергался, дрожал от
щелкающих ударов. В воздухе запахло свежей кровью.
Один из обринов подъехал к всаднику с плетью, с готовностью бросил
ладонь на рукоять меча:
-- Тарган, позволь! Я смахну ему голову.
Обрин задержал руку с плетью над головой, оглянулся:
-- Чего?
Воин медленно потянул из ножен меч.
-- Плетью забивать долго... А так с одного маху.
Обрин повернулся к стоящему на коленях пещернику. Окровавленные
полосы рубашки свисали до земли, словно лыко, содранное свирепым медведем
с липы, спина и шея безобразно вздувались переплетением багровых рубцов,
многие сочились кровью. Невесть откуда налетели крупные, как жуки, зеленые
мухи, со злобным жужжанием падали на спину, жадно лизали сукровицу.
-- Пусть поживет, -- буркнул обрин. Он сунул плеть за пояс. -- А то
скоро пороть будет некого.
Гридни захохотали. Обрин повернул коня, копыта прогрохотали мимо
пещеры Олега. Один спешился, помочился у входа, затем с гиком и свистом
пустился догонять своих. У троих обров висели притороченные к седлам
зайцы, тетерева, один сумел добыть молодого кабанчика. Со смехом и
шуточками ехали к селению дулебов, где месяц тому назад истребили почти
всех мужиков, а молодых девок оставили для потехи. Один из обринов вдруг
оглянулся на Олега, сказал с удивлением:
-- А кожа у пещерника прямо дубленая!.. Ты раньше рассекал мясо до
кости, а у этого шкура едва-едва лопалась... Или у него не шкура, а кора?
-- Посидел бы ты в пещере, -- фыркнул другой. -- Там клопы размером с
жуков! Какую шкуру надо нарастить, а?
Олег спустился к ручью, что бежал в трех шагах от пещеры, смыл кровь.
Рассеченную кожу саднило, и он прислушался к забытому ощущению боли с
недоумением и смутной тревогой. Холодная вода постепенно остудила тело. Не
вылезая, Олег дотянулся до знакомых сочных стеблей, что склонились к воде,
выдернул, очистил от кожуры, пожевал луковицы. Язык защипало, рот
наполнился вязкой слюной. Он медленно вышел из воды, приклеил листья на
рассеченную кожу. Над головой уже перекликались беззаботные птицы, порхали
яркие бабочки, важно гудели шмели, похожие на крохотных медвежат. Муравьи
деловито доили тлей, таскали травинки...
В пещере он опустился на каменное ложе, закрыл глаза. Стены словно бы
сдвинулись, он ощутил знакомое оцепенение. В черноте поплыли цветные
пятна, в ушах зазвучали странные голоса. Он погружался все глубже, голоса
слышались все яснее, начал различать слова, обращенные к нему, но внезапно
слух уловил другие голоса, из другого мира!
Олег с отвращением ощутил, что сознание возвращается в прежний
неустроенный мир, мир грубости и злобы. Голоса стали громче, женские
голоса. Они доносились со стороны поляны, куда выходила его пещера. Олег
поднялся с ложа.
Затрещали кусты. Олег успел подумать с неудовольствием, что пустынную
часть леса за последний год стали посещать чересчур часто.
Ветки раздвинулись, на поляну продрались шестеро молодых женщин -- в
лохмотьях, полуголые, на плечах пламенели багровые рубцы. Женщины были
запряжены в конскую сбрую, тянули за две длинные оглобли. Ломая сочную
зелень, следом катила телега, на передке орал и махал бичом краснорожий
обрин. В телеге веселились еще трое -- пели, хохотали, швыряли в женщин
обглоданные кости...
Посреди поляны одна несчастная запнулась, упала, вторая рухнула
сверху. Колеса наткнулись на упавших, телега разом остановилась. Пьяный
обрин едва не слетел с передка, люто заорал на своем гортанном языке.
Плеть со свистом прорезала воздух, расплелась в длинный ремень с кусочком
свинца на конце. Женщины вскрикнули в один голос: сразу у троих брызнула
кровь.
Олег тяжело вздохнул, сделал шаг назад. Мир не меняется. А он еще не
отыскал нужные слова, единственно верные законы, которые приняли бы люди.
И обры, и дулебы, и поляне, и даже свирепые тиверцы...
Обрину надоело махать бичом, соскочил на землю. Был он высок, широк в
плечах, двигался тяжело. Плачущие женщины сгрудились в кучу, смотрели с
ужасом. Обрин пнул одну ногой, спросил хриплым голосом:
-- Кто остановил?
Женщины в страхе раздвинулись. В середке сидела молодая худенькая
девушка. Ее пальцы туго обхватывали подвернутую лодыжку. Тоненькая струйка
крови стекала из прокушенной губы, лицо было белое, как мел. Большие синие
глаза с ужасом встретили угрюмый взгляд огромного обрина.
-- Встань, -- велел обрин.
Девушка послушно приподнялась, тут же тоненько вскрикнула, упала.
Обрин опустил длинную волосатую руку, легко поднял. В другой руке блеснул
нож. Женщины закричали, заплакали, а обрин деловито и быстро перерезал
горло жертве, брезгливо отбросил вытянутой рукой в сторону, дабы не
испачкать одежду. Девушка упала среди зеленой травы, из толстой вены
хлестала струя темной крови.
Женщины плакали уже тихо, страшась рассердить могущественного обрина.
С телеги крикнули, голоса были нетерпеливые. Женщины ухватились за
оглобли. Пока обрин взбирался на телегу, они поменялись местами: с одной
стороны трое совсем молоденьких девушек, а за другую оглоблю ухватились
две женщины покрепче.
Олегу стало жарко, словно шел через пустыню. Он начал отступать в
глубь пещеры, но хищные глаза обрина уже узрели пещерника. Он стиснул в
кулак кнут, крикнул:
-- Эй, раб! Подойди.
Олег послушно вышел, пригибаясь, остановился перед телегой. Голову он
держал покорно склоненной, смотрел себе под ноги. Кнутовище больно ударило
снизу в подбородок, он поспешно вскинул голову. Обрин скривил толстые губы
в неприятной усмешке:
-- Эй, раб! Хоть ты и пещерник, но своих женщин жалко?
Олег с усилием разлепил губы, ответил хрипло, с удивлением
прислушиваясь к своему голосу:
-- Жаль...
На телеге захохотали. Молодой обрин швырнул обглоданной костью, а
возница сказал насмешливо:
-- Я могу их отпустить. Но повезешь тогда ты.
Олег стоял неподвижно, пытаясь проникнуть в смысл простых страшных
слов. На телеге довольно ржали трое хищных зверей, а в телегу были
впряжены пятеро кротких тварей, и если он, который вот-вот постигнет
Истину, заменит их, то их отпустят по своим норам. Они простые звери,
искры Рода в них едва тлеют, а он близок к богам, однако тоже совсем
недавно был простым зверем, очень простым зверем...
Он тяжело качнулся, подошел к женщинам. Те испуганно попятились. Олег
взялся за оглобли. Говорить не решился, он даже забыл, когда последний раз
произносил связные речи. Для тягостных размышлений и беседы с богами слов
не требовалось.
Обрин довольно оскалил крупные, как у коня, зубы:
-- Хорошо... Даже зверь защищает своих детей и женщин. Но учти, раб!
Я люблю ездить быстро.
Женщины, глядя на пещерника расширенными глазами, шарахнулись от
телеги, как стая вспугнутых птиц. Олег взял оглобли под руки. Дерево было
еще теплое, отполированное женскими руками, трещины темнели коричневыми
сгустками крови -- сколько женщин разодрали ладошки в кровь?
Обрин что-то крикнул, на Олега обрушился удар бича:
-- Оглох?.. Трогай, раб!
Сцепив зубы, Олег потянул нагруженную телегу. Обрин покрикивал,
щелкал бичом над головой, но не бил: Олег места знал, напрямик через кусты
не ломился, телегу не трясло. Олег мотал головой, оберегая глаза от
мелькающих веток.
-- Быстрее! -- крикнул обрин.
Олег прибавил шаг. Рассохшаяся телега скрипела, колеса шатались,
спицы потрескивали. Он бежал, высматривая сухую дорогу, свободную от
валежин, пеньков. Под ногами сочно трещали стебли папоротника, подошвы
скользили на грибах.
-- Еще быстрее!
Деревья замелькали чаще, он едва успевал высматривать чистый путь,
ибо дороги в этой части леса нет. Потому и поселился здесь -- звериные
тропки, странные дорожки, если кто и пользовался ими кроме зверей, то
разве что лешие, исчезники, чугайстыри.
Один обрин вдруг заорал пьяным голосом:
-- Раб, гони на холм!
Плечи ожгло плетью. Он задыхался, жадно хватал ртом воздух. Перед ним
протянулась поляна, заросшая сочной травой, слева -- молодой ельник, а
вдоль него шла звериная тропка на холм. Его называли еще Лысой горой --
деревья срубили сотни лет назад, свели кусты, а на вершине поставили
деревянное капище и трехсаженного Сварога из старого темного дуба. После
прихода обров там теперь пепелище и кости волхвов...
Он чуть пришел в себя, пока тащил через ровную, как стол, поляну.
Перед холмом разогнался -- земля сухая, каменистая, с разбега потащил
телегу. Дорога поднималась покато, но вскоре тяжесть начала тянуть назад.
-- Гони! -- визжал обрин.
Оглобли выскальзывали, мокрые от пота, в глазах темнело от прилива
крови, в ушах стучали молотки. Олег потащился шагом, хрипя и налегая на
оглобли из последних сил. Оглобли дергали из стороны в сторону,
подбрасывали.
Сзади свистели, визжали. Плечи ожгло. Обрины спорили, вырывали бич у
возницы -- но не из жалости к человеку-лошади -- каждый хотел бить, видеть
клочья человеческой кожи, вспухающее мясо, брызги крови.
Задыхаясь, он дергал телегу, упирался изо всех сил, наклонился так,
что почти скользил лицом по земле. В груди хрипело, воздух врывался в
горло с жестяным свистом, перед глазами плыло. Плечи чувствовали
обжигающие удары, но помнил только одно: не упасть. На вершине холма будет
отдых.
Лохмотья уже второй за день рубахи свалились. Солнце жгло больно,
