Фэнтези - Юрий Никитин

Гиперборей

     Юрий Никитин.
     Гиперборей


     ГЛАВА 1

     Олег услышал  приближающийся  конский  топот.  На  поляну  выметнулся
храпящий конь. Всадник был огромен,  лют,  за  плечами  трепыхалась  шкура
барса, на шее болталось ожерелье из волчьих  и  медвежьих  клыков.  Следом
через чащу проломились двое дулебских слуг, кони под ними шатались, роняли
пену.
     -- Светлый обрин, собаки потеряли след оленя!
     -- Каджи вас побери с такими псами! -- заорал всадник в шкуре барса.
     Плеть свистнула, дулеб  вскинул  ладони,  но  узкая  полоска  кожи  с
треском распорола рубаху на спине. Конь под дулебом всхрапнул,  вздыбился,
едва не выбросив седока из седла, понесся через кусты.
     Обрин, не выпуская плети, повернулся к Олегу.  Тот  сидел  на  пороге
пещеры, рядом на плоском камне сушились травы, корни, ягоды. Глаза  обрина
налились кровью.
     -- Молитвами живешь? А почему олень исчез? Почему псы след  потеряли?
Кто ты есть, тварь?
     Олег низко поклонился:
     -- Пещерник я, светлый хозяин.
     -- Пещерник, -- прорычал обрин, щеря острые зубы. Его  пальцы  крепче
сжали плеть, конь гарцевал, боком  приближаясь  к  пещере.  --  Гнушаешься
нашей жизни, с богами дружишь... На колени!
     Олег поспешно упал на колени. Обрин с наслаждением --  даже  привстал
на стременах! -- обрушил  плеть  на  сгорбленную  спину.  Рубаха  лопнула,
обнажив худую спину с резко выступающим хребтом.  Поперек  спины  запылала
кровавая полоса.
     Обрин остановил коня, процедил сквозь зубы:
     -- Плечи как у быка, а от жизни прячешься... Тварь!
     Люто свистнула плеть, рубаха лопнула в другом месте. Вздулся  длинный
красный рубец. Налитые кровью глаза обрина выпучились, он  часто  задышал.
Плеть засвистела в воздухе, на землю, как осенние листья, опали обагренные
кровью лохмотья рубахи. Колени были  на  земле,  голова  покорно  опущена.
Худое жилистое тело вздрагивало под свирепыми ударами. Спину крест-накрест
исполосовали багровые рубцы, а плеть  все  так  же  зловеще  взлетала  над
головой.
     На поляну продрались, круша кусты, обрины и кучка пеших загонщиков из
примученных дулебов. Обрин осатанел,  на  синих  губах  повисла  пена.  Он
что-то орал, оскалив зубы как зверь. Конь испуганно  дергался,  дрожал  от
щелкающих ударов. В воздухе запахло свежей кровью.
     Один из обринов подъехал к всаднику с плетью,  с  готовностью  бросил
ладонь на рукоять меча:
     -- Тарган, позволь! Я смахну ему голову.
     Обрин задержал руку с плетью над головой, оглянулся:
     -- Чего?
     Воин медленно потянул из ножен меч.
     -- Плетью забивать долго... А так с одного маху.
     Обрин повернулся  к  стоящему  на  коленях  пещернику.  Окровавленные
полосы рубашки свисали до земли, словно лыко, содранное свирепым  медведем
с липы, спина и шея безобразно вздувались переплетением  багровых  рубцов,
многие сочились кровью. Невесть откуда налетели крупные, как жуки, зеленые
мухи, со злобным жужжанием падали на спину, жадно лизали сукровицу.
     -- Пусть поживет, -- буркнул обрин. Он сунул плеть за пояс. --  А  то
скоро пороть будет некого.
     Гридни захохотали. Обрин  повернул  коня,  копыта  прогрохотали  мимо
пещеры Олега. Один спешился, помочился у входа, затем с  гиком  и  свистом
пустился догонять своих. У  троих  обров  висели  притороченные  к  седлам
зайцы, тетерева,  один  сумел  добыть  молодого  кабанчика.  Со  смехом  и
шуточками ехали к селению дулебов, где месяц тому  назад  истребили  почти
всех мужиков, а молодых девок оставили для потехи. Один из  обринов  вдруг
оглянулся на Олега, сказал с удивлением:
     -- А кожа у пещерника прямо дубленая!.. Ты раньше  рассекал  мясо  до
кости, а у этого шкура едва-едва лопалась... Или у него не шкура, а кора?
     -- Посидел бы ты в пещере, -- фыркнул другой. -- Там клопы размером с
жуков! Какую шкуру надо нарастить, а?

     Олег спустился к ручью, что бежал в трех шагах от пещеры, смыл кровь.
Рассеченную кожу саднило, и он прислушался  к  забытому  ощущению  боли  с
недоумением и смутной тревогой. Холодная вода постепенно остудила тело. Не
вылезая, Олег дотянулся до знакомых сочных стеблей, что склонились к воде,
выдернул,  очистил  от  кожуры,  пожевал  луковицы.  Язык  защипало,   рот
наполнился вязкой слюной. Он медленно вышел из воды,  приклеил  листья  на
рассеченную кожу. Над головой уже перекликались беззаботные птицы, порхали
яркие бабочки, важно гудели шмели, похожие на крохотных медвежат.  Муравьи
деловито доили тлей, таскали травинки...
     В пещере он опустился на каменное ложе, закрыл глаза. Стены словно бы
сдвинулись, он ощутил  знакомое  оцепенение.  В  черноте  поплыли  цветные
пятна, в ушах зазвучали странные голоса. Он погружался все глубже,  голоса
слышались все яснее, начал различать слова, обращенные к нему, но внезапно
слух уловил другие голоса, из другого мира!
     Олег с  отвращением  ощутил,  что  сознание  возвращается  в  прежний
неустроенный мир, мир грубости  и  злобы.  Голоса  стали  громче,  женские
голоса. Они доносились со стороны поляны, куда выходила его  пещера.  Олег
поднялся с ложа.
     Затрещали кусты. Олег успел подумать с неудовольствием, что пустынную
часть леса за последний год стали посещать чересчур часто.
     Ветки раздвинулись, на поляну продрались шестеро молодых женщин --  в
лохмотьях, полуголые, на плечах пламенели  багровые  рубцы.  Женщины  были
запряжены в конскую сбрую, тянули за две  длинные  оглобли.  Ломая  сочную
зелень, следом катила телега, на передке орал и  махал  бичом  краснорожий
обрин. В телеге веселились еще трое -- пели, хохотали,  швыряли  в  женщин
обглоданные кости...
     Посреди поляны  одна  несчастная  запнулась,  упала,  вторая  рухнула
сверху. Колеса наткнулись на упавших, телега  разом  остановилась.  Пьяный
обрин едва не слетел с передка, люто  заорал  на  своем  гортанном  языке.
Плеть со свистом прорезала воздух, расплелась в длинный ремень с  кусочком
свинца на конце. Женщины вскрикнули в один голос: сразу у  троих  брызнула
кровь.
     Олег тяжело вздохнул, сделал шаг назад. Мир не меняется. А он еще  не
отыскал нужные слова, единственно верные законы, которые приняли бы  люди.
И обры, и дулебы, и поляне, и даже свирепые тиверцы...
     Обрину надоело махать бичом, соскочил на землю. Был он высок, широк в
плечах, двигался тяжело. Плачущие женщины сгрудились в  кучу,  смотрели  с
ужасом. Обрин пнул одну ногой, спросил хриплым голосом:
     -- Кто остановил?
     Женщины в страхе раздвинулись. В  середке  сидела  молодая  худенькая
девушка. Ее пальцы туго обхватывали подвернутую лодыжку. Тоненькая струйка
крови стекала из прокушенной губы, лицо было белое, как мел. Большие синие
глаза с ужасом встретили угрюмый взгляд огромного обрина.
     -- Встань, -- велел обрин.
     Девушка послушно приподнялась, тут  же  тоненько  вскрикнула,  упала.
Обрин опустил длинную волосатую руку, легко поднял. В другой руке  блеснул
нож. Женщины закричали, заплакали, а обрин  деловито  и  быстро  перерезал
горло жертве, брезгливо  отбросил  вытянутой  рукой  в  сторону,  дабы  не
испачкать одежду. Девушка упала  среди  зеленой  травы,  из  толстой  вены
хлестала струя темной крови.
     Женщины плакали уже тихо, страшась рассердить могущественного обрина.
С  телеги  крикнули,  голоса  были  нетерпеливые.  Женщины  ухватились  за
оглобли. Пока обрин взбирался на телегу, они поменялись местами:  с  одной
стороны трое совсем молоденьких девушек, а за  другую  оглоблю  ухватились
две женщины покрепче.
     Олегу стало жарко, словно шел через пустыню.  Он  начал  отступать  в
глубь пещеры, но хищные глаза обрина уже узрели пещерника.  Он  стиснул  в
кулак кнут, крикнул:
     -- Эй, раб! Подойди.
     Олег послушно вышел, пригибаясь, остановился перед телегой. Голову он
держал покорно склоненной, смотрел себе под ноги. Кнутовище больно ударило
снизу в подбородок, он поспешно вскинул голову. Обрин скривил толстые губы
в неприятной усмешке:
     -- Эй, раб! Хоть ты и пещерник, но своих женщин жалко?
     Олег  с  усилием  разлепил  губы,  ответил   хрипло,   с   удивлением
прислушиваясь к своему голосу:
     -- Жаль...
     На телеге захохотали. Молодой обрин  швырнул  обглоданной  костью,  а
возница сказал насмешливо:
     -- Я могу их отпустить. Но повезешь тогда ты.
     Олег стоял неподвижно, пытаясь проникнуть в  смысл  простых  страшных
слов. На телеге довольно  ржали  трое  хищных  зверей,  а  в  телегу  были
впряжены пятеро кротких тварей,  и  если  он,  который  вот-вот  постигнет
Истину, заменит их, то их отпустят по  своим  норам.  Они  простые  звери,
искры Рода в них едва тлеют, а он  близок  к  богам,  однако  тоже  совсем
недавно был простым зверем, очень простым зверем...
     Он тяжело качнулся, подошел к женщинам. Те испуганно попятились. Олег
взялся за оглобли. Говорить не решился, он даже забыл, когда последний раз
произносил связные речи. Для тягостных размышлений и беседы с богами  слов
не требовалось.
     Обрин довольно оскалил крупные, как у коня, зубы:
     -- Хорошо... Даже зверь защищает своих детей и женщин. Но учти,  раб!
Я люблю ездить быстро.
     Женщины, глядя на  пещерника  расширенными  глазами,  шарахнулись  от
телеги, как стая вспугнутых птиц. Олег взял оглобли под руки. Дерево  было
еще теплое, отполированное женскими руками,  трещины  темнели  коричневыми
сгустками крови -- сколько женщин разодрали ладошки в кровь?
     Обрин что-то крикнул, на Олега обрушился удар бича:
     -- Оглох?.. Трогай, раб!
     Сцепив зубы,  Олег  потянул  нагруженную  телегу.  Обрин  покрикивал,
щелкал бичом над головой, но не бил: Олег места знал, напрямик через кусты
не ломился, телегу не  трясло.  Олег  мотал  головой,  оберегая  глаза  от
мелькающих веток.
     -- Быстрее! -- крикнул обрин.
     Олег прибавил шаг.  Рассохшаяся  телега  скрипела,  колеса  шатались,
спицы потрескивали. Он  бежал,  высматривая  сухую  дорогу,  свободную  от
валежин, пеньков. Под ногами сочно  трещали  стебли  папоротника,  подошвы
скользили на грибах.
     -- Еще быстрее!
     Деревья замелькали чаще, он едва успевал  высматривать  чистый  путь,
ибо дороги в этой части леса нет. Потому и  поселился  здесь  --  звериные
тропки, странные дорожки, если кто и  пользовался  ими  кроме  зверей,  то
разве что лешие, исчезники, чугайстыри.
     Один обрин вдруг заорал пьяным голосом:
     -- Раб, гони на холм!
     Плечи ожгло плетью. Он задыхался, жадно хватал ртом воздух. Перед ним
протянулась поляна, заросшая сочной травой, слева  --  молодой  ельник,  а
вдоль него шла звериная тропка на холм. Его называли еще  Лысой  горой  --
деревья срубили сотни лет назад,  свели  кусты,  а  на  вершине  поставили
деревянное капище и трехсаженного Сварога из старого темного  дуба.  После
прихода обров там теперь пепелище и кости волхвов...
     Он чуть пришел в себя, пока тащил через  ровную,  как  стол,  поляну.
Перед холмом разогнался -- земля  сухая,  каменистая,  с  разбега  потащил
телегу. Дорога поднималась покато, но вскоре тяжесть начала тянуть назад.
     -- Гони! -- визжал обрин.
     Оглобли выскальзывали, мокрые от пота, в глазах  темнело  от  прилива
крови, в ушах стучали молотки. Олег потащился шагом, хрипя  и  налегая  на
оглобли  из  последних  сил.  Оглобли  дергали  из  стороны   в   сторону,
подбрасывали.
     Сзади свистели, визжали. Плечи ожгло. Обрины спорили, вырывали бич  у
возницы -- но не из жалости к человеку-лошади -- каждый хотел бить, видеть
клочья человеческой кожи, вспухающее мясо, брызги крови.
     Задыхаясь, он дергал телегу, упирался изо всех сил,  наклонился  так,
что почти скользил лицом по земле. В  груди  хрипело,  воздух  врывался  в
горло  с  жестяным  свистом,  перед  глазами  плыло.   Плечи   чувствовали
обжигающие удары, но помнил только одно: не упасть. На вершине холма будет
отдых.
     Лохмотья уже второй за день рубахи  свалились.  Солнце  жгло  больно,
громадные оводы жадно облепили плечи  и  спину  --  там  текла  сукровица,
вспухли толстые рубцы. Обрин вдруг захохотал, с азартом  принялся  стегать
бичом:
     -- За  скотом  надо  присматривать!..  Его  загрызут  мухи,  если  не
заступиться! -- И от хохота едва не выпал из телеги.
     Под ногами Олега  осыпались  камешки.  Запах  гари  доносился  такой,
словно капище сожгли вчера, а не месяц тому назад.  Обрин  с  наслаждением
вытянул его во всю длину бича, прибив пару  оводов.  Олега  перекосило  от
боли, однако телега уже вытащилась на вершину Лысой горы.  Обрин  рявкнул,
велел остановиться. Олег рухнул без сил. Обры слезли с телеги,  заговорили
-- с вершинки видно пять весей дулебов, петлю реки, две старицы и  крупное
городище, где раньше жил вождь дулебов с его малой дружиной.
     Олег задыхался, воздуха не хватало. В  горле  сипело,  перед  глазами
стоял красный туман. Обры что-то говорили между собой.  Он  слышал  только
гортанные звуки, грубый жестокий смех -- странный народ, пришел неизвестно
откуда, с неслыханной жестокостью покорил дулебов -- мирное, кроткое племя
славян. Истребили старейшин, волхвов, надругались над женщинами. Не было у
обров большей потехи, чем запрячь в телегу  молодых  женщин  и  поехать  к
друзьям на пир. Женщин ставили в  конюшни  к  лошадям,  только  обращались
намного хуже, чем со скотом. Издевались так гадко, что даже  Олег  однажды
смутно удивился: что за народ славяне? Почему терпят?
     Дружный хохот заставил  повернуть  голову.  Среди  обгорелых  бревен,
раскиданных головешек взвилась черная пыль: поднялся упавший пьяный  обрин
-- в пятнах копоти, злой. Трое хохотали, хлопали  друг  друга  по  плечам.
Четвертый, не отряхиваясь, подошел к Олегу, дал сильного пинка:
     -- Поехали в село, раб!
     Его друзья с готовностью забрались в телегу. Олег поспешно  ухватился
за оглобли. Ноги еще дрожали от усталости, а когда взглянул  вниз,  сердце
похолодело. Заставят бежать вскачь, а телега тяжелая. Понесет -- костей не
соберут, ежели с разбега да на дерево.
     Он почти не помнил, как и куда спускал телегу. Смутно удивился, когда
на плечи обрушился жгучий удар, а страшный голос проревел:
     -- Стой, раб! Приехали.
     Он без сил повалился в дорожную пыль. Мучительно ныло  исполосованное
тело, кровоточащие ссадины запорошило серой пылью, оводы и слепни взвились
со злым жужжанием и тут же упали обратно, спеша захватить места на  ранах.
Краем глаза видел в двух шагах бревенчатую стену, но не было сил повернуть
голову.
     Обры слезли, один  грубо  попинал  носком  сапога  лежащего  без  сил
человека:
     -- Эй, раб! Теперь буду ездить на тебе.
     Другой предложил веселым голосом:
     -- Устрой состязание  с  Кроманцолегом!  Клянусь  кобылицей  Большого
Тумана, еще так не ездил. Пусть хан выставит своего знаменитого жеребца, а
ты этого раба. Клянусь сосками небесной Кобылицы, я поставлю на раба.
     Обрин оглянулся, смерил взглядом распростертого в  пыли  Олега  --  в
темных пятнах от смешавшейся с кровью пыли. Поколебавшись, бросил жестко:
     -- Эй, раб! Послезавтра побежишь против скакового жеребца. В  телеге,
как и он. Если обгонит -- умрешь немедленно.
     Ноги обрина исчезли из поля зрения. Олег услышал  другие  голоса,  не
разобрал слов из-за своего хриплого дыхания, затем донеслось властное:
     -- Ты пещерник, значит, смерти не боишься. Но умрут и  женщины  этого
села. Плохо умрут. Очень медленно и очень плохо.
     Олег с трудом согнул ноги, уперся дрожащими руками  в  землю,  встал.
Его качнуло, он стиснул зубы, удержался. Улица  дергалась,  перед  глазами
плыло, качалось. Он повернулся, с огромным  усилием  потащился  обратно  к
стене леса, скорее чувствуя ее влажное дыхание, чем видя.
     Когда пробирался через  кустарник,  в  голове  прояснилось,  а  перед
глазами перестали вспыхивать огненные мухи. Он  заглушил  боль  в  мышцах,
спине -- все пройдет, и боль, и жажда,  и  усталость.  Надо  отстраниться,
здесь не искать. Ведь все, что видим  и  чувствуем,  знаем,  все  то,  что
называем этим белым светом, -- лишь тень от Настоящего мира, в который  он
вот-вот прорвется. Люди рождаются, живут и умирают в этом  плоском  мирке,
так и не познав Настоящего, не заглянув за край.  Лишь  самые  стойкие  из
подвижников заглянули, если верить слухам, в тот мир,  обрели  бессмертие,
стали богами! А он всегда был стойким. И к цели шел прямо, не отвлекался.
     Его шатало, но  --  силы  постепенно  возвращались,  шаг  выровнялся.
Исхлестанная спина немилосердно зудела, кровь застывала коркой, изорванная
кожа под ней стягивается  в  целое.  Он  чувствовал,  как  вспухшие  рубцы
опускаются, рассасываются.
     Он еще только подходил к поляне, когда тяжелое предчувствие заставило
ускорить шаг. Поляна вытоптана, над  трупом  девушки  возятся  с  утробным
рычанием два волка. Один равнодушно взглянул, продолжая  тянуть  кишку  из
разгрызенного живота -- пещерника оба знали --  второй  злился,  взрыкивал
сквозь сжатые зубы: не мог  оторвать  измочаленную  грудь,  хотя  упирался
лапами изо всех сил.
     Олег прошел мимо, чувствуя странное бессилие. У входа в пещеру синели
распластанные на его сушильном камне внутренности убитого  лося.  При  его
приближении со злым жужжанием взвился рой жирных  зеленых  мух.  Такие  же
огромные толстые мухи облепили щедрую россыпь конских каштанов у  входа  в
пещеру. Из пещеры несет кислой вонью -- туда заходили оправляться  человек
пять-шесть здоровых мужчин, судя по мощному запаху.
     Олег сел на пень в сторонке от входа. Загажено, вытоптано, испакощено
-- но мудрому здесь помехи нет. Нагажено -- уберет,  испорчено  жилище  --
проживет без оного. В этом плоском  мире,  тусклой  тени  Настоящего,  его
ничто не обидит и не заденет -- он выше. Да, выше, однако тело живет  пока
здесь,  в  одном  мире  с  этой  убитой  девушкой,   загаженной   пещерой,
воинственными обрами, которые восхотели ездить напрямик  через  эту  часть
заповедного леса. Если обры будут терзать его и дальше, то  он  не  сможет
непрерывно думать об Истине, пытаться проникнуть мыслью за край!
     Медленно солнце опустилось за вершины деревьев,  всплыла  луна,  небо
потемнело, и высыпали крупные звезды. Затем луна ушла, звезды поблекли  на
светлеющем небе, на востоке начала шириться сверкающая полоска, а  он  все
сидел -- утренние  пташки  принимали  за  огромный  валун,  а  белка  даже
пыталась грызть у него на плече сосновую  шишку.  Такие  же  тяжелые,  как
валуны, мысли ворочались в голове, и Олег чувствовал  странное  облегчение
-- ощущение человека, который отыскал оправдание, дабы увильнуть от тяжкой
работы, ухватившись за ту, что легче.
     -- Я  вынужден  прервать  отшельничество,  --  проговорил  он  вслух,
вслушиваясь в собственные слова. -- На время! На самое короткое  время.  Я
просто вынужден выйти в этот простенький мир...
     Стараясь не  наступать  в  дерьмо,  он  вошел  в  грот.  Пещера  была
небольшой,  свод  невысокий,  с  нависающими  острыми  глыбами  --  ходить
приходилось втягивая голову в плечи. У левой  стены  было  узкое  каменное
ложе из огромного плоского камня. По преданию, на нем спал богатырь  Скиф.
При желании можно  было  даже  углядеть  ямки  от  локтей,  но  Олег  лишь
улыбнулся, когда впервые услышал такое -- он знал, как и на чем спал Скиф,
сын Колоксая, внук Таргитая.
     Тяжело вздохнул, нагнулся, крепко ухватился снизу  за  камень.  Мышцы
напряглись, кровь бросилась в  лицо,  страшно  вздулись  вены.  Он  хрипло
застонал, жилы трещали от натуги.  Камень  звучно  чмокнул,  отрываясь  от
земли, ноги Олега обдало могильным холодом.
     В последнем усилии он поднял каменное  ложе,  поставив  на  ребро.  В
глубине выдолбленной в  камне  узкой  домовины  холодно  блеснуло  длинное
лезвие  булатного  меча.   Рядом   виднелся   короткий   парфянский   лук,
составленный из широких костяных  пластин,  под  ним  угадывалась  полоска
праха от истлевшей тетивы. В  углу  выдолбленной  щели  лежали  два  мотка
запасной тетивы. Олег коснулся пальцем -- рассыпались в серую пыль.
     Глядясь в лезвие меча, он перво-наперво укоротил волосы. С  холодного
харалуга -- в этих краях именуемого булатом,  а  еще  севернее  зовущегося
сталью, -- на него смотрело хмурое лицо исхудавшего мужчины. Без бороды он
выглядел особенно изможденным, но распиравшие кожу кости были широкими, их
опутывали сухие  жилы,  крепкие,  как  просмоленные  канаты  на  баллистах
ромеев.
     Олег вышел из пещеры, выпрямился во весь рост, а он был  выше  самого
рослого из обров. Грудь была широкая, как наковальня деревенского кузнеца,
а руки длинные, жилистые. Левая чуть толще, грек бы сказал,  что  пещерник
подолгу упражнялся с мечом, вот мясо и наросло, но даже грек не  определил
бы, что пещерник одинаково владеет обеими руками. А кто определил, тот уже
никому не скажет.
     Швыряльным  ножом  выстрогал  короткое  копье,  насадил   поржавевший
наконечник. Когда на поляну беспечно  вышел  молодой  олень,  Олег  сказал
тихо:
     -- Прости, брат...
     Копье ударило с такой силой, что острие вышло с другой стороны. Олень
упал, забился, взрывая землю копытами и рогами. Его крупные глаза с укором
и непониманием смотрели на подходившего пещерника  --  тот  раньше  всегда
давал ему сочные листья, гладил, говорил ласковые слова, выбирал колючки.
     Олег поспешно перерезал  молодому  зверю  горло,  на  глазах  у  него
закипали слезы. Кровь брызнула  тугой  струей,  стебли  травы  протестующе
закачались, стряхивая с листьев алые капли. Волки уже затаскивали в  кусты
труп девушки, но вмиг оглянулись, чуя свежую кровь, их уши поднялись.
     -- Прочь, -- сказал Олег. Голос вернулся к  нему  после  многолетнего
молчания, и волки сразу ощутили превращение мирного  пещерника  во  что-то
другое, опасное. Один попятился, другой попытался оскалить зубы.  Но  Олег
тяжело шагнул к ним, и оба проворно исчезли в кустах.
     -- Кажется, надо закопать, -- проговорил  Олег  в  раздумье.  --  Или
сжечь? Не помню, как принято у дулебов. И не надо  говорить  вслух,  я  не
принимал обет учить человеческой речи зверей и птиц!
     В этот день он впервые за последние годы ел мясо. Голова  закружилась
от  непривычной  сытости.  Он  вдруг  ощутил  настоящий  звериный   голод,
унижающий  человека,  тем  паче  пещерника.  Затем  вырыл   яму,   закопал
обезображенный труп девушки, сверху навалил камни и валежины, чтобы зверье
не растаскало человечьи кости.
     Ночью он дважды просыпался, движимый непонятным голодом, ел  остывшее
мясо. Рано утром развел жаркий костер, поджарил мясо на  углях,  наелся  и
снова ощутил забытую тяжесть в желудке. В его  руки  и  тело  возвращалась
недобрая, усердно заглушаемая все эти годы сила.

     ГЛАВА 2

     Когда  солнце  поднялось  высоко,  он  услышал  далеко  за  деревьями
сердитые крики, женский плач и надсадный скрип старой, рассохшейся телеги.
На его изгаженную поляну одна за другой вышли женщины  --  тащили  телегу.
Одна была брюхатая, лицо ее побелело, она  дышала  с  хрипами.  На  телеге
сидел  на  передке  старый  мужик,  грузный  и  неповоротливый.  Кнут  его
постоянно щелкал, но плечи женщин пока были целы. Лишь одна  захлебывалась
слезами, а через руку у плеча опускался багровый вспухший рубец.
     Мужик заорал, едва завидел еще издали Олега на пороге пещеры:
     -- Раб! Тебе было велено сегодня явиться к обринскому терему!
     Олег медленно поднялся на ноги. Он все еще с трудом находил слова, но
слова его падали тяжелые, как валуны:
     -- Иди и скажи... Я пещерник. В мирскую жизнь не вмешиваюсь. Пусть  и
меня оставят в покое.
     Мужик ахнул, соскочил с телеги с неожиданной для  его  грузного  тела
легкостью. Кнутовище он держал как копье, так и попер на пещерника:
     -- Ты... ты разумеешь, что глаголешь?.. Обрины здесь  хозяева!..  Кто
им смеет противиться?.. Иди, а то всю нашу весь сожгут, народ  изничтожат.
Иди добром, говорю...
     Он раскрутил кнут, с яростью бросил вперед длинный конец. Олег быстро
шагнул навстречу, перехватил кисть, и  кнут  выпал  из  онемевших  пальцев
войта. Олег сжал сильнее,  услышал  слабый  хруст  костей.  Войт  завизжал
тонким бабьим голоском, рухнул на колени.  Олег  поднял  его  за  шиворот,
другой рукой цапнул за пояс, поднял и швырнул в телегу.
     -- Иди и скажи, -- повторил он. Я не вмешиваюсь. Не трогайте меня.
     Женщины с плачем потащили телегу обратно. Войт выл, катался  в  сене,
грозил карами. Олег опустился на пень, погрузился в тяжелые думы.  Оставят
ли в покое?
     Обычно завоеватели ломают  сопротивляющихся,  но  храмы  не  трогают,
волхвам не вредят. Вовсе не замечают пещерников, пустынников,  столпников,
юродивых. Те не от мира сего. Они живут в другом мире, лишь тела  влачатся
еще здесь, запаршивленные, в коросте, жалкие.
     Он  задумчиво  потрогал  подбородок.   Внезапно   рука   отдернулась.
Непривычно. Не потому ли сбрил бороду, что  за  нее  часто  хватают  чужие
руки, чтобы рывком вскинуть голову вверх и ударить по горлу?..
     Он начал вслушиваться в себя, погружаясь в темное оцепенение, услышал
шорохи, голоса, далекий зов.  Голос  показался  незнакомым,  но  чем  Олег
вслушивался, тем больший  страх  заползал  в  душу.  Это  был  его  голос.
Глубокий, скорбный, нечеловеческий.
     Олег потряс головой, не желая  слушать.  Голос  вещал  правду,  голую
правду, а когда человек к ней готов?
     Он знал, что он -- самый большой трус на свете. Он  панически  боялся
погибнуть. Боялся боли. Становилось дурно,  когда  смотрел  на  молодецкие
забавы, кулачные бои. Увидев человека со шрамами, холодел  от  ужаса  так,
что подгибались ноги. Воображение рисовало картину залитого  кровью  лица,
он словно чувствовал боль, сердце  начинало  стучать  чаще,  а  ноги  сами
уносили в лес, где он был в безопасности.
     Только отчаянный трус мог додуматься не позволять даже ударить  себя.
Смелые парни могли получать по роже -- как с гусей вода, сплевывали  кровь
с разбитых губ и дрались дальше, а он не мог, не мог!
     -- Я не хочу! -- вскрикнул он. -- Опять кровь, убийства, пожары?... И
в конце концов такая мучительная смерть?
     Внезапно еще один голос прорвался  из  небытия  в  его  мозг.  Совсем
другой  --  нечеловечески  мудрый,  ясный.  Олег  опустил  веки,  во  тьме
заблистали  искорки  на  обнаженных  мечах,  проступили  неясные   фигуры,
озарились слабым трепещущим светом. Олег  видел,  как  с  телеги  сбросили
войта, тот ползал в ногах хмурых обринов, что-то верещал,  вскидывал  руку
со сломанной кистью. Несколько обринов бросились седлать  коней.  Вот  уже
ворота распахиваются, выезжают трое... нет, четверо... пять человек.
     В глазах  потемнело,  видение  исчезло.  Олег  попытался  встать,  но
услышал другой голос -- тоже ясный,  мудрый,  но  уже  строгий,  властный.
Высветилось крупное лицо: бледное, с  запавшими  глазами.  Донесся  слабый
голос:
     -- Брат... что случилось?
     Олег крепко зажмурился, разом открыл сознание: Свет мгновенно  исчез,
была долгая темнота, затем голос сказал потрясенно:
     -- Да, я увидел все, благодарю. Но  ты  не  должен  уходить  с  ясной
дороги! Ты был один из Семи, теперь отступник,  а  скоро  станешь  простым
смертным!
     -- Я не мог! -- ответил Олег.
     -- Мог... Даже на плахе мудрец может мыслить мудро! Ты самый  молодой
из Семи, твое юное сердце не выдержало...
     Олег молчал, ибо шестеро бывших братьев по Совету в этот  миг  и  так
через его глаза  видели  обров,  пожары,  кровь,  девушку  с  перерезанным
горлом. Мудрецы живут в недоступных горах, пустынях,  размышляют  о  путях
человечества непотревоженно. Под  их  незримым  руководством  создаются  и
рушатся  империи,  строятся  города,  возникают  новые  народы,  а  старые
исчезают бесследно -- человечество крохотными шажками двигается  к  Свету,
постоянно оступаясь, попадая в ямы, тупики, а то и скатываясь  к  подножию
горы.
     -- Ты слишком близко от людей, -- донесся печальный голос. --  Видишь
их боль... Тебе нужно уйти немедленно. В горы. Надо  видеть  не  отдельных
людей, а народы. Для народа страдание бывает очищающим лекарством...  Беда
пробуждает от спячки...
     -- Народ состоит из отдельных людей!
     -- Когда смотришь с очень высокой горы, а в Тибете высокие и холодные
горы, то видишь всю землю разом. Видишь движение народов, видишь  Добро  и
Зло. Но даже Зло надо иногда оставлять, потом оно принесет немало Добра...
     -- Мы не можем видеть одно будущее! -- возразил Олег.
     -- Да, видим сразу несколько... на выбор. Но выбираем, лепим, строим!
Наш опыт позволяет решать за целые народы... Твоя беда, что живешь рядом с
людьми. Их стоны  поколебали  бы  даже  нас,  а  ты  --  самый  молодой  и
горячий...
     Это я-то горячий, подумал Олег хмуро. А  ему  кажется,  что  в  жилах
течет вместо крови вода подземной реки мертвых.
     Голос сказал настойчиво:
     -- Уходи сейчас же. Мы дадим тебе направление... Будем ждать в  наших
горах.
     -- Сегодня уйти не смогу, -- ответил Олег.
     -- Наша связь слабеет, разве  не  видишь?  Ты  уже  потерял  половину
своего Дара. Если не поднимешься над видимым, то связь оборвется вовсе. Ты
уже не один из Семи Тайных Мудрецов, но ты все еще Вещий,  ты  не  простой
весянин... Но, покинув пещеру, покинув поиски Истины -- станешь им...
     Голос ослабел, пока не затих вовсе. Олег открыл глаза, перед ним была
каменная стена. Да, он опустился так низко, что уже не  видит  весь  Белый
Свет, а только эту пылающую в пожарах и  битвах  землю.  Если  падение  не
остановить, то  завтра  увидит  уже  не  землю,  а  лишь  эту  весь...  Но
большинство людей вообще видят только свой дом, свою семью,  свой  огород.
Они совсем не мудрые, верно. Им лишь бы  спасти  семьи,  детей,  а  соседи
пусть спасаются сами. Они трусливые и невежественные. Злобные и  коварные.
Подлые... Но все-таки люди. Подлые, ибо не научились благородству. Глупые,
ибо не видят пути к мудрости. Дерутся друг с другом, ибо не подсказали им,
что все -- родня, что, убивая другого, всякий убивает частицу себя...
     Он услышал резкий топот множества копыт. Со стороны  веси  на  поляну
галопом выметнулись вооруженные всадники. Впереди мчался  крупный  молодой
воин, булатный шлем блистал, кольчуга позванивала  крупными  кольцами.  За
спиной звякал щит, справа на поясе висел  короткий  меч,  слева  вспыхивал
длинный узкий кинжал -- признак десятника.
     Воин поднял коня на дыбы перед остатками костра, крикнул звонко:
     -- Пещерник уже ест мясо?.. Распять его на ближайшем дереве.
     Сзади на Олега прыгнули  с  коней  двое  обринов,  прижали  к  земле.
Десятник крикнул, в его руке блестел  обнаженный  меч,  и  Олега  потащили
через поляну к толстому приземистому дубу. Остальные  соскочили  с  коней,
гурьбой двинулись следом. Гортанные голоса звучали разочарованно.
     -- Распять и сжечь вместе с деревом, -- добавил десятник.
     Один из обринов послюнил палец, поднял, пробуя ветер:
     -- Огонь понесет в сторону веси... Как бы не выгорела.
     -- А нам что? Уцелевших заставим срубить нам хоромы на новом месте. А
сами пусть живут в норах.
     Пещерника поставили спиной к дубу. Обрин подошел, потряхивая дорожным
мешком, выудил два железных штыря, второй обрин принес  тяжелый  кузнечный
молот. Олег поднял голову -- на него смотрели дикие звери: кабаны,  волки,
медведи, рыси, шакалы. О двух ногах, с виду вроде  люди,  лишь  по  личине
люди, а внутри -- звери лютые. Двое зверей  прижимали  его  руки  к  дубу,
больно выворачивая лопатки. Обрин с молотом крикнул нетерпеливо:
     -- Поверни ладони, раб!
     Олег не двигался, с горечью всматривался в  лица.  Обрины  попытались
разжать его кулаки, один с силой ударил коленом в живот, наконец гаркнул:
     -- Да забивай выше! Если в ладони, то сорвется.
     -- Не сорвется. Позавчера так распяли одного.
     -- Этот тяжелее!
     Олег ощутил холодное прикосновение штыря. Обрин ткнул  острым  концом
ему в кисть, держал на вытянутой руке, опасливо глядя на обрина с молотом:
     -- Гляди не промахнись, дурень!
     -- Не боись. Раз по пальцам, раз по... другому месту. Держи крепче!
     Олег встретился взглядом с глазами десятника. Тот наклонился с  коня,
в лице было наслаждение, рот  приоткрылся.  Поймав  взгляд  пещерника,  он
сказал почти ласково:
     -- Ты будешь умирать очень медленно. Мы это любим.
     Обрин с молотом широко замахнулся, на  его  толстых  губах  мелькнула
улыбка -- видел страх в глазах приятеля, что держал  штырь.  Олег  страшно
взвизгнул, обрины на мгновение  оторопели,  застыли.  Его  рука  метнулась
вперед, кости молотобойца хрустнули, другой  рукой  Олег  ударил  в  глаза
того, кто все еще держал штырь. Двое, которые только что выворачивали  ему
руки, едва начали приходить в себя, как один согнулся  от  удара  ногой  в
пах. Олег выдернул у него  из  ножен  меч,  успел  вскинуть  над  головой,
защищаясь от меча обрина, который раньше держал левую руку.
     Они обменялись двумя ударами, но обрин был слишком потрясен, и острие
меча с хрустом рассекло ему переносицу. Он закричал и  рухнул  на  колени,
выронив меч и ухватившись обеими руками за кровоточащую рану.
     Олег повернулся к десятнику, который с  трудом  удерживал  испуганную
лошадь:
     -- Ты можешь вернуться. Скажи, пусть меня оставят в покое.
     Десятник был белым, губы тряслись, но рука привычно выдернула меч, он
закричал срывающимся голосом:
     -- Я воин! Я убивал врагов десятками!... Я бросал горы трупов...
     -- Не хвались, на рать идучи, -- ответил Олег горько, --  а  хвались,
идучи с рати... Горы трупов женщин и детей?
     Десятник завизжал, пустил коня вскачь.  Олег  отпрыгнул,  отбил  удар
меча. Десятник быстро приходил в себя, руки  перестали  трястись.  Он  уже
смотрел прицельно, бил точно, а конь поводьев слушался.
     Второй раз Олег отпрыгнул, но кончик меча чиркнул  по  голому  плечу.
Улыбка десятника  стала  шире,  глаза  заблестели.  Тонкая  струйка  крови
пробежала по руке Олега, с локтя сорвались частые алые капли.
     Олег пригнулся, всем видом показывая, что прыгает под коня и распорет
брюхо. Десятник свесился далеко влево, пытаясь достать пещерника,  мечи  с
лязгом сшиблись, другой рукой Олег ухватил врага за край кольчуги, и  конь
освобожденно пронесся дальше.
     Десятник гулко ударился о землю. Олег опустил саблю, однако  десятник
прыгнул прямо с земли  --  глаза  вытаращены,  зубы  хищно  блестят.  Олег
парировал удар, тут же ударил сам, отвернувши  в  последний  момент  лицо,
чтобы не видеть, как острое железо крушит человеческие кости.
     Его трясло,  дыхание  вырывалось  из  пересохшего  горла  с  жестяным
стоном. Руки дергались,  губы  прыгали.  Он  торопливо  ходил  кругами  по
поляне, унимая дрожь, отводил глаза от убитых и  умирающих.  Повезло,  что
застал врасплох, иначе пятерых не одолеть  --  давно  не  держал  в  руках
смертоносного оружия.
     Он потрогал одного ногой:
     -- Жив, не притворяйся.
     Обрин молчал, Олег приложил острие меча  к  его  горлу.  Капли  крови
стекли по лезвию, побежали по незащищенному горлу и  образовали  лужицу  в
ямочке между ключицами. Обрин открыл глаза, прохрипел:
     -- Тиамат... Прими меня в свой мир...
     Изо рта у него хлынула кровь. Олег вынес из  пещеры  чистые  тряпицы,
быстро смастерил лубки, вложил сломанную руку и крепко привязал. На рану в
плече  наложил  лечебных  листьев,  примотал  чистыми  лентами.   Насильно
заставил выпить горький отвар, сказал:
     -- Я волхв, умею лечить. Ты приедешь  к  своим,  скажешь,  что  я  --
пещерник, который хочет, чтобы его оставили в покое.
     Он забросил обра поперек  седла  на  самую  смирную  с  виду  лошадь,
хлестнул  по  толстому  крупу.  Лошадь  тронулась,  а  когда  скрылась  за
деревьями -- до слуха Олега  донесся  учащающийся  топот:  обрин  перестал
притворяться умирающим, схватил поводья.
     Олег вернулся на свой камень, где  вот  уже  несколько  лет  встречал
рассвет в лесу. Трава на поляне вытоптана, изломаны стебли, блестят  капли
сока. По краю бродят кони: шумно срывают  молодые  листья  с  кустов,  под
копытами хрустят прошлогодние сосновые шишки, расклеванные птицами. Пахнет
свежепролитой кровью, а за кустами, в  глубине,  уже  началось  осторожное
шевеление. Ветки явора закачались под  налетевшими  воронами.  Из  четырех
обринов один был еще жив, но жизнь вытекала с последними каплями крови. Он
изо всех сил терпел боль, прикидывался убитым, дабы обрадованный  враг  не
бросился глумиться над живым: сдирать кожу, выкалывать глаза  --  кромсать
ножом мертвого не так сладко. Олег чувствовал печаль и горечь.  Уходит  из
жизни человек. Он не только не видел настоящего мира, для которого рожден,
но и своего плоского не успел рассмотреть! Вышел из тьмы и ушел во тьму.

     Вечером Олег подстрелил молодого кабанчика. Очищая собранные мечи  от
застывшей  крови,  посмотрелся  в  лезвие,  удивленно  покрутил   головой.
Изможденное лицо прямо на глазах  теряет  смертельную  бледность,  исчезли
провалы щек, на глазах округляются плечи. В который раз с  великим  трудом
вскарабкался почти к вершине, откуда рукой дотянуться  до  Настоящего,  но
как быстро скатывается к подножию в простенький мир, где  удар  мечом  или
пущенная стрела служат самым веским доказательством  правоты!  Уж  не  про
него ли придумана притча, в которой человек безуспешно  тащит  на  вершину
горы огромный камень?
     Обры -- воины-звери, подумал он, воскрешая  старые  клички.  Для  них
сильный как бык, храбрый как лев, лютый как волк  --  не  слова  из  песни
кощюнника. Они подражают зверям, изо всех сил -- на беду, довольно успешно
-- стараются превратиться в зверей. Поедая убитого хищника, принимают  его
повадки, ибо мощь и душа зверя обязательно переливаются в их тела.  Ритуал
поедания почти убитого противника у обров привел к  воинскому  людоедству,
как случилось во многих племенах: голову на отрез, еще у живых противников
пожирают печень, пьют кровь.
     Они подражают зверям в походке, надевают шкуры, украшают себя клыками
и когтями  убитых  зверей.  Полагают,  что  обладают  неуязвимостью,  если
впадают в бешенство в бою, отбрасывают щиты, а на противника  бросаются  с
неистовой яростью, с криком, воем, пеной на трясущихся губах. Это приводит
в оцепенение жителей веси, нагоняет страх  на  противника,  если  тот  сам
разъярен недостаточно или не жаждет окрасить меч в крови. Но если  человек
не дрогнет, выдержит первый бешеный натиск воина-зверя, что тогда?
     Олег посмотрел на свои ладони, сжал  и  разжал  пальцы.  Обры  --  не
просто одно из племен, которое, как  и  другие  племена,  как  и  он  сам,
блуждает в полумраке, отыскивая дорогу к свету. Обры -- племя, стремящееся
во тьму, старающееся приблизиться к зверю, изо всех сил гасящее  ту  искру
божественного огня, которую зажег в людских  душах  великий  Род.  Значит,
обры -- его враги. Не враги его народа, здесь все народы  --  осколки  его
племени, а враги его души...
     Он запоздало и с некоторой досадой напомнил себе, что  все  племя  не
может стремиться к свету, как не может стремиться и к мраку, а  обры  вряд
ли племя, скорее, тайное или явное воинское  сообщество,  братство,  какие
часто встречал у разных народов. Например, хатты с  железными  ошейниками,
что странным образом из знака бесчестия превратились в  знак  чести.  Олег
напряженно размышлял, но руки уже работали, умело  выпарывали  из  убитого
оленя жилы, сдирали слизь, натягивали... Он  сам  удивился,  как  работали
умело, словно он и  не  провел  долгие  годы  в  уединении,  безмолвии,  в
тягостных раздумьях об Истине.
     Вскоре две новые тетивы были готовы: одна на  лук,  другая  в  запас.
Предыдущие истлели, пока он искал Истину, но не заржавел грозный двуручный
меч, когда-то назвал его Последним Криком.  Он  не  помнил,  когда  пришел
обычай давать мечам имена, но уже  у  Таргитая  был  такой  меч.  На  мече
клялись, меч был признаком свободного человека, боги вовсе не расставались
с мечами. Даже новый пророк заявил, что не мир он принес, а меч, а если  у
кого нет меча, то пусть продаст  плащ  свой  и  купит  меч.  Но  ведь  еще
Таргитай, ныне Сварог,  пытался  перековать  мечи  на  орала!  Поторопился
певец...
     Олег нахмурился, раздраженно повел лопатками, поправляя меч за спиной
на перевязи. У него просто меч. Просто двуручный меч, у которого не  может
быть имени, ибо он, Олег, давно не волхв,  не  боец,  а  мирный  пещерник,
мучительно отыскивающий Истину!
     Он дремал, привалившись спиной  к  стене,  когда  в  сонных  видениях
появилось бледное лицо, он услышал голос. Свой собственный голос, ибо  его
душа, свободная от мирских забот, понимала, знала, еще дальше  заглядывала
в грядущее. Олег не все понял из смутного видения,  но  в  груди  возникла
тянущая пустота, а в животе ощутил холод, словно проглотил кусок льда.  Он
падал с рассеченной  головой,  на  него  обрушивались  топоры  с  широкими
лезвиями. Потом его привязали веревкой к коню, потащили труп по  земле  --
тело подпрыгивало на выступающих корнях, камнях, оставляя клочья кровавого
мяса на острых сучках валежин... Мелькнула его пещера -- обры садились  на
коней.
     Восход солнца застал его спускающимся из леса  к  терему.  Он  был  в
холщовой рубахе, на широком поясе висел Последний Крик, за плечами  торчал
лук и колчан со стрелами. Лицо было темным, как грозовая туча.
     Олег прокрался задами, перебегая от сарая  к  сараю.  Открытые  места
проползал, прижимаясь к земле, замирал при каждом шорохе. Шум, звон железа
и ржание коней доносились от самого высокого терема. По узкой улочке между
хатками часто проносились всадники.
     Ворота терема были распахнуты, туда по двое-трое въезжали вооруженные
обры. Кони были под попонами, обры захватили тяжелые топоры,  у  некоторых
вдобавок к седлу были приторочены длинные копья, широкие щиты, шестоперы и
палицы,  утыканные  шипами.  У  коновязи  уже  грызлись   и   обнюхивались
четырнадцать оседланных коней.
     Ворота терема  отворились.  Все  повернулись  к  вышедшему  на  порог
тучному человеку в расшитом халате, и Олег  незаметно  перебежал  к  самим
воротам  во  двор.  Толстый  живот  обрина  вываливался  поверх   широкого
шелкового пояса,  лицо  блестело  от  жира.  Во  дворе  затихло,  всадники
перестали горячить коней, вытянули шеи.
     -- Воины! -- крикнул толстяк неожиданно тонким визжащим  голосом.  --
Вчера погиб десятник Дермадуп, вы его знаете как  храброго  воина.  С  ним
остались еще четверо отважных... Убил их всех пещерник,  который  живет  в
том лесу!
     Один из всадников закричал зычным голосом, побагровев от собственного
рева:
     -- Откуда известно, что убил пещерник? Может быть, восстали дулебы?
     -- Один из раненых сумел спастись, -- объяснил толстяк в  халате.  --
Правда, ночью ушел в мир Большой Кобылицы... Он рассказал все  и  поклялся
на своем оружии.
     -- Которое он позорно бросил в лесу, -- хмыкнул недоверчивый воин. --
Кто этот пещерник? Великий Маг?
     --  Колдовства  не  было,  успокойтесь...  Он  убил  умело,  захватив
врасплох. Пещерниками становятся не только слабые  да  увечные.  Иной  раз
великие воины дают странные обеты...  Разве  не  ушел  в  пустыню  великий
Сракотак, победитель дракона? Ушел  в  расцвете  сил,  отказался  от  руки
дочери падишаха и от всего  царства!  Об  этом  поют  самые  трусливые  из
певцов, но даже они не понимают...
     Другой  воин,  краснощекий,  с  ниспадающими   на   плечи   волосами,
вскрикнул:
     -- Если он был великим воином, то я первым сражусь с ним!
     Толстяк предостерегающе поднял руку.  Лицо  его  было  встревоженным,
хмурым:
     -- Лучше забросайте дротиками издали.  Убейте  стрелами.  Я  не  хочу
терять людей. Нас пришла сюда сотня, а погибло уже  восемь,  если  считать
доблестно погибшими и тех, кто утонул спьяну, упал с дерева, захлебнулся в
блевоте...
     Краснощекий заорал, надсаживаясь и выгибая грудь  еще  круче,  словно
петух на заборе:
     -- Я потерял счет битвам, как дурак-десятник потерял  счет  бабам!  К
обеду все увидите его голову на моем копье. Я сам вырву его  печень,  съем
сердце, а из черепа  сделаю  чашу  и  буду  пить  вино,  лежа  на  животах
дулебских женщин!
     Он начал поворачивать коня от крыльца, а в этот момент Олег  поднялся
во весь свой немалый рост.
     -- Я принес свою голову сам, -- заявил он громко в мертвой тишине. --
Иди и возьми ее!
     Во дворе все замерло. Толстяк застыл с открытым  ртом,  не  двигались
всадники с отважным сотником. Наконец сотник опомнился, крикнул торопливо:
     -- Это в самом деле великий воин! Как твое имя?
     -- Что в имени моем?-- ответил Олег тяжело. -- Вы  потеряли  пятерых,
нарушив заповедь не трогать храмы и служителей,  Искателей  Другой  Жизни.
Повторяю: не трогайте меня! Я живу в лесу, питаюсь растениями. Ни  во  что
не вмешиваюсь, хотя дулебы -- это мой народ...
     Сотник прервал, голос был подозрительным:
     -- Почему ты не со своим народом?
     -- Я с ним, -- ответил Олег.
     -- Почему не воюешь? Не мстишь за убитых?
     Олег вздохнул, не умея ответить. Око за око, зуб за зуб... Когда-то и
он думал, что только так справедливо, именно  так  честно,  но  потом  ему
открылось, а этим -- нет. Беда в том, что даже взрослому трудно объяснить,
чем плохо око за око, а как втолковать детям?..
     -- Я ищу другой путь, -- ответил он.
     -- А найдешь? -- поинтересовался сотник.  Его  пальцы  сомкнулись  на
древке копья, чуть передвинулись, выбирая равновесие.
     -- Не знаю.
     Улыбка сотника вдруг превратилась в оскал, глаза сузились:
     -- Таких, как ты, много... К счастью!
     Он швырнул копье так резко, что всадники  не  успели  даже  проводить
взглядами. Олег ожидал броска, качнулся в  сторону,  одновременно  натянул
тетиву:
     -- Таких, как ты, тоже много... на беду!
     Стрела пробила железную пластину доспеха с  такой  легкостью,  словно
обрин был в полотняной рубахе. Оскалив зубы, он с воем ухватился за  белое
оперение, а три новых стрелы ударили в ближайших воинов. Четвертая достала
толстяка, выбив зубы и вонзившись в раскрытый рот так, что острие  вылезло
из затылка.
     Олег успел выпустить еще три  стрелы,  воины  с  копьями  шатались  в
седлах, иные пронзены насквозь, оставался еще один  с  дротиком,  и  Олег,
отражая удары мечом, все время держал его  в  виду.  Наконец  тот  метнул,
размахнувшись так широко, что едва не упал. Олег подпрыгнул,  одновременно
ударил сапогом в чужое лицо, копье ловить не стал  --  метнуть  не  дадут,
бешено завертелся во все стороны, бил мечом, ногами.
     Двое всадников осадили коней, торопливо отвязывали  от  седел  копья.
Олег подхватил лук, взлетел на забор, побежал по  торцам  вбитых  в  землю
бревен -- в десятке шагов высился длинный сарай, к нему примыкали  конюшня
и кузня, а дальше общая крыша соединяла подсобные строения с теремом.
     Мимо с шумом, треща расщепленным концом,  пролетело  короткое  копье.
Олег с разбегу вспрыгнул на  крышу  сарая,  пронесся  на  другую  сторону,
слыша, как прогибаются крытые гонтой доски,  пробежал  по  крыше  конюшни,
перепрыгнул на терем -- тот был всего на сажень выше.
     Во дворе  стоял  крик,  вертелись,  как  юла,  всадники,  дико  ржали
испуганные кони,  трупы  обринов  распластались  в  лужах  крови.  Олег  с
замирающим от страха  сердцем  повис  на  кончиках  пальцев,  цепляясь  за
скользкие дощечки на краю крыши -- со двора могут поразить стрелами, а  из
окна терема легко пырнуть копьем в незащищенный живот!
     От этой мысли стало так жутко,  что  пальцы  начали  разжиматься.  Он
поспешно качнулся, вышиб раму и ввалился в терем.  Перекувырнувшись  через
голову, вскочил, как остервенелый кот: оскаленный, лютый, готовый  драться
до последнего.
     В  горнице  находились  три  женщины.  Две  старые,   третья   совсем
молоденькая с копной иссиня-черных волос. Обе старые карги завизжали  так,
что в ушах, привыкших к лесной тишине, заломило от  боли.  Юная  красавица
вздрогнула, закусила нежную губу. Ее неправдоподобно большие глаза  быстро
обежали его с головы до ног, остановились на плече, где была кровь.
     -- Тихо! -- приказал Олег.
     Старые женщины завопили еще  громче.  Одна  люто  размахивала  ножом,
другая, ковыляя, как хромая лошадь, теснила  красавицу  в  глубь  комнаты.
Девушка  ухватилась  маленькими  пальчиками  за   рукоять   разукрашенного
кинжальчика, ее глаза тревожно блестели.
     -- Всех зарежу, -- пообещал Олег зловеще, -- если не замолчите!
     За  дверью  раздался  приближающийся  топот.  В  горницу  с  грохотом
ворвались вооруженные обры. Их было четверо, но тут же стало  трое.  Когда
еще один упал, зажимая распоротый живот, двое оставшихся получили  простор
и сразу пошли на Олега с двух сторон. Опытные, закаленные, они знали  свои
силы, верили в удачу и наверняка умели брать могучего зверя с боков.
     Олег прыгнул к правому, но тут же, не глядя, ударил мечом назад.  Там
легко парировали -- удар знаком, но оба противника не ведали, что пещерник
знает нечто еще. Один осел на пол, пытаясь ощупать окровавленными пальцами
разрубленную голову, другой прыгнул, выставив меч. Это  был  не  обрин  --
вместо плоского лица с выступающими широкими  скулами  на  Олега  смотрело
смуглое черноглазое лицо с хищным длинным носом и выпяченными губами. Лицо
было узкое, как лезвие топора, даже одет противник был иначе: в просторный
хитон, но мечом орудовал на удивление быстро и очень  умело.  Олег  насел,
стремясь покончить за два-три удара, ибо за дверью  снова  слышался  топот
множества ног.
     Внезапно он услышал отчаянный девичий вскрик:
     -- Не убивай, это мой брат!
     Олег успел повернуть меч плашмя, удар бросил обрина -- или кто бы  он
ни был -- на пол. Девушка кинулась к упавшему, переступив через умирающих,
упала на колени. Олег перебежал в  другую  комнату,  сшиб  всем  телом  по
дороге обрина, другого ударил о деревянную стену так,  что  затрясся  весь
терем, бегом пронесся через две светлицы  и  вдруг  поразился  наступившей
тишине: далекие крики и звон оружия не  в  счет,  оказывается,  не  слышно
стало двух старух, что невыносимо визжали все время.
     Сметая всех на пути, он  ворвался  в  огромную  поварню.  Два  тучных
мужика  пыхтели  возле  котлов,  третий  с  недоумением  прислушивался   к
отдаленным крикам, ржанию, звону железа.  В  двух  огромных  очагах  жарко
полыхал огонь, на широкой жаровне, раскаленной  до  вишневого  цвета,  яро
светились крупные угли.
     -- Не двигаться! -- прогремел Олег.
     Он сдернул с замершего мужика холстяной  рушник,  подхватил  жаровню,
отвернув от жара лицо, бегом вернулся  в  комнату.  Навстречу  уже  бежали
воины, в их руках зловеще блестели мечи и топоры.
     Олег с размаха швырнул жаровню им под ноги. Горящие угли  рассыпались
густо, покатились, оставляя за собой дымящиеся  дорожки.  Сразу  вспыхнуло
желтое пламя, взвились  тонкие  струйки  черного  дыма.  Один  воин  успел
перепрыгнуть через пламя, но напоролся на меч Олега. Остальные прижались к
стенам, начали осторожно продвигаться вперед, выставив перед собой мечи  и
топоры.
     Все заполнялось дымом, сразу стало жарко,  в  горле  запершило,  а  в
глазах началась резь. Олег отступил обратно, захлопнув дверь  и  торопливо
задвинув толстый железный засов. Повара исчезли,  в  углу  мелко  тряслась
худая, как вобла, женщина с серым лицом.
     -- Уходи, -- крикнул Олег.  --  Терем  из  сухих  бревен!  Предупреди
соседей.
     Женщина  покорно  выскользнула  через  боковушку.  В  дверь   грохали
тяжелым, доски трещали. В щель просачивался черный, как деготь, дым. Удары
участились,  за  дверью  орали,  выкрикивали  проклятия.  Олег   с   мечом
наизготовку бегал по поварне, стучал рукоятью  в  каменные  стены,  топал,
вслушивался изо всех сил, надеясь услышать гулкий ответ.
     За дверью тяжело грохнуло, послышался топот убегающих ног.  Олег  зло
оскалил зубы: не вытерпели, а ведь осталось  два-три  удара  --  дверь  бы
рухнула. Впрочем, в горле першит, глаза слезятся от  дыма.  Вот-вот  вовсе
задохнется, если немедля не отыщет вход в подполье.  Должен  быть  здесь,в
поварне! Не тащить же в самом деле запасы издалека, проще поднимать  снизу
прямо к котлам, вертелам, жаровням...
     Он бегал по кругу,  кашлял,  тер  кулаками  слезящиеся  глаза.  Стены
скрылись за волнами густого дыма, он задыхался от жара, волосы  на  голове
потрескивали, а рукоять в ладони разогрелась, взмокла.
     Внезапно, уже почти теряя от удушья сознание, он  что-то  ощутил  под
подошвой.  Задыхаясь,  упал  на  колени,  подцепил  ногтями  утопленное  в
каменной плите засыпанное сверху сором, рыбьей чешуей и просто залепленное
грязью железное кольцо. Кашляя, потянул плиту на себя, едва не  задохнулся
от пахнувшего холодного воздуха.
     Не помнил, как скользнул в подвал. Каменная крышка бухнула по  стене,
отгородив от дыма, огня и сухого жара.
     Не двигаясь, он пошарил правой рукой по  стене.  Уже  бывал  в  таких
подвалах: во всех племенах и у всех народов, детей Ария, в таких  глубоких
подпольях справа на уровне груди в стене делали неглубокую выемку...
     Пальцы,  скользя  по  плесени,  коснулись  деревянной  полочки,  Олег
невесело, но с облегчением улыбнулся. Даже в такой мелочи! Но  родства  не
помнят, бьются остервенело.
     Он взял кресало, быстро высек огонь и раздул трут.  Красный  дрожащий
огонек осветил огромный подвал,  вдоль  стен  тянулись  бочки  с  квашеной
капустой, моченой брусникой, засоленной рыбой.  Бочонки  вина?...  Нет,  в
этих краях пьют хмельной мед. Вот бочонок цветочного меда, вот  гречишный,
липовый, конюшинный... Два  бочонка  стоят  отдельно  --  просто  мед.  Не
хмельной.
     Сверху  через  тончайшие  щели  в  подвал   потихоньку   просачивался
горьковатый запах дыма. Олег настороженно прислушивался  к  едва  слышному
треску. Терем полыхает вовсю, кто замешкался -- сгорел. Вряд  ли  в  такой
суматохе успели вынести раненых. Впрочем, лучше  думать,  что  раненых  не
осталось.
     Олег сжал и разжал кулаки. Отвык, что они такие огромные. Не замечал.
Скорее всего раненых не осталось.
     Багровое жаркое пламя рвалось из терема в  безоблачное  небо.  Густой
черный дым завивался гигантским винтом, нес по кругу искры. Жар был таким,
что никто не смел подойти к терему ближе чем на две сотни шагов, а к  небу
вместе с дымом взметывало горящие  угли,  головешки.  Уцелевшие  от  резни
дулебы, как жуки, карабкались на крыши своих  хаток,  спешно  выплескивали
воду из ведер на долетающие с ветром искры.
     Обры  согнали  жителей  веси,  велели  таскать  воду,  но  первые  же
несчастные упали под прыгающими бревнами замертво, не дойдя даже до ворот.
Терем, сложенный из бревен в полтора обхвата, выдержал бы  осаду,  но  что
могут люди, когда гневаются боги?
     Вот  последние  бревна  рассыпались  под  тяжестью  рухнувшей  крыши,
взметнулся  рой  искр,  и  десятник   Дупоглазорук   начал   пересчитывать
уцелевших. Погиб  сотник,  походный  шаман,  три  десятника  и  семнадцать
воинов. Кто пал от меча  пещерника,  кто,  как  жалкая  крыса,  задохся  в
дыму...  Проклятый  пещерник!  Или  местные  боги  мстят  за  угодного  им
человека?
     Бревна еще догорали, а Дупоглазорук поспешно поставил оцепление в три
ряда. Умелые лучники не выпускали  луки  с  наложенными  стрелами,  другие
держали наготове копья и дротики. Вот-вот из  пылающих  развалин  выскочит
человек в горящей одежде -- то ли злой демон, то ли чужой бог!
     Когда бревна начали рассыпаться на угли, Дупоглазорук  велел  собрать
багры, растащить тлеющие остатки. Задыхаясь от жара, шагая по щиколотку  в
горячем пепле, что  при  каждом  шаге  вздымался  серым  облаком,  забивая
дыхание, жители таскали бревна, железные решетки, скобы.
     Один  из  обров  споткнулся  о  широкую  каменную  плиту  с   толстым
металлическим кольцом в середке. Дупоглазорук засуетился, расставил  троих
опытнейших воинов вокруг плиты, велел взять молоты.
     -- Он сгорел, -- сказал с сомнением. -- Наверняка сгорел! Должен  был
сгореть. Но вдруг когда-либо якшался с хозяином этого терема? До того, как
дурака скормили псам? И тот рассказал пещернику про свой тайный подвал?
     Еще два десятка воинов встали вокруг широким кольцом,  обнажив  мечи.
Лучники  натянули  луки,  три  силача  вскинули   над   головами   молоты.
Дупоглазорук с трудом поднял плиту, на всякий случай отскочил, а  один  из
воинов прикрыл его щитом.  В  подвале  было  темно,  тихо,  оттуда  тянуло
могильным холодом.

     Гульчачак сидела на обрывистом берегу речушки,  щеки  были  в  черных
пятнах сажи, дорогая одежда зияла дырами с опаленными краями.  Морш  лежал
рядом, уткнувшись лицом в зеленую траву, морщился от боли. Голова его была
перевязана, над ухом темнела грязно-коричневая корочка засохшей крови.
     -- Он выглядел,  как  молодой  див,  --  сказала  Гульчачак,  --  как
прекрасный джинн...
     -- Ты уже говорила, -- напомнил Морш.
     Он был жилистый, поджарый, с  длинными  мускулистыми  руками.  Темные
глаза  блестели  из-под  иссиня-черных  лохматых  бровей,  нос  длинный  с
горбинкой -- никакое забрало не спрячет, губы пухлые, как у сестры.
     -- Говорила? Но ты сам не находишь его странным?
     -- Да. Это меня тревожит. Обры чересчур свирепы и  бесчеловечны.  Они
потревожили пещерника. Даже обычный человек рассвирепеет, когда  бесчестят
его женщин, может схватиться за меч. Почему же станет  терпеть  бог,  если
бесчестят храмы, убивают его волхвов? Однако я не вижу другого пути, чтобы
утвердить нашу истинную веру. Повергая чужих богов,  сжигая  их  капища  и
убивая волхвов, обры утверждаются в этой вере, которую мы принесли им!
     -- Обры  все  равно  зачастую  поклоняются  своим  ложным  богам,  --
напомнила она строго. -- Шаманов не изгнали!
     -- Все придет. Простой народ еще долго будет цепляться за божков. Это
везде так.
     Она поболтала маленькими ногами в воде, спросила с вновь  вспыхнувшим
интересом:
     -- Что ты можешь сказать про этого пещерника?
     Моpш угрюмо молчал. Гульча погладила его по волосатой руке, заглянула
в глаза.
     -- Бывал в битвах, -- сказал он медленно. -- Наемник...
     -- Откуда видно?
     -- Защищая лишь свою весь, не обучишься искусству боя. Лучшие в  мире
лучники -- парфяне, так вот он сгибает локоть, как парфянин, стрелы у него
длинные, парфянские. Наконечник стрелы -- расширенный и  тяжелый.  Но  вот
такого составного лука я еще не встречал!.. Однако о них есть упоминания в
наших древних книгах. С ними  явились  в  нашу  страну  свирепые  северные
скифы, с такими же луками должны прийти с Севера страшные Гог  и  Магог...
Его меч прямой и широкий, клинок в два локтя с пядью, да рукоять для  двух
рук в три четверти локтя... Такие носили сарматы, самые свирепые воины, но
где теперь сарматы? А меч -- вот он! И дрался этот странный пещерник  так,
будто глаза вырастил и на затылке, а рук у него не две, а по крайней  мере
восемь. Это был великий воин, помяни мое слово, Гульча!
     Имя звучало ласково, хотя ее звали  не  Гульча,  даже  не  Гульчачак.
Впрочем, Морша на родине тоже именовали  иначе,  но  обры  исковеркали  их
имена, приблизив звучание к своим,  и  оба  миссионера  не  спорили,  сами
называли друг друга этими странными именами.
     Вдруг  ее  огромные  глаза  вспыхнули  на  перепачканном  лице,   как
звезды...
     -- Может быть... это переодетый сын падишаха?
     Он равнодушно пожал плечами:
     -- Он может быть сыном падишаха, преступником, беглым жрецом, купцом,
ремесленником. Однако я даю руку на отсечение, что о его делах мы слышали.
Мир тесен, а певцы скитаются по всему свету. Этот не может быть знаменитым
Ракоглазом -- победителем дракона -- случилось  давно,  не  может  быть  и
доблестным Очкооколом -- истребителем великанов...
     -- А Хлопстом, о котором часто поют?
     Морш медленно покачал головой:
     -- Хлопста я видел, когда тот  вернулся  после  победы  над  Югорской
ведьмой. В кости помельче, глаза коричневые, черноволосый, а  через  левую
щеку опускается глубокий шрам. А у этого пещерника волосы,  как  червонное
золото, а глаза...
     -- Зеленые-зеленые, -- проговорила Гульча. Она мечтательно вздохнула,
-- как изумруды, как воды в океане... Что там в глубине?  А  лицо  чистое,
без шрамов. Он не воин?
     Морш пробурчал:
     -- Может, привык на чужих лицах оставлять шрамы.
     -- Он погиб?
     -- Наверняка. Обры спустились в подвал, шарят там.  Если  найдут,  он
погибнет на месте. На этот раз за  ним  охотятся  всерьез.  А  из  подвала
другого выхода нет.

     Обры спускались в подвал осторожно, держа  пылающие  факелы  в  одной
руке, мечи -- в другой. Когда их скопилось внизу  два  десятка,  в  подпол
слез десятник, а за ним еще тридцать воинов. Лучшие из лучших, они  быстро
и  умело  открывали   крышки,   тыкали   копьями   в   квашеную   капусту,
переворачивали кадки, обшаривали все углы и все щели.
     -- Здесь его нет! -- доложил один молодой воин  торопливо,  в  голосе
звучало разочарование.
     Десятник, теперь он командовал  уцелевшими  из  сотни,  проговорил  с
великим облегчением:
     -- Значит, остался наверху в горящем тереме. Так и должно  было  быть
-- сюда отыскать ход совсем непросто.
     Он напускал грозный вид, но внутри все холодело от страха. Хорошо  бы
захватить и распять на дереве, как  велит  обычай,  но  как  такого  взять
живым? Пусть лучше сгорит, не жалко. Это трусливое племя  дулебов  сжигает
своих покойников, у них даже жены идут в огонь за мужьями, так что местные
боги на этот раз не должны мстить за гибель своего волхва.
     -- Проверьте каждую щелочку, -- распорядился он громким  голосом.  --
Загляните под каждый камешек. В каждую мышиную норку!
     Толкаясь, мешая  друг  другу,  вооруженные  до  зубов  обрины  начали
перекатывать бочки, прислушиваясь к плеску пива и меда,  выбивали  дубовые
затычки, пробовали мед и пиво, тыкали копьями --  вдруг  проклятый  колдун
обратился в рыбу, плавает?

     ГЛАВА 3

     Обливаясь потом, Олег сидел, не шевелясь,  прислушиваясь  к  грузному
топоту над головой. Колени почти упирались в подбородок, между лопаток  по
спине текли теплые струйки, рубашка прилипла к спине. В обширном подполье,
где хранились запасы еды и питья, осторожный хозяин  прорыл  вдобавок  еще
один тайный  подвальчик  на  случай  лихой  годины  --  разбойные  племена
налетят, тиверцы придут с набегом, хазары ли вышлют  отряд  головорезов...
Этот малый подвальчик в большом подвале был спрятан особо хитро.  Не  знай
Олег о такой привычке дулебов, никогда бы не  догадался  и  уже  лежал  бы
наверху в большом подвале с разрубленной головой, и чужие  ноги  топтались
бы в лужах его крови.
     От отыскал эту потайную плиту, когда  вверху  уже  поднимали  крышку,
успел увидеть свет факела, тот освещал лишь злобные лица, но не  рассеивал
тьму всего подземелья. Когда по ступенькам  затопали  тяжелые  сапоги,  он
неслышно скользнул в тайник, бочка с квашеной капустой съехала на  прежнее
место, накрыв  секретную  плиту.  Над  ним  топали,  тыкали  копьями,  все
осматривали и перетряхивали -- мышь не ускользнула бы.  Изрубили  капусту,
рыбу вытряхнули на земляной пол. Рыбный рассол потек к Олегу  через  узкую
щель. Встревожился было, но обры не заметили, а еще считают  себя  умелыми
воинами!
     Затем в подвал начали спускаться другие люди, хохочущие, нетвердые на
ногах. Их голоса были громкие, кто-то даже затянул песню -- унылую, как их
степь. В тайник к Олегу доносились пыхтение, ругань,  скрип  сдвигаемых  с
мест бочек. Он прислушивался к шуму,  веселью,  считал,  сколько  раз  над
головой прогрохочет тяжелый  гром:  обра  интересовали  бочки  с  медом  и
пивом...
     Много позже осторожно поднял ляду, прислушался, выбрался из  тайничка
в подвал. Запах гари полез в горло, защипало глаза. В подвале темно,  хоть
глаз выколи, но вверху в черноте  светится  звездочка  --  верхняя  крышка
открыта, видно клок  ночного  неба.  Хорошо.  Услышит  заранее,  если  кто
вздумает спуститься в подвал. Пока что лишь слышны в  ночи  пьяные  песни,
неблизко -- шагах в ста.
     Он прокрался на цыпочках, выставив  перед  собой  руки.  Тяжелый  меч
приятно оттягивал ремень на плече, за другим плечом был лук  со  стрелами.
Олег нащупал ногой ступеньки, осторожно пошел вверх. На последней  застыл,
прислушиваясь. Когда-то его знали как  вещуна,  который  может  предвещать
будущее, он и предвидел -- пути народов,  походы  великих  царей,  падение
империй, но никто не ведает, что ждет  его  завтра  или  даже  сегодня  за
ближайшим углом!
     Он  долго  прислушивался,  ловил  запахи.  Ноги  начали  подрагивать,
наконец ощущение опасности миновало,  но  в  любой  момент  кто-нибудь  из
пирующих на просторе обров может подойти к открытому подвалу, заглянуть, а
то и полезть за медом. Олег легко выпрыгнул, пригнулся, расставив  руки  и
готовый к схватке.
     Над ним колыхалось огромное звездное небо,  воздух  был  холодный,  с
сильным запахом гари. Под ногами хрустели  головешки,  луна  пряталась  за
тучами. Он передернул плечами -- свежо. Заскакивал в подвал, зная, что над
головой три поверха огромного терема из  толстых  бревен,  а  вылез  прямо
будто в середине скифской Степи. На востоке над  самым  виднокраем  серела
полоска, будто черное небо какая-то сила отрывала от такой же черной,  как
деготь, земли. Эта сила звалась Белым Светом, что Род создал в первый день
творения. Белый Свет могучим  клином  вонзился  между  землей  и  небесной
твердью, победно теснил ночную тьму.
     Ноги по щиколотку погрузились в теплый пепел. В стороне горел костер,
ветерок принес пьяные вопли  и  запах  жареного  мяса.  Олег  прокрался  к
темнеющим силуэтам построек. Конюшня  сгорела  начисто,  как  и  кузня,  а
ближайшие хаты зияли голыми балками крыш.
     Глаза привыкли к скудному свету, он пошел скользящим шагом, как  учил
его Мрак, великий охотник и самый старый друг: под ногами  не  щелкнул  ни
единый древесный уголек. Сделав круг, он зашел к сидящим у костра с  тыла,
присел во тьме, начал всматриваться, вслушиваться в песни.  Что  за  народ
обры? Он видел многие племена и по одной пряжке мог сказать: крупное племя
или  нет,  управляет  вождь  или  старейшины,  власть  выборная   или   по
наследству, каким богам поклоняются...
     С содроганием понял, что обры -- исключение из всех известных племен.
Славянские ли кузнецы, скандинавские, германские или восточные  --  оружие
куют, как цветок на клинке оставят, узор хитрый, а рукоять вовсе в  облике
прыгающего барса или грифона делают. А чеканка, отделка серебром и золотом
шеломов, конской сбруи, поясов, ножен? Щиты -- картины:  василиски,  птицы
Сирин, полканы, разрыв-трава и цвет папоротника... А вот у обров  мечи  --
плоские, мертвые, без узоров. Щиты -- обтянутые  кожей  плетенки  из  лозы
чтоб меч, скользнув по одной, тупился о другую.  Ножны  --  только  ножны,
пояса -- пояса, на шеломе, что на голове красуется -- не на пне!  --  даже
намека нет на узоры.
     Он передвинулся, всматриваясь в пирующих  обров  до  рези  в  глазах.
Невероятно! Раньше был  уверен,  что  такой  народ  не  может  возникнуть.
Существует богами данная связь между человеком и  тем,  что  мастерят  его
руки. По оружию,  одежде,  домашней  утвари,  по  узорам,  которыми  народ
изукрашивает их, Олег безошибочно узнавал, как работают головы  и  сердца,
понимал характер, чуял горячую кровь или рыбью,  видел  умение  уживаться.
Бросив беглый взгляд на узор клинка или одежду, он уже знал,  что  ожидать
от этого человека, не как воина, а именно человека...
     Видя обров, содрогался.
     Он  попятился  в  темноту,  его  трясло.  Он  ощутил   себя   слабым,
беспомощным. Неужто опять его ведет незримая сила, более  мощная,  чем  он
сам? Нельзя  остановиться,  говорить  с  обрами,  убеждать  их,  пробовать
повернуть к Добру...  Души  обров  поразило  что-то  ужасное,  они  черные
внутри, и такой народ или племя, а скорее воинское братство, --  обречены.
А он обречен вести с ними бой.
     Олег устало, словно нес на плечах горный хребет, потащился обратно  в
лес.
     В пещере он долго и безуспешно звал Тайных.  Да,  он  отступник,  ибо
оставил волховство, стал ведуном, ищет новые пути к  Истине.  Но  из  Семи
Тайных ненавидит его только Фагим, глава Совета,  с  остальными  удавалось
мысленно общаться все годы. Они осуждают  за  отступничество,  по-прежнему
верят в старые пути, но все же общались!.. Или он сам  настолько  выпал  в
этот плоский мир, что утерял былую мощь, может общаться лишь,  как  и  все
здесь, -- криками и жестами?
     Голова раскалилась от усилий, но  под  плотно  стиснутыми  веками  он
видел только черноту. Поплыли светлые пятна, потом -- цветные,  замелькали
узоры, словно жилки на молодом листе, но всматривался напрасно  --  просто
пятна, просто узоры, что исчезали,  размывались,  заменялись  другими.  Он
ощутил слезы на щеках. Соленые как море, горькие.
     Когда рассвет оттеснил ночь, Олег выбрел из пещеры на вершину  холма,
лег за огромным валуном, похожим на исполинский бараний лоб. Высоко в небе
загорелись облака, подожженные стрелами Сварога, как совсем недавно  горел
терем племенного вождя дулебов. Олег перевернулся, уткнул  горячий  лоб  в
холодную землю. Увы, Апия, мать-сыра земля, заботливо охлаждала жар своего
дитяти, лелеяла по-матерински, но молчала.  Богиня  знала  все  ответы  на
старые вопросы, но жизнь уже мчалась новыми, неведомыми ей путями.
     Над головой заверещали птахи. Наскоро почистились, упорхнули, трепеща
от возбуждения крылышками, спеша первыми осмотреть трухлявые пни,  стволы,
муравьиные кучи. Поздняя пташка  глазки  продирает,  а  ранняя  уже  носик
прочищает.
     Он затянул ремень на плече, закрепляя  перевязь  с  мечом  на  спине,
неслышно побежал вниз к селению дулебов.  Решение,  которое  принял,  было
таким простым, плоским, что стало горько от непочтения к самому себе --  в
мирской жизни сложностей нет вовсе! Но опасности и крови -- много.
     Десятник Дупоглазорук пировал с лучшими воинами. Терем сгорел,  а  из
оставшихся домов лучший оказался у нового  войта.  Теперь  войт  висел  на
воротах -- посинел, язык вывалился, глаза, как  у  совы:  веревку  выбрали
потолще, шершавую, чтобы не задавила сразу. Всю  ночь  слышны  были  хрип,
стук босыми пятками в толстые доски. Затих лишь к утру. Бабу  зарубили  --
выла громко. Две малые дочки, в разорванных сарафанах, истерзанные грубыми
утехами, прислуживали страшным обрам. Была еще одна, но та  не  выдержала.
Кацапаган, старый вояка, предложил свой кинжал тому, кто придумает  что-то
новенькое. Выиграл, конечно, он сам, но едва не разорвал ее пополам, потом
она чудом не задохнулась, а под конец детская спина хрустнула, и  девчонка
перестала двигаться, но еще жила. Ее сбросили с крыльца, а затем кто-то из
обров, проходя к колодцу, равнодушно наступил  сапогом  на  тонкое  горло,
услышал хруст и пошел дальше.
     Они пировали с вечера, похоронив убитых, смыв  копоть  после  пожара.
Дупоглазорук  остался  старшим:  проклятый  пещерник  выбил  стрелами  всю
верхушку. Трудностей Дупоглазорук не ждал. Сейчас десятник,  завтра  будет
сотником, как только известие о резне  донесется  на  конских  копытах  до
походного хана. А пока он  с  лучшими  из  уцелевших  пил  странное  вино,
приготовленное из меда, --  сладкое,  липкое,  но  с  мощным  ароматом,  и
крепкое, как удар кулака в боевой рукавице.
     Кацапаган  в  который  раз  рассказывал  о  схватке  у  ворот,  когда
едва-едва не поразил увертливого пещерника -- еще миг, и  тот  бы  пал  от
мощной длани Кацапагана. Его слушали вяло,  пили  хмуро.  Ермагама  швырял
обглоданными  костями  в  младшую  дочь,   стараясь   попасть   в   глаза.
Заплаканная, она не пыталась уворачиваться, едва держалась  на  ногах,  по
внутренней стороне детских ножек текла струйка крови.
     -- Это кто-то из наших, -- заявил десятник свирепо. -- Дулебы воевать
не умеют, мы их стерли в прах в первом  же  сражении!..  Это  какой-то  из
наших!.. Я слышал, не все приняли начертанный богами путь.
     -- Те ушли давно, -- пробормотал Кацапаган. -- Когда хан Обад  принял
новую религию... Не все согласились отдать  всех  своих  богов  за  одного
чужого. Не все!
     --  Это  было  давно,  --  согласился  третий,  ветеран  многих  войн
Кратагак, -- к тому же то было далеко, на родине. Откуда взялся этот?
     -- Уходят и потом, -- возразил десятник. -- Кто знает, когда приходит
малодушие?  В  какой  момент  суровая  душа  вдруг  становится   уязвимой,
доступной унижающей воина жалости?
     -- Хорошо, что сгорел, -- сказал  Кацапаган.  --  А  то,  глядишь,  и
другие...
     Над ухом резко хлопнуло. Кацапаган оглянулся, с  недоумением  смотрел
на лохмотья от бычьего пузыря, тонкой пленкой которого  дулебы  затягивали
окна. Сейчас в окно дул свежий ветер, солнце бросало в  избу  яркие  лучи.
Хрип с середины комнаты заставил Кацапагана оглянуться в  другую  сторону.
Десятник неестественно запрокинул голову, из горла торчало белое  оперение
стрелы, а острие  высунулось  с  другой  стороны  толстой  высокой  спинки
резного стула.
     Все застыли. Это длилось лишь миг, тут же Крагатак с грохотом полетел
из-за стола:  стрела,  ударив  в  лоб,  отшвырнула  на  середину  комнаты.
Кацапаган не двигался, чувствуя, что находится под защитой  стены,  третья
стрела свистнула совсем рядом -- грузный Ендлярма рухнул без звука: стрела
попала в висок, пробила голову насквозь.
     Двое уцелевших поспешно плюхнулись на пол  среди  объедков,  отползли
под защиту стен. Один замешкался, стрела в последний момент вонзилась  под
лопатку, и он быстро затих, царапая ногтями пол.
     Прямо над ухом замершего Кацапагана за стеной прогремел страшный, как
львиный рык, голос:
     -- Меня хороните?.. Это вы все трупы!
     Кацапаган сидел за столом не шевелясь, даже боясь выпустить кубок  из
онемевших пальцев. Спиной он вжимался в стену, чувствуя там, на  просторе,
огромного  страшного  человека.  В  углу  застыл  Мирошноман  --  храбрый,
неустрашимый, но теперь  бледнее  стены,  под  которой  искал  защиты.  Он
встретился взглядом с Кацапаганом. Тот не двигался, страшась окна, рядом с
которым сидел, боясь отодвинуться.
     За стеной  было  тихо.  Кацапаган  начал  мелко  трястись,  двор  был
заполнен блеяньем коз, кудахтаньем, скрипел  колодезный  ворот,  а  в  это
время чужак наверняка уже крадется к другому окну -- их еще два! -- оттуда
выстрелит в него... или Мирошномана.
     Он успел умереть сотни раз, в  желудке  будто  образовалась  огромная
глыба льда, и все тело холодело, застывало от ужаса. Вдруг дверь с треском
распахнулась -- оцепеневший Кацапаган  даже  не  шелохнулся,  уже  в  душе
мертвый, -- через порог шагнул пьяный Когуторман. Он  уцепился  за  косяк,
перекосил рожу:
     -- Ну и надрались... А еще на меня...  Вымойте  сперва  свои  грязные
пальцы, прежде чем указывать на мои пятна...
     Мирошноман оторвал голову от пола, спросил сдавленно:
     -- Там за хатой... видел кого?
     --  Никого,  --  ответил  Когуторман  и  рыгнул.  --  А  что,   каджи
привиделся?..
     -- Нет, но...
     -- А что вы...  Великая  Кобылица!..  Передрались,  что  ли?  И  вина
сколько разлили, болваны неотесанные, а еще новому богу кланя...
     Кацапаган, разом ожив, метнулся через всю  комнату,  опрокинул  стол,
выскочил на крыльцо. На пустом дворе блеяла и  пыталась  оборвать  веревку
одинокая коза -- не кормили со вчерашнего дня. У ворот молодой обрин гонял
на длинном поводе дикую лошадь, хлыстом приучал к полной своей  власти.  И
лошадь, и молодой воин уставились на взъерошенного Кацапагана с удивлением
-- у парня отвисла челюсть, а лошадь фыркнула.
     Кацапаган вдруг понял, что после гибели десятника теперь он  старший.
Повернулся на крыльце, крикнул:
     -- Мирошноман! Когуторман! Выносите раненых. Пещерника нет, скрылся.
     Из хаты донесся протрезвевший голос Куготормана:
     -- Раненые? В них жизни, как  в  скамье,  на  которой  сидят!  Стрелы
прошибли насквозь, как я протыкаю пальцем лист лопуха.
     Согнав перепуганных дулебов,  в  основном  плачущих  баб  и  детишек,
велели копать могилу, уложили погибших воинов вместе с их оружием,  забили
коней,  сверху  натаскали  сухих  бревен,  зажгли,  а  в  огонь  побросали
дулебских женщин -- по три на каждого обрина, чтобы  прислуживали  на  том
свете, как служили на этом.
     Затем Кацапаган спешно созвал уцелевших обров на воинский совет.  Два
ряда воинов отныне охраняли избу, а еще ряд с  луками  наготове  расставил
вокруг двора -- они не должны были подпускать близко даже полевую мышь.
     -- Он не сгорел, -- заявил  Кацапаган.  Лицо  его  было  мрачно,  под
глазами висели темные мешки. -- Еще знаем, что не напуган, иначе бы  давно
убрался. Он объявил нам войну. Сумасшедший, это ясно.
     Десятник пристально всматривался в суровые жесткие лица,  испещренные
шрамами. Каждому молодому мужчине, который вступал в  ряды  воинов,  жрецы
наносят глубокие раны на щеках -- это знак воинов-зверей, а у них были еще
и кольца на левой руке -- знак бесчестия, он же знак воинской доблести.  В
мирное время изгои, в военное -- самые лютые  бойцы,  что  сражаются,  как
звери, ярятся, как звери. Сейчас ни на одном лице не проступил  страх,  ни
один взгляд не дрогнул. Чужой ли бог, демон ли, неведомый богатырь --  они
пойдут,  как  на  лютого  медведя,  вепря  или  могучего  тура,  забросают
стрелами, поднимут на копья!
     -- Я послал гонца к хану, -- закончил Кацапаган. -- Он назначит  меня
сотником, не осталось старых воинов. Мы бросим  на  этого  пещерника-воина
все силы. Гугугубун, ты умеешь водить летучие отряды. Бери  десяток,  бери
два или три, но уничтожь его!
     -- Трех десятков хватит, -- ответил Гугугубун.

     Гульчачак отскочила от окна, ее глаза были широко  распахнуты,  брови
выгнулись тонкими дугами:
     -- Ты слышал, что прокричал гонец?
     Морш сидел за столом, светильник освещал смуглое лицо, горящие глаза.
Он листал ветхую рукопись, сестре ответил не сразу:
     -- Он жив?.. Боюсь, мы повстречали необыкновенного человека.
     -- Они устраивают на него охоту!
     -- По зубам ли такая дичь?.. Обры -- свирепые воины, бесстрашные,  но
слишком невежественные. Он умнее, может уйти. Надо сделать так,  чтобы  не
ушел.
     Она смотрела на него с недоверием:
     -- Надо ли нам вмешиваться?
     -- Он не  нашей  веры,  сестра.  Поэтому  его  надо  уничтожить,  ибо
покорить такого человека невозможно. Он не обрин. Он намного  умнее.  Иди,
седлай коней, а я договорюсь с вождями этих дикарей.
     Поморщившись,  он  решительно  развязал  на   голове   повязку.   Под
коричневой коркой запекшейся  крови  виднелся  вздутый  багровый  шрам,  а
опухоль постепенно теряла кровавый цвет. Морш  криво  усмехнулся,  показал
мелкие, как у хорька, белые зубы:
     -- Заодно рассчитаюсь!

     Олег ехал на огромном белом жеребце, второго коня вел  в  поводу.  Он
был в безрукавке из волчьей шкуры мехом  наружу,  распахнутой  на  широкой
груди. Обнаженные мускулистые руки блестели на солнце.  Рукоять  огромного
двуручного меча торчала на перевязи из-за спины, на поясе в чехлах  плотно
сидели два швыряльных ножа, а лук и колчан со стрелами  повесил  с  правой
стороны седла. Слева висел щит --  небольшой,  круглый,  такими  скифы,  а
затем  готы,  пользовались  в  конных  стычках.  Олег  щит   не   жаловал,
пользовался редко, но сейчас взял -- отвык от ударов меча.
     Поднялось солнце, меч в тяжелых ножнах  начал  ерзать  по  вспотевшей
спине -- Олег  дважды  подтягивал  широкую  перевязь.  Наконец  снял  меч,
зацепил на крюки слева от седла, а щит повесил  на  спину:  легче,  заодно
защитит от стрелы.
     На шее болталось ожерелье с оберегами -- он  сам  вырезал  из  дерева
этих волков, рыбок, медведей, птиц, мечи, щиты и лики богов. Крохотные, не
крупнее ореха, легкие, они всегда болтались на его шее. Он вспоминал о них
только во время раздумий, но сейчас чаще обычного  перебирал  их,  сидя  в
седле, прислушивался к голосу души.
     Он сразу заметил, что среди отряда,  посланного  за  ним,  едут  двое
чужаков. Обры все в звериных шкурах, наброшенных  на  голое  тело,  вместо
седла  --  тонкая  попонка,  а  у  этих  двоих  --  одежда  с  капюшонами,
закрывающими от пыли, седла высокие, удобные, стремена подогнаны по росту.
Один был ширококостный мужчина, капюшон закрывал его глаза,  другого  Олег
кое-как признал: девушка, что молила пощадить брата.
     Обры скакали, держа  в  поводу  запасных  коней.  Олег  выехал  из-за
деревьев на дорогу, давая увидеть себя.
     Завидев  всадника,  обры  люто  завизжали,  начали  хлестать   коней.
Передние второпях пустили стрелы -- те упали в дорожную пыль. Олег  погнал
коня в галоп. Не хлестал, не оглядывался -- по стуку копыт знал, кто  едет
и где.
     Одна из стрел все же ударила в щит на спине Олега. Он толкнул коня  в
бока пятками, побуждая ускорить бег. Стрела  на  излете,  не  убойная,  но
лучше избегать  даже  царапин.  Обры  не  скифы,  отравленным  оружием  не
пользуются, но ведь говорят же, что утопающий и за гадюку схватится.

     Щеки Гульчачак раскраснелись, глаза не отрывались от спины  скачущего
далеко впереди всадника.
     -- Он не в панике! -- вскрикнула она. -- Не  гонит  лошадь  изо  всех
сил!
     -- Коня, -- сказал Морш.
     -- Что? -- не поняла она.
     -- Лошадь они называют конем, реже -- комоном. Я запоминаю славянские
слова на случай, если старейшины решат направить сюда проповедников... Да,
он словно нарочно выехал на дорогу.
     -- Ловушки? -- спросила она, загораясь. -- Заманивает?
     -- Какие могут быть ловушки в голой  степи?  Давай  придержим  коней,
пусть впереди скачут самые глупые. Их не жалко.
     Вновь  показалась  небольшая  рощица.  Всадник  несся  к  ней.   Морш
напрягся, всей кожей чувствуя опасность. Одинокий всадник на полном  скаку
исчез за  деревьями,  среди  обров  вспыхнула  ругань:  пещерник  перебьет
стрелами многих, пока они,  спешившись,  будут  искать  среди  деревьев  и
бурелома.
     -- Вперед! -- заорал Гугугубун. -- Это удача! Роща крохотная, окружим
ее -- муха не пролетит незамеченной!
     Степь загремела под конскими копытами.  Внезапно  всадник  на  полном
скаку выметнулся из-за деревьев: роща оказалась слишком мала  или  деревья
стояли чересчур редко. Гульчачак показалось, что он должен  был  появиться
из-за деревьев раньше, она взглянула на брата вопросительно.  Тот  кивнул,
не скрывая угрюмой усмешки:
     -- Первая ошибка варвара!..  Спешился,  пытался  укрыться.  Не  сразу
понял, что роща просвечивается насквозь. Это стоило ему потери времени. Он
проиграл.
     Гугугубун несся впереди отряда. Он подался  вперед,  вытянув  руку  с
зажатой в кулаке рукоятью кривой сабли. Его хищные, как у  коршуна,  глаза
наливались кровью.
     -- Быстрее! -- крикнул он. -- Уже нагоняем!
     По сухой земле, стеблям и пожухлым листьям вмятым  копытами  скачущих
коней варвара, было заметно опытному глазу, что кони устали -- их  всадник
был слишком тяжел.
     Внезапно три передних бешено несущихся  коня  полетели  на  землю.  В
месиво бьющихся в воздухе копыт, торчащих копий, сабель, топоров  врезался
другой ряд, третий, не в силах разом остановить коней.
     Морш ухватил коня сестры за уздечку, удержал. В ужасе они видели, как
из-под  кучи  окровавленного  мяса  выползают   искалеченные,   уцелевшие.
Храброго  Гугугубуна  и  еще  двоих   вытащили   затоптанными,   мертвыми.
Четвертому пришлось срочно перерезать горло: он  в  падении  наткнулся  на
собственную саблю -- лишь рукоять торчала  из  груди.  Ржали  искалеченные
кони, торчали сломанные и вылезшие наружу кости, кровь  жадно  всасывалась
сухой землей.
     -- Протянул веревку! -- вскрикнул Морш со  злостью.  --  То  была  не
ошибка. Роща оказалась нужна лишь затем, чтобы на время укрыться от  наших
глаз, пока натягивал веревку!
     Похоронили мертвых, поставили памятный знак, дабы потом  устроить  на
этом месте краду с кровавой жертвой.  Посовещались,  временным  десятником
выдвинули Мирошномана. Новый десятник осторожничал, велел не спускать глаз
с  маячившего  вдали  всадника.   Тот   уезжать   не   спешил,   казалось,
поддразнивал, насмехался.
     Морш ярился, требовал гнать во  весь  опор  --  под  пещерником  кони
устанут быстрее, чем под обрами, а ловушек не  будет:  степь  ровная,  как
ладонь. Мирошноман в ответ угрюмо кивнул  на  замыкающих  небольшой  отряд
троих всадников, что едва держались в седлах, повязки их сочились кровью.
     -- Мы закопали четверых...  а  погоня  только  началась!  Погибли  от
простой веревки. А что еще в седельных сумках у пещерника?
     -- Будем смотреть в оба, -- бросил Морш зло.
     -- Я гляжу, -- возразил  Мирошноман.  --  Как  примут  на  том  свете
сыновей Большой Кобылицы, что погибли не от меча, а  от  простой  веревки?
Позорная смерть для воина-зверя!
     -- Вы приняли истинную веру, -- напомнил Морш зло.-- Они попадут не в
старый языческий рай, а в наш, истинный!
     --  На  том  свете  мною  хоть  ворота  подпирай,  а  здесь  не  хочу
обгадиться.
     Он  стегнул  коня,  догоняя  передних  всадников.  Морш   остался   с
Гульчачак. Девушка вскрикнула пораженно:
     -- У пещерника два лука, если глаза  меня  не  обманывают.  Зачем?  Я
никогда не видела воинов с двумя луками.
     Один из обров услышал, бросил с бешенством:
     -- Он не воин!
     Морш ответил задумчиво:
     -- Я тоже не видел. Я воевал в разных странах, видел  разные  народы.
Впрочем... погоди! Был такой древний народ. Они еще с египтянами спорили о
первородстве. Скифы! Они носили по два лука. Стрелы были  отравлены.  Один
из их героев забрел далеко на восток, даже  на  юг,  там  совершил  немало
подвигов. Таргитай, сын Тараса, а в Элладе его звали Гераклом. Он убил там
ужасную гидру, смазал ее кровью концы стрел, как делают скифы...
     -- Это не он?
     -- Нет, -- ответил Морш уверенно. -- Геракл отдал второй лук сыну. Их
было у него трое, все пробовали натянуть тетиву по очереди, но сумел  лишь
младший -- ему достался лук и все земли, остальные братья откочевали...  С
той поры Таргитай ходил лишь с одним луком.
     Гульча сказала с сожалением:
     -- У этого их два, так что это не Таргитай.
     -- Однако  он  знал  скифов!  Этого  я  не  понимаю.  Сидит  на  коне
по-скифски, стреляет по-скифски... Даю голову  на  отсечение,  что  он  на
полном скаку может бить в цель, как  были  обучены  скифы.  Не  понимаю...
Варвары записей не ведут, как мой богом  избранный  народ,  --  откуда  же
скифские приемы боя? А меч -- сарматский...

     Ночь упала на землю, как гигантский черный колпак.  Обры  и  Посланцы
Бога поняли, что пора  останавливаться  для  ночевки  --  почти  перестали
видеть друг друга. Всадник, которого преследовали,  потерялся  впереди  во
тьме.
     Спали тревожно, нетерпеливо, жадно высматривая полоску рассвета. Луна
еще светила, когда наспех поджарили на  костре  мясо,  наскоро  прожевали.
Мирошноман выслал двух разведчиков, велел отыскать  следы.  Вернулись  оба
невиданно скоро. У обоих на лицах было странное выражение.
     Мирошноман рявкнул зло:
     -- Почему вернулись? Не знаете, как искать?
     Один разведчик ответил хриплым, как у вспугнутой птицы, голосом:
     -- Нашли. Он их вовсе не прятал! Зола его костра всего в двух полетах
стрелы.
     Мирошноман побледнел, по спине между лопаток прополз  холодок,  будто
пробежала  холодная  быстрая  ящерица.  Внезапно  глаза  расширились,   он
подпрыгнул:
     -- Он мог видеть наш костер?
     -- Он видел, -- ответил разведчик сдавленным голосом. -- Мы  отыскали
его следы.  Он  ходил  вокруг  нашей  стоянки.  Он  пересмотрел  все  наши
седельные сумки, срезал стремена, переломал стрелы в  колчанах,  перерезал
тетивы... Лучшие унес. В одном месте лежал очень долго, это совсем  рядом.
Слушал разговоры.
     Мирошноман застыл, мучительно вспоминая, что такое  говорил  ночью  у
костра. В голове шумело, грохотали копыта небесного коня, донеслось ржание
Большой Кобылицы. Из красного тумана проступило хищное лицо Морша  и  лицо
Гульчи -- посланцев новой веры в единого Бога.
     Морш сказал настойчиво:
     -- Надо выставлять стражу  на  ночь.  Он  мог  нас  бить  из  темноты
стрелами на выбор.
     Снова Мирошноман ощутил холодок, словно стрела уже торчала в  сердце,
и жизнь медленно вытекала вместе с кровью.
     -- Великий  Змей,  --  выдавил  он  деревянными  губами.  --  Это  не
человек...
     -- Надо ехать, -- напомнил Морш настойчиво.
     Выехали, тревожно оглядываясь, держась настолько тесно, что  касались
друг друга. Спины напрягались при каждом шорохе, а их было немало -- сухой
стебель полыни треснет, копыто стукнет  громче  обычного,  птица  внезапно
вспорхнет из травы прямо под мордами  коней.  Обры  хватались  за  оружие,
потом долго ругались пресекающимися голосами. За спинами  торчали  луки  с
обрезанными тетивами, а колчаны везли  в  седельных  мешках  --  стрел  не
осталось.
     Олег поднял коней, когда обры приблизились  на  полверсты.  Несколько
горячих голов пустились было к нему во весь опор, надеясь настичь  раньше,
чем он разгонит коней в галоп. Олег, напротив, нахлестывать коней не стал,
подпустил ближе, внезапно сорвал из-за плеча лук...
     Гульчачак со смешанным чувством  наблюдала,  как  холодно  и  страшно
блеснуло солнце на железных наконечниках. Троих  всадников  словно  ветром
сдуло с седел. Стрелы били, как молнии, она вспомнила и поверила в рассказ
потрясенного Мирошномана о побоище во время пирушки.
     Четвертого всадника Олег подпустил вплотную.  Мирошноман  видел,  что
пещерник успел бы и его сшибить стрелой, видать, хотел посмотреть обров  в
схватке или показать себя.
     Когда они прискакали  всем  отрядом,  Мирошноман  бросил  лишь  косой
взгляд на поверженного -- это зрелище будет преследовать  его  всю  жизнь,
какой бы длинной она ни была. Воин был разрублен пополам:  от  макушки  до
седла. Обе половинки лежали в крови, а на седле осталась  резаная  полоса,
пропитанная кровью. Конь сильно припадал на переднюю правую,  дрожал,  все
еще переживая страшный удар, едва не сломавший ему хребет.
     -- Как мы можем взять такого человека? -- спросила Гульчачак мрачного
Мирошномана. -- Зачем вообще за ним едем?
     -- Я уже разослал охотников, -- буркнул Мирошноман.| --  Если  забьют
оленей или хотя бы коз, сможем из жил натянуть тетивы. Он стреляет  лучше,
но успеет уронить не больше  пяти-шести  воинов,  прежде  чем  окажется  в
досягаемости наших стрел... А у  нас  все  еще  хватает  свирепых  воинов!
Правда, тетивы будут не у  всех,  но  другие  смогут  на  скаку  забросать
копьями, а третьи  иссекут  топорами  и  саблями.  Будь  он  из  камня  --
раздробят на осколки!

     Олег ехал быстро, но в галоп пускался редко -- когда дорога шла вниз,
просилась для  быстрой  скачки.  Морш  зло  сжимал  кулаки  --  на  легких
неподкованных конях  можно  было  бы  догнать  пещерника,  заморив  долгой
скачкой. Он тяжелее обров, обе лошади скоро устанут под его весом!
     Гульча все всматривалась в скачущего впереди Олега. Ехал неподвижный,
как камень, -- обрин лихо швырял бы копье в воздух и ловил на лету, срывал
бы цветы, в бешеной скачке свешиваясь с седла,  рубил  бы  саблей  молодые
деревца, кичась силой и ловкостью. Варвар ехал неподвижный  и  загадочный,
как смерть. Закаленные обры, неустрашимые звери-воины, мрачнели,  их  лица
вытягивались.
     Морш отстал от  Мирошномана,  поехал  рядом  с  Гульчой.  Их  взгляды
встретились, Морш покачал головой:
     -- Он не воин. Это хуже всего.
     -- Почему?
     -- Воин прост, как лошадь, на которой сидит. Хороший  воин  лют,  как
волк, но так же прост. Человек без труда одолевает льва  --  царя  зверей,
ибо лев, несмотря на силу и царственный рык, -- прост. Человек, за которым
гонимся, был лошадью, был волком, был львом... Кто он сейчас?
     Они долго ехали молча. Гульча спросила наконец тихонько:
     -- Он больше, чем воин?
     -- Намного. Воин -- это... первая ступенька для полководца, стратега,
политика. Отважными воинами в ранней молодости  были  известные  философы,
маги. Одни остаются на всю жизнь воинами, другие...  другие  вырастают  из
тесных одежд.
     -- А кто он?
     -- Воины -- это гусеницы, из  которых  лишь  единицы  превращаются  в
крылатых бабочек.
     Они снова ехали долго молча. Гульча спросила тихо:
     -- Мы... гусеницы?
     Он засмеялся, мелкие зубы хищно блеснули на солнце:
     -- Обры -- да. А мы с тобой совсем-совсем не гусеницы!
     К полудню удалось отбить от стада полдюжины диких коз --  погнали  их
на засаду, а там поразили дротиками. На обед было свежее мясо,  а  умельцы
уже осторожно вытягивали жилы -- тетивы для луков. Мирошноман сам мастерил
стрелы, насаживал железные наконечники -- их проклятый пещерник не  забрал
лишь потому, что Мирошноман клал сумку с наконечниками под голову.
     К вечеру несколько  отважных  пытались  догнать  варвара.  Надеялись,
подпустит ближе, и они успеют выпустить стрелы. Олег,  однако,  взял  лук,
натянул стрелу... Обры мчались,  взяв  стрелы  в  зубы,  конями  управляли
ногами, готовясь осыпать врага градом стрел.
     Скачущий  впереди  всех  конь  вдруг  подпрыгнул,  коротко  ржанул  и
грохнулся оземь, перекатившись через голову, раздавив всадника.  Еще  один
конь жалобно заржал и замедлил бег -- в шее торчала стрела. Третья  стрела
вышибла из седла могучего сложения обрина.  Всадники  закричали,  поспешно
выпустили стрелы. Варвар блеснул в усмешке зубами: стрелы обров упали,  не
долетев саженей десять, а его стрела снова поразила скачущего обрина.  Тот
не успел дернуться в сторону, железный наконечник глубоко впился в  правое
плечо. Обрин  страшно  закричал  в  бессильной  ярости,  сабля  выпала  из
онемевших пальцев, испуганный конь понес его в степь.
     Горячих голов осталось пятеро: двое остановились,  трое  ринулись  на
варвара, тот был уже совсем близко. Их сабли со свистом рассекали  воздух,
лица были перекошены яростью. Он убил их стрелами хладнокровно, в упор, не
меняя хода коня, не притронувшись к длинному мечу.
     Руки Морша побелели -- с такой силой сжимал поводья:
     -- Надо что-то придумать...
     Олег словно услышал его слова -- внезапно  свернул  круто  на  запад.
Мирошноман велел остаться двум воинам для  захоронения,  раненых  пришлось
зарезать, и поредевший отряд пустился следом.
     Пещерник проехал верст двадцать, затем круто свернул на север.
     Морш люто хлопнул ладонью по седлу:
     -- Опять опередил! Я хотел, чтобы легкие конники обошли его с боков и
устроили засаду. Он показывает, что будет менять дорогу, а  мы  не  знаем,
где он проедет. Мирошноман, я чувствую гибель. Нам лучше повернуть.
     Мирошноман напомнил:
     -- Верховный хан ждет его голову на блюде!
     -- Я сумею оправдать наши действия.
     Мирошноман  молчал,  его  лицо  было  темным,  глаза  спрятались  под
надбровными дугами. Наконец он прохрипел тяжелым голосом:
     -- А чего страшиться? Если родился, то умрешь... Но  трус  умудряется
умирать тысячу раз. Он даже не живет. Мы пойдем навстречу  судьбе  --  нас
оправдает и твой новый бог, и наши старые боги!
     Он пришпорил коня,  умчался  в  голову  отряда.  Морш  бросил  сестре
негромко:
     -- Он бессмысленно храбр, это  свойство  неумных  людей.  Хищных,  но
неумных. Их Бог создал, дабы служили нам. Одни -- как рабочий скот, другие
-- вместо псов, третьи -- дичь...
     Снова упала ночь, на этот раз -- без сна. Половина  отряда  засела  в
дозоре, тревогу поднимали при каждом мышином шорохе. Утром  варвар  словно
ждал, когда они изловят коней,  оседлают,  лишь  потом  загасил  костер  и
пустился в путь. Обры погнали лошадей во всю мочь -- наконец-то решили  по
совету Морша взять долгой  гонкой.  На  ходу  пересаживались  на  запасных
лошадей, воспаленные глаза угрюмо всматривались в облачко пыли впереди, за
которым неясно темнела фигура врага.
     Слева  появилась  темная  полоска  леса.   Мирошноман   встревожился,
закричал сорванным голосом:
     -- Отсекайте от леса!.. Если сумеет  достичь  деревьев,  останемся  с
пустыми руками!
     Несколько воинов вырвались вперед и стали заходить наискось,  нещадно
настегивая коней. Олег пустил коней в галоп, умело перепрыгивая  с  одного
коня на другого, но, странное дело, чем больше Мирошноман  всматривался  в
бешеную скачку, тем больше мрачнел.
     Пещерник не пытался прорваться к  лесу.  Передовой  отряд  обров  был
далеко, однако проклятый варвар гнал коней прямо по дороге, держа путь  на
северо-запад.

     ГЛАВА 4

     Конь под Олегом шатался, пена клочьями  повисла  на  удилах.  Второго
коня пришлось оставить  --  едва  успел  соскочить,  тот  грохнулся  оземь
замертво. Обры, как стая волков, постепенно догоняли, приноравливались,  и
все чаще страх заползал в сердце Олега.  На  обнаженных  клинках  блестели
оранжевые искры, словно каждый обрин вез пылающий факел.
     Впереди медленно вырастал высокий, холм, с середины и до  вершины  он
выглядел голым без деревьев и кустов. Олег  изо  всех  сил  понукал  коня,
направив прямо к холму -- тот походил на Лысую гору.
     У подножия пришлось спешиться. Он  потащил  усталого  коня  за  узду,
заставил перебраться через валежину.  Измученный  конь  упирался,  храпел,
задирал голову. Со стороны дороги послышался грохот копыт,  в  двух  шагах
упало короткое копье. Другой дротик  пролетел  совсем  рядом,  вонзился  в
дерево.
     Олег выпустил узду, головой вперед нырнул в кусты, а оттуда  помчался
наверх по крутому склону. Позади раздался радостный рев, высоко  в  ветках
сухо чиркнула  стрела.  Олег  карабкался  наверх,  хватаясь  за  свисающие
толстые корни. Меч за плечами цеплялся  за  ветки,  сзади  нарастали  рев,
крики, ругань.
     Половина обров  слезли  с  коней,  другие  поскакали  во  весь  опор,
стараясь окружить холм со всех сторон.
     Олег услышал голоса, понял, что за  ним  отрядили  пешую  погоню.  Он
прибавил бег, но старался не сбивать дыхания: вот-вот придется драться.
     Кусты впереди разом кончились, дальше  вверх  потянулась  вытоптанная
голая земля. Издали вершинка должна  ярко  блестеть,  как  лысина  старого
деда, особенно под дождем или  лунным  светом.  На  таких  горках  издавна
устраивали гульбища, купалы,  но,  самое  главное  для  Олега,  --  обычно
строили капища местных богов.
     Задыхаясь от быстрого бега, он выбежал на плоскую вершинку  холма  --
утоптанную, очищенную от травы и кустов. В самой  середине  поднимался  на
исполинских столбах широкий навес. Стены были из ошкуренных  бревен.  Олег
даже успел увидеть, что за стеной высится политый  засохшей  кровью  очень
толстый столб. В быстро наступающих сумерках Олег разглядел  грубые  черты
свирепого лица -- тесали  секирой  или  топором.  Под  столбом  в  широкой
каменной чаще лежали обглоданные кости. От капища тяжело несло, жужжал рой
мух, между бревнами сновали разжиревшие крысы.
     Из  храма  вышли  двое  стариков  в  белых   одеждах.   Один   держал
выдолбленную тыкву, другой опирался на посох. Олег на бегу закричал:
     -- Уходите!.. Сюда идут обры!
     Он стремительно нырнул в открытую  дверь.  Старец  обернулся  к  нему
лицом, а к лесу спиной, сказал с негодованием:
     -- Никто не смеет в святое мес...
     Затрещали кусты, на утоптанную площадку выскочил первый обрин. Справа
и слева появились другие, один с разбегу метнул короткое  копье.  Железное
острие ударило в сухую спину, проломило тонкие, как у птицы, кости. Старец
все еще стоял, но кровь потекла двумя струйками изо  рта.  Второй  выронил
тыкву, повернулся было к храму -- второй дротик догнал и вонзился в  худую
шею. Шатаясь, волхв двинулся прочь, упал, сделав еще два неверных шага.
     Обры рассыпались по голой земле, дождались Мирошномана.  Тот  выбежал
из кустов мокрый от пота, заорал на ходу:
     -- Окружай!.. Окружай капище язычников!.. Землю изроем, но не уйдет!
     Воины, закрываясь щитами,  топтались  в  трех  десятках  шагов  перед
деревянными  стенами.  Мирошноман  видел  страх  в  глазах  воинов-зверей.
Сойтись лицом к лицу они рвались  и  сейчас,  но  если  шагнуть  ближе  --
беспощадные стрелы пещерника выбьют их ряды, как молнии безумного Хараджи.
     Медленно, держась от храма на почтительном  отдалении,  они  замкнули
кольцо. Их лица были суровыми и тревожными. В храме было тихо,  но  каждый
воин-зверь чувствовал на себе беспощадные глаза таинственного противника и
каждый, с какой бы стороны ни  стоял,  готов  был  поклясться,  что  видит
кончик смертоносной стрелы, которую пещерник просовывает  между  бревнами,
выбирая цель...
     -- Сколько у него стрел? -- спросил Мирошноман зло. -- А сколько нас?
Навалимся разом. Мы порубим его сразу! В плен не брать!
     Воины начали осторожными шажками приближаться к храму.  Щиты  держали
высоко, оставив узкую щелочку для глаз -- выше закрывал  шлем.  Мирошноман
выдернул меч, яростно оскалил зубы, собираясь отдать приказ о  немедленной
атаке, но Морш вдруг схватил его за руку:
     -- Одним камнем трех собак!  Ты  сбережешь  воинов,  убьешь  врага  и
уничтожишь храм чужого бога. Чтобы утвердиться в  вере,  надо  безжалостно
низвергнуть старых богов! Народ не может меняться нам в угоду, если у него
будет память. Особенно важно уничтожать чужих богов.
     -- Сжечь? -- спросил Мирошноман с сомнением.
     -- Не откладывая!
     Трое воинов уронили щиты, быстро разожгли костер. Другие спешно рвали
мешки, полотняные сумки, бегали к белеющим  вдали  березкам  за  берестой.
Тряпки и бересту обернули вокруг дротиков и стрел, подожгли и  разбежались
вокруг деревянного храма.
     -- Метать огонь! -- крикнул Мирошноман.
     Воины с разбега метнули копья. Оставляя огненные дуги  в  потемневшем
небе, словно пролетели малые смоки, копья  с  гулким  стуком  вонзились  в
толстые плотные столбы. Огонь жадно охватил древки, ронял  огненные  капли
на землю, в твердом гладком дереве мореного дуба остались торчать железные
наконечники -- кондовый дуб устоял, не загорелся.
     Мирошноман в ярости сжал кулаки. Еще дважды  по  его  приказу  метали
копья, пока не истратили последние. Он хотел было гнать на приступ -- мечи
остались! -- когда ноздри  вдруг  уловили  запах  дыма.  Последнее  копье,
брошенное осмелевшим воином вблизи, упало на крышу. Там сушились  лечебные
травы, пучки мяты, липового цвета -- огонь быстро  пошел  по  всей  крыше,
радостно взревел, почуяв силу, вгрызся в дерево, начал рушить стропила.
     -- Смотреть в оба! -- заорал Мирошноман. Он бегал с обнаженной саблей
вдоль цепи воинов. -- Там огонь, здесь луна помогает! И муравей  чтобы  не
выскользнул!
     Языческий храм  горел  немыслимо  долго  всю  ночь.  Столетние  дубы,
которые когда-то неохотно поддались острым топорам, горели страшно, к небу
вздымался широкий огненный столб, прожигал низкие облака.  Казалось,  само
небо горело и роняло раскаленные капли.
     Воины едва не падали  от  усталости:  всю  ночь  до  судорог  сжимали
рукояти сабель и топоров, до рези и слез в глазах всматривались  в  каждый
блик, пляшущие языки пламени, в любой тени со страхом узнавали бегущего на
них разъяренного пещерника с поднятым мечом.
     Морш тревожно посматривал  на  озаренные  пламенем  изнуренные  лица.
Пожар на этой языческой Лысой горе на беду виден издали -- огненный  столб
до неба, облака словно набухли от жаркой крови. Чересчур далеко  видно,  а
ведь и самые покорные племена приходят в ярость, когда рушат их святыни!
     -- Он сгорел, -- выкрикнул один из молодых воинов. --  Даже  боги  не
выживут в таком огне!
     -- Да, конечно, -- ответил Мирошноман глухо.
     Взглянул в счастливые глаза и отвернулся. Он уже слышал эти слова  на
пепелище терема. После чего сотник, три десятника и его лучшие воины  были
убиты, как овцы рассвирепевшим волком.
     В сторонке Морш, посланец далекого племени с юга, заботливо  укутывал
плащом сестру. Она зябко ежилась от ночного холода, резко дергала плечами,
будто сбрасывая пауков. Морш крикнул Мирошноману:
     -- Он мог уцелеть?
     -- А он остался там?
     -- В огне? -- возразил Морш. -- Подземелий в капищах не строят, знаю.
Разве что сразу, не останавливаясь, проскочил этот сарай насквозь? Выбежал
с другой стороны и затаился в кустах, прежде чем мы окружили храм?
     -- Другого не осталось. Уйти не мог,  у  подножия  стоит  цепь  твоих
воинов. Пойдем такой же цепью навстречу и варвара защемим, как между  двух
ладоней!
     Мирошноман кивнул: чужак снова говорит здраво. Странно,  что  далекий
от воинского дела человек разбирается в  тактике  войн,  засад,  внезапных
нападений.
     Он повернулся, чтобы отдать новый приказ, но  в  это  время  подбежал
запыхавшийся воин. Глаза Мирошномана люто  сузились,  воин  был  из  цепи,
оставленной у подножия:
     -- Почему здесь?
     -- Нападение! --  выдохнул  воин,  едва  держась  на  ногах.  По  шее
стекала, пузырясь, широкая красная струйка. Левое  ухо  отсутствовало,  из
среза толчками выплескивалась кровь. -- Бьемся, но их много...  Вели  дать
помощь!
     Мирошноман бросил  взгляд  на  догорающий  храм.  Варвар  пожертвовал
жизнью, теперь захохочет, глядя на своего врага:  явились  местные  дикари
мстить за свой храм.
     -- В круг! -- закричал Мирошноман страшным голосом. -- К подножию уже
не прорваться!
     Со всех сторон к  догорающему  храму  бежали  воины-звери.  В  глазах
блестел красный отсвет пожара, иные бешено вращали глазами, кто-то  взвыл,
вцепился зубами в край щита.
     -- В круг! -- заорал Мирошноман еще громче.
     Воины-звери неохотно сбились в рыхлую толпу, ощетинились оружием. Они
презирали драться в строю, как пытался научить их  Морш,  видавший  другие
страны, -- бог богов Хвыцкара принимает к себе лишь неистовых,  одержимых,
настоящих воинов-зверей!
     Залитые заревом пожара и мертвым лунным светом зеленые  кусты  словно
исчезли в единый миг, накрытые людской волной. На утоптанное  ровное  поле
выскочили воины-звери, половина уже в крови, за ними  гнались  разъяренные
люди. Мирошноман услышал многоголосый вздох облегчения:  его  воины  сразу
увидели, что враг захватил  то  оружие,  что  первым  попалось  под  руку,
доспехов никто не надел...
     -- Вперед не вырываться! -- рявкнул Мирошноман. -Держать круг!
     На него с разбега набежал крупный  мужик  с  распахнутым  в  яростном
крике ртом. Мирошноман  легко  уклонился,  его  сабля  зловеще  свистнула,
рассекая воздух, и  мужик  захлебнулся  в  вопле:  правая  рука  до  локтя
исчезла, а из жуткого обрубка  со  свистом  брызнула  кровь,  белая  кость
потемнела, наполняясь кровью. Мирошноман успел подставить щит под падающую
дубину второго славянина, мгновенно ткнул острием в живот.
     Железо  звенело  уже  всюду,  хрипло  и  страшно   кричали   раненые.
Мирошноман отступал вместе  с  отрядом  сперва  по  твердой  земле,  потом
споткнулся о первого убитого  обрина,  дальше  мертвые  и  раненые  лежали
вплотную один к другому.
     Отражая удары, он рискнул  бросить  взгляд  по  сторонам,  похолодел:
обров осталась горстка. Они падали, как  срубленные  деревья,  --  славяне
были вооружены хуже, наспех, но превосходили в росте и силе. Их удары были
страшными, и обрин, попавший под такой удар, обычно  падал,  как  бык  под
ударом молота, и уже не поднимался.
     На Мирошномана насел  молодой  гигант,  он  наносил  частые  яростные
удары, его тяжелый меч из сырого железа иссек  в  куски  щит  врага,  сбил
шлем, и Мирошноман уже видел скорую гибель в синих, как небо,  беспощадных
глазах. На счастье, рядом зазвенела чья-то сабля, сзади послышались крики,
на них навалилась целая толпа, разъединила, он упал, выполз  из-под  груды
тел, успел  увернуться  от  брошенного  дротика.  Разъяренные  чужие  лица
мелькали  со  всех  сторон  --  он  оказался  отрезан  от  тающей  горстки
воинов-зверей.
     Через  толпу  сражающихся   протолкался   прежний   молодой   гигант,
случайность боя отодвинула его победу, но не отсрочила. Он поднял  меч  --
Мирошноман с трудом отразил тяжелый удар.  Вдруг  рядом  снова  засвистела
сабля,  гигант  чуть  отступил.  Мирошноман  взглянул  на  спасителя  и  с
изумлением узнал проповедника. Морш рубился хладнокровно,  умело,  успевал
оглядываться на кучку обров, где оставалось всего трое, -- в самой середке
виднелись черные, как ночь, косы его сестры.
     -- Уступи увальня мне! -- крикнул он Мирошноману.
     -- Он твой, -- вскрикнул тот с облегчением.
     Проповедник  ловко  прыгнул  между  ними,   отразил   бешеный   удар,
уклонился, начал парировать страшные удары  огромного  славянина,  холодно
отыскивая брешь в защите.
     Славянин  ревел,  как  бык,  огромным  мечом  рассекал  воздух,   как
прутиком. Морш все чаще увертывался, а сам  ловил  удобный  момент.  Вдруг
раздосадованный славянин схватил меч двумя руками, ударил  внезапно  и  со
страшной силой. Морш словно ждал, нырнул под руку гиганта, меч  просвистел
рядом с его ухом, вошел по рукоять в землю. Славянин медленно опустился на
колени, его огромные ладони судорожно зажимали  широкую  рану  на  животе.
Горящие глаза со злобой смотрели в смуглое чужое лицо,  изо  рта  вырвался
хрип:
     -- Я буду ждать тебя у врат! Я тебя запомнил...
     Морша передернуло:
     -- К счастью, нам в разные места.
     Славянин рухнул вниз лицом. Мирошноман, отступая под  градом  ударов,
крикнул озадаченно:
     -- Хороший удар! Такой воин, а попер в проповедники?
     Морш оскалил  насмешливо  зубы:  старый  воин  по  природной  тупости
думает, что его работа -- лучшая  в  мире!  Он  повернулся  к  Мирошноману
спиной, они молча отражали натиск. Воздух был  заполнен  стонами,  горячим
запахом крови. Далеко на краю поляны  послышался  отчаянный  крик  Гульчи,
торжествующе проревел боевой рог.
     Внезапно появился озаренный багровыми бликами  от  догорающего  храма
огромный, обнаженный до пояса человек. Литые мускулы в лунном свете влажно
блестели, в руке хищно покачивался длинный харалужный меч,  глаза  горели,
как две звезды. До пояса он был в крови, словно вброд  переходил  кровавую
реку.
     -- Вы пришли похабить наши святыни! -- закричал  он  громко.  --  Так
пусть же ваши боги защитят вас!
     Он неуловимым движением подхватил с земли  дротик,  швырнул,  крикнул
вслед:
     -- Держи!
     Морш  подставил  щит,  успев  заметить  синеватую  искорку  на  конце
дротика: закаленный, должен щелкнуть по  железным  пластинам,  нашитым  на
буйволиную кожу. Морш даже видел место на земле, куда  упадет  отскочивший
дротик...
     Страшный удар, от которого мгновенно онемела рука. В груди  полыхнуло
огнем. Вспыхнули звезды, и он с ужасом понял, что копье, пробив щит словно
кленовый лист, глубоко вонзилось ему в грудь, раздробив кости.
     Олег перешагнул  через  поверженного,  сказал  с  тихой  яростью,  не
спуская глаз с Мирошномана:
     -- Ну, обрин... Ты считаешь себя умелым бойцом?
     Мирошноман взревел, нагнетая боевую ярость, вцепился  зубами  в  край
щита, краем глаза наблюдая за  пещерником.  Тот  насмешливо  улыбнулся,  и
Мирошноман, устыдившись, бросился вперед, размахивая саблей. В груди  было
холодно, словно проглотил глыбу льда, он знал --  от  врага  не  уйти.  Он
рубил, орал, плевался,  затем  в  глазах  блеснул  ослепительный  свет,  и
Мирошноман не успел понять, что меч разрубил ему голову вместе со шлемом.

     Стучали топоры, журавлевцы спешно возводили ноый храм.  Ревели  волы,
затаскивая на холм тяжелые бревна. Утоптанная площадка была залита кровью,
ее посыпали свежесрубленными молодыми веточками.  Своих  павших  несли  на
краду, чужих мертвяков оттаскивали на корм зверю.
     Солнце висело высоко над головой. Племенной  вождь  Громодар  обходил
Лысую гору, придирчиво пересчитывал собранное оружие. На месте  сгоревшего
храма пока что набросали горку из отрубленных  голов,  отдельно  на  сухую
бересту снесли срамные уды обров, дабы враги даже в подземном  мире  несли
знаки бесчестия. Их сожгут вечером, когда придут бабы, а  головы  подождут
чуть дольше -- до часу, когда вокруг храма поставят высокий частокол.
     Посреди  утоптанной  площадки  жарко  полыхали  костры,  на  вертелах
медленно поворачивали, подставляя жару  попеременно  то  спину,  то  бока,
оленьи и кабаньи туши. В двух огромных котлах  варилась  уха,  а  на  краю
поляны, в тени деревьев, волхвы врачевали  раненых  журавлевцев.  Снизу  у
подножия холма тоскливо выли бабы, никого не пускали -- рано.
     Старейшины расселись на обгоревших бревнах, степенно обсуждали -- как
заново строить храм. Олег сидел рядом с ними, свой огромный меч воткнул  в
землю, на крестообразную рукоять повесил ожерелье из оберегов.
     -- Вам начхать на дулебов, -- говорил он медленно,  словно  тащил  на
гору огромный камень.  --  Вам  нет  дела  до  прочих  племен  славянского
корня... В самом деле, чем они лучше обров, гуннов или готов? Каждое племя
за себя, один Род за всех! Но мне боги поведали, что обры, которые  сожгли
храм, -- не просто грабители. Не за данью, не за добычей явились -- мы все
ходим за данью, добычей, славой, честью! Обры пришли уничтожить нашу  веру
начисто, извести весь славянский народ под корень...
     Его слушали с недоверием. Отмахнулись бы вовсе, но странный  пещерник
показал себя великим воином: для боя выбирал только  сильных  противников,
слабых уступал другим.
     -- Откуда они? -- спросил Громодар.
     -- Это неважно, -- отмахнулся  Олег.  --  Главное  --  вера.  Киммеры
явились -- наших богов не тронули.  Скифы  --  дань  взяли,  но  богов  не
задели. Гунны -- не трогали. Не трогали  савиры,  сарматы,  аланы,  роксы,
агафирсы, гелоны... Всем нужна была добыча,  а  не  наши  святыни.  А  что
сотворили обры?
     Вождь  тяжело  поднялся,  в  задумчивости  почесал  волосатую   грудь
крепкими ногтями. Странный пещерник-воин спас ему жизнь --  двумя  ударами
сразил двух озверелых обров. Сражался, как  сам  Перун,  но  Перун  в  бою
неистов, а этот обликом печален. Чудно.
     -- Нам надо подумать, -- заявил он угрюмо.
     Олег выдернул из земли  свой  меч,  пошел  через  площадку,  на  ходу
устраивая меч за спиной в ножнах. Вождь уже орал на работников и  даже  на
старейшин,  указывая  на  заостренные  колья.  Старики,  между  тем,  вяло
препирались, не желая, чтобы племя шло на каких-то  чужаков.  Мало  ли  их
было. Уйдут, как и пришли. А что храм сожгли, так всех за это положили, ни
один не утек.
     Олег вышел на утоптанное поле, где на самом краю стояли в ряд широкие
щиты из мягкой липы. На щитах были намалеваны страшные оскаленные рожи,  а
на серединном -- кривоногий человек. В щитах торчали оперенные стрелы.
     Глотая горькие слезы, перед  щитами  в  сотне  шагов  стояли  смирным
рядочком белоголовые подростки. В руках дрожали луки,  у  одного  парнишки
из-под разбитой рукавички  на  левой  руке  текла  тонкая  струйка  крови.
Мальчишка с усилием натягивал тугую  жильную  тетиву,  в  чистых  невинных
глазах блестели озера слез.
     Земля вокруг щитов твердая,  как  камень.  Траву  вытаптывают  еще  в
первое лето, когда ищут стрелы, потом и булыжники вбивают в  землю,  какие
не успели выкатить за поле. А само  поле  чистое,  как  ток,  где  молотят
зерно.
     На другом конце поля белел одинокий щит с  намалеванным  человеком  в
шеломе и доспехах. Там упражнялись подростки  постарше,  били  стрелами  с
трехсот шагов. Здесь их обучал настоящий русин -- русич, рус,  росс,  руг,
как называют в разных племенах этих наиболее закаленных и  умелых  воинов,
что везде составляют старшую отборную дружину,  отборную  среди  отборных.
Здешний русин был стар, с белыми, как снег, волосами, с негнущейся  ногой.
Он был широк в плечах, лицо сильное, злое, в глубоких  шрамах.  Подростки,
как испуганные птахи, разлетались от его крика: гонял искать стрелы,  если
ушли мимо. С трехсот шагов надо было поразить  рисованного  ворога,  чтобы
пять стрел еще шли в воздухе, а шестая била точно в голову.
     Олег с сочувствием  отвел  глаза.  Много  будет  взлохмачено  кожаных
рукавиц на левой руке -- тетива бьет  больно,  рассекает  кожу,  --  много
прольется соленых слез, пока научатся бить птаху на лету, бегущего зайца с
полусотни шагов, козу -- с сотни, а в могучего тура  надо  успеть  всадить
пять-шесть стрел, пока кидается на тебя с опущенными рогами.
     Пройдя дальше, Олег услышал из леса топот, выкрики. На широкой поляне
между двумя  стенами  темного  бора  упражнялся  молодняк:  молодые  можи,
завтрашние воины. С ног до головы увешанные оружием: в панцире из  толстой
турьей шкуры, бородавчатом от нашитых конских копыт,  с  боевыми  топорами
или палицами на перевязи, с круглым щитом на локте левой  руки,  с  острым
копьем в правой, а также --  луком  и  колчанами  за  спиной,  швыряльными
ножами в чехле на поясе, еще одним -- за голенищем, они  грузно  бежали  к
стене деревьев, тяжело бухая подкованными сапогами.
     Здесь  тоже  руководил  русич  --  немолодой,  грузный,  похожий   на
вставшего на дыбы медведя, но быстрый,  резкий  в  движениях.  Он  гаркнул
что-то лютое -- передний ряд парней разом метнул копья, присел, закрывшись
щитами, второй ряд бросил копья через их головы. Русич закричал снова -- и
парни, обнажив мечи, бросились вперед, старательно держа щиты  так,  чтобы
смыкались краями, а на деревья надвигалась единая стена щитов.
     Снова рявкнул старый русин -- парни остановились, побежали в обратную
сторону, изо всех сил держа ряд. На Олега пахнуло крепким потом,  хотя  он
стоял  в  полусотне  шагов,  мелькнули  залитые  потом  багровые  лица   с
вытаращенными глазами. Рубахи потемнели, по спинам тяжело бухали мешки  --
пудика по три в каждом, а потом русин, Олег помнил по себе,  доведет  этот
груз до пяти пудов! И еще заставит держать коленями -- зажимая  крепко  --
камень в  четыре-пять  пудов  весом.  Так  укрепляют  мышцы,  чтобы  конем
управлять не  только  уздой,  но  и  одними  ногами,  освободив  руки  для
смертельного боя.
     Уже обученные пойдут в бой, лучшие станут гриднями, лучших из гридней
возьмут в княжескую дружину, нарекут дружинниками.  Это  младшая  дружина,
потому что есть еще и старшая, называемая русинами --  отборными  воинами,
присягнувшими положить животы в защиту отечества. В  каждом  племени  есть
русины -- иногда много, иногда мало, в  какое-то  время  совсем  исчезают,
если жизнь идет мирно, но едва налетает беда, тут же из  разных  племен  в
княжеский град стягиваются русины, образуется русское войско,  или  просто
-- русичи.
     Олег не стал смотреть на муки  молодых  парней  --  бедолаги  еще  не
понимают, зачем бегать строем, -- повернул к хозяйским сараям. Там  вкусно
пахло, топтался народ. Там же, на грудах свежесрубленных  веток,  покрытых
шкурами, расположили раненых.  Помимо  журавлевцев  Олег  обнаружил  возле
дальнего сарая троих обров. Двое были связаны  по  рукам  и  ногам  --  их
захватили, оглушив, третий лежал лицом к небу,  из  груди  торчало  древко
короткого копья. Рядом сидела девушка, тонкие пальцы беспокойно щупали лоб
раненого.
     Заслышав шаги, оглянулась, губы ее задрожали:
     -- Это мой брат!.. Он уже умирает, не добивайте его!
     У раненого не было мощных скул и узких глаз, привычных для обрина,  а
нос вовсе загибался,  как  у  хищной  птицы.  Грудь  его  была  широка,  в
пластинках твердых мускулов, но копье, пробив  насквозь  кожаный  панцирь,
как лист лопуха, с той же легкостью пробило и грудь. Олег не видел острия,
чувствовал -- вышло под лопаткой. Изо рта текла  кровь,  раненый  даже  не
шевелил губами, смотрел на сестру неотрывно.
     Олег ощупал грудь раненого, нашел нужные жилки, одновременно  сдавил.
Розовая струйка разом истощилась. Олег вытер пучком травы кровь, посмотрел
на цвет. Темная, много сгустков. Если не умер до сих  пор,  выживет.  Хотя
удивительно, даже чудно, что все еще жив...
     -- Что говорит твой бог? -- спросил он.
     Губы раненого чуть дрогнули:
     -- Зовет...
     -- А мой велит остаться,  --  ответил  Олег.  --  Посмотрим,  который
сильнее?
     Он рывком выдернул копье. Раненый  охнул,  глаза  закрылись.  Девушка
зарыдала, кинулась брату на грудь. Олег поднял ее  за  волосы,  отшвырнул.
Трава чуть пожелтела в его сумке, целебную силу еще не растеряла,  и  Олег
приложил к открытой ране, ножом разжал зубы  раненому,  влил  из  баклажки
темный отвар. Раненый закашлялся, изо рта снова потекла кровь. Олег прижал
траву полосками полотна, отступил, полюбовался. Сердце стучало радостно --
любил лечить.
     Девушка смотрела на него почти с  ужасом,  по  грязным  щекам  бежали
частые слезы.

     Морш очнулся к вечеру. Непонимающе  смотрел  на  бледное  заплаканное
лицо сестры, шепнул:
     -- Разве рана... не смертельная?
     -- Нет-нет, -- сказала она торопливо, -- ты выздоровеешь!
     -- Гульча, я знаю раны... Я был лекарем...
     -- Это тоже лекарь, --  сказала  она  быстро.  --  У  дикарей  бывают
великие лекари!
     -- Этот лекарь лечит... от жизни. Многих вылечил!.. Меня  насквозь...
сквозь щит и панцирь...
     -- Забудь, не думай! У тебя жар.
     -- Гульча, он опаснее, чем мы думали.
     Она прошептала, косясь по сторонам:
     -- Понимаю. Воин прост как лошадь, на которой сидит.  Лекарь  --  это
знание, мудрость. Но разве не вся мудрость у сынов нашего племени?
     -- Она должна быть только у нас, -- ответил он, помолчав. -- Иначе  в
мире будет вечный хаос, вечный спор, вечная резня. Если  мир  один,  то  и
разум должен быть один. Наш, конечно. И тогда во всем  мире  будут  мир  и
покой.
     -- Тебе очень больно?
     -- Варвар подобрал травы умело, они притупили боль. Гульча, я могу не
выжить. Давай на этот случай придумаем план. Ты ведь  останешься  одна  из
нашего племени среди этого моря варварских племен... среди народов...
     Она наклонилась, его губы едва шевелились. Он шептал, останавливался,
впадая в забытье. Очнувшись, повторял, заставлял повторять  ее,  заучивать
она должна не только  для  того,  чтобы  выжить,  ведь  маленький  и  юный
пастушок однажды победил старого свирепого великана Голиафа, пришедшего  с
севера, из этих мест.
     Олег появился, когда солнце опускалось за деревья. Осмотрел раненого,
велел класть на лоб влажную тряпку, напоил горьким отваром, сменил повязку
с травой на ране -- старая  уже  отдала  целебную  силу.  Когда  поднялся,
довольный, Гульча ухватила его за рукав:
     -- Я сделаю все, чтобы мой брат жил...
     Глаза ее были опущены в землю,  щеки  залило  горячей  краской.  Олег
кивнул, голос был ровный, словно сани скользили по замерзшей реке:
     -- Хорошая девка. Молодец.
     Он ушел не обернувшись, а Морш прошептал:
     -- Он чует, что я могу в  какой-то  мере  сдерживать  боль...  Ты  не
отходи от меня далеко.

     Всю ночь на вершине холма стучали топоры.  При  свете  костров  сотни
древоделов торопливо ошкуривали бревна, рыли ямы  под  столбы.  Неподалеку
вождь с волхвами прижигали  каленым  железом  пленных,  вызнавали  дороги,
повадки  обров.  Заслышав  жуткие  крики,  сходились  мужики,  слушали   с
удовольствием, давали советы. Громодар гнал советчиков.
     Ограду поставили под  утро,  наконец-то  на  новенькие  свежие  колья
насадили головы обринов -- но множество кольев оставались свободными.
     Обоих пленных вождь велел  посадить  на  колья,  пусть  подыхают  без
спешки, а детишки чтобы бросали камнями, упражняясь в ненависти к чужакам.
Вождь ходил забрызганный кровью, как мясник, улыбался во  весь  рот:  обры
под пытками наперебой кричали,  что  в  дальних  походах  набрали  золота,
камешков, драгоценный паволок, который чудные червяки делают.
     Раненого Морша поместили под навес.  Журавлевцы  с  удовольствием  бы
прикончили и этого единственного оставшегося в живых пленного, пусть не на
кол посадили, но хотя бы зарезали,  как  козу.  Однако  странный  пещерник
трогать не позволял. Громодар согласился  скрепя  сердце.  Как  вождь,  он
понимал, что волхвы пробуют новое зелье на псах, но ведь свой  пес  дороже
чужого человека, а тут повезло -- ворог!
     Через два дня вернулись гонцы. Громодар сообщил Олегу:
     -- Все племена отказались! Лишь борщаки ответили,  что  дадут  десять
тысяч всадников и  двадцать  тысяч  пеших  ратников,  если  уступим  треть
добычи.
     -- И ты задумался?
     -- Обры -- наша добыча! --  возразил  Громодар.  --  Целиком.  Мы  --
журавлевцы. Сами зничтожим, а сокровища заберем. При чем тут борщаки?
     Олег покачал головой:
     -- Делишь шкуру неубитого медведя. Борщаки -- лютые  воины.  Лучше  с
ними идти супротив обров, чем схлестнуться на узкой дорожке.
     -- Борщаки сильны в чистом поле, -- проворчал Громодар. Он почесал  в
затылке, поскреб между лопатками, выворачивая  руку,  --  а  мы  живем  на
опушке. Чуть что, за деревьями укроемся.  Не  только  конь  --  черт  ногу
сломит... Впрочем, насчет борщаков подумать  надо.  У  ихнего  вождя  есть
Весняна, дочка. Сказывают, краше нет на тыщи верст окрест...
     Жесткое лицо, испещренное шрамами, стало мечтательным. "Старый леший,
-- подумал Олег. --  С  тремя  женами  едва  справляешься,  а  тянешься  к
четвертой?"
     На  следующий  день  дозорные  притащили  на  аркане  полузадушенного
обрина. Оказалось, встретили пятерых,  когда  охотились.  Дабы  узнать  их
настоящую силу, старшой дозора придержал конников, пустил  вперед  пятерых
журавлевцев. Один журавлевец погиб, двое были ранены, зато четверых  обров
посекли в капусту, пятого свалили, стукнув палицей по шелому.
     После того, как истерзанного обрина  бросили  живьем  голодным  псам,
Громодар сказал с великим презрением:
     -- Дулебы... Червяки! Племя огромное, старое -- как дались?
     -- Натиск, -- объяснил Олег  горько.  --  Дулебы  смотрели  в  другую
сторону, с рашкинцами  враждовали.  Еще  на  тюринцев  косились,  пакостей
ждали. К тому же все были в поле... А ежели бы один на  один,  да  чтоб  у
славянина была такая же сабля...
     -- Славяне? -- переспросил Громодар. -- Кто это?
     -- Вы все, -- объяснил Олег устало. -- Все,  кто  по  дурости  бьется
друг с другом. Древляне,  дулебы,  дряговичи,  поляне,  хорваты,  бодричи,
тиверцы...
     -- Пещерник, ты знаешь много, но в один ряд с дрягвой не  ставь!  Они
жаб едят. Я лучше обрина братом  нареку,  нежели  дряговича  или  тиверца.
Втяни свой поганый язык туда, откуда он у тебя вылез, -- в задницу! Пореже
разевай пасть.
     Не говори, что думаешь, сказал  себе  Олег  невесело,  а  думай,  что
говоришь. На Громодара нельзя сердиться: ему  десять  лет  от  роду,  хотя
живет в теле сорокалетнего мужика. Журавлевцы рождаются, живут, старятся и
умирают, оставаясь детьми. Живут теми радостями, что и звери, и  птицы  их
Леса. А ведь человек от зверя отличается умением заглядывать вперед.
     Деревянные терема и бобры строят. Мураши вовсе хоромы возводят!..
     Олег набросал сена на дно телеги, сам положил туда Морша.  Журавлевцы
ворчали, угрожающе бряцали оружием, с удовольствием бы прирезали пленника,
ибо на частоколе осталась дюжина пустых  кольев.  Гульчачак  принесла  для
раненого  старое  одеяло  из  шкур.  Лицо  Морша  было  желтым,  словно  у
покойника, веки плотно сомкнуты. Избегая  враждебных  взглядов,  Гульчачак
укрыла его шкурами с головой, как мертвого.
     Олег подал ей вожжи:
     -- У тебя очень тонкие руки, но придется управлять самой.
     -- А конь не пугливый? -- спросила она опасливо.
     -- Ничего, он не будет оглядываться.
     Лошадь медленно тронулась, старая полуслепая кляча,  что  уже  дважды
прожила  свой  век.  Олег  объяснил  Гульче,  пряча  усмешку,  что   вождь
журавлевцев сам выбрал самую смирную  лошадь,  чтобы  не  понесла,  зачуяв
слабые женские руки.
     Когда отъехали на версту, Морш шепнул, не открывая глаз:
     -- Отпустили?.. Без выкупа?
     -- Да, -- ответила она с сумрачным недоумением. -- Он  меня  даже  не
возжелал!
     -- Ну, это мог взять и без торговли, -- заметил он с мрачным  юмором.
-- По праву победителя.
     Она вспыхнула, тонкий голос зазвенел, как натянутая тетива лука:
     -- Ты тоже, как все мужчины,  не  понимаешь!  Силой  возьмешь  только
тело, а мог бы взять меня всю. Но почему-то не захотел.
     -- Оскорблена?
     -- Встревожена.
     Он прислушался, видя только высокие борта телеги. В  кронах  деревьев
перекликались птицы, под колесами сочно хрустела  трава.  Лошадь  фыркала,
часто останавливалась. Дважды Гульча соскакивала на землю,  тащила  лошадь
под уздцы.
     -- Я встревожен тоже, -- признался он. -- Этих племен, как  песка  на

править ими... не появляйся такие! Он знает и умеет не меньше нас.  А  нам
завещено бояться народов, которые, если  их  не  трогать,  как  медведи  в
зимней спячке, но когда оказываются на краю пропасти, то среди них невесть
откуда появляются герои, мудрецы, пророки...
     Она зябко повела плечами:
     -- А если они... не исчезли?
     Он промолчал. Она постегивала лошадь,  вдруг  спросила  во  внезапном
страхе:
     -- А если он знает?
     Он покосился на  ее  встревоженное  лицо,  слабая  улыбка  раздвинула
бледные губы.
     -- Гульча... Он не может знать нас. Сама знаешь, он не может знать.
     Ветви расступились, небо заблестело  синевой.  Колеса  простучали  по
твердому, трава уже не  хрустела,  а  сухо  трещала.  Морш  стиснул  зубы,
впервые застонал. Гульча заботливо сунула узкую ладошку под  его  затылок,
Морш шепнул:
     -- Нет-нет, терпимо...  Варвар  знает  странные  методы  лечения.  Не
магия, ее бы заметил. Но что нас ждет у обров? Это  жестокие  и  капризные
дети.
     Она зябко передернула плечами:
     --  Жужунак?..  Походный  вождь  Ермокрак  погиб,  он  считался  моим
женихом.
     -- Ты была лишь невестой, -- напомнил Морш осторожно, -- не  женой...
Жужунак не имеет на тебя прав. Вдобавок он старик.
     Она горько усмехнулась:
     -- Не имеет права?.. Разве обры знают такое слово? Их право -- сабля.
     Лишь  через  несколько  дней  подвода  дотащилась  до  ворот  мрачной
крепости из толстых бревен.  Стражи  обров  почему-то  долго  не  решались
взяться за тяжелые запоры. Несколько человек с высоких стен  всматривались
в окрестности, словно в дальних кустах  засели  враги  --  выскочат,  едва
завидят открытые ворота. Наконец вверху появился  кто-то  из  знатных,  он
знал Морша и Гульчу в лицо, заорал на стражу у ворот.
     Когда тяжелые створки с  лязгом  захлопнулись  за  их  спинами,  Морш
прошептал:
     -- До этого момента не верил, что уцелеем...
     Гульча с сомнением оглянулась на толстые  ворота.  В  самом  ли  деле
уцелели? Сердце ее тоскливо сжалось.

     ГЛАВА 5

     Многотысячное войско журавлевцев, колупаевцев и  борщаков  обрушилось
на крепости и веси,  занятые  обрами,  в  полдень  того  же  дня.  Подводу
неспроста держали у ворот -- стража видела столбы черного дыма. Полыхали в
ближайших весях терема, занятые обрами, городища, крепостицы.
     Олег в бой не шел, не для зрелого духом такие забавы,  зато  уговорил
примкнуть к журавлевцам соколян. Соколяне, несмотря на гордое родовое имя,
полученное,  впрочем,  не  за  воинственный  нрав,  а  по  местности,  где
гнездились соколы, -- в сечу не рвались. Напрасно Олег  взывал  к  славным
именам предков, объяснял, что есть отечество,  соколяне  на  него  глядели
непонимающе. Дулебы, обры, журавлевцы -- какая разница? Но  едва  расписал
им богатства, награбленные обрами  в  южных  походах,  заволновались  даже
самые ленивые.
     Обров, которых застали в поле, побили в короткой злой сече. Остальные
заперлись в крепостях, славянские стрелки стали метать зажженные стрелы  в
крыши,  крытые  соломой.  Половина  защитников  бросилась  гасить  пожары,
остальные обреченно повернулись к несметным ратям врага.
     Олег удержал храбрецов, на приступ не пустил. Слушались неохотно,  но
слушались: передравшись, кому быть вождем объединенной  рати  журавлевцев,
борщаков и соколян, сошлись на мудром пещернике,  чужом  для  всех.  Олега
нарекли светлым князем, остальные же вожди именовались просто князьями. Их
рати шли под началом своих русичей, но Олег как  мог  объединял  их  силы,
бросал на помощь друг другу, хладнокровно играл на детской отваге, детской
же наивной жадности к чужому богатству, гордости и соперничестве.
     -- Сжечь частокол! -- велел он. -- Дотла. Поджечь крепость, а ударить
лишь потом, чтобы все по-честному, грудь на грудь. Верно?
     -- Верно! -- заревели, обрадованные, те, кто только что  обзывал  его
трусом и рвался лезть на стены. -- Чтоб  --  по-честному!  Посмотрим,  кто
устоит в честном бою!
     В частокол метали стрелы и  даже  копья,  обернутые  горящей  паклей.
Малые деревянные крепости полыхали,  окруженные  морем  блистающих  мечей.
Отряды обров начали таять, как куски льда, брошенные  в  котлы  с  кипящей
водой.

     Олег пустил усталого коня шагом. Плечи и  руки  ныли  --  с  утра  до
вечера махал мечом. В последний день все-таки ввязался  в  бой  --  трижды
менял посеченные доспехи, четырежды под ним убивали коня. Но случилось то,
чего не ждал даже он, -- обров стерли с лика земного за день и  ночь!  Как
будто и не было обров -- грозной  силы,  что  наводила  ужас  на  дулебов!
Теперь у победителей впереди самое трудное и  самое  кровавое  --  драться
из-за добычи. В драке погибнет, чем в сражении  с  обрами.  Старая  вражда
укрепится, добавятся новые обиды...
     Пройдет время -- от обров не останется даже  имен.  Разве  что  оброк
обирать, обрыдлый... Историки, дети  Геродота,  скажут:  избрали  неверную
дорогу. А сколько смельчаков уводили свой род, чтобы  дать  начало  новому
племени? Новому народу? Таргитай, уйдя от невров, народил на  новом  месте
троих сыновей: Арпо, Липо и Коло. Они дали  жизнь  трем  великим  народам.
Коло преуспел, его  род  принял  имя  сколотов  --  ушедших  с  Коло.  Они
поселились на излучине реки, назвали  ее  Ворсклой,  а  выстроенный  город
нарекли Осколом. Коло, его называли уже Колоксаем -- Колоцарем, жил тысячу
лет, у него было три сына: Гелон, Агафирс и Скиф. Все три дали начало трем
великим племенам, затем первые два незаметно растворились среди других,  а
племя Скифа сотни лет потрясало мир, грабило  страны  Востока,  дало  миру
мудрецов, магов, героев, умельцев, которые придумали  стремена,  гончарный
круг, научились выковывать железные мечи, затем -- булатные...
     У Скифа -- он прожил семьсот лет -- были сыновья: Пал, Нап и  Славен.
От Пала  и  Напа  остались  только  основанные  ими  города,  зато  Славен
постарался за всех троих, дав начало такому  племени,  которое  уже  через
пару сотен лет расплодилось так,  что  раздробилось  на  сотни  племен  --
теперь дерутся между собой, как  осатанелые  звери,  позабыв  про  кровное
родство.
     Славен жил пятьсот лет с гаком. У него среди кучи  ничем  неприметных
детей был крепкий витязь Пан, что  завоевал  для  своих  потомков  Зеленую
долину, названную по его имени Паннонией. Он жил пятьсот двадцать  лет,  у
него было три сына:  Чех,  Лях,  Рус.  Они  сперва  жили  в  горах,  потом
спустились со своими родами, оставив престарелого  Пана,  потеснили  внизу
племена. Эти три сына  Пана,  внуки  Славена,  дали  начало  трем  сильным
племенам -- все трое выжили,  не  погибли,  не  растворились  среди  более
сильных народов...
     Конь под ним чуть отдохнул, ожил, на  ходу  хватал  верхушки  высоких
трав. Для него это была просто земля, не вражеская, не надо  оглядываться,
чутко прислушиваться к звукам. А для Олега, как всякого чужака, --  вокруг
враги, хотя все говорят на одном и том же  языке,  а  несколько  поколений
тому вовсе были одним племенем.
     Он был в своей волчьей шкуре,  наброшенной  на  плечи,  на  запястьях
блестели широкие браслеты,  с  пояса  свисали  швыряльные  ножи.  Под  ним
поскрипывало новенькое седло, ноги упирались в надежные стремена, в правой
руке он держал поводья, в левой -- дротик.  Он  мог  метать  дротик  любой
рукой, мог управлять конем коленями, но Громодар подобрал ему двух сильных
молодых коней, способных нести  тяжелого  всадника  в  полном  снаряжении,
однако не обученных, приходилось учить на ходу. За спиной он держал колчан
со стрелами, лук висел с правой стороны седла. Огромный двуручный меч Олег
оставил на второй лошади, та несла еще походный котел, два  вьюка,  разную
необходимую в походе мелочь.
     Солнце было уже высоко, когда  он  выехал  из  леса.  Впереди  лежала
степь, воздух был  чистый,  ароматный.  Головки  цветов  покачивались  под
легким  ветерком,  густая  трава  щекотала  коню  брюхо.   Олег   держался
настороженно: благочестивых размышлений о судьбах народов не прерывал,  но
всматривался в каждое шевеление, вслушивался в шорохи. Кони,  отдохнув  за
ночь, бодро трусили по степи, но Олег часто оглядывался назад.
     Иногда слышал песню жаворонка, видел быстрые тени коршунов, ястребов.
Однажды мелькнуло стремительное тело сапсана,  как-то  даже  Олег  услышал
курлыкающие песни журавлей. Поднял глаза на  пролетающий  клин,  удивился:
куда так рано? Весна, начало лета!
     Часто  встречались  густые  рощи.  Олег  с  удовольствием   подъезжал
поближе, держа лук наготове. Хорошо бы, подстрелить кабанчика, оленя, но в
роще могут таиться и охотники за добычей.
     Когда сзади послышался нарастающий с  каждым  мигом  стук  копыт,  он
выругал себя, что не зачуял раньше, не успевает укрыться с конями в  чаще,
надо принимать бой.
     На дорогу выметнулся вороной конь. С его  удил  падала  желтая  пена,
налитые кровью глаза были безумно  вытаращены.  В  гриву  уткнулась  лицом
женщина, черные волосы развевались по ветру,  тонкие  руки  обхватили  шею
жеребца. Она была без седла, по ветру сухо лопотал подол короткой рубашки.
     Олег ухватил за мелькнувший повод. Руку едва не выдернуло  из  плеча,
но тяжелый конь под Олегом лишь качнулся, а вороной поднялся на дыбы, дико
завизжав. Олег дернул за удила, разрывая ему рот, вороной опустил  копыта,
укрощенный. Он хрипел, бока раздувались словно  кузнечные  мехи,  от  него
несло горячим потом.
     Женщина испуганно подняла голову. Ее глаза округлились:
     -- Это ты...
     -- Ожидала другого? --  ответил  Олег  медленно.  --  Что  случилось,
Гульча?
     Она в страхе оглянулась, голос ее был хриплым, губы пересохшими:
     -- За мной погоня!.. Где укрыться?
     -- Я здесь впервые, -- ответил Олег. -- Но поищем.
     Он пустил коня в глубину рощи, вороного держал в поводу. Гульча снова
уткнулась лицом в гриву  коня,  обхватив  толстую  шею  руками,  покрытыми
грязью и царапинами.
     Выбрав поляну, со всех  сторон  окруженную  толстыми  стволами,  Олег
спрыгнул, снял девушку и усадил на траву.
     -- Сейчас разведу огонь, а ты сиди. Расскажешь потом.
     -- Хорошо, -- прошептала она послушно.
     На худой шее часто билась голубая жилка. Она  закрыла  лицо  грязными
ладошками, всхлипнула. Олег поспешно собрал сухие ветки,  принес  воды  из
ближнего ручья, набросал лечебных трав в котел с  кипящей  водой.  Сбил  с
березы черный нарост чагу, размельчил, добавил в кипящую  воду  к  травам.
Девушка не двигалась, сомлела или заснула, выбившись из сил.
     Олег потряс ее за плечо:
     -- Выпей.
     Она  испуганно  распахнула  глаза,  непривычно  крупные,  с  огромной
радужной оболочкой, темно-коричневые, как надкрылья  жука-хруща,  смотрела
непонимающе. Ее брови  были  высоко  вздернуты,  придавая  лицу  выражение
сердитого удивления:
     -- Что?
     -- Выпей. И мяса поешь. Твои друзья-журавлевцы снабдили.
     Она зябко повела плечами, но отхлебнула послушно. Олег наблюдал,  как
морщилась, кривилась, но мужественно вливала  в  ослабевшее  тело  горький
напиток.
     -- Меня хотел взять Жужунак, -- объяснила  она.  --  Это  отец  моего
жениха!  У  них  жену  погибшего  берет  брат  или  любой  родственник.  Я
воспротивилась -- ведь еще не была женой его сына. И вообще не  собиралась
ею становиться, если сказать всю правду... Жужунак в ярости бросил меня  в
погреб. Морш, мой брат, собирался помочь, но он еще был слаб  от  раны.  Я
сумела подкупить стража, бежала. Но в это время пошли на  приступ  местные
племена, вспыхнул пожар. Я спряталась в колодец, где долго слышала  крики,
звон оружия. Потом в колодец начали сбрасывать трупы. Я вжималась в стены,
карабкалась по убитым. Это были одни обры, и я поняла,  что  их  победили.
Трупов навалили столько, что ночью смогла  выбраться...  Они  праздновали,
перепились. Я украла коня и всю ночь скакала без дороги, держа направление
на север... Это были не журавлевцы, другие! Жестокие. Они убивали всех.
     Олег промолчал, глаза его были печальными. Он помнил, что ту крепость
должны были захватить журавлевцы. Девушка жевала мясо быстро, держа ломтик
у рта обеими руками, как белка орех.
     -- Как ты уцелел, когда горело капище? -- вдруг спросила она. -- Тебе
помогают боги?
     -- Я не остался в храме, -- объяснил он нехотя. -- Сразу  выскочил  с
другой стороны, укрылся в кустах. А дальше подоспели журавлевцы.
     -- Ты их дразнил нарочно, -- сказала она убежденно.  --  Так  яростно
кричал про святыни, осквернение!..  Изображал  бешенство,  но  внутри  был
холоден, как замороженная лягушка. Мы, женщины, такое чувствуем.
     Олег пожал плечами:
     -- Не преувеличивай. Я сам волхв, пещерник.  Мне  больно  осквернение
любой святыни. Даже чужой.
     Она смотрела недоверчиво. Ее плечи вздрагивали, Олег укрыл ее плащом,
сам лег по другую сторону костра. Конь  звучно  хрустел  листьями,  прядал
ушами. Не фыркал, что значило бы приближение  других  коней.  Стемнело,  в
темном небе  загорелись  звезды.  Ночью  в  лесу  не  ходят  даже  бывалые
охотники.

     Он дремал, когда  рядом  зашуршало.  Гульча  подползла,  прижалась  к
спине. Олег  не  двигался,  выжидал.  Она  пошевелила  плечами,  прижалась
теснее, ее ледяные руки скользнули ему под рубашку.
     -- В этом нет нужды, сказал он негромко. -- Я все равно  помогу,  чем
смогу.
     -- Я озябла, -- ответила она сердитым шепотом. -- И мне страшно!
     Он повернулся, обнял. Она замерла,  ее  сердце  стучало  часто-часто.
Судорожно вздохнула. Олег не двигался. Она  выждала,  осторожно  повернула
голову, ее глаз странно блеснул в темноте:
     -- Что-то не так?
     -- Тебе теплее? -- сказал он.
     -- Да, но недостаточно.
     Он усмехнулся в темноте, молча подышал  ей  в  ухо,  коснулся  губами
мочки. Ухо сразу,  налилось  горячей  кровью.  Олег  начал  дышать  мерно,
глубоко,  согревая  ухо  теплым  дыханием.  С  каждой  минутой   ее   тело
расслаблялось, напряжение уходило. В какой-то момент  она  вздрогнула,  он
уже видел, как она начинает выползать  из  его  рук,  как  змея  из  кожи,
подставляя его губам тонкие косточки ключиц, ложбинку между грудями,  сами
груди -- девичьи, тугие, круглые, как большие яблоки, с твердыми  сосками.
Он держал ее крепко, дышал также усыпляюще, ровно, мерно, согревал  теплом
и дыханием, и она расслабилась целиком, вскоре  он  услышал  ее  спокойное
дыхание. Во сне ее брови так и  остались  удивленно  вскинутыми,  на  лице
застыло обиженное выражение.
     Олег укрыл ее потеплее, сел по ту сторону  костра.  Было  тихо,  лишь
потрескивали сучья, чуть слышно  шелестели  верхушки  деревьев.  Спросонья
крикнула птица, словно увидела во сне хищную виверицу или злого ястреба, и
снова все затихло.
     На рассвете он  осмотрел  всех  трех  коней,  вороного  снова  напоил
отваром из трав и кореньев.  Когда  девушка  очнулась  от  сна,  на  спине
вороного красовалась оленья шкура, прихваченная самодельными подпругами из
ремней. К подпругам присобачил стремена.  Олег  деловито  мешал  ложкой  в
маленьком котле, огонь уже догорал, от багровых углей шел сухой жар.
     -- Что снилось? --  спросил  он  равнодушно.  --  Сны  бывают  вещие.
Кстати, померяй чуни.
     Ее рука наткнулась на сапожки из оленьей кожи. На подошве шкура  была
сложена втрое, на каблуке -- впятеро.
     -- Когда же ты успел? -- вскрикнула она. -- Не спал?
     Сапожки пришлись точно  по  ноге.  Она  прошлась  вокруг  костра,  от
сапожек веяла странная защищенность, как от могучего варвара с  печальными
глазами.
     -- Мужчина спит четыре часа --  ответил  он,  --  женщина  --  шесть,
ребенок -- восемь, дурак -- десять.
     -- Но ты не спал и четырех!
     -- Я пещерник, -- ответил он просто.
     Она взглянула в его зеленые глаза, ее щеки залило румянцем. Он бросал
в варево искрошенные листья, помешивал, подносил ложку ко рту.
     -- Странные обеты дают  пещерники,  --  сказала  она  наконец,  --  я
думала, что языческим волхвам ничто не чуждо.
     -- А кто думает иначе, тот дурак. Верно? -- спросил он.
     Он зачерпнул еще, подул,  не  спеша  отхлебнул.  Несколько  мгновений
прислушивался, затем снял котел с огня:
     -- Готово. У тебя, конечно, ложки нет?
     -- А вдруг я чувствовала, -- сказала она с вызовом, -- что  попаду  к
такому предусмотрительному человеку?
     -- Чувствовала -- не то слово, -- ответил он, щуря  глаза.  --  Но  я
выстрогал для тебя ложечку.
     Это был скорее  ковшик,  чем  ложечка.  Гульча  вспыхнула  от  такого
оскорбления, но от котла пахло одуряюще -- она вдруг ощутила себя  зверски
голодной, во рту появилась слюна, а кишки внезапно завыли протяжно,  уныло
и требовательно.
     -- Я тебя довезу до ближайшей веси, -- сказал он.
     -- А куда путь держишь ты?
     -- Не знаю.
     Она с недоумением смотрела в печальное, неподвижное  лицо.  Ей  лгали
часто, как и она сама, -- такова жизнь.  Она  умела  отличать  искуснейшую
ложь, но пещерник явно говорил правду. Словно бы его вела  странная  сила,
более могучая, чем он сам.
     -- Я лучше поеду с тобой, -- воскликнула она с жаром.
     Он покачал головой:
     -- Я скорее всего не выживу в этом пути, мне нельзя было садиться  на
боевого коня... Ночью слышал Голос. Он предрекал мне смерть  от  моего  же
коня.
     -- Сны можно толковать по-разному!
     -- Но не вещие. Вещие сны... другие. И всегда исполняются.
     Гульча забыла про размер ковшика, черпала им с той же скоростью,  как
и пещерник ложкой. Наконец отвалилась,  отяжелев,  сыто  отдуваясь,  а  он
поднялся -- сухой, поджарый, без капли жира в  могучем  теле,  нетерпеливо
протянул руку. Гульча уцепилась, со стоном поднялась.
     Олег помог взобраться в самодельное седло, почти забросил, как  мешок
с травой. Его белый жеребец прибежал, круша кусты, на  разбойничий  свист.
Странный пещерник, несмотря на свой  немалый  вес,  взлетел  в  седло,  не
касаясь стремян, -- так никто не садился в известных ей племенах.
     Ее ступни как влитые держались в стременах. Он укоротил кожаные ремни
по длине ее ног -- глаз у него был точный. Вороной заржал, в охотку  пошел
за белоснежным жеребцом Олега --  за  ночь  отдохнул,  наполнился  игривой
силой.
     Гульча пустила коня бок о бок с конем Олега. Олег искоса  посматривал
на ее легкую стройную фигурку. Чернокосая, живуча как  кошка.  Обры,  ради
которых приехала из дальних краев, стерты с  лика  земного,  старший  брат
погиб, если погиб, сама едва уцелела, ежели не врет, но румянец уже играет
на щеках, глаза блестят. Жизнь берет свое...
     -- А если меня не удастся пристроить в ближайшем селении? -- спросила
она вдруг. -- Я смогу ехать с тобой?
     -- Я привяжу тебя к дереву, -- пообещал он. --  Пожалуй,  заткну  рот
кляпом или отрежу твой сладкий язык.  Кто  умеет  подлащиваться,  уговорит
даже дерево!
     Она негодующе задрала кверху носик, долго ехала в молчании.  В  поясе
ее можно было обхватить пальцами, едет гордо,  выпрямившись  как  сосенка,
крепкая грудь туго натягивает тонкую ткань... Олег хмуро усмехнулся, отвел
глаза.

     В этот день к полудню он обнаружил, что трое всадников  идут  по  его
следу. В открытую не гнались, это тревожило. Трое на одного мужчину и одну
женщину, чего опасаются? Или что-то знают о нем?
     Трое  неизвестных  держались  в  десятке  верст   позади,   наверняка
рассчитывают на удачу ночью,  когда  преследуемые  уснут.  Коней  оставили
далеко за деревьями, подкрадываться начали, едва Олег  расседлал  коней  и
развел костер. Они полагали, что остались незамеченными,  но  Олег  разжег
огонь в таком месте, чтобы мог увидеть  любое  шевеление  травы  в  слабом
лунном свете.
     Усталая Гульча заснула, а  Олег  неторопливо  варил  зайца  --  утром
пожуют холодного мяса и сразу -- в путь. Он видел краем  глаза  каркнувшую
ворону,  слышал  умолкнувших  в  одночасье  кузнечиков  в   одном   месте,
затрещавших в другом, и Олег словно увидел ползущего  через  густую  траву
человека с ножом в зубах и коротким мечом за спиной.
     Он видел и других -- лодырь  назвал  бы  это  ведовством,  но  умелый
охотник объяснил бы без магии. Он разъяснил бы заодно, почему пещерник сел
спиной к огню, а не лицом -- только дурень дает ослепить себя, а пещерник,
сказал бы умелый охотник, не выглядит, на знающий взгляд, дурнем,  хотя  и
святой человек.
     В нужный момент Олег неслышно взял  лук,  бесшумно  набросил  тетиву,
согнув рога. Затем дотянулся до колчана, высыпал пять стрел на землю, одну
наложил на тетиву. Прислушался, быстро оттянул, касаясь пером  мочки  уха,
чуть сместил прицел и отпустил стрелу.
     В темноте послышался крик, но Олег уже пустил вторую стрелу, затем --
третью. К четвертой протянул руку, чутье заставило упасть  плашмя  --  над
головой с шумом пронеслось что-то тяжелое. Он вскочил  на  ноги,  качнулся
влево, пропуская удар, его рука резко  взметнулась  вверх.  Острый  нож  с
треском вспорол полотняную  рубаху,  мышцы  и  до  половины  погрузился  в
сердце.
     Человек упал, Олег отпрыгнул, прислушался. В  кустах  слышался  стон.
Слабо постанывал, прижав руку к груди,  последний  из  сраженных  --  ноги
судорожно дергались.
     Олег отступил в тень, прислушался, отбежал на цыпочках.  Третий  себя
не выдавал, и Олег осторожно пошел от костра, сделав большой  круг,  зашел
сзади. Через пару минут уже знал, почему третий не стонал.  Он  был  ближе
всех, в момент выстрела стоял на коленях, уверенный,  что  его  не  видно.
Одна стрела торчала в горле, другая по оперенье вошла в живот.
     Олег крадучись прошел ко второму -- стон мог быть  притворным.  Кусты
трещали, в мертвенном  лунном  свете  что-то  каталось,  всхлипывало.  Под
ногами Олега были темные лужи, он даже осмотрелся по  сторонам  --  откуда
столько крови?
     Он низко наклонился над раненым, ибо луна скользнула  за  тучку.  Тот
зажимал обеими ладонями вылезающие с  тонким  шипением  из  живота  кишки.
Дурень  сгоряча  выдернул  стрелу,  что  просадила   почти   насквозь,   и
зазубренные края наконечника распороли живот как ударом сабли.
     -- Кто ты? --  спросил  Олег  тихо.  Он  чувствовал  тошноту,  смутно
радовался, что темно, не видно ярко-красной крови и жуткой  синевы  кишок,
не видит искаженного болью лица умирающего.
     -- Проклятый... -- простонал человек. -- Как  же  ты  успел...  Ведун
проклятый!
     Олег отступил на шаг. В пещере еще мог бы помочь, но в  ночном  лесу,
когда в рану набились грязь, земля, даже  листья,  по  которым  катался  в
агонии раненый...
     -- Прощай, -- шепнул Олег, чувствуя на глазах слезы жалости. -- Пусть
земля будет тебе пухом, неразумный.
     Он вернулся к костру, где оставил третьего. Тот  уже  вытянулся,  под
ним натекла темная лужа. Он все еще прижимал  ладони  к  левому  боку,  из
широкой раны сочилась кровь -не толчками, когда сердце еще билось,  сейчас
вытекали последние капли.
     Олег закрыл ему глаза, оттащил в кусты. На душе было  горько,  словно
потерял родных. Долго сидел неподвижно,  затем  ароматный  запах  вареного
мяса  заставил  поднять  голову.  Пора  снимать  с  огня,  вот-вот  начнет
подгорать. Вода почти выкипела,  но  мясо  разварилось,  из  котла  шибает
густым мясным духом.
     Тяжело вздохнув, Олег снял котел. После драки захотелось есть, а надо
еще успеть поспать. Завтра долгий путь.
     Гульча дернулась во сне, снилось что-то тревожное, проснулась. Солнце
уже поднялось над травами,  из  воздуха  быстро  уходила  ночная  сырость.
Пещерник сидел у костра в той же благочестивой позе, в какой она запомнила
его, проваливаясь в сон. Лик его был печален.
     -- Хорошо спалось? -- спросил он. -- Сны бывают вещие.
     -- Всякая всячина мерещилась, -- отмахнулась она. --  Охота,  летящие
стрелы, кровь.
     Она потянула ноздрями, брови удивленно взлетели. Олег кивнул:
     -- Оленя подстрелил... Я пещерник, привык -- медом и акридами, а тебе
надо много мяса. Жареного.
     Она брезгливо наморщила носик.
     -- Не мог резать аккуратно. Все забрызгал кровью. Сразу видно, святой
пещерник. Медом и акридами?
     Позавтракали, не разводя костра. Олег намерился помочь ей  взобраться
в седло, она сердито отвела руку. Когда тронулись в путь, он завел рассказ
о  подвижничестве  старых  волхвов,  о   чудесах   и   видениях,   древних
пророчествах, отвлекая ее внимание от огромного выворотня. Ночью, чтобы не
рыть могилу, он опустил трупы в готовую яму,  забросал  землей,  а  сверху
навалил камни и валежины -- дабы лесные звери  не  растаскивали  человечьи
кости. Их оружие сложил с ними в могилу, хотя при частой смене  богов  кто
знает наверняка, что понадобится в будущей жизни?
     Не проехали и версты, как Гульча воскликнула:
     -- Гляди, оседланные кони! Надо поворачивать... Это могут быть враги.
     -- Со святой молитвой, -- пробормотал Олег, -- поедем дальше.
     Гульча посмотрела подозрительно. Было видно, с какими нечеловеческими
усилиями она... смолчала. Они подъехали ближе, кони мирно паслись, неловко
прыгая спутанными ногами. Гульча свесилась с седла, торопливо  пошарила  в
седельной сумке ближайшего коня:
     -- Здесь кое-что полезное для нас!
     -- Забери, -- предложил Олег, не останавливая своего коня.
     -- Подожди же! Я переложу.
     -- Бери вместе с конями, -- бросил Олег через плечо.
     Гульча с бессильной злостью смотрела вслед, но пещерник уезжал прямой
как свеча, не оглядываясь,  словно  уже  забыл  о  ее  существовании.  Она
спохватилась, быстро соскочила на землю,  держа  нож,  кое-как  перепилила
веревку на ногах коней. Олег не успел отъехать и на сотню шагов, как сзади
послышался топот уже четырех  коней.  Гульча  запыхалась,  жаркий  румянец
играл на ее тугих, как яблоки, щеках:
     -- Теперь у меня три запасных коня, -- сказала она сердито. -- Я могу
обогнать тебя... если захочу. Но ты уверен, что за нами не будет погони?
     Олег поднял глаза к небу,  пошевелил  губами.  Гульча  вытянула  шею,
подозрительно всматриваясь в хмурое лицо. Так шевелил губами ее  отец,  не
решаясь выругаться в кругу семьи.
     -- Не погонятся, -- ответил он наконец с терпеливым  вздохом.  --  Не
погонятся!
     -- Тебе боги сказали? --  настаивала  она,  все  еще  вздрагивая  при
каждом громком шорохе.
     -- Демоны! -- рявкнул он.
     Гульча поехала  тихо,  как  мышка,  коня  пустила  смирненько  позади
пещерника, стараясь не попадаться лишний  раз  на  глаза.  В  самом  деле,
привяжет к дереву. Варвар...
     Начал накрапывать мелкий  дождь,  тучи  опустились,  поползли,  почти
задевая верхушки деревьев. Земля как-то  сразу  размокла,  копыта  уже  не
стучали, а шлепали по грязи. Когда проезжали под деревьями,  мокрые  ветки
хлестали по лицу, вода с мокрых волос сбегала под одежду.  Однажды  дорога
пошла наверх, копыта загремели по камням, вода  там  не  застаивалась,  но
пришлось ехать по одиночке, и Олег едва не остался с  вывернутой  шеей,  с
тревогой оглядываясь на миниатюрную девушку.
     Небольшую весь увидели издали  --  селение  расположилось  в  зеленой
долине, там был вырублен кустарник, дабы незамеченным не подобрался  враг.
Три больших дома из толстых бревен, десяток по --  с  резными  крышами,  с
сараями и пристройками, банями. Все дома и сараи под одной крышей: в дождь
побываешь везде, не замочив ног, при нужде легко перебрасывать  воинов  из
одного конца в другой.
     Олег обернулся, сказал резко:
     -- Теперь только шагом! Никаких  резких  движений.  Я  не  хочу  быть
утыканным стрелами, как еж.
     Дорога пошла вниз, конь сразу поскользнулся, Олег спрыгнул,  повел  в
поводу.  Мокрые  от  дождя  камни  блестели,  как  панцири  черепах.  Олег
удерживал  напирающую  лошадь,  в  сотый  раз  клялся  оставить  невольную
спутницу в любом селе. Правда, она тоже слезла, ведет коней в поводу, но с
ее тонкими ручонками удержать сонную мышь и то богатырский подвиг...
     Дома постепенно  приближались,  Олег  различал  коновязи,  колодцы  с
деревянными воротами.
     -- Я чувствую что-то, -- услышал он сзади дрожащий голос  Гульчи.  --
Как-будто чьи-то злобные глаза следят за каждым моим шагом!
     -- Шагай ровнее, -- пробурчал Олег громко. -- Охранители  веси  давно
идут по обе стороны дороги. Трое ломятся справа,  как  пьяные  лоси,  двое
слева в соплях путаются. Видать, хорошие хлеборобы, если по лесу ходить не
умеют... А вот справа один идет хорошо! Побывал на коне и  под  конем,  не
учуять, если бы помощники не сказали, что в плечах  косая  сажень,  доспех
кожаный, сапоги на  лосиной  шкуре,  три  дня  не  мылся,  на  левую  ногу
прихрамывает...
     Справа кусты  затрещали.  Гульча  вздрогнула,  на  дорогу  проломился
могучего вида хмурый мужик. Вода текла с него ручьем, он был действительно
широкоплеч,  в  кожаной  душегрейке,  мокрые  голые  руки  были  чудовищно
толстыми, в буграх мускулов. За плечами у  него  торчал  длинный  лук,  на
поясе  болтался  короткий  меч-акинак.  Мужик  полоснул  по  Олегу   лютым
взглядом, гаркнул во весь голос:
     -- Степашко, Ивашко! Горшки побили, косолапые...
     Из кустов вышли двое молодых парней,  перегородили  дорогу.  Олег  не
двигался. Парни смотрели зло и сконфуженно. Гульча  сидела  на  коне,  как
вбитый в седло столбик, а конь с хрустом объедал листья дерева,  вскидывал
голову, тряс мокрой гривой.
     -- Кто такие? -- бросил мужик грозно.
     -- Странники, -- ответил Олег. --  Я  пещерник,  меня  согнали  дикие
люди. Родню этой девушки убили.
     Мужик смерил недоверчивым взглядом широкие плечи пещерника, остановил
цепкий взгляд на его ожерелье  с  оберегами.  Казалось,  прощупал  глазами
каждую фигурку, взвесил, оценил. Молодые парни уже крутились вокруг лошади
Олега,  уважительно  рассматривали  торчащую  из  ножен  огромную  рукоять
двуручного меча.
     -- Меня зовут Тверд, -- сказал мужик.  --  Идите  в  деревню,  но  не
пытайтесь надуть. Тебе боги нашептали, что я, хоть три дня и не  мылся  --
тут ты угадал, -- с мечом обращаться умею. К тому же стрелы мои бьют  уток
на лету с сотни шагов!
     Олег смолчал, хотя и не знал, как можно мерить в шагах до  летящих  в
небе уток. Они с Гульчей сели на коней, медленно поехали вниз  по  дороге.
Парни взяли под уздцы других коней,  лишь  Тверд  шел  в  стороне,  угрюмо
зыркал из-под мохнатых бровей. Его широкие ладони не удалялись от  рукояти
меча.
     На околице их встретила визжащая детвора. В сторону пришельцев  сразу
полетели камни, палки. Тверд зарычал, как разъяренный медведь,  детвора  с
ликующими воплями разбежалась. Лохматые лютые псы бросались  с  ворчанием,
норовили стащить чужаков с коней.  Олег  дважды  саданул  одного  каблуком
прямо в пасть, Гульча поджала ноги к седлу. Тверд шагал насмешливый,  злые
искры блестели в черных глазах. Крупный пес, распалившись, ухватил его  за
мокрый край душегрейки. Тверд выругался, молниеносно цапнул пса  снизу  за
челюсть, блеснул нож, и пес рухнул на дорогу с перерезанным горлом.
     Псы разом  попятились,  вдруг  так  же  одновременно  набросились  на
смертельно раненного сотоварища. Полетели  клочья,  раздался  визг.  Тверд
криво ухмыльнулся, сунув нож в деревянные ножны, даже не стерев кровь.
     Когда вступили на улицу, из домов первыми  высыпали  женщины.  Мужики
держались спокойнее, но кое-кто держал в руке топор.
     Дома тянулись, сменялись пристройками, сараями, кузнями. Олег  видел,
что их ведут к массивному дому. Бревна в стенах  высохли  и  почернели,  в
окнах блестели тонкие  железные  прутья.  Крыша  была  не  соломенная,  не
гонтовая -- из бревен в два наката. На  толстой  двери  торчали  массивные
петли из железа, в них было заложено полено размером с доброе бревно.
     Тверд объяснил зычно с той же насмешкой в голосе:
     -- Пойманных медведей держим. До праздника, потом под топоры...
     -- Долго нам здесь? -- спросил Олег.
     -- Вождь со старейшинами пируют в соседней веси. Вернутся, решат.
     Олег покосился на Гульчу -- она не поняла зловещего оттенка в  словах
Тверда и двойного смысла слова "решат".
     Парни увели коней, Тверд грубо дернул ножи  с  пояса  Олега,  отобрал
кинжал Гульчи, и двери  за  ним  захлопнулись.  Оба  остались  в  огромной
комнате, свет проникал из двух забранных железными  прутьями  окон.  Стены
были бревенчатые, между щелей свисали лохмы почерневшего мха.
     -- Нам повезло, -- сказал Олег с кривой усмешкой. --  Зимой  было  бы
зябко. Печи нет. Впрочем, зачем медведям?
     Гульча побегала по комнате, ощупывая стены, повернулась. Лицо ее было
белое от страха:
     -- Мы пленники?
     Олег прислушался. По ту сторону  двери  все  еще  пыхтели,  вкладывая
засов в чересчур узкие петли. Затем шаги удалились.
     -- Мы чужаки, -- объяснил Олег мирно. -- Не бойся! Сейчас еще ничего.
Будет намного хуже.
     Успокоив таким образом, он снял мокрую одежду, развесил на  колышках,
торчащих в стене. Гульча с глазами, полными слез, забилась  в  угол.  Олег
подпрыгнул, ухватился за край окна, долго висел на согнутых руках,  что-то
обозревал через решетку.
     Гульча наконец повернула  голову,  смотрела,  поражаясь,  сколько  же
провисит, --  не  паук,  человеку  столько  не  дано.  Пещерник  долго  не
двигался, лишь однажды почесал босыми пятками одна другую -- сапоги  сохли
в углу. Вдруг сказал довольно:
     -- Еду несут... Ого, здесь живут терпимо. Еще как терпимо!
     Он  спрыгнул,  уселся  рядом  с  Гульчей.  Засов   заскрипел,   дверь
распахнулась. Сперва блеснули острия  рогатин  с  широкими  наконечниками,
затем через порог шагнул молодой парнишка. Толкаясь  в  дверях,  ввалились
еще двое отроков --  тащили  стол,  две  лавки,  корзинки  с  едой.  Двери
загородили трое мужиков, поперек себя  шире,  угрожающе  сжимали  в  руках
дротики и топоры.
     Отроки, блестя глазами и посапывая, выкладывали на стол жареных птиц,
каравай хлеба,  заднюю  часть  кабана,  лепешки  с  лесными  ягодами,  два
глиняных глечика -- даже Гульча ощутила сильный запах старого меда.
     Один отрок, засмотревшись на Гульчу с  ее  дикой  красотой,  едва  не
уронил медовые соты -- подхватил другой.  От  двери  раздался  рык,  отрок
спешно выгрузил вареную рыбу в широких листьях, убежал,  не  смея  поднять
глаз.
     Дверь с грохотом  захлопнулась,  снова  загремел  засов,  послышались
пыхтение, ругань. Олег довольно потер ладони:
     -- Неплохо живут. Что за народ, интересно?
     Гульча, воспрянув духом -- если так кормят, то  не  убьют  сразу,  --
сказала язвительно:
     -- Ты, конечно, есть не станешь? Пещерники ведь одними акридами...
     -- Медом и акридами, -- поправил Олег.
     -- Вот-вот!
     Олег с хрустом отломил кабанью ногу,  с  наслаждением  вдохнул  запах
жареного мяса, сдобренного ароматными травами, буркнул:
     -- Мало ли чего ты слышала... Но если настаиваешь, будешь всю  дорогу
ловить мне акрид, женщина.
     Когда они отвалились от  стола,  отдуваясь  и  глядя  друг  на  друга
осоловело, Гульча сказала с облегчением:
     -- Богато живут.
     -- Богатство человека портит, -- сказал он наставительно.
     -- Перестань быть пещерником хоть сейчас!
     Он промолчал, делая вид, что не понял прозрачного намека. Зато понял,
судя по внешнему облику своих тюремщиков, что попали  к  тиверцам.  К  тем
самым, которые едва ли не первыми вышли из Леса,  отделившись  от  невров.
Тивер со своим родом так и остался жить возле Леса, новые веси пошли  одна
от другой часто -- через полверсты-версту, все  такие  же  махонькие,  как
встарь, когда кормились охотой. Землю пахали теперь, как  поляне,  огороды
завели подобно дулебам, но и лесное дело не забывали -- промышляли охотой,
когда в  поле  завершались  работы.  Били  зверя,  рубили  деревья  --  на
коромысла, ведра, ушаты, кадки. Поляне быстро  наловчились  драть  лыко  и
обулись в лапти, но тиверцы, судя по увиденному,  по-прежнему  в  сапогах:
мужики в дубленых, бабы -- в мягких, расшитых бисером. Лапти, правда, есть
в каждой хате -- старик, что с печи не слезает, плетет от скуки,  на  себя
меряет: в гроб принято ложиться в белой рубахе и новых лаптях.
     Не растеряв связи с  Лесом,  тиверцы  остались  такими  же  надежными
охотниками и бойцами, как и их прародители -- невры. Да и в кости  пошире,
ростом выше соседних дулебов, древлян, борщаков, тем более -- дрягвы. Лишь
поляне вровень, но поляне кротки аки голуби, а  тиверцы  всегда  готовы  к
драке, даже дети носятся обвешанные ножами, белок и зайцев бьют настоящими
стрелами. Когда не удается задраться с соседом, тиверцы  со  скуки  бьются
друг с другом, идут стенка на стенку,  весь  на  весь,  конец  деревни  на
другой, а то и правая сторона улицы на левую.
     Олег не успел рассказать Гульче о тиверцах все, что понял,  глядя  из
окна, и что знал раньше, как дверь распахнулась, в  комнату  хлынул  яркий
солнечный свет. Знакомый голос Тверда гаркнул:
     -- Эй, странники! Выходь на солнышко.
     На утоптанной площади лужи от недавнего дождика  исчезли  под  ногами
гудящей толпы -- воинов  с  мечами,  саблями,  копьями,  палицами.  За  их
спинами теснились мужики попроще, но и у  них  на  поясах  висели  ножи  и
короткие мечи, которые Олег все еще звал по старой привычке  акинаками.  И
молодые парни. И бабы.

     ГЛАВА 6

     Посреди площади сидели  на  широкой  скамье  пятеро  крупных  крепких
мужиков. Скамья не  простая:  блистает  яркими  красками,  дубовая  резная
спинка расписана стрелами Перуна, колесами с шестью спицами -- так  всегда
изображают Рода, -- крылатыми конями, грифонами, полканами.
     Заглавным сидел медведистый мужик, борода и волосы  --  серые,  цвета
старого серебра, такие же волосы курчавились и на  широкой  груди;  рубаха
распахнута до пупа, как у молодого парубка, глаза  навыкате,  разбойничьи,
налитые кровью белки с поволокою -- мутные после гулянки. Справа  и  слева
старейшины под стать вождю -- под мостом сидеть бы с кистенем, грабить,  а
не решать судьбы племени. Впрочем,  может  быть,  и  промышляют.  Не  ради
прибыли -- добротно живут -- ради озорства, удали.
     -- Подойди, святой пещерник, -- велел вождь зычным голосом.
     Олег  смиренно  остановился  в  трех  шагах,  опустив  голову.  Вождь
разглядывал в упор, за спиной Олега слышались смешки, перешептывания. Один
из старейшин тяжело поднялся, со  знающим  видом  ощупал  обереги  на  шее
Олега. У него самого болтались обереги  из  камня  и  дерева  --  попроще.
Гульча держалась позади Олега, вызывающе встречала откровенные раздевающие
взгляды молодых парней.
     -- Кто ты и откель будешь?
     -- Меня зовут  Олег,  я  жил  в  пещере.  Пришли  обры,  надругались,
испакостили святое место... Бреду на  север.  Говорят,  там  места  тихие,
годные для раздумий, совета  с  богами  и  своим  сердцем.  А  это  бедная
девушка, которая...
     -- Про нее помолчи, -- прервал вождь. Голос был зычный, не  голос  --
рев. -- Сама ответит. Мы не древляне -- пса выслушаем, ежели заговорит!
     В  толпе  с  готовностью  заржали  здоровые  молодые  голоса.  Не  из
угодливости, как сразу заметил Олег, просто  всех  распирает  здоровье  --
крупные, налитые сытостью, нерастраченной силой. Даже девки одна  в  одну:
дай дубины -- погонят обров вместе с дулебами, не разбирая...
     -- Я Гульча, -- сказала девушка звонким голосом. -- И я...
     Вождь прервал, глаза полезли на лоб:
     -- Нешто я тебя спрашивал? Заткнись, баба. А то найду, чем  заткнуть.
У нас таких не жалуют. Я рек про пса, но нашего пса.  А  с  чужими  у  нас
разговор короток!
     Он  оценивающе  рассматривал  ее  из-под  кустистых  бровей.   Гульча
покраснела от негодования.  Старейшины  негромко  переговаривались  --  их
наглые глаза уже раздели ее и снова неторопливо одели,  измерили  вдоль  и
поперек, оценили в гривнах и беличьих хвостах, теперь все четверо  зевали,
зыркали на длинный, угрюмый сарай. Когда потянуло  ветерком,  Олег  уловил
сильный запах браги.
     -- Ладно, -- сказал вдруг вождь. Он звучно хлопнул ладонью по широкой
коленке. -- Поляне горазды языки чесать, а у  настоящих  мужиков  разговор
короток. Бог велел быть милостивым к сирым и слабым. Это нам  любо,  мы  ж
сами такого бога выбирали! Эй, хлопцы, соберите две седельные сумки.  Кони
накормлены, напоены? Отборного овса мешок в дорогу!  Еды  и  питья  --  на
неделю.  Что  еще?..  Ага,  святому  пещернику  надо  новый  плащ,  старый
поклевали птицы с железными клювами. Бери-бери, вон опять туча с востока!
     Олег молча поклонился. Старейшины с облегчением поднимались с  лавки,
без всякого почтения опередив вождя. Гульча воскликнула, приложив ладони к
сердцу:
     -- Спасибо! Ты щедрый и  великодушный.  Мы  будем  молиться  о  твоем
здравии!
     Вождь поднялся, лавка под  ним  с  облегчением  выпрямилась.  Он  был
одного роста с Олегом, но массивнее, тяжелее. От Гульчи отмахнулся:
     -- Умолкни, баба! Своему здоровью я сам хозяин -- боги  причем?..  Ты
остаешься. Святому пещернику поднадоела, разумеешь? Мы, мужики, по  глазам
понимаем друг дружку.
     Гульча  задохнулась,  словно  ее  ткнули  под  дых.   Остановившимися
глазами, вытаращенными как у совенка, смотрела на Олега. Толпа  раздалась,
отрок протискивался с двумя конями -- вороным и белым.  На  белом  спесиво
красовалось новенькое седло, расшитое  серебром,  так  же  грузно  свисали
седельные сумки. По обе стороны  седла  были  приторочены  двуручный  меч,
колчан со стрелами, пластинчатый лук,  короткое  копье.  Вороной  шел  без
седла, нес объемистые мешки с овсом, едой, там же болтался котел.
     -- Это мой конь! -- взвизгнула Гульча. -- Не отдам! Ни пещернику,  ни
вам, противные рожи!
     Вождь прогудел одобрительно:
     -- Сильная женщина!.. Сам бы взял, так женки бороду выдерут.
     Из толпы, без нужды  распихивая  народ,  выдвинулся  молодой  румяный
парень:
     -- Вождь, дозволь слово молвить! Я возьму.
     Вождь оценивающе оглядел Гульчу с головы до ног:
     -- В жены?.. А что скажет наш волхв?
     -- В жены не даст, -- заторопился парень,  --  а  в  рабыни  можно...
Помнишь, я два раза ходил на умыкание? В первый раз отдал Гордею,  у  него
женка перекинулась, в другой раз утопил, когда боги возжелали жертву...
     В толпе сочувствующе загудели. Вождь вскинул руку, похожую на бревно:
     -- Сам знаю, Масляк старался для отечества. Надо и его  уважить,  раз
он свое, можно сказать уже кровное, отдал. Даже не попробовал. Надо и  его
уважить! Община держится справедливостью! Наша -- в особенности.  Бери  ее
всю, Масляк.
     Парень шагнул к Гульче, рот  растянулся  до  ушей.  Он  был  дебелый,
краснощекий, но не краснорожий, с широкой  грудью  и  длинными  работящими
руками.  На  вздутых  ладонях  желтели  крупные,  как  орехи,  мозоли   от
плотницкого топора -- от боевого вспухают лишь водянки. Гульча  отступила,
вскрикнула в ужасе:
     -- Не пойду!.. Олег, не отдавай!
     Олег сказал убеждающе:
     -- Останься. Племя здесь крепкое, богатое. Люди -- надежные,  смелые.
И парень тебя хороший берет, я вижу.
     Отрок застенчиво передал ему повод, и Олег  приготовился  вскочить  в
седло. Сзади раздался отчаянный женский крик --  Масляк,  глупо  улыбаясь,
тащил за собой Гульчу. Ее хрупкие пальцы утонули в  его  огромной  ладони.
Она упиралась, подошвы вспахивали каблучками  утоптанную  землю,  оставляя
мокрые полосы.
     -- Олег! -- кричала она отчаянно. -- Не отдавай! Ты не просто оставил
меня, как грозился, а отдал в рабыни! В рабыни!
     Олег постоял, держа ладони на прогретом солнцем седле. У  славян  нет
жуткого рабства, как у восточных народов, рабы живут той же жизнью, что  и
все в племени, через год-два они уже полноправные члены общины, а их  дети
могут стать племенными вождями и походными князьями...
     Он вздохнул, с усилием повернулся к вождю, старейшинам:
     -- Отпустите ее со мной.
     Голос прорезал гомон, как острый меч рассекает тонкие  ветки.  Масляк
остановился,  с  недоумением  смотрел  на   пещерника.   Гульча   отчаянно
дергалась, выдирала руку, но Масляк стоял, словно врытый в землю столб,  и
не замечал, что с ним дерутся.
     Вождь  повел  налитыми  кровью  глазами.  Хриплый  голос  был  скорее
удивленным, чем сердитым:
     -- Я  отдал  Масляку...  Но  святых  пещерников  надо  чтить  --  так
завещано. Хочешь взять ее для своих  нужд,  возьми!  Если  Масляк  отдаст,
теперь он хозяин.
     Олег встретился взглядом с Масляком, вздохнул, тяжело побрел обратно.
Воины забегали, подавая толпу назад, образовывая круг.  Старейшины  быстро
опустились на лавку, как куры на насест, -- ее только  оттащили  подальше.
Глаза старейшин и даже вождя начали просветляться --  добрая  драка  лучше
похмелья. Вождь проговорил со странной усмешечкой:
     -- Божий суд!.. Боги зрят правду, ежели не спят и не бегают по бабам.
     Олег остановился в середине круга. Масляк отпустил Гульчу,  пошел  на
пещерника. На круглом лице  было  виноватое  выражение:  пещерник,  святой
человек, как-никак... Он нехотя взмахнул кулаком, метя в грудь. Олег  чуть
сдвинулся, кулак угодил в плечо. В глазах парня мелькнуло удивление: мышцы
святого старца были как гранитный валун.
     Он ударил с размаху, целясь в  голову.  Пещерник  снова  отодвинулся.
Масляк успел увидеть мелькнувшую землю, в лицо с  размаху  ударило  чем-то
твердым, рот забился грязью. Сквозь боль и шум в голове услышал  крики.  С
трудом поднял голову -- на ладони осталась кровь вперемешку с  грязью.  Он
лежал на непросохшей земле, пещерник высился над  ним,  как  гора,  глядел
сверху вниз внимательно и печально. За спиной пещерника народ  подыхал  от
смеха, приседал, хлопал себя по коленям, с гоготом  тыкал  в  его  сторону
корявыми пальцами.
     Масляк  взревел,  вскочил,  ринулся   на   Олега.   Снова   мелькнули
перекошенные лица, земля и небо поменялись, и Масляк  грохнулся  плашмя  о
землю.  Голень  больно  ныла.  Масляк  догадался:  подножка.  Он  вскочил,
бросился со всей дури,  снова  с  размаху  грохнулся,  из  разбитого  носа
брызнули кровавые сопли. Из восторженных воплей  понял,  что  пещерник  не
тронул его и пальцем, отпрыгивал да уворачивался, в  нужное  время  ставил
подножку, однажды дал пинка в зад.
     Поднявшись в очередной раз,  Масляк  пошел  на  противника  медленно,
пожирая горящими от вспыхнувшей ненависти глазами. Кровь заливала сорочку,
передние зубы шатались. Масляк потрогал их  языком,  молча  поклялся  бить
сильно, но с места не двигаться. пещерник даже не запыхался, в их  деревне
так дрался лишь Тверд, но тот побывал в самом  Царьграде,  служил  Кесарю,
воевал в дальних странах!
     Олег принял град ударов  на  локти,  плечи.  В  глазах  парня  горело
бешенство, он с силой выбрасывал огромные кулаки, сопел,  как  разъяренный
бык. Плечо Олега заныло -- Масляк бил сильно. В толпе орали,  свистели,  и
Олег наконец ухватил Масляка за кулак,  дернул,  присел,  и  тяжелое  тело
перелетело через него.
     Вождь досадливо крякнул. Олег видел по сузившимся глазам,  что  вождь
понял -- пещерник  может  сломать  руку  молодому  парню,  но  жалеет,  не
калечит. Масляк поднялся  под  свист  и  вопли,  снова  бросился  и  снова
оказался на земле. В толпе стоял сплошной рев, глаза горели. Олегу на  миг
почудилась огромная арена, во все  стороны  кругами  уходят  ряды,  тысячи
богато одетых зрителей орут, стонут  от  наслаждения,  вытягивают  руки  с
опущенными вниз большими пальцами...
     Масляк всякий раз поднимался -- окровавленный, в разорванной  одежде.
Олег чувствовал раздражение и злость.
     -- Все, -- сказал он громко, обращаясь к Масляку. --  Остановись.  Ты
побежден, понимаешь?
     Масляк надвигался, останавливался, стирал ладонью кровь со  лба,  что
заливала глаза,  слепила.  Он  покачал  головой,  говорить  не  мог,  губы
распухли, как оладьи, горло  посинело,  передние  зубы  лежали  в  красной
грязи.
     Олег повернулся к вождю:
     -- Разве бой не до первой крови?
     Вождь оскалил зубы -- желтые, огромные, крепкие:
     -- Что кровь?.. Кошка царапнет -- тоже кровь. Пока не останется  один
на ногах.
     Олег со злостью повернулся  к  надвигающемуся  на  него  истерзанному
человеку -- лицо было кровавой маской с разводами  грязи.  Кулак  метнулся
вперед, со всей силой ударил в угол нижней челюсти. Масляк еще стоял,  как
малое время стоит срубленное дерево, а Олег пошел к Гульче, крикнул:
     -- Собирайся!
     Сзади тяжело грохнуло. В толпе на этот раз охнул женский голос, воины
и простые мужики молчали. Гульча смотрела на Олега  расширенными  глазами.
Опомнилась, часто-часто закивала, опрометью бросилась к  коням.  Отрок  ей
повод не отдал, выжидающе смотрел на вождя.
     Вождь поднялся, покачался  на  кривых  ногах,  став  еще  похожим  на
медведя. Его глаза налились кровью, в них блистали злые молнии:
     -- Масляка унесите. Цел, не вопи... Святой  пещерник,  ты  не  всегда
молился в пещере, верно?
     -- Пещерниками не рождаются, -- ответил Олег уклончиво.
     -- Видим.  Тебя  недооценили.  Так  что  этот  бой  не  в  счет.  Сам
понимаешь, надо на равных. Чтобы по-честному, верно? Наше племя  стоит  на
справедливости. То был кутенок супротив тебя. Побьешь настоящего мужа, иди
с богом. И бабу бери.
     -- Я готов, -- ответил Олег кротко и потупил глаза.
     Вождь обвел  суровым  взглядом  собравшихся.  Одни  бодро  выпячивали
груди, другие опускали глаза, еще было таких, кто прятался за чужие спины.
Вождь раздраженно засопел. Молчание  тянулось,  наконец  за  спиной  Олега
прогремел густой сильный голос:
     -- Дозволь мне, княже.
     Из толпы выступил суровый гигант -- Тверд. Лицо его  было  темным  от
загара, надбровные дуги выступали вперед, глаза сидели глубоко. Теперь  он
был в душегрейке из грубой кожи, голые плечи блестели,  как  валуны,  руки
были перевиты толстыми жилами. На  запястьях  блестели  булатные  браслеты
русина, и он сразу понимающе оглядел браслеты на руках пещерника. На левой
руке Тверда был каратыгский меч с чуть закругленным острием.
     -- Тверд, -- сказал вождь  предостерегающе,  --  мудрый  волхв  носит
разные обереги.
     -- Вижу, -- отозвался Тверд. Он медленно потащил из ножен другой меч,
вдвое короче, с узким лезвием. -- У меня такой же!
     Олег вернулся к коню за  мечами  --  они  начали  медленно  сходиться
посреди  круга.  Вождь  рявкнул,  велел  сделать  круг  пошире,  никто  не
сдвинулся, и старейшины бросились отпихивать народ,  упираясь  головами  и
плечами.
     Внезапно в круг ворвалась Гульча, ухватила Олега за пояс:
     -- Дай мне нож!
     -- Будем драться вместе? -- спросил он.
     В толпе хохотнули.
     -- Они не возьмут меня живой!
     Олег  вытащил  из  чехла  нож,  отбросил  в  сторону.  Гульча  быстро
подхватила. Да, славяне почти не держат рабов -- кто выживет, того  вскоре
принимают в общину. Но если Масляк помрет, то ее ухватит  этот  опьяненный
кровью велет. Тонкие косточки затрещат, окровавленные пальцы будут  шарить
по ее телу. Еще повезет, если станет забавой только для Тверда и  братьев,
если они есть, -- один мужик, даже тиверец, лучше, чем три  десятка.  Ведь
он может, насытившись, бросить ее молодым парням на потеху, пока  она  еще
не человек -- добыча...
     В толпе  затихли:  двое  бойцов  уже  шли  медленно  по  кругу,  чуть
пригнувшись, присматриваясь друг к другу. Тверд был чуть ниже Олега, но  в
плечах тяжелее -- они казались покатыми под массой  мускулов.  Голые  руки
вздулись, в рыжих волосах прыгали солнечные искорки.  Руки  были  длиннее,
чем у пещерника. Лицо в шрамах, нос расплющен, словно ударом копыта.
     Олег наконец выдернул меч из ножен, в толпе ахнули. Голубоватый булат
блеснул, как холодное пламя. Тверд вытянул руку с  длинным  мечом  вперед.
Мечи звонко цокнулись кончиками, пробуя вес чужого меча, крепость хватки.
     Внезапно  Тверд  прыгнул  вперед,  ударил   наискосок.   Олег   ловко
парировал: Тверд всего лишь  проверял  защиту.  Снова  медленно  пошли  по
кругу, следя за каждым движением друг друга. В  толпе  замерли:  Тверд  --
лучший боец, известный русич, почему так осторожен?..
     Тверд прыгнул, тяжелый меч взвился с легкостью  хворостинки.  Олег  с
трудом отражал удары -- тиверец оказался намного быстрее, чем  можно  было
ожидать от такой бычьей туши. Тверд наступал шаг за шагом, глаза  блестели
холодно, не увлекался, был готов к защите, выпадам, подвохам.
     Мечи сшибались с треском, между волхвом и Твердом  словно  бы  мерцал
занавес из ярких бликов в быстро бегущем ручье. В толпе  ахали,  не  могли
уследить за молниеносными ударами -- мелькали не два меча, а две дюжины!
     Тверд упруго вдруг отпрыгнул, уловил  момент  ответного  выпада.  Щит
поднялся, защищая голову, а  мечом  он  полоснул  внизу,  пытаясь  достать
колени пещерника. Олег едва успел уклониться, поспешно опустил щит, но меч
Тверда блеснул над головой, и Олег упал на спину, перекувырнулся, вскочил,
отражая страшный удар, нацеленный в шею.
     -- Александрийская школа... -- прохрипел  Тверд.  --  Ничо...  русичи
тоже...
     Он насел, обрушивая  такие  тяжелые  удары,  словно  бил  молотом  по
наковальне.  Капли  крови  сорвались  на  грудь,  руки,  в  толпе  азартно
завизжали. Олег отступал, и народ  расступился,  выпуская  его  из  круга.
Тверд усилил натиск, Олег внезапно отшатнулся, страшный удар меча пришелся
по столбу Велеса. Скотьего бога тесали из кондового негниющего  ствола  --
лезвие врубилось глубоко, на всю его ширину, и Олег опустил свои мечи. Его
грудь вздымалась часто, дыхание вырывалось с хрипом.
     Тверд с руганью дергал за рукоять,  от  него  веером  летели  крупные
капли, словно огромный пес отряхивался после купания. Он дважды  оглянулся
в страхе на Олега, тот отдыхал, в спину не бил.
     Красный, злой Тверд с огромным усилием выдрал меч, тут же прыгнул  на
Олега.  Олег  отразил  два  удара,  внезапно  взмахнул  наискось,   Тверда
отбросило. По искаженному лицу Олег понял, что левая рука русича онемела.
     -- Ничо, ничо, -- прохрипел Тверд. Он дышал тяжело, по красному  лицу
струился пот. -- Не боись, я не мясо... А вот ты -- труп!
     Снова заблестело две дюжины мечей. Олег и  Тверд  сходились  грудь  в
грудь, парировали,  делали  выпады,  обомлевшим  зрителям  казались  двумя
водоворотами смерти -- не уследить, слишком все  стремительно  --  тяжелое
дыхание, запах пота, ослепительные искры колят глаза.
     Тверд нанес страшный удар сверху,  тут  же  полоснул  над  землей  по
коленям. Лезвие пропороло кожу штанов, Олег отпрыгнул запоздало -- штанина
повисла, и Олег отступил, шатаясь под градом ударов. Штанина волочилась по
земле, мешала, по голой ноге побежала струйка крови.
     В толпе нарастал гул,  Тверд  оскалил  зубы,  чуя  победу.  Отшвырнув
акинак, перехватил меч обеими руками, пошел рубить справа  и  слева.  Олег
пятился, кровь заливала глаза, сердце  колотилось  часто,  грозя  выломать
ребра. Он тоже отшвырнул малый меч, но двуручным,  лишь  парировал  удары,
все хуже и хуже.  Внезапно  он  отступил  в  сторону,  Тверд  проскочил  с
разбега, но тут же  круто  развернулся.  Яркое  солнце  ударило  в  глаза.
Полуослепленный, он почти не видел,  как  жутко  блеснуло  голубое  лезвие
чужого меча.
     В толпе вскрикнули. Ноги Тверда подломились в коленях,  он  опустился
медленно, словно хотел  прилечь,  но  он  был  мертв  раньше,  чем  голова
коснулась земли.
     Олег дышал тяжело, вяло стер ладонью со лба кровь, голос стал сиплым:
     -- Могучий русич... зазря погиб...
     Вокруг него были не люди -- врытый в землю частокол, а  лица  белели,
как горшки из белой глины. Даже дети не двигались,  смотрели  на  залитого
кровью страшного чужого человека расширенными от ужаса глазами.
     Вождь медленно поднялся, подошел к распростертому Тверду. Под могучим
русичем расплылась огромная лужа крови, темная земля стала багровой.
     -- Он мог бы стать вождем,  --  проговорил  вождь  странным  голосом.
Олегу почудилось облегчение. -- Но богам сверху виднее...
     Олег сквозь кровавый туман ощутил, что его дергают  за  руку.  Гульча
поднялась на цыпочки, тянулась к его лицу с чистой тряпицей:
     -- Наклонись! Надо перевязать.
     -- Не надо, -- прохрипел Олег. -- Остыну, кровь остановится. Перевяжи
ногу...
     Она упала на колени,  быстро  и  умело  перетянула  рану,  сунув  под
тряпицу  лист  подорожника.  Мужики  поволокли  за   руки   Тверда,   ноги
волочились, подкованные сапоги русича оставляли глубокие борозды. Какой-то
парнишка бережно  и  с  усилием  поднял  меч,  понес  его  за  поверженным
богатырем. Посреди круга осталась огромная парующая лужа крови.
     Вождь долго шушукался со старейшинами, поворотив к Олегу широкую, как
холм, спину, наконец повернулся -- злой, насупленный:
     -- Волхв.. Все равно это не по-нашенски. Мы, тиверцы, верим только  в
богов и свои силы. Тверд много скитался по белу свету,  многому  научился,
это и сгубило. Не надо нам заморских  штучек!..  Тебе  бороться  со  мной,
понял? Сила на силу.
     Гульча ахнула, вскочила, как  злая  кошка  --  кулачки  сжаты,  глаза
горят. Олег молча отодвинул  ее  с  дороги.  Вождь  стоял  посреди  круга,
массивный, коротконогий, еще похожий на рассерженного медведя. Грудь была,
как бочка, живот выпирал поверх пояса, а  руки  были  толщиной  с  бревно.
Массивнее и тяжелее Тверда, он напоминал скалу, у которой солнце, ветер  и
дожди сгладили острые края, оставив нетронутой исполинскую глыбу.
     Олег вздохнул поглубже, изгоняя усталость, вытянул руки.  Его  пальцы
наткнулись на ощупывающие пальцы вождя, каждый как топорище толщиной,  сам
сделал выпад, обхватил. Рук едва-едва  хватило,  чтобы  сцепить  на  спине
пальцы. Он задержал дыхание, вождь тоже сдавил, в глазах  Олега  потемнело
-- словно попал между сдвигающимися горами. Задерживая дыхание, он  напряг
мышцы груди. Ребра гнулись, трещали, остро кольнуло болью. Дыхание забивал
мощный запах браги и смрад гнилых зубов.
     Они качались, упершись грудь в грудь. Олег не  видел  ни  оскаленного
лица вождя, ни вытаращенных глаз в толпе. В глазах потемнело, жар бросился
в голову, в ушах звенело. Он напрягал мышцы, сжимал руки  все  сильнее,  в
свою очередь чувствуя, как вождь крушит ему ребра, рвет сухожилия,  ломает
кости...
     Внезапно  услышал  хруст.  На  спину  словно  плеснули   горячим,   а
чудовищные руки, что крушили его тело, ослабли.  Он  сдавил  из  последних
сил, хрустнуло громче. Руки  вождя  медленно  разжимались.  Олег  отпихнул
грузное тело, отступил, высвобождаясь от объятий. Из ноздрей и  раскрытого
рта вождя хлестала, как из лопнувшего бурдюка с  вином,  кровь.  В  голове
Олега гудело, перед глазами стоял кровавый туман. На лбу  открылась  рана,
кровь снова побежала через брови в глаза.
     Вождь грохнулся навзничь, как срубленный дуб-великан. Земля дрогнула,
далеко за заборами залаяли псы. Изо рта вождя все еще бежала темная кровь,
заливая грудь.
     Гульчачак  скользнула  к  Олегу,  просунула  голову  ему  под   руку,
повела-потащила к их коням. Мальчишка, бледный как снег, безропотно  отдал
поводья. Его пальцы дрожали, а глаза были огромные, как плошки.
     Олег с помощью девушки тяжело взобрался  в  седло.  Гульча  торопливо
вскарабкалась на своего вороного, схватила белого коня за повод:
     -- Н-но! Быстрее отсюда!
     Старейшины стояли тесным кругом над вождем, лица  были  потрясенными.
Один наконец поднял голову, глаза были налиты кровью,  точь-в-точь  как  у
покойного вождя:
     -- Пещерник или сам Чернобог! Ты волен покинуть нашу весь.  Но  когда
пересечешь реку -- там кончаются наши земли, -- мы свободны перед  богами.
На тебя начнет охоту всякий, кто пожелает.
     Олег тряхнул головой, в глазах стало светлее. Он  уже  мог  различать
лица.. Тиверцы смотрели со всех сторон с  ужасом,  но  так  смотрят  и  на
огромного секача, лютого медведя-великана. Тем чести затравить,  победить,
раскроить голову лихим ударом, содрать шкуру и повесить на стене!
     -- А если мы не пересечем реку? -- спросил он хрипло.
     Старейшина оглянулся на остальных, голос его стал тверже, обрел нотки
вождя:
     -- В наших землях ты в полной безопасности!..  Порукой  --  боги.  До
самого захода солнца.
     Олег  оглядываться  на  солнце  не  стал.  Тени  удлинились,   начали
сливаться, обещая скорый приход сумерек.
     -- На честных людях белый свет держится, -- пробормотал он, борясь со
слабостью. -- Прощевайте. Не поминайте лихом.
     Позади остались тела двух сильнейших мужей, у Масляка всю жизь  будет
гудеть в ушах, но сказать на прощанье  надо  было  что-то,  и  зря  Гульча
побелела, как его конь. Олег сказал ей хрипло:
     -- Быстро -- на тот берег. Мы уже в седлах, понятно?
     Он послал коня с места в галоп. Сзади тут же загремел частый топот --
тонконогий вороной летел следом, как птица, ему передался страх всадницы.
     Они вылетели за околицу, впереди неожиданно  близко  мелькнула  вода.
Речка обещала быть мелкой, берег понижался медленно. Конь Олега вломился в
камыши, распугивая жаб  и  уток,  промчался,  поднимая  завесу  искрящихся
брызг. Вода достигла брюха коня, потом дно поднялось, по ногам скользнули,
застряв в стременах, мокрые стебли  болотной  травы,  и  кони  бок  о  бок
вынесли на другой берег.
     Олег на скаку оглянулся, охнул от боли в ребрах. Далеко позади  между
домов метались крохотные фигурки, бегом выводили коней, седлали  второпях,
снова врывались в дома, спеша  ухватить  оружие.  Доносились  приглушенные
расстоянием вопли, визг, бешеный лай.
     -- Догонят? -- спросила Гульча в страхе.
     -- Если захватят запасных коней. А они  захватят,  тиверцы  --  народ
богатый, запасливый. Зря ты не осталась.
     -- Они отобрали наших запасных коней! -- крикнула она с негодованием.
     -- Кони не совсем наши, --  напомнил  он,  чувствуя,  как  постепенно
возвращаются силы. -- Мы их нашли, помнишь? Но когда ты  успела  подобрать
эти мечи?
     -- Пока вы давили друг друга в нежных объятиях. Я знала, ты одолеешь!
Вон какой бык, хоть и прикидываешься святошей.
     Голос ее звучал уверенно. Олег поморщился от боли во всем теле. Он во
время схватки вовсе не был так уверен в ее исходе. Скорее, наоборот.
     Над головой проносились суковатые ветки. Дорога сузилась,  наезженная
часть заросла травой, сухой стук копыт  сменился  сочным  хрустом.  Сперва
тянулась сочная трава, затем -- толстый зеленый  мох,  наконец  замелькали
поляны коричневых перепрелых листьев, под ними прогибалось толстое  одеяло
мха.
     Гульча  припала  к  шее  коня,  внезапно  ощутила  себя  маленькой  и
беспомощной среди холодных бескрайних просторов. Здесь  гипербореи,  вдали
от привычного ей мира бурлит незнакомая жизнь, рождаются и гибнут  народы,
возникают новые племена и союзы, где свирепые варвары воюют, создают новые
законы, мораль, этику... Что возникнет в этом бурлящем котле? Спасение или
гибель для цивилизованного мира, для ее богоизбранного народа?  Придут  ли
отсюда, как было предсказано, свирепые Гог и Магог?..
     Олег дважды поворачивал коня -- резко, неожиданно. Обернуть  подковы,
как делают  хитрецы  в  детских  сказках,  --  нелепо.  Голыми  руками  не
обернешь, про это забывают, к тому  же  всегда  сильнее  вдавлен  край,  в
сторону, куда скачешь. Он менял дорогу, чтобы не смогли устроить засаду.
     Солнце опускалось за виднокрай, когда  сзади  послышался  настигающий
топот. Вскоре донесся ликующий злобный вопль -- беглецов  увидели.  Гульча
послала коня вперед, в страхе пытаясь проскользнуть вперед коня пещерника,
но дорога была узкая, деревья стояли стеной, и они неслись между двух стен
-- хищные ветви едва не выбрасывали из седел.
     Вдруг пещерник резко повернулся, Гульча  успела  увидеть  прищуренные
глаза, мимо уха свистнуло, сзади раздался крик. Гульча уткнулась  лицом  в
теплую шею коня и закрыла глаза. Над  головой  вжикнули  еще  три  стрелы,
сзади стук копыт начал слабеть.
     Олег  повернулся  как  раз  в  тот  момент,  чтобы   пригнуться,   --
перегородившая дорогу рогатая ветка едва не проломила ему голову.
     Когда дорога расширилась, Гульча  догнала  пещерника.  В  ее  больших
глазах с удивленно вздернутыми бровями был вопрос.
     -- Самые горячие, -- крикнул Олег, не поворачивая головы.  --  Теперь
догонят те, кто поумнее!
     Солнце скрылось, на землю упали сумерки, и снова раздался настигающий
стук копыт. Олег хмуро усмехнулся: славяне научились подобно степнякам  на
полном скаку перепрыгивать с усталых коней на свежих!..  Впрочем,  славяне
на треть скифы, а те первыми придумали верховую езду,  стремена  и  многие
боевые приемы.
     Мимо Гульчи, что снова оказалась позади, пронеслась стрела,  со  злым
стуком вонзилась в дерево. Олег не оглядывался,  пока  конь  не  вынес  на
широкую поляну. Затем в его руках мелькнул лук,  конь  не  успел  прыгнуть
трижды, как пещерник пустил четыре стрелы. Крик послышался,  едва  исчезла
первая стрела. Потом крик стал многоголосым, и топот оборвался.
     Гульча догнала Олега. Он невесело оскалил зубы:
     -- Остановили и умников... Теперь  черед  осторожных.  Эти  закроются
щитами, навалятся массой. Не остановятся.
     В лесу быстро темнело. Ее лицо  расплывалось  бледным  пятном.  Голос
дрожал, словно тонкая паутина:
     -- Ночью они не погонятся?
     -- Они знают окрестные леса, -- ответил Олег горько, -- а мы нет.
     Конь под Олегом ступал осторожно, наконец остановился вовсе,  впереди
была чернота. Чернота окружала сзади и с боков.  Он  соскочил  на  мшистую
землю, снял обе седельные сумки, меч. Хотел было снять  и  седло,  большую
цену дадут, но передумал -- быть бы живу.
     -- Придется пешком, -- сказал он, -- останавливаться нельзя.
     -- А кони?
     -- Останутся как вира, твой -- за Масляка, мой -- за Тверда.
     Ее сладкий голосок был полон яду:
     -- Ты забыл вождя, святой пещерник! И  стрелами  в  кого-то  случайно
попал.
     -- Тебя красиво обрядили, -- бросил он, -- и  серьги  с  камушками...
Чем не вира?
     -- А я пойду голой?
     -- Лето, -- буркнул он безучастно.
     Он закончил снимать кладь  со  второго  коня,  перегрузил  на  плечи.
Гульча пыталась помочь, тащила всякую мелочь на  свои  узкие  плечики.  Он
чувствовал ее страх и добавил примирительно:
     -- Тебе можно ходить голой. Красоту грешно прятать.
     Гульча с первого шага ударилась лицом о что-то  твердое  и  шершавое,
упала -- за ногу ухватили сучковатые пальцы. Олег шипел, как  рассерженный
смок, торопил. Она ревела втихомолку, измученное тело ныло, хотелось есть,
воздух стал холодным и сырым, как в погребе.
     Внезапно на плечо упала широкая ладонь, голос пещерника шепнул в ухо:
     -- Замри. Даже не думай шелохнуться.
     Она застыла, перед глазами поплыли цветные  пятна.  Где-то  хрустнула
ветка, рядом звонко щелкнуло. В полусотне  шагов  раздался  вскрик,  затем
кто-то застонал протяжно и жалобно. Тетива щелкнула снова, сильные  пальцы
ухватили Гульчу за руку, она  послушно  побежала,  падала,  натыкалась  на
деревья, слезы лились потоками. Иногда надо  было  останавливаться,  тогда
страшно щелкала тетива, и снова бежали через тьму, где за кронами не видно
даже лунного света. Один раз услышала сухой стук, в лицо брызнули  кусочки
коры.
     От одежды остались лохмотья. Пещерник стрелял все реже.  Наконец  они
выскочили на слабо освещенную поляну, волхв отбросил было лук,  огляделся,
тут же подхватил лук и сунул в чехол  за  спину.  Глаза  его  были  дикие,
расширенные:
     -- В низину! Там болото.
     Деревья расступились, в холодном свете луны  впереди  просматривалась
черная и неподвижная, как смола, вода. Олег  вбежал  первым,  разбрызгивая
болотную воду. Гульча пошла пупырышками от ужаса, едва ноги погрузились  в
жидкую грязь по щиколотку, потом по колени. Под ногами тут же зашевелилось
что-то живое.
     Они ломились сквозь осоку, камыши.  Вскрикнула  разбуженная  болотная
птица. Потом бежали по чистой воде,  дно  уходило  из-под  ног.  Гульча  в
страхе остановилась. Олег рассерженно швырнул ее  на  плечо,  побежал,  не
сбавляя шага.
     Вода поднялась ему до плеч, и  Гульча  перестала  требовать  сердитым
шепотом,  чтобы  он  немедленно  отпустил  ее,  ибо  она  сохранила   свой
кинжальчик и не позволит...
     Лунные блики на воде раздробились на тысячи осколков. Впереди выросла
черная стена. Дно медленно поднималось, Олег дышал, как  загнанный  зверь,
но все ускорял шаг. Гульча соскользнула  в  воду,  та  оказалась  до  жути
холодная, передернуло, но она мужественно пошла сама, с  перепугу  обгоняя
Олега.
     На берегу Гульча упала, Олег на  ходу  подхватил,  потащил  в  темную
чащу. Гульча запротестовала:
     -- Там хоть глаз выколи!
     -- А здесь выколют наверняка.
     Она снова натыкалась на деревья, на губах было солоно,  руки  и  ноги
ныли от синяков и царапин. Олег шел  медленно,  но  не  петлял  --  Гульча
всегда видела луну слева, когда той  удавалось  прорваться  сквозь  густые
ветки.
     Иногда они просто  карабкались  наверх,  цепляясь  за  кусты.  Вместо
мокрой земли и толстого мха пошли покатые камни. Однажды под ногами  слабо
блеснул в лунном свете ручеек. Бежал сверху, звенел,  прыгая  с  камня  на
камень. Олег на ходу зачерпнул ладонями, жадно напился.
     Гульча в первую очередь плеснула ледяной воды на разгоряченное  лицо,
ужасаясь тому, как должно быть страшно она выглядит, поспешно смыла кровь,
пот и грязь.

     Рассвет застал их бредущими по берегу. Над рекой было звездное небо с
тусклой луной. Они держались реки поневоле, чтобы видеть, куда ступают  их
ноги. Гульча выбилась из сил, Олег  хмурился,  всматривался  в  зарубки  и
затеси на деревьях, похожие на следы от медвежьих когтей.
     -- Мы в землях рашкинцев, -- сказал он мрачно. --  Самые  свирепые...
Они убивают всех чужестранцев. Приносят в  жертву  своим  жестоким  богам.
Если бы просто убивали!
     Он  не  договорил,  махнул  рукой.  Гульча,  успевшая  в  изнеможении
присесть, пугливо подхватилась, как слепая двинулась  вперед.  Когда  небо
посветлело,  Олег  начал  ее  поторапливать,  он  все  чаще   оглядывался.
Бесполезный лук висел за спиной, колчан  он  потерял  в  лесу.  За  спиной
торчал огромный меч, на поясе все еще висели два ножа.
     -- Погоня? -- спросила Гульча тихо.
     -- Настырные, -- ответил он нехотя. -- Сколько  сил  тратит  человек,
чтобы убить себе подобного! Нет страшнее зверя, чем  человек...  когда  он
зверь.
     Гульча  смолчала,  закусив  губу,  брела,  спотыкаясь,   падала,   ее
подхватывала могучая рука, и Гульча снова брела, почти не видя  дороги.  В
какой-то  момент  услышала  пронзительный  свист.  Пещерник  рядом  с  ней
остановился, покрутил головой. Ответный свист раздался с другой стороны, и
пещерник медленно вытащил меч, встал спиной к дереву.
     -- Отойди подальше, женщина, -- сказал он коротко.
     Гульча бросила руку на свой кинжальчик, огляделась:
     -- Они догнали нас?
     -- Да.
     -- Я думала, что ты все можешь...
     -- У меня был тяжелый мешок, -- напомнил Олег.
     Голубые глаза бесстрастно  осматривали  деревья,  кусты,  завалы.  Он
стоял, расставив ноги, меч холодно блестел в его руке. Гульча нахмурилась,
она не считала себя мешком, сам же недавно  одобрительно  отозвался  о  ее
фигуре, какой она мешок, но вытащила кинжал и стала с ним рядом.
     Из зарослей в сотне шагов слева вышел высокий мужик. Он был в шеломе,
кольчуге, на поясе висел короткий меч. Остановился, хмуро глядя на  Олега,
из-за его спины выдвинулись и  стали  рядом  два  молодых  парня.  В  двух
десятках шагов раздвинулись кусты, блеснули шлемы, один за  другим  начали
выходить тиверцы. Мечи висели на поясах, в руке у каждого был дротик. Трое
держали луки с наложенными на тетивы стрелами. Олег насчитал  восемнадцать
человек, но из кустов появлялись все новые люди, лица их  были  перекошены
злобой.
     Мужик пошел вперед, его ладонь лежала на  рукояти  меча.  Олег  хмуро
наблюдал,  Гульча  мелко  дрожала,  переступала  с  ноги  на  ногу.  Мужик
остановился в двух десятках шагов, крикнул:
     -- Я Тур из племени тиверцев! Тверд был моим братом. Если бы ты знал,
кто за тобой гонится, бежал бы быстрее!
     Олег промолчал, на душе было горько и пусто. Во всем теле  чувствовал
страшную усталость, внезапно  захотелось,  чтобы  все  быстрее  кончилось.
Пусть убьют, срубят голову,  посадят  на  кол,  но  оборвется  эта  тоска,
сжигающая душу.
     Гульча звонко крикнула:
     -- Если ты так храбр, почему не вышел на бой вслед за братом?
     Тур медленно повернул голову, смерил взглядом с головы до ног, словно
удивлялся говорящей козявке.
     -- Вождь решил иначе... Но теперь я здесь, а это меняет дело.
     -- Тогда возьми нас! --  крикнула  Гульча.  Она  угрожающе  взмахнула
кинжальчиком. Тур не усмехнулся, глаза его были жестокими, а лицо  застыло
как вырубленное из камня. Он был даже крупнее Тверда, в нем  чувствовалась
неотесанная звериная сила.
     По  его  знаку  тиверцы  начали  заходить  с  разных  сторон.  На  их
исцарапанных ветками лицах была жгучая  ненависть.  Тур  обернулся,  слыша
шаги за спиной, предупредил громко:
     -- Живыми не брать!.. В схватку не лезть, я  не  хочу  терять  людей.
Убейте их стрелами! Закидайте копьями!
     Мужики приблизились на расстояние броска копья. Олег толкнул  Гульчу,
пытаясь заставить лечь, она ускользнула, словно змейка,  из-под  руки.  Он
видел, как у воинов побелели суставы пальцев, сжимающих древки дротиков.

     ГЛАВА 7

     Внезапно из зарослей прогремел новый голос:
     -- Опустите копья!
     Тур  круто  развернулся,  застыл  с  полуоткрытым  ртом.  Из  кустов,
раздвинув ветви, на них смотрели нацеленные стрелы. Их было много, а затем
из леса стали выходить, минуя стрелков, рыжеволосые  люди  --  коренастые,
массивные, со свирепыми лицами. Они были в кольчугах,  что  опускались  до
колен, на поясах с обоих боков у каждого висело по два меча.
     -- Рашкинцы? -- прошептала Гульча в страхе.
     Олег смолчал. Тур быстро оглянулся на своих воинов, те не  двигались,
замерли, как мыши в норах.  Красноголовые  воины  приближались  не  спеша,
зловещие ухмылочки играли на их крупных лицах, испещренных шрамами.
     Остановились, не доходя до воинов Тура. Один, высокий с волосами, как
красная медь, неторопливо пошел вперед. Его прищуренные  глаза  оценивающе
перескакивали с Олега и Гульчи на Тура.
     -- Что вы делаете в наших землях?
     Тур ответил хмурым голосом, дрожащим от ярости:
     -- Этот чужак убил в моем племени  моего  брата  и  вождя.  Я  должен
отомстить!
     Красноголовый вождь кивнул благосклонно:
     -- Месть -- это  хорошо.  Единственное,  чем  человек  отличается  от
зверя, это святое чувство мести!  Зверь  не  умеет  мстить...  Меня  зовут
Храбр, я -- младший вождь. Я и мои воины будут свидетелями, чтобы все было
по-честному. Ты сам будешь мстить или выставишь замену?
     Олег впервые улыбнулся. Он расправил спину, прямо  посмотрел  Туру  в
глаза. Тот оглянулся  на  своих  воинов.  Они  поспешно  опускали  головы.
Кое-кто отодвигался за чужие спины.
     Рыжеволосый Храбр  непонимающе  огляделся,  его  внимательный  взгляд
задержался на оберегах, что свисали с шеи Олега.
     -- Что случилось? -- потребовал он.
     Олег  впервые  разомкнул   губы,   сказал   медленно,   с   нарочитой
оскорбительной интонацией:
     -- Этот трусливый пес привел с собой целую свору... Он не может стать
лицом к лицу с мужчиной. Пусть скажет, если я не убил  его  брата,  как  и
вождя, в честном бою! Пусть обнажит  свой  меч!  Я  повторяю  перед  лицом
твоим, Храбр, и твоими воинами: это трусливый пес, как и  его  свора!..  Я
готов это доказать на любом оружии.
     Храбр широко улыбнулся, в  серых  глазах  заблистали  искры,  как  на
булате:
     -- Хорошо сказано. Эй, как тебя... Тур, выбирай оружие!
     Олег сказал громко:
     -- А затем я вызываю всех его воинов по очереди.  В  том  порядке,  в
каком захотят сами. Всех его трусливых псов!
     Улыбка Храбра стала  шире.  Среди  его  воинов  пронесся  говор,  они
окружили поляну широким кольцом.  Люди  Тура  сами  оказались  в  ловушке.
Гульча искоса посматривала на Олега, в манере пещерника были  нарочитость,
подчеркнутая готовность к кровавому бою.
     Тур переступил с ноги на ногу,  его  воины  опустили  уже  оружие  на
землю. Тур повернулся к Храбру:
     -- Я не стану с ним драться, он пользуется чарами! Я стою за  честный
бой.
     Его воины громко закричали,  над  головами  взлетели  сжатые  кулаки.
Храбр бросил быстрый взгляд на Олега -- тот стоял спиной  к  дубу,  лезвие
поблескивало под утренними лучами.
     -- По-моему, -- сказал он медленно, -- у этого чужака в руках  совсем
не чары... Эй, Твердозуб!
     Из дальнего ряда воинов вышел  высокий  седой  старик.  У  него  было
темное, как кора, лицо, испещренное глубокими, словно  овраги,  морщинами.
Его плащ трепетал на ветру, на толстом поясе висели рядом с мечом обереги,
рукоять меча блестела, отполированная частым прикосновением.
     Старик кивнул Храбру, выступил  вперед.  Его  зычный  голос  прорезал
напряженное молчание, как треск падающего дерева:
     -- Меня зовут Твердозуб Оберегатель. Я прослежу, чтобы  поединок  был
честным, чтобы чары не мешались. Пусть поразит  меня  Перун,  если  допущу
кривду или мару.
     Олег улыбнулся как можно зловеще, глядя Туру  прямо  в  глаза,  очень
медленно шагнул от дуба. Между ними  было  десяток  шагов,  но  вот  стало
восемь, шесть, пять... Олег начал разводить руки, покачивая мечом,  бросая
искорки света в глаза.
     Тур дернулся, с трудом отрывая взгляд от  приближающегося  пещерника,
попятился. Под ноги попался камень, и он с  размаху  сел  на  задницу,  не
удержался, опрокинулся на спину, задрав ноги.
     Воины Храбра загоготали, засмеялся сам Храбр, даже на  жестоком  лице
волхва появилось подобие усмешки. Тиверцы понурили головы. Храбр  внезапно
прервал смех, рявкнул:
     -- Взять!
     Олег шагнул назад, схватил  Гульчу  и  с  силой  прижал  к  шершавому
стволу. Воины Храбра  прыгнули  на  Тура,  повалили  и  прижали  к  земле,
остальные ринулись на  оцепеневших  тиверцев.  Завязалась  сеча,  зазвенел
металл, послышались крики и стоны.
     Храбр, не обращая внимания на побоище, шагнул через  поляну  к  дубу,
где стоял Олег, сказал сильным мужественным голосом,  в  котором  слышался
звон булата:
     -- Твой колчан пуст... Были твои стрелы с белым пером?
     -- Их было мало,-- ответил Олег.-- Тиверцы ленивы, не могли запасти.
     Храбр широко  улыбнулся,  оценивающе  оглядел  Гульчу.  Она  ответила
дерзким взглядом, кинжал держала  в  правой  руке,  на  левой  --  верхнюю
рубаху, которую она успела снять, готовясь к схватке с тиверцами.
     -- Вы принесли нам удачу,-- сказал Храбр.
     -- Если бы я знал,-- ответил Олег,-- что встречу  вас  здесь,  ее  не
было бы.
     Храбр показал рукой в сторону реки:
     -- На той стороне наши кони. Мы чтим гостей, которых посылает  Перун,
вам будут рады в моем племени!
     Олег чуть чуть склонил голову, его меч  глухо  стукнул,  опускаясь  в
ножны. Гульча недоверчиво оглядела Храбра, спрятала  кинжальчик.  Храбр  с
улыбкой смотрел на нее.
     -- Маленькая, но злая,-- сказал Храбр одобрительно,-- ее  примут  как
гостя--воина. Как поляницу!
     Они втроем перешли  по  мелководью,  отроки  с  готовностью  выбежали
навстречу, ведя коней в поводу. Храбр расхохотался, видя,  как  откровенно
засмотрелись отроки на Гульчу. Он вообще  часто  и  охотно  смеялся,  этот
вождь рашкинцев, блистая ровными белыми зубами.
     Поехали вдоль реки, позади слышались  отдельные  крики  и  затихающий
звон. Двое воинов сурового вида  молча  держались  в  отдалении.  Их  руки
всегда были возле рукоятей мечей, глаза не оставляли  Олега,  но  во  всех
взглядах он не уловил враждебности.
     Весь рашкинцев лежала в зеленой долине, защищенной холмами от ветров.
Олег насчитал тридцать домов, широких, с толстыми стенами, крытых  гонтой.
Тридцать домов охотой не прокормишь, а у земледельцев всегда нрав мягче. В
то же время рашкинцев знали как самых лютых нравом... Свирепые боги? Храбр
подчеркнул, что они чтят  гостей,  которых  шлет  Перун,  бог  воинов,  не
упомянул даже Велесапокровителя странников, Рода, Сварога...  И  Храбр,  и
другие красноголовые смотрят на него желтыми глазами Лиски. Сколько  веков
минуло? Он на миг ощутил приступ боли, Лиска встала перед глазами. Это  ее
и его дети...
     Из домов выходили женщины, дети выглядывали из окон, мужчин  Олег  не
видел все на охоте, в набегах, ушкуйничают, ходят в наемниках в Царьграде,
даже в Багдаде и далеких странах, где только солнце и пески, где не  знают
зимы.

     В огромных просторных палатах Храбр давал пир в честь гостей. Олег  и
Гульча сидели на почетных местах, стол ломился от яств, кубков с  медом  и
пивом, гридни  вереницей  вносили  истекающих  соком  зажаренных  поросят,
лебедей, речную рыбу. Гульча не  знала  славянских  обычаев  насытилась  с
первых же двух блюд, наелась с третьего, с пятого набила  живот  так,  что
стало трудно дышать, но блюда все несли и несли. Гульча  только  провожала
их жалобными глазами, ноздри красивого носа раздувались, а рядом противный
пещерник тихо посмеивался, отщипывая от каждого лакомства по крошке, да  и
то не от каждого, причмокивал...
     Гульча перестала считать на двадцатой смене блюд,  а  их  все  несли:
свиные уши, вымоченные в кислой ежевике, поджаренную  печень  кабанчика  с
лесными грушами, турьи языки  в  муравьином  соку...  Пещерник  постепенно
ожил, начал пробовать основательнее. Гульча не удержалась, отщипнула  чего
то неслыханно сочного, духмяного, с опасением  положила  на  язык,  и  там
сразу растаяло нежно. Она непроизвольно  сглотнула,  чувствуя,  что  живот
вот-вот лопнет. Пещерник ел уже вовсю, чавкал, брал еду руками. Жирный сок
тек по толстым  пальцам,  губы  блестели.  Она  возненавидела  его  --  не
предупредил, теперь вот жрет, а она только смотрит!
     Храбр часто поднимал кубок, пили здравицу  за  воинские  подвиги,  за
Перуна и его воинов. За  столом  было  шумно,  с  Храбром  пировали  самые
свирепые воины и самые отличившиеся.
     В зал зашел воин, на сапогах тина, к мокрой одежде  прилипли  листья.
Оставляя ошметки грязи, он прошел через просторную горницу прямо к  столу,
бросил на стол перед Храбром  связку  стрел.  Храбр  вопросительно  поднял
брови. Воин наклонился к его уху, что то прошептал.
     Храбр выслушал, кивнул воину на дальний конец стола. Олег и Гульча  с
беспокойством посматривали на вождя. Тот  наполнил  кубок,  выпрямился  во
весь рост, кольца на поясе громко звякнули.
     -- Воины Перуна! -- прокричал он зычным голосом. -- Пусть не скажут в
соседних племенах, что мы не учтивы к чужим... Ха ха!.. Вот сегодня святой
пещерник, пробираясь ночью через  лес  со  своей  послушницей,  в  темноте
нечаянно обронил свои стрелы. Наши  воины  полдня  лазали  по  кустам,  но
собрали все до единой! Я возвращаю их святому человеку и  говорю,  что  ни
одну не уронил зря, ха  ха!  Только  двоих  Кабан  успел  застать  живыми,
ха-ха... Возвращаю тебе твои стрелы, святой человек!
     Он потянулся через стол, положил связку перед Олегом. Один из  старых
воинов покачал головой, сказал недоверчиво:
     -- В полной темноте... четырнадцать стрел!.. и два промаха?.. Нам  бы
такие промахи...
     Гульча ответила громким сердитым голосом, который прорезал шум и гам:
     -- А что ты хотел?.. Своими стрелами он бы не промахнулся.  Эти  были
не его, а дураков, которые гнались за нами!
     Храбр внезапно шумно фыркнул в кубок, пиво выплеснулось на  стол.  Он
захлебнулся от смеха:
     -- Стрелы тиверские?.. А хозяину, небось, сломали шею?
     Гульча сказала сердито:
     -- Кому шею, а кому спину!.. нам делать нечего, как запоминать.
     Теперь уже  хохотали  все  воины,  взревывали  от  восторга,  хлопали
ладонями по коленям, стучали рукоятями ножей.  Храбр  хохотал,  запрокинув
голову. В палаты, привлеченные  шумом,  заглянули  повара,  заулыбались  с
облегчением, исчезли.
     Олег сказал смиренно:
     -- У нас важное дело.  И  срочное.  Я  хотел  бы  выехать  завтра  на
рассвете.
     Он украдкой осмотрел суровые лица, испещренные шрамами. В их жестоких
глазах сейчас пляшет смех. Но рашкинцысамые лютые, самые жестокие...
     Храбр сказал успокаивающе:
     --  Святой  пещерник,  только  свистни!..   Ты   принес   нам   удачу
восемнадцать дураков с их мечами, кольчугами, шлемами. На  обменном  торге
за хороший меч дают пять  хороших  коней.  Или  сорок  коров.  Кстати,  мы
захватили их коней тоже у тиверцев кони хорошие!
     Олег кивнул: даже плохая лошадь стоит пять волов,  а  хороший  боевой
конь потянет на целое стадо. Тиверцы славились  конями,  к  тому  же  были
хорошими оружейниками. В погоню за ним  отрядились  в  полном  вооружении,
взяли лучших коней и лучшее оружие, не пожалели. Вот только на  свою  беду
догнали уже на чужой земле.
     Старый воин, что сидел рядом с Гульчей, предложил:
     -- Я подберу настоящие длинные стрелы. Нашенские! Мы  чтим  стрелков,
они тоже угодны Перуну.
     Другой добавил негромко:
     -- Я подберу коней.
     Храбр подмигнул Олегу одобряюще:
     -- Им можно верить, святой волхв. Один лучший стрелок, а другой коней
понимает лучше, чем людей.
     Олег спросил осторожно:
     -- А для моей послушницы?
     Он ощутил, как напряглась девушка,  дыхание  ее  остановилось.  Храбр
отхлебнул из кубка, сыто рыгнул, обнадеживающе пробурчал:
     -- Не знаю. Пусть сама поглядит. Каких коней выберет,  тех  и  отдам.
Одного под седло, троих в запас. Подойдет?
     Олег медленно наклонил голову, пряча радость:
     -- Еще бы! В конях она разбирается. В людях неважно, зато в конях...
     Старый воин довольно взревел, толкнул Гульчу в бок огромным кулаком:
     -- А что люди? Тьфу!.. Вот конида!
     Гульча ответила с вызовом, глядя на Олега:
     -- Конечно, лошади намного  лучше,  чем  некоторые  люди.  Мы  завтра
посмотрим с утра. Седла с потниками?
     -- Есть скифские, меровингские,  каролингские,  но  лучше  нашенские,
переделанные для местных коней. У франков кони мелковаты, у тевтов тяжелы,
вот у тиверцев и рослые, и быстрые, и выносливые!
     Они углубились в детали, Олег  дальше  не  слушал.  Гридни  вереницей
вносили сладкое, Олег все еще пробовал, но перестал указывать на мешок. По
обычаю рашкинцев понравившееся блюдо можно  было  взять  с  собой,  многие
принесли мешки из непромокаемой кожи. Пещернику гридни без его напоминания
складывали не самое лакомое, а пригодное для дальней дороги.
     Лишь за полночь ушел Олег с пира.  Им  постелили  роскошную  постель,
мягкие шкуры и меха лежали в десять  слоев,  подушки  были  из  тончайшего
пуха.
     Похоже, Храбр мало верил в святость пещерника --  второй  постели  не
оказалось вовсе. Гульча скользнула под шкуру первой и замерла в  ожидании,
но пока Олег снимал сапоги, расстегивал пряжки, развешивал по стенам ножи,
пояс, она... заснула, измученная такими событиями дня.
     Проснулась, сразу ощутила стыд и злость на себя, торопливо  протянула
руку рядом еще тепло, но самого пещерника не оказалось.  За  стеной  ржали
кони, слышались голоса. В раскрытое окно светило яркое солнце.
     Храбр сам заботливо проверил мешки, копыта лошадей.  Они  выехали  на
своих конях: Олег  на  огромном  белоснежном  жеребце,  Гульчана  вороном.
Оказывается, тиверцы подобрали их, идя по следу беглецов, привели  в  руки
рашкинцев. В запас Гульче дали двух рослых коней под расшитыми  чепраками,
в изукрашенной узде, а в гриву вплели цветные ленты. Олег косился, хмыкал:
рашкинцы считали ее свирепой поляницей, но не забывали, что  она  красивая
женщина, под которой и конь должен быть красивым.
     Десять воинов сопровождали их до граничных холмов. Когда они остались
позадихолмы и воины, Гульча проговорила тихонько:
     -- Я не верила, что уберемся целыми... Каждый миг чего то опасалась!
     -- Я тоже, -- признался Олег.
     Гульча искоса оглянулась, но рашкинцы уже повернули коней, исчезли за
деревьями.
     -- Хорошо я подыгрывала?
     -- Умница, -- подхватил Олег. -- Искусная притворщица.
     Они поехали молча. Гульчачак косилась на пещерника, стараясь угадать:
похвала или  издевка?  Он  ехал  неподвижный,  суровый,  невозмутимый.  Ей
хотелось залезть к нему вовнутрь,  прочувствовать  его,  понять,  чего  он
хочет, чем живет.
     Олег повернул к девушке  голову,  его  глаза  смотрели  с  симпатией,
понимающе. Гульча вспыхнула:
     -- Все равно ты толстокожий!
     -- Не пришло время тонкошкурых, -- ответил он мрачно. -- Жестокий мир
сотворили боги.
     -- Почему?
     Олег двинул плечами:
     -- Какой сумели. Мы, люди, должны сделать лучше. Нам жить, не богам.
     -- Сумеем?
     Он улыбнулся краешком губ с таким превосходством, что она в очередной
раз возненавидела его.
     -- Он уже намного лучше... Люди сделали.
     -- Тебе виднее, --  сказала  она  язвительно.  --  Ты  видел  времена
похуже. По тебе это хорошо заметно.
     Олег мягко улыбнулся, и девушка готова была его убить за эту улыбку.

     Подъезжая к излучине, он ожидал издалека увидеть тонкую  березку,  ту
самую березку Славена. Отчетливо помнил тот поздний вечер:  Славен  вкопал
ее на этом крутом берегу, тогда  здесь  еще  текла  пересыхающая  речушка,
желтые листья  устилали  землю,  красный  шар  Подателя  Жизни  висел  над
виднокраем, в небе  тянулись  стаи,  уходя  от  наступающей  зимы.  Славен
притоптал землю вокруг березки, отошел на шаг, сказал,  любуясь:  "Древние
рекли, что мужчина должен выполнить три дела: родить сына, построить дом и
посадить дерево. Дерево я посадил, очередь за домом и сыновьями".
     Конь бодро взбежал на косогор, и Олег замер, не веря глазам.  Впереди
шелестела мелкими листочками, насколько хватал глаз, необъятная  березовая
роща. Белые нежные стволы призывно  манили,  обещали  прохладу.  Конь  сам
ускорил бег, и вскоре они нырнули  в  зеленую  рощу.  Воздух  был  чистым,
свежим, дорожная пыль не проникала  в  рощу,  как  бы  ветер  ни  старался
нанести грязи и сора.
     Олег направил скакуна на самую кручу. Они миновали небольшой бурелом,
при виде которого в страхе сжалось сердце, но дальше  деревья  почтительно
расступились: над самой кручей стояло исполинское дерево!  Олег  не  сразу
признал березу, настолько могучим и приземистым был стволберезы такими  не
вырастают, кора потрескалась, бугристое  нутро  вывернулось.  Лишь  вверху
поблескивало белым, а на  обозримом  уровне  кора  была  в  серых  шрамах,
наплывах, буграх. Береза прародительница выросла на  просторе,  потому  не
тянулась вверх,  как  ее  многочисленное  потомство,  а  пошла  в  стороны
толстыми ветвями.
     -- Испослать тебе, Славен, -- произнес Олег негромко. --  Спасибо  за
дом, который ты построил, и за сыновей. Их у тебя намного, чем деревьев.
     Гульча смотрела непонимающе, переводила взгляд то  на  Олега,  то  на
березовую рощу. Олег тронул коня, они миновали  березняк.  Лицо  пещерника
было печальным. Он перехватил взгляд девушки, виновато улыбнулся:
     -- Извини, старческие воспоминания...
     Гульча фыркнула пренебрежительно:
     -- Скажи еще, что помнишь эти березки молодыми!
     Через два дня, проезжая вдоль Днепра, он не утерпел,  сделал  немалый
крюк, они проехали через могучую дубовую рощу. Олег даже растерялся, затем
чутье вывело на обширную поляну,  где  посередине  возвышался  исполинский
дуб. Вандал посадил его еще крохотным прутиком, второй раз Олег видел  его
уже молодым дубком, с того времени в этих краях  не  бывал.  Дуб  Вандала!
Сколько из его желудей выросло молодых могучих дубков? Выстояли, оттеснили
соседние деревья,  несмотря  на  стада  кабанов,  рыскающих  за  желудями,
несмотря на пожары, свирепые ветры,  засухи...  Что  ж,  сыновьям  Вандала
пришлось выстоять еще более нелегкие штормы, грозы и ураганы!
     В полдень Олег дал малый отдых коням, они пообедалив  дорожные  мешки
гостеприимные рашкинцы насовали еды на две  дюжины  едоков.  На  этот  раз
Гульча  с  готовностью  приготовилась  выбирать  и  капризничать,   однако
пещерник строго велел съесть сперва то, что испортится до вечера. Снова  с
набитым животом девушка едва встала, на четвереньках отползла от походного
стола. Олег, откровенно издеваясь, помог ей взобраться на коня.
     Они видели великое множество звериных следов: перебегали  дорогу,  не
страшась, олени, стада свиней. За спиной Олега  торчали  оперенные  стрелы
длинные, с закаленными наконечниками. Даже у Гульчачак  руки  дергались  в
охотничьем азарте. Пещерник же  ехал,  похожий  на  вырезанную  из  дерева
фигуру языческого бога.
     Когда солнце начало опускаться к вершинам  деревьев,  Олег  остановил
коней посреди широкой долины, с удовлетворением огляделся. Деревья  стояли
могучие, надежные, с изогнутыми ветвями.  Сухостоя  много,  от  цветов  на
поляне  идет  хороший  запахнежный,   но   мощный,   здоровый.   Торопливо
прошмыгивают пчелы: на  полянутонко  гудя  от  нетерпения,  а  обратногудя
тяжело, облепленные пыльцой, мохнатые, толстоногие.
     -- Соберешь хворост? -- спросил он.
     Гульча, которая только что собиралась идти  за  хворостом,  мгновенно
возразила:
     -- Лучше расседлаю коней. Костер мужское дело.
     -- Тебе виднее,-- согласился Олег.
     Она посмотрела ему в спину подозрительно:  где  издевка?  Тон  больно
смиренный.
     Сухих сучьев, смолистых и толстых, лежали под  каждым  деревом  целые
кучи. Олег сложил две горки в запас, вытащил из мешка котел и медвежатину.
Потянулся за огнивом, но Гульча еще не сняла  нужный  мешок,  конь  с  ней
игрался, отпрыгивал, игриво  хватал  зубами  за  рукав.  Олег  усмехнулся,
повернулся к кучке хвороста, протянул ладони.
     Тихим голосом  он  сказал  Слово,  и  на  краешке  бересты  вспыхнула
искорка, взвился дымок. Олег  положил  сверху  тонких  щепочек,  подул,  и
красное пламя жадно охватило новую добычу.
     Когда раскрасневшаяся Гульча подошла к костру, на треноге  уже  кипел
котел,  поднимался  вкусный  ароматный  пар.  Пещерник  помешивал  длинной
ложкой, зачерпывал, отхлебывал, добавлял щепотки трав, корешков.  Медом  и
акридами, подумала Гульча мстительно. Пещерник! Такого бугая теми акридами
кормить, которые желуди жрут.
     Очаровательно улыбаясь, девушка подсела к огню. Олег  остро  взглянул
ей в глаза, снял котел с огня.  Гульча  вытащила  из  за  голенища  ложку,
подумала твердо,  что  сегодня  она  обязательно  затащит  этого  угрюмого
пещерника в постель. Цветы пахнут одуряюще, воздух  неподвижен,  на  смену
дневным  цветам  раскрылись  ночные,  а  их  запах   еще   гущеколдовской,
сумасшедший...
     Она сама постелила турью шкуру, сложила веточки ближе, чтобы в случае
нужды бросать  в  огонь  лежа.  Пещерник  некоторое  время  молился  своим
языческим богам, повернувшись на восток, лицо его было  печальным.  Гульча
мгновенно  прониклась  жалостью,  поклялась  себе  быть  с  ним  нежной  и
послушной он так много страдал, судя по его  печальным  глазам,  возможно,
даже из за женщин. Она докажет ему, что не все  женщины  такие,  что  даже
если его обманывали много раз, то все равно не надо зарекаться. Ведь  вера
язычников ничего подобного не запрещает...
     Олег неслышно опустился рядом с нею, лег навзничь,  забросил  могучие
руки за голову. Он не накрылся, и Гульча завороженно засмотрелась на божью
коровку, что  бежала,  часто  перебирая  лапками,  по  его  мощной  груди,
застревая в густых волосах. У нее была красная спинка с  черными  точками.
Коровка трижды  меняла  направление,  останавливалась,  терла  щеточки  на
голове. Гульча извертелась, дважды приподнимала голову, намереваясь как бы
во  сне  положить  ее  на  грудь  пещернику,  но  проклятое  насекомое  не
убиралось, а Гульча не была уверена, что пещерник не возмутится, если  она
прибьет букашку. На Востоке пещерники и  вовсе  метут  перед  собой  землю
вениками, чтобы не раздавить какого нибудь жучка...
     Олег начал проваливаться в сон, как вдруг ощутил  чужое  присутствие.
Чье-то сознание недоброе, враждебное искало его, пыталось  определить  его
стоянку. Он вздрогнул, напрягся, сбрасывая усталое расслабление,  и  чужое
сознание отпрянуло, ударившись о незримый забор,  но  тут  же  возобновило
натиск, уже откровенно ощупывая его мозг, пытаясь сжать в незримом  кулаке
его сердце.
     Он с трудом поднялся на колени, хватая ртом  воздух.  Сердце  стучало
бешено, испуганно. На фоне неба мелькнуло  бледное  лицо  Гульчи.  Это  не
Семеро Тайных. Их  прикосновение  светлое,  легкое.  Сейчас  чувствовалось
свирепое Злонещадное, сильное!
     Встревоженный голос Гульчачак прорвался сквозь стену:
     -- Что то случилось?.. Ты слишком возбужденный какой то... Прими  это
легче. У тебя был большой перерыв, но не волнуйся, все будет хорошо...
     -- Да да, хорошо, -- ответил он сипло, горло повиновалось с трудом.
     -- Я все сделаю, чтобы тебе было хорошо...
     -- Все?.. Поднимайся, быстро!
     Она с готовностью вскочила стройная, юная,  красные  лучи  заходящего
солнца ярко осветили ее  нагую  фигурку,  широко  распахнутые  в  ожидании
глаза. Пухлые губы зовуще приоткрылись.
     -- Быстро на коня, -- велел Олег хрипло. Его шатало,  он  чувствовал,
что его глаза пучит, а лицо само собой перекашивается в гримасе.
     Она удивилась, но послушно бросилась к  пасущимся  неподалеку  коням,
вспрыгнула на своего вороного. Обернувшись, смотрела удивленными  глазами,
но покорно молчала.
     Олег сгреб пожитки, вылил остатки еды, сунул котел в мешок.  Не  было
сил затоптать костер, и он выплеснул на багровые угли обе  баклажки  воды.
Зашипело, взвился белый пар.
     Он забросил мешок на запасного коня, спросил Гульчу:
     -- Так и поедешь? Голой?
     В темных зрачках девушки вспыхнула зеленая искорка:
     -- Ты хочешь... чтобы мы сейчас уехали?
     -- А чего ж тогда ты на коне?
     Она помолчала, ответила тихо:
     -- Я думала, ты знаешь...
     Когда она, одетая и застегнутая на все пряжки,  снова  запрыгнула  на
вороного, Олег сразу пустил коня в галоп. Сумерки  опускались  быстро,  от
деревьев побежали угольно-черные тени, подминая и пожирая траву  и  кусты,
но до наступления полной тьмы он изо всех сил старался убраться как  можно
дальше от опасного места.
     Гульча спросила глухо, не поворачивая к нему головы:
     -- Что случилось? Что за нелепая борьба с самим собой?
     -- Я неверно зажег костер, -- ответил Олег.
     Она покосилась на него, лицо пещерника  было  решительным.  Ее  начал
захлестывать гнев, она проговорила с трудом:
     -- Ты снялся со стоянки... из-за неверно выполненного ритуала?
     -- Я пещерник, -- напомнил он. -- Для меня это важно.
     Они неслись в наступающую ночь. Олег чувствовал холод в  сердце.  Его
знобило. Расплата за  лень!  Разжег  бы  костер  ударом  кремня,  спал  бы
спокойно. А призвал на помощь магию -- его услышали все  волхвы  на  сотни
верст, а сильнейшие из них -- и  на  краю  света.  Сейчас  все,  владеющие
магией, знают, где он находится! В том числе и те, кто люто ненавидит его,
кто следит за ним. Странно! Он был уверен, что врагов у него не осталось.

     ГЛАВА 8

     Уже в полной тьме, когда они скакали под ночными звездами,  а  лунный
свет серебрил высокую траву, Олег увидел вырастающую темную стену,  сказал
напряженно:
     -- Туда, к деревьям! Переночуем под ветками.
     -- Боишься, что на тебя упадет черепаха, как на Сократа? --  спросила
Гульчачак язвительно.
     Он промолчал, и она подумала, устыдившись, что варвар не может  знать
этого славного имени.
     Спешившись на опушке, Олег ввел коней под раскидистые ветви дуба, что
рос в сотне шагов от опушки, расседлал, привязал к мордам торбы  с  овсом.
Гульча уже без понуканий собрала в потемках хворост, всякий  раз  поднимая
визг, когда пальцы в  темноте  хватали  вместо  гладкого  сучка  скользкую
лягушку. Олег разжег огонь двумя могучими ударами кресала по огниву. Когда
костер разгорелся, они долго сидели бок о бок, глядя в меняющееся пламя.
     -- Ты волхв, ставший пещерником, -- медленно сказала Гульча. -- Такие
волхвы достигают великой мощи, мне говорил брат.
     Она впервые после бегства из горящего града  обров  упомянула  брата.
Олег поморщился:
     -- Одни достигают, другие нет... В любом случае, подлое дело --  быть
волхвом.
     Она смотрела с удивлением. Олег сказал терпеливо:
     -- Человек ценит свободу. Идет на любые  муки,  даже  сам  уходит  из
жизни, но добровольно не идет в рабство. Волховство, магия, чародейство --
рабство худшего свойства: рабство духа. Чудеса совершаются по воле  богов,
а  сами  волхвы  не  знают,  как  и  почему.   Любые   обряды   становятся
унизительными, если смысла не знаешь, а повторять надо. Совестливые уходят
сразу. Другие держатся  подольше.  Я  сам,  к  стыду  своему,  продержался
долго...
     Он  замолчал,  его  рука,  помешивающая  угольки,  дрогнула.   Гульча
спросила осторожно:
     -- Но маги... они такие важные! Довольные.
     -- Старший из рабов, который гуляет  с  плетью  над  другими  рабами,
разве не важен? Но даже раб счастливее мага, он  может  показать  кукиш  в
кармане, а маг -- нет. Сила мага в искренности. Он должен  стать  рабом  в
душе своей.
     Она искоса смотрела на гордый профиль:
     -- Люди с совестью добровольно отказались от мощи? Значит, Зло  стало
сильнее.
     Его зубы блеснули в красном свете костра:
     -- Зло вообще сильнее! Оно  примитивнее,  проще.  Ломать  легче,  чем
строить,  верно?  Но  с  каждым  поколением  Добро,  как  ни  удивительно,
становится крепче. Разрушенное восстанавливается, города отстраиваются еще
краше, вырубленные сады цветут снова...
     Она  содрогнулась:  яблоньку  нужно  посадить,  поливать,  ухаживать,
беречь от  морозов,  червей  и  зайцев,  но  потом  кто-то  лишь  взмахнет
секирой... И снова нужно выкорчевывать корень,  посадить  молодой  росток,
поливать, закрывать от диких зверей и  диких  людей,  растить  из  года  в
год... Но на все усилия достаточно одного удара топора.
     -- Не понимаю, -- призналась она искренне. -- Зло сильнее,  но  Добро
потихоньку берет верх?
     -- Думаю, магия идет не от сути богов, а только от Чернобога.  Только
он всеми силами добивается власти над миром сущим: от муравья до богов.  А
Род, наш прабог, любит человека,  потому  влил  в  его  жилы  каплю  своей
огненной крови. Это не дало мощи, лишь прибавило гордости.
     -- Что хорошего в гордости?
     Олег ответил честно:
     -- Пока одни неприятности, согласен. Но без нее я бы уже... почему-то
не смог.  Гордость  говорит,  что  лучше  быть  древоделом,  чем  волхвом.
Древодел -- хозяин своего дела. Наперед знает, как вытесать коромысло, как
срубить хату. И никто из богов не помогает ему, когда  он  берет  топор  и
рубит деревья. Он сам творец. Но самое  важное  --  может  своему  ремеслу
научить любого.
     Она передернула плечиками, возразила:
     -- Я, например, не могу -- у меня руки тонкие.
     -- Врешь, можно научить  даже  тебя.  Дом  не  срубишь,  конечно,  но
собачью будку... Я ныне тот же  древодел.  Ведун,  а  не  маг.  Ведун  сам
ведает, что и почему происходит, и даже -- как.  У  мага  сила  неизмеримо
выше, но это сейчас, сегодня, в эти века. Поколения людей меняются, семена
гордости прорастают  чаще.  Искра  Рода  разгорается!  Когда-то  магов  не
останется на земле -- туда им и дорога!  --  будут  одни  ведуны.  За  эти
дерзкие речи меня отлучили...
     Она не ответила -- давно посапывала, привалившись к его  плечу.  Олег
осторожно уложил ее и укрыл заботливо шкурой.
     Рано утром, едва выехали из леса, Олег насторожился, взял в руки лук.
Гульча притихла, наконец издали донесся негромкий голос. К ним приближался
человек и весело орал похабную песню. Олег перебросил лук за спину, пустил
коня галопом.
     Невзрачный  мужик  брел  неторопливо  по  опушке  леса.  За   плечами
болталась  объемистая  корзинка.  Сквозь  редкую   плетенку   просвечивали
масленые бока  грибов.  Мужик  был  в  драных  лыковых  лаптях,  худой,  с
голодными  глазами,  но  на  веревочном  поясе   висел   длинный   поясной
нож.Человек обернулся, в испуге уставился на приближающихся всадников. Его
рука дернулась к ножу. Олег сказал мирно:
     -- Мы не враги. Только странники. Есть тут поблизости хорошая  дорога
на север?
     Мужик  смерил   их   подозрительным   взглядом,   но   Олег   смотрел
доброжелательно, девушка  была  сама  покорность,  и  он  убрал  ладонь  с
рукоятки ножа, ответил медленно:
     -- На север?.. Это где ж?.. А, куда птахи  прут  весной...  Не-а,  не
ведаю. Мы, тутошние, дальше соседней веси дороги не знаем.
     -- А какая весь лежит в северной стороне?
     Человек  задумался,  поскреб  затылок,  долго  морщил  лоб,   наконец
просиял:
     -- Да наша ж!.. Я там живу. Отсель  прямо  на  север,  хотя  нам  без
разницы, где север, где исчо шо...
     Олег заглянул в корзинку за плечами мужика, присвистнул:
     -- Ого!.. Грибные места. Семья большая?
     -- Какое там, -- отмахнулся мужик. -- Меня  так  и  зовут  --  Горюн.
Семью вырезали проклятые рашкинцы. Набег был. До набега тоже  семья  была,
так сгорели вместе с домом, когда тюринцы напали... Так и пошло: Горюн  да
Горюн. Уж не упомню, как звали раньше, а родителей не спросишь -- сгинули,
когда дрались за этот лес с колупаевцами...
     -- Горюн, -- предложил Олег, -- выведи нас на дорогу, а  я  тебе  дам
серебряную монету. Небось, во всем селе ни одной нету?
     -- У нас не село, а весь, -- оскорбился Горюн. -- В селе князья селят
своих смердов, а мы пока што вольные. Еще деревней  бы  обозвал!..  Ладно,
идите за мной.
     Он пошел прямо через поле, оставив лес за спиной.  Олег  пустил  коня
следом, но ехать было неудобно за неспешно бредущим человеком. К  тому  же
часто виднелись опасные для конских ног норы хомяков и  сусликов,  и  Олег
спрыгнул, пошел рядом с Горюном, держа  повод  в  руке.  Гульча  некоторое
время ехала сзади,  но  любопытство  победило  --  слышала  только  урывки
разговора, и тоже слезла, пошла от Горюна слева.
     Деревья стояли  отдельными  кучками,  лес  редел,  впереди  виднелись
бескрайняя степь и синее небо.  Гульча  споткнулась,  пробурчала  под  нос
заклятие на своем наречии,  но  вдруг  тонко  вскрикнула.  Олег  мгновенно
бросил ладонь на рукоять меча. Горюн выхватил откуда-то из-под одежды нож.
     Прямо из земли торчали костлявые пальцы: белые, выбеленные дождями  и
солнцем кости -- схватили, казалось, Гульчу за лодыжку. В двух шагах лежал
наполовину вросший в землю человеческий череп. В пустых  глазницах  синели
милые волошки, по лепесткам карабкался перепачканный  пыльцой  шмель.  Еще
дальше  белела  куча  человеческих  костей,   похожая   на   развалившуюся
поленницу.
     -- Дальше наши земли, -- пояснил Горюн, -- мы подгорники.
     Олег кивнул на кости:
     -- Подгорники или рашкинцы?
     -- Теперя рази отличишь? Кости у всех одинаковые.
     Лес остался за спинами. Гульча отпрыгивала от  тянущихся  к  ней  рук
мертвецов, но в последний момент замечала под ногами  другие  человеческие
кости, с хрустом давила  черепа  --  рассыпались  на  осколки,  как  битая
посуда, трещали тонкие косточки. Она уже побелела, шла с закушенной губой,
смотрела прямо перед собой, часто вздрагивала.
     Поле впереди  было  словно  покрыто  тающим  снегом,  сквозь  который
прорастала весенняя трава.  Бескрайнее  поле  было  покрыто  человеческими
костями!.. Одежда истлела, оружие унесли  победители,  и  дожди  и  лесные
звери постепенно выгладили кости до нехорошего блеска.
     -- Почему не хоронят? -- поинтересовался Олег. Он не ощутил  в  своем
голосе никаких  чувств,  смертей  вокруг  оказалось  слишком  много,  боль
притупилась.
     -- Сразу после боя... Некому.  Кто  уцелел,  еле  доползает  обратно,
потом... забывается. Когда ярится бой, небо черно  от  воронья.  Из  чужих
краев, мерзота, прилетают! Жиреют на наших бедах так, что летать не могут,
а ведь клюют только глаза. Да-да, одними глазами несметные стаи кормятся!
     Кости хрустели под сапогами, рассыпаясь в пыль. Попадались  и  свежие
-- с остатками одежды, клочьями жил на костях -- недогрызенное сытые звери
оставили жукам да муравьям. Земля под ногами чавкала жирная, темная, всюду
темнели норы насекомых устрашающих размеров.
     -- Похоронить  бы  их,  --  предложил  Олег.  --  Собраться  волхвам,
объявить перемирие. Пращуры страдают без погребения, они сейчас во  власти
злого Ящера!
     Горюн двинул покатыми плечами:
     -- Теперь не разберешь... У нас закапывают, рашкинцы  своих  сжигают.
Кости все одинаковые!  К  тому  ж  работы  на  тыщи  лет,  пусть  даже  на
погребение выйдет стар и млад. Ведь бой идет тыщи лет, тыщи!
     -- Из-за чего?
     Горюн поскреб затылок, переспросил озадаченно:
     -- Из-за чего? Да из-за всего можно драться, рази не  ведаешь?  Из-за
баб, земли, скота, травы... из-за того, что те чужие.
     -- Чужие? Все мы -- дети Руса, внуки Славена, правнуки Скифа!
     Горюн на ходу уныло поскреб за пазухой, скривил худую рожу:
     -- Эт усе байки кощунников.  Такое  наплетут,  что  хоть  сейчас  иди
обниматься со всяким. Чужие -- они чужие.  Их  не  грешно  бить,  грабить,
брать в полон, зничтожать. А хаты -- жечь, ибо -- чужие.
     Гульча  бледнела  все  и,  наконец,  перебежала  на  сторону   Олега,
вцепилась в его руку. Ее пальцы дрожали. Олег все  ускорял  шаг,  стараясь
поскорее пересечь страшное поле. Кости лежали вразброс и  целыми  горками,
черепа с укоризной смотрели вслед странникам пустыми глазницами.
     Горюн повел по краю широченного оврага -- дальний край едва виден, но
странно неглубокого. Ноготки Гульчи вдруг вцепились в руку  Олега  глубже:
овраг был заполнен человеческими костями.
     -- Скоро кончится? -- спросил Олег. Он с беспокойством посматривал на
бледную, как смерть, девушку. -- Сколько еще идти по костям человеческим?
     Горюн посмотрел на небо,  оглянулся  на  оранжевый  шар  солнца,  что
катился все еще вверх по небесной горке:
     -- Ну... дня два-три... Ежели не останавливаться на ночь. А может,  и
больше, я дальше не хаживал. Долго ты, святой волхв, сидел в пещере, ежели
не ведаешь, что в мире творится... Это ж усюду! Кощунники грят, что бьются
поляне, древляне, дряговичи, хорваты, урюпинцы, вятичи,  лютичи,  бодричи,
все-все другие племена и народы.
     -- Брат на брата, -- сказал Олег.
     -- Племя на племя! -- поправил  Горюн.  --  А  ежели  бы  и  брат  на
брата?.. Всяко бывает. Брат хуже чужака бывает.
     Очень нескоро они выбрели на широкую утоптанную дорогу, где могли  бы
разъехаться две телеги, не заезжая колесами на поле белеющих костей.
     Малость погодя открылся вид на маленькую весь из десятка  хаток.  Она
расположилась в излучине речушки, с другой стороны отгородилась  новеньким
высоким  частоколом  и  глубоким  рвом.  Через  ров  были  переброшены  из
свежевыструганных бревен два моста,  а  вблизи  лежали  горелые  бревна  и
жерди.
     Олег уловил настороженный взгляд Горюна, сказал поспешно:
     -- Нам недосуг, пройдем мимо. Возьми монету!
     Он бросил серебряный. Горюн ловко поймал, разжал кулак, ухмыльнулся:
     -- Давно не видел динара... Пипин?
     -- Карл, -- буркнул Олег. -- Будь здоров, Горюн!
     Кони легко пошли наметом,  заскучав  на  бесконечном  поле.  Кости  и
черепа тянулись по обе стороны дороги, но при быстрой скачке  сливались  в
грязно-белое полотно, словно снежное поле усыпал пепел исполинского пожара
по всей славянской земле.

     Они скакали двое суток, останавливались все чаще -- уставали кони. На
третьи сутки не дотянули и до обеда: пришлось коней отпустить на траву,  а
сами легли у костра близ дороги.  Олег  умело  сварил  душистый  отвар  из
местных трав. Гульча пила с удовольствием -- понравился.
     Справа  от  дороги  простиралась  унылая  холмистая   равнина.   Лишь
присмотревшись, можно было понять, что  нынешние  холмы  --  остатки  руин
древних городов: не  то  замков,  не  то  крепостей.  Циклопические  камни
блестели под солнцем, между ними протискивалась зелень,  кое-где  боролись
за место  под  солнцем  кусты,  даже  поднимались  белокорые  березки,  но
древесные  корни  все  еще  не  могли  окончательно  раздвинуть,  обрушить
огромные камни.
     Несмотря на синее небо и яркое  солнце,  над  развалинами  словно  бы
висела незримая тень. Гульча передернула плечиками:
     -- Похоже на кладбище, где бродят тени мертвых!
     Олег поморщился:
     -- Здесь не всегда были руины.
     Ей почудился вызов, она сразу ощетинилась, сказала ядовито:
     -- Конечно, ты волхв, знаешь много. Может быть, даже сам помнишь, что
здесь было?
     Олег мерно отхлебывал обжигающий напиток,  смотрел  поверх  чашки  на
сглаженные ветром и снегами камни, узнал потрескавшийся  фундамент  башни,
что за тысячелетия превращается в обыкновенный каменный холм, и вдруг  как
наяву  увидел  огромный  сверкающий  город:   замки   с   трепещущими   на
остроконечных крышах  прапорцами,  огромные  дома-конюшни  из  обожженного
кирпича,  караван-сараи,  дома  для  купцов,   узрел   огромную   площадь,
вымощенную плитами мрамора, а в середине  --  дворец  владыки  киммеров...
Суетятся люди, тащат огромный котел,  отлитый  из  наконечников  стрел,  а
через странную площадь рассеянно идут трое ошеломленных невров, раскрывают
рты на каждом шагу. Самый  младший  из  них  --  Таргитай  --  то  и  дело
спотыкается, поскальзывается...
     -- Это был Экзампей, -- ответил Олег после долгой паузы. --  Стольный
город... Если память не подводит.
     -- Рашкинцев? Или этих подгорников?
     -- Экзампей был столицей киммеров... Но строили не  киммеры.  Древний
народ, неведомый нам...
     -- А куда делись киммеры?
     -- Растворились среди скифов, те их разбили.
     -- А скифы?
     -- Растворились среди славян, -- ответил  Олег.  Он  сунул  ковшик  в
мешок. -- Пора в путь.
     Дорога змеилась между осевшими глыбами,  многие  уже  превратились  в
обычные  валуны,   кое-где   лишь   угадывался   былой   порядок:   стены,
фундаменты... Иногда приходилось  слезать  и  вести  коней  под  уздцы  --
нынешние племена так и не удосужились за тысячу лет расчистить дорогу хотя
бы для двух коней, идущих в ряд.
     Солнце припекало. Группки деревьев попадались редко, и  когда  далеко
на обрии зачернела полоска, даже кони ожили, чувствуя тень, воду, отдых.
     Олег зачуял влагу задолго до того,  как  впереди  показались  высокие
заросли камыша. Над головами замелькали стрекозы, садились на торчащие уши
коней. Комары  встретили  тучей,  зазвенели.  Гульча  начала  отмахиваться
обеими  руками  от  слепней  и  оводов.  Из   зарослей   осоки   слышалось
встревоженное утиное кряканье.
     Болото открылось сонное,  потянулось  до  самого  леса.  К  воде  вел
хороший спуск, Гульча пустила коня вперед, со  вздохом  облегчения  начала
расстегивать пряжки на одежде. Олег прислушался, внезапно бросил резко:
     -- Назад!
     Гульча коня остановила, но не повернула. Ее  крупные  глаза  смотрели
подозрительно, словно ожидая подвоха: то ли от озера, то ли от  пещерника.
Олег же медленно подъехал к кромке озера, всмотрелся в неподвижную  темную
воду, где  на  поверхности,  как  приклеенные,  застыли  широкие  мясистые
листья. Лягушки сидели в середке  каждого  листика  огромные,  похожие  на
зеленые пирамидки. У всех глаза были  полузакрыты  кожистыми  пленками,  а
животы с чавканьем падали на влажную зелень, с усилием поднимались и снова
освобожденно шлепались на листья.
     Конь осторожно переступил, шагнул к воде. Гульча  отпустила  поводья,
ее конь тоже начал приближаться к краю  воды.  Олегу  показалось,  что  он
уловил движение в темных глубинах,  судорожно  дернул  поводья,  вскрикнул
сорванным голосом:
     -- Атас!
     Его конь присел на круп -- всадник раздирал рот удилами,  --  наконец
повернулся и стрелой понесся от  болота.  Гульчачак  начала  разворачивать
коня, донельзя перепуганная криком всегда такого  бесстрашного  пещерника.
Вода вдруг взбурлила, из глубины со страшным ревом поднялась огромная, как
вывороченный пень, голова:  глаза  --  валуны,  пасть  распахнута,  словно
расщепленное бревно, зубы -- с кинжал, блестят. Конь завизжал, дернулся --
Гульча сломала ногти, пытаясь удержаться, -- скакнул в  сторону.  Огромный
зверь выбросил вперед голову на длинной толстой шее, страшные зубы ударили
друг  о  друга  совсем  рядом  с  омертвевшей  девушкой  --  хорошо,  конь
шарахнулся. Пасть распахнулась снова,  огромные  злобные  глаза  взглянули
прямо в глаза Гульчи. Она похолодела и уже приготовилась умереть, но  конь
завизжал, как придушенный поросенок, ее тряхнуло, и вдруг она  обнаружила,
что лежит на шее бешено скачущего коня, прижимаясь к нему всем телом.
     Потом ее снова едва не выбросило  на  землю:  конь  замер  на  скаку,
словно налетел на стену. В страхе приоткрыла один глаз: пещерник держал за
узду, лицо было мрачным, он часто оглядывался. В  двух-трех  сотнях  шагов
медленно погружалось в темную взбаламученную воду болотное чудище. Крупнее
быка, на спине костяной панцирь,  голова  в  костяных  пластинках,  рогах,
шипах. Зверь выглядел старым, древним, но  огромным  и  несокрушимым,  как
скала. Вода забурлила, из глубины всплыли потревоженные болотные листья --
мокрые, в иле.  Почти  сразу  начали  выныривать  лягушки,  взбирались  на
листья, привычно застывали под лучами заходящего солнца.
     -- Что ты кричал? -- спросила Гульча. -- На каком языке?
     -- Не помню, -- буркнул он. -- В такой момент что угодно закричишь.
     Кони трусили по широкой дуге вокруг болота, держась от воды подальше.
Гульча посматривала искоса, порывалась что-то спрашивать -- она всегда  до
макушки  набита  вопросами,  --  но  Олег  приказывал  знаком  молчать,  с
непроницаемым видом ехал дальше. Последний раз, когда видел такое  чудище,
скифы кричали ему: "Атас, атас!", и он запомнил эти крики, предупреждающие
об опасности, но как ей доступно объяснить, не говоря  правды,  откуда  он
знает язык исчезнувшего народа?
     Недалеко от темной стены леса пересекли следы большого  стада  туров.
Олег посмотрел на отпечатки копыт, траву, усталую спутницу --  решил,  что
безопаснее идти вслед за  стадом.  Вскоре  увидал  облако  пыли,  поднятое
сотнями копыт, понял: три сотни быков с коровами и телятами, больных  нет,
телята послушно держатся в середке стада. Непослушных давно нет, пошли  на
корм волкам. Волки сейчас идут по следу, но теперь от разочарования готовы
броситься друг на друга.
     Их оказалась дюжина  --  матерые,  крепкие,  с  поджатыми  от  голода
животами. Идут третьи сутки за стадом -- Олег прочел по следам  и  запаху,
-- задрали неосторожного теленка, но потеряли собрата -- разъяренная  мать
успела  вонзить  рога,  затем  налетели  осатанелые  быки.  Теперь   волки
рассчитывают, заметил для себя Олег, напасть на брюхатую  корову.  Тяжела,
несет двойню, поранила ногу -- отстала, часто ложится.
     Олег покосился на побледневшую Гульчу. Волки  бежали  совсем  близко,
изредка показывали желтые клыки,  рычали  остерегающе.  С  волками  вскоре
установилось неустойчивое равновесие. На  стадо  напасть  все  же  не  так
рискованно, как на всадников. Кони скачут  быстрее  туров,  к  тому  же  у
крупного человека за плечами торчат стрелы, чьи жала кусают больно...

     Две недели они ехали, не заезжая в веси. Наконец овес был съеден,  на
подножном корму кони отощали, в галоп уже не  рвались  --  брели,  понурив
головы.  Для  себя  и  Гульчи  Олег  бил  стрелами  дичь  --  птицы  часто
вспархивали из-под копыт, дорогу то и дело перебегали жирные зайцы. Однако
соли уже не было,  кончились  приправы.  Гульча  терпела  молча,  но  лицо
вытянулось, глаза ввалились.
     Олег долго присматривался к весям, мимо  которых  двигались,  наконец
заехал в городище, где только теремов было около десятка, а домов лепилось
на крутой горе видимо-невидимо, не считая землянок и хижин. К городищу  со
всех сторон стягивались дороги, а возле пристани колыхалось  на  волнах  с
десяток ладей, кочей, челнов, чаек.
     -- Здесь сбор полюдья, -- объяснил он Гульче. -- Вот те дома содержат
для князя и его дружины.
     -- Я увижу полюдье? -- спросила она с загоревшимися глазами. -- Я так
много слышала про этот странный обычай.
     -- Полюдье бывает только зимой. Зато всегда открыта корчма, по  реке,
как видишь, приплыли гости. Не затеряемся, но  все-таки  внимания  меньше.
Только не задирай нос, а то продам. Вообще-то  зря  не  продал  в  прошлый
раз...
     Ему в самом деле часто давали за нее на удивление хорошую цену. Когда
отказывался -- повышали, ведь для чего везет эту  черненькую,  как  не  на
продажу?  Гульча  злилась,  бледнела  от  ярости,  и  тогда  Олег  всерьез
подумывал оставить ее, продолжить путь одному.
     В городище в самом деле отыскался постоялый двор с корчмой на  первом
поверхе. Олег, устроив коней, вышел во двор. Под глухой стеной  сидели  на
толстых бревнах со снятой корой парни и девки,  а  посередке  Олег  увидел
сухонького старика -- лысина блестит под луной,  седые  волосы  падают  на
плечи, а серебряная борода лихо заткнута за пояс. На коленях старик держал
старинные  гусли.  Скрюченные   пальцы   легко   трогали   струны,   голос
волхва-кощунника оказался неожиданно  густым,  сильным.  Молодежь  просила
рассказать о богах-героях, но старец упорно сворачивал кощуну  на  сказ  о
Начале.
     Олег зашел с торца бревен, прислушался.
     --  Мир  был  совсем  пуст,  --  нараспев  вещал   кощунник   строгим
торжественным голосом, -- в нем ничего не было, даже времени, потому никто
не скажет, сколько вранов или колод прошло, пока появилось Яйцо. Яйцо было
не снесено, а возникло, его создала пустота, снесло Ничто...
     Его  слушали  завороженно.  Олег  ощутил,   что   и   сам   поддается
неторопливой возвышенной речи.
     -- Никто не скажет, сколько просуществовало  Яйцо.  Ведь  даже  время
было внутри...
     -- Даже боги? -- ахнул кто-то.
     -- Даже Род! -- сказал кощунник строго. Он ударил  несколько  раз  по
струнам, заговорил снова: -- Время и весь мир были в  Яйце.  Наконец  Яйцо
раскололось, вышел молодой и сильный Род. Он был прабогом, но сам не  знал
этого. Он остался сидеть в половинке Яйца,  потому  что  ничего  не  было.
Прошли опять враны и колоды лет, но время для бога -- ничто, а нас с  вами
не было. Не знал Род в  пустоте  ни  горя,  ни  радости,  ни  веселья,  ни
печали... Однако за вечность многое может случиться, и Род однажды  словом
разделил мир на свет и тьму.  Удивился,  возрадовался,  решил  испробовать
что-то еще...
     Молодой голос сказал из полутьмы:
     -- А я слыхал, что свет идет не сам по себе, а от солнца!
     Кощунник сердито сдвинул мохнатые брови, возразил сердито:
     -- Долго спишь,  не  видишь  белого  света  самого  по  себе!  Встань
засветло, выйди  на  околицу.  Увидишь,  как  светает  на  виднокрае,  как
отступает злая тьма, как победно надвигается белый свет,  как  славят  его
звери и птахи, как просыпаются пчелки, бегают мураши... Работать  начинаем
при белом свете,  скотину  гоним  на  выпас,  в  поле  выходим!  А  солнце
появляется много погодя, на готовенькое.
     -- Глупое оно аль ленивое?
     Кощунник сердито блеснул глазами:
     -- Старших чтит! Не то что нынешняя  молодежь!  Не  забегает  поперед
белого света, ибо Род сотворил солнце много позже!
     Задорный  голос  пристыженно  умолк.  Кощунник  ударил  по   струнам,
заговорил с подъемом:
     -- Стал Род творить небо и землю, солнце и звезды,  сотворил  луну  и
зверей, реки и горы, моря и степи. На третий день сел  отдохнуть.  Не  все
понравилось, что сотворил, и он стал думать, что делать дальше.
     Неподалеку от Олега парень сказал вполголоса молодой девке:
     -- Сперва натворил, потом задумался! Если бог так делал, то  чего  от
меня батя требует...
     Девка отвечала с сочувствием:
     -- Ну и мир сотворил! Славко, ты бы сделал лучше...
     Кощунник услышал, сверкнул очами, но сказал примирительно:
     -- Род был один, никто не мешал. Даже боги не всемогущи: что сделано,
уже не сотворят несделанным. Поправляй,  улучшай,  но  уничтожить  нельзя.
Призадумался Род и родил себе в помощь Белобога и Чернобога...
     -- Мужик? -- ахнул кто-то.
     На дурня цыкнули, кощунник продолжил:
     --  Взялись  населять  мир  зверьми,  птицами,   рыбами,   гадами   и
насекомыми...
     -- Насекомых пошто?  --  спросил  кто-то,  затем  послышался  звучный
шлепок. -- Насосался, упырь! Лягухам от них радость, так мы и без лягух бы
обошлись...
     Кощунник сказал с язвительной насмешкой:
     -- Не для человека мир творился!  Боги  творили  просто  так,  потому
много всякой дряни. Это уже потом, когда колоды веков  прошли,  а  мир  не
менялся, прискучило все хуже горькой редьки. Тогда престарелый Род  слетел
с Мирового дерева, где сидел в личине  сокола,  и  сотворил  на  удивление
богам невиданного зверя -- человека.  То  был  самый  лютый  зверь,  самый
подлый и хитрый, но зато и самый слабый. Не дал  ему  Род  ни  когтей,  ни
клыков, ни плавников, ни крыльев -- зато дал каплю своей крови!
     Старец оглядел замеревшие в ожидании лица. В  ночном  воздухе  поплыл
печально-торжественный звук туго натянутых струн.
     -- Человек может прожить жизнь, не зная о частичке бога в себе...  Но
может и раздуть ее в  бушующее  пламя,  как  случилось  с  тремя  древними
героями, которые однажды вышли  из  дремучего  Леса  в  мир.  Раньше  жили
по-звериному, копали корни, били зверей камнями и палками...
     Олег увидел Гульчу -- вышла на ночное крыльцо, постояла, всматриваясь
в темень. Могучий голос кощунника и пестрая кучка  молодежи  привлекли  ее
внимание, она быстро сбежала по ступенькам.
     Кощунник говорил с подъемом:
     -- Звали этих героев: Таргитай, Мрак и...
     Гульча была близко, Олег протянул руку из темноты,  внезапно  схватил
ее за плечо. Она дернулась, испуганно ойкнула. Олег  обнял  ее  за  плечи,
сказал прямо в ухо:
     -- Случилось что?
     -- Нет, просто тебя искала, -- ответила  она,  прижимаясь  к  нему  и
одновременно вытягивая шею к старцу. Тот вещал с  вдохновенным  блеском  в
глазах:
     -- Таргитай лучше всех играл на свирели, Мрак  был  лучшим  стрелком,
а...
     Олег сказал Гульче на самое ухо, она даже отпрянула от неожиданности:
     -- Тогда пойдем ужинать и спать. Впереди трудный путь.
     Гульча сказала с неудовольствием:
     -- Но я хочу послушать легенды местных племен!
     -- Твое право, -- ответил Олег невозмутимо. -- Тогда я поеду один.
     Гульча сверкнула глазами, в них  отражались  уже  не  звезды,  а  все
звездное небо. Олег обрадовался, что  она  остается,  но  Гульча  поспешно
повернулась, взбежала по ступеням, опередив пещерника.

     Корчма  была  просторная,  хотя  старая,  даже  древняя,   с   низким
закопченым потолком. Старые балки просели, выпячивались, как  худые  ребра
старой лошади. Деревянный пол вдоль стен  был  вымощен  булыжником  в  два
ряда, в двух очагах взревывало косматое пламя, огороженное  валунами.  Три
пары сапог стояли близ огня, от сырых голенищ валил пар.
     Столов было два десятка, но лишь за  одним  сидели  трое  угрюмолицых
мужчин, между собой почти не разговаривали. На  вошедших  Олега  и  Гульчу
уставились недобрыми, красными глазами.  Пальцы  на  руке  Гульчи  сжались
предостерегающе. Олег лениво двигался по корчме в глубь зала, его  зеленые
глаза невозмутимо глядели перед собой. Он негромко  кашлянул,  прикрывшись
ладонью, и тихо сказал, не отнимая руки:
     -- Ничего не говори... Третий от двери -- чтец по губам.
     Гульча  словно  оказалась  под  ледяным  ливнем  --  похолодела,  шла
покорно, по сторонам не рискнула бросить даже беглый взгляд, страшась, что
выкажет свой ужас.
     Хозяин корчмы выдвинулся из кухни, вытирая руки о передник:
     -- Что хотите?
     -- Поесть, -- сказал Олег коротко. -- И выпить.
     Хозяин смерил критическим взглядом его рваную одежду, сказал грубо:
     -- Хлеб почти свежий -- неделю назад пекли, мясо вчерашнее. И сыр.
     -- Сыр прошлогодний? -- сказал Олег хмуро. --  Неси,  только  быстро,
пока я не начал грызть стол.
     Хозяин не сдвинулся с места.  Олег  вздохнул,  долго  рылся  по  всем
карманам, выудил серебряную монетку, показал и спрятал. Хозяин кивнул:
     -- Сейчас принесу. Садитесь к этим гостям, там есть места.
     Олег ответил медленно, сделав голос почтительным:
     -- Зачем же беспокоить важных людей? Сядем и за грязный стол. Мы люди
маленькие.
     Гульча молча опустилась на лавку, залитую  супом,  с  трудом  отыскав
чистый краешек. Олег шумно сдвинул блюда с объедками, рукавом смахнул лужи
пролитого пива и браги. Гости за дальним  столом  мрачно  посматривали  на
новоприбывших, наконец один внезапно спросил:
     -- Эй, девка! Из каких краев?
     Она вспыхнула, холодно взглянула на гуляку.  У  него  было  массивное
лицо, на  правой  щеке  --  глубокий  шрам,  напоминающий  странный  узор.
Запавшие глаза смотрели жестко, оценивающе. Перед ним стоял ковш с брагой,
но глаза гуляки были трезвыми.
     -- С севера, -- ответила она медленно, -- если  мой  хозяин  позволит
мне ответить самой. Он купил меня там...
     --  Он  позволит,  --  отмахнулся  гуляка.  И  бросил  на   пещерника
оценивающе-пренебрежительный взгляд. -- Где  он  серебряные  монеты  взял?
Зарезал кого?.. А ты северянка?
     -- Родилась на севере, -- ответила она, -- но моих родителей привезли
с юга... или востока... Вместе с другими пленными.
     Второй гуляка, широкий и хмурый, с  двумя  ножами  на  поясе,  бросил
хмуро:
     -- Когда Войдан ходил, наверное.
     Третий, со злым лицом и острыми глазами, хмыкнул скептически:
     -- Войдан пленных не довел, передохли. Это добыча Фродо.
     Второй отвел глаза от Гульчи, возразил с неудовольствием:
     -- Войдан разорил десять городов на востоке,  уничтожил  войска  трех
царей, а пленных набрал столько, что на каждого воина приходилось по  пять
девок и семь ремесленников!  А  Фродо  до  юга  не  добрался  вовсе,  лишь
перехватил два  больших  каравана  невольников...  ха-ха!..  вблизи  наших
земель. Потому и довел в сохранности!
     Третий загоготал, уже забыв о Гульче и оборванном пещернике:
     -- Главное, выиграл! Фродо трудился меньше, выиграл больше. Потому  к
нему и тянутся умелые воины. С ним без добычи не останешься.
     Олег ел торопливо, к браге  не  прикоснулся.  Гульча  едва  прожевала
кусок жесткого, словно подошва, мяса, как пещерник властно сомкнул  пальцы
на ее тонком запястье, вывел из помещения, почти бегом протащил через двор
на темную ночную улицу.
     Она спросила сердито:
     -- Что случилось? Чего ты так боишься?
     Даже в полутьме было видно, как посерело и осунулось лицо:
     -- Не понимаю... Я чувствовал  сильнейшую  угрозу.  Меня  ищут.  Ищут
опытные убийцы. Я -- кому-то угроза?.. Но кому? Какая?
     Гульча с досадой вспомнила оставленное мясо, теперь оно  не  казалось
таким жестким и несвежим.
     -- У тебя есть враги? В этих краях?
     -- Нет, -- ответил он с недоумением. -- Ни в этих, ни в  других...  Я
жил в пещере очень долго. Не сохранилось ни друзей, ни врагов.  Впрочем...
разве кто-то из Совета Тайных решил, что я выдам какую-то важную  тайну...
Но какую? Знать бы самому.
     -- Кто это Совет Тайных?
     Он рассеянно скользнул по ней взглядом:
     -- Могучие маги. Живут сотни лет, некоторые -- тысячи. За такое время
накапливают великую мощь, против которой простой смертный почти бессилен.
     Она сказала сердито:
     -- Это невозможно!
     Он спросил внезапно:
     -- Тебе сколько лет?
     -- Восемнадцать, -- ответила она удивленно.
     Он пристально посмотрел на нее, лицо у него было странное.
     --  Ты  удивительная  женщина,  --  сказал  он  наконец.  --  Уже   в
восемнадцать  лет  знаешь,  что  возможно,  а  что  нет!  Впрочем,   я   в
восемнадцать лет тоже  знал  ответы  на  все  вопросы.  Сомневаться  начал
потом...
     Она покраснела, сказала с тем же упорством,  за  которое  себя  часто
ненавидела:
     -- В моей стране дольше всех жил один очень древний пророк. Он прожил
девятьсот девяносто шесть лет. Но не тысячи, как твои легендарные волхвы!
     Олег насмешливо  сощурил  глаза,  однако  голос  прозвучал  предельно
серьезно:
     -- Видать, твоя страна просто огромная. Намного больше моей.
     Она сжала кулачки, но пещерник смотрел серьезно, даже с  сочувствием.
Она вздохнула:
     -- Ты  очень  странный  человек.  Самый  странный  из  всех,  кого  я
встречала.
     Она подумала, что пещерник сейчас напомнит о ее восемнадцати годах --
ведь он сам объехал или обошел пешком чуть ли не весь белый  свет,  однако
он только кивнул:
     -- Я тоже не встречал более странного. Уже давно.
     Лицо Олега было в тени, ей показалось, что голос его чуть  изменился,
словно мыслью был очень далеко.
     Девушка резко повернула разговор:
     -- Мы долго будем стоять посреди двора?
     Они находились не посреди двора, а в темном углу между хозяйственными
постройками,  откуда  хорошо  были  видны  двор  с  колодцем,   коновязью,
пристройками. Окна на верхнем  этаже  почти  все  были  темными.  Пещерник
пристально  всматривался  в   постоялый   двор,   даже   скользнул   очень
внимательным взглядом по крыше. Голос его был напряженным:
     -- Мы  не  пробудем  здесь  долго.  Сейчас  потихоньку  возвращаемся,
собираем вещи и незаметно уходим.
     Гульча ахнула, усталость обрушилась на нее,  как  лавина.  Она  сразу
ощутила все полученные ею синяки, ушибы и царапины.
     -- Сейчас? На ночь глядя?
     -- Утром не уйдем, -- сказал он невесело. -- Эти трое  еще  не  знают
нас, но за ночь многое  может  измениться,  не  обязательно  к  лучшему...
Впрочем, можешь остаться.
     Он двинулся охотничьим неслышным шагом обратно, умело  скрадываясь  в
тени, ни на миг не выходя на освещенный луной широкий двор.

     ГЛАВА 9

     Когда Олег, нагрузившись  котомками,  спустился  во  двор,  из  ворот
конюшни неслышно выскользнула тоненькая фигурка. За нею в  полосу  лунного
света  выдвинулись  оседланные  кони.  Олег  хмуро  усмехнулся.  Тоненькая
девчушка, гибкая и красивая, как змейка, решила не отставать... Неужто  ею
движет то, что он предполагает или... подозревает?
     -- Я взяла два мешка овса, -- объявила она сердитым голосом.
     -- Это не кража, -- успокоил он. -- За мясо мы переплатили. К тому же
не догрызли полностью. Продаст кому-то еще.
     Олег взял своего коня. Они осторожно повели их по  ночной  улице  под
самыми домами, ступая по мягкой земле, чтобы не разбудить цокотом  подков.
Когда миновали крайнюю хату, даже не хату, а  развалюху  вроде  просторной
собачьей будки, он позволил Гульче взобраться в седло. Вымощенная бревнами
дорога давно кончилась, и они пустили коней вскачь. Утоптанная и укатанная
тысячами  копыт  и  колес  дорога  тускло  блестела  под  падающим  сверху
серебристым лунным светом, по обе стороны почти всюду  была  чернота,  там
колыхались тени, что-то кралось, вытягивало хищные лапы...
     Пещерник  ехал  неподвижный,  погруженный  в  тяжкие  думы.  Лицо   в
призрачном свете казалось вытесанным из  темного  камня,  но  Гульча  всей
душой чувствовала тревогу этого большого сильного человека, разрывалась от
сочувствия и острого желания помочь,  поддержать.  Или  хотя  бы  утешить.
Когда ехали по опушке леса, он часто посматривал на звездное  небо,  щупал
обереги, наконец сказал глухо:
     -- Пора свернуть. В лес.
     Гульча со страхом посмотрела на  темную  стену,  где  часто  мелькали
желтые огоньки. Она отдала бы руку, ногу, голову  на  отсечение,  что  это
горящие глаза волков -- следят за ней и уже  облизываются,  роняют  слюни,
как вдруг одна пара глаз начала раздвигаться,  один  глаз  ушел  вверх,  и
Гульча со слезами счастья поняла, что то брачная пара светлячков. Если  бы
проклятые жуки не разругались, так бы и протряслась всю ночь!
     Она с облегчением въехала вслед за Олегом в темную непроницаемую тень
и сразу услышала далекий заунывный вой.
     -- Там волки, -- сказала она нервно, -- грабители, тати... Почему  не
ехать по дороге?
     Олег предостерегающе поднял руку. Гульча  смутно  видела  движение  в
темноте, послушно умолкла. Пещерник спрыгнул с коня, знаком велел ей сойти
на землю. Она заколебалась, внизу было темно и что-то шуршало, но внезапно
до слуха донесся слабый стук конских копыт. Пещерник гладил  своего  коня,
щупал ноздри, а когда топот приблизился, зажал своему коню  пасть.  Гульча
поспешно спрыгнула, ухватила своего жеребца за  удила,  не  давая  веселым
ржанием приветствовать скачущих в ночи коней.
     Топот раздался вблизи,  и  Гульча  с  замирающим  от  страха  сердцем
поняла, что по дороге, с которой они только что  ушли,  вдогонку  за  ними
промчались трое всадников. Стук копыт быстро отдалился  и  утих,  пещерник
отпустил коня, прислушался, затем его высокая фигура качнулась и пропала в
ночи. Конь так же неслышно ступил следом, словно тоже вступил в  охотничье
братство. Гульча едва успела дотянуть своих коней, страшась  потеряться  в
жутком славянском лесу.
     Пещерник старался идти через поляны -- их освещала  скобка  луны,  но
девушку хватали за стройные ноги все корни, под ней  проваливалась  земля,
словно она весила сто пудов, и  она  по  колени  оказывалась  в  подземных
кладовых барсуков или хомяков; кочки бежали из другого конца  леса,  чтобы
кинуться под ноги, а самые сучковатые ветки,  зеленея  от  зависти,  жадно
щупали одежду, сшитую еще в Царьграде.
     Пот начал  щипать  глаза,  толстые  стволы  как  нарочно  выпрыгивали
навстречу из тьмы в самый  последний  миг  --  нос  распух,  лоб  покрылся
царапинами. Лишь  где-то  под  утро  Олег  остановился,  развел  небольшой
костер. Гульча упала  без  сил,  сильные  руки  пещерника  укрыли  плащом,
заботливо подоткнули с боков. Она начала проваливаться в сон, как вдруг те
же руки -- только почему-то уже не ласковые, а грубые --  потрясли  ее  за
плечи. Громкий голос рявкнул в самое ухо:
     -- Ты поедешь или останешься?
     Небо светлело, но внизу под деревьями  было  еще  черным-черно.  Олег
поднял ее, повел, держа за плечи, к уже оседланным лошадям. Если бы она не
ступала по хрустящим углям, оставшимся от вчерашнего костра, поклялась  бы
всеми заповедями, даже исчезнувшими, что не сомкнула глаз вовсе.
     Они выехали на звенящую под копытами  дорогу  --  другую,  совсем  не
похожую на ту, с которой  свернули  в  жуткий  лес.  Постепенно  светлело,
копыта стучали бодро. Навстречу двигалась зеленая долина --  с  ручьями  и
рощами, на дальнем конце ухоженного поля белело  два  десятка  домиков  --
обмазанные светлой глиной, лишь сараи уныло смотрели  на  мир  стенами  из
серых жердей.
     Дорога спускалась в долину, дальше  шла  через  весь,  сейчас  справа
тянулось  обширное  болото,  слева  вздымался  каменистый  косогор  --  не
объехать. Олег поколебался, наконец пустил коня прямо.  Гульча  завистливо
смотрела на темные безжизненные окна --  люди  еще  спят,  даже  бездомные
бродяги спят!
     Когда последние домики остались позади, Олег прошептал:
     -- Надеюсь, нас не видели.
     -- Думаешь, будут расспрашивать?
     -- Могут, если пойдут и этой дорогой.
     Он смутно удивился, что она так спокойно приняла мысль,  что  за  ним
уже идет охота. И что не особенно удивилась, услышав о Тайных, но додумать
мысль до конца не успел, потому что дальше  дорога  превратилась  в  узкую
тропку над  краем  глубокого  оврага,  впереди  показались  мшистые  кочки
старого болота, а еще дальше угрожающе шумел вековой бор, куда  рискованно
соваться на коне.

     Они ехали мимо весей, сел, деревень и  городищ,  через  земли  мирных
хлебопашцев и свирепых кочевников. Правда, хлебопашцы резали друг друга  с
той же звериной яростью, что и кочевники, но  земли  хлебопашцев  заселены
были гуще, и потому среди землепашцев убитых и покалеченных  было  намного
больше.
     Леса сменялись холмами, долины степями, переправлялись в  пути  через
реки, большие и малые. Малые переходили  вброд  или  переплывали,  большие
одолевали на плотах, уплатив перевозчикам.  Гульча  пробовала  вести  счет
большим рекам и крупным городам, сбилась и махнула рукой.
     Олег хмуро посмеивался, объяснял, что северные соседи  не  зря  зовут
славянские земли Гардарикой -- страной городов.
     -- Скоро Киев, -- сказал  он  однажды.  --  Одолеем  переправу  возле
Боричева взвоза, а там увидим терема,  крепостные  стены,  башни...  Люблю
этот город. Когда-то здесь бродил волхв Андрей, он предрекал, что быть  на
сем месте городу великому, но это всяк знал и без  него  --  место  больно
удобное. Все племена приезжают в Киев на великий торг!
     Все чаще встречали на дорогах тяжело  груженые  телеги.  Везли  битую
дичь, птицу, на одной подводе вяло трепыхался, засыпая,  огромный  сом  --
хвост волочился по земле, загребая пыль и сор. Гнали огромные стада  скота
-- часто приходилось ехать по обочине. Гульча уже сама видела,  что  город
впереди ожидается немаленький, если требуется на прокорм столько мяса.
     Они подъехали к огромной широкой реке уже  поздним  вечером.  Тяжелые
паромы, нагруженные так, что волны заливали дощатый  настил,  подходили  к
дальнему берегу. Олег с досадой махнул рукой:
     -- Опоздали! Придется ночевать.
     Опоздавших набралось несколько сотен, а к утру были  тысячи.  Гульча,
наконец-то выспавшаяся всласть, снова румяная,  как  яблочко,  с  живейшим
интересом рассматривала пестрый народ.
     Здесь были косматые люди в звериных шкурах, в руках --  рогатины,  на
веревочных поясах -- каменные ножи,  рядом  с  ними  ждали  парома  богато
одетые в шелка щеголи, сапожки на высоких каблуках у женщин, тонкое шитье,
серебром и золотом отделаны  ножны  мечей  и  кинжалов,  золотыми  нитками
прошиты рубахи... Одинаково ждут  перевоза  бородатые  и  чисто  выбритые,
беловолосые, как лен, и с волосами черными, словно воронье  крыло,  рыжие,
как лесной пожар, и русые, будто  пепел  костра.  Перед  Гульчей  мелькали
глаза голубые,  зеленые,  карие,  черные,  серые,  фиолетовые,  лиловые...
Молодые и старые, смеющиеся  и  хмурые,  одетые  добротно  и  с  нарочитой
бедностью...
     Когда вдали на реке показалась тяжелая туша парома, здесь  на  берегу
забегали выборные, устанавливая, кому идти за кем по  старшинству.  Первым
на причал вышел русич с  челядью  и  подводами,  ступили  знатные  мужи  и
гридни, загулявшие дружинники, два волхва,  затем  пошли  купцы,  а  когда
Гульча увидела, сколько у них товара, приуныла. Паром не Ноев ковчег, всех
не утащит. Дай Бог, хотя бы в пятую ходку попасть!
     Их взяли уже на вторую ездку. Посудина оказалась  вместительная,  как
княжеский двор: кроме десятка подвод с лошадьми поместились сотни  полторы
народа. Гульчу притиснули к двум степенным важным  купцам,  седобородым  и
осанистым, но  когда  возле  них  оказалась  юная  девица,  оба  подобрали
животики, глаза заблестели, оба шумно задышали, начали прижимать  с  обеих
сторон. Пещерника вблизи не  оказалось  --  добросовестно  помогал  тянуть
толстый пеньковый канат наравне с простыми мужиками.
     Гульча сделала  вид,  что  ничего  не  замечает,  --  пусть  старичье
потешится. Вон женки сидят на тюках товара, толстые, как  копны,  надутые,
будто совы. А мужик, даже с сединой в бороде, -- все  еще  молодой  отрок,
только в другом теле, всегда готовый на дурь, на риск, на приключения.
     Когда паром глухо ударился о разлохмаченные бревна причала,  паромщик
с двумя помощниками быстро закрепили его крючьями и веревками,  перекинули
на берег для телег широкий мостик -- сходни. Олег уже  стоял  на  причале,
нетерпеливо махал Гульче. Она свела коней, а  Олег  вскочил  в  седло,  не
поблагодарив даже -- невежа, варвар! -- и они поспешили  в  город.  Вперед
вырвались, легко обогнав на резвых конях, только княжеские  дружинники  --
без  нужды  нахлестывали  лошадей,  орали,  норовили   стегануть   плетьми
прохожих.
     Городская стена приближалась, вырастала. Гульча  всмотрелась,  ахнула
удивленно:
     -- Каменная?
     Стена была под стать  городу:  взглянешь  --  шапка  свалится.  Камни
торчали дикие, необтесанные, под стеной земля  была  плотной,  утоптанной.
Старая городская стена, как хорошо помнил Олег, была из кондового леса  --
не гниет, не горит, горящие стрелы отскакивают, как от булатного  панциря.
А воткнется какая, так и сгорит, не опалив  бревна.  Но  деревянную  стену
нужно подновлять, следить за ветхими местами.  Олег  помнил  богатую  весь
Славутич вовсе без стены, молодой Кий обнес ее высоким частоколом, и  весь
стала зваться городищем Кия, затем -- городом  Киевом;  сын  Кия,  Рустам,
названный  по  деду,  частокол  заменил  деревянной  стеной  из  продольно
уложенных бревен. Она простояла до кончины младшего внука Кия  --  Тараса,
когда подгнившее дерево было решено заменить, а попросту разметали во  все
стороны, сбросили бревна в Днепр. Пленные  авры,  готы,  хазары  и  савиры
таскали  из  каменоломни  тяжелые  глыбы,  гибли   сотнями,   раздавленные
обвалами, оползнями. Кто пытался бежать,  того  стража  рубила  на  месте,
догоняла калеными стрелами. Окрестные горы  в  те  годы  были  черными  от
воронья, налетевшего даже из чужих стран.
     Каменная стена поднялась, загородив собой золоченые верха  княжеского
терема. Ворота были распахнуты настежь, по  обе  стороны  несли  охрану  в
полном вооружении дружинники,  по  трое  с  каждой  стороны  --  подгоняли
застрявших, разнимали сцепившиеся телеги. Двое младших дружинников  лениво
тыкали длинными копьями в тугие связки сена. Молодой  парень,  пригнувшись
за копной, дурашливо заорал, изображая раненого, но дружинники и бровью не
повели -- на шутников насмотрелись.
     Гульча и Олег спешились, стража бегло осмотрела вьюки,  Олег  уплатил
пошлину, и  они  прошли  в  ворота,  ведя  коней.  Здесь  теснился  народ,
слышались тяжелые удары железа. Пахло мужским потом и конской мочой, среди
столпившегося народа слышались крики -- толпились, вытягивая шеи,  мужики,
мастеровые, бабы, рыбаки. Все с любопытством и жалостью  смотрели  в  одну
сторону.
     В накаленном, как в печи, воздухе  кружилась  сухая  злая  пыль.  Под
высокой  аркой  ворот  была  густая  тень,  и  Олег  не  сразу   различил,
ослепленный ярким  солнцем,  гигантскую  фигуру.  Огромный  велет,  в  два
человеческих  роста,  яростно  вколачивал  в   стену   штырь   --   шляпка
расплющилась от ударов, но молот  бил  со  страшной  силой,  шляпка  штыря
загибалась, словно разросшийся гриб. За спиной велета трепыхались огромные
белые крылья. Толпа ахала при каждом ударе, велет  хрипел,  огромные  узлы
мускулов вздувались, как валуны, из которых когда-то сложили стены. Он был
покрыт потом и  грязью.  Гульча  не  сразу  высмотрела  крупные  блестящие
чешуйки на плечах и пояснице велета. Такие же чешуйки  были  и  на  локтях
великана, блестели они холодно. Гульча впервые видела велета,  но  чешуйки
узнала -- так же играло и переливалось  холодными  искорками  лезвие  меча
пещерника.
     С последним ударом шляпка штыря вмялась, просела  между  глыб  стены.
Теперь оттуда тянулась толстая кованая цепь, наполовину утонувшая в  серой
дорожной пыли.  На  щиколотке  велета  плотно  сидело  широкое  харалужное
кольцо, а цепь соединяла кольцо со штырем.
     Велет отшвырнул молот и повернулся к народу. Молот был  с  наковальню
-- земля под ногами Гульчи дрогнула, глухо охнула. Широченные,  как  мост,
плечи велета блестели, струйки пота сбегали  по  огромному  лицу.  Он  был
обнажен до пояса, широкие  пластины  груди  были  велики  и  мощны,  живот
бугрился мускулами. На плечи падали длинные, как  стебли  зрелой  пшеницы,
волосы, лоб велета перепоясал широкий ремень. На  коричневом  потном  лице
немыслимо ярко горели голубые глаза.
     В толпе крикнули с надрывом:
     -- Потык!.. Дурень, не карай себя так... С кем не бывает!
     Громко всхлипнула баба, заголосили ее соседки.  В  толпе  загомонили,
ропот был жалостливый. Велет развел огромные руки, сказал могучим звенящим
голосом:
     -- Люди моего славного Киева! Отныне  зверь  не  пробежит,  птица  не
пролетит, змея не проползет в ворота неспрошенными!  Клянусь  вам  великой
клятвой -- Отечеством!
     Возле Олега захлюпали носом молодые девки. Мужики глядели  с  угрюмой
жалостью и сочувствием. Кто-то ударил шапкой о земь, заорал:
     -- Михайло! Брось дурить. Крылья-то как? На цепи не разлетаешься!
     Велет улыбнулся,  словно  солнце  выглянуло  из-за  туч,  в  толпе  с
готовностью заулыбались, подались ближе к велету.
     -- Крылья как раз и погубили,  --  ответил  он  голосом  урагана.  --
Слушайте! Будь проклят тот, кто принесет мне  молот,  дабы  разбить  цепь.
Пусть отсохнет язык у того, кто покличет в дальние страны.  Пусть  поразят
боги того, кто поднесет чару вина...
     Его глаза на миг встретились с глазами Олега. Брови велета  удивленно
взлетели, губы дрогнули в  виноватой  улыбке,  он  чуть  наклонил  голову.
Гульча быстро перевела взгляд на  пещерника  --  тот  опустил  глаза,  уже
протискивался сквозь толпу, крепко держа коня за повод.
     Из домов все еще выбегали люди, спешили к воротам. Олег шел посредине
улицы, лицо было печальным. Проезжую часть вымостили  стесанными  бревнами
-- их уложили плотно одно к другому, а вдоль  домов  лежали  втоптанные  в
землю камни. Дома по обе стороны улицы  тянулись  добротные,  высокие,  со
слюдяными окнами. На крыше каждого дома  и  даже  хаты  красовался  конек,
ставни и стены были покрыты искусной резьбой.
     Гульча крепилась долго, наконец спросила сердито:
     -- Он больной? У нас только больных сажают на цепь.
     -- Больной, -- ответил Олег.
     -- Безумен?
     -- Болен любовью к городу. Это Михайло  Потык  --  большая  птица.  В
колыбели задавил медведя,  потому  нарекли  Михайлой,  а  потыками  поляне
кличут больших птиц. Это велет, один из сыновей Велеса.
     -- Велес... это кто?
     -- Старый бог, -- буркнул Олег. -- Очень старый.

     Ворота постоялого двора были  распахнуты  настежь.  Туда  въезжали  и
выезжали  на  подводах,  запряженных  смирными  лошаденками   и   горячими
восточными аргамаками, лихо  врывались  дружинники  на  крупных  конях  --
звякающие,  увешанные  железом  панцирей,  доспехов,  оружия.   Двор   был
заставлен  подводами,  боевые  кони  отмахивались  от  назойливых  мух   у
коновязи, от кузни бегом вели крупного храпящего жеребца.  Пахло  потом  и
навозом. Через двор торопилась баба с ведрами на коромысле. В сарае возник
и сразу оборвался пронзительный визг свиньи, запахло паленой шерстью.
     На пороге их встретил приземистый мужичок с раскосыми глазами.  Чисто
выбритая голова блестела от пота, заплывшие  глазки  быстро  и  оценивающе
ощупали  запыленную  одежду  Олега  и  Гульчи,  вывернули  их  карманы   и
пересчитали монеты. В руках у него  был  огромный  широкий  нож.  Вытер  о
засаленный передник, буркнул, перехватив взгляд Олега:
     -- Помогаю поварам. Есть комната  на  чердаке.  Скоро  освобождается.
Голубятня, а не комната, но народу что-то набежало...  На  следующее  лето
пристрою еще теремок, будет просторнее.
     -- Возьмем голубятню. У нас четыре коня, останемся на два-три дня.
     -- Два человека, четыре коня, -- сказал  хозяин  медленно.  --  Коням
даем отборный  овес  --  много  уродило,  воду  носят  из  колодца...  Это
обойдется в гривну.
     Гульча  ахнула,  подозрительно  оглянулась  на   распахнутые   ворота
конюшни:
     -- Я сперва погляжу, как здесь содержат коней!
     Дробно стуча по деревянным  ступенькам,  выбежал  белоголовый  отрок.
Заученно схватил поводья, бегом повел  к  конюшне.  Гульча  с  независимым
видом пошла следом. Хозяин проводил ее прищуренным глазом, развел руками:
     -- Поляница?.. Тогда понятно. Пусть посмотрит.
     Когда Гульча показалась в  воротах  снова,  Олег  понял,  что  стойла
чистые, вода свежая, ясли с отборным овсом или  пшеницей,  а  за  лошадьми
смотрят не хуже, чем за людьми. Впрочем, коней везде ценят.
     Она кивнула издали, Олег выложил на широкую  ладонь  хозяина  гривну.
Тот  уронил  в  щель  передника,  обернулся,  что-то  крикнул.  Из  дверей
высунулась молоденькая девчушка, копия белоголового отрока.
     -- Тато, постоялец наверху собирается!
     -- Убери за ним, -- бросил хозяин. -- Полы вымой, постель  замени.  А
вы, гости дорогие, сперва пообедайте, у меня хорошая корчма. Мужичье  дичь
привозит еще теплую, а свиней сами режем. Колодец во дворе, вода студеная.
     Олег повернулся в сторону колодца, а хозяин, что-то вспомнив,  звонко
хлопнул себя по лбу, словно прибил комара с летучую мышь размером.
     -- Медвежатина жарится, живую рыбу привезли. Вам в сковородке или  на
вертелах?
     -- На угольях, -- ответил Олег.
     Он отвел Гульчу к колодцу,  и  они  долго  и  с  наслаждением  мылись
холодной водой. Рядом  топтались  кони,  шумно  цедили  воду  из  длинного
корыта. Подошел хмурый худой мужик, зачерпнул пару ведер, вылил в  корыто.
Гульча фыркала, плескала себе за ворот, сладострастно выгибала  спину  как
кошка, которую гладят и чешут.
     Уже освеженные, будто бы  даже  отдохнувшие,  они  перешагнули  порог
корчмы. В трапезной, как сразу отметил Олег, каждый ел за  троих,  пил  за
пятерых, шумел за дюжину. За широкими  столами  тесно,  доски  ломятся  от
жареного, пареного, печеного. В проходах между  лавками  сбиваются  с  ног
двое отроков, разносят еду  и  питье.  За  уставленными  столами  теснятся
прокаленные солнцем и ветрами мужики -- рожи разбойничьи, глаза дерзкие. У
хлеборобов облик другой, а  это  --  изгои,  дружинники,  беглые,  варяги,
ушкуйники и прочие ловцы удачи, каких  всегда  в  изобилии  рождает  белый
свет.
     За дощатой перегородкой -- поварня, туда таскали воду, но помимо  нее
четыре широкие  жаровни  стояли  еще  и  вдоль  стен.  Там  под  неусыпным
присмотром гостей на  ивовых  прутьях  жарилась,  истекая  соком,  молодая
медвежатина. Пахло мясом,  луком,  чесноком  и  острыми  лесными  травами.
Отроки, рыская с подносами по трапезной, на  ходу  переворачивали  прутья,
капли жира срывались  на  темно-красные  спекшиеся  комья,  шипело,  вверх
вметывались злые багровые огоньки.
     Пока Олег с Гульчей пробирались между столами, он старался  выглядеть
угрожающим -- в таких местах даже самый смирный мужик почему-то  стремится
обязательно  влезть  в  драку,  зацепить  соседей,  покуражиться.   Кто-то
удивленно присвистнул им вслед:
     -- Поляница?
     Другой голос пьяно посоветовал:
     -- Прикуси язык. С незнакомцами не борись!
     -- Так она ж вся лучиночная! А ноги-то, ноги!... У меня нос толще.
     Гульча остановилась, повернулась. На нее смотрели двое  мужиков,  оба
широкогрудые, при коротких мечах, рожи дерзкие. Один тут  же  благоразумно
уронил голову, второй  таращил  глаза,  глупо  улыбался.  Гульча  медленно
опустила пальцы на рукоять кинжала, ее темные глаза хищно сузились.  Мужик
продолжал смотреть на нее, но  в  лице  появилась  неуверенность,  челюсть
отвисла. Гульча шагнула к столу, ее верхняя губа  приподнялась,  показывая
острые белые зубы. Мужик побледнел, поспешно уставился в миску.
     Олег, выбрав стол, похлопал одного по плечу,  предлагая  потесниться.
Тот немедленно повернул голову, сразу наливаясь  кровью,  тряхнул  плечом.
Олег сжал пальцы, в плече  хрустнуло.  Мужик  ойкнул,  в  глазах  метнулся
страх. За столом умолкли, лохматые головы повернулись к Олегу. Один  повел
руку к поясу.
     -- Я лишь прошу подвинуться, -- объяснил Олег.
     Мужик поспешно поднялся -- рука висела, как сломанная ветвь, пальцами
другой он щупал плечо. Олег  опустился  на  его  место,  остальные  нехотя
сдвинулись, и Гульча села рядом. Олег ловил  на  себе  изучающие  взгляды.
Одет чисто, благообразно, на груди обереги -- знак волхва-пещерника,  лицо
возвышенное, одухотворенное,  как  у  волхва  сызмальства,  однако  он  на
полголовы выше соседей, плечи в косую сажень, а на могучих руках ни  капли
жира! Впрочем, одни волхвы служат Апии, другие -- Велесу,  но  есть  среди
них и служители Перуна.
     Перед Олегом и Гульчачак появилось на столе по миске парующего борща.
Отрок вытащил из нагрудного кармана деревянные ложки. Посмотрел застенчиво
на Гульчу, вспыхнул, как маков цвет, поспешно заменил ей простую ложку  на
расписную. Когда он ушел -- с явной неохотой,  --  Гульча  оглядела  ложку
подозрительно, тщательно вытерла о свою одежду.
     -- Что случилось с Потыком? -- спросил Олег соседей по столу.
     Молчали, лишь один проворчал нехотя:
     -- Потык -- наш герой, сын Города... Да враг  сумел  найти  стежку...
Пришли друзья, похвалялись богатством, что захватили  в  дальних  странах,
угостили заморским вином. Ушел Потык с ними к соседнему князю,  гулял  три
дня и три ночи. А в город ночью пробрались савиры.
     -- Раньше не нападали, что ли?
     -- В городе привыкли, что Михайла завсегда на воротах. Так  привыкли,
что хоть и знали про его отлучку... Великий разор  учинили  вороги!  Много
крови пролили. Девок в полон, старых и малых порубили.
     Изгой свирепого вида,  что  сидел  напротив,  зло  хлопнул  чарой  по
дубовой крышке стола:
     -- Тяжкую виру платит своей совести! Эх, Михайло  Потык  --  красивая
птица...
     Олег ел неспеша, осматривался -- пусть девчушка вымоет полы.  Хоть  и
голубятня, но по всему видно, что постоялый двор чистый.  Семья  у  мужика
немалая, всех к делу приставил. Сам торк или берендей --  рожа  больно  не
наша, но жену взял прямо Снегурочку, иначе откуда такие белоголовые  дети?
Разве что по старой загадке: у Ноя было три сына: Сим, Хам и Яфет. Кто был
их отец? Ответ: Тавр -- киевский кузнец.
     Комната оказалась на чердаке, как и обещал хозяин, -- стоять во  весь
рост можно только посередке, где над головой идет главная  балка,  от  нее
крыша покато опускается, смыкаясь с полом. Подниматься нужно по  лестнице,
поднимая ляду -- широкую квадратную крышку  с  вдавленным  в  пол  кольцом
вместо ручки.
     Олег захлопнул за собой ляду, притоптал кольцо, чтобы не спотыкаться.
     -- Узнаю хозяйственных полян! Говорят, где пройдет один полянин, двум
иудеям делать нечего.
     Она остро взглянула ему в  глаза,  вспыхнула,  но  с  великим  трудом
удержалась, хотя глаза метали черные молнии, а в воздухе мгновенно запахло
грозой.
     -- Я в это не верю, -- ответила она очень сдержанным голосом.
     Единственное окошко было широкое,  через  него  виднелись  чешуйчатые
крыши,  похожие  на  спины  растолстевших  смоков.  Слева  выступает  край
постоялого двора, слышно, как неумолчно бухает молот, сквозь ветхую  крышу
кузни полыхает багровое пламя, поднимает сизый дым.  Олег  потянул  носом,
пахло железной окалиной -- коваль выжигал из железа сырь.
     Бедно одетый, но увешанный оружием, как священное  дерево  оберегами,
худой мужичонка потащил через двор лошаденку. Под ногами у  него  греблись
куры,  расклевывали  еще  теплые  конские  каштаны,  с  истошными  криками
разбегались в последний момент, хлопая  крыльями  и  обязательно  стараясь
перебежать дорогу перед лошадью.
     Гульча брезгливо копнула носком сапога ворох  старых  шкур,  услышала
смешок пещерника. Она нахмурилась, села  и  решительно  начала  стаскивать
сапоги.
     -- Жалкое племя, -- пробурчала она. -- Подвижника на цепь. Ну,  пусть
сам себя на цепь -- какая разница?
     -- Разница большая, -- сказал он насмешливо. -- Очень...
     -- Все равно, -- сказала она упрямо, -- мне его жаль!
     Он лег, разбросал усталое тело на мягких шкурах. Ему тоже  было  жаль
этого  нестареющего  крылатого  богатыря.  Потык  был  на  особинку  среди
нелюдимых сыновей Велеса -- веселый, крылатый,  охотно  покидающий  родной
Лес ради приключений в других  странах.  Далеко  заносили  его  крылья!  У
многих народов остались легенды о крылатом богатыре. По возвращении  Потык
все так же славно служил Городу: поднимался в воздух  при  виде  орла  или
слишком крупного ворона, который мог быть злым колдуном... Но сколько было
великих богатырей в славянской земле?  Как  песка--  на  берегах  рек.  Не
упомнить, да кто старается? Воинские подвиги -- обычное дело, всяк горазд.
Это другим народам в диковинку. Славяне чтят именно духовный подвиг.
     Вообще слово подвиг применяется лишь к тем, кто сумел победить зло  в
себе, принес мир людям, сумел смирить свой гордый нрав,  не  хвататься  за
меч при каждом случае... И подвижниками зовутся не силачи, убившие  многих
врагов, великанов,  драконов,  волшебников,  а  подвигшие  людей  на  мир,
счастье, ласку к ближнему...
     Он чувствовал, что засыпает, на  грани  сна  начали  плавать  светлые
пятна, потом медленно высветился странный щит: заостренный  книзу,  яркий,
блестящий. На красном радостном поле щита стоял человек в  белой  хламиде.
За спиной у него были большие белые крылья, в руке ярко  блестел  огненный
меч. Сердце Олега радостно стукнуло, он спросил шепотом, еще не веря себе:
     -- Это... Потык?
     Далекий голос ответил медленно, с паузами, но Олег  слышал  все,  это
был его голос, собственный, только не житейский, а вещий:
     -- Не похож?.. Мир будет другим... Исчезнут смоки,  змеи,  василиски,
грифоны, аримаспы, придут другие чудища -- неведомые. Город будет  другим,
все другое, но слава останется, имя останется...  останется  имя  и  слава
Михайлы Потыка -- вечного защитника бессмертного Города!
     В этот момент его толкнули, видение померкло во тьме. Гульча потрясла
за плечо:
     -- Что с тобой?.. У тебя был глупо раскрыт рот и вытаращены глаза!
     -- Я храпел? -- спросил Олег.
     -- Нет, но...
     -- Женщина, не тряси меня, если не храплю и тебя не  беспокою.  Иначе
продам первому встречному или обменяю на пряжку, которую ты все  никак  не
соберешься пришить!

     ГЛАВА 10

     Когда он  проснулся,  освеженный  коротким  полуденным  сном,  Гульча
сидела возле окна надутая, как  совенок,  держа  палец  во  рту.  Губы  ее
распухли,  в  глазах  блестели  слезы.  На  коленях  лежал  широкий   пояс
пещерника, пряжка была  пришита  дратвой  --  толстыми  суровыми  нитками.
Ладони Гульчи были в смоле -- пропускала через  нее  дратву,  просмоленные
нитки дольше выдержат, не порвутся в сырую погоду.
     Чувствуя себя виноватым, Олег быстро оделся, сказал бодро:
     -- Спустимся поесть?
     Она покачала головой. Запруда в глазах  не  выдержала  напора,  слезы
хлынули двумя ручейками. Олег взял ее за руку, заставил вытащить палец  --
распухший, исколотый, капли  крови  тут  же  начали  выступать  крохотными
точками.
     -- Теперь распухнет, загниет, -- объявил Олег. -- Придется  отрезать.
Потом всю руку...
     Она всхлипнула, бросила ремень ему под  ноги.  Олег  поднял,  обернул
вокруг пояса, с удовольствием застегнул пряжку. Прошелся,  надувая  живот,
пробуя крепость шва, сказал веселым голосом:
     -- Терпимо. Ладно, продавать пока не буду! Пойдем поедим.
     -- Не хочу, -- всхлипнула она. -- Все ругаешься, ругаешься...
     -- Еще и бить буду, -- пообещал он.
     Гульчачак размазывала кулачками слезы, а он  уже  тащил  ее  вниз  по
лестнице. Корчма была в  самом  низу,  а  по  дороге  через  поверхи  Олег
насмотрелся на купцов и знатных мужей, которые занимали комнаты  почище  и
получше.
     По дороге  Гульча,  все  еще  сердясь,  отказывалась  идти,  пока  не
посмотрит на своих коней. Олег не спорил -- надо давать женщине одерживать
верх в мелочах. Так, говорят,  старые  волхвы  лютых  ведьм  превращали  в
горлиц.
     Кони с хрустом жевали овес, ясли были полные, вода  --  свежая.  Олег
полагал, что Гульча удовольствуется и  они  пойдут  в  трапезную,  но  она
неожиданно вывела своего вороного, заявила:
     --  Хочу  осмотреть  город.  Мы,  миссионеры,   интересуемся   каждым
племенем!
     -- Опасно, -- предостерег Олег.  --  Здесь  много  заморских  купцов,
народ к ним привык, но для киевлян ты -- баба в штанах и на коне. Это диво
большее, чем смок.
     --  Меня  называли  поляницей.  Значит,  здесь  знают  женщин-воинов,
амазонок. У меня быстрый конь, острый кинжал. Я не выгляжу слабой, верно?
     Олег посмотрел на нее долгим взглядом, кивнул:
     -- Как знаешь. Я завтра-послезавтра еду дальше.
     -- Я это учту, -- ответила девушка высокомерно.
     Конь пошел игриво боком, она подобрала поводья,  вихрем  вылетела  за
ворота. На улице кто-то заорал возмущенно, далее Олег услышал лишь дробный
стук копыт.
     Он задумчиво  покачал  головой,  отправился  в  корчму.  Народу  было
меньше, соберутся к вечеру,  и  он  поел  быстро,  без  помех,  разговоров
интересных не услышал.  Все  еще  в  задумчиво-потерянном  состоянии  духа
вернулся на чердак, долго раскладывал обереги, гадал так и эдак, но ничего
путного не выходило, один оберег опровергал другой.

     Быстро наступил вечер, Гульчи все не было. Олег, начиная тревожиться,
подошел к окну, пытаясь высмотреть одинокую всадницу. На  соседних  крышах
дрались  вороны,  к  ним  подбирался,  прижимаясь  брюхом  к  выструганным
деревянным  черепицам,  тощий  кот.  Небо  темнело,  бледный   серп   луны
постепенно наливался зловещим блеском.
     Олег собрался зажечь лучину, светильника на чердаке не оказалось, как
вдруг услышал далекий скрип внизу. Он оставил огниво, быстро бросил  шкуры
поверх меча, сел на лавку.
     Ляда поднялась, снизу донеслись мужские голоса,  пахнуло  кухней.  На
чердак по-хозяйски неторопливо вылез крупный человек с лохматой бородой, в
поношенной одежде. На широком поясе висел короткий нож.
     -- Не возражаешь, если войдем? -- спросил он зычно.
     -- Возражаю, -- ответил Олег, руки он держал на коленях.
     Человек смерил Олега насмешливо-презрительным взглядом, крикнул вниз,
придерживая ляду:
     -- Хлопцы, он возражает!
     Из  проема  поднялись  еще  двое.   Первый   напоминал   медведя   --
коротконогий, толстый, двигался медленно, переваливаясь  на  каждом  шагу.
Второй  был,  как  хорек:  с  дергающимся  носом,  быстрый  в   движениях,
беспокойно озирающийся. Губы у него были, как у мертвеца, лицо бледное,  с
желтизной. Он пинком захлопнул ляду, встал сверху, держа ладони на  поясе,
где висели длинный нож и акинак.
     Лохматобородый  оглядел  Олега,  спросил  внезапно,  словно  выпустил
стрелу:
     -- Ты чего приехал?
     -- Киев -- вольный город, -- ответил  Олег  негромко.  --  Я  пошлину
уплатил.
     Лохматобородый сказал предостерегающе:
     -- Хлопец, не будь слишком умным.
     -- Я в городе пробуду пару дней. Пока отдохнут кони.
     Мужик почесал лоб, снова оглядел Олега с головы до  ног.  Волосы  его
прилипли ко лбу, блестели капли пота.
     -- А потом?
     -- Вы кого-то ищете? Это мое дело, куда и к кому ехать.
     Бледный, похожий на хорька, сказал быстрым сухим голосом:
     -- Хлопцы, он напрашивается на добрую трепку.
     Лохматый поворотился к Олегу, пробасил:
     -- Слыхал? Напрашивается?
     Олег  смолчал,  его  внимательные  зеленые   глаза   скрестились   со
странно-желтыми бледного. Тот устал ломать его взглядом, прошипел зло:
     -- Ты слышал? Или прочистить ухи?
     Медведистый, дотоле молчавший, прогудел  густым  голосом,  в  котором
слышалось жужжание пчелиного роя на солнцепеке:
     -- Не горячись, Данусь! Не горячись...
     -- Пусть  надувается,  --  сказал  ему  Олег  мирно.  --  Кого  такое
испугает?
     Бледный тут же выхватил нож, медведь будто ждал -- мгновенно обхватил
огромными лапищами:
     -- Не  спеши,  не  спеши...  Эй,  хлопец!  У  нас  не  больно  жалуют
гонористых. Завтра утром чтоб и духу твоего здесь не было. Понял?
     Не  дожидаясь  ответа,  он  нагнулся,  поднял  ляду.   Первым   полез
коротконогий, медведистый кивнул бледному. Тот покачал головой:
     -- Лезь ты. Мне надо сказать ему пару слов.
     Медведистый хмыкнул, сказал предостерегающе:
     -- Не горячись... Кто горячится, долго не живет. Мы свою часть работы
сделали, чего тебе еще?
     -- Иди ты... -- ответил бледный злобно. -- Я  приду  скоро.  Ждите  в
корчме.
     Когда ляда за медведистым захлопнулась, бледный,  не  сводя  с  Олега
желтых, как у рыси, глаз, нагнулся, замедленным  движением  вытащил  из-за
голенища длинный узкий нож. В комнате быстро темнело, на  лезвии  заплясал
отблеск луны. Бледный оскалил мелкие гнилые зубы:
     -- Этим ножом я бью птицу на лету.  С  двадцати  шагов.  А  ты  птаха
крупная, не промахнусь.
     -- Для швыряльного ножа длинновато лезвие, --  заметил  Олег.  Он  не
двигался, руки держал по-прежнему на коленях.
     Бледный, скаля зубы, пошлепал лезвием плашмя по ладони, прошипел:
     -- Ты знаешь лучше?
     -- Знаю.
     Бледный увидел лишь смазанное движение руки пещерника, тут же в плечо
садануло острой болью.  Пальцы  разжались,  нож  глухо  стукнулся  о  пол.
Бледный  лапнул  ушибленное  место  --  пальцы  наткнулись  на  деревянную
рукоять,  торчащую  из  плеча.  Кровь  побежала  медленно,  но   едва   он
шевельнулся, тронул рукоять ножа, брызнула горячей струйкой.
     Олег поднял чужой нож, приставил острием к глазу бледного:
     -- Отвечай быстро. Какую свою часть сделали? Кто вас послал?
     Бледный смотрел с ненавистью, узкие глаза щурились. Олег  ударил  под
колено, бледный грохнулся на деревянные доски,  застонал.  Кровь  побежала
сильнее. Его пальцы все еще были на рукояти чужого ножа. Он сцепил зубы, с
силой дернул.
     Олег молниеносно перехватил за кисть, безжалостно  вывернул,  услышал
хруст,  словно  переломилась  сочная  морковь.  Бледный   застонал,   лицо
перекосилось в судороге.
     -- Говори, -- потребовал Олег. Глядя в глаза, он ухватил его снизу, с
силой сдавил. Тот вскрикнул от невыносимой боли,  на  лбу  вздулись  жилы,
выступил крупный пот.
     -- Не знаю, -- прохрипел он сквозь стоны. -- Купец  нанял...  Сказал,
пугнуть надо...
     -- Что за купец?
     -- Не ведаю...
     -- Как выглядел? Во что одет?
     -- Ночь... Он был в плаще... с капюшоном. Дал гривну... даст еще две,
если выгоним из Города немедля.... или утром...
     Олег сдавил сильнее. Раненый задергался, пытаясь остановить  здоровой
рукой. Глаза застлало болью и ненавистью.
     -- Где должны увидеться?
     -- Сказал, отыщет...
     Снизу крики  разгульного  веселья  стали  громче.  Олег  прислушался,
повернул голову, и в этот момент  бледный  подхватил  нож  с  пола,  ткнул
острием... но пещерник уже  неуловимо  сдвинулся,  его  рука  как  топором
ударила ребром ладони по  горлу.  Бледный  в  последний  миг  жизни  успел
понять, что чужак не мог убить с  холодной  кровью,  дал  дураку  напасть,
чтобы оправдаться перед собой и богами!
     Олег подхватил неподвижное тело, бросился  к  окну.  Холодный  воздух
пахнул  навстречу,  лунные  блики  слабо  отражались  на   мокрой   крыше.
Выбравшись из чердачного окна, Олег быстро  перебежал  на  другую  сторону
крыши, разогнался, чувствуя, как все обвисает труп, с силой оттолкнулся от
края.
     В последний миг сапог скользнул по мокрой дощечке, сердце закололо --
чердак был над четвертым поверхом. Внизу холодно блестел двор,  вымощенный
булыжником.
     Не долетел,  ударился  о  край  грудью,  едва  не  выронил  труп,  но
зацепился свободной рукой и локтем другой руки, чуть ли не зубами --  жилы
трещали, но потянулся, хрипя и задыхаясь, тяжело  перевалился  животом  на
крышу и втащил тело.
     Дверца на чердак этого дома была завязана истлевшей веревочкой.  Олег
поспешно развязал, затолкал труп -- там пылились тряпки,  старая  рухлядь,
сломанные лавки, столы, битая посуда. Он  навалил  поверх  тряпье,  закрыл
дверцу и тем же узелком завязал веревочку.
     Назад прыгал осторожно, боясь,  что  уличные  зеваки  вдруг  поднимут
головы к небу. Пробежал на цыпочках, проскользнул в открытое окно,  плотно
закрыл за собой. Снизу уже слышалось скрипение лестницы,  донесся  громкий
голос, зовущий Дануся.
     Раздеваться не было времени -- Олег швырнул шкуру  на  пол,  закрывая
пятна крови, прыгнул на постель, поспешно накрылся одеялом из  шкур.  Ляда
приподнялась,  показалась  освещенная  снизу   багровым   факелом   голова
лохматобородого. Он глухо проревел:
     -- Эй, пошто в потемках? Данусь, где ты?
     -- Я сплю, -- ответил Олег, подпустив в голос дрожи. --  А  ваш  друг
облаял, потом ушел.
     Лохматый наклонился, что-то сказал вниз,  потом  строго  взглянул  на
Олега:
     -- Когда ушел Данусь?
     -- Вслед  за  вами,  --  ответил  Олег  уже  крепнувшим  голосом.  --
Случилось что?
     Лохматый молчал, и  Олег  под  одеялом  стиснул  рукоять  ножа:  рано
прикинулся спящим. После разговора со страшным Данусем должен был трястись
от страха всю ночь, не ложиться.
     --  Ладно,  --  проворчал  лохматый.  --  К  жонкам  ухлестнул,  змей
подколодный...
     Ляда глухо захлопнулась. Олег долго лежал, прислушивался. Снизу слабо
доносился пьяный рев, а когда загулявшие  гости  разбрелись  по  комнатам,
услышал приглушенный  шум  со  двора,  где  гридни  развозили  на  телегах
мертвецки пьяных хозяев  --  ржание  коней,  цокот  копыт,  щелчки  бичей.
Напряженный слух ловил знакомое щелканье подков вороного, но  на  дворе  и
ближайших улицах звуки были чужими.
     Месяц  мертво  и  неподвижно  светила  через  окошко.  Крыша  холодно
блестела. Тучи бежали черные, как сажа, подсвеченные снизу так, словно уже
накалились добела. Бежали быстро, будто  стая  голодных  волков,  на  ходу
глотая холодные снежинки звезд.
     Внезапно створки окна с треском распахнулись. Олег  с  ножом  в  руке
моментально скатился с постели. Комнату залила тьма: луна нырнула на тучу,
по стенам заметались тени... Не дыша и не шевелясь, Олег  вслушивался.  На
миг лица коснулась волна воздуха, но в комнате  было  тихо,  и  ему  стало
жутко.
     Луна вскоре вынырнула --  в  призрачном  свете  по  комнате  бесшумно
метался крылатый зверь. Не птица -- он  услышал  бы  хлопанье  крыльев  --
зверь носился бесшумно, Олег успел увидеть красные горящие глаза,  похожие
на раскаленные угли, блеснули острые зубы  --  белые,  как  снег.  Пахнуло
звериной шерстью, пометом. Олег не мог дольше задерживать  дыхание,  шумно
выдохнул, и зверь сразу стрелой метнулся к нему.
     В темноте страшно блеснули красные глаза,  стремительно  надвинулись.
Олег увидел в распахнутой пасти  четыре  длинных  клыка.  Он  пригнулся  в
последний момент, словно нырнул в  воду,  хрястнулся  о  пол  подбородком.
Страшное крыло чиркнуло по волосам.
     Луна высветила комнату полностью, и Олег привстал,  стиснул  нож  для
броска. По комнате хаотично метался кажан -- таких  крупных  Олег  еще  не
встречал. Кожаные крылья бесшумно резали воздух, когти блестели  металлом.
Угольки глаз вспыхнули оранжевым огнем -- кажан увидел  человека,  ринулся
так стремительно, что обогнал бы сокола.
     Олег  юркнул  под  ложе,  перекатился  по  полу  и,  задевая   доски,
выскользнул с другой стороны и швырнул  нож  вдогонку.  Кажан  метался  из
стороны в сторону. Олег выхватил другой нож, не  зная,  попал  ли  первым.
Кажан пронзительно взвизгнул от ярости -- Олегу почудилось что-то знакомое
-- взвился под потолок, с балки посыпалась труха. Олег отвел руку с ножом,
застыл, выбирая момент.
     Кажан метнулся вправо, влево,  внезапно  черной  молнией  перечеркнул
комнату и вылетел  стрелой  в  открытое  окно.  Олег  подбежал,  выглянул,
держась за створки. Небо было темным, ему  показалось,  что  левым  крылом
кажан махал реже, а в тонкой кожаной пленке на миг  блеснул  лунный  свет.
Утиное Гнездо исчезло, закрытое темным телом, потом небо  стало  таким  же
звездным, с быстро бегущими тучами.
     Олег вернулся к постели. Пальцы коснулись мокрого. Он торопливо отнес
шкуру поближе к окну. В лунном свете на  вытертой  шерсти  блестели  капли
крови. Он бросил шкуру, лег навзничь, задумался.
     Луна -- солнце упырей и утопленников -- заливала  комнату  светящимся
ядом.

     Проснулся он мгновенно, пальцы тут же  сомкнулись  на  рукояти  ножа.
Лестница поскрипывала едва слышно, но сон слетел моментально. Бледная луна
уже ушла на другую половину неба, звонко кричал  петух,  отгоняя  нечистую
силу от своего курятника.
     Ляда приподнялась бесшумно. Гульча очень медленно вползла к  нему  на
чердак, осторожно  опустила  тяжелую  крышку.  Олег  дышал  ровно.  Из-под
приспущенных век он видел ее неловкие  движения,  пошатывающуюся  походку.
Когда свет луны упал на ее бледное лицо, он увидел закушенную губу, темные
круги под ввалившимися глазами. Левая рука до локтя была перевязана белыми
тряпицами. Посреди повязки расплывалось темное пятно.
     -- Коня устроила? -- спросил Олег громко.
     Она вскрикнула тонко и жалобно, без сил опустилась на пол возле ложа.
Ее огромные глаза под вздернутыми бровями смотрели с ужасом, лицо было  на
уровне постели.
     -- Вставай, а то пустишь лужу с перепугу, -- посоветовал Олег. --  Да
еще возле меня! Я спросил про коня... Ладно,  как  я  вижу,  не  до  него.
Хорошо провела время? Как понравился Город?
     -- Город как город, -- ответила Гульча, с трудом  обретая  голос.  --
Чего не спишь? Только не ври, что беспокоился обо мне.
     -- Клопы, -- объяснил Олег. --  Крупные,  как  жуки-рогачи.  У  меня,
правда, кожа дубленая --  прокусить  не  могут,  но  все  равно  противно.
Бегают, лапами щекочут.
     Она с отвращением посмотрела на темное месиво шкур.  Олег  откровенно
улыбался,  белые  зубы  блестели  в  темноте.  Она  зябко  повела  тонкими
плечиками, сказала, потупя взор:
     --  Я   съездила   в   квартал   для   заморских   гостей...   Искала
соотечественников. Или тех, кто знает новости.
     -- Много узнала?
     Гульча молчала, держа лицо в тени, и он  пожалел,  что  не  видит  ее
глаза. Наконец ответила сердитым голосом:
     -- Почти ничего. На обратном пути напали какие-то гуляки.
     -- Благополучно? -- Олег не торопясь выкресал огонь, зажег лучину.
     -- Немного поцарапала руку.
     Олег опустил глаза, скрывая усмешку:
     -- Город чужой, люди всякие... Неожиданности могут быть самые разные.
     Она наконец вскинула голову,  прямо  взглянула  ему  в  глаза.  В  ее
зрачках на миг блеснули красные искорки, возможно -- от лучины:
     -- Я тоже не сладкий пряник.
     Утром позавтракали в корчме. Гульча ела  мало,  нянчила  поврежденную
руку. Олег  предлагал  свою  помощь,  он-де  волхв,  знает  травы,  Гульча
поспешно отказалась. В ее глазах метнулся  такой  откровенный  испуг,  что
Олег не настаивал. У  нее  могут  быть  свои  причины,  очень  веские,  не
показывать ранку.
     Днем он дважды наведывался к коням. Те оживали на глазах, кожа  стала
гладкой, уже пробовали задирать соседей. Завтра можно будет выехать,  если
ничего  не   помешает.   Гульча   отпросилась   еще   разок   побывать   у
соотечественников, на этот раз днем. Конь не шибко заморится, если отвезет
ее даже на другой конец Киева. С ее весом -- все равно  что  пустое  седло
повозит на себе.
     Сам  Олег  весь  день  ходил  по  торжищу,   спускался   на   причал,
расспрашивал рыбаков и гостей. Каждый день приезжали варяги, свеи, франки,
ромеи -- не говоря уже о купцах из ближних и  дальних  славянских  племен.
Все приносили вести мрачные: междоусобица ширится, торговля в  упадке,  на
дорогах одни тати, князья то и дело режут друг друга,  о  торговле  думать
некогда и некому.
     Вчерашних вечерних гостей не видел. Что-то его ждало за  городом,  не
зря же так старались выставить за ворота. Понять бы, почему к  нему  такое
внимание. И кто? Семеро Тайных? Вряд ли. Он для них -- потерянная душа. Не
враг, это точно. Тогда кто? Или у него что-то важное? Его  двуручный  меч?
Пластинчатый лук? Обереги?.. Может быть, знает какую-то тайну?  Нелепо  --
он только что из пещеры. Если не знает уже, то может скоро  узнать  что-то
очень важное?
     Дождь моросил весь день, людей на улицах  было  мало.  К  ночи  дождь
утих, но холодный ветер все так же пробирал до  мозга  костей.  В  темноте
город казался угрюмым, враждебным -- тучи  медленно  двигались  с  севера,
тяжелые, как горы. Городская стена уперлась в небо, иногда с  той  стороны
доносился голос прикованного велета. Мокрые крыши, казалось,  трещали  под
громадами  черных  туч.  Кровля  соседнего   с   постоялым   двором   дома
провалилась, белые балки гладко и  мертво  светили  в  темноте.  Олег  все
посматривал на них, тревожась смутными воспоминаниями -- точно так  белели
обглоданные ветрами и дождями исполинские  скелеты  смоков  на  их  тайном
могильнике, куда уползали умирать, -- ни ворон, ни орел-стервятник туда не
залетали, разве что вездесущие муравьи там пировали всласть.
     Усталый от бессмысленно проведенного дня, он попробовал  раскладывать
обереги, но вызванные образы  плавали  перед  внутренним  взором  смутные,
расплывчатые -- толкуй хоть так, хоть эдак. Он лег, не дожидаясь Гульчи, и
сразу провалился в тяжелый неспокойный сон. Далекий загробный голос мрачно
вещал, что уже погибает, если сию минуту не вернется в свою  пещеру.  Ведь
он теряет не просто жизнь, а нечто большее, о чем хорошо знает...
     Внезапно с небес полыхнуло пламя. Олег ощутил удар в живот, воздух  с
шумом вышел из груди. Сердце со страшной силой сжало в железной ладони.
     Он проснулся, задыхаясь. Сильные руки затягивали веревку на его  шее!
Сзади надсадно дышали. Воздуха в груди не осталось.  Олег  хрипел,  легкие
буквально трещали от натуги, требовали хоть  глоток  воздуха:  любого  --,
спертого, дымного.
     Он дергался, хрипя, попытался свалиться, но веревка  держала  крепко,
сжимала горло с каждым мгновением сильнее. Олег бессмысленно  хватался  за
шею, пытаясь сунуть под веревку, тонкую, как стебель травы, хоть палец, но
веревка, шелковый шнур, глубоко врезалась в кожу. Он слышал  свой  хрип  и
громовые удары сердца, в глазах расплывалась чернота. Смутно видел  слабый
лунный свет, темную фигуру, что склонилась над ним у изголовья.
     Теряя сознание от удушья, успел подумать, что бесполезно совать палец
под веревку, так же бесполезно хвататься за руки  убийцы,  надеясь  как-то
вывернуть или оторвать от веревки. Он выгнулся, резко бросил  ноги  вверх,
ударил левой пяткой, целясь в то место, где должно быть лицо.
     Олег чуть задел стопой -- в ответ горло сдавило с  такой  силой,  что
глаза залило черным. Он слышал грохот приближающегося водопада --  гремела
кровь в ушах, пытаясь протиснуться через сдавленные  кровеносные  жилы.  В
последнем усилии, почти бездумно, он изогнулся  в  последний  раз,  ударил
правой ногой -- шум и грохот в голове бросили его самого в черноту.
     Очнулся на полу -- на шее болтался тонкий шелковый  шнурок.  Поднялся
на дрожащих ногах, в глазах темно, упал на доски пола, во рту было  горячо
и солоно. Воздух свистел,  грудь  вздымалась  часто,  неровно,  словно  ее
изнутри толкали острыми ножами. По ту сторону ложа что-то скреблось, будто
крысы грызли пол.
     Он прополз, от слабости не решаясь встать на ноги. От ложа  к  окошку
на крышу двигался, не отрывая лицо от  пола,  человек  в  черном  плаще  с
капюшоном. За ним тянулась темная блестящая дорожка. Олег  кое-как  настиг
его, из открытого окна навстречу дул холодный ветер,  в  черном  небе  уже
блестели равнодушные звезды. Он  свалился  рядом,  сцепив  пальцы  на  шее
ночного гостя.
     Под пальцами похрустывало, словно тонкие камешки задевали друг  друга
острыми краями. Он понял, что разбил пяткой тоненькую  косточку  за  ухом.
Тот оглох на правое ухо, теряет сознание от  боли,  а  из  перебитой  вены
кровь щедро орошает пол.
     -- Кто ты? -- прохрипел Олег.
     Человек со стоном пытался оторвать голову от пола. У него было темное
лицо, до бровей заросшее кудрявой  черной  бородой.  Олег  нашел  при  нем
острый нож,  увесистый  кошель  с  золотыми  монетами.  Тело  убийцы  было
твердое, мускулистое, без  жира.  В  этом  бесформенном  черном  плаще  он
оставался незамеченным среди качающихся деревьев, умело  сходил  за  пятно
тени, ловко пробрался наверх по стене, двигаясь  вместе  с  качающимися  в
ночи ветками...
     Олег кое-как оделся, медленно пришел в  себя.  В  горле  саднило,  он
сглотнул слюну, его перекривило от боли. Человек на полу  дышал  сипло,  с
хрипами.
     -- Я не виноват, -- прохрипел он.  --  Ошибся...  Я  хотел  в  другой
комнате...
     Олег разминал вздувшийся рубец на горле. Человек со стоном подтянулся
на руках, попытался выдвинуть голову за порог, Олег  наступил  сапогом  на
шею:
     -- Кто тебя послал?
     Внизу пьяные крики постепенно затихали, в ночной тиши очень ясно  был
слышен шум от  передвигаемых  столов  и  лавок  --  семейство  узкоглазого
хозяина выметало объедки, сор, готовясь  завтра  принимать  новых  гостей,
гнало прочь бродячих псов. Гуляки с соседних улиц и гости-купцы разошлись,
слышно, как стучат засовы, обитатели постоялого двора ложатся.
     Возможно, легли уже все. Но, возможно, кто-то ждет  в  своей  комнате
или даже внизу во дворе.  Вскоре  поднимется  осторожно  по  лестнице,  на
цыпочках подойдет к его постели, ожидая увидеть синее  от  удушья  лицо  и
вывалившийся почерневший язык.
     Человек  хрипел,  скреб  ногтями  пол,  но  настороженное  ухо  Олега
внезапно уловило далекие шаги. Тихо-тихо заскрипела лестница, если  бы  не
вслушивался -- вряд ли  бы  услышал  ритмичное  похрустывание  рассохшихся
дощечек. По дереву заскреблось, ляда начала подниматься. Олег поднял  руку
со швыряльным ножом.
     Человек держал лицо в тени, и  Олег  не  двигался,  давая  незнакомцу
возможность вылезти и закрыть крышку. Иначе с грохотом  повалится  вниз  с
ножом в горле -- кому нужен крик и шум? Человек медленно  вылез,  стараясь
не шуметь, движения были бесшумными.  Лунный  свет  наконец  осветил  лицо
Гульчи.
     Вдруг она резко повернулась, каким-то  образом  заметив  неподвижного
Олега. Лицо ее дрогнуло, Олег быстро придвинулся  к  ней,  всматриваясь  в
глаза. Она резко дернула головой, отодвинулась в тень:
     -- Олег... Ты... Что-то случилось?
     -- Почему так думаешь? -- спросил он быстро.
     -- Ну, -- проговорила она медленно, однако голос ее дрогнул, -- ты...
не спишь. Даже не в постели... О, великий боже!.. Что это?
     Олег отвел глаза, досадуя, что при скудном свете не может  видеть  ее
лицо чисто и ясно.
     -- Стараюсь понять... Он душил меня.
     Гульча опасливо коснулась его  груди  кончиками  пальцев,  они  мелко
дрожали, сказала торопливо:
     -- Да-да, твой голос хрипит... Кто он? Ты уже знаешь, кто его послал?
     Она застыла, лицо ее было бледным,  глаза  --  темные  провалы.  Олег
ответил медленно, следя за ее лицом:
     -- Я узнаю. Будь уверена.
     Пинком он перевернул врага лицом вверх. Голова болталась из стороны в
сторону, в прищуренных глазах был страх.
     Олег приставил нож к горлу убийцы, чуть нажал. Лезвие пропороло кожу,
потекла тонкая струйка крови. Гульча побледнела сильнее -- видно было даже
при лунном свете. Олег сидел на корточках,  следил  за  ней  краем  глаза.
Человек прошептал:
     -- Я ничего не знаю...
     -- Как тебя кличут?
     -- Шулика...
     -- Из южных, -- определил Олег. -- Значит, коршун. Кто послал?
     -- Мне вырежут язык, если скажу...
     Олег окровавленным ножом разомкнул зубы пленника, опустил острие ножа
на язык, сказал негромко:
     -- Они далеко, а я здесь. Понятно?
     -- Я не видел их, -- прошептал человек. -- Я не знаю...
     Олег внезапно ударил рукоятью ножа. Кровь брызнула из  разбитых  губ,
сухо хрустнули передние зубы. Пленник закашлялся, обломки зубов посыпались
в горло. Гульча сделала шаг вперед, руки были  прижаты  к  груди,  она  не
сводила глаз с пленника.
     -- Олег, -- проговорила она потрясенным голосом, ее лицо оставалось в
тени, -- ты же человек...
     -- Пока только местами, -- ответил Олег.
     Он снова ударил. Хрустнули  тонкие  кости  носа,  кровь  брызнула  из
ноздрей,  разлилась  двумя  широкими  ручьями,  попала  в   рот.   Пленник
закашлялся,  захлебываясь,  пытался  вывернуться   из-под   тяжелой   руки
пещерника.
     -- Ну?
     -- Я скажу... -- пробулькал человек. -- Скажу...
     Гульча сделала крохотный шажок к ним, ее ладони медленно опускались к
поясу, где висел кинжал.
     Олег напрягся, держа ее в поле зрения. Пленник пробулькал:
     -- Меня послал варяг Говард... У него большой торговый дом на Горе...
Вчера пришли три больших корабля, навезли товаров... С  ним  двое,  одетые
смердами, но один распоряжается... даже хозяину давал приказы...
     Гульча остановилась, пристально глядя на человека  с  залитым  кровью
лицом. Потом вернулась к ложу, села, закрыв лицо ладонями. Олег вытер  нож
о бороду человека, бросил в ножны.
     -- Гульча, придется отлучиться.
     Она подняла бледное лицо, в блестящих глазах отражались лунные блики.
     -- Куда?
     -- Эй, поднимайся. Прогуляемся к твоему хозяину.
     Человек с огромным трудом поднялся,  цепляясь  за  стену.  Лицо  было
залито кровью, он зажимал раны ладонями. В глазах девушки был  ужас.  Олег
повернулся к Гульче:
     -- Ты пойдешь со мной.
     Голос  был  жестким,  повелевающим.  Она  послушно  поднялась,   тихо
спросила:
     -- А я... зачем?
     -- Так надо.
     Ее глаза расширились в непонимании, но вышла послушно,  первой.  Олег
вывел пленника, поглубже нахлобучив тому капюшон на  голову.  Его  шатало.
Олег придерживал за  плечи,  напустил  на  себя  угрожающе-пьяный  вид  --
готовность вступить в драку с каждым встречным, кто не так  посмотрит  или
слово поперек скажет.
     Они опустились на первый поверх, незамеченными  прошли  через  пустую
корчму. Столы и лавки были сдвинуты к стене, две девки ползали по  мокрому
полу, собирая тряпками грязную воду. На троицу внимания не обратили:  мало
ли выпроваживают пьяных гостей, лишь бы их самих не трогали. Гульча первой
шагнула за порог и растворилась в темноте. Олег поспешно вытащил  пленника
следом, выставив его перед собой, как щит, увидел Гульчу рядом с крыльцом,
с облегчением перевел дух.
     Ночной  воздух  был  после  дождя  чистым,  серп  луны  блестел,  как
отточенное лезвие. За углом протопал ночной дозор, порывом ветерка донесло
запах браги и пота, где-то близко звякали шпоры. С башен и стен Города  --
от Подола и Перевесища -- плыли  тягучие  звуки  бил.  Уныло  ревел  скот,
пригнанный на бойню.
     Олег тащил пленника, держа, как в кузнечных клещах. На улицах  пусто,
но в далеком князьем тереме, а также в домах тиунов, русичей, тысяцких еще
горят желтые огоньки: лучшие  люди  Киева  ложатся  поздно.  Желто-красные
огоньки лучин уже  загорались  в  землянках  и  хижинах  смердов,  наемных
работников -- эти, напротив, встают рано: кто рано встает, тому бог дает.
     Они прошли по главной улице, свернули, снова свернули. Олег обливался
потом, нужно было следить за улицей,  за  темными  тенями  и  за  Гульчей,
которая с подозрительным постоянством всякий  раз  исчезала  перед  каждым
покушением на него. Они миновали кузницу, за ветхой стеной бухали  молоты,
через дырявую крышу поднимались отдельные струйки сизого дыма. Из  другого
дома пахло свежим хлебом, в окнах  суматошно  мелькали  быстрые  тени.  На
дальнем холме на фоне уходящей ночи высвечивался огромный столб --  Гульча
рассмотрела вырезанное из векового дуба жесткое лицо: глаза, как у сокола,
ноздри раздуты в гневе, челюсти сжаты.
     Олег внезапно толкнул пленника в темную подворотню, мгновение  спустя
вышел оттуда один, потер ребро ладони:
     -- Теперь пойдем одни. Дом варяга отсюда третий.
     Она спросила недоверчиво:
     -- Я не слышала, чтобы он объяснял тебе дорогу!..
     -- Объяснял молча, -- бросил Олег.  Глаза  его  были  жесткими,  pуки
дрожали, ноги дергались. -- Мы, волхвы, легко читаем такие знаки!
     Навстречу по тесной улочке двигались груженые  подводы,  через  борта
свисали тонкие сухие ноги ланей, лосей,  на  двух  телегах  везли  забитых
медведей. Лошади ступали понуро, привычно. Везли битую птицу, на последней
телеге в глубоком корыте прыгала рыба. Обгоняя подводы, проскакали  княжьи
гридни -- суровые, в кольчугах, в глазах -- лед. Олег и  Гульча  поспешили
прижаться к забору, давая дорогу.
     Впереди стучали по камням посохи. В сторону  княжеского  терема  шли,
переговариваясь,  тепло  одетые,  несмотря  на  предстоящий  жаркий  день,
дородные осанистые люди. Бояре и воеводы, тиуны и тысяцкие -- все  спешили
к порогу великого князя киевского Самовита, буде понадобятся.
     Один из дородных, в расшитой  серебром  сорочке,  приотстал,  на  миг
скрылся в тени, а когда луна высветила снова, на том месте уже  никого  не
было. Олег покосился на быстро светлеющее небо, взял Гульчу за  руку,  они
перебежали к тем же воротам.

     ГЛАВА 11

     Терем высился в глубине  небольшого  двора,  за  массивными  воротами
виднелась добротная крыша, а сам забор почти не уступал той стене, которой
Кий в молодости обнес свой город. Ворота были из бревен,  грозно  блестели
толстые железные полосы, медные кольца, скрепы. Олег чуял, что в  железных
скобах, толщиной с кочергу, лежит настоящее бревно, служа засовом.  По  ту
сторону забора ржали кони, хлюпала вода на плоские камни.
     -- Варяги в Киеве живут свободно? -- шепнула Гульча.
     -- Узнаем у Говарда.
     -- Собираешься попасть внутрь?
     -- По-твоему, я здесь потому, что страдаю бессонницей?
     -- Но это опасно...
     -- Мне опаснее оказалось спать в своей постели!
     Он измерил взглядом высоту забора и когда, по мнению  Гульчи,  должен
был подпрыгнуть, хватаясь за края  забора,  внезапно  постучал  в  ворота.
Очень нескоро во дворе послышались тяжелые  шаги.  С  лязгом  приоткрылось
окошко, Олег увидел половину бородатого заспанного лица.
     -- Кого бесы носят?
     -- Открывай! -- бросил Олег сердито. --  Белый  свет  рушится,  а  ты
спишь. Мы к Говарду. Дело срочное.
     Страж подозрительно оглядел стучавших,  исчез,  погремел  железом,  в
воротах отворилась калитка. Олег протиснулся боком, Гульча  споткнулась  о
толстую цепь, та не давала распахнуться шире: Говард  охранял  свой  терем
надежно. Впрочем, любой купец охраняет дом и товары.
     К терему вела вымощенная камнем дорожка. Двор  был  грязен,  в  лужах
после вчерашнего дождя. Возле дорожки плескалась в  луже  большая  свинья,
два поросенка тыкали розовыми пятачками  в  булыжники,  пытаясь  разрушить
дорожку. Гульча обошла  их  опасливо,  даже  соступив  в  грязь,  дабы  не
коснуться нечистых животных. Под дальним забором вольно раскинулся  пьяный
гридень,  от  него   несло   блевотиной.   Крупный   поросенок,   подбирая
извергнутое, заодно объел гридню губы, с хрустом сгрызал уши и нос.
     На ступенях крыльца двое стражей любовно точили  мечи,  третий  сидел
сбоку, деловито бил вшей, разложив сорочку на коленях. Все трое  вроде  не
глазели на прибывших, но когда те приблизились к крыльцу,  двое  с  мечами
сразу встали, глаза холодно и цепко пробежали по фигурам гостей.
     -- Стойте там, -- предупредил один властно. -- Я узнаю у хозяина, как
и что... Не вздумайте быть чересчур умными! Мои друзья не вчера родились.
     -- Я всего лишь пещерник, -- пробормотал Олег.
     -- Пещерник? --  переспросил  страж  саркастически.  --  Тогда  я  --
непорочная дева Дана.
     Оставшиеся  хмуро  рассматривали  Олега  и  Гульчу.  По   тому,   как
держались, Олег с холодком  понял,  что  оба  --  профессиональные  воины,
служили наемниками  в  Царьграде  или  Багдаде,  продажные,  но  умелые  с
оружием. И не допускают ошибок, понапрасну не рискуют.
     На втором поверхе распахнулось окно, свежий голос бодро крикнул:
     -- Впустить гостей!
     Двое стражей провели Олега и Гульчачак наверх, взглядом оба показали,
что они думают об пещернике и что -- о его спутнице,  явно  отшельнице  из
той же пещеры.
     В большой светлице их ждал крепкий седой старик. Лицо его  было,  как
печеное яблоко, но глаза смотрели остро, живо. Он был в  свейской  одежде,
на поясе болтался крохотный разукрашенный кинжальчик.  Старик  сделал  два
шага навстречу, в глазах блестел смех:
     -- Пещерник?.. А эта дева, несомненно, послушница?.. Хотел бы я  хоть
одним глазком взглянуть на ваши ритуалы. Небось,  со  стыда  бы  сгорел...
Ха-ха!  Садись,  таинственный  Олег.  И  ты,  храбрая  дева.  Я  собирался
вечерять, откушайте со мной.
     Олег ногой придвинул  скамью,  сел,  глаза  его  цепко  держались  на
Говарде:
     -- Меня мутит от отравленной еды.
     -- Обижаешь, -- ответил Говард, губы его продолжали улыбаться, хотя в
глазах уже появился холодный блеск. Он сел напротив, сказал нерешительно:
     -- Как я понял, мой посланец не сумел...
     -- Ему не следовало платить вперед.
     -- Он был лучшим, -- ответил Говард. -- Видишь, как  рискованно  быть
купцом в наше время!
     -- Странными делами занимаются купцы. Говард, наши дороги никогда  не
скрещивались. У тебя нет повода желать мне смерти. Кто заплатил тебе?
     -- Ты бы спросил хотя бы, почему !
     -- Знаю, -- отмахнулся Олег. -- С дураками связываться не  желали,  а
смелый да рисковый ты один, кто не верит ни в сон, ни в чох, ни в  гаданье
на лопатке. Так?
     -- Угадал. Но насчет платы промахнулся. Деньгами не все измеряется. У
меня самого златом и серебром сундуки набиты!
     -- Понятно. Кто заставил тебя?
     -- Я свободный купец. Мне велеть трудно.
     Его глаза смеялись, и Олег напрягался, стараясь  покраснеть,  сверкал
глазами. Пусть думает: разозлил, вывел из себя.  Пусть  тешится,  полагая,
что ничего не сказал, никого не выдал.  Уже  ясно,  не  состоит  в  тайном
обществе, которое может велеть, сказал и то, что у загадочного  противника
есть оружие посильнее золота.
     -- Кто склонил тебя? Почему ты послал человека?
     Говард развел руками, улыбка стала шире при тех же холодных глазах:
     -- Я чту торговые сделки.  Если  исполню  свою  часть,  моим  товарам
откроется путь далеко... впрочем, пока не скажу.
     -- Почему? Все равно ты будешь мертв. Сегодня.
     -- Или ты, -- напомнил Говард.
     Улыбка сошла с его лица, стражи чуть придвинулись, их руки застыли на
рукоятях мечей.
     -- Ты зря так делаешь, -- сказал Олег настойчиво. --  Ты  никогда  не
рисковал напрасно.
     -- Я всегда выигрывал, -- ответил  Говард  гордо,  но  в  его  словах
Гульча с изумлением услышала горечь, --  я  перепрыгивал  любую  преграду,
побеждал любого противника... И лишь недавно понял, к концу жизни, что  из
трусости выбирал преграды пониже, а противников пожиже... Получилось,  что
я ухожу из жизни, так и не узнав своей полной мощи! Чтобы ее узнать,  надо
хоть раз зависнуть пузом  на  заборе,  пытаясь  перепрыгнуть,  упасть  под
ударами противника...
     -- Почему выбрал меня? -- хмыкнул Олег. -- Перепрыгни гору,  поборись
с богом! Уверен, ни гора, ни бог не откажутся.
     Говард покачал головой:
     -- Сопляка одолею легко. Бог легко одолеет меня. А ты  выглядишь  мне
под стать. Конечно, я не стал бы с тобой ссориться просто  так,  я  купец,
зря ворогов не наживаю... Власть, Олег! Я получу власти.
     -- Говард, не делай этого, -- предостерег Олег. -- Мощь и  власть  --
не самое важное. Ты еще можешь посмотреть вовнутрь себя. Ты ведь силен, ты
многое можешь! Только ты выбрал простейшие радости.  Лишь  раб  мечтает  о
власти -- он лишен даже свободы, лишь раб  мечтает  о  тысяче  баб,  горах
жратвы и бочках вина -- его кормят впроголодь. А ты можешь узнать  радости
выше!
     Говард  выслушал  внимательно.  Задумался,  поиграл  бровями,  сказал
буднично:
     -- Убейте их.
     Гульча  распахнула  глаза,  показалось  --  ослышалась,  но  Олег   в
невероятном прыжке уже бросился на Говарда, упал  вместе  с  ним  на  пол,
пропустив над головой просвистевшее лезвие меча. Говард завизжал  --  Олег
до треска вывернул ему руку, вытолкнув купца перед собой, как щит.  Пальцы
второй руки были на горле Говарда.
     Он вскрикнул, стражи замерли с занесенными  мечами.  Олег  попятился,
волоча Говарда, уперся  спиной  в  стену.  Мечи  стражей  блестели,  воины
переглядывались, сопели. Гульча прижала ладони ко  рту,  до  этого  тщетно
шарила по пустому поясу. Олег сдвинулся вдоль стены, пытаясь  приблизиться
к ней. Она стояла, как истукан, парализованная страхом, глаза, как блюдца,
еще не поняла, что случилось.
     Говард хрипел от боли. Олег заламывал руку, пальцы другой  играли  на
горле купца, как на сопилке, из горла вырывались хриплые звуки.
     -- Гульча, иди сюда, -- велел Олег зло на  языке  обров.  --  Скорее,
дура!
     Она остолбенело посмотрела на  него,  на  стражей,  наконец  решилась
сдвинуться, но ближайший из стражей бросился к  ней:  знал  обринский  или
догадался -- схватил ее раньше, чем дотянулся Олег, рывком швырнул обратно
через всю комнату. Другой подхватил с пола, заломил руки, приставил нож  к
горлу.
     Все застыло, было слышно далекий  скрип  колодезного  журавля.  Страж
тряхнул Гульчу, налитые кровью глаза люто смотрели поверх купца на Олега:
     -- Зарезать?
     Олег заломил  руку  Говарду  сильнее.  Суставы  трещали,  кости  были
тонкие, как у птицы. Говард застонал.
     -- Он тоже умрет, -- предупредил Олег.
     Страж крепко держал Гульчу, лезвие ножа  было  прижато  к  горлу,  ее
округлившиеся глаза смотрели на Олега.
     Говард прохрипел:
     -- Я стар... Убей меня. Вотан примет меня в Вальгалле...
     Олег сдавил горло, чувствуя его хрупкость, сказал с яростью:
     -- Вели отпустить ее.
     -- Не... нет, --  прохрипел  Говард.  --  Убьешь  меня,  убьют  ее...
Потешатся сперва... Изрежут на куски, эти парни  были  на  Востоке,  знают
всякие... Я тебя знаю, ты не возьмешь на душу такое...
     Олег заколебался.  Глаза  Гульчи  были  огромные,  испуганные.  Страж
оскалил зубы. Упругая кожа натянулась под лезвием  сильнее.  Еще  чуть  --
порежет горло, толстую вену с кровью...
     -- Отпусти, -- прохрипел Говард. -- Ты проиграл...
     Олег убрал пальцы с его горла, толчком послал старика от себя. Второй
страж подхватил Говарда, не дал упасть.  Первый  держал  Гульчу,  нож  был
по-прежнему на ее горле.  Говард  медленно  выпрямился,  пощупал  пальцами
дряблую кожу на кадыке. Его замутившиеся было  глаза  медленно  наливались
злобой, желчью:
     -- Думаешь, проиграл в силе, но победил там, наверху?.. Живем  однако
здесь, а не наверху... Ты увидишь, что это важнее, когда на  твоих  глазах
будет умирать эта женщина... А умирать она будет долго... И кричать будет,
не переставая...
     Страж по его знаку убрал нож с горла  Гульчи,  быстро  потащил  ее  к
боковой двери. Олег кинулся  следом,  споткнулся  об  умело  подставленную
ногу. Упал, перекатился через голову, вскочил... Что-то тяжелое обрушилось
на затылок. Он вскинул руки, не успел ухватиться за ушибленное место, ноги
подломились, навстречу кинулись свежевыструганные доски пола...
     Его руки и голова волочились. Он несколько раз  ударился  затылком  о
ступени и понял, что без чувств был недолго. Где-то слышался крик  Гульчи,
а его все тащили за ноги -- во всем теле были острая боль и слабость.
     Он снова ударился затылком,  перед  глазами  вспыхнули  белые  искры.
Согнув ноги, резко оттолкнулся. Хватка на правой ноге ослабела, он  ударил
обеими, чувствуя ступени под спиной, -- оттолкнулся лопатками,  вскочил...
B глазах от слабости плыли цветные пятна,  ощутил  жестокие  удары,  начал
отбиваться, то падая на колени, то поднимаясь.
     Они дрались на лестнице, снизу тянуло могильным холодом. В глазах был
красный туман. Олег торопливо смахнул со лба плывущую кровь, но в  тот  же
миг сзади шарахнули по голове. Упал, с разбега врезавшись  лбом  в  стену.
Падая, захватил чью-тo руку, услышал крик и  хруст,  удар  локтем,  подмял
другого, но в голове гремело, словно там ревел водопад, крики  слышал  как
сквозь стену, потом все расплылось, и он полетел в черноту...

     Сперва Олег начал ощущать лютый холод  во  всем  теле.  Он  лежал  на
холодной сырой земле, а очнулся от боли, ибо старался  поджать  от  холода
ноги. Голова раскалывалась от боли,  в  затылок  вбивали  горячие  гвозди.
Острые приступы боли накатывали волнами, он застыл, боясь шевелиться.
     -- Олег, -- послышался над ним тихий голос, в котором было  безмерное
удивление, -- ты... жив?
     Он заставил себя открыть глаза, чувствуя боль даже при таком  усилии.
Вокруг -- темнота, и он не знал: то  ли  ему  выбили  глаза,  то  ли  лицо
настолько распухло, что вместо глаз  --  щели,  то  ли  бросили  в  темный
подвал. Рядом тихо вздрогнули, по его груди  легонько  скользнули  кончики
нежных пальцев.
     -- Что делали с тобой? -- прохрипел он.
     -- Пока ничего, -- ответила  она  торопливо,  --  но  что  сделали  с
тобой...
     Ему показалось, что услышал  всхлип,  но  в  голове  шумело,  как  на
днепровских порогах. С великим усилием  подтянул  ноги,  перекашиваясь  от
нечеловеческих усилий, начал ощупывать свое лицо, шею, грудь.  Кости  были
вроде бы целы, только в груди при вздохах остро колет.  Переломали  ребра?
Лицо покрыто коркой крови: хрустит, осыпается -- значит, лежит долго, рана
успела закрыться.
     -- Давно мы здесь? -- прошептал он.
     -- Не знаю, день еще или ночь. Тебя били лежачего! Ногами,  дубинами.
Говард ухватил кочергу и бил ею, пока весь  не  забрызгался  кровью.  Нет,
пока не стал задыхаться от усталости -- кровью он  забрызгался  раньше.  Я
надеялась, что он умрет...  Потом  тебя  зашвырнули  в  этот  подвал.  Они
думают, что уже умер.
     -- И Говард... так думает?
     -- Он сказал, что мне полезно посидеть  с  трупом.  Приготовиться.  К
чeму, не сказал.
     Олег с трудом перевернулся, встал  на  четвереньки.  В  глазах  плыли
огоньки, в затылке вспыхнула острейшая боль. Он  упал  лицом  в  грязь  --
холодная  земля  немного  охлаждала  избитое  тело  и  смиряла  боль,   на
четвереньках обполз подвал, натыкаясь на  заплесневевшие  бревна.  Нащупал
нишу в стене -- толстый мох, плесень. Пахнет кислым, судя по запаху, здесь
стояли бочки с огурцами и капустой.
     Он сцепил зубы, кое-как поднялся на ноги, цепляясь за  стену.  Пальцы
скользили  по  плесени,  бревна  шли  как  огромные  слизни  --  холодные,
скользкие. Если и была лестница, то убрали, других ступеней  нет,  а  ляда
под самым потолком -- не дотянуться.
     Одежда в лохмотьях, саднящими пальцами ощупал карманы, чувствуя,  как
тяжело сгибаются суставы. Пусто, вытряхнули все -- умельцы наемники.
     -- Здесь ничего нет, кроме грязи, --  сказала  она  где-то  близко  в
темноте.
     -- Да, одна грязь... Не надо было тащить тебя сюда.
     Он пробовал рыть голыми  руками  землю  --  не  мог  бесцельно  ждать
смерти, но сразу обессилел, тяжело сполз по стене на землю. Так они сидели
в тишине, Гульча прижалась к нему  плечом,  и  Олег  чувствовал,  как  она
мелко-мелко дрожит.
     Внезапно он увидел полоску света  на  своих  ногах.  Вскинул  голову,
охнул, в потолке наметилась щель. Оттуда сыпались сухая  грязь,  древесная
труха. Затем яркий сноп света упал вниз, а  наверху  затопали  ноги.  Олег
упал в грязь, разбросал руки.
     Сверху опустилась добротная лестница, сколоченная из толстых  жердей,
покачалась, нащупывая дно, концы с  чмоканьем  уперлись  в  мокрую  землю.
Перекладинки заскрипели, сверху показались ноги, обутые в грубые сапоги  с
толстой подошвой. Страж остановился на  последней  ступеньке,  осмотрелся,
хищно улыбнулся. Женщина вжалась в угол -- маленькая, с синяком под глазом
и диким ужасом на лице. Мужчина, который называл себя пещерником, лежал  в
грязи лицом вниз, неестественно вывернув руки, а пальцы впивались в мокрую
землю, словно в последнем предсмертном усилии он пытался ползти.
     -- Встань! -- рявкнул страж Гульче.
     Она не двигалась. Он спрыгнул, в два  широких  шага  оказался  рядом,
грубо схватил ее за руку. Сверху раздался нетерпеливый голос:
     -- Фриз, давай их сюда! Забавляться будем вместе. В своем подвале.
     Страж, не выпуская Гульчу, сказал с неудовольствием, не отводя от нее
хищного взгляда:
     -- А как будем тащить этого быка? Сбрось веревку.
     Наверху послышались проклятья, удаляющиеся шаги. Страж облизал  губы,
глаза заблестели. Его пальцы были как железные крюки, он ухватил Гульчу за
сорочку, рванул за ворот. Легкая ткань распалась на две  половинки.  Страж
двумя мощными рывками сорвал ее платье, отшвырнул клочья,  с  наслаждением
втоптал каблуками в грязь.
     Гульча стояла обнаженная, ее смуглая кожа  в  свете  факела  казалась
слепленной из красного пламени. Страж протянул руку к ее груди,  а  сверху
раздался раздраженный вопль:
     -- Кончай забавляться в одиночку! Держи веревку!
     Вниз упала толстая пеньковая веревка, хлестнула стража  по  лицу.  Он
ругнулся, сделал наскоро петлю, набросил Олегу на ногу, крикнул:
     -- Готово! Тяни.
     Веревка натянулась, тело Олега медленно подползло к  лестнице,  затем
тот же голос зло проорал:
     -- Лезь наверх! Всегда хитришь. Грязное мне, а забавы тебе?
     -- Подождешь, -- огрызнулся страж.
     Он похлопал Гульчу по щеке, его улыбка стала шире, на губах выступила
слюна. Гульча старалась смотреть прямо, но от страха дрожали губы. Ее тело
в неровном свете факела было похоже на прекрасную  мраморную  статую,  она
выглядела гордой и сильной.  Частое  испуганное  дыхание  заставило  грудь
подниматься и падать, розовые кончики от  холода  и  страха  вытянулись  и
заострились.
     Ступеньки лестницы заскрипели. Вверху показались толстые ноги, второй
страж торопливо спускался, часто дышал. Еще с лестницы крикнул хрипло:
     -- Может быть, потом продадим ее?
     -- Нельзя, -- ответил первый с сожалением. -- Говард велел прикончить
обоих. Жаль, этого бугая сам забил насмерть. Говард хотел прикончить девку
на его глазах, а потом уж самого пещерника... Мстительный.
     -- Все чего-то доказывает, -- сказал второй.
     Он опустился на землю, попутно пнул лежащего Олега, шагнул к Гульче с
распростертыми объятиями:
     -- Чур, первым буду я!
     Олег с трудом поднялся  на  колени,  стараясь  делать  это  бесшумно.
Стражи смотрели на обнаженную жертву, в  их  глазах  похоть  уже  полыхала
жарким огнем. Олег тихонько свистнул. Оба повернули головы, удивленно, без
спешки, всего лишь пытаясь понять, откуда и что за звук.
     Полные пригоршни грязи ударили им в глаза. Олег выдернул из ножен меч
у первого стража, толкнул его к стене. Тот с проклятиями  протирал  глаза,
второй успел прочистить лицо и тут же перекосился от ужаса: перед  глазами
блеснуло лезвие меча.
     Олег неуклюже повернулся, с трудом взмахнул второй  раз  --  в  горле
стража булькнуло, голова  запрокинулась  назад,  из  перерубленного  горла
ударил фонтан горячей крови.
     Гульча  подскочила  к  первому  стражу:  он  все  еще  вытирал  лицо,
вцепилась в ножны, тот придавил  их  задом,  остервенело  спихнула  его  в
грязь, вытащила меч. Это был акинак, но в  ее  тонкой  руке  выглядел  как
двуручный меч.
     Тяжело дыша, Олег без сил прислонился к  бревнам.  Ноги  дрожали,  он
напрягался, стараясь не соскользнуть на землю.  Гульча  подалась  к  нему,
неумело тыкала концом меча в узел. Веревка не поддавалась. Гульча, закусив
губу, присела возле Олега, одной рукой  оттянула  веревку,  другой  начала
пилить узел. Олег отдышался, тряхнул ногой, и петля соскочила.
     С мечом в  руке  он  начал  карабкаться  вверх  по  лестнице.  Гульча
кинулась следом, стараясь  изо  всех  сил  помогать  ему.  Ноги  пещерника
соскальзывали, он часто останавливался, дыхание у него из груди вырывалось
с хрипами, стонами. Из подвала он вывалился  животом  на  пол.  Лицо  было
страшным под коркой грязи и крови, но не только лицо --  весь  был  покрыт
грязью и кровью.
     Гульчачак кое-как выбралась следом, почти ничего не видя перед  собой
от слез. Олег с трудом поднялся, шепнул:
     -- Сюда... Здесь ход на задний двор.
     Он все еще держал меч, и Гульча подумала было выбросить  свой,  такой
тяжелый, но руки пещерника свисали без  сил,  и  она  оставила  меч,  лишь
подобралась под его руку, уперлась в землю, стараясь принять на свои плечи
как можно больше тяжести, потащила.
     -- Тебя могли убить, -- прошептал он с некоторым удивлением.
     -- Так говоришь, будто сомневался!
     -- Гм... Впрочем, правая рука не всегда знает, что делает левая...
     Впереди  показался  холоп  Говарда  --  нес,  согнувшись,  на   спине
громадную плетеную корзину, и Гульча  не  успела  выяснить,  что  пещерник
имеет в виду. Беглецы вжались в стену, работник шел прямо  на  них...  Они
увидели вытаращенные глаза, красное от натуги лицо, на них дохнуло  мощным
запахом  чеснока  и  жареного  мяса,  и  человек  протащился  мимо,   вяло
постанывая под тяжестью корзины. Он даже задел Гульчу локтем за обнаженную
грудь, и она раскрыла было  рот  для  вопля,  но  холоп  протащился  мимо,
оставив за собой зловонное облако. Гульча покосилась  на  Олега.  Покрытый
грязью, он был почти неразличим на фоне стены. Пещерник криво улыбался  ей
разбитым лицом.
     Выждав малость, он приоткрыл дверь,  прислушался,  кивнул  Гульчачак.
Она выскользнула за порог, поежилась. Была  холодная  ночь,  яркие  звезды
смотрели бесстрастно. Олег тихонько отпустил  дверь,  схватил  девушку  за
руку.
     Поблизости лениво тявкал пес, и Олег повел Гульчу вдоль  сараев.  Они
перелезали через низкие заборы, карабкались через кручи камней, ползли под
телегами.  Пещерник  посматривал  на   небо,   слюнил   палец,   определяя
направление ветра. Гульча  ежилась  от  холода,  пугливо  оглядывалась  --
двигалась чересчур медленно.
     -- Не догонят? -- спросила она с дрожью в голосе.
     -- Кто знает... Зависит от Говарда,  насколько  невтерпежь.  Задержку
понимает: те двое забавляются  с  тобой  на  моем  трупе...  Потом  пошлет
третьего, поторопить...
     Плечики Гульчи передернулись. Они  шли  задворками,  дома  оставались
позади.
     Олег с трудом растянул разбитые губы в кривой улыбке:
     -- Ты ладная девушка...
     Она зябко передернула плечами, чувствуя,  как  от  холода  кожа  идет
пупырышками:
     -- Что мне снять еще, чтобы выглядеть замечательно?
     Разве что отскоблить грязь, подумал Олег. Он замедленными  движениями
стянул душегрейку, набросил ей на плечи:
     -- Ты хорошая... Маленькая, но отважная...
     -- У меня есть и другие достоинства, -- отрезала она с вызовом.
     Его огромная душегрейка, изорванная и в запекшейся крови,  висела  на
ней, как шуба. Гульча куталась, зубы  выбивали  дробь.  Олег  держался  за
плечо Гульчи, другой рукой опирался на меч, как на посох.
     -- Если уцелеем, -- сказал он сипло, -- надо бы  проверить  эти  твои
достоинства. Мне кажется, врешь...
     -- Как ты собираешься проверять?
     -- Вернемся, сразу снасильничаю.
     -- Все обещаешь да обещаешь! -- обвинила она оскорбленно.
     Олег часто сплевывал сгустки крови, опираться на меч почти  перестал,
и Гульча заметила, что шаг пещерника стал шире. Силы возвращались  к  нему
быстро, словно у него, как у кошки, было девять жизней.
     -- Куда идем? -- спросила она. -- Впереди ночь!
     -- Говард пошлет головорезов на постоялый двор... Затем начнут искать
по другим  постоялым  дворам,  корчмам,  обыщут  караван-сарай  багдадских
купцов... Это займет их надолго.
     -- А где будем мы?
     Олег закашлялся, выхаркнул сгусток крови.  Дышал  он  с  хрипами,  но
грудь уже вздымалась мощно, глубоко. Гульча заметила, что он на ходу щупал
ребра, суставы, морщился, но костоправил усердно, и Гульча вспомнила,  что
он вылечил  Морша  от  тяжелейшей  раны,  другие  лекари  признали  бы  ее
смертельной.
     Впереди начала подниматься черная стена, закрывая звезды.  Над  самым
краем плыл узкий серп луны, заменяя заснувших стражей. На  угловых  башнях
горели смолистые факелы, видно было, как  вниз  срывались  огненные  капли
смолы. Гульча искоса поглядывала на молчаливого пещерника: ворота заперты,
возле них дремлет чуткая стража. Полезет через стену? Он и через бревно не
перешагнет...
     Она стучала зубами, босые ступни задубели, покрылись ссадинами.
     Гульча  не  заметила,  когда   исчезла   крепостная   стена.   Как-то
мало-помалу уменьшалась, таяла в ночи, и вот  уже  спускаются  по  крутому
склону, скользят, цепляясь за вбитые в землю  колья,  заостренные  кверху.
Гульча  тащилась  за  пещерником,  сцепив  зубы.  Тот  был  на   последнем
издыхании, хрипло стонал, харкал кровью, но  упрямо  полз,  поднимался  на
четвереньки, замирал ненадолго -- то ли терял сознание,  то  ли  переводил
дух, и снова они ползли, карабкались, пробирались.
     Лишь очутившись внизу, Гульча поняла, почему нет нужды  в  крепостной
стене. Берег был крут, высок, а  внизу  трясина  --  утопит  любое  конное
войско. Пещерник повел по кромке трясины, нескоро выбрались на  каменистую
насыпь, долго брели, едва переставляя ноги.
     Олег часто оглядывался на чернеющую за спиной стену и  башни  Города,
высматривал камни, чтобы не оступиться, останавливался. Гульча молчала, ее
губы посинели, распухли. Она боялась, что от холода не выговорит и  слова,
только запищит, и за эти муки возненавидит его и себя.
     Она слышала  бормотание  пещерника,  но  язык  был  непонятен.  Перед
глазами девушки уже плавали  от  усталости  цветные  круги,  ее  сотрясала
крупная дрожь, в груди появился хрип, и она поняла, что позже придет  жар,
ее будет трясти по-настоящему, а в ночных видениях навалятся демоны, бесы,
асмодеи...
     Пещерник куда-то тащил, что-то говорил, под ногами после булыжников и
травы  вдруг  появились  каменные  ступени.   Она   бездумно   опускалась,
полумертвая от холода, еще не замечая, что ночной воздух  замер,  перестал
двигаться, словно они оказались в глубоком подвале.
     Потом в  полной  темноте  ощутила  ладони  пещерника  на  плечах,  он
заставил ее сесть на мягкое. Послышались удаляющиеся  шаги,  затем  легкий
стук, будто стучали кресалом  по  огниву.  В  темноте  появилась  искорка,
разгорелась.  Гульча  увидела  горящий  факел,  а   следом   за   ним   --
изуродованное лицо пещерника, вздутое,  вместо  левого  глаза  темно-синяя
опухоль, правый залит кровью, нос распух, губы  огромные,  разбиты,  корка
крови закупорила трещины, лицо, шея, руки и  все  тело  пещерника  покрыто
засохшей кровью и грязью.
     Пещерник поднял факел, сказал хриплым голосом:
     -- Кий!.. Тебя призываю я, Вещий Олег!

     ГЛАВА 12

     Факел освещал малую часть помещения. Гульча лишь  сейчас  со  страхом
поняла, что они попали в гигантский склеп. Под  ней  был  ворох  шкур,  на
стене висели мечи, топоры, луки  с  истлевшими  тетивами,  боевые  палицы,
кольчуги, внизу в ряд выстроились сундуки. Дальше трепещущий  свет  факела
не доставал.
     В склепе слышалось хриплое дыхание Олега.  Он  пошатнулся,  оперся  о
каменную плиту, повторил страдальчески:
     -- Я призываю явиться Кия, основателя Города, князя полян!
     Тишина  оставалась  такой  же  пугающе-мертвой,  лишь  внезапно  ярче
вспыхнул факел, затем кто-то  огромный  тяжело  вздохнул.  Гульча  уловила
движение стоячего воздуха.
     -- Я призываю явиться Кия, --  сказал  Олег  совсем  тихо,  силы  его
покидали, -- основателя  союза  племен,  защитника...  Страшная  опасность
нависла над его потомками... Только Кий...
     Он покачнулся, медленно сел, упираясь спиной в каменную плиту.  Факел
горел ярко, пещерник держал его на вытянутой руке, уперев в каменный  пол.
В мертвой тишине кто-то снова вздохнул,  затем  нечеловечески  огромный  и
мощный голос произнес, растягивая слова:
     -- Кто тревожит мой вечный сон?.. Неужели я не дал потомству  силы...
А, это ты, я чувствую твое присутствие...
     Пещерник открыл глаза и поднял  факел  выше.  Голос  прозвучал  после
паузы, в нем была нотка недоверия:
     -- Опять в том же виде... И опять с  бедной  женщиной...  Несчастная,
знала бы с кем... Не понимаю, за что тебя звали мудрым, вещим...
     Олег быстро взглянул на Гульчу,  на  ее  вытаращенные  глаза,  сказал
быстро:
     -- Ладно-ладно, это жизнь, а не склеп. Наверху не так  спокойно,  как
здесь.
     Голос возразил, заполнив собой весь огромный склеп:
     -- Это именно с тобой всегда не так спокойно...  Другие  живут  тихо.
Девушка с тобой, конечно же, голая... Что ты  с  нею  сделал,  чудовище?..
Морда побитая, весь в синяках... Куда боги смотрят?
     -- Боги правду видят, -- огрызнулся Олег. -- Не спят,  как  ты.  Тебе
травы и корни положили?
     Голос ответил печально:
     -- Я думал, ты сам распорядился... гм... когда меня...
     Олег ответил поспешно:
     -- Не тревожься! Тризну справили отменную, краду заготовили  великую.
Склеп рыли триста пленных  савиров,  их  порубили  сразу,  кости  тлеют  в
основании кургана.
     -- Нужно ли было? -- спросил Кий печально. -- Здесь не бывает  рабов,
как обещали волхвы.
     -- Надо было, -- ответил Олег. -- Дабы  не  проболтались.  Зато  твой
склеп поныне неразграбленный!
     -- А что собираешься делать ты?
     -- Ну... я возьму лишь часть того, что сам положил.
     -- Да-а, -- протянул Голос, -- я тебя в таком виде  не  часто  видел.
Сказать по правде, всего пару раз. Хотя дед мой поговаривал...
     -- Старики наговорят, -- буркнул Олег, -- только уши развесь!
     Он уже бродил, пошатываясь, с усилием поднимал крышки сундуков.
     Гульча преодолела оцепенение, заставила себя встать  с  вороха  шкур,
оставив сползающую с  плеч  душегрейку  пещерника,  уцепилась  за  тяжелое
кольцо, добавляя свои усилия к  попыткам  Олега  поднять  крышку  большого
сундука.
     Голос произнес печально:
     -- Она еще ему помогает... Бедное неразумное дитя...
     Сундук оказался полон золотых  монет,  бриллиантов,  изумрудов.  Олег
сердито плюнул прямо на золото, опустил крышку. Гульча едва успела  убрать
пальцы -- крышка дернула ее книзу. Пещерник, ворча, заглядывал в  кувшины,
скрыни, тряс резные шкатулки.
     Голос печально произнес:
     -- Если бы сам клал, как говоришь, знал бы, где то, что ищешь... Пить
надо меньше!
     -- Все разве запомнишь? -- буркнул Олег.
     Под руки попался сверток бересты,  хотел  отшвырнуть,  но  на  всякий
случай сорвал  лыковую  веревочку,  не  сумевшую  пересохнуть  в  сырости,
развернул хрупкий лист. Лицо его чуть просветлело.
     Вскоре он уже  сдирал,  постанывая,  грязь,  накладывал  примочки  из
темной и густой, как деготь, жидкости. От нее смердило, он заставил Гульчу
отпить пару глотков. Ее  едва  не  вывернуло,  но,  странное  дело,  сразу
согрелась, боль в исцарапанных ступнях ушла. Даже пальцы на ногах, озябшие
так, что не чувствовала их вовсе, отошли, пошло покалывать иголочками.
     -- Бедное дитя...
     Олег, накладывая на лицо и грудь смердящую пакость, предостерег:
     -- Кий, не увлекайся!
     -- Я только по-отечески жалею...
     -- Знаю-знаю. Самые красивые и беззащитные с  виду  змейки  --  самые
ядовитые. Да и ты, ласковый, как кошечка... пока не  наступишь  на  хвост.
Гульча, вон в том углу всякая всячина из рухляди! Выбери, а то  князь  Кий
уж очень волнуется. Воображение у него, видите ли...
     Девушка с факелом в руке пошла рыться в ворохе одежды.  Пещерник  был
груб, но грубости умел говорить так, что у  нее  сама  собой  выпрямлялась
спина, грудь поднималась, а щеки горели в странном радостном предчувствии.
     Она наткнулась на множество сапог, словно волхвы предполагали увидеть
усопшего князя в личине сороконожки, затем обнаружила одежду. Рыться одной
рукой было непросто, держа факел  на  отлете,  чтобы  искры  ненароком  не
сорвались в гущу шелков, бархата, дорогих  шуб,  мехов,  тонко  выделанных
сорочек.
     Когда вернулась, одетая в княжескую расписную сорочку,  что  доходила
ей до колен, Олег лежал возле каменной плиты -- страшный, распухший, с ног
до  головы  покрытый  темными  пятнами.  Гульчачак  вскрикнула,   опасливо
опустилась возле него на корточки. Смрад ударил  в  ноздри,  она  помахала
ладонью у лица. Очень медленно правый глаз пещерника приоткрылся.
     -- Не тревожь, -- прохрипело у него в горле.
     Она ушла в другой угол, села на шкуры.  От  факела  струился  тусклый
мерцающий свет. Гульча зябко куталась  --  ее  снова  трясло.  Неподвижный
воздух, запах целебных настоек,  трав,  пережитые  страхи!  Голова  начала
кружиться, Гульча ощутила себя летящей в  пространстве,  замелькали  крыши
домов, в темном небе светили  непривычно  яркие  звезды.  Слабо  слышались
голоса.
     Проснулась в полной темноте. Лежала в страхе, не понимая, откуда  под
ней взялись шкуры, почему темно. Было  тихо,  как  в  могиле.  Как  только
подумала о могиле, сразу вспомнила, что она и  есть  в  могиле  --  заживо
погребена  в  склепе  древнего  князька  местного  племени  язычников.  На
строительстве  этого  подземного  дворца  были  зарезаны   сотни   пленных
кочевников, их кости тлеют под ее ногами...
     Она зябко поджала ноги, сказала дрожащим голосом:
     -- Эй, есть кто-нибудь?.. Олег, ты еще живой?
     В склепе было тихо, никто не сопел, не похрапывал. Не слышно  было  и
голоса погребенного князя, основателя Города. Гульча осторожно сползла  со
шкур, чувствовала себя отдохнувшей, только очень хотелось есть -- до спазм
в желудке. Едва подумала о еде, как  в  животе  заворчали  кишки,  голодно
заурчало, а рот наполнился слюной. Она шарила в потемках по  полу,  где-то
должен лежать факел -- не весь же сгорел. Если отыскать еще и огниво...
     Ее пальцы наткнулись  на  твердое,  угловатое.  Она  некоторое  время
ощупывала, потом  сообразила,  что  под  ее  ладонями  человеческое  лицо.
Вскрикнув,  отшатнулась,  долго   сидела   неподвижно,   прислушиваясь   к
оглушительному стуку своего сердца, наконец решилась потрогать лежащего за
плечо:
     -- Эй... Олег, это ты?.. Или это великий князь, основатель Киева? Кто
бы ни был, помогите! Мне так страшно и хочется есть.
     Из темноты послышался вздох, глухой голос произнес сипло:
     -- Всегда одно и то же:  как  утро,  так  хочет  есть...  Сюда  много
натащили всякой еды! Если думаешь, что не испортилась за четыреста лет, то
давай, ухомякивай за обе щеки...
     -- Олег, -- вскрикнула она, -- я так рада!
     В темноте послышался шорох, стук. Темноту прочертили  красные  точки.
Вскоре факел вспыхнул, Гульча с недоверием смотрела  на  осунувшееся  лицо
пещерника. Он был смертельно бледен, под глазами повисли  черные  мешки  в
два ряда, но лилово-черная опухоль сильно спала, оба глаза смотрели ясно.
     -- Ты выглядишь лучше, -- сказала она ошарашенно.
     -- Сплюнь. Ты не видишь моих ребер!..
     Он воткнул факел в стену между  камнями.  Двигался  намного  лучше  и
легче, но лицо все еще  было  обезображенным,  а  по  телу  плыли  цветные
разводы синяков и кровоподтеков.
     -- Олег, -- проговорила она дрогнувшим голосом, -- чтобы выздороветь,
надо хорошо есть... Тебе хорошо --  медом  и  акридами...  Впрочем,  чтобы
выздороветь, надо бы мяса...
     -- Сиди здесь, -- велел Олег.
     Он ушел в дальний угол склепа, там была темнота, а когда  через  пару
минут Гульча окликнула его дрожащим голосом,  ей  никто  не  ответил.  Она
опустилась на шкуры, застыла в бездумном  ожидании,  даже  не  вздрогнула,
когда из темноты бесшумно шагнул пещерник. Он швырнул на пол большого  пса
с оскаленной пастью, сказал устало:
     -- Бегал поверху... крыс гонял.
     Гульча отыскала нож,  принялась  снимать  шкуру.  Она  изо  всех  сил
сдерживала себя -- пещерник наблюдает, так пусть не услышит ее визга.  Пес
худой, кожа да кости, а вместо мяса одни жилы. А  жевать  придется  сырое,
огонь не разведешь в склепе -- в дыму задохнешься.
     Печень  оказалась  удивительно  крупной,  с  полкаравая  размером  --
тяжелая, сочная. Гульча жадно съела свою  половину,  забрызгалась  кровью,
подумала, что не хотела бы увидеть  себя  сейчас:  с  окровавленным  ртом,
тяжелыми каплями на подбородке, окровавленными  пальцами.  Олег  раздвинул
губы в понимающей улыбке. Он жевал медленно, с трудом, морщился -- челюсти
его и шея все еще были в жутких кровоподтеках.

     Они  пробыли  в  склепе  трое  суток.  Воздух  был  тяжелым,   Гульча
обливалась  потом,  дышать  было  трудно.  Пещерник  уверял,  что   воздух
меняется, отдушина лишь малость засорилась, но прочищать не стал.
     Он быстро поправлялся, синяки поблекли, а кровоподтеки исчезли вовсе.
На третьи сутки Олег долго рылся в  дарах,  что  нанесли  в  склеп  вожди,
русичи и знатные люди полян, древлян,  дряговичей  и  северян.  Из  одежды
кое-что  удалось  отобрать.  Олег  заверил,  что  собранное  в  дорогу  не
разлезется от ветхости по меньшей мере до ближайшей купеческой лавки.
     Для себя он в первую очередь выбрал широкий  пояс  из  двойного  слоя
кожи. Кроме колец для ножей, меча и баклажки, в поясе были тайные карманы,
куда Олег натолкал золотых монет. Еще золотых монет он сложил в две калиты
средних  размеров,  одну  передал  Гульче.  Из  оружия  отобрал  двуручный
сарматский меч, пластинчатый лук -- тетивы  не  было  уже  лет  четыреста,
прицепил к поясу два швыряльных ножа.
     Гульча отказывалась грабить могилу,  но  Олег  подцепил  к  ее  поясу
длинный узкий кинжал в дорогих  ножнах,  усыпанных  драгоценными  камнями.
Рукоять кинжала была из  слоновой  кости,  в  основании  блистал  огромный
изумруд.
     -- Бери, дурочка, -- сказал Олег наконец. -- Я сюда, знаешь,  сколько
натащил? Когда была тризна...
     В тишине раздался вздох, затем  послышался  тихий  Голос,  в  котором
звучала нечеловеческая мощь:
     -- Помню... Ты  тогда  на  четвереньках  лазил...  Разве  волхвы  так
упиваются?.. Олег, я долго размышлял, расспрашивал других...  Может  быть,
Рус поможет?... Или Славен?...  Могильник  Руса  еще  был  виден  на  моей
памяти, я могу сказать тебе, где он... А курган Славена  размыло  дождями,
разметало грозами...
     Олег ответил невесело:
     -- Да помню я, помню!
     -- Тоже ходил на бровях?
     -- Курган Славена  далеко,  могильник  Руса  ближе,  но  у  меня  нет
времени. Я чувствую, что резню нужно остановить немедленно. Иначе  славяне
разделят  участь  тех  древних  народов,  некогда  славных,  что  исчезли,
несмотря на великую мудрость...
     -- Я не знаю, что делать, -- послышался тяжелый вздох.
     -- Попробуй достичь Руса, -- попросил Олег с мольбой. -- Тебе проще!
     Голос Кия долго не отзывался. Олег  не  двигался,  опираясь  на  меч,
Гульча затаила  дыхание.  После  долгой  паузы  Голос  произнес  медленно,
виновато:
     -- Не могу... Недостает сил.
     -- Прощай, Кий. Спи спокойно.
     Он повернулся, туже затянул пояс. Гульча встала рядом. За их  спинами
раздался мощный вздох, словно вздохнула сама земля:
     -- Спокойно?.. Постараюсь, хотя теперь будет трудно.
     Олег кивнул. Гульчу оглядел критическим взглядом -- ничего не забыла?
-- и она храбро шагнула за ним в темноту. Не успели  сделать  пару  шагов,
как внезапно в склепе прозвучал новый мощный Голос, настолько могучий, что
голос Кия показался Гульче перед ним детским:
     -- Олег?.. Тот самый, к которому мы бегали советоваться?
     Олег повернулся, Гульча больно ударилась носом  о  его  твердую,  как
дерево, грудь.
     Голос произнес мощно:
     -- Олег, на помощь не придет ни Кий, ни Вандал, ни Скиф, ни Колоксай.
Никто, хотя поклялись встать из сырой земли и явиться на выручку, когда их
народу будет грозить смертельная опасность... Нас  держит  мать-земля.  Ты
должен одолеть беду без нас.
     -- Но я не могу!
     -- Кто сейчас княжит в моей земле?
     -- Славен, твоей земли давно нет, -- ответил Олег с горечью. -- Твоих
потомков расплодилось, как муравьев!  Разделили  старые  земли,  нахватали
новых у соседей. Теперь идет резня... Уже тысячу лет после твоего... после
тризны...
     -- Ну-ну, -- произнес голос Славена мощно, но озадаченно.
     -- Твои дети разошлись по всему белу свету.  Живут  в  горах,  лесах,
степях, пустынях, даже на островах в Северном море. Южном -- тоже.  Каждое
племя дробилось на десятки мелких, но  те  быстро  разрастались,  начинали
драться между собой. Из мелких осколков вырастали  крупные  племена...  Но
пока идет междоусобная резня --  на  границах  скапливаются  совсем  чужие
народы.
     -- Олег, такое уже бывало!
     -- Это не гунны, не савоты! Эти велят менять язык, веру, обычаи.  Это
другое, Славен. Другие времена, другие песни.
     Славен молчал так долго, что Гульча уже начала переступать с ноги  на
ногу, -- неисповедимы пути богов, мог и забыть про них, смертных. Наконец,
после долгого мощного вздоха, от которого затрепетало пламя факела,  Голос
сказал печально:
     -- Я не был вещим, как ты... Не знаю, Олег. Одно могу сказать -- иди,
как шел, на Север!
     Олег постоял, прислушиваясь, круто развернулся и пошел в дальний угол
склепа. Там отыскалась еще комнатка, в ней тоже лежали сокровища, а  также
все крайне необходимое князю в  загробной  жизни:  оружие,  кубки,  блюда,
дорогие ткани... При их приближении разбежались какие-то мелкие  существа:
мыши или подземные домовые.
     Гульча карабкалась вслед за  пещерником  вверх  по  узкой  расщелине,
ползла под каменными плитами, что потрескивали, угрожая  каждое  мгновение
обвалиться, протискивалась, цеплялась, оставляя клочья  истлевшей  одежды.
Под ногами было  мокро,  гремели  камни.  Пещерник  часто  останавливался,
поджидая ее, он тоже дышал тяжело, протягивал руку, которую она каждый раз
гордо отшвыривала.
     Они вылезли под огромное звездное небо. Воздух после склепа показался
таким чистым, что  она  поперехнулась,  а  среди  тусклых  северных  звезд
блестел особенно ярко-желтый, как глаз молодого кота, месяц.
     Олег двигался в  лунном  полумраке  сосредоточенно,  по  сторонам  не
оглядывался, словно видел перед собой далекий огонек и боялся оторвать  от
него взгляд. Гульча спешила следом, искоса  посматривая  на  мрачное  лицо
пещерника.
     Невры, думал  Олег  яростно,  искать  среди  них?  Вернее,  среди  их
потомков? Они дали начало стольким  народам,  что  те  захватили  половину
мира, а о другой пока просто не подозревают.  Сказано:  в  лесу  родились,
пням молились. Их потомки, выйдя из леса,  жили  жадно  и  яростно.  Когда
Таргитай повстречался с Даной, та родила от него троих героев: Арпо,  Липо
и Коло, а из другой деревушки невров  вышел  Рудольф  --  Рыжий  Волк.  Он
сочетался с одной берегиней, она родила от него Гунна, Кимвра и Гота. Коло
выпала доля счастливее, чем у братьев, он был отцом Скифа, дедом  Славена,
прапрадедом Руса... А у потомков Рудольфа обошел братьев по жизненной мощи
Гот: он был отцом Бритта, Кельта и Пикта. У Гота было  три  сына:  Алеман,
Тевт и Сакс, их племена набирают силу с каждым днем, теснят соседей, скоро
обрушатся на детей Славена...
     Олег  поспешно  прогнал  перед  мысленным  взором  наиболее   живучих
потомков Таргитая. У Кия были братья: Щек и  Хорив,  каждый  оставил  кучу
детей -- храбрых воинов и честных мужей, однако те как-то сошли на нет. Не
было огня, от которого происходят  в  движение  народы,  сдвигаются  горы,
трясется небо.  Лишь  у  Кия  был  один  с  таким  огнем,  что  даже  Олег
посматривал с беспокойством.  Впрочем,  Рустам,  так  его  звали,  был  не
честолюбив, княжеской власти не  добивался.  В  молодости  он  побывал  на
Востоке, был ослеплен  богатством  и  великолепием  древних  стран,  много
бродяжничал, воевал во главе наемных банд, отрядов, был полководцем  то  у
одного, то у другого правителя. Создал три королевства,  одну  империю  --
все бросил, управлять оказалось занятием скучным  и  тяжким.  Вернулся  на
родину в глубокой  старости,  братья  на  родной  земле  доживали  век,  с
палочками ходили, а он явился крепкий, как дуб, темный от  жгучего  южного
солнца, седой, как лунь, но  с  цепкими  глазами  и  прямой  спиной.  Даже
задавил на празднике медведя за два дня до кончины...
     Олег  закрыл  глаза,  стараясь  поймать  образ,  споткнулся,  услышал
ехидный смешок Гульчи.  Что-то  случилось  тогда,  ибо  кияне,  их  чужаки
называли киевлянами, неделю весело пересказывали, добавляли  от  себя.  Ах
да, Рустам вызвался бороться с правнуками, но  те  отказались.  Лишь  один
принял вызов, но был побежден. Олег внимательно следил  за  поединком,  он
единственный заметил, что правнук в конце схватки поддался,  заметив,  что
старый  богатырь   начал   слабеть.   Олег   прижал   ладони   к   вискам,
сосредоточился, и вдруг как будто все  осветилось:  увидел  залитый  двор,
хохочущий народ, услышал дудки, бубны, медвежий рев,  и,  перекрывая  все,
появилось молодое веселое лицо.  У  парня  были  ярко-синие  глаза,  русые
волосы, крохотный шрам на левой скуле.
     Олег потряс головой, отгоняя видение, -- это был Таргитай.  Он  снова
услышал смешок Гульчи, сердито покосился в ее сторону, тут же новая  мысль
вспыхнула в мозгу: это не Таргитай. Похож, как вылитый,  но  не  Таргитай.
Однако с ним что-то связано... Кто он? Вспомнить бы...

     Киев был еще виден на высоких горах,  когда  они  зашли  в  небольшую
весь. Правда, весь на поверку оказалась селом -- там князь Самовит поселил
смердов. Олег купил себе и Гульче неказистую, но добротную одежду и еды, и
они снова вышли на дорогу.
     Вздымая пыль, мимо проносились всадники. В  сторону  Города  тянулись
груженые  телеги.  Олег  посматривал  на  небо,  а  когда  солнце   начало
опускаться к виднокраю, свернул к ближайшему лесу:
     -- Опасно или не опасно, но лучше ночевать в лесу.
     -- Олег, я оставила такого коня на постоялом дворе!
     -- Я тоже. И свой меч. И запасных коней, и многое  другое.  Какая  ты
жадная женщина!
     Гульча вспыхнула от обиды,  пещерник  насмешливо  оскалил  зубы.  Она
смолчала, нельзя давать ему ощущать свое  превосходство  --  дразнит.  Она
торопливо насобирала хвороста, стараясь не удаляться  далеко  в  чащу,  --
страшно. С ближайшей березы содрала  уже  кем-то  разлохмаченную  бересту.
Похоже, только грозится, что  продаст  первому  встречному,  но  лучше  не
нарываться -- надо делать все, что требуется, и даже немного больше.
     Вечером, когда поужинали  у  костра  и  Гульча  заснула,  свернувшись
калачиком, Олег долго сидел,  глядя  в  огонь.  Перед  собой  он  разложил
обереги, которые купил у волхва,  пока  Гульча  выбирала  одежду.  Обереги
грубоватые, вырезаны не то наспех, не то без старания, и Олег долго щупал,
гладил, пропускал между пальцев, приучая себя к узнаванию на ощупь.
     Была уже  полночь,  когда  услышал  далекий  зов.  Он  закрыл  глаза,
расслабил тело. В темноте под опущенными  веками  поплыли  светлые  пятна,
начало высвечиваться крупное лицо с  запавшими  глазами  и  плотно  сжатым
ртом. Острые глаза смотрели из-под  низкого  лба  с  такой  нечеловеческой
силой, что плечи Олега сами собой передернулись, словно на морозе.
     -- Ты близок, -- прошелестел Голос, и у  Олега  побежали  мурашки  по
коже: узнал Фагима, главу Семи Тайных. -- Oчень  близок  к  большой  тайне
Семи. Но решение принято! Ты не смеешь вмешиваться!
     -- Решение Семи? -- спросил Олег. -- В чем оно?
     -- Устойчивость. Разрушение старых империй, создание государств,  где
правит закон, а не деспот! Поощрение Добра, борьба со Злом...
     Олег ответил тихо, чувствуя, как сердце начинает стучать чаще:
     -- Этого хочу и я. Но чем помешаю я?
     -- Ты  поддался  низменному  зову.  Обреченные  племена  спасаешь  от
судьбы, ибо ты -- из их племени. Считаешь себя из их  племени!  Но  мы  не
принадлежим народам, мы -- соль  всего  человечества.  Те  племена  должны
исчезнуть.
     -- Славяне? -- воскликнул Олег.
     Кровь бросилась в голову, видение затуманилось, и Голос пропал. Когда
Олег  с  большим   трудом   сосредоточился,   до   его   слуха   донеслось
нещадно-насмешливое:
     --...Как и другие великие! Египтяне, хетты, арии,  парфяне.  Для  нас
нет племен и народов, есть человеческий род.
     --  Совет  может  ошибаться,  --  прошептал   Олег,   чувствуя   себя
раздавленным. -- Я заглядывал в будущее славянских племен. Если объединить
под  одним  вождем,  то  возникнет   удивительнейший   народ...   Да,   он
непредсказуем! В отличие от тех,  с  кем  любит  работать  Совет  Семи.  В
славянство намешается много разных племен, другие народы будут смотреть со
страхом и с любопытством...
     Голос сказал враждебно:
     -- Можешь поклясться, что новый народ принесет лишь благо?
     -- Нет, -- сказал Олег. -- Но  родится  богатырь!  Богатырь,  которым
управлять трудно. А вы, опасаясь его  мощи,  хотите  отдать  его  законное
место другим детям -- послушным, предсказуемым?
     Голос помолчал, после паузы спросил в упор:
     -- Ты можешь сказать, когда Совет Тайных хоть раз оказался неправ?
     Олег замолчал надолго, а когда заговорил, сам удивился страшной тоске
в своем голосе:
     -- Уже могу. Это вы навязали дикому племени обров новую  веру?  Смели
языческих божков, взамен дали Единого! Навязали высокие этические нормы. И
что же? Их держали в узде разбойничьи обычаи, а благодаря новой вере  обры
распоясались, вдруг став избранным  народом,  ведь  все  прочие  --  скот!
Единый допускает их существование лишь для того, чтобы  обры  надевали  на
них ярмо! Они так и делали... Теперь где те  обры?  А  без  вас  могли  бы
уцелеть.
     -- Одновременно с обрами, -- возразил Голос, -- эту религию приняли и
хазары, а их царство велико. Они уже наложили тяжкую  дань  на  северян  и
полян, подступили к самому Киеву!
     -- Надолго ли? -- возразил Олег. -- Сразу по принятии  новой  религии
ханом Обадия-- там началась кровавая междоусобица. Да,  наложили  дань  на
полян, это вторая смертельная ошибка... Я заглядывал в будущее, Фагим! Там
нет Хазарского каганата. Вообще нет хазар!
     Фагим долго не отвечал, а когда сквозь тьму прорезался  его  властный
голос, Олег впервые уловил тщательно спрятанную тревогу:
     -- Ты был лучшим из прорицателей, тебя звали Вещим. Мы не в состоянии
увидеть грядущее, но мы в силах его лепить! Лепим в тиши тибетских  пещер,
вознесясь над человечеством. И  ничто  на  белом  свете  не  в  силах  нас
остановить. Ты это знаешь, Олег!
     -- Да, -- ответил Олег, -- знаю.
     -- Не вмешивайся! Ты был одним из Семи  Тайных,  но  Совет  не  может
знать жалости, дружбы, привязанности...
     -- Совет не знает этих чувств, -- ответил Олег. -- Все-таки  я  пойду
своим путем, Фагим. Ты его знаешь.
     Видение обрело яркость, вместо глаз Фагима  полыхало  красное  пламя.
Когда глава Семи заговорил, изо рта вырвались длинные языки огня:
     -- Знаю?.. Ты забыл, что ни короли, ни маги, ни звери, ни птицы, даже
ничтожный муравей не в состоянии противиться воле Семи Тайных. Что  можешь
ты с той поры, как отринул могучую магию -- а ты был сильнейшим магом,  не
спорю, -- и посвятил себя ведовству -- уделу рабов?
     Олег ответил медленно, чувствуя усталость и слабость:
     -- Меня легко убить, но нельзя  покорить.  Ведовство  дает  гордость,
чувство достоинства. Магам это неведомо. Я знаю, чем  могу  помешать...  и
могу ли, однако не откажусь от такой возможности. Если возникнет, конечно.
     -- Но не будешь искать сам?
     Олег подумал, ответил просто:
     -- Буду.
     Фагим долго молчал, теперь все лицо стало красным клубком движущегося
огня, а глаза и рот белыми от ярости. Голос прогремел:
     -- Тогда ты  обречен!  Отныне  ты  --  вне  закона.  Наша  мощь  тебя
найдет!!!
     Лицо стало расплываться, Олег быстро крикнул:
     -- Отныне?.. А чьи попытки были раньше?..
     Последнее красное пятно исчезло в темноте. Голос не отзывался, и Олег
открыл глаза. Перед ним горел костер, багровые угли  уже  покрылись  серым
толстым пеплом. Небо медленно светлело, в кустах  сонно  чирикнула  ранняя
пташка.
     Олег подхватился на ноги, тело застыло в  долгом  сидении,  слушалось
плохо. Он потряс Гульчу за плечо, крикнул в ухо:
     -- Уходим! Уходим немедленно!
     Она послушно поднялась, широко раскрыв глаза.  Ее  качнуло,  он  едва
успел подхватить, снова тряхнул:
     -- Слышишь?.. Бери котомку, уходим немедленно!
     Гульча раскрыла глаза еще шире, но Олег видел, что она  спит.  Сцепив
зубы, он подхватил котомку, застегнул пояс, бросил Гульчу на плечо и бегом
бросился через  лес.  Гульча  начала  тереть  кулачками  глаза,  возиться,
поджимая колени. Олег решил было, что она устраивается спать, но вдруг над
ухом раздался ее голос:
     -- Что?.. Почему?.. Куда?
     -- Доброе утро, -- буркнул Олег. Он на  бегу  поставил  ее  на  ноги,
сильно шлепнул сзади -- с пробуждением!
     Она терла глаза, пробовала зевнуть, едва не задохнулась, закашлялась,
и лишь тогда проснулась окончательно. Увидела, что они  стремглав  несутся
через утренний лес, вскинула брови еще выше, глаза были, как блюдца:
     -- За нами гонятся? Говард?
     Олег  не  отвечал,  на  бегу  ухватился  за  ожерелье  с  деревянными
фигурками. Пока левой рукой  отводил  прыгающие  навстречу  ветви,  пальцы
правой руки прощупывали обереги,  судорожно  искали  нужные,  отбрасывали,
наконец зажали что-то твердое, выпускать отказались. Олег  быстро  перевел
взгляд  на  обереги.  Грубо  вырезанный  птичий  клюв  выглядывал   из-под
указательного пальца, а средним  Олег  прикрыл  извилистую  бороздку,  что
могла означать змею, воду, верхнее небо.
     Он выбежал на  поляну,  небо  открылось  шире.  В  синеве  пролетела,
дергаясь из стороны в сторону, белая бабочка, блеснули  слюдяные  крылышки
стрекозы. В немыслимой высоте что-то виднелось.
     Олег с трудом различил сокола-сапсана.
     Слева над зелеными вершинками пролетел, медленно  взмахивая  большими
черными крыльями, крупный ворон. Он миновал было поляну, затем  замер,  не
двигая крыльями,  начал  набирать  высоту,  но  не  улетел  от  поляны,  а
поднимался к небу кругами, как голубь.
     -- Брат, помоги! -- взмолился Олег.
     Он вперил взгляд в далекую сверкающую точку, пытаясь нащупать сокола.
Ворон поднялся над лесом, пошел ходить кругами. Голову поворачивал,  глядя
на проплывающие внизу деревья и поляны то одним глазом, то  другим.  Когда
был над поляной, где затаились под деревом Олег с  Гульчей,  встрепенулся,
чаще заработал крыльями...

     ГЛАВА 13

     Он не заметил  блеснувшего,  будто  серебряная  молния,  стремительно
падающего сокола. Сапсан страшно ударил грудью, во  все  стороны  брызнули
черные перья. Олег слышал, как хрустнули птичьи кости. Сокол подхватил  на
лету мертвую добычу и, роняя капли  крови,  поволок  над  лесом,  часто  и
натужно хлопая крыльями.
     -- Спасибо, брат, -- крикнул Олег вслед. -- Ты всегда будешь на гербе
нашего рода... Всего народа!
     Он потащил Гульчу за собой, в распадке между низкими, словно болотные
кочки, холмами замер, попятился. Гульча  смотрела  непонимающе,  Олег  зло
прошипел:
     -- Змеиное место... Они и тебя не пощадят, поняла?
     С этими странными словами -- более того, оскорбительными! --  потащил
в обход. В быстром беге Гульча задыхалась, она потеряла  все  убийственные
слова и сравнения.
     Бежали долго, пещерник часто менял направление, хватался  за  нелепые
обереги,  раздражал  Гульчу  языческими  обрядами,  от  чего-то  прятался,
заставлял ее ползти через бурелом, хотя рядом  оставалась  чистая  поляна,
продираться через колючие кусты, минуя ровное место.
     К полудню он ее едва тащил, но чем выше поднималось солнце, тем  чаще
радостно блестели глаза пещерника. Наконец он  сказал  ясным  и  вроде  бы
удивленным голосом:
     -- Кажется, оторвались... Никогда бы не подумал... Такие противники!
     -- Го... вард? -- прохрипела Гульча пересохшим горлом.
     Олег даже не одарил ее взглядом:
     -- Бери выше... Эх, это же в характере нового народа: воровать -- так
золотую гору, драться -- так с медведями, а если в постель  тащить  --  то
королевскую дочку!
     Гульча сказала с достоинством:
     -- Не знаю, о каком народе говоришь, но я  --  дочь  Марка,  из  рода
Ламеха, где тридцать поколений великих царей и семьдесят малых...
     -- Уговорила! -- перебил Олег, скаля зубы. -- Хочешь, сейчас  тащи  в
постель, топчи мою невинность!
     Гульча смерила его недоверчивым взглядом. Глаза пещерника лихорадочно
блестели, руки крупно  тряслись.  Они  остановились  на  уютной  маленькой
поляне, но пещерник не бросился сгребать сухие ветки для костра,  не  снял
лук. То садился на пень, то вскакивал, суетливо  дергал  шеей.  Глаза  его
шарили по верхушкам деревьев.
     -- Ручей близко? -- спросила Гульча.
     Пещерник отмахнулся, но Гульча уже услышала слабое  журчание.  Когда,
смыв пот и грязь, она вернулась на поляну с котелком в руке, Олег лежал  у
костра, забросив руки за голову. Глаза его  неподвижно  смотрели  в  синее
небо. Рядом на широких  листьях  лопуха  были  разложены  последние  куски
зайчатины, купленные в веси.
     Гульча поставила котел на огонь, села возле пещерника, обняла его. Он
поднял голову, глаза его были веселыми:
     -- От своего не отступишься?
     --  Разве  я  похожа  на  дуру?  --  ответила  она   с   подчеркнутым
негодованием.
     Олег опустил затылок на ладони, с  закрытыми  глазами  вслушивался  в
нежные пальцы,  что  едва  слышно  скользили  по  широким  пластинкам  его
напряженных мускулов, а те,  твердые  как  дерево,  медленно  уступали  ее
мягкому  нажиму,  размягчались.   Кровь   ходила   свободнее,   давно   не
испытываемый покой овладел  всем  его  существом.  Он  взял  ее  за  руки,
притянул к себе. Ее огромные глаза приблизились,  в  последний  момент  он
пытался хоть что-то прочесть в них, но черные зрачки  цепко  держали  свои
секреты, а затем губы встретились. Олег дал себе погрузиться в  пламя,  по
жилам побежала горячая кровь, но  заметил,  что  сама  Гульча  скована  --
бедняжка так долго пыталась утащить  его  в  постель,  что  ждет  подвоха,
напряжена, хотя скрывает старательно, прямо одеревенела.
     Скрыв вздох, Олег повел губы вниз по шее, задержал их в ложбинке, где
сходятся тонкие ключицы, опустился в ложбинку между  упругих  грудей,  что
сразу   напряглись,   а   ярко-розовые   соски   поднялись    и    застыли
обжигающе-твердые. Гульча закрыла глаза, в  щеки  бросился  румянец.  Олег
наблюдал искоса, но, даже закрыв глаза, он видел ее насквозь --  проклятие
долголетия. В юности женщины разные,  удивительные,  а  потом  уже  видишь
одинаковые группы, замечаешь общие закономерности...  Через  полсотни  лет
уже знал, лишь взглянув на лицо женщины, какая  у  нее  грудь,  удобно  ли
будет кормить ребенка, ибо соски бывают плоские,  торчащие  и  вдавленные,
какого цвета сам сосок, как растут волосы в подмышках... Еще  через  сотню
лет уже точно знал, в каком случае и как поведет себя, какие слова скажет,
какой рукой коснется. Стал чудо-лекарем, ибо научился  с  первого  взгляда
определять  болезни,  хвори,  мог  совершенно  точно  сказать,  что   кому
принимать как лекарство... Человек во плоти  своей  настолько  прост,  что
удалось познать его в первые же двести лет жизни!
     Наконец Гульча задышала часто, уже не умея и не в силах сдерживаться.
Олег постарался  не  упустить  нить:  маленькая  женщина  чувствительна  и
мнительна, а в кустах отвлекающе  шуршит,  над  головой  пролетела,  шумно
хлопая крыльями, иволга, внезапно завизжала голосом драной  кошки,  вблизи
противно потрескивает под ветром рассохшееся дерево. Внезапно -- для себя,
не для него -- Гульча вскрикнула, вцепилась  в  его  широкую  спину.  Олег
незаметно ухмыльнулся -- его дубленую  кожу  давно  не  могли  процарапать
никакие женские коготки. А шрамики на лопатке, так это рысь...
     Гульча открыла глаза,  непонимающе  смотрела  в  нависающее  над  ней
широкое лицо. Олег поцеловал ее в нос, лег рядом, не разжимая  рук  и  все
еще прижимая ее к себе. Она помолчала, сказала тихонько:
     -- Эй, ты где?
     -- Рядом, -- успокоил он.
     Она подвигалась немного,  умещаясь  в  его  руках,  как  в  колыбели,
заснула. Ее губы чуть раздвинулись, а  вздернутые  брови  так  и  остались
вздернутыми, придавая лицу удивленное и чуть обиженное выражение.

     Еще через два дня купили коня для Гульчи, затем  Олег  сторговал  для
себя крупного спокойного жеребца. Ехали без особых неожиданностей -- их не
трогали даже лесные разбойники. У Олега из-под широкой  спины  выглядывала
рукоять двуручного меча и загогулина сборного лука -- редкий в этих  краях
не знал, с какой страшной силой бьет стрела из такого лука. Чтобы натянуть
тетиву, требуются медвежья сила и  ловкость  рыси,  с  такими  странниками
связываться -- себе дороже. Гульча ехала рядом не менее опасная  --  одета
по-мужски, так снаряжаются лишь поляницы, на поясе длинный узкий кинжал, у
седла приторочены легкое копье и кривая сабля.
     На второй неделе подобрали запасных  коней,  путешествие  ускорилось.
морском берегу, но они, мне кажется, не сложнее обров. Мы могли бы незримо
избегая людей. Мелкие реки переходили  вброд  или  вплавь,  на  обед  Олег
стрелял лесную дичь, ловко сшибал птиц.
     Леса сменялись долинами, тянулись ряды холмов, объезжали  озера,  где
по берегам почти везде лепились рыбацкие веси. В  веси  Олег  не  заезжал,
разве что один раз -- купил Гульче новые сапоги -- старые развалились.
     Однажды у костра  Олег  перебирал  обереги,  а  Гульча,  усталая,  не
дожидаясь его, уснула. Олег укрыл ее  одеялом,  вернулся  к  огню.  Костер
потихоньку  потрескивал,  красные   языки   почти   не   разгоняли   тьму.
Торжественная тишина распростерлась над  миром,  птицы  спали,  молчали  в
траве даже кузнечики.
     Внезапно  в  десятке  шагов  от  костра  прямо  из  земли   поднялась
гигантская  фигура.  Огромный  человек  медленно  разогнулся,  через  него
просвечивали звезды. Он шагнул к костру, и Олег узнал Колоксая.
     В тишине странно прозвучал  негромкий  голос  Колоксая,  медленный  и
печальный:
     -- Ты снова на тяжком пути... Демоны не дают завершить свое дело?
     -- На этот раз я сам себе демон, -- ответил негромко  Олег.  --  Твоя
домовина где-то здесь?
     -- То, что осталось от кургана... А  ведь  насыпали  тысячи  пленных!
Время неумолимо, Олег. К тебе тоже, но по-другому.
     В слабом лунном свете лицо Колоксая было особенно  грустным,  желтым,
вместо глаз зияла  тьма.  Олег  отводил  глаза,  страшась  увидеть  черные
провалы.
     -- Ты был великим воином и героем, -- проговорил Олег  с  трудом.  --
Больно, что твой погребальный курган разрушается. Но твое семя дало щедрые
всходы. Твои потомки заселили огромные земли.
     -- Знаю, -- ответил Колоксай. -- Знаю, что  получилось.  Это  тяжелая
болезнь, но смертельная... не  для  всех.  Олег,  тебе  нелегко,  но  хочу
просить о нелегкой услуге.  Надо,  чтобы  потомки  сохранили  память,  что
именно на этом месте я сразил огромного Змея, что прилетел с  Востока.  На
этом самом месте, где спит эта красивая женщина, так похожая на того Змея,
я перебил ему крыло, проткнул сердце острым копьем... Заложить бы на  этом
месте город, быть ему величайшим городом на свете! Я сплю чутко. Когда над
городом нависнет смертельная опасность, я восстану во всей мощи и выйду со
своим войском богатырей -- а ты их помнишь!
     Олег смутно вспомнил всадника на белом коне -- налетел, как вихрь, на
зеленое чудовище, всадил острое копье, проломил костяной панцирь. Трепетал
по ветру красный плащ, люто ревел смертельно раненный дракон...
     -- Иди в Новгород, -- сказал Колоксай.  --  Поговори  с  Гостомыслом,
тамошним посадником. Там решение.
     -- Какое? -- взмолился Олег.
     -- Сказанное слово услышат и другие. Ты же знаешь законы злой  магии!
Сейчас ты ушел от погони, но если услышат слово...
     Олег обвел взглядом окрестности. Маленькая речка, удивительно чистая.
По обе стороны -- исполинский бор. Деревья-великаны темные, потрескавшаяся
кора. Стена  на  правом  берегу,  от  левого  тянется  луг,  дальше  сразу
вздымается стена деревьев-гигантов.
     Река, насколько Олег видел с этого холма,  делает  широкую  петлю,  в
петле раздваивается, идет двумя руслами, затем воссоединяется, катит одним
широким руслом. Виднеется небольшое городище, укрепленное частоколом.
     -- Как называется это место? -- спросил Олег.
     Тень Колоксая уже размывалась в  ночи,  донесся  слабый,  как  вздох,
голос:
     -- Река Москва...

     Они проехали еще несколько сотен  верст  без  происшествий.  Если  не
считать, конечно, что под  Олегом  пал  конь.  Гульча  еще  дважды  меняла
сапоги, и по дороге на них трижды нападали разбойники. Только трижды.
     Гульче казалось, что она так и состарится в седле, а  любовью  сможет
заниматься только возле пылающего костра, как вдруг однажды  Олег  вытянул
руку и бодрым голосом произнес:
     -- Новгород!.. Мы приехали.
     Далеко на самом обрии  поблескивало,  словно  там  полыхали  зарницы.
Гульчачак ничего пока не видела, но  в  том  направлении  тащились  тяжело
груженые телеги -- целые обозы в сотни подвод, туда гнали скот.  Она  даже
увидела вдалеке верблюдов, не поверила глазам. Олег хмыкнул:
     -- Иной раз багдадские купцы прибывают Конечно, лучше  на  ладьях  по
Каспию, Итилю, через Волок Ламский и к Новгороду, но сейчас там по  дороге
чье-то бродячее племя шалит...
     Крепостной стены вокруг города Гульча  не  увидела,  удивилась.  Олег
объяснил, что такая имеется, но город разросся, стена осталась  внутри.  К
тому же хоромы иных русичей или богатых купцов  теперь  повыше  знаменитой
стены.
     Сперва потянулись приземистые  бедные  домики,  потом  незаметно  они
въехали в сам Новгород. Совсем не так, как у других  городов,  где  всегда
была черта, за которой город резко обрывался. По узенькой улочке ехали  по
бревенчатой мостовой, кони ступали осторожно: бревна были  ошкуренные,  но
подогнанные одно к другому наспех, кое-как. Дома  по  обе  стороны  жались
тесно, из окон долетали звонкие удары молотов по железу, оттуда вырывались
клубы  дыма,  из  домов  охапками   выносили   пики   с   еще   дымящимися
наконечниками, во  дворы  заводили  коней.  Мастерские,  поняла  Гульча  с
удивлением, целая улица кузнецов, клепальщиков, кольчужников, мечников...
     Свернули в заулок, сразу пахнуло кожами, а в следующем проулке Олег с
удовольствием потянул ноздрями аромат свежеиспеченного хлеба. На их глазах
работники выгружали свежие  крендели,  медовые  пряники,  пышные  караваи,
куличи... Гульча проводила телегу затуманившимся  взглядом,  непроизвольно
сглотнула.
     -- Следующую надо объехать стороной, -- предложил Олег озабоченно. --
Торговые ряды!
     -- Так это ж самое интересное! -- воскликнула Гульча.
     -- Все-таки ты женщина, --  удивился  Олег.  --  Я  уже  засомневался
было... Надо спешить, а через торговые ряды нахрапом не  проскочишь.  Если
сам не растрясешь калиту на безделушки,-- то ворье срежет.
     Он послал коня в кривой проулок, настолько узкий, что Гульча  терлась
сапогом о каменную стену дома. Из одного окна высунулась лохматая  голова,
огромные  волосатые  ручищи  ожидающе  уперлись   в   подоконник.   Гульча
придержала опасливо коня, а когда Олег проехал, пустила коня следом.  Едва
конь поравнялся с окном,  где  таращил  глаза  лохматый,  Гульча  положила
ладонь на рукоять кинжала, взглянула надменно и  поехала  мимо.  Парень  в
изумлении разинул рот:
     -- Гляди, поляница!.. Может, заедешь? Я Васька Буслаев.  Меня  каждая
собака знает.
     -- Я не собака, -- ответила Гульча холодно.
     Спина ее напряглась. Казалось, что рыжий детина  с  озорными  глазами
вытянет огромные ручищи, цапнет сзади и утащит к себе через окно. Нет,  не
посмел...
     Проезжали мимо домов деревянных,  как  у  дулебов,  глиняных,  как  у
тиверцев, немало  домов  было  из  гранитных  глыб,  серых  от  грязи,  но
блистающих яркими красками  на  изломах.  Ворота  усадеб  настежь,  челядь
мечется, бабы гремят ведрами, гридни водят взмыленных коней по  двору,  на
расписных крылечках толпится народ...
     Встречные провожали их глазами, но к стенам домов пугливо не  жались.
Гульча тоже рассматривала их во  все  глаза.  Вид  у  новгородцев  удалой,
сорочки расстегнуты, а у кого вместо сорочки  рубашка,  но  и  та  расшита
цветами, а рукава закатаны выше локтей: мол, хоть мастеровой, хоть боярин,
каждый готов к тяжкой работе и лихой драке.
     -- Что за племя здесь? -- спросила она прямо в спину.
     -- Ильменские словене положили начало... Потом сюда стянулся,  как  в
Рим, всякий народ и народец. Есть юродивые, есть  тати,  душегубы,  купцы,
умелые работники, мастера, есть русичи.
     -- А почему преступников так много?
     Олег ответил, смеясь:
     -- Новгород принимает всех. Надо только успеть добежать до  городских
ворот. Теперь они там, внутри города. Новгород никого  не  выдает.  Потому
здесь так... неспокойно.
     -- Это ужасно!
     -- Да?.. Тати постарели,  обзавелись  семьями,  детей  учат  жить  по
правде. Чем мать шлюха, тем строже держит дочерей... Я люблю  этот  город.
Здесь даже князей, пусть самых могучих, нанимают  со  стороны,  как  любых
работников: плотников или гробовщиков.  Устанавливают  харч,  плату.  Если
князь ленится или начинает заноситься -- я-де князь, а вы простые горожане
-- изгоняют вместе с его русинами. Еще и по шее накостыляют...
     Гульча пустила коня рядом, они поехали стремя в стремя.  Олег  скалил
зубы, с удовольствием посматривал по сторонам. Она спросила:
     -- А князья не могут захватить власть силой?
     -- Пробовали. Это особый город. У самого бедного, кто ходит в тряпье,
на стене хибары висит меч, топор, лук, а то и полное  снаряжение,  включая
булатную кольчугу. Пусть не так  обучен,  как  дружинник,  но  разбойничья
кровь играет... Если сто на одного, то не выстоит и  русич,  верно?  Когда
здесь вече проходит без драки, то и не вече, считай.
     -- Вон там постоялый двор, -- прервала она.
     Олег отмахнулся:
     -- Там всегда грязно... А мясо не дожаривают.
     Придержал коня, огляделся, привстав в стременах, решительно  направил
коня на  широкую  улицу.  Ехали  шагом  --  мимо  часто  на  полном  скаку
проносились всадники, народ сновал озабоченно, с хитрыми  лицами,  детишки
беспечно кувыркались  на  улице.  По  обе  стороны  проплывали  хоромы  --
богатые, вызывающе нарядные, с цветными  стеклами.  Гульча  заметила,  что
даже мужчины ходят в  сапогах  на  высоком  каблуке.  Откуда-то  доносился
мерный шум, словно тяжелые волны набегали на крутой берег.
     Гульча вытянула шею, оглядываясь удивленно:
     -- Море близко?
     -- Торг, -- усмехнулся Олег. -- Великий новгородский торг.  Ишь,  уже
сюда добирается. Богатеет город! Не вздумай покупать что-либо.
     -- Плохие товары?
     -- Отличные, но только новгородцы надуют обязательно!
     -- Такие жадные?
     -- Выручку пропьют или на баб спустят, но для новгородцев обжулить на
торге -- что для тиверца победить в кулачном бою.
     Улица вывела их коней на мощеную камнем площадь. Гульча  решила,  что
это и есть знаменитое новгородское вече, но никто не дрался, все спешили в
разные стороны -- всего лишь перекресток улиц. На  дальнем  конце  высился
терем -- низ из серого камня, а второй и третий поверхи сложены из толстых
бревен. Крыша чешуйчатая из гонты, дощечки одна к одной,  нарезаны  ровно,
выструганы чисто, блестят, хотя небо по-северному сумрачно.
     Они въехали во двор этого роскошного терема, что  под  стать  королю,
Олег набросил повод на крюк коновязи. Гульча соскочила,  охнула  --  после
долгой езды ноги затекли, огляделась:
     -- Ты здесь уже бывал?
     -- Отхожее место во-о-он  за  теми  деревьями,  --  объяснил  Олег  с
готовностью, предупреждая второй вопрос. -- Дальше найдешь по запаху.
     Гульча сердито сверкнула очами, но пошла быстро, а от  деревьев  даже
побежала.
     Олег пошел через двор к терему. Возле крыльца стояла легкая  коляска,
запряженная тонконогими арабскими скакунами. Повозка отделана  серебром  и
золотом, на двойных рессорах, а конская сбруя блестит золотыми бляшками. И
повозка,  и  кони  --  заморские,  а  хозяин  их  явно  подлаживается  под
новгородцев: немцы не кичатся  богатством,  не  тычут  назойливо  в  глаза
встречным, как хвастливые новгородцы.
     Олег поднялся по  широким  ступеням,  перехватил  бегущего  стремглав
молодого гридня:
     -- Посадник в тереме?
     -- В вечевой палате, -- ответил гридень пугливо. Он высвободил  плечо
из  железных  пальцев  незнакомца,  добавил  сердито:  --  Он  никого   не
принимает! У него немецкие гости.
     -- Немцы подождут, -- решил Олег.  --  Иди  и  скажи  посаднику,  что
прибыл Вещий Олег по делу неотложному.
     -- У него немцы! -- повторил гридень, повысив голос.
     -- Разве они уже и здесь заняли земли?
     Он отпихнул гридня, вошел через широкие сени  в  палату  --  широкую,
расписную, с резной мебелью по стенам. У дальних дверей, окованных железом
и медью, стоял враскорячку дружинник. В петлях  висел  пудовый  замок,  за
дверью хранились грамоты, договоры -- их Новгород  заключал  с  окрестными
землями, заморскими купцами, князьями и королями.
     На втором поверхе Олег прошел мимо двух дюжих дружинников-русичей  --
оба подпирали стену, оба проводили незнакомца загоревшимися глазами: вдруг
лазутчик,  вдруг  да  можно  подраться...  За  дверью,  которую  закрывали
спинами, хранится казна всего Новгорода!
     Лесенка, уже истертая, привела на третий поверх. Олег пошел  широкими
шагами через горницу к массивной двери, возле которой скучал крепко сбитый
гридень угрюмого вида. На поясе висел меч, гридень был в  шлеме,  несмотря
на жару, и в кольчуге из мелких колец восточной  выделки.  Он  еще  издали
начал сверлить приближающегося  Олега  острыми,  как  буравчики,  глазами,
сопел со злобой, напрягся, вытянул вперед руку.
     Олег молча  ухватил  за  пальцы,  сдавил,  услышал  хруст,  отодвинул
побледневшего стража и ногой открыл дверь.
     Горница была даже не горницей, а горними покоями.  Посадник  сидел  в
широком  кресле,  перед  ним  стояли  два  немца,  а   третий,   постарше,
развалился, почти лег в широком дубовом кресле. Все четверо обернулись  на
стук шагов с одинаковым неудовольствием на лицах.
     -- Желаю  здравствовать,  Гостомысл!  --  сказал  Олег  громко.  Чуть
повернул голову, бросил вежливо: -- Вам тоже, гости заморские.
     Гостомысл всмотрелся, привстал, растерянно раздвинул руки:
     -- Олег? Вещий Олег?.. Для меня честь... Но, святой пещерник, у  меня
сейчас важное дело. Я вот-вот закончу с гостями,  дела  есть  дела,  потом
охотно поговорю с тобой.
     Вежливое внимание на  лицах  купцов  сменилось  иронией.  Они  начали
перешептываться, бросая  насмешливые  взгляды  на  деревянное  ожерелье  с
оберегами на шее волхва. Олег сказал громким голосом:
     -- Предрекаю! Новгород погибнет, ибо злато для него стало выше чести,
совести! Придет рать из другого  города,  набросит  ярмо  на  шею  некогда
вольного города, сбросит вечевой колокол оземь! И не быть  вольностям,  не
быть сходу...
     Гостомысл побелел, как ужаленный змеей, простер дрожащие руки:
     -- Погоди, вещий волхв! Не призывай беды, я стар и успел увидеть, что
твои проклятия, на беду, слишком часто сбываются.  Старики  говорили,  что
сбываются и благословения, но чего не  видел,  того  не  видел...  Дорогие
гости, придется прервать нашу задушевную беседу. Вас проводят в отведенные
для вас палаты. Я немедленно дам знать, когда освобожусь.
     Немцы переглянулись, старший  из  кресла  бросил  на  Олега  огненный
взгляд. Олег стоял с каменным лицом, на миг что-то  коснулось  его  мозга,
словно пробежала туча муравьев. Он ощутил ощупывающие пальцы, но последние
дни все время держал себя начеку, закрывался щитом и сейчас  тоже  оставил
только жажду еды, пива, заставил громко звучать мысль,  что  устал,  хочет
спать и жаждет получить под пещеры пещерников Соловецкие острова, исконное
владение Новгорода.
     Немцы  попятились,   поклонились.   Старший   сказал   Гостомыслу   с
неудовольствием:
     -- Понимаем, у каждого народа свои обычаи. Правда,  мы  не  позволяем
юродивым вмешиваться в сложные дела, потому не терпим поражений.
     -- Подождите  в  палатах  на  втором  поверхе,  --  сказал  Гостомысл
виновато. -- Вам принесут еду, питье. Все заморское, вам привычное!
     В дверях появился страж, распахнул  обе  створки,  выказывая  великое
уважение. На Олега метнул лютый взгляд, брови сшиблись на  переносице.  На
поясе теперь висел длинный нож, правую руку  страж  держал  на  рукояти  и
смотрел на Олега неотрывно.
     Когда за ними захлопнулась дверь, Гостомысл повернулся к Олегу:
     -- Ты слишком крут, святой человек.  Иногда  зубки  показывать  надо,
жмут и внаглую, но ты чересчур... Я понимаю, в пещере вежливому  обращению
не научишься.
     Олег сел в кресло, которое еще не остыло от задницы  немца,  изучающе
вперил взгляд в Гостомысла. Одет посадник просто и  всем  видом  похож  на
постаревшего древодела -- крепок и  широк  в  плечах,  на  руках  вздулись
толстые вены. Лицо старчески темное, изрытое морщинами, но кожа  дубленая,
обветренная. Поредели и сильно побелели волосы, на макушке розовая  плешь,
так отличающаяся от темной кожи лица со старческими  коричневыми  пятнами.
Усталые глаза в набухших красных жилках,  но  властные,  понимающие.  Этот
благочестивый старец  в  молодости  водил  ушкуйников,  рубился  с  чужими
купцами в открытых морях, грабил при случае, бывал в  далеких  странах,  к
тридцати осел, остепенился, занялся своенравным городом,  ибо  посадниками
были  дед,  прадед,  а  такое  непросто  в  Новгороде,  где   нет   власти
наследственной, а только выборная.  Но  в  жилах  Гостомысла  текла  кровь
Колоксая, который сумел натянуть тетиву отцовского лука  Таргитая-Геракла,
а также кровь Скифа, чье  потомство  потрясало  и  рушило  многие  империи
тысячу лет, кровь Славена, который свой народ снял с  коня  и  посадил  на
землю, кровь Руса, который увел своих детей с Карпатских  гор  на  зеленые
долины...
     -- Знаешь ли ты, -- спросил Олег, -- что творится в южных краях?
     Гостомысл двинул плечами:
     -- Наверное, как обычно... Режут один другому глотки, умыкают невест,
жгут села, продают своих же сородичей  в  рабы  ромеям.  Так?  Или  что-то
стряслось еще?
     -- Многое стряслось, -- ответил Олег угрюмо. -- Например, сыны Рыжего
Волка перестали рвать друг другу глотки, теперь поперли на соседей. С этой
стороны у них лишь племена сыновей Славена.  Сыны  Рудольфа  бросили  клич
"Дранг нах Остен", что означает -- натиск на Восток. На нас то есть. А нам
приходится драться на  две  стороны:  с  Востока  прут  неведомые  народы,
которых, как песку на берегу моря. Но восточные чем отличаются от западных
врагов? Ну-ну, ответь?
     Гостомысл подумал, пожевал старческими губами, сказал осторожно:
     -- Положим, не смогу назвать одно-единственное свойство... Ведь  надо
назвать одно?
     -- Степняки налетят, пожгут, пограбят, уведут в полон, а потом о  них
ни слуху ни  духу.  До  следующего  набега.  А  вот  западные...  Западные
остаются!
     Гостомысл посмотрел непонимающе. Олег объяснил:
     -- Восточные уходят даже после полной победы, а западные закрепляются
на любой пяди. Они не грабят, не жгут поля, не уводят в полон. Зачем? Ведь
это уже их земли. Со  скотом,  нивами,  рабами.  Нет,  даже  не  рабами...
Германцы онемечивают покоренный народ, заставляют кланяться  своим  богам,
изгоняют местные языки. Я был в таком краю однажды... Через три  поколения
от племени не осталось и следа!
     -- Вырезали? -- не поверил Гостомысл. -- На германцев не похоже.
     -- Не вырезали, а онемечили. Правнук Святомира уже не  знал,  что  он
славянин. Считал себя не то  готом,  не  то  германцем.  Все  племя  стало
немцами. Говорит по-немецки, кланяется  немецким  богам,  забыло  о  своем
славянстве.
     Гостомысл раздвинул дряблый рот в улыбке, стараясь отогнать тревогу:
     -- А не к лучшему? Германцы -- хороший  народ.  Превратить  растяп  в
ловких да умелых -- разве худо?
     -- Худо перебить всех зверей  и  птиц,  дабы  очистить  землю  для...
скажем, коней или коров. Не окажется ли сегодняшнее добро тем камнем,  что
завтра потянет на дно? Я видывал, что народы-растяпы вдруг превращались  в
великие народы,  как  среди  них  появлялись  --  несть  числа  --  герои,
богатыри, мудрые пророкои, маги!.. А великие народы, известные  мудростью,
силой, доблестью, внезапно исчезали! Ты же знаешь,  что  ни  доблесть,  ни
мудрость, ни  огромные  армии  не  спасли  владыку  мира  Рим  от  натиска
славяно-германских отрядов! Как не спаслись от гибели  некогда  грозные  и
мудрые народы Востока... Так что существовать должны всякие народы. Мы  не
знаем, чего от нас потребуют боги завтра.
     -- Ну, -- пробормотал Гостомысл в затруднении, его  глаза  беспокойно
дергались, пальцы сжимались в кулаки, -- не знаю таких богов,  которые  бы
желали уцелеть слабым да ленивым!
     -- Кто знает? Может быть, в грядущей резне как раз  ленивые  уцелеют.
Пусть лучше цветут все цветы. Мы не знаем, какой завтра понадобится.
     Гостомысл звучно хлопнул в ладони. Щелкнуло, как сухие дощечки, дверь
тут же  отворилась.  На  пороге  возник  гридень,  преданно  уставился  на
посадника.
     -- Вели принести яства, -- распорядился  Гостомысл.  --  И  меду  для
пещерника. Только не хмельного!
     Гридень исчез, успев бросить  на  Олега  выразительный  взгляд:  мол,
вижу, какой ты пещерник, по ночам с кистенем под мостом сидишь,  меду  ему
не хмельного -- умру со смеху...
     Они молчали, пока принесли стол, подносы с едой, расставили на  белой
скатерти. Когда слуги вышли, Гостомысл повел рукой:
     -- Не обессудь  за  скудное  угощение.  Но  ты  --  святой  пещерник,
разносолов чураешься... Олег, тебя прозвали Вещим. Ты прозреваешь будущее.
Не может быть,  чтобы  ты  пришел  лишь  смутить  мою  душу.  Говорят,  ты
приходишь уже с решением.
     Они ели в молчании. Когда  Олег  напился  меду,  помыл  руки,  сказал
медленно:
     -- Было мне откровение, Гостомысл. Такие видения бывают раз в  тысячу
лет... Лишь в самые  крутые  моменты  бывают!  Боги  сказали,  как  спасти
детей... если не всех детей  Славена,  то  хотя  бы  детей  Руса.  А  там,
глядишь, и детям Славена можно дать  защиту.  Уже  народился  тот  потомок
Рода, который может объединить  наши  народы,  положить  конец  резне.  Он
создаст такую могучую державу,  что  все  западные  королевства  покажутся
захолустными дворами! Лишь миг я  зрел  края  нового  царства  --  оторопь
взяла. Даже древние империи -- сколько о них говорено!  --  лишь  плоды  в
ладони молодого велета, коим будет эта новая держава.
     Гостомысл  подался  вперед,   морщинки   чуть   разгладились.   Глаза
заблестели. Олег выговорил потрясенно:
     -- И еще, Гостомысл... Я видел и твое имя, высеченное  в  веках,  ибо
твоему родственнику суждено править великой страной. Правда, лишь в  одной
реке грядущего я видел это государство, а в других его не было. Но я хочу,
чтобы мы поплыли по этой реке.
     Гостомысл со стуком опустил кубок, руки его тряслись:
     -- Говори, говори! Кто он?
     Внезапно  он  побледнел,  кубок  выкатился  из   застывших   пальцев,
покатился по столу. Олег поймал, поставил, голос его был сочувствующим:
     -- Ты угадал... Этот князь князей взял в жены твою дочь Умилу.
     Гостомысл вскочил, завис над столом. Глаза налились кровью:
     -- Князь князей? Этот тать?
     -- Успокойся, мудрый Гостомысл. Многие тати становились  основателями
царств, а Рюрик вовсе не тать. Он  полянин,  а  поляне  больше  знакомы  с
воинским делом, чем с торговлей. Ты  презираешь  новгородцев  за  торговые
замашки, а ведь на белом свете надобны пока  что  и  отвага,  и  торговля.
Полно тебе, Гостомысл! То и другое приносит прибыль.
     -- В набегах больше риска, -- буркнул Гостомысл.
     -- Иные торговые сделки куда рискованнее, -- возразил  Олег.  --  Мир
разный, не пытайся  причесать  одной  гребенкой!  Лисья  шкура  не  всегда
спасает, иной раз нужнее волчья.
     Гостомысл сел, обеими руками схватил  кубок.  Пальцы  дрожали,  он  с
силой вжимал их в серебряные бока, стенки начали прогибаться.
     -- Он тать, -- сказал посадник сдавленным голосом.
     -- А ты кем был в молодости? Ушкуйник -- это больше тать, чем  купец.
Гостомысл, беда в другом. Рюрику начхать на нас с высокого дерева.  Он  со
своей ватагой  ушел  на  север.  К  нему  присоединились  изгои,  отчаюги,
сорвиголовы. Он был походным князем, а теперь  стал  родовым.  Да-да!  Они
заняли большой остров в Северном море, которое  там  зовут  Морем  руссов,
отобрали у местных жителей непорочных дев... Нет-нет, не кипятись, все  по
чести! Взяли в жены. Как и Рюрик твою дочь Умилу. Местные  сперва  рычали,
но затем увидели, что их  дочкам  утеснения  нет,  а  рюриковы  головорезы
одарили родителей серебром-золотом -- в походах награбили немало.
     Гостомысл слушал с мрачным видом. Голос Олега слабел, наконец упал до
шепота:
     -- Рюрик доволен, Умила довольна, его войско русичей  --  теперь  уже
племя, народ -- тоже счастлив. Рюрик намерен основать новое царство, стать
отцом-прародителем нового народа на своем острове.
     -- Мечта всех разбойников высокого полета, -- буркнул Гостомысл.
     -- У некоторых -- сбывается. Так что у  Рюрика  нет  причин  покидать
остров! Чтобы его сдвинуть с места, надо призвать от  имени  Новгорода.  С
обещанными правами, денежной выплатой ему и войску. С  клятвами  на  огне,
мече, оберегах... Гостомысл, только ты можешь это сделать!
     Посадник вскочил, едва не опрокинув стол. Смятый  кубок  загремел  по
полу. Олег  успел  подхватить,  поставил  на  место.  Гостомысл  несколько
мгновений испепелял его взглядом, потом сел и сказал мертвым, как  камень,
голосом:
     -- Нет.
     -- Рюрик сам не хочет, -- сказал Олег несчастным голосом. --  Там  он
князь,  его  чтут.  Никому  доказывать  не  надо,  торговаться   с   вами,
проходимцами, не приходится. Пойми,  он  не  нуждается  в  Новгороде.  Это
Новгород нуждается в нем!
     Гостомысл сжал кулаки --  сухие,  с  белыми  острыми  костяшками,  но
огромные, крепкие. Голос его был таким же мертвенно ровным:
     -- Новгород ни в ком не нуждается. Тем более проходимец не нужен мне.
Оставалась моя любимица, мое утешение в старости. Теперь ее со мной нет...
Этот ответ -- окончательный.
     Он медленно поднялся, его глаза были непроницаемы и  враждебны.  Олег
вздохнул, встал. Их глаза встретились. Посадник  смотрел  не  мигая,  веки
набрякли, вздулись желтыми прожилками.
     -- Я зайду завтра, -- сказал Олег. -- Подумай еще, Гостомысл.  Оставь
личные обиды. Подумай об отечестве! Оно в опасности.
     -- Завтра отвечу то же самое, -- отрезал Гостомысл.
     -- Не зарекайся, -- предостерег Олег. -- Боги  этого  не  любят!  Спи
чутко. Сегодня ночью снятся вещие сны.

     ГЛАВА 14

     Он вышел, уклонился от столкновения  со  стражем,  что  нарывался  на
драку. Вверх по ступенькам  поднимался  русоволосый  парень,  у  него  был
румянец во всю щеку и дерзкие глаза. Едва разминулись, а на втором поверхе
Олег прошел под прицелом враждебных взглядов  немецких  купцов.  Они  ели,
пили, кто-то швырнул ему вслед обглоданную кость.
     На  первом  поверхе  в  палатах  толпился   народ,   чего-то   ждали,
переговаривались  тихими  голосами.  Гульча  протиснулась  навстречу,   ее
маленькие кулачки работали как веретена, расталкивая встречных.
     Лицо ее было красным от гнева:
     -- Куда ты делся?
     -- Ты уже? -- удивился Олег. -- Я думал, ты еще  там,  за  деревьями.
Смотри, как быстро обернулась. Случилось что?.. Ладно-ладно,  не  объясняй
перед едой подробности. Есть хочется.
     Он крепко взял ее  за  плечо,  вывел  из  терема.  Гульча  кипела  от
возмущения. Олег отвязал ей коня  и  помог  вскочить  в  седло,  подставив
колено, чего она вовсе не заметила, приняв как должное. Тучи висели низко,
солнце светило в щели между рваными тучами, но лучи оставались холодными.
     Они вихрем пронеслись по улице, пугая прохожих. Олег круто свернул  в
широкий проулок, и они влетели  в  раскрытые  ворота.  Огромный  двор  был
заставлен телегами и подводами, половина из них  была  чужеземной  работы.
Несколько оседланных коней стояли у коновязи, остальные  жевали  сено  под
навесом конюшни. Олег бросил монетку мальчишке, тот увел коней,  а  Гульча
по своему обыкновению пошла следом, проследила, чтобы налили чистой  воды,
а овса насыпали полную мерку. Удовлетворенная,  милостиво  приблизилась  к
пещернику, тот терпеливо ждал на крылечке корчмы.
     Они отнесли вещи в отведенную комнату, спустились  в  нижние  палаты,
где трапезовали постояльцы. Олег подозвал отрока:
     -- Малый ковшик квасу... Нет, большой. Это для меня! А для женщины...
Что есть готового? Она не может ждать. Давай щи,  кашу  с  мясом,  губы  в
сметане, гуся с  яблоками.  Захлопни  рот,  она  все  съест.  Ворона  тоже
маленькая, зато рот здоровый!
     От Гульчи шел пар, она исходила гневом. Олег сказал мирно:
     -- Не сердись, печенку испортишь. Я малость  перекусил  у  посадника.
Неудобно было отказываться. Старик мог обидеться.
     -- Малость? -- переспросила она  ядовито.  --  За  дружеской  беседой
нечаянно съел жареного быка, пару кабанов да дюжину лебедей? Для пещерника
это малость, верю. Окажи честь, покушай со мной, хоть я и не посадник!
     -- Зато в твоем роду семьдесят царей, -- утешил он. --  Ничего,  ешь,
не стесняйся. Тут такой шум, что никто твоего чавканья не услышит.
     Отрок поставил перед Гульчей глубокую миску с парующими щами, оглядел
черноволосую девушку уважительно, исчез. Гульча сглотнула слюну,  еще  раз
сердито сверкнула очами, но рука ее в нетерпении нащупывала ложку.
     Олег молча отхлебнул квас. В  палатах  шумно:  в  одном  углу  удалые
молодцы затягивают песню, в другом стучат ковшами,  требуя  пива,  мяса  и
женщин. Здесь торопливо договаривались о торговле -- любой, добравшись  до
Новгорода, старается сразу взять быка за рога. За отдельным  столом  хмуро
веселятся полочане  --  в  кольчугах,  булатных  наколенниках,  на  поясах
пристегнуты широкие мечи, неподалеку сидят сурожане, их заклятые враги,  в
звериных шкурах, насупленные, лица в шрамах, которые наносит волхв в  день
совершеннолетия,  руки  до  плеч  обнажены,  мускулы  охватывают   широкие
железные браслеты. Еще дальше пьют и осторожно приглядываются  к  обществу
бритоголовые свеи -- настороженные, не привыкшие к разгулу,  обычному  для
детей Славена. За дальним столом шустро работают расписными  ложками  двое
таких черных, словно в саже вывозились -- только глаза да  зубы  сверкают,
как молнии в ночи. Старики, глядя  на  них,  плюют  украдкой  через  левое
плечо, говорят: "Чур меня!",  но  потихоньку,  дабы  не  обидеть  хорошего
человека, ежели то люди, а не порождение подземного  мира,  где,  говорят,
темно завсегда...
     Рим, сказал себе Олег мрачно. Но Рим пал... Не  столько  под  ударами
могучих варваров, как о том хвастливо кричат  славяне  и  германцы,  а  от
собственной слабости. Да и второй  Рим  --  Царьград  --  чересчур  быстро
жиреет. Враги у него есть, их немало, и ежели  падет  такая  мощь,  то  от
своей неразумности. Станет ли  Новгород  третьим  Римом?  Строился  и  рос
совсем так, как юный Рим, -- собирал беглых, рабов, изгоев, за его стенами
все становились вольными гражданами гордого Новгорода.  Не  попытаться  ли
посадить Новгород уже сейчас на голодный корм?  Дабы  мышцы  не  обрастали
жиром?
     Гульча с достоинством поднялась, сказала ледяным тоном:
     -- Я отдала бараний бок с кашей каликам  перехожим.  Не  притворяйся,
что не заметил!.. Заглянем на конюшню?
     -- Там в порядке, -- сказал Олег. -- Я иду в комнату.
     -- А я посмотрю за конями, --  бросила  она  упрямо.  --  Мы  о  себе
позаботимся сами, а за ними кто?
     Она не появлялась очень долго. Олег покачал  головой:  за  это  время
можно было накормить и напоить всех коней в конюшне.

     На  другой  день  Гульчачак  с  утра  пошла  бродить  по  городу.  Ее
интересовали торговые ряды -- так объяснила.  Олег  же  помылся  во  дворе
возле колодца, отправился в корчму.
     Несмотря на раннее утро, в корчме было дымно, чадно. Под  стенами  на
треножниках жарились на угольях крупные куски мяса. Окна были широкие,  но
свет шел от больших  масляных  светильников.  На  полу  под  ногами  глухо
стучали кости, там же темнели пористые корки хлеба, блестела рыбья  чешуя.
Под столами рычали и дрались лохматые псы. Воздух был тяжелый, пропитанный
запахами пива, рыбы и немытых тел. За столами ели, пили, орали, хвастались
-- но все же в корчме купцов было намного  больше,  чем  гуляк.  Пили,  но
глаза на вроде бы пьяных рожах оставались трезвыми, вопросы  таили  второе
дно, а ответы были под стать вопросам.  В  дальнем  углу  били  по  рукам,
скрепляя сделку водопадами  пива,  а  заодно  --  просто  для  памяти!  --
записывали на бересте, пергаменте, а если чертами и резами, то на дощечке.
     Олег  опустился  за  стол,  выбрав  место  возле  сумрачного  мужика,
заросшего до самых глаз рыжей кудрявой бородой.
     -- Не помешаю? -- спросил он резко.
     Мужик поднял голову от пустой кружки, глянул исподлобья:
     -- А если скажу, что мешаешь?
     -- Ну и черт с тобой, -- буркнул Олег.
     Мужик смотрел мутными с похмелья глазами,  облизал  пересохшие  губы.
Кулаки начали медленно сжиматься.
     -- Летать не пробовал, святой пещерник?
     -- Я  пришел  пить,  а  не  драться,  --  ответил  Олег.  Он  ухватил
пробегавшего мимо отрока, бросил резко: -- Пива! И не ползай, как весенняя
муха.
     -- Убери грязные лапы, -- буркнул отрок.  У  него  тоже  были  мутные
глаза. Похоже, подумал Олег, что все в корчме мучаются с похмелья,  потому
и рычат. Отрок кивнул на бородача. -- И этому налить?
     -- Почему нет, если плачу я?
     Отрок пожал плечами, вскоре принес большой кувшин, налил пива Олегу и
в кружку бородачу, ушел, оставив кувшин посреди стола.  Бородач  припал  к
своей кружке, кадык задвигался вверх-вниз. Выцедил  до  капли,  со  стуком
опустил на стол, сказал все тем же неприятным голосом:
     -- Поганое время выбрал. Что бы ни привез, все одно поганое.
     -- Почему?
     -- Воеводы возвращаются с остатками войска. Начнется вой  и  плач  по
всему городу!  Балты  на  этот  раз...  А  в  прошлом  месяце  перехватили
караваны,  всех  убили,  товары  забрали.  Цурюпы  собираются,   несколько
окрестных  весей  сожгли,  народ  порешили.  Бояре  говорят   о   народном
ополчении, так что будет не до  торговли.  Разве  что  оружие  привез,  но
своего девать некуда.
     Олег отхлебнул пива, сморщился.
     -- Эй, -- крикнул он отроку, -- пиво сварили из старых сапог?
     Отрок потемнел лицом, огрызнулся:
     -- На этой улице еще две корчмы! Не нравится, топай  дальше.  С  тебя
полтина.
     Олег непонимающе смотрел на бородача:
     -- Что за полтина?
     Тот налил  себе  пива,  пена  побежала  через  край  кружки,  ответил
равнодушно:
     -- Половина рубля.
     -- Гм... а что такое рубль?
     Бородач торопливо осушил  кружку,  поспешно  налил  еще,  лишь  тогда
ответил, держа кружку обеими руками:
     -- Ты что, из леса вышел? Рубль -- это рубль. Серебряную гривну видел
когда? Рубят на десять частей. Каждая отрубленная зовется рублем.
     -- Фу ты, -- сказал Олег с облегчением. -- Я-то думал... Дороговато!
     -- Перед войной цены растут быстрее грибов.
     Олег бросил на середину стола  золотую  монету.  Отрок  с  недоверием
покрутил перед глазами, попробовал на зуб, кивнул, опустил  в  карман.  На
его ладони появилась горсть серебряных монет, он стал  отсчитывать  сдачу.
Олег отмахнулся:
     -- Принеси поесть мне и моему другу.
     Отрок исчез, бородач хмыкнул вслед:
     --  Видал?  У  него  в   переднике   монеты   ромейские,   греческие,
франкийские, еще черт-те какие... Новгород!
     Олег цепко посматривал по  сторонам.  Бородач  хорош,  надо  лишь  не
обращать внимания на грубость. Еще лучше -- вести беседу в том  же  ключе.
Люди со сладкими языками вредят.
     --  Народное  ополчение,  --  сказал  он,  --  только  для  усмирения
окрестных племен?
     Бородач прихлебывал пиво уже с расстановкой, любовно,  утолив  жажду.
Лицо его разгладилось, глаза чуть прояснились,  а  голос  утратил  жесткую
хриплость:
     -- С теми тоже. Но  хуже  --  варяги.  Недавно  чуть  было  город  не
захватили, столько набилось под видом  купцов.  Они  и  были  купцами,  да
больно буянили, женок насильничали. Вот новгородцы и схватились за ножи...
Потом три дня улицы  от  крови  отмывали.  Убитых  навалили  столько,  что
ступить было некуда. Берсеркеры аль не берсеркеры, а  порешили  всех,  как
кабанов. Теперь, грят, варяги  в  отместку  наши  ладьи  перехватывают,  с
большим войском идут. Еще проклятые  свеи  грабят  веси  наши,  аки  волки
лютые. С Псковом друг дружке юшку из носа пускаем. Да и с Ижорой на ножах,
с карелой в том месяце большая сеча была, поле устлали убитыми -- ихними и
нашими. Да и юрга пожгла наши посады. Грят, большое войско собрали...
     Олег сидел, задумавшись. Мужик наливал себе, пил, наливал, а когда  в
кувшине показалось дно,  придвинул  жареный  кабаний  бок,  вытащил  из-за
голенища острый нож. Олег вздрогнул, когда на  плечо  легла  чья-то  рука.
Возле него стоял высокий парень, одетый чисто и очень нарядно. С сомнением
глядя на поношеную одежду Олега, сказал ясным чистым голосом:
     -- Святой пещерник?
     -- Так меня называют люди, -- ответил Олег скромно.
     Глаза парня сказали отчетливо, как бы он  точнее  назвал  оборванного
здоровяка с плечами борца с медведями, но вслух вежливо произнес  заученно
гладко:
     -- Великий посадник Новгорода просит пожаловать к нему на пир.
     Олег поднялся, кивнул бородачу:
     -- Завтракай сам. Я перекушу в другом месте.
     Мужик растянул в усмешке щербатый рот:
     -- Перекушу!.. С такой-то рожей! Гляди, другим не останется, если  не
поспеют раньше!
     Олег пошел вслед за парнем, что явно старался держаться не ближе  чем
на два шага -- боялся вшей или клопов. Сердце Олега начало  стучать  чаще,
кровь бросилась в  голову.  Что-то  стряслось  необычное,  если  Гостомысл
послал за ним так быстро. Неужто в самом деле вещий сон? Конечно,  если  о
чем-то напряженно думаешь перед сном, то во сне  боги  часто  подсказывают
ответ. Народ это подметил, сказал по-своему: утро вечера мудренее. Вечером
ломаешь голову, мучаешься, а утром просыпаешься с  готовым  ответом...  Но
если так, что за ответ пришел к Гостомыслу? Тот ли, к которому подталкивал
он, Олег? Пути богов неисповедимы.

     Двор Гостомысла был заставлен расписными повозками -- даже ободья  из
чистого серебра, кони гарцуют под шелковыми попонами, на уздечках  блестит
золото. Завидев рослого Олега издали, с высокого  крыльца  поспешил  тиун,
сопровождаемый угрюмым стражем, теперь  знавшим  Олега  в  лицо.  На  лице
кудрявого  красавца  отразилось  великое   облегчение:   все-таки   сильно
сомневался всю дорогу, что именно этого оборванца желает  видеть  посадник
Великого Новгорода...
     Олега  провели  по  широким  ступеням,  крытым  расписным  ковром  --
хашеманским! -- явно только что на верблюдах доставили.  Холопы  носились,
как пчелы, таская кушанья, размещая гостей. Со зваными приехало сотни  две
слуг, всех надо принять и накормить, а коней развести по  стойлам  и  тоже
накормить. Гостомысл, судя по всему, созвал  цвет  города:  бояр  великих,
знатнейших купцов, тысяцких, русичей, тиунов.  Олег  узнал  всего  два-три
лица -- самых старейших, давно не был в этом городе.
     В просторных сенях гостей встречал сам Гостомысл. При  нем  держалась
густо нарумяненная племянница, имени ее Олег не знал. Гостомысл  улыбался,
кланялся, спрашивал о здоровье, мановением  руки  препровождал  в  большую
гридницу.
     На Олега Гостомысл зыркнул люто, лицо было землистого цвета, даже  не
улыбнулся, как другим гостям, подал знак,  что  поговорит  позже,  и  Олег
отправился в палату. Гостей  была  тьма,  и  он  скромненько  устроился  в
уголке. Люди тут беседовали уверенные в себе,  оборотистые.  Гостомысл  не
чтил тех, кто богатство обрел по  наследству.  Здесь  собирались  те,  кто
из-под  стоячего  подошвы  выпорет,  --  быстрые,  хваткие,  сметливые   и
жестокие, если нужда будет.
     Один из таких -- старик с серым  волчьим  лицом,  косматый,  глаз  не
видно  под  кустистыми  бровями.  В  молодости  был   ушкуйником,   грабил
купеческие караваны, потом жажда нового занесла на край света через  чужие
страны до самой Индии. И дальше  бы  понесло  сорвиголову,  но  потянулось
бескрайнее океан-море, в котором, как объяснили сведущие люди, вода  через
сто верст становится как клей, корабли застывают, а  из  моря  поднимаются
чудища и жрут всех на палубе и в трюмах... Впрочем, вернулся  из  Индии  с
великой прибылью: нашел сокровища или ограбил кого -- никто не ведает,  но
по его следам кинулось еще три ватаги бродяг.
     Вон тот так же смутно знаком -- древний, как сами палаты  Гостомысла,
русич рубился с варягами пятьдесят лет назад,  доныне  рубцы  на  лице  не
разгладились. Голос дребезжит, но спину держит  прямо,  а  молодняку,  что
толпится возле, назойливо рассказывает о днях былой славы.
     Почти у входа на лавке сидит, широко расставив  ноги,  грузный  седой
мужик с угрюмым красным лицом. Большие бугристые  руки  уложил  на  гнутую
рукоять трости, упер ее в дубовый пол.  Рукоять  трости  и  пальцы  старца
блещут драгоценными камнями, но сам старик одет вызывающе простецки,  чуть
ли не в мешковину. Олег все еще силился вспомнить, где его видел, когда по
залу пронесся говорок, и все стихли, завидев Гостомысла.
     Посадник от самых дверей широко  развел  руки,  провозгласил  сильным
приятным голосом:
     -- Добро пожаловать, дорогие мои друзья, к столу!
     Он отступил, давая дорогу холопам, -- те враз  набросили  на  длинный
стол узорчатую скатерть, сверху постелили  голубую,  затем  --  зеленую...
Олег терпеливо ждал, пока дойдет дело до красной, думал -- закончится,  но
после красной постелили темно-красную, коричневую, а уж в самом конце была
снежно-белая. Другие холопы  мигом  уставили  стол  золотой  и  серебряной
посудой -- точенной и кованной лучшими мастерами: широкие братины, высокие
чары и кубки на тонких ножках.
     Олега подхватили под руки, он усмехнулся -- почетный  гость!  Так  же
под руки и с поклонами усадили за стол старейших бояр, тысяцких,  русичей.
Хороший обычай, отметил Олег про  себя.  Каждого  сажаешь  так,  чтобы  не
поцапался с соседом.
     Холопы шли нескончаемой вереницей, подавая хмельной мед, брагу, пиво,
заморские вина. Гостомысл занял свое место за столом --  оказалось,  сидел
рядом с Олегом. Когда кубки и чары  наполнились,  Гостомысл  взмахом  руки
остановил музыкантов, поднялся, воздев чару:
     -- За честь и славу Великого Новгорода!
     -- За честь... славу... -- прошелестело по палате.
     Гостомысл величаво испил до дна. Тем временем уже расставили блюда  с
белорыбицей, нежными карасями, стерлядью. За рыбой подали мясные блюда  --
Олег едва успел отщипнуть от белорыбицы, затем в серебряном ковшике  перед
ним поставили уху,  ее  сменила  мясная  похлебка,  сдобренная  восточными
специями. Перед  ним  поочередно  появлялись  рябчики,  тетерки,  болотные
кулики, скворцы в кисло-сладких  ягодах.  Олег  съел  скворца,  перед  ним
поставили миску с зайчатиной, справа --  лебедя  с  гордо  выгнутой  шеей,
нашпигованного яблоками, душистыми травами.  Слева  придвинули  серебряную
тарелочку с отделениями для черного и  красного  перца,  горчицы,  уксуса,
укропа, соли.
     Гостомысл пытливо посматривал на пьющих и  жующих,  ловя  нужный  ему
момент. Он чувствовал взгляд Олега,  они  сидели  плечо  в  плечо,  но  не
поворачивал голову, даже раздраженно подергивал  щекой,  словно  пещерника
посадили здесь вопреки его воле.
     После третьей чары разговоры пошли не столь чинные, как вначале, хотя
новгородцы  вовсе  не  отличались  чинностью,  не  в  пример  киянам   или
любечанам. Гостомысл медленно  поднялся,  чара  снова  была  в  его  руке,
оглядел гостей:
     -- Здеся собрались самые мудрые и самые сметливые... Так кому  ж  еще
поведаем печаль свою? Снился мне сегодня престранный сон. Я, ваш посадник,
не верю ни в сон, ни в чох, ни в бабье шептанье, но тут поверил сразу, что
сон -- вещий! У меня было семеро детей. Четверо сыновей,  как  вы  знаете,
доблестно погибли, защищая наш Новгород... Остались три дочери, но во  сне
я увидел только свою середульшую, Умилу.
     За столом была тишина, все уже опустили ножи  и  ложки,  смотрели  на
Гостомысла. Посадник никогда не советовался с волхвами, не читал знаки  на
небе -- боги подсказывают только слабым, говаривал он, а сильные да  умные
сами выбирают себе дорогу, богам на радость. Ежели Гостомысл  заговорил  о
вещем сне, то это точно вещий, еще какой вещий!
     -- Из чрева Умилы вдруг выросло дерево, -- продолжал Гостомысл.  Лицо
его  слегка  побледнело,  глаза  нездорово   поблескивали.   --   Огромное
невиданное дерево! На  каждой  ветке  повисли  сочные  плоды,  было  веток
столько, что покрыли огромный город --  наш  Новгород!  --  а  дерево  все
росло, ветки простирались далее. Я смотрел на дерево, плоды,  и  мне  было
так сладко и радостно... Кто сумеет истолковать сон?
     За столом переглядывались, наконец один боярин сказал с  сомнением  и
смешком:
     -- Мне обычно снится, что здоровенный бык топчется по  моему  животу,
но я люблю на ночь плотно поесть. Тебе снилось радостное,  снилась  Умила,
твоя скромница и умница... Древо из ее чрева -- это  мечта  каждого  отца!
Она у тебя не заяловеет, Гостомысл!
     Старый воевода по другую сторону стола сказал веско:
     -- Древо -- это древо. Лесное или человеческое. Умила --  твоя  дочь,
так что это и твое  древо.  Древо  рода  твоего.  Боги  посылают  тебе  на
старости великую радость за твою тяжкую  жизнь  во  благо  Новгорода.  Все
помним, как доблестно стояли твои сыны за наш город, как сложили  за  него
головы... Вместо погибших  сынов  боги  тебе  посылают  множество  внуков,
правнуков!
     Рядом с ним закивали седые головы, голоса прозвенели один за другим:
     -- Сон простой!.. Другого толкования нет, Гостомысл.
     -- Быть  твоим  внукам  и  правнукам  великими  князьями,  воителями,
радетелями...
     -- Твой род не прервется, Гостомысл!..
     -- Мне бы такую участь... Двенадцать сыновей, а толку?
     -- Твое семя прославится в веках...
     -- Дети Умилы прославят твое имя, имя своего деда...
     Наконец  один  из  самых  старых  и  богатых  знатных  мужей   сказал
старческим голосом, который, однако, перекрыл другие голоса:
     -- Гостомысл,  сон  даже  дюже  прост.  Чтобы  даже  ты,  невера,  не
сумлевался. Не смог толковать как-то иначе.
     Олег покосился на посадника. Лицо у него было несчастное, явно  хотел
истолковать иначе, не получилось -- прибег к последней попытке,  рассказал
на пиру, вдруг да кто-то повернет по-другому. Но как сговорились, талдычат
одно и то же: дети Умилы будут в Новгороде, станут защитниками, укрывая от
дождей, грозы, одаряя плодами...
     -- Быть по сему, -- ответил Гостомысл с тяжким вздохом. -- Только  не
знаю, как это случится. Я думаю, сон говорит лишь о возможности,  а  не  о
неизбежности. Рядом со мной сидит пещерник, который  видит  грядущее.  Так
вот их у него столько, сколько в лавке  Спидмана  штанов  разных  фасонов.
Какое выберешь, такое и будет. Да и то еще не наверняка,  ибо  покупку  по
дороге могут отнять или украсть. Умилу ведь у  меня  умыкнул  тать  Рюрик,
завез на остров Буян, держит в заточении. Сюда ему дорожка заказана!
     Он сел, уставился в цветную скатерть. Справа  старый  русич  легонько
толкнул его в плечо, сказал с укоризной:
     -- Полно тебе, Гостомысл!.. Когда Рюрик вышиб из города  варягов,  ты
сам величал его героем. Цепь золотую на шею надел! Когда отогнал ятвагов и
рассеял их дружины, он тоже был для тебя  умелым  воителем.  А  когда  без
твоего благословения взял спелую девку, сразу -- разбойник, тать!
     Разговор за столом медленно возобновился,  говорили  теперь  о  вещих
снах и видениях, вспоминали случаи. К Олегу обратился  древний  старец  --
старому  хрычу  возжелалось  душеспасительной  беседы,  --   заговорил   с
умилением о чудесах,  предзнаменованиях,  о  милости  богов,  а  сам  весь
трясся, слюни летели в тарелку. Олег извинился, мол, перепил с непривычки,
встал и под стеночкой пробрался ближе к выходу. Между  лопаток  чувствовал
пытливый взгляд посадника, но взгляд -- еще не нож.
     На дальнем краю стола, где сидели менее знатные, говорили об  оружии,
конях, воинских походах. И разговаривали проще, без учтивого величания.
     -- Сколько войска могут выставить варяги на этот раз? --  выспрашивал
молодой боярин. У него слегка дергалось красивое правильное лицо, от скулы
шел глубокий рубец, прячась в негустую русую бородку.
     -- Больше, чем изгнали, --  уныло  ответствовал  крупный  заматерелый
мужик  с  вытаращенными  как  у  рака  глазами,  багроволицый,  с  толстым
перебитым носом. Он ел быстро, кости трещали на крупных зубах. --  А  ведь
едва-едва вышибли из города!.. Треть наших положили. Как справиться?
     -- С варягами можно сговориться, -- перебил боярина  слева  костистый
длиннорукий мужик с белой бородой и жесткими глазами. --  Откупиться  мира
для! Пять тысяч гривен -- и в город не войдут, поворотят  обратно.  А  вот
меря злобой пышет. Ей не монеты надобны -- наши животы!
     Когда отяжелели от еды, а питье едва не выплескивалось из ушей,  один
из знатных бояр поднялся, что-то  прокричал,  его  не  услышали  за  общим
гвалтом, он вытащил огромный нож,  ударил  несколько  раз  по  серебряному
кубку. Зазвенело, на тонкой чеканке остались вмятины, царапины.  Несколько
голов нехотя повернулись к боярину, но тут же занялись своими разговорами.
Боярин  грохнул  тяжелым  кулаком  по  столу,  посуда  подпрыгнула,   вино
расплескалось по скатерти.
     -- Слушайте все! -- заорал боярин. Лицо его стало красным  от  гнева.
-- Мы пили за здоровье Гостомысла, желали счастья его древу, пили  за  его
знаменитого пращура -- посадника Атвинду, пили за героя земли новгородской
Буривоя -- отца Гостомысла, но не пили еще за Отечество!.. Только  у  нас,
ильменских словен, возможно такое непотребие. Два ляха сойдутся -- тут  же
пьют за Отчизну, а три -- уже льют слезы о Великой  Ляхетии...  А  мы  же,
мы!.. Лучшие люди клали головы,  а  мы  все  черт-те  о  чем!..  Предлагаю
наполнить кубки и чары, встать... и взглянуть,  какая  свинья  села  своим
поганым задом на мою бобровую шапку, которую я оставил где-то на лавке!
     Гости,  что  уже  стояли  с  кубками   в   руках,   начали   смущенно
оглядываться. Зазвенели кубки, вино полилось на одежды, на пол.  Гостомысл
встал, за спинами гостей прошел к Олегу, сказал горько:
     -- Новгород!.. Даже говоря об Отчизне,  каждый  блюдет  свой  карман.
Весь народ перевели в торгаши!
     -- Всякие города нужны, -- сказал Олег. -- А сон-то был вещий?
     Гостомысл остро взглянул из-под насупленных бровей:
     -- Нам-то что?.. Рюрик далеко.
     -- Его можно призвать, --  напомнил  Олег.  --  Новгород  сейчас  без
князя, а Рюрик бивал варягов! Его знают те и эти. И меря  поутихнет,  ярая
слава Рюрика далеко простерла соколиные крылья.
     Они прохаживались взад-вперед в  соседней  палате.  Некоторые  гости,
покинув стол, тоже шушукались  кучками,  остальные  пировали  по-прежнему,
холопы носились со всех ног, таскали сладкое.
     Гостомысл сказал внезапно:
     -- Вон к нам направляется Прибыслав, у него нюх на все новое. На днях
его жена сбежала с хлопцем, который служил у него приказчиком.
     Прибыслав, осанистый мужик с разбойничьими глазами и серьгой в  левом
ухе с крупным диамантом, поклонился еще издали:
     -- Гостомысл, что будем делать с твоим сном?
     -- Счaстье тебе, Прибыслав, -- ответил Гостомысл с  достоинством.  --
Слышал я, женка твоя сбежала с приказчиком?
     -- Не жалко, как раз собирался его увольнять. Ты лучше скажи,  будешь
Рюрика звать на княжение аль нет? Твой сон ведет к тому!
     Гостомысл бросил на Олега многозначительный взгляд,  и  тот  невольно
восхитился купчиной,  который  так  молниеносно  выстроил  цепь  причин  и
следствий.
     -- Не знаю, -- ответил Гостомысл с напускным равнодушием. -- А что?
     -- Да вроде бы нам чужаки ни к чему, -- сказал Прибыслав сердито.  --
Набегут всякие! С ними же совсем не будет жизни честным людям!
     -- Так то честным... Тебе-то что?
     Прибыслав оскалил желтые зубы, однако сказал уже более мирно:
     -- Но ежели чего, дай знать. Рюрик не совсем чужак, но с  ним  явятся
чужаки. Я хочу знать заранее, это мой город!
     Он подмигнул хитро, быстро отошел в сторону. Гостомысл  проводил  его
долгим взглядом, шепнул Олегу:
     -- У него двенадцать постоялых дворов, тридцать  две  корчмы,  табуны
коней на выпасе, склады ломятся от овса...  Да  он  за  Рюрика  с  войском
обеими руками! Нигде выгоду не упустит. И с бабами везет старому черту.
     -- Но... от него же сбежала жена?
     -- В том и везение!.. Другую возьмет, получше. Если захочет.
     Гостомысл ухмыльнулся, на миг  став  похожим  на  удалого  ушкуйника,
каким Олег его знал полста лет тому.
     -- Отдыхай, отче... Ты ведь постарше меня? Я даже не  пытаюсь  узнать
на сколько -- оторопь берет. Голова кружится,  будто  заглянул  в  бездну.
Отдыхай, а я переговорю с боярами. Кого-то  все  одно  придется  звать  на
княжение: то ли киевского князя, то ли хазарского кагана. Есть такие,  что
хотят немецких рыцарей, свеев. Нужна сила, дабы защитила Новгород!
     Внизу гулял и гремел весельем нижний поверх терема и даже весь  двор.
У Гостомысла ежели гуляют гости,  то  гуляют  и  холопья.  Пляски,  песни,
веселые гудошники; кто-то вывалился на крыльцо, грубо ткнув Олега, пышущий
румянцем, разгорячившийся от обильной еды, хмельной, начал шумно  мочиться
прямо с крыльца. Олег дал по шее, и гуляка рухнул лицом в парующую лужу.
     Над головой выгибался купол темно-синего неба. Звезды горели  частыми
россыпями, кучками, словно  далеко-далеко  у  походных  костров  собралось
огромное воинство. Ворота были распахнуты, пьяный народ шлялся в  обнимку.
Орали песни, во двор заходили с улицы. Олег постоял на  крыльце,  неслышно
отступил в тень. Он пока не знал, что не  понравилось  ему  во  дворе,  но
отодвинулся еще чуть, быстро присел.
     Сбоку сухо щелкнуло, в ухо больно ударила  отлетевшая  щепочка.  Олег
издал короткий стон, повалился через порог, высоко вскинув  ноги.  В  тени
сразу отполз, приподнялся на корточки, опустив ладони на рукоять ножа.
     В тереме играла музыка, на разные голоса орали песни. К крыльцу никто
не бросился, даже не прошел вроде бы мимоходом. То ли решили, что убит, то
ли стрелок был  непрост,  знавал  трюки.  Олег  напряженно  вслушивался  и
всматривался, мышцы заныли от напряжения.
     Вдруг  во  дворе  среди  гуляк,  разрисованных  повозок,   скоморохов
появилась  маленькая  женщина  в  мужской  одежде.   На   широком   поясе,
подчеркивающем ее тонкую талию, висел узкий кинжал. Она огляделась, словно
ища кого-то, быстро прошла к терему. Олег отодвинулся глубже в тень, чтобы
она оказалась на полном свету от масляных светильников.
     Она перешагнула порог, остановилась. Олегу показалось, что она  шарит
взглядом по деревянному полу, но нагнуться не решается. Ее  лицо  все  еще
оставалось в тени. Олег неслышно зашел с другой стороны, внезапно  положил
руку ей на плечо.
     Она  резко  обернулась,  вскрикнула.  Свет  бил  прямо  в  лицо,  она
побледнела, ее  брови  взлетели.  Ему  показалось,  что  в  черных  глазах
промелькнул ужас.
     -- Ты ждала кого-то другого? -- спросил он быстро.
     -- Как ты меня напугал... -- прошептала она. -- Разве ж можно так!
     -- Так можно, -- ответил он. -- Или под тобой уже лужа?
     Он вывел ее на крыльцо, держа за плечи, кивнул на торчащую стрелу:
     -- Дай-ка ее.
     Гульча с  недоумением  взялась  за  стрелу,  дернула,  потом  дернула
сильнее, негодующе фыркнула, ухватилась обеими руками,  уперлась  ногой  в
дверной  косяк  и  рванула  изо  всей  дури.  Олег  успел  подхватить   --
кувыркнулась бы через спину. Она  протянула  ему  стрелу,  глаза  ее  были
непроницаемы.  Олег  потрогал  ногтем  застрявшие  в  железных   заусенцах
древесные волоконца. Гульча могла притвориться, что дергает изо всех  сил,
но стрела действительно была пущена очень сильной рукой.

     ГЛАВА 15

     Постоялый двор расположился, как водится, на перекрестке,  а  комната
Гульчи и Олега была на третьем поверхе, под самой крышей. Погасив  лучину,
он сидел у окна, глядя на толпы народа на улицах. Этой  ночью  уже  начали
шляться с факелами, кое-где возникали драки. Уже все  вроде  бы  признали,
что над городом нависла опасность, а самим не отбиться. Надо нанять  князя
с его закаленными воинами, которые ни  на  что  другое  не  пригодны,  как
только продать свои головы за звонкую монету новгородцев. Но к которому из
наемных воителей обратиться?
     Надрывно звонил  колокол,  на  главную  площадь  с  боем  прорывались
сторонники одной группировки, их тут же  вытесняли  другие,  но  и  тех  с
треском вышибали третьи. В ход шли  рукавицы  со  свинчатками,  колья.  На
утоптанной, словно камень, земле под ногами шелестели, как жухлые  листья,
изодранные клочья рубах, пояса, воротники, а  от  пролитой  крови  кое-где
накапливались лужи.
     Каждая улица Новгорода жила своей жизнью -- улица  кожевников,  улица
оружейников, улица бондарей и прочие, --  своими  интересами,  потому  там
часто собиралось малое вече. Новгород  разросся  на  пять  концов,  каждый
держал своего посадника, каждый конец собирал свое среднее  вече.  Но  все
улицы и все концы города составляли  единый  Новгород,  жили  его  жизнью,
потому разноречивые решения утверждали окончательно на общегородском вече.
     Пока что драки шли в разных концах. На восточном конце  решили  после
недолгой драки послать к арабам, просить выслать  им  князя.  В  Новгороде
издавна водились мусульманские купцы,  у  них  были  свои  склады,  лавки.
Торговля шла бойко, наладили дела с немцами, свеями, данами, мурманами  --
у тех тоже был свой конец. Постепенно ряды ислама множились, иные  русские
купцы приняли  ислам,  обратили  детей  и  домочадцев,  ислам  приняли  их
работники. И скоро уже весь  восточный  конец  Новгорода  с  его  улицами,
проулками, площадями был мусульманским. К  тому  же  там  осели  гости  из
Булгар, недавно всем племенем принявшие ислам, там же были дома торков  --
в Новгороде их звали черными  клобуками,  --  берендеев,  узкоглазых  и  с
косичками.
     Южный конец издавна тянул сторону киян -- в Киеве власть  у  Самовита
была крепка, раздоров нет, и хотя хазары показывались уже на другом берегу
Днепра, он полян в  обиду  не  давал,  копил  силу,  чтобы  освободить  от
хазарской дани северян и вятичей.
     Северный конец склонялся к поискам князя за дальними морями  --  дабы
не обрел силу от соседей. Славенская сторона, самая крупная, передравшись,
все же решила звать на княжение  неправедно  изгнанного  Рюрика,  гонителя
варягов и прочих насильников. Олег чувствовал опытную руку, ибо  еще  пару
дней тому здесь о Рюрике никто не вспоминал.
     Олег,  пытаясь  склонить  чашу  весов  на  сторону  Рюрика,  охрип  в
словесных баталиях,  схватках,  кулаки  саднили  --  не  всегда  кончалось
криком, -- на косточках кожа была сбита, текла сукровица.  Горячие  головы
Славенской стороны рвались идти через реку на Торговую сторону,  ломать  и
крушить, утверждая свою правоту. Посадники, бояре, воеводы и знатные  мужи
удерживали, обещали дать бой через два дня, в час новгородского веча.
     На  Славенской  стороне  было  три  конца  и  три  посадника,  а   от
оружейников, кузнечного ряда, скорняков,  кожевников  обещались  выставить
надежных выборных, что не отступятся на бурном общем вече. С южного  конца
обещались  прислать  двоих  выборщиков  Рюрика,  даже  с   восточного   --
исламского от края до края -- один из шести должен  был  подать  голос  за
призвание рюгенского князя с его дружиной. Олег насчитал,  что  за  Рюрика
будет около  трети  голосов,  другие  же  распределятся  между  князем  от
киевского  владыки  Самовита,  хазарского  кагана,  исламских   шейхов   и
немецкого короля. За них тянуло чуть двух третей новгородцев, так что если
настрой вольных новгородцев не  переменится,  за  Рюрика  будет  небольшой
перевес. Крохотный, но все же...
     Олег последние две ночи провел без  сна,  встревал  в  любую  уличную
драку,  молил  судьбу,  чтобы  не  сорвалось  в   последний   момент,   не
переменилось, чтобы расстановка сил сохранилась до общего веча.
     В первый же день после пира у Гостомысла его остановил посреди  улицы
один русич, оглядел оценивающе:
     -- Полгривны заработать хочешь?
     Олег сделал лицо как  можно  более  простецкое,  ответил  с  северным
говорком:
     -- Хто ж откажется!
     -- Будешь шататься по городу, -- сказал русич строго, --  как  сейчас
шатаешься, бездельник! Только  ори  громче:  "Волим  Рюрика  с  дружиной!"
Понял?.. А будут спорить... У тебя кулаки для чего отросли?
     Олег заулыбался во весь рот:
     -- Давно чешутся!
     Русич вытащил из калитки тоненький прутик серебра:
     -- На! Это вперед за работу.  А  кормиться  приходи  во  двор  русича
Тараса.
     -- Премного благодарен, -- ответил Олег радостным голосом.  --  Уж  я
возьмусь! Полгривны -- это ж какие деньги!
     Теперь, оставив Гульчу на постоялом  дворе,  он  шатался  с  десятком
добрых  молодцев  --  они  тоже  тянули  за  признание  Рюрика.  На  улице
небезопасно, но на постоялом дворе скорее могут  пырнуть  ножом,  а  здесь
все-таки вокруг свои. Дрались вместе, сроднились. Ожерелье из оберегов  он
оставил на постоялом дворе, и теперь никто не признавал в нем волхва, а  в
глаза -- мудрые и печальные -- кто заглядывает в кулачном бою?
     В  последнюю  ночь  перед  всегородским  вечем  Гульча  не  спала,  с
отвращением наблюдала  из  окна  кровавые  драки,  слушала  крики,  вопли,
призывы. Пещерника не было, он показал свой звериный  нрав,  ввязавшись  в
уличные драки, приходил поздно, сразу падал на постель и засыпал.
     В этот раз Гульча решила дождаться, однако ночь тянулась и  тянулась,
на востоке начало светлеть, а на улицах все так же мелькали факелы,  пахло
дымом,  слышались  яростные  вопли.  Наконец-то  она  легла,  укрывшись  с
головой, чтобы не слышать звериного буйства, и почти сразу  же  за  дверью
послышалось шарканье, кто-то тщательно вытирал подошвы. Она насторожилась,
бесшумно нащупала свой кинжал.  Дверь  отворилась,  Олег  вошел,  тихонько
ступая, направился к постели.
     Гульча потянула носом, сказала удивленно:
     -- На этот раз что-то новое... От тебя пахнет подземельем.
     Он тихо засмеялся, в темноте она не видела его лица.
     -- Подвалы для заточения здесь именуются срубами. Ты чего не спишь?
     -- Как бы я заснула, беспокоясь за тебя?
     -- Вопросом на вопрос, -- пробормотал он.
     Ложе заскрипело под его могучим телом. Она опустилась рядом. От  него
в самом деле несло очень глубоким подземельем --  она  привыкла  различать
разные благовония в доме отца, -- но еще  крепким  мужским  потом.  Гульча
смочила чистую тряпицу, вытерла его грудь, перевернула на спину, принялась
мять мышцы, в который раз  удивляясь,  что  у  пещерника  такие  массивные
плечи.

     Утром, в день общего веча, на мосту через  Волхов  дорогу  загородила
толпа сторонников Самовита. Сшиблись, потеснили, но  те  быстро  озверели,
поперли дуром -- впятеро; перила моста затрещали, народ гроздьями падал  в
реку, продолжая в воздухе хватать за  горло,  вцепляться  в  волосы,  бить
ногами.
     Олег держался в переднем ряду, валил кулаками замертво, но далеко  не
зарывался, дабы сбоку не пырнули  ножом.  Справа  азартно  гатил  могучими
кулачищами рыжеголовый парень с озорными глазами. Кликали его  Васькой,  а
прозвище было Буслаев -- явно из киевлян, там полно Буслаевых, да и  когда
сами буслы летят к лесу, то закрывают широкими крыльями небо. Олег  дрался
расчетливее, несколько раз спасал  голову  Буслаева  от  жерди  или  кола,
сбрасывал таких в реку.
     Один ляпнулся в воду с диким воплем, забарахтался, крича:
     -- Спасите!.. Спасите!.. Я не умею плавать!
     Васька Буслаев зло крикнул через обломки перил:
     -- Я тоже не умею, но не ору же?!
     Другой наклонился, спросил:
     -- Ты за кого руку тянешь?
     Утопающий изо всех сил бил  руками  по  воде,  захлебывался,  кричал,
глотая брызги:
     -- За... кого скажешь...
     Доброхот разочарованно отвернулся:
     -- Как петушок на палочке: куда ветер подует... Нам такие  не  нужны.
Поклон рыбам!
     Прорвались по ту сторону Волхова, а  там  уже  трещали  лавки,  народ
ломал навесы, в грязь вываливались шелка,  узорчатые  платья.  На  вечевой
башне неумолчно бил большой колокол -- отчаянно, как на пожаре.
     Внезапно Олег увидел через распахнутые  ворота  одного  терема  троих
всадников -- один из них был миниатюрный, с распущенными по плечам темными
косами. Всадник чуть повернул  голову,  и  Олег  узнал  Гульчу.  Он  сразу
пригнулся,  успев  заметить,  что  Гульчу  внимательно   выслушивали   оба
всадника: костлявые, с хищными худыми лицами, хмурые,  одетые  словно  для
короткой, но злой сечи.
     Олег быстро проскользнул мимо ворот, прячась за спинами соратников, а
на перекрестке снова ввязался в драку. Выборные от малых  веч  на  площадь
пробиться не сумели -- драка, давка, над головами взлетают колья, дубинки,
жерди. С трудом пробивался к вечевой башне и высокий русич  на  прекрасном
породистом коне -- в доспехах, лицо в шрамах, на поясе висел огромный меч,
но могучий воин за  рукоять  не  хватался:  вокруг  свои,  новгородцы,  не
варяги.
     Олег кивнул Буслаеву, надо-де помочь, в  четыре  кулака  пробились  к
русичу, того мотало в грозной толпе, грозило  выкинуть  из  седла.  Жадные
руки хватали за сапоги, троих гридней русича стянули  с  коней  на  землю,
молча и остервенело  топтали,  сладострастно  хакая.  Вдвоем  с  Буслаевым
сумели отгородить от натиска лютой  толпы,  пропихнули  к  помосту.  Русич
смахнул кровь, заливающую глаз, сказал хрипло:
     -- Благодарствую!.. С меня еще гривна.
     -- Что? -- не понял Олег. Засмеялся, узнав русича Тараса. -- Неплохо,
а?
     Русич в ответ  весело  рассмеялся.  К  помосту  пробрались  еще  трое
выборных, стали у вечевых ступеней, с которых  должно  прозвучать  решение
новгородцев. Отборные молодцы,  нанятые  служить  лишь  порядку  и  никому
больше, работали дубинками, расчищая вечевую  площадь,  теснили  озверелый
народ, не разбирая, кто из них смерд, кто боярин. Крепкий ратник  чуть  не
огрел Олега, тот перехватил дубинку, крикнул бешено:
     -- Дурень, совсем очумел?
     На площадь, усыпанную воротниками, пуговицами,  расцвеченную  пятнами
крови, сквозь толпу протискивались растрепанные  выборные  --  от  каждого
торгового союза, цеха,  земледельцев,  волхвов.  Толпа  орала,  улюлюкала,
плевала вслед, бросала камни и палки, других же поощряли воплями.
     Внезапно колокол умолк. Крики  начали  утихать  тоже,  над  площадью,
словно огромная птица взмахнула крыльями,  пронесся  ветерок.  На  вечевую
ступень медленно поднялся Гостомысл. Был он бледен,  под  глазами  повисли
темные круги, а двигался тяжело, словно нес на плечах гору.
     -- Соратники Великого Новгорода! -- сказал он негромко,  затем  голос
его окреп, разнесся над толпой. -- Люди вольные,  люди  непокоренные!..  В
ваши руки отдаем будущее Новгорода, а с ним, как знать, может быть,  всего
народа нашего! Вам решать, призвать или не призвать князей, чтобы  правили
и володели нами, а если призвать, то  кого.  Об  одном  прошу  --  решайте
мудро, без ребячьих обид, без сиюминутной корысти!
     Он говорил недолго, сила -- в краткости, а за ним на вечевую  ступень
поднимались  старшие  бояре  --  из  выборных,  выборные  тысяцкие,  затем
воеводы, знатные  воины-русичи,  которых  свистом  и  криками  не  сгонят,
уважают за честь и совесть.
     В толпе снова вспыхнули драки, послышались нетерпеливые голоса:
     -- Кончай языками чесать! Все ясно давно! Собирай голоса!
     Перепуганные подвойские раздавали  полоски  бересты  выборным,  боясь
близко подойти к ревущей толпе.  Несколько  человек  прорвали  ограждение,
ринулись к выборщикам. Едва перехватили,  в  воздухе  замелькали  дубинки.
Кто-то убежал, зажимая ладонями разбитую  голову,  а  кого-то  утащили  за
ноги.
     Выборные торопливо писали чертами и  резами,  а  кто  и  подвязанными
знаками, бересту бросали в широкую корзинку, что стояла на виду. Так же на
виду шел подсчет голосов, и над площадью стоял сплошной рев. Олег  ошалело
смотрел на людское море: греки, что изгоняли равнодушных на выборах, здесь
бы померли от зависти...
     Гостомысл  вышел  на  ступень,  сопровождаемый  выборными,  что  вели
подсчет, вскинул высоко над головой берестяной лист:
     -- Соратники славного Новгорода! Большинством голосов решено звать на
княжение  Рюрика,  которого  мы  все  знаем.  От  имени  города   составим
грамоту-договор, дабы прибыл не сам, а со  своим  родом  и  дружиною.  Нам
нужен не залетный князь, а свой,  новгородский.  На  этих  условиях,  буде
примет, мы даем ему и его дружине  содержание,  плату  за  службу,  а  его
русичам еще и терема на главной улице. А он, буде  примет,  обязуется  нас
защищать, а новгородских вольностей не трогать. Ежели  примет  --  милости
просим!
     В толпе снова пошли крики, и на  глазах  народа  договорную  поспешно
скрепили главной печатью Новгорода, затем  печатями  старших  выборных  от
пяти  концов  города.  Гостомысл  поднял  грамоту  над  головой,   показал
собравшимся, затем отступил на шаг, незаметно  передал  за  спиной  Олегу,
который смиренно стоял среди воевод, теребя на груди обереги.
     -- Может,  останешься  на  пару  дней?  --  прошептал  Гостомысл.  --
Снарядим как следует! Коней заводных дам, провожатых.
     -- И так, может быть, уже опоздал, --  ответил  Олег  тоже  тревожным
шепотом. -- До встречи!
     Он отступил за спинами в избу, спрятал договор за пазуху.  В  вечевой
избе было пусто, все стояли на крыльце и на  вечевой  ступени.  Он  быстро
перебежал через светлицу, бесшумно отворил окно. Показалось, что за спиной
скрипнуло. Затаился, держа руку на рукояти ножа. Было тихо, и он  спрыгнул
на землю, задами выбрался на тихую улицу.
     Олег  вбежал  в  горницу,  схватил  дорожную  суму,  уже   собранную,
увязанную. Гульча подскочила, словно ее пырнули снизу шилом:
     -- Ты куда?
     -- Дела, -- ответил Олег коротко. --  Прощай!  Тебе  понравился  этот
город? Здесь такие лавки, такие торговые ряды!
     Он бросился к двери, услышал визг:
     -- Ты не поедешь без ме...
     Хлопок двери оборвал ее крик. Олег  сбежал  вниз,  прыгая  через  три
ступени. На дворе быстро сгущались сумерки, вече затянулось на весь  день,
хотя начали с утра. Олег пронесся, как бесшумная тень, к  конюшне,  быстро
оседлал коня, вывел из низких ворот. Конь взыграл,  почуяв  свежий  ночной
воздух. Олег приторочил дорожную сумку, а второй мешок  и  тюк  пристегнул
поверх седла заводного коня. Он отказался от  мысли  вскочить  в  седло  и
понестись галопом -- грохот привлечет внимание, почти бегом повел коней  в
поводу.
     С крыльца, топоча каблучками, сбежала разъяренная Гульча.
     -- Ты куда без меня? Что я буду делать в этом холодном городе?
     Олег бросил через плечо:
     -- Я еду на Север, к  гипербореям!  Там  птицы  замерзают  в  полете.
Правда, зимой...
     Он вывел коней за ворота, повел по улице. Старался идти по  земле  --
копыта меньше стучат,  чем  по  деревянной  мостовой.  Когда  миновал  два
перекрестка и впереди  замаячили  уже  городские  ворота,  сзади  раздался
звонкий цокот копыт.
     Гульча неслась за ним галопом на рыжем жеребце. Ее черные, как смоль,
волосы развевались по плечам подобно струям подземной реки мертвых. За ней
едва поспевал, жалко вздергивая к небу морду, запасной  конь,  привязанный
чересчур коротко. На заводном коне ни седла,  ни  потника,  на  первом  --
седло и Гульча.
     Олег выругался, запрыгнул в седло. Полгорода услышало  конский  топот
-- всего-то делов настобурчить уши того умельца, который едва не пришпилил
его к стене у Гостомысла. И его дружков, если не один: волки ходят стаями.
     Створки городских ворот были уже закрыты и  даже  подперты  бревнами.
Можно объехать с юга,  там  стену  недавно  разобрали  на  склады,  но  из
сторожки как раз  вышел  грузный  дружинник  --  потный,  раскрасневшийся,
распустивший пояс. Живот навис над ремнем, скрывая железную пряжку. Заорал
с ходу, люто выкатив глаза:
     -- Кто такие? Почему на ночь? Тати?.. Ворррюги?
     -- Не ори, дурак, -- сказал Олег с досадой. Он вытащил  из-за  пазухи
свиток, облепленный печатями, весь в шелковых  шнурках,  на  которых  тоже
болтались тяжелые печати. -- Видишь?.. Задержи еще малость, завтра с  утра
пойдешь вывозить навоз. Все понял, дурень?
     Толстяк заметно побледнел. Живот враз втянулся, а грудь выгнулась. Он
покосился на караульную пристройку -- оттуда неслись разгульные песни,  --
строго посмотрел на Олега, гаркнул зычно:
     -- Стража!
     Из домишка вывалились, роняя и подхватывая  топоры,  трое  шатающихся
мужиков. Все в подпитии, простоволосые, лишь один оставался в кольчуге  --
так и попер впереди всех, свирепо раздувая ноздри, сверля  Олега  взглядом
василиска. Олег медленно потянул из ножен меч.
     -- Дурни! -- крикнул старший гридень. -- Ворота отворяйте! По важному
делу гонец.
     Стражи заколебались, двое зачесались, повернули  к  воротам.  Третий,
который в кольчуге, мерил Олега и Гульчу недружелюбным взглядом:
     -- Дык ворота ж заперты на ночь?
     -- Дурень ты, Мыкола, -- сказал старший дружинник. -- Слыхал, сегодня
вече завершилось?
     -- Слышал, -- угрюмо ответил мужик. Он потрогал окровавленную  скулу.
-- Вчера и позавчера был на сходке. Сегодня --  чтоб  на  тебе  Ящер  воду
возил! -- мне дежурить.
     -- Гонец к Рюрику, -- ответил старший густым трубным голосом, у Олега
сразу страшно зачесались  руки  размазать  его  по  воротам.  --  Кончатся
распри, ежели ничего не случится...
     -- Когда еще у нашей  козы  хвост  вырастет,  --  отозвался  мужик  с
окровавленной скулой. -- Разве что когда солнце задницей обернется...  Или
хотя бы луна.
     Справа среди пристроек что-то мелькнуло. На миг  Олег  заметил  краем
глаза остроконечный капюшон, надвинутый на глаза.  Тень  падала  на  лицо,
мелькнул тяжелый подбородок. Олег  молниеносно  выхватил  швыряльный  нож,
Гульча внезапно  тронула  коня,  оказалась  между  Олегом  и  таинственным
незнакомцем, и тот отступил за каменный угол.
     Старший дружинник посмотрел на Олега  с  открытым  ртом,  не  понимая
внезапного замаха, и Олег, сцепив зубы, сунул нож в  чехол  на  поясе.  От
ворот донесся скрип, тяжелые створки медленно распахнулись. Олег пришпорил
коня, и под грохот копыт  по  отмостке  они  вылетели  из  города.  Гульча
неотрывно держалась сзади. Олег постоянно слышал за спиной стук подков  ее
коня и двух заводных.
     Городские стены все уменьшались, дорога тянулась ровная, как  стрела,
и широкая, укатанная тысячами и тысячами тяжелых подвод. Слева  от  дороги
темнела Черная гора  --  массивная,  словно  оплавленная  небесным  огнем.
Вершина блестела под яркой луной, ветры сдули пыль и грязь, дождь смыл  --
гора была почти голой, трава зацепилась  лишь  в  неглубоких  щелях,  куда
нанесло земли ветром. Сама гора  не  трескалась,  не  рассыпалась.  Ходили
слухи о несметных сокровищах в недрах. Олег всегда посмеивался над  такими
легендами. В каждой местности есть своя Черная гора  --  Лысая,  Перунова,
Гелонова, Дивова, -- и везде жители  весей  при  свете  догорающей  лучины
рассказывают о несметных сокровищах.  Сколько  Олег  себя  помнил,  всегда
рассказывали эти бедные души, оставляя  себе  надежду,  что  когда-то  при
удаче доберутся, попользуются. Иногда помимо сокровищ в недрах  хоронились
мечи-кладенцы, кувшины с живой  и  мертвой  водой,  сапоги-скороходы...  В
молодости Олег обижался, когда ему желали удачи. Удача -- удел  дураков  и
бездельников. Удача -- то, что  падает  к  ногам  случайно,  незаслуженно.
Сильный да умелый рассчитывает на успех, а не на удачу. Пожелать ему удачи
-- не в лоб  обозвать  дурачком,  который  успеха  не  добьется,  а  может
надеяться лишь на случай.
     По дороге встретили только одну подводу -- тащилась в сторону города.
Волы ступали сонно, мужик дремал, держа вожжи в огромном  корявом  кулаке.
Олег крикнул на ходу:
     -- Не спи, замерзнешь! Ворота закрыты.
     Мужик приоткрыл один глаз, оглядел Олега и  Гульчу,  ответил  хриплым
спросоня голосом:
     -- Плевал я на ваш город с высокого берега. Мне и в  моей  веси  жить
терпимо.
     Тут же захрапел, перекосив рожу. Волы  тащились  мерно,  без  рывков,
словно плыли в тяжелом перегретом воздухе.  Олег  оглянулся  по  сторонам,
далеко справа изломанной цепью стояло  несколько  бревенчатых  домиков  на
крутом берегу Волхова. В лунном свете поблескивали мокрые  рыбацкие  сети,
развешенные на кольях для просушки, к  воде  в  обрывистом  берегу  кто-то
умело прорубил ступеньки, вымостил дощечками.
     -- Бесстрашный народ, -- сказала Гульча, впервые подав голос. --  Они
ж не защищены от нападений!
     Олег пришпоривал взмыленного коня, спеша уйти от города.  Когда  конь
начал хрипеть, а пена падала желтыми клочьями, Олег  свернул  к  ближайшей
роще, велел:
     -- Заночуем здесь.
     -- Давно пора, -- ответила  она  сердито.  --  Возможно,  ты  еще  не
заметил, что ночь давно наступила? Ты не сова, случаем?
     -- Случаем, нет. Днем, в отличие от совы, я вижу тоже.
     Он пустил пастись расседланных коней, быстро собрал сухого  хворосту.
Гульча на ощупь обдирала бересту  с  ближайшей  толстой  березы.  Олег  со
смешанным чувством жалости и сочувствия посматривал на ее бледное  лицо  и
беспомощно вытянутые вперед руки с растопыренными пальцами -- она видела в
темноте так же замечательно, как крот в ясный солнечный день.
     Он быстро разжег костер. Гульча  торопливо  села  поближе,  протянула
ладошки к едва трепещущему огоньку. Олег сунул ей в руки походный котел:
     -- Раз уж ты отважно возжелала разделить со мной некоторые неудобства
дороги... Вон там ручей! Только не зачерпни лягушек.
     Ее руки мгновенно отдернулись от тонкой дужки:
     -- Там еще и лягушки?
     -- А чего ты боишься еще?
     -- Пиявок, летучих мышей, леших, кикимор, упырей, сов...
     Олег молча пошел к ручью. Вода была ледяная,  прогреться  не  успела,
явно всего в двух-трех шагах выше бил ключ из глубин земли. Напившись,  он
разделся, постирал одежду и тщательно смыл пыль и грязь. Когда вернулся  к
костру, Гульча сидела у догорающего костра бледная и вся в слезах. Едва он
появился внезапно в кругу света, взвизгнула от страха, спросила сиплым  от
негодования голосом:
     -- Ты где был?.. Где ты был, спрашиваю?
     -- Пещерники отчитываются только перед богом, -- напомнил Олег.
     Он развесил мокрую одежду по веткам, а Гульча,  все  еще  всхлипывая,
начала прилаживать котелок над огнем, от пережитого волнения хлюпая  водой
на угли.
     -- В кустах что-то возится... шуршит... подкрадывается... А тебя  уже
съели, наверное... Теперь придут и будут есть меня живую...
     -- Ерунда, -- возразил Олег, -- если волки, то сперва раздерут. Ежели
медведь, тот вовсе прибьет, затем забросает ветками,  чтобы  труп  малость
размягчился, он любит есть с запашком.
     -- Перестань!
     -- Я думал, ты любознательная, как водится у миссионеров.
     Он бросил в  кипящую  воду  мяса  и  кореньев,  дождался  наваристого
запаха.  Гульча  сидела  насупленная,  смотрела  исподлобья.  Наконец   не
вытерпела:
     -- Снимай, давно пора!
     -- Гм, похоже, ты никогда не  готовила...  Семьдесят  царей  в  твоем
роду?
     -- Зато ты только тем и занимался, что варил да ел в своей пещере!
     Олег зачерпнул ложкой, подул, попробовал:
     -- Еще малость... Чего ты всегда такая голодная?  Маленькая,  куда  в
тебя столько влезает?
     Поев, она сразу заснула, свернувшись в комок и вжимаясь спиной в  его
объятия, как улитка в раковину. Олег долго лежал без сна, прислушиваясь  к
лесным звукам, но слышал только тихое дыхание Гульчи. Ее лицо во сне  было
совсем детским, губы полураскрылись.
     Олег наклонился, сказал медленно и властно:
     -- Ты крепко спишь, но слышишь мой голос. Отвечай мне как перед своим
Богом. Где ты была сегодня днем, когда колокола зазвонили на большое вече?
     Ее губы слегка шевельнулись, но слов Олег не расслышал.  Он  повторил
медленнее и еще торжественнее:
     -- Где ты была, когда звонил большой колокол?
     Снова на неподвижном лице шелохнулись губы, на этот раз Олег  услышал
отчетливое:
     -- Я провела весь день в своей комнате... Готовилась к отъезду.
     Олег отшатнулся, словно его  ударили  между  глаз.  В  горле  хватило
судорогой, он едва выдавил:
     -- Спи крепко. Утром проснешься выспавшейся,  бодрой.  Никаких  снов,
никаких вопросов не вспомнишь.
     Она удовлетворенно чмокнула -- губы в первые же минуты  сна  распухли
вдвое -- завозилась, устраиваясь удобнее, затихла, Олег сидел как истукан,
боясь шевельнуть хоть пальцем.  Спящего  легко  разговорить,  пусть  не  с
первого вопроса, все волхвы  умеют.  Олег  получал  ответы  с  первого  же
вопроса,  но  сейчас  ударился  о  невидимый  забор,  поставленный  умелым
строителем-магом. Не забор даже --  каменную  стену.  Хорошо,  что  сперва
задал проверочный вопрос: Гульча не видела его тогда. Была уверена, что он
все еще дерется с Васькой Буслаевым, стервенея, превращаясь в  зверя,  как
положено северным варварам. Не видели его и те, кто поставил барьер, иначе
придумали бы ложь поискуснее! Самое же важное, что  не  видели  его  и  те
всадники, с которыми она общалась! Явно же среди них был тот, кто  воздвиг
барьер. Иначе придумали бы серию ответов, в которых комар носа не подточил
бы!

     Он трижды менял дороги, сбивая преследователей, ежели такие есть,  со
следа. Правда, если уж врагами стали  Семеро  Тайных,  то  такие  нехитрые
уловки могут разве что самую малость отсрочить исполнение приговора. У них
есть возможности. Хорошо бы прибегнуть к волховству, но тогда его  услышат
все волхвы, колдуны и волшебники. А сейчас как ни шуми, ни топай,  уже  за
сотню шагов не слышно... Почему-то все, что касается магии, поднимает шум,
сравнимый разве что с ревом  днепровских  порогов.  Конечно,  слышно  лишь
посвященным. Он сам, к примеру, чует, как в  дальнем  селе  за  две  сотни
верст старенький колдун пытается отогнать грозовую  тучку  от  поля.  Если
сосредоточиться, что нелегко на скачущем  во  весь  опор  коне,  то  можно
увидеть лица тех, кто собрался вокруг колдуна. Однако точно так же  увидят
и его, если он прибегнет к волховству!
     Олег  вздохнул.  Волховство  неприемлемо   --   даже   по   этическим
соображениям. Как втолковать Гульче, что,  прибегая  к  магии,  чувствуешь
себя рабом этих сил?
     Гульча держалась услужливо, старалась быть  полезной  во  всем.  Даже
ходила с котелком  за  водой,  несмотря  на  обилие  лягушек.  Олег  снова
пригрозил оставить в первой же веси, что попадется. Гульча  несколько  раз
настойчиво выспрашивала о цели поездки. Олег смеялся, рассказывал о  крае,
через который едет, сравнивал с южными, называл птиц, что  мелькали  между
ветками, учил отличать голубику от черники. По крайней  мере  не  прирежет
его спящего, пока не узнает, куда и зачем  едут.  Конечно,  Семеро  Тайных
могли сказать сами, но он уже серьезно сомневался, что она вообще знает  о
существовании Тайных и что послана именно Советом Семи.
     На стоянках Олег напряженно всматривался в пожелтевший пергамент. Это
была подробная карта Севера, ее дал  в  дорогу  скрепя  сердце  Гостомысл.
Придется пробираться через земли великого множества племен, что  постоянно
воюют друг с другом, потом пересечь море и попасть на остров Буян -- среди
славян так зовут остров Рюген, заселенный славянами.
     Оба берега среднего и нижнего Немана и нижнее течение Двины, исключая
устье, занимают балты -- на пергаменте стоит Эстии, как их именуют ромеи и
греки. На побережье Русского  моря,  называемого  также  Варяжским,  живут
курши, их восточными соседями являются земгалы и  жемайты,  а  в  низовьях
Немана -- скальцы. В бассейне Вилии обитают аушкайты, на севере граничат с
латгалами. На запад от нижней Вислы живут ятваги и многочисленные прусские
племена.
     Если пойти юго-восточнее, то придется двигаться через обширные  земли
двух мощных объединений славянских племен -- кривичей,  в  которые  входят
восемь больших племен и восемнадцать малых, и словен новгородских  --  эти
три великих племени и семь малых. Кривичи занимают земли верхнего  течения
Днепра, Западной Двины и Волги, а  также  берега  реки  Великой,  то  есть
Смоленскую, Полоцкую и Псковскую земли. Словенам принадлежит озеро Ильмень
и близлежащие земли -- ядро Новгородчины. Это самая безопасная часть пути,
хотя словене ильменские тоже дерутся между собой, особенно  же  ревнивы  к
чужакам -- одинокого странника,  да  еще  с  девицей,  каждый  постарается
ограбить или обидеть.
     На пятый день дороги догнала гроза.  Олег  намеревался  добраться  до
рощи -- та уже соблазнительно зеленела впереди, но конь внезапно захромал,
а тучи надвигались угрожающе, страшно гремел гром, будто небо  рассыпалось
на куски.
     Гульча ехала озябшая, нахохленная, как маленькая птичка, спасаясь  от
порывов пронизывающего ветра. Когда над головой особенно страшно грохнуло,
она спросила дрожащим голоском, который, по ее задумке, должен был звучать
очень отважно и с дерзкой иронией:
     -- Что происходит там, в небе? Мудрый волхв должен знать!
     -- Наши боги поссорились, твой и мой, -- ответил Олег  досадливо.  --
Ехали вдвоем, вот как мы, спорили, что есть Истина. Потом слово за  слово,
сама понимаешь, как это бывает... Твой бог сказал что-то  поперек,  теперь
Перун лупит его. Слышишь, как гремит?
     Она подняла личико к низким тучам  --  там  гремело,  летели  длинные
искры, печально вздохнула:
     -- Так ему и надо. Пусть не связывается с грубиянами.
     За их спинами взвилась под ударами ветра  дорожная  пыль,  а  за  ней
следом протянулась между небом и  землей  сплошная  стена  дождя.  Олег  и
Гульча нахлестывали уставших коней,  оглядывались  на  быстро  настигающий
ливень.
     Они были в сотне шагов от ближайших деревьев, когда в ушах  загремело
от потоков, падающих с небес, разом потемнело. Деревья исчезли, Олег видел
перед собой сплошную стену серого  дождя.  Сзади  что-то  звонко  верещала
Гульча, сперва жалобно, потом счастливо.
     Когда ворвались под  зеленую  крышу,  Олегу  казалось,  что  холодный
ливень просек их до костей, или,  как  говорят  южные  славяне,  до  мозга
костей. Гульча без напоминаний бросилась собирать хворост, и Олег  крикнул
вдогонку, что в лесу он ее  все-таки  не  бросит,  старается  зря.  Отдаст
только в ближайшем городище да и  то  если  человек  случится  хороший.  В
хорошие руки отдать не жалко.
     Она огрызнулась сердито, упоминание о хороших руках особенно  бесило:
заботливый!

     ГЛАВА 16

     Они сменили пятерых коней до того, как въехали в земли лехитов.  Олег
спешил, тратя золотые монеты  направо  и  налево,  покупая  лучших  коней,
отборный овес, одежду для себя и Гульчи.
     Ехали лесными дорогами, стараясь не  привлекать  внимания.  Города  и
селения объезжали, и Гульча  только  издали  глазела  на  странные  замки,
крепости. Олег на ходу объяснял, что именно здесь жил отец  трех  братьев:
Леха, Чеха и Руса, давших начало  крупным  племенам.  Теперь  это  область
лехитов,  именуемых  также  поляками.  Тот  замок,  на  который  она   так
загляделась, что едва не  упала  с  коня,  построил  могучий  богатырь  из
гигантских глыб, замок нынче в честь него называется Краковым.  Крак,  что
означает ворон, был первым королем у лехитов, у него был сын,  тоже  Крак,
убивший своего старшего брата, дабы стать королем.  Умер  в  бесчестии,  а
правила затем Ванда, умнейшая и красивейшая женщина...
     Гульча зашипела, как раскаленная сковородка, на которую попало масло,
и они не разговаривали  до  ближайшего  привала.  У  огня,  поужинав,  она
подобрела, подластилась, стала просить рассказать дальше  историю  народа,
через земли которого они едут.
     Король алеманов, продолжал Олег, пытался силой взять в жены Ванду, но
она разбила его войско, и бедный король, потеряв надежду взять ее в  жены,
бросился на меч. А Ванда, которая  втайне  любила  этого  смелого  короля,
вернувшись домой, принесла жертвы богам и кинулась в реку...
     Гульча всхлипнула, слушать не захотела. Олег  пытался  утешить:  мол,
давно все было, но она ответила,  что  он  ничего  не  понимает,  как  все
мужчины, хоть и зовется Вещим, а она  хочет  всласть  поплакать  о  бедной
Ванде. Так и сказала: всласть.
     Утром  она  проснулась  ясная,  как   солнышко,   сразу   потребовала
продолжения рассказа. Он рассказывал и во время завтрака, и уже  в  седле,
когда ехали мимо городов и сел лехитов. Со времен  Ванды  королей  уже  не
было, выбирали только воевод. В те времена на  их  земли  распространилась
власть Александра Македонского, его силе  один  златоткач  противопоставил
хитрость, его наконец лехиты избрали королем, дав имя  Лешко,  что  значит
хитрюга. Лешко помер, не оставив  потомства...  Потом  был  Лешко  Второй,
Лешко Третий, за последнего Юлий  Цезарь  выдал  сестру  Юлию,  дав  ей  в
приданое эти земли. Юлия родила сына, которому обрадованный дядя,  Цезарь,
дал имя Помпилиус... Но Цезарю под давлением легионеров пришлось взять эти
земли обратно. Обиженный Лешко  отдал  и  Юлию,  оставив  себе  сына.  Как
водится у славян, он взял многих жен  и  наложниц.  От  них  у  него  было
семнадцать сыновей,  которым  он  дал  приморские  земли.  Сыновей  звали:
Болеслав, Казимир, Владислав, Вроцислав, Одон,  Варним,  Пшимыслав,  Якса,
Семиан, Земомысл, Богдал, Спицигнев, Збигнев, Себеслав,  Вышимир,  Чешмир,
Вислав...
     -- Ну и память, -- сказала Гульча  подозрительно.  --  В  самом  деле
помнишь или все имена придумал?
     Он оскалил зубы, продолжал мерным голосом, в такт бегущему коню:
     -- Помпилиуса, как первородного, Лешко  назначил  старшим.  Полагают,
что во время правления этого Лешко родился  новый  бог  Христос,  которому
ныне уже присягнули на верность  многие  страны  на  Востоке  и  даже  ряд
королевств на Западе. Лешко умер в старости, а когда умер и Помпилиус,  то
начался разброд, который длится и поныне... Несчастная земля!
     -- Почему? -- спросила Гульча. Лицо ее было серьезным.
     -- После смерти Помпилиуша, так звали в Польше Помпилиуса, его братья
избрали королем его малолетнего сына,  нарекли  Помпилиушем  Вторым,  хотя
могли бы сами претендовать на его трон. Но Помпилиуш Второй был  подлейшим
из королей. В довершение всех  злодеяний  он  умертвил  своих  благородных
дядей, которые возвели его на трон, а трупы велел оставить непогребенными!
     Гульча содрогнулась. Она уже знала, что в  этих  краях  непогребенный
обречен на вечные муки, скитания, на превращение в жуткую нежить.
     -- Но явились  огромные  крысы,  --  продолжал  Олег,  --  они  стали
преследовать его день и ночь, пока он  не  заперся  в  крепости  Крушвице.
Однако крысы отыскали его и там, загрызли... На сем прервался род, и земля
долго жила под мелкими племенными вождями, проливавшими кровь  друг  друга
на границах своих владений, а те были порой  не  больше  засеянного  поля.
Наконец избрали простого  мужика,  отмеченного  доблестью,  --  Пяста.  Он
правил мудро, а своему сыну Земовиту, который  правит  и  сейчас,  оставил
довольно большое княжество -- не королевство! -- однако распри  стали  еще
ожесточеннее. Так что нам надо держать ушки на макушке.
     -- Причину распрей я понимаю,  --  сказала  Гульча  серьезно.  --  Их
начали потомки  тех  сыновей  Помпилиуша,  которых  подло  убил  Помпилиуш
Второй? Они ведь благородного происхождения, а Пяст был  простым  мужиком?
Нынешний князь -- сын мужика?
     -- Да, потомки знатных родов отказались подчиниться Земовиту. Беда  в
том, что они тоже умны и отважны, их поддерживает простой народ,  воеводы,
русичи. Земовиты укрепились лишь в Кракове, а  все  Нижнее  Поморье  --  у
Болеслава, Кашубия --  у  Кашимира,  Сорабия  --  у  Яксы...  Словом,  они
вооружены до зубов, бьются брат с братом насмерть,  а  тем  временем  сыны
Рудольфа захватывают их земли!
     Гульча сказала рассудительно:
     -- Не все равно, кто владеет землями? Лишь бы человек был хороший. Не
так?
     Олег долго ехал молча, не зная, как  растолковать  простой  вроде  бы
вопрос. Небо было синее,  трава  шелестела  под  копытами  коней  зеленая,
сочная. Мелькали разноцветные бабочки.
     -- Твоя одежда состоит из материи, -- сказал он наконец, --  железных
пряжек, кожи, веревочек, шнурков, костяных застежек. Там и красный цвет, и
желтый, и синий. Но могла бы ты ходить в сером? Не хочешь?.. Ни один народ
на свете не настолько  хорош,  чтобы  заменить  все  народы  на  свете,  а
остальные смести к китам. Или к черепахе.  Даже  твой  народ,  который  ты
именуешь богоизбранным,  не  настолько  хорош.  Теряя  даже  малое  племя,
человечество теряет что-то важное. Ты  скулишь,  потеряв  простую  пряжку,
шпору от сапог! Можно жить без них, но уютнее с  ними,  верно?  Поверь,  я
положил бы жизнь, чтобы спасти сынов Рудольфа от гибели. Я люблю его народ
за  его  мужество,  за  трудолюбие,  за  непривычную  при  их   свирепости
чувствительность. Но не хочу, чтобы они  по  невежеству  уничтожили  своих
братьев -- беспечных славян, что пока  дерутся  между  собой.  Славяне  --
удивительный народ. Если они сгинут --  будет  большая  потеря  для  всего
людства.
     -- Выживает сильнейший, -- пробормотала Гульча угрюмо.
     -- Сильнейший, --  печально  согласился  Олег,  --  а  хорошо  бы  --
лучший... Всегда ли сильнейший -- лучший? Да что я говорю,  среди  народов
нет вообще лучших и  худших!  Сегодня  худший,  завтра  вдруг  расцветает,
откуда и берутся герои, мыслители, поэты, музыканты, маги... Нельзя терять
даже самый малый из народов! Мы уже многих потеряли. А с  ними  --  многие
краски.
     Гульча молчала до самого вечера. И даже спать легла необычно тихо,  а
в его руках не вертелась, умащиваясь поудобнее, заснула сразу.  Во  всяком
случае лежала очень тихо.

     Чем дальше продвигались, тем холоднее  становились  ночи.  Небо  чаще
было серым, низким, дул холодный ветер. Хорошо, что ночи на севере  совсем
короткие, а когда миновали земли лехитов,  то  удивленная  Гульча  однажды
вовсе не дождалась ночи. Немыслимо долгий вечер незаметно перешел в раннее
утро. Небо было покрыто кровавой корочкой, потом закат тихонько  сдвинулся
по виднокраю, незаметно закат стал уже не закатом, а утренней зарей.  Олег
объяснил:
     -- Заря с зарей встречаются... Середка лета!
     -- Ты бывал в этих краях? -- спросила Гульча.
     -- Даже этой дорогой проезжал... Вот здесь стоял огромный  ветряк  --
ветряная мельница. Сюда на помол привозили зерно из трех соседних племен.
     Гульча зябко поежилась, удивилась:
     -- Ветряка уже нет, а ветер почему-то остался!
     Олег молчал, тревожно думая о Рерике -- родине Рюрика, самом  крупном
городе-гавани  славян  на  Русском  море,  которое  звали  еще  Варяжским,
Руянским, Балтийским. Рерик остался  ближайшей  гаванью  славян  у  границ
Франкской империи. Хедебю уже в руках датчан, Любек еще не  играет  важной
роли, а Старград далековат от крупных торговых путей.  Так  что  Велиград,
который чужеземцы попросту  называют  Рериком  по  имени  проживающих  там
рериков, известных так же как  рюрики,  рароги,  руяне,  --  лучший  порт,
откуда можно переправиться на остров Буян...
     -- До Велиграда-Рерика легко  добраться  через  Бардовик  по  прямому
пути. Кроме того, Велиград -- стольный город племенного  союза  ободритов,
союзных франкским  королям.  Все  же  соседство  с  франками  не  защитило
Велиград от датчан: сперва требовали пошлину, затем  ровно  пятьдесят  лет
назад датский  конунг  Готорик  совершил  первое  нападение  на  Велиград,
захватил франкских купцов и увез на кораблях. Франкский  король  собирался
принять ответные  меры:  Велиград  для  франков  единственные  ворота  для
торговли с огромным славянским миром. Правда, ободриты  тогда  сами  годом
спустя вторглись к датчанам и отомстили, уничтожив несколько  городов,  но
давление датчан крепнет!
     На  западе  воротами  к  морю  служит  Старград  --  стольный   город
славянского племени вагров. Олег часто шарил мыслью по грядущему, но почти
везде Старград уже именовался по-немецки:  Олденбург.  Конечно,  были  два
потока  грядущего,  где  Старград  оставался  Старградом,  более  того  --
исконные немецкие города были переименованы на славянский лад, а  немецкое
население наполовину истреблено, но Олег то грядущее не любил и  не  желал
его торжества: в нем сами славяне были жестокими захватчиками.
     Гульча часто делала записи старинным квадратным письмом. От Олега  не
прятала, в полной уверенности, что пещерник неграмотен и уж точно не знает
ее письма. Олег не заглядывал в ее записи, заранее предполагал, что  можно
написать о племенах, через земли которых проезжали, а карту самой рисовать
нелепо -- проще купить у местных волхвов или христианских монахов, кое-где
они уже появились как миссионеры-просветители.
     Гульча терпела, держалась, но когда они  выехали  к  морю,  была  уже
измучена до крайности. Олег смотрел  сочувственно,  заверил,  что  к  утру
будут в порту, а там дело лишь за короткой поездкой. Остров Буян лежит  от
материка близко, рукой подать.
     Рано утром они въехали в порт. Олег, не слезая с коня, быстро оглядел
корабли. Несколько драккаров, пара нефов, но в большинстве кочи,  баркасы,
ладьи. Драккары быстроходнее,  если  боевые,  а  не  торговые,  но  только
славянские ладьи позволяют вместе с грузом и людьми брать коней.
     Олег пустил коня вдоль причала, высматривая  подходящий  корабль.  На
языке  викингов  боевые  корабли   называются   skeid,   askr,   bard,   а
поморяне-славяне называли свои боевые суда не иначе как, корабл, наверное,
от слова короб. А тут как раз дозарезу  нужен  именно  короб,  дабы  коней
погрузить. Бросить не жалко, деньги на  покупку  новых  еще  остались,  но
каждый час дорог.
     Навстречу попадались люди, от них за версту несло морем: просоленные,
обветренные, походка враскачку -- привычка ходить  по  качающейся  палубе.
Кто-то из древних сказал, что  люди  бывают  трех  родов:  те,  кто  живы,
которые мертвы и те, что находятся в море. Олег поспешно  отступал,  давая
дорогу крепкоплечим и дерзкоглазым морякам.
     Следом за одной групкой моряков шел так  же  вразвалочку  низкорослый
человек в сером плаще. Капюшон был надвинут на лоб, но под ним  угадывался
шлем, а из-под плаща выглядывали ножны меча. Человек  покачивался,  как  и
моряки, однако Олег насторожился -- в походке было что-то нарочитое. Через
мгновение уже увидел: человек лишь подражает морякам, его же  кривые  ноги
скорее привычны к степному коню, чем к качающейся палубе.
     Гульча что-то  тараторила.  Олег  молча  выехал  из-за  угла.  Моряки
проходили мимо, а кривоногий вздрогнул, рука  метнулась  к  рукояти  меча,
глаза в ужасе расширились: лезвие швыряльного ножа уже  хищно  блестело  в
ладони пещерника. Человек в капюшоне замер, видя, что Олег  не  двигается,
медленно двинулся  вперед  за  моряками.  Его  спина  напряглась,  походка
выровнялась.
     Конь переступил с ноги на  ногу,  звонко  стукнув  копытами,  человек
вдруг метнулся вперед, растолкал моряков  и  понесся  вперед  по  причалу.
Моряки орали вслед,  потрясали  кулаками.  Один  погнался,  потом  плюнул,
остановился.
     -- Ты его знаешь? -- спросила Гульча быстро.
     -- Немного.
     -- Откуда? -- спросила она еще быстрее, ее дыхание прервалось.
     -- В одной пещере молились, -- буркнул он, и Гульча сразу замолчала.
     Первые две ладьи пропустил:  одна  пустая,  со  второй  пьяный  рыбак
сообщил, что отправятся через неделю, а раньше --  ни  за  какие  пряники.
Кочи Олег  сперва  проходил  мимо,  не  любил  эти  корабли,  потом  начал
присматриваться и к ним.  На  дальнем  конце  причала  спешно  затаскивали
мешки, тюки, связки мехов на объемную  ладью-кораб,  туда  же  по  широким
сходням  опускали  тяжелые  бочки.  Хозяин   неприветливо   буркнул,   что
отправляется на Рюген, а кому не нравится, пусть катится к Ящеру.
     -- Узнаю  северное  гостеприимство,  --  сказал  Олег  обескураженной
Гульче. -- Это не ваша восточная халва с патокой! Хозяин, я плачу за  двух
коней и одну женщину. Собак нет.
     Хозяин ладьи бросил свирепо:
     -- Так какого черта стоишь, глаза таращишь?  Думаешь,  кто-то  другой
твоих битюгов поведет на корабль?.. Бабу твою поведут, а коней... На черта
они в море, если от русалок нет отбоя?
     Олег ухмыльнулся, взял коней под уздцы и повел на ладью.
     Гульча  не  успела  перестрадать  морской  болезнью,  как   показался
скалистый берег. Волны с грохотом били о  темные  скалы.  Она  с  трепетом
ожидала, что ладья пойдет прямо к отвесной каменной стене, но моряки умело
направили ее вдоль берега, и так плыли еще полдня, пока вдали над  скалами
не показался странный город.
     Олег смотрел на него со смешанным чувством. Аркона, знаменитый  город
жрецов!  Аркона,  вся  из  храмов  и  высоких  каменных   столбов,   центр
политической и культурной жизни руян, жителей острова,  хотя  их  стольный
град -- Ральсвик находится  далеко,  в  середине  острова.  Волхвы  Арконы
издавна были самыми богатыми во всем славянском мире. Они  получают  треть
добычи, которую привозят  рюгенские  славяне  из  разбойничьих  набегов  и
военных походов. Все это складывают в подземных хранилищах Световида. Олег
однажды побывал там и теперь  всерьез  сомневался,  что  датские  конунги,
которые в его смутных отрывочных видениях захватят через три столетия весь
остров, сумеют в этих жутких подземельях  и  пещерах  отыскать  спрятанные
сокровища.
     В последний  месяц  лета,  напомнил  себе  Олег,  в  Арконе  проходит
праздник Световида. Сюда стекаются купцы, ремесленники, приезжают  франки,
датчане,  викинги,  даже  иной  раз  прибывают  арабы.  В  этой  суматохе,
всемирной  кутерьме,  ярмарке,  где  все  продается  и  покупается,  легче
проскользнуть незамеченным. Или хотя бы затруднить работу соглядатаев Семи
Тайных.
     Олег помрачнел, вспомнив могучих противников. Трудно поверить, что он
стряхнул их со следа окончательно или хотя  бы  запутал.  Не  радостно,  а
скорее тревожно, что за все долгое путешествие никто не попытался воткнуть
нож ему в спину. Что-то замышляют... Или ждут ответа Рюрика?
     Вполне возможно, они, давно узрев страшную угрозу для своей власти от
объединения славянских племен, умело препятствовали этому.  При  их  мощи,
зная тайные рычаги истории, это нетрудно. Когда же Олег наконец сообразил,
как можно славян сплотить в один народ,  начали  вмешиваться,  но  --  без
спешки и вполсилы. Сейчас, похоже, выжидают. Если Рюрик  откажется,  а  он
скорее всего откажется, то оставят в покое. И Рюрика, и его. Отступника.
     Он так глубоко задумался,  что  вздрогнул,  когда  маленький  кулачок
ткнул его в бок:
     -- Чем ночью занимаешься, если днем спишь?.. Погляди, это его гнездо?
     На вершине горы над самым обрывом стоял освещенный заходящим  солнцем
огромный, как гора, замок. Вокруг него толпились мрачные  дома  из  серого
камня, высокие башни. Замок был красив, как может быть красив дикий  зверь
-- сильный и вольный.
     Остров казался нагромождением камней,  но  Олег  заметил  сразу,  что
вокруг замка на три полета стрелы не  осталось  ни  крупного  камешка,  ни
кустика -- мышь не подползет незамеченной.

     Кони, зачуяв близкий отдых, перешли на рысь. Замок вырастал, и Гульча
заметила с беспокойством,  что  стены  замка  словно  нарочно  сложены  из
огромных глыб, отесаны грубо, небрежно.
     По обе стороны накатанной дороги громоздились  глыбы.  Этот  мир  юн,
поняла Гульча. Каждый камень блестит свежим сколом, острыми  краями  можно
бриться -- все здесь сурово, молодо. Волны не  обкатали  до  гладких,  как
панцири черепах, поверхностей, а ветры и зимы не успели  попробовать  зубы
на этих камнях.
     Когда подъехали ближе, стали заметны  шрамы  и  выбоины  от  снарядов
катапульт. Стена замка была в мелких царапинах  от  железных  наконечников
стрел, на крыше чернело пятно, словно там недавно бушевал огонь.  Окна  --
скорее бойницы, все расположены  высоко  над  землей  и  забраны  толстыми
железными прутьями. На каждом углу крыши замка -- камнеметы, бочки и груды
камней.
     Они миновали хмурые строения, откуда несло рыбой. Замок  был  отделен
широким рвом, внизу негостеприимно  плескалась  морская  вода.  К  воротам
замка вел перекинутый через  ров  подвесной  мост,  цепи  провисали  самую
малость, чуть натяни -- и мост поднимется, отрезая замок.
     Конь Олега брезгливо ступил  на  бревенчатый  настил,  где  из  щелей
злобно щерились оскаленные  рыбьи  головы,  бревна  блестели  от  склизких
рыбьих внутренностей, а тучи зеленых мух, крупных, как  шмели,  взвивались
из-под копыт при каждом шаге. По обе стороны  моста  зачем-то  шли  тонкие
перила высотой до колена.
     Ворота стены вокруг замка были из огромных стволов дуба, каждый ствол
очищен от коры, просмолен, все вместе сбиты железными скобами  толщиной  в
руку, словно замок строили не люди, а великаны.
     Олег, не слезая с седла, громко забарабанил в ворота. По  ту  сторону
послышался звон цепей, грохот железного засова, скрип огромных петель.  Но
открылись не ворота -- небольшое окошко. Мелькнула часть бородатого  лица,
на Олега уставился налитый кровью глаз, свирепый голос рявкнул:
     -- Кто такие?
     -- Посланцы из Новгорода, -- ответил Олег мирно. -- К великому  князю
Рюрику.
     -- Ждите, -- буркнул голос.
     Зазвенели цепи, на этот раз  створки  начали  медленно  раздвигаться.
Олег быстро слез с коня, знаком велел спешиться Гульче, добавил  натянутым
голосом:
     -- Войдешь, остановись и не двигайся!  Сверху  лучники  наблюдают  за
каждым движением.
     Гульча смотрела непонимающе. Олег объяснил нетерпеливо:
     -- Рюрик всегда был осторожен. Потому возвращался цел.
     В ворота протиснулись, ведя коней по  одному,  не  позволяли  створки
ворот -- внизу скрепляла толстая цепь. По ту сторону  ворот  высился,  как
врытая в землю скала, огромный и невероятно  толстый  воин,  поперек  себя
шире: в шлеме, кольчуге, латах поверх кольчуги, в железных нарукавниках  и
наколенниках.  На  широком  поясе,  охватывающем  огромный  живот,  висела
баклажка, а из-за спины выглядывал  самый  огромный  топор,  какой  только
Олегу приходилось видеть. Глаза глядели  зло,  с  надеждой,  что  пришелец
сделает неверное движение, даст повод показать чудовищную силу.
     -- Коней оставьте, -- распорядился воин голосом,  скорее  похожим  на
рев. -- Меня зовут Асмунд, я старший русич князя,  которого  ты  величаешь
великим. Старший русич, по-вашему -- воевода. Коней отведут в  конюшню,  а
вас -- к князю... Но берегитесь, ежели дело окажется пустяковым!
     Он с волчьей усмешкой опустил огромную, как лопата, ладонь  на  пояс.
Меча там не оказалось, но огромный  кулак  был  с  детскую  голову.  Когда
Асмунд сжимал кулаки, Олег ясно услышал скрип толстой, словно шкура  тура,
кожи.
     Они прошли через внутренний двор -- узкий колодец, вымощенный камнем.
Широкие двери выделялись на этой стороне высокого серого  дома,  но  русич
повернул к маленькой закопченной кузнице -- оттуда вырывались клубы  дыма,
через крышу летели искры. Там громко бухали два  молота,  звонко  рассыпал
дробные трели молоточек мастера.
     Асмунд вошел, наклонив голову, в кузню, Олег  шагнул  следом,  Гульча
осталась снаружи.  Внутри  стоял  запах  горячего  железа,  кож,  крепкого
мужского пота. Посреди высилась черная наковальня, два молотобойца усердно
лупили по брызжущей  искорками  ковке.  Сгорбленный  мужик,  еще  крепкий,
держал расклепанную поковку в длинных  клещах,  поворачивал,  прикрикивал.
Четвертым в кузнице был худенький парнишка, он подпрыгивал изо всех сил  и
дергал за ручку мехов. Огонь  в  горне  полыхал  жарко  и  мощно,  освещая
кузницу трепещущим алым светом.
     Асмунд с затаенной усмешкой поглядел на кузнеца, дюжих  молотобойцев,
громко проревел:
     -- Исполать вам, добрые молодцы!.. Бог в помощь.  Вот  привел  некого
чужака... Глаголет, что послан к Рюрику из  далекого  Новгорода.  Оставить
или повесить?
     Один из молотобойцев опустил молот, прямо посмотрел на Олега. Он  был
обнажен до пояса, если не считать кожаного  нагрудника.  Широкие  пластины
груди вздувались от избытка  силы.  Он  был  мокрым,  тело  блестело,  как
смазанное жиром. На темном от загара лице  ярко  выделялись  серые,  цвета
дамасской стали глаза. Волосы были, как спелая рожь, щеки и  руки  чернели
пятнами сажи.
     -- Кто послал? -- потребовал он сильным мужественным голосом.
     -- Весь Новгород, -- ответил Олег. -- Всенародное вече.
     Он вытащил грамоту, Рюрик властно взял, сорвал печать. По  мере  того
как читал, на суровом лице появлялось выражение  недоверия,  смешанного  с
изумлением. Дочитав, взглянул на Олега:
     -- Неужто там  худо?..  Впрочем,  поговорим  позже.  Асмунд,  проведи
гостя, святого волхва, в покои для гостей.  Дай  помыться,  накорми,  а  я
скоро освобожусь.
     Асмунд разочарованно хрюкнул, сказал безнадежным голосом:
     -- Там еще девка... Тоже мне, святой пещерник! Ее куда?
     Рюрик снова взял молот, отмахнулся:
     -- С ним! Кто знает, какие обеты взял на этот раз сей волхв-пещерник?
     Асмунд пошел вслед за Олегом, бормоча зло:
     -- В самом деле земля чудесами полнится... Святой пещерник! А я тогда
кто? Пастушок? Эй, девка! Иди рядом с... гм... пещерником. Да не глазей по
сторонам, мы лазутчиков не жалуем. А ежели жалуем, то лишь хоромами о двух
столбах и с перекладиной сверху.
     Гульча  оглядывалась,  она  никак  не  могла  поверить,  что  могучий
подмастерье, который послушно выполняет приказы кузнеца,  --  князь.  Пока
Асмунд вел их через двор, Олег ловил на  себе  любопытные  взгляды.  Чтобы
прощупать медведеподoбного Асмунда, который был похож даже не на  медведя,
а на дива, спросил:
     -- Обнищал князь?.. Сколько ему платят за работу в кузнице?
     Гульча  бросила  предостерегающий   взгляд,   Асмунд   же   мгновенно
рассвирепел, стал устрашающе красным, багровым, руки его  раздвинулись,  а
костяшки на пальцах побелели:
     -- Что? Повтори, что твоя поганая пасть мявкнула?
     -- С мирными пещерниками так не разговаривают, --  мягко  укорил  его
Олег. -- Грех.
     -- Но ты...
     -- Князь будет недоволен, -- сказал совсем  кротко  Олег.  --  В  его
доме! Обижают гостя! Святого пещерника...
     -- В гробу я видел таких  пещерников!  --  рявкнул  Асмунд,  все  еще
угрожающе багровый. -- Я их сам душил, как мух...
     -- Не кричи. Ребенка испугаешь.
     Гульча несказанно изумилась:
     -- Меня?  Да  кого  эта  толстая  копна,  увешанная  ржавым  железом,
испугает?.. За что обижаешь, святой волхв?
     Асмунд, рассыпая искры, как железная болванка, выхваченная из  горна,
свирепо толкнул ногой дверь, впустил Олега с Гульчей, с треском  захлопнул
следом, и слышно было, как яростно загремел железный засов.
     Они очутились  в  большой  горнице  с  низким  потолком.  Лестница  с
широкими каменными ступенями вела наверх, а в стене напротив были еще  две
двери, добротно сделанные. Уйти отсюда нелегко,  но  оскорбленный  воевода
гремел засовом лишь для устрашения да тешил раненую гордыню -- они еще  не
пленники. Гульча сразу бросилась к бочке с водой,  обнаружила  зеркало  из
полированного металла, гребень восточной работы, скребок для чистки коней.
Еще не успела распорядиться неожиданным  богатством,  как  появились  двое
холопов мрачного вида, принесли блюда с жареным мясом и рыбой.
     Рюрик появился, когда  Олег  уже  отодвинул  тарелку,  а  Гульча  еще
клевала, выбирая моченые ягоды. Князь легко сел  к  ним  за  стол,  сказал
весело:
     -- Вот и хорошо. Я тоже недавно завтракал, а вина выпьем  вместе.  Ты
прости, но мед здесь редок, а хмельного меда местный люд не  знает  вовсе.
Север!
     В комнату заглянул хмурый холоп, сказал в пространство:
     -- Вино я поставил в большой палате...
     Рюрик поднялся, виновато развел руками:
     --  Видите,  какой  я  князь?  Все  мною  распоряжаются.  Ничего   не
поделаешь, придется идти в большую палату.
     Гульча облила Рюрика презрением, пошла рядом с Олегом, наморщив  нос.
Они поднялись в просторную палату -- посреди зала стоял  широкий  стол  на
резных ножках. Холодные каменные стены сплошь закрыты толстыми  восточными
коврами, а самих ковров почти не видно под  развешанными  щитами,  мечами,
топорами, дротиками, кинжалами, саблями, булавами, шестоперами,  клевцами,
оскерпами, швыряльными ножами... И все не простое: булат  лучших  мастеров
-- синеватый узор на лезвии, письмена  и  руны  у  основания,  а  рукоятки
отделаны золотом и драгоценными камнями.
     Холоп поставил перед ними  три  широких  кубка,  отделанных  золотом,
сверкающих яхонтами. Гульча взяла свой в руки,  пальцы  коснулись  дорогих
камней, ее глаза  заблестели,  и  она  посмотрела  на  странного  князя  с
любопытством и зачатками уважения.
     -- Сколько шпионов нас слушает? -- спросил Олег.
     Рюрик засмеялся, показав ровные белые зубы:
     -- Здесь все друг друга знают как облупленных.
     Олег в сомнении покачал головой:
     -- Ладно... Рюрик, я несколько дней ехал через  поле,  где  трава  не
росла: кости лежат плотно, кучами. Человек стал страшнее зверя.
     Рюрик налил ему и Гульче красного вина, ответил равнодушно:
     -- Святой отец, тебя это волнует? Резня -- дело  вечное.  Из-за  баб,
скота, травы. Разве ты поэтому приехал?
     -- Соседние племена перестали рвать друг  другу  глотки.  На  юге  из
множества  племен  внезапно  возник  Хазарский  каганат.  На  западе  сыны
Рудольфа уже создали империю. С востока славян теснят  неведомые  племена,
что пришли на смену киммерам, скифам, гуннам, обрам,... Лишь на  севере  у
нас море, забитое льдами, придется отступать во льды.
     -- Обязательно?
     -- Или покориться. Поляне и древляне уже платят дань хазарам.  Да-да,
тем самым, которые нашей тени боялись.  Они  объединились,  Рюрик!  Хазары
объединились, не поляне.
     Рюрик смотрел  прямо,  в  глазах  появилось  раздражение.  Он  бросил
отрывисто:
     -- Святой отец, я не умею разговаривать с волхвами... Своему  воеводе
сказал бы: телись быстрее!
     -- Я не родился пещерником, так что понимаю разные языки. Рюрик, наши
племена нуждаются в объединении. Ты --  единственный,  кто  может  связать
воедино.
     Рюрик изумленно свистнул,  отшатнулся,  словно  его  лягнул  в  грудь
боевой конь. Серые глаза широко раскрылись.  Так  же  широко  распахнулись
черные глаза Гульчи. Олег сказал с ноткой отчаяния:
     -- Рюрик, я заглядывал в будущее. Проверял разные дороги, по  которым
может  пойти  мир.  Некоторые  проследил  так  далеко,  что  сам  перестал
понимать, что вижу... Сейчас последний миг! Если не стряхнем сонную одурь,
придут чужие народы и сожрут. Даже косточек не выплюнут.
     Он поднялся, упираясь кулаками в крышку стола,  почти  орал,  обратив
лицо к Рюрику. Тот отвел глаза, сказал угрюмо:
     -- Почему я?
     -- Ты правнук Пана, праправнук Кия,  среди  твоих  пращуров  --  Рус,
Славен, Скиф, Колоксай. Ты -- потомок Таргитая, который первым вмешался  в
кровавые распри и прекратил их на  долгие  столетия!  Потом  новые  народы
создавали Колоксай, Скиф, Вандал, Славен, Рус, а  ты  --  их  потомок.  Их
кровь -- в тебе! Что сделали они, то можешь и ты.
     В раскрытую  дверь  уже  заглядывали  обеспокоенные  громким  голосом
вооруженные стражи. Рюрик сделал знак,  они  исчезли,  взамен  внесли  три
кувшина вина. Когда все удалились, Рюрик сказал неохотно:
     -- Мой отец был охоч до женщин. Двенадцать  жен,  сто  наложниц!  Ты,
Вещий, найдешь других потомков Таргитая, моих единокровных  братьев,  если
уж так нужен именно потомок Руса, Скифа и всех прочих героев в этой линии.
Многие с радостью кинутся строить  новое  княжество,  карать  и  миловать,
ломать и строить. А у меня свое княжество! Малое, но  надежное.  Люди  мне
верны, дружина души не чает, смерды чтут за суд  и  право,  соседи  издали
шапку ломают... Жена красавица, сын богатырь: орет так, что ворота ходуном
ходят.
     Гульча переводила взгляд с Рюрика на Олега. Рюрик поднялся,  внезапно
оборвав себя на полуслове:
     -- Отдыхайте. Вам отведут лучшие комнаты.
     Он ушел стремительными шагами. Гульча замерла, как мышь  в  подполье:
лицо пещерника было страшным.

     ГЛАВА 17

     Вечером в парадном зале слушали бардов, менестрелей -- так в западных
землях именовали певцов да гудошников. Слушать собрались,  кроме  князя  и
княгини,  воеводы,  знатные  воины,  богатыри,   ветераны   старых   войн.
Менестрель гудел что-то о любви, Олег потерял нить с первых  же  строф  --
слишком вычурно, да и собравшиеся зевали, откровенно ждали второго  барда,
крепкого парня со шрамом поперек лица.
     Второй бард долго настраивал гудок,  подтягивал  струны,  подкручивал
колышки, вслушивался, порядком притомив зрителей,  но  когда  запел,  даже
Олег против воли заслушался.
     Бард, явно в прошлом воин, а то и русич,  пел  о  святости  меча.  Не
славянской секиры, не скифского топора, не  копья,  а  именно  меча.  Мечу
поклонялись скифы, гелоны, агафирсы, аланы, сарматы. Благодаря мечу  Арея,
который  Аттила  нашел  в  степи,  он  пришел  к  вершинам  власти,   стал
потрясателем мира. Сигмунд, сын Волсунга,  получает  меч  по  воле  самого
Одина -- бога богов, выдернув из ствола Мирового  дерева,  куда  верховный
бог с треском вогнал меч по самую рукоять... Сигмунд  не  уступил  меч  за
меру золота, которая втрое превосходила вес меча...
     Олега заворожило искусное пение, в то же время он отметил, что  певец
очень точен в жизненных деталях, из-за чего  его  слушают  охотно.  Хорошо
сработанный меч в самом деле стоит до тысячи золотых  динариев!  А  тысяча
золотых динариев вдвое тяжелее меча.
     Меч Сигмунда, продолжал певец, сломался  лишь  о  копье  самого  бога
Одина -- тот влез в драку, -- а затем из обломков был выкован меч Грам для
сына Сигмунда --  Сигурда.  Сигурд  тем  мечом  сумел  разрубить  огромную
наковальню, невесомую шерстинку, которую несло по  течению  реки,  и  даже
победить дракона Фафнира...
     А  меч  чудесного  происхождения  --  Хрутинг?  Клинок   из   булата,
закаленного соком  ядовитых  трав,  кровью!  Этим  мечом  Беовульф  сразил
чудовище, и как жаль,  что  такой  клинок  растворился  в  ядовитой  крови
дракона!
     У каждого меча, как и человека, есть свой  характер,  привычки,  даже
причуды. Меч Тюрвинг убивает всякий раз, когда  покидает  ножны.  Дайнслеф
наносит незаживающие раны. Хвитинг поражает врага, но исцеляет друга, если
прикоснется плашмя. Атвейг поет  от  счастья,  когда  его  выдергивают  из
ножен, с него капает кровь от горя, если бой  идет  вдалеке,  а  он  --  в
ножнах...
     Олег начал постепенно стряхивать наваждение, когда вдруг бард, словно
ощутив ослабление своей магии, запел  о  Роланде,  верном  паладине  Карла
Великого, и Олег восхитился умелым поворотом. Бард  подметил,  что  Роланд
влюблен не в Альду, невесту, а в свою Дюрандаль -- меч-спату  и,  погибая,
оплакивает ее вдовство -- вдовство  спаты,  а  не  Альды!  --  обещает  ей
верность и за гробом. Умирая, Роланд даже не вспоминает о прекрасной Альде
-- та, кстати, вскоре умерла от горя. Он видит не переливы ее  локонов,  а
синеватые искорки на булатной  Дюрандаль.  Даже  умирая,  Роланд  успевает
закрыть своим телом возлюбленную Дюрандаль...
     Олег  помрачнел,  глядя  на  восторженные  горящие  глаза  вятичей  и
русичей. Их собралось около сотни в пиршественной палате, и все верещат от
счастья. Малые драчливые дети в телах зрелых мужчин!
     В палате стоял рев, были слышны одобрительные выкрики,  звон  оружия.
Певец осушил кубок, запел о Жуаезе, чудесном мече Карла  Великого,  о  его
причудах и капризах, а Олег незаметно вышел из зала.  Было  горько  знать,
что у мужественного Рюрика есть  любимый  меч  Ляк,  который  князь  любит
больше, чем прекрасную золотоволосую Умилу. За  Ляком  ухаживает,  ласкает
его с какой-то неимоверной нежностью!
     Рюрик заметил исчезновение пещерника, вышел следом. Они  оказались  в
малом зале с зарешеченным окном. Рюрик прикрыл за собой дверь,  привалился
к ней спиной, заговорил медленно, с непривычной для него нерешительностью:
     -- Великий Олег! Ты видишь грядущее, где все предопределено. Мы  ведь
ничего не сможем сделать, так ведь?
     Олег  прямо  посмотрел  в  серые  глаза   молодого   князя,   ответил
безрадостным голосом:
     -- Мне бы самому хотелось... чтобы мы ни за  что  не  отвечали!  Увы,
всегда есть выбор. В каком бы отчаянном положении ни находились, как бы ни
клялись, что другого, мол, выбора нет... Ложь!  Выбор  есть  всегда.  Хуже
того, сами отвечаем за свой выбор. Не боги, не судьба!
     Рюрик прижался затылком к металлической двери. С той стороны  донесся
хор дюжих голосов, в зале приветствовали другого певца.
     -- Как будто тысячу лет судьба  спала,  --  сказал  Олег  мрачно.  --
Сейчас все века столпились за нашими плечами, дышат огнем  в  затылок!  За
считанные дни переделать то, на что судьба отпустила  века...  Рюрик,  мне
самому страшно. На твоих плечах... и моих тоже в самом деле  лежит  судьба
всего людства. От твоего нынешнего решения зависит новая карта мира.
     Рюрик криво улыбнулся, в серых глазах мелькнула насмешка:
     -- Я не честолюбив.
     -- Рюрик, я вышел из пещеры и тем самым потерял  свое  бессмертие.  Я
был к нему близок! Я уже мысленно постигал природу богов...
     Рюрик помялся, спросил осторожно:
     -- А разве ты не... Я слышал о тебе от своего деда. Он  говорил,  что
всегда помнил тебя зрелым мужем.
     -- Древние герои жили долго... если не погибали. Коло  прожил  тысячу
лет, Скиф -- семьсот, Славен -- пятьсот, Рус -- триста  двадцать,  Кий  --
двести сорок... Никто не  знает,  сколько  бы  они  прожили,  но  они  все
погибли. Кто от меча, кто от  стрелы  между  лопаток,  а  Скифа,  как  ты,
наверное, слыхал, вовсе засыпало каменной лавиной.
     Рюрик вздохнул:
     -- Хотел бы я жить долго. Увидеть внуков, научить их ездить на коне!
     Олег потемнел лицом, опустил глаза. В зале,  словно  огромная  хищная
птица взмахнула крыльями, повеяло холодом.  Рюрик  ощутил  недоговоренное,
страшное, спросил дрогнувшим голосом:
     -- Вещий... ты хоть краешком глаза видел судьбу моего княжества?
     -- Видел княжество, видел тебя. Где-то князем, в другом  грядущем  --
королем, великим музыкантом, где-то ты вел грозные рати  на  захват  чужих
земель, лил невинную кровь, сиротил малых  детушек.  Но  почти  все  линии
грядущего кончаются гибелью славянских народов. Все, кроме трех. Но  когда
мы подъезжали к твоему замку, мне было видение, что папа  римский  объявил
крестовый поход против славянских народов! Третья линия  нашего  грядущего
почернела и обуглилась. Остались две, но одну из них я сам не жажду. В ней
ты ведешь грозные рати на Запад, истребляя немцев.
     Рюрик покачал головой, глаза стали отсутствующие:
     -- Нас,  киечей,  много.  Еще  больше  русичей,  славичей,  скифичей,
сколотичей... Они могут все, что  могу  я.  Не  поеду  в  Новгород,  вещий
человек! Вернемся к певцам, они растекаются мыслью и для нас.

     Не  дослушав  певцов,  Олег  потихоньку  вышел  из  зала.  Во   дворе
заприметил колодец, самое время освежиться ключевой водой, а  то  засыпает
от усталости, мысли путаются. Из боковой двери на первом поверхе  медленно
и как-то настороженно вышли  семеро  воинов  --  крепкие,  суроволицые,  в
кольчугах,  надетых  на  теплые  вязаные  рубахи.  Шлемы  блестят,   пояса
затянуты. Олег подумал с одобрительной иронией,  что  Рюрик  держит  своих
людей в готовности.
     Вдруг шаги его сами по себе замедлились. Олег встревоженно,  даже  со
страхом смотрел на воинов, не понимая причины тревоги.  Правда,  здесь  не
должно быть столько воинов в полном вооружении, разве что  Рюрик  или  его
воеводы упражняют их, гоняя по лестницам. Во  всем  остальном  --  обычные
воины, каких  Олег  насмотрелся  в  замке:  с  выбритыми  подбородками,  с
мрачными лицами, в стоптанных сапогах.
     Он попятился, все еще не отрывая от них глаз. Сердце застучало  чаще,
усталый мозг очистился. Воины шли через  зал  прямо  к  двери,  ведущей  в
верхние покои. Первым быстро  шагал  низкорослый  чернобородый  человек  с
кривыми ногами. Олег узнал его мгновенно, едва тот повернул голову. Это  с
ним перекинулся взглядом в порту, когда отплывали на Рюген!
     Вожак вскинул голову, глаза его расширились  в  удивлении.  Он  начал
поднимать руку, готовясь отдать приказ, как Олег рявкнул  во  весь  голос:
"Измена! Берегите наследника!" Он выдернул швыряльный нож и  метнул  одним
движением. Вожак раскрыл рот, но послышался лишь хрип -- лезвие по рукоять
вонзилось в горло.
     Олег перебежал под стеной к соседней двери, закрыл  ее  собой.  Воины
растерялись лишь на миг, Олег успел выдернуть меч из рук убитого  и  встал
перед дверью. Тут же на него обрушился град ударов. Его меч  едва  успевал
отражать сверкающий булат, чужое лезвие пропороло рукав, другой меч слегка
задел плечо -- Олег ощутил боль и увидел кровь на чужом мече.
     Сбоку ударили по голове, на миг помутилось перед глазами.  Он  смутно
видел яростные лица, жутко сверкали  мечи  и  топоры,  потом  вдруг  стало
легче: схватка распалась --  в  зале  появились  другие  воины,  с  криком
набросились на чужаков.
     Олег отступил за дверь, закрыл засов и  побрел  по  коридору.  Пальцы
нащупали на затылке вздувающуюся опухоль, а когда поднес их к лицу, увидел
кровь.
     Впереди трое воинов яростно рубились  одинаковыми  мечами.  Все  трое
были в крови. Олег крепче сжал меч, прошел под стенкой мимо,  не  в  силах
понять, кто свой, кто враг.
     Миновав коридор, услышал звон мечей справа, а когда пробежал  десятка
два шагов, увидел другую схватку. Не понимая,  как  могло  столько  врагов
пробраться незамеченными, он  в  смятениии  помчался  наверх,  перепрыгнул
через два трупа. Третий воин полз по ступенькам, за ним  волочились  кишки
из распоротого живота, оставляя мокрый слизистый след.
     Дверь в покои княгини была сорвана с петель.  Из  спальни  доносились
звон оружия, хриплые выкрики. Олег ворвался, как взбешенный лось, -- возле
ложа, где Умила своим телом закрывала маленького  Игоря,  отчаянно  дрался
Асмунд. На него наседали трое могучих воинов.  Асмунд  был  уже  прижат  к
ложу, деревянный край уперся ему под самые колени.
     Олег на бегу метнул последний нож. Лезвие ударило одного из воинов  в
раскрытый в  яростном  крике  рот.  Жутко  звякнули  зубы  о  сталь.  Воин
дернулся, выронил меч и  обеими  руками  ухватился  за  торчащую  рукоять.
Асмунд вместо того, чтобы выскользнуть, упорно стоял  на  месте,  закрывая
Умилу и ребенка. Он воспользовался секундами замешательства, обрушил  удар
на воина слева. Тот парировал,  но  конец  топора  задел  плечо,  кольчуга
лопнула, из крохотной ранки фонтанчиком брызнула кровь.
     Олег подбежал, Асмунд повернул к нему перекошенное яростью и  залитое
кровью лицо, гаркнул страшно:
     -- Не лезь! Один остался.
     -- Двое, -- возразил Олег.
     -- Полтора, -- прохрипел Асмунд, торгуясь, как новгородец. Он  сделал
выпад,  полоснул  острием  топора  чуть  выше  колен,  где   заканчивалась
кольчуга. Противник ахнул, глаза  от  боли  побелели.  Кровь  полилась  из
глубоких ран. Асмунд заорал: -- Один! Да и то надолго ли!
     Умила все еще прижимала к  груди  Игоря.  Тот  с  блестящими  глазами
вырывался, ему было плохо видно кровавый бой. Олег зашел с другой стороны,
едва протиснувшись между ложем и стеной, сказал почти грубо:
     -- Ребенка задавишь.
     Умила посмотрела на него  безумными  непонимающими  глазами,  пугливо
отвернулась от схватки. Асмунд уже теснил врага, обрушивая страшные удары.
Тот лишь защищался, не в силах сделать хоть выпад --  при  всей  медвежьей
силе Асмунд оказался  быстрым,  как  разъяренная  рысь.  Второй  стоял  на
коленях, под ним растекалась лужа крови. Третий воин лежал  на  спине,  во
рту торчал нож, глаза остекленело смотрели в потолок.
     Олег выдернул свой швыряльный нож, вытер и бросил в чехол под  полой.
От двери раздался грохот: Асмунд оттеснил противника до самой  двери,  там
обрушил удар на шлем, смяв, как яичную скорлупу.
     -- Выпили, песни послушали, подрались, -- сказал  Олег  буднично.  --
День прошел нескучно. Я пошел!
     Он кивнул  Асмунду,  тот  шумно  дышал,  и  вышел  из  палаты.  Чтобы
сократить путь, из окна второго поверха выпрыгнул, побежал через двор.  На
воротах лежали двое убитых, воины волочили  в  пристройку  третьего.  Олег
крикнул:
     -- Пришлите пятерых в замок! Надо обыскать щели.
     Несколько  человек,  заслышав  командный  голос,  тут   же   послушно
бросились через двор к замку. Олег выбежал к конюшне, быстро оседлал  коня
и вихрем вылетел за ворота.
     Дорога от замка шла под гору. Конь разогнался так, что ветер  свистел
в ушах. Дважды Олег опасливо сокращал путь, пускал скакуна по узкой тропке
среди громадных камней, наконец тот  вынес  его  к  Арконе,  городу-храму.
Площадь Арконы была вымощена серым камнем, а посреди высился огромный храм
Световида. У Олега, несмотря на волнение, перехватило дух: храм  стал  еще
краше -- десятки раз перестраивался, украшался резьбой, серебром, золотом.
Со всех четырех сторон свод подпирают фигуры богов,  умело  вырезанные  из
кондового дерева, -- в прошлый раз  их  не  было.  Правда,  он  был  здесь
последний раз лет девяносто назад.
     Он пустил коня шагом, уже  напрягая  плечи,  готовый  услышать  свист
летящей  стрелы,  шорох  крадущихся  шагов.  Храм  был  окружен  невысокой
оградой. Олег набросил поводья  на  заостренный  кол,  спрыгнул  и  быстро
прошел вовнутрь. Извилистая  дорожка  белого  песка  привела  к  массивной
двери. Он  толкнул,  дверь  не  поддалась,  Олег  торопливо  ухватился  за
блестящее золотое кольцо размером с колесо, с силой постучал.
     В глубине послышались шаги. Появился волхв,  высокий,  благообразный,
прямой, в белом до пола балахоне. Голова  красиво  серебрилась,  борода  и
брови были такими же серебряными, но выглядел крепким, как старое  дерево,
а красное обветренное лицо меньше всего говорило о духовных заботах.
     -- Мне нужен верховный жрец, -- сказал Олег отрывисто.
     -- Зачем? -- спросил волхв резко.
     -- Меня зовут Вещим Олегом. Он слышал обо мне.
     Волхв смерил его недоверчивым взглядом, задержал глаза  на  плече,  с
которого на пол еще падали капли крови, сказал осторожно:
     -- Все слышали о святом пещернике,  который  ищет  путь  для  нас  на
небеса... Но откуда видно...
     Олег  посмотрел  прямо  в  суровое  обветренное   лицо,   спросил   с
расстановкой:
     -- Ты в самом деле хочешь увидеть?
     Волхв заколебался, поспешно шагнул в сторону:
     -- Прости, Вещий... Я здесь недавно. Изволь пройти за вторую ограду.
     Они прошли за ровный частокол, тот  тянулся  между  четырех  столбов.
Вместо стен в малом храме блистали расписные шелковые  занавеси.  В  самом
центре поднималась гигантская, в два человеческих роста, фигура Световида.
У него были четыре головы: две глядели назад, две -- вперед.  Световид  --
вылитый русич: бороды  на  всех  четырех  головах  чисто  выбриты,  волосы
подстрижены. В деснице Световид сжимал исполинский рог из золота,  платины
и серебра, а шуйцей он  надменно  упирался  в  бок.  На  поясе  висел  меч
чудовищной величины, ноги могучего бога до колен погрузились в  землю,  не
выдержав тяжести.
     Олег  вздрогнул,  когда  из-за  фигуры   Световида   появился   седой
сгорбленный старик. Редкие седые волосы падали на плечи,  он  опирался  на
палку, красные старческие глаза смотрели настороженно.
     -- Мир  и  слава,  --  произнес  Олег  громко,  как  разговаривают  с
глуховатыми. -- Святой отец, я не торговец, не викинг. Я пришел  по  очень
важному делу. Меня зовут Вещий Олег.
     Старец приблизился, всмотрелся  в  лицо  Олега.  Затем,  к  изумлению
младшего волхва, верховный жрец низко поклонился незнакомцу:
     -- Слава тебе, Древний... Благослови это место...
     Олег помог ему разогнуться, усадил на подставленную  младшим  волхвом
скамью с высокой спинкой. Тот смотрел на незнакомца с  великим  почтением,
внимал, превратившись в слух.
     -- Ты знаешь, -- сказал Олег, -- я не выхожу в мир, если не наступает
великая беда. Сейчас  же  над  славянским  миром  нависла  угроза  полного
истребления. На Рюгене появились враги!
     -- Рюген -- открытый остров, -- прошептал старый волхв безрадостно.
     -- Это не простые враги,  --  заверил  Олег.  --  Их  послали  Семеро
Тайных.
     Младший волхв смотрел непонимающе, а старик затрясся,  волосы  встали
дыбом. Мутные старческие глаза полыхнули невиданным огнем,  с  дергающихся
губ брызнула слюна:
     -- Семеро Тайных?.. Извечные  наши  враги!..  Так  не  постоим  же...
Сокрушим... Это ты, отступник, общался с  ними,  разнося  заразу!  С  ними
нельзя разговаривать, нельзя общаться... уничтожать... истреблять... огнем
и железом... Живот положить заради для...
     Его  трясло,  лицо  дергалось.  Послышались  тяжелые  бухающие  шаги:
прибежал один из волхвов, поднес к губам старца чашу с  темной  жидкостью.
Старец отпил, расплескивая на белые одежды, прохрипел:
     -- Они здесь... В Арконе?
     -- На острове. Не сами Семеро, правда, только их  наемники.  Пытались
убить наследника в замке. Возможно, где-нибудь сейчас прячутся  поблизости
за оградой. Они искусны в убийствах, тайных  заговорах...  Но  обезвредить
нетрудно, если суметь оборвать связь с Тайными! Без  них  убийцы  слепы  и
глухи.  А  связь  оборвать  можно.  Нужно  только  завтра  с  утра  начать
жертвоприношение Световиду!
     Старец, все еще трясясь от бешенства, возразил:
     -- Жертвоприношение лишь через две недели. Так освящено  испокон!  По
завершению ярмарки.
     -- Обычаи  меняются,  поверь.  Через  две  недели  принесете  большую
жертву, а сейчас можно малую. Главное, чтобы  жрецы  день  и  ночь  читали
заклинание о пробуждении духа Световида! Пусть волхвы сменяют друг  друга,
но прерывать заклятия нельзя. Вы сразу увидите, кто из прибывших лазутчик.
     Старец  в  раздумье  покачал  головой,  младшие  волхвы  смотрели  на
пришельца непонимающе. Внезапно сморщенное лицо  старца  пошло  множеством
мелких и глубоких морщин,  став  похожим  на  печеное  яблоко.  Показались
желтые зубы. Глаза загорелись злой радостью:
     -- Они ищут тебя?.. Вслушиваются, не упомянет ли кто твое имя?  Тогда
понятно, как их выявить всех до единого! У  меня  есть  парни  с  лужеными
глотками. Факелы гаснут от их воплей. Ящер на том свете дергается!
     Олег  настороженно  дернулся,  заметив,  как  на   светлеющем   входе
мелькнула тень. В руке молниеносно оказался нож.  Старец  кивнул  младшему
волхву, тот рявкнул зычно:
     -- Влад, Желудь, Пивень!
     Неслышно ступая, из-за занавеси появилось трое широкогрудых волхвов в
белых одеяниях до пола. Олег кивнул:
     -- Благодарствую. Вижу, глотки крепкие.
     -- Это тебе спасибо, -- ответил старец мстительно. -- Убить не  могу,
зато сделаю их глухими на  всю  жизнь...  А  им  слушать  придется,  иначе
упустят!
     -- Обязательно выловите всех до единого, -- повторил Олег настойчиво.
-- Без Тайных они не знают, что делать,  куда  идти,  как  поступить.  Они
беспомощны в чужих краях. Пусть они пойдут в жертву Световиду!
     Он поклонился волхвам и быстро вышел. Конь заржал,  завидев  хозяина.
Олег снял повод, запрыгнул в седло, и дорога понеслась навстречу.

     В замок он вернулся, когда во двор вышвыривали последние трупы.  Бабы
бегали с ведрами, отмывали лестницу от крови. Едва Олег зашел в отведенную
для него комнату, как на пороге появился Асмунд, удовлетворенно хмыкнул:
     -- Ты еще где-то успел? Ну, пещерник,  пошли...  Тебя  желает  видеть
князь. Он в главных покоях.
     Асмунд не спускал с него пристального взгляда, огромная ладонь лежала
на рукояти меча. Похоже, воевода теперь еще больше  не  доверял  странному
пещернику, который швыряет ножи так прицельно.
     В большом зале находились Рюрик, Умила, трое мужчин сурового вида  за
дубовым столом -- без доспехов, но все трое выглядели так,  словно  сидели
на боевых конях в тяжелых латах.
     -- Мои воеводы, -- коротко сказал Рюрик. --  Аскольд,  Дир  и  Тарас.
Четвертый, Рудый, отсутствует.
     В дверь просунул голову запыхавшийся гридень:
     -- Рудого нигде нет!.. В корчме искал!.. В таверне!..
     Рюрик спросил хмуро:
     -- А дома не искал?
     -- Дома? -- переспросила голова ошарашенно. -- Дома?..
     Дверь захлопнулась, послышались быстро удаляющиеся шаги. Рюрик устало
повернулся к Олегу:
     -- Посиди с нами, святой пещерник. Похоже, сможешь что-то объяснить.
     -- Я? -- удивился Олег. --  Нет,  тех  людей  впервые  видел.  А  ты,
уверен, многих знаешь. Если не всех.
     Он сел за стол, положил руки на дубовую крышку стола. Напротив  сидел
Асмунд, и глаза воеводы сразу округлились, брови поползли вверх. Его  руки
тоже лежали на краю стола,  но  кулаки  русича  выглядели  скромнее.  Олег
смиренно потупил глаза, убрал руки под стол.
     -- Люди Синегура, -- сказал Рюрик сквозь стиснутые зубы. --  Друзьями
мы не были, но и не враждовали. Не понимаю... Он умелый  воин,  но  князем
был очень осторожным, хитрым. Допросить бы его каленым железом -- Ящер его
побери! -- пал первым! Хотел бы я знать, какой удалец сумел  воткнуть  ему
нож в горло. Я ж говорил, он воин умелый... И  еще  хотел  бы  знать,  как
сумели пройти через крепостные ворота, миновали стражу у входа в замок.
     Олег почувствовал себя в перекрестье острых взглядов, будто  на  него
смотрели, прищурившись, поверх направленных на него каленых стрел.
     -- Не знаю, поверите ли... Нравится вам или  нет,  но  сейчас  вы  --
главный узел. Весь мир смотрит на вас.
     Асмунд  с  недоверием  покачал  головой,  Аскольд  и  Дир  откровенно
оскалили зубы. Рюрик сидел неподвижно, от сдерживаемого бешенства  у  него
раздувались ноздри.
     -- Существует Совет, -- сказал Олег  неохотно,  --  из  Семи  Тайных.
Следит за развитием  народов,  за  появлением  новых  царств,  королевств,
империй. За передвижением племен и народов, за появлением учений, религий,
открытий... Их записи идут из глубины веков.  На  основании  тысячелетнего
опыта предвидят: к добру или к худу образование нового царства, передвижки
кочевого племени на земли земледельцев... Не верите? Но у  Семи  Тайных  в
самом деле достаточно сил, чтобы помешать возникнуть новому царству или не
дать образоваться племени. Вам страшно?.. На самом деле для этого вовсе не
надо особых усилий. Нужно только вовремя убрать или подложить  ма-ахонький
камушек, чтобы обрушить лавину или вовремя ее остановить.
     В наступившей тишине гулко хохотнул Аскольд, сказал скептически:
     -- Врешь, поди? Откуда знаешь?
     -- Я был одним из Семи Тайных, -- ответил Олег. От  его  размеренного
голоса в зале повеяло холодом. --  В  основном  они  делают  нужное  дело.
Расскажу как-нибудь на досуге. Сейчас  повторяю:  вы  оказались  в  центре
событий. От вас зависит судьба всего мира! Здесь, на  крохотном  островке,
даже не  представляете  всей  огромности  мира,  обилия  племен,  народов,
царств, империй. Но их грядущее висит на лезвиях ваших мечей. Вы этого  не
знаете, мне не верите, но Семеро Тайных знают. И уже принимают меры.
     -- Нынешнее вторжение, -- спросил Рюрик, -- задумали они?
     -- Не последняя  попытка!  У  них  огромные  богатства.  Они  владеют
магией, умеют подчинять королей и вождей. Кого пошлют в следующий раз?
     В зале висела гнетущая тишина. Над столом пронеслась  огромная  тень,
словно под потолком металась мохнатая птица. Под низкими  сводами  ухнуло,
пламя свечей заколебалось. Рюрик выговорил с трудом:
     -- Не могу поверить, что ты прав... Неужто мы такие важные?
     Он поднялся, подошел к окну. Воеводы смотрели в ту же сторону, но  их
взгляды проникли дальше спины  князя,  охватывая  весь  остров  --  голый,
малолюдный,  негостеприимный,  крохотный  в   огромном   Варяжском   море,
песчинка...
     -- Империи рушатся, -- напомнил Олег. -- Народы исчезают. Где могучие
ассирийцы, филистимляне,  парфяне,  мидийцы?..  Взамен  пробиваются  новые
ростки. Семеро Тайных издавна научились отличать слабых от здоровых.
     Воеводы переглядывались, наконец Асмунд спросил:
     -- Мы... слабее?
     -- Семеро  Тайных  считают  вас  не  слабым  народом,  а...  вредным.
Ядовитым. Опасным для других, для человечества. Для себя.
     -- Для человечества? -- спросил Асмунд.
     -- Да, для того, какое лепят.
     Рюрик зябко передернул плечами, вернулся  к  столу.  Лицо  его  сразу
постарело, серые глаза потемнели. Асмунд придвинул  ему  кубок,  заботливо
наполнил. Рюрик раздраженно отодвинул, спросил Олега:
     -- Чем опасные?
     -- Если объединить славянские племена, то образуется новый народ! Как
в свое время слились воедино скифы и славяне, так должны будут  слиться  и
ряд племен, которые... слишком разные.  Много  в  характере  этого  нового
народа  намешается  от  трудолюбия  сколотов,  спокойной  отваги   славян,
безрассудства и удали  берендеев,  ярости  берсеркеров,  покорности  меря,
готовности к риску скифов... В страх вогнало Семерых Тайных именно то, что
они не могут понять душу будущего народа, не могут им руководить!
     За столом беспокойно поерзал Дир, который доселе  не  раскрывал  рта,
сказал опасливо:
     -- Может быть, они правы? Все-таки Мудрые, хоть и Тайные...  Мало  ли
уже на свете народов? Дерутся, режут друг друга, как  овец.  Добро  бы  за
дело: из-за славы или чести, а то подумать противно -- из-за земли, скота,
баб... Тьфу!
     Олег развел руками:
     -- В чем-то этот народ и меня страшит, в чем-то  внушает  надежду.  Я
тоже заглядывал в будущее! Ответственность еще в  том,  что  земли  нового
народа раскинутся на пространства, которые немыслимо вообразить.
     -- Какие? -- спросил Рюрик живо.
     -- Сравнивать не с чем. Все древние империи -- захудалые крестьянские
дворики.
     -- А как далеко ты заглядывал в будущее? -- спросил Рюрик жадно.
     -- На тысячу лет, -- ответил Олег во внезапно наступившей тишине.  --
Их земли все ширились.
     Долго молчали, наконец Асмунд с грохотом ударил кулаком по столу:
     -- Понимаю, почему тревожились Тайные!
     Олег поднялся, поправил широкий пояс. Голос  прозвучал  мрачно,  хотя
Олег старался придать ему спокойный оттенок:
     -- Завтра утром уеду. Вас оставят в покое, покушений не будет... если
вы  и  далее  пребудете  на  этих  землях.  Чтобы  произошло   объединение
славянских племен, чтобы  образовалось  новое  государство,  нужно,  чтобы
Рюрик прибыл в Новгород и принял княжение!
     Он поклонился и ушел в полном молчании.
     Рано утром в горницу где расположился Олег,  вошел  Рюрик.  Князь  за
ночь еще побледнел, осунулся. Он раздраженно взглянул на полуголую Гульчу.
Она томно выгибала спину, потягивалась,  выпячивая  и  без  того  торчащую
грудь.
     -- Святой отец, я бы хотел переговорить наедине.
     -- Это послушница, -- ответил Олег. Сердце его колотилось, он опустил
голову, притворно вздохнул. -- Она ничего никому не передаст.
     Рюрик с сомнением  осмотрел  Гульчу.  Та  в  самый  последний  момент
удержалась, не показала молодому князю язык. Рюрик махнул рукой:
     -- Ладно... Я не запомнил, что ты говорил о моем будущем.
     -- Я вообще не говорил.
     -- Так скажи!
     Олег заговорил скучным голосом дешевого базарного гадальщика:
     -- Проживешь на Рюгене в богатстве  и  довольстве.  Под  конец  твоей
долгой жизни признают королем.  Будет  полно  внуков,  увидишь  правнуков.
Соседи будут чтить, враги -- бояться, короли --  искать  твоей  дружбы,  в
твоем дворце соберутся барды и художники...
     Лицо князя осветилось, словно выглянуло из-за туч солнце. Он сказал с
радостным недоверием:
     -- Слишком сладко! Так не бывает. Похожее нагадал один волхв,  я  его
выгнал.
     -- Зря, -- ответил Олег -- Он выуживал монеты, верно,  но  угадал.  Я
могу зреть грядущее, помни!
     -- Святой отец... Неужели правда?
     -- До последнего слова.
     Огромный, широкий в плечах и  тонкий  в  поясе,  как  девушка,  Рюрик
прошелся по горнице, едва не подпрыгивая. Он ударил кулаком по ладони:
     -- Теперь только жить!.. Что еще надо?.. Кстати, а  что  бы  ждало  в
Новгороде?
     Олег сделал вид, что не услышал, толкнул Гульчу в спину:
     -- Пора седлать. Лучше выезжать пораньше.
     Гульча вышла, неплотно притворив дверь. В  коридоре  раздался  грубый
голос, что-то негодующе сказала Гульча, донесся перестук ее  каблучков  --
даже в  нем  слышалось  ее  недовольство  и  раздражение.  Рюрик  повторил
нетерпеливо:
     -- Что ждет в Новгороде?.. Впрочем, даже если корона  базилевса,  как
называют греки императора, то не поеду все равно!
     -- Те греки все еще зовут себя римлянами.
     -- А мы их -- ромеями, -- согласился Рюрик. -- Ты опять не ответил!
     -- Зачем? Ты ведь не едешь?
     -- Просто интересно...
     -- Ну... корона базилевса тебя не ждет.
     -- А что?
     -- Зачем тебе  знать,  Рюрик?  Ждет  тяжелая  работа.  Здесь  у  тебя
маленькое племя, но уже готовое. А на новом месте... Сам  знаешь,  славяне
-- народ упрямый.
     -- Ты прав. Все-таки что еще я получил бы, кроме  тяжелой  работы?  И
неблагодарной, наверняка.
     Через раскрытое окно послышался цокот копыт,  звонкий  голос  Гульчи.
Олег поднялся, но Рюрик выбросил  вперед  руку,  властно  удержал  его  на
месте:
     -- Что еще, кроме работы? Ответь! Заклинаю богами.
     --  Тяжкая  работа,  --  ответил  Олег  со   злостью.   --   Грязная,
неблагодарная,  ты  прав,  непонимание  и  предательство  друзей.  Измены,
оскорбления. Наконец -- удар в спину отравленным кинжалом.
     Рюрик дернулся,  даже  свел  лопатки,  словно  ощутил  лезвие.  Глаза
расширились, налились кровью. Лицо, напротив, медленно бледнело,  пока  не
стало мертвенно-бледным. Синие губы задергались. Он часто  задышал,  жутко
скрипнул зубами,  закрыл  глаза.  Голос  был,  как  у  разъяренного  льва,
внезапно обретшего речь:
     -- А ты меня зовешь... в Новгород? А ты...  Погоди,  сейчас...  Я  не
берсерк отныне, я князь!.. Не берсерк, не берсерк! Святой волхв, ты не все
сказал. Заклинаю богами, скажи всю правду.
     Олег шагнул к двери, Рюрик загородил путь. Вид князя был страшен.
     -- Правда нехороша, -- ответил Олег, отводя  глаза.  --  От  тебя  не
останется ничего, кроме имени... Даже имя останется племенное, а  то,  что
тебя звали при рождении Соколом, а по-скифски Скилом,  забудут.  Твой  дом
сожгут. Умилу убьют, книги твои  бросят  в  огонь...  Сын  твой  останется
слишком малолетним, править не сможет.
     Бледный, как выбеленное полотно, Рюрик прохрипел:
     -- Продолжай.
     -- Игорь взматереет, у него будет великая держава.  Твои  потомки  ее
расширят. Когда земля Рюриковичей не сможет помещаться  под  одной  рукой,
она распадется на сотни  королевств.  Каждым  королевством  будет  править
Рюрикович, твой потомок. Самое малое из королевств будет  в  десятки  раз,
богаче, сильнее, чем ты создал здесь.
     Рюрик смотрел исподлобья, взглядом велел продолжать. Со двора донесся
нетерпеливый крик Гульчи.
     -- Я зрел странные народы, что  покорились  Рюриковичам,  --  ответил
Олег, его  корчило  от  жалости  к  молодому  князю.  --  Зрел  диковинных
зверей... На далеком юге, земле Рюриковичей, не  знают  зимы,  никогда  не
видят льда, а на дальнем севере, тоже земля Рюриковичей,  не  знают  лета.
Чтобы достичь земли Рюриковичей от западного  края  до  восточного,  нужно
скакать на коне день и ночь, день и ночь... знаешь сколько?
     Рюрик сказал хриплым голосом:
     -- Месяц?
     -- Три года, -- ответил Олег тихо. -- Не останавливаясь.  По  прямой,
не обходя горы и озера. Твои потомки дойдут до  Великого  океана,  заселят
бескрайние земли. Настолько  бескрайние,  что  ты  просто  не  сможешь  их
вообразить в этом игрушечном княжестве! Но даже Великий океан не остановит
-- переплывут на огромных кораблях, каких еще не строят, достигнут другого
континента, о котором не знают ни  в  Европе,  ни  в  Азии,  построят  там
город-крепость с гордым названием Росс...
     В коридоре раздался быстрый перестук каблучков.  Дверь  распахнулась.
Гульча стояла на пороге, уперев кулачки  в  бока.  Глаза  ее  прожигали  в
пещернике дыры. Олег хлопнул Рюрика по плечу, обогнул, как столб, и  пошел
к выходу.
     Рюрик вздрогнул, ошалело двинулся следом.  В  коридоре  стража  бодро
стукнула рукоятками копий в каменный пол. Гульча пошла  впереди,  ее  слух
напрягался от потуг не пропустить ни слова из явно важного разговора.
     -- Дети, -- сказал Рюрик хрипло.  --  Для  них  все!  Для  себя  ищем
счастья, для коней -- травы, для детей  --  будущего...  Святой  отец,  ты
посмотрел грядущее моих детей, что останутся на Рюгене?
     Они вышли на крыльцо. Посреди двора двое  воинов  держали  под  уздцы
оседланных коней, еще по коню с вьюками  стояли  позади.  Завидев  Гульчу,
гридни заулыбались, повели коней ближе к княжескому крыльцу.
     -- Олег, -- сказал Рюрик настойчиво. -- Ты опять забыл сказать...
     Олег тяжело вздохнул:
     -- Успокойся. Все хорошо, насколько может быть хорошо  в  этом  мире.
Твое королевство падет последним.
     -- Что-что?
     Гульча сбежала вниз  во  двор,  ухватила  коней  и  бегом  привела  к
крыльцу, боясь пропустить хоть слово.
     -- Сыны Рудольфа, -- объяснил Олег. -- Разве я не говорил? Или это не
тебе? В последнее время я так часто о них говорю, что уже  сам  забываю...
Дранг нах остен! Сто лет тому Карл Великий вторгся в земли короля  лютичей
Драговита, начав тем самым натиск на славян, стал захватывать их  земли...
Он нанес страшное поражение этому племенному союзу, но  главную  крепость,
стольный град, взять не сумел. Карлу помогали бодричи,  другой  славянский
союз племен -- те и другие ведут кровавые войны на истребление, как у нас,
славян, водится... Вспомни, всего пятнадцать лет  назад  Людовик  Немецкий
пытался разгромить этот же союз бодричей, но не сумел.  Увы,  за  сто  лет
кровавого натиска славяне отступят. Легко отбились бы даже в одиночку,  но
сами бьются друг с другом более люто,  чем  с  немцами!  Их  покорят,  они
восстанут и перебьют немцев. Их снова покорят, захватят земли,  они  снова
восстанут. И так будет много раз, пока  славянские  племена  не  уничтожат
полностью, а их земли не станут навеки  немецкими.  Даже  славянская  река
Лаба станет у них именоваться Эльбой. Но ты можешь гордиться, Рюрик!  Твое
королевство выстоит триста лет непрерывного натиска. Оно падет последним*.
     Гульча вскочила в седло, гарцевала подле крыльца, тесня Олега  конем.
Рюрик обнял Олега, на миг прильнув к широкой груди пещерника.
     -- Увидимся ли?.. Или тебя увидят мои внуки?.. Постой-постой,  триста
лет простоит мое королевство?
     -- Триста лет -- большой срок,  --  ответил  Олег  тихо.  Он  понимал
скрытый смысл вопроса. -- Зачем тебе заглядывать дальше?
     Он  вскочил  на  коня,  подобрал  поводья.   Конь   взыграл.   Гульча
ослепительно улыбнулась молодому красивому князю -- для нее теперь это был
могучий русич, а не подмастерье кузнеца, повернула лошадь к воротам. Рюрик
ухватился за стремя, удержал Олега:
     -- Погоди... Хоть кто-то уцелеет?
     Олег покачал головой, ему было тяжело смотреть  в  наполненные  мукой
глаза князя:
     -- Аркона будет уничтожена! Воронье разжиреет, убиты будут все,  даже
собаки и кошки. Ветер разнесет пепел от  дворцов  и  собачьих  будок!  Как
уцелеет кто-то из твоих потомков, если они, как их пращур, первыми  пойдут
в сечу?
     Руки Рюрика бессильно упали. Олег  повернул  коня.  Гульча  стояла  в
раскрытых воротах, нетерпеливо махала рукой. Он пустил коня галопом, и они
выехали из ворот, оставив замок позади.
     Дорога была узкая, но Гульча старалась ехать рядом,  касаясь  сапогом
стремени Олега. Лицо пещерника было  темным,  как  грозовая  туча,  Гульча
изнывала от жалости и сочувствия.

     ГЛАВА 18

     Они видели верхушки мачт в порту, когда сзади раздался конский топот.
Рюрик мчался простоволосый, за ним, как крылья, развевался красный плащ.
     -- Провожу малость! -- крикнул он. --  Посажу  на  ладью!  Когда  еще
свидимся...
     Олег придержал коня, пропустив Гульчу вперед. Когда поехали бок о бок
с Рюриком, сказал настойчиво:
     -- Возвращайся. Не рви сердце, триста лет -- большой срок.
     Рюрик не отвечал, они въехали на причал. Гульча высматривала ладьи  и
кочи. Рюрик сказал сдавленным голосом, словно чья-то рука держала  его  за
горло:
     -- Будущее для детей... Трава для коней, счастье для наших женщин,  а
для детей -- будущее...
     -- Рюрик! -- выкрикнул Олег. -- Не терзайся. Триста лет -- вечность.
     Ветер  с  моря  дул  холодный,  резкий.  Рюрик  дышал  тяжело,   лицо
заострилось, на лбу блестели крупные капли пота.
     -- Святой отец, --  прохрипел  он,  --  ведь  ты  приехал  уговорить!
Грамоту привез. Не  поверю,  что  она  легко  далась.  Новгород  --  город
своевольный. Гостомысл меня ненавидит. Так почему же уезжаешь?
     Олег отворачивал лицо. Рюрик ухватил его за плечо, потряс.  Конь  под
пещерником захрипел в страхе, застыл, дрожа всем телом.  Рюрик  смотрел  в
лицо волхва почти с ненавистью.
     -- Рюрик... я усомнился, -- ответил Олег, в голосе была  мука.  --  У
людей в крови  --  жертвовать  крохотным  личным  счастьем  ради  большого
счастья племени. Мы отдаем жизни, чтобы жило племя. Но когда увидел  тебя,
Умилу, маленького Игоря, увидел ваши счастливые глаза... Впервые  подумал,
не слишком ли большую цену платим? Благо племени -- да, но мы, каждый  сам
по себе -- тоже ценность!
     Грудь Рюрика часто вздымалась.  На  щеках  выступили  красные  пятна,
серые глаза блестели.
     -- Задержись, -- попросил он вдруг. -- Я поговорю с Умилой. Ты  прав,
мы -- люди. Принуждать нас нельзя, но мы сами вправе отдать жизни...  если
волим.
     Подъехала Гульча, услышала, вытаращила глаза. Князь грустно улыбнулся
ей -- сильный,  красивый,  любимый  воинами  и  женщинами.  Конь  под  ним
беспокойно переступил, прянул ушами.
     -- Я приеду сразу после полудня, -- предупредил Рюрик.
     Олег поколебался, сказал с неохотой:
     -- От судьбы не убежишь... Только никому не  говори.  Даже  воеводам.
Пусть в замке думают, что я уплыл.
     Рюрик бросил с гримасой, отъезжая:
     -- Будь уверен. То побоище в моем замке кое-чему научило!

     Олег с Гульчей остановились в рыбацком домике.  Хозяин  третьи  сутки
был в море, женщины радостно приняли гостей -- Олег тут же  поднял  забор,
заменил подгнившие столбы, исправил ворот на стареньком колодце,  поставил
оградку, и женщины со слезами радости выпустили во двор уцелевших гусей.
     Гульча убрала отведенную им комнату, вымыла,  вычистила.  Когда  Олег
вернулся, закончив укреплять ворота, пол уже блестел чистотой.
     -- Не взяли денег, -- сообщила она довольно.  --  Говорят,  еще  тебе
должны за помощь. Ты здесь неплохо заработаешь, святой отшельничек.
     -- Купи у  них  гуся,  --  распорядился  он.  --  Пусть  зажарят,  ты
наверняка не умеешь. А за гуся заплати, ясно?
     Гульча сверкнула очами, у нее это всегда хорошо получалось,  исчезла.
Вскоре он услышал хлопанье крыльев, истошный птичий крик, затем  зашипело.
Олег выглянул: Гульча поливала зарезанного  гуся  кипятком,  другой  рукой
драла перья.
     Олег наколол дров, помылся, дочь хозяйки, потупя глазки,  подала  ему
полотенце.  Олег  ожидал,  что  немедленно  появится  Гульча,  она  всегда
появлялась  рядом,  едва  в  одной  комнате  с  Олегом   оказывалась   эта
смазливенькая пухленькая северянка, юная рыбачка, но с улицы донесся  стук
копыт, грубый голос, в ответ что-то крикнула Гульча.
     Вытащив меч, Олег стал за дверью. Заскрипели ступени, дверь  бесшумно
распахнулась. Через порог шагнул огромный  человек  в  доспехах.  От  него
пахло железом и крепким потом. Олег отложил меч, спросил:
     -- А где Рюрик?
     Асмунд  резко  обернулся,  хватаясь  за  рукоять  топора.  Его  глаза
расширились, когда он увидел огромный двуручный меч:
     -- Идет... С твоей послушницей задержался...
     -- С послушницей или с гусем?
     В комнату вошел Рюрик, бросил хмуро:
     -- Извини, я захватил Асмунда.  Ему,  впрочем,  доверяю  больше,  чем
себе.
     Асмунд прошелся по комнате, озабоченно выглянул в окно. Рюрик  тяжело
опустился на лавку. Лицо князя было землистого цвета.
     -- Я говорил с Умилой. Она сказала: куда иголка, туда и нитка.  Тяжко
мне решать, святой пещерник... Ой как тяжко!
     Гульча внесла на подносе искусно зажаренного гуся. Коричневая корочка
пузырилась,  одуряющий  запах  наполнял  комнату.  Брюхо  гуся  раздулось,
начиненное яблоками. Асмунд  облизнул  внезапно  пересохшие  губы,  сказал
горько:
     -- Этот поморский народ,  который  умеет  так  готовить  гуся,  скоро
исчезнет?.. Невосполнимая потеря!
     Гульча поджала губы,  но  стерпела.  Асмунд  не  понял,  почему  юная
послушница стегнула его огненными  глазами,  пожал  плечами,  потянулся  к
гусю. С женщинами ему не везет -- усвоил давно. Даже не пытался понять  их
капризы.
     Когда  от  гуся  остались  только  раздробленные  косточки,   мужчины
откинулись от стола. Рюрик сказал как о решенном деле:
     -- За неделю соберу дружину. Народ у меня на подъем легкий, обозы  не
таскаю. Война должна сама себя кормить, так считаю.
     -- Сколько в дружине? -- спросил Олег.
     -- Три тысячи старших дружинников, русичей. А с младшими --  двадцать
тысяч.
     -- Объяви полный сбор. Скажи всем, что через две недели выступаете  в
дальний поход. Куда, не говори.
     -- Думаешь, не догадаются? Особенно если враг -- Семеро Тайных.
     -- Если не пытаться держать  в  тайне,  заподозрят  неладное.  А  так
начнут думать, как остановить войско  в  двадцать  тысяч  мечей.  Все-таки
непросто!
     -- Надеешься, что успеем проскочить хоть половину  пути,  прежде  чем
навстречу стянутся достаточно большие войска?
     Олег внезапно на цыпочках подбежал к окну,  прислушался.  Вернувшись,
сказал уже совсем тихо:
     -- Необходимости нет. Враг изготовится останавливать крупное  войско,
а мы проскользнем незамеченными.
     Рюрик удивленно вскинул голову:
     -- Кто это мы?
     -- Ты с Умилой и ребенком и я. Можешь взять Асмунда, если он готов.
     Рюрик смотрел  с  подозрением.  Асмунд  заворочался,  лавка  под  ним
завизжала, как придушенный поросенок. Олег объяснил:
     -- Рюрик, как бы ни были храбры твои русичи,  их  остановить  сумеют.
Надо пройти земли лютичей и бодричей, а в тех племенах на каждый твой  меч
поднимется сотня! Они свирепы, сильны, воевать умеют -- четыре  сотни  лет
полыхает братоистребительная война! Чужаков не  любят.  Не  придется  даже
натравливать, сами кинутся, едва завидят чужие прапора.
     Рюрик медленно покачал головой. В глаза пещернику не смотрел:
     -- Я не стану покупать дорогу к престолу  жизнями  своих  людей!  Мне
верят. Я скорее сам за них жизнь положу. Я -- князь! Это значит,  они  мне
доверили себя, я за них отвечаю.
     Асмунд одобрительно хмыкнул, на  пещерника  смотрел  враждебно.  Олег
сказал досадливо:
     -- Думай сперва, а не потом.  О  твоем  войске  сразу  забудут,  едва
выяснится, что тебя в нем нет. А Тайные поймут очень быстро.
     -- Тогда за нами бросятся в погоню?
     Олег нехорошо улыбнулся:
     -- Тоже не нравится?.. Но так мы успеем уйти далеко.
     -- Не догонят? -- спросил Рюрик настойчиво. -- Говори,  ты  ведь  все
продумал. Не может быть, чтобы ты не продумал.
     -- Всего сами боги не продумывают. У тебя выбор: пробиваться огнем  и
мечом со всем войском или идти беззащитными и тайком через леса и реки.  В
первом случае ты будешь окружен  отборными  русичами,  но  о  тебе  узнает
всякий и каждый, а  если  пойдешь  впереди  войска,  то  врагу  нужно  еще
угадать, какой дорогой направился... Маленькую группку  легче  уничтожить,
но ее нужно найти! А дороги мы можем менять.  Мы  поедем  как  купцы,  как
смерды, как погонщики скота... Выбирай сам.
     Они долго молчали, Асмунд первым нарушил тишину:
     -- Если тайком, то лучше без меня. Я -- воин! К тому ж  я  невезучий.
Если какая-нибудь ворона вздумает погадить на  лету,  то  попадет  мне  на
шлем!
     Рюрик через силу усмехнулся:
     -- Асмунд! Помнишь, как я упал с высокого дерева, а внизу меня еще  и
змея грызанула?.. Разделим судьбу, какая б ни вышла.
     -- Спасибо за доверие. Но я предупредил!
     Рюрик повернулся к пещернику:
     -- Сегодня разошлю гонцов, дабы срочно собирали войско. Время как раз
для похода,  никто  не  заподозрит  подвоха:  поля  убраны,  хлеб  собран,
свободных рук теперь много, как и  свободных  коней.  К  русичам  примкнут
охочие погулять в чужих  краях,  пограбить.  А  я  ночью  возьму  Умилу  с
ребенком, приеду тайком. Асмунд тем временем подыщет ладью.
     -- Стража тебя узнала, когда ехал сюда?
     Рюрик раздвинул губы в невеселой усмешке:
     -- Представь себе, прятался  от  своих  же  людей!..  Мы  с  Асмундом
перелезли через стену вдали от дороги.
     Асмунд  внимательно  посмотрел  на   сурового   пещерника,   горестно
вздохнул:
     -- Чую, назад придется тоже... Это с моим-то пузом!
     Рюрик встал, Асмунд тут же браво подхватился, едва не опрокинув стол.
Олег вышел первым, долго  прислушивался.  Асмунд  по  его  знаку  тихонько
выдвинулся во двор, надолго исчез. Олег сказал Рюрику тихонько:
     -- Лучше пройти задворками. Асмунд уже ждет.

     Полдня прошли в тревожном ожидании. Мать и дочь рыбака  ухаживали  за
мирным пещерником. Олег старался не показываться вне  дома,  к  вечеру  не
выходил даже в крохотный дворик.
     Поздно ночью раздался стук копыт. Олег невольно схватился за  меч:  к
дому подъезжали тяжело  вооруженные  всадники  --  шестеро  вместо  троих.
Гульча, глядя на него, потянула из ножен свою узкую саблю. Олег  дунул  на
лучину, в полной темноте  стал  за  дверью.  Всадники  остановились  возле
крыльца, громко звенело оружие. Кто-то поднялся по  ступенькам,  скрипнули
перила. Распахнулась дверь, мужчина шагнул через порог. Олег  схватил  его
за горло, вмял затылком в дверной косяк. Острие меча  уперлось  под  левое
ребро:
     -- Кто таков?
     Под пальцами задергалось, он чуть ослабил хватку, и человек просипел:
     -- Я... воевода Рюрика...
     -- Врешь. Где Рюрик?
     -- Позади...
     В темноте Гульча  задела  Олега  локтем,  выскользнула.  Олег  держал
незнакомца за горло, не давая шелохнуться, грозя сломать хрупкие хрящи.
     На улице послышались мужские голоса, затем негромкий голос Гульчи:
     -- Рюрик здесь... Все хорошо.
     Олег толкнул незнакомца к столу, все еще  вслушиваясь  в  шорохи.  На
крыльце затопали, Олег зажег от светильника лучины, воткнул в  щели  между
бревнами. В багровом свете увидел входящих в комнату Рюрика,  Асмунда.  За
ними вошли еще двое вооруженных до зубов  мужчин  --  немолодых,  суровых,
настороженных. Третий незнакомец уже сидел за  столом,  куда  швырнул  его
Олег, обеими руками  осторожно  щупал  кадык.  За  двумя  мужчинами  вошла
статная женщина в плаще с надвинутым на глаза капюшоном. На  руках  у  нее
был спящий ребенок. Олег узнал Умилу.
     Гульча зажгла от  лучин  факелы,  поставила  в  углах.  Рюрик  кивком
пригласил троих спутников сесть, мрачно поинтересовался  у  незнакомца  за
столом:
     -- Рудый, опять полез поперед батьки?
     Незнакомец, которого Рюрик назвал Рудым, ответил хрипящим голосом:
     -- Ты назвал его пещерником!.. Если бы я знал,  что  он  знает  такие
молитвы, я бы зашел иначе.
     Он бросил злой  взгляд  на  Олега.  Был  он  смугл,  кареглаз,  роста
среднего, в кости неширок, но тугие мускулы  подсказали  Олегу,  что  этот
человек очень силен, гибок и очень опасен. Очень. На нем меньше всего было
доспехов, лишь  тонкая  кольчуга,  --  чисто  выбритая  до  синевы  голова
блестела в багровом свете факелов, с макушки свисала длинная прядь черных,
как воронье крыло, волос. Пальцы  Рудого  растирали  посиневшее  горло,  в
глазах было обещание расквитаться при первом же удобном случае.
     Рюрик  прошел  к  столу,  с  грохотом  бросил  на  середину  железные
перчатки:
     -- Святой отец, это мои  воеводы.  Аскольд,  Дир  и  Рудый.  Ты  всех
знаешь, кроме Рудого. Все крепкие, надежные русичи. Я оставляю  войско  на
них. Сейчас с собой взял, чтобы ты видел, на кого я оставляю войско и весь
наш маленький остров. Что-то не так?
     Олег сел на лавку, с безнадежностью опустил плечи:
     -- Теперь что поделаешь?.. Ладья готова?
     -- Асмунд устроил. Правда, драккар.
     -- Тогда бежим. Мы задержались непростительно долго.
     Олег поднялся. Рюрик, не вставая, виновато смотрел на Умилу.  Княгиня
начала переодевать сына, он смеялся и прыгал на ее коленях. Воеводы стояли
вдоль стен, как истуканы, которых вытесали из старого дерева.  Лишь  Рудый
злорадно скалил зубы. Олег нахмурил брови, сказал жестко:
     -- Рюрик! В Арконе ты князь. В Новгороде будешь верховным князем.  Но
пока будем добираться, вождь -- я.
     Рюрик кашлянул, развел руками, глядя на воевод с усмешкой:
     -- Ты прав, Олег. Не хочется подчиняться -- кому хочется? -- но я  не
раз видел, что ты прав. Бери вожжи, Вещий.
     Он встал, обнял Умилу за плечи, что-то шепнул на ухо. Княгиня  начала
поспешно заворачивать сына в теплое одеяло. Воеводы  глядели  на  Олега  с
неприкрытой враждой. Ухмылка Рудого стала шире.
     -- О нашем уходе, -- велел Олег воеводам, --  даже  женам  ни  слова!
Готовьте войско, через две недели выступаете. Я обозначил дорогу,  изучите
получше.
     Рюрик кивнул Рудому, тот небрежно взял пергамент из  руки  пещерника.
Карие глаза быстро пробежали  по  отметкам,  линиям,  надписям.  Когда  он
поднял голову, лицо было серьезным. Глаза  оценивающе  глядели  на  Олега,
прошлись с головы до ног. Он свернул пергамент  в  трубочку,  похлопал  по
краю стола:
     -- Не знаю, как хорош он в личине пещерника, но лазутчиком я  бы  его
взял... При удаче пройдем через земли лютичей вовсе без потерь, а бодричей
пронижем, как горячий нож кусок масла. Дорогу этот...  лазутчик  нарисовал
по краю леса, да в стороне от рек, где обычно селится народ.  Мы  встретим
только веси да села, стычек будет мало...  Только  один  пустячок,  княже!
Передай свое войско лучше Аскольду или Диру. Они хорошие  воеводы,  ты  же
знаешь!
     Рюрик с удивлением уставился на Рудого. Тот ответил широкой усмешкой,
чересчур широкой, чтобы быть искренней.
     -- В чем дело? -- потребовал ответа Рюрик.
     -- Я пойду с вами, -- заявил Рудый. Он  бросил  взгляд  на  Олега,  в
карих глазах блеснула искорка.  --  Засиделся  что-то!  И  люди  в  Арконе
начинают меня избегать. И по всему Рюгену. Смотрят как-то странно...
     Аскольд и Дир переглянулись. На их каменных лицах  появилось  подобие
улыбок. Рюрик удивленно вскинул брови, сказал саркастически:
     -- С  чего  бы?  Какие  люди  злые,  недобрые!  Ты  ведь  всего  лишь
жульничаешь в кости, лазаешь к чужим женам, устраиваешь драки  на  улицах,
пьешь беспробудно, воруешь, врешь, сталкиваешь старых друзей  просто  ради
своих шуточек...
     Рудый с неудовольствием развел руками:
     -- Княже, у всех свои маленькие недостатки.
     Олег сказал резко:
     -- Нас трое мужчин, этого достаточно. Все, выступаем.
     Он пошел  к  двери,  не  оглядываясь.  Воеводы  с  железным  грохотом
развернулись вслед.  Рюрик  пошел  за  Олегом,  обнимая  Умилу  за  плечи,
крикнул:
     -- Олег, погоди! Этого  злодея  лучше  взять.  Оставить  его  теперь,
против его воли? Весь остров будет в опасности. Всех перессорит, обворует,
кого-то просто зарежет... Ты заметил, он  знает  места,  по  которым  идти
войску. И нам тоже. И с оружием таков, что я не встречал!
     Рудый хищно улыбнулся Олегу. Олег бросил с безнадежностью:
     -- Если нет другого выхода...
     Улыбка Рудого перешла в оскал. Он быстро поднялся, подмигнул  Гульче,
оглядев ее плотоядно, и все гурьбой вышли  в  темноту.  Асмунд  и  Аскольд
крепко обнялись, долго хлопали друг друга по спинам. Дир  подвел  лошадей,
но Олег сказал резко:
     -- Коней -- обратно! Коня князя знают, а мы должны уйти неузнанными.
     Аскольд вспыхнул от негодования:
     -- Какой же князь без коня?
     -- Асмунд знает, -- бросил Олег. -- Он нанял драккар, а  на  драккары
не берут коней.
     Рюрик обнялся с остающимися воеводами, сказал успокаивающе:
     -- Будут у нас кони! Самые лучшие. Но -- позже.
     Аскольд и Дир остались в ночи, не двигаясь с места.  Четверо  мужчин,
спрятав под плащи оружие, неслышно двинулись  по  ночной  улице  навстречу
неумолкающему шуму прибоя. Между ними держались  две  женщины  --  высокая
несла ребенка. На фоне густо усыпанного звездами неба четко  вырисовывался
лес мачт.
     Единственным кораблем, готовым к отплытию, оказался  старый  драккар,
видавший лучшие времена. Носил грозное имя "Гнев Вотана", но похоже  было,
что гнев грозного бога обрушился прежде всего на сам зачуханный  кораблик.
Рядом с ним стояла широкобортная ладья, на которой Олег прибыл на  остров,
все еще пустая. В гавани по-прежнему теснились нефы, караки,  драккары,  а
также исконно новгородские кочи, карабасы, на  которых  местные  ушкуйники
готовились добраться до Царьграда, потом выйти в Средиземное  море.  Волны
тихо били в борта, корабли раскачивались, глухо стукались бортами.
     Асмунд отправился искать хозяина,  а  Олег  искоса  присматривался  к
спутникам, особенно к Рудому. Вообще-то в старые времена руяне  все  брили
головы  и  бороды,  лишь  недавно  воины  начали  отпускать  волосы,   что
позволялось раньше только  жрецам.  Киевские  волхвы,  к  примеру,  как  и
новгородские,  тиверские,  вятичские,  хорватские   --   длинноволосые   и
бородатые. Лютичи тоже щеголяют чубами, как их  далекие  предки  фракийцы,
что  воевали  под  древней  Троей,  где  погибли  последние  из  эллинских
героев...
     У германцев длинные волосы -- признак свободного человека. Бритый  --
раб. Олег помнил, как осужденные в Новгороде  к  смерти  викинги  умоляли,
чтобы не трогали волосы. Обритие волос у германцев -- высшее бесчестие.
     Голова Рудого выбрита, но на макушке нарочито оставлен длинный  клок.
Олегу не надо объяснять  этот  древний  символ  побратимства  с  верховным
богом, Родом. Первых чубоносцев встретил тысячи  и  тысячи  лет  назад  на
острове Хортица, куда его выбросило с двумя другими на остатках  плота.  С
таким чубом был казацкий атаман -- так он  называл  себя  --  Конан*,  его
вольные дружинники-казаки. Чуб на обритой голове означал,  что  когда  мир
заполыхает в мировом пожаре -- начнет тонуть, доказывали  другие,  --  Род
вытащит верных ему побратимов за оставленные для этой цели чубы.
     Олег с беспокойством  посматривал  на  чуб  Рудого.  Побратимы  Рода,
казаки, были свирепым  народом,  если  их  можно  было  назвать  отдельным
народом, ибо туда принимались все свободные, сильные, сорвиголовы, кто  не
страшился ни богов, ни Ящера, не верил ни в сон, ни в чох, ни в князя,  ни
в волхвов...
     Хозяин драккара, огромный седой  викинг,  уже  располнел,  погрузнел,
давно пережил  возраст  воина,  но  его  полуголая  звероподобная  команда
выглядела, как молодые дикие хищники. На драккаре вонь, на палубные  доски
налипли рыбьи внутренности, ноги с непривычки скользили по слизи. От ярла,
так именовали хозяина драккара, несло пивом и рыбой  с  такой  мощью,  что
Семеро Тайных при желании могли бы отыскать их по запаху, если  бы  знали,
где искать.
     Умила едва не теряла  сознание,  бледная,  с  вытаращенными  глазами.
Асмунд утешал:
     -- Зато морские разбойники нас обойдут за версту!.. И морской  дракон
побрезгует. А уж Варг вовсе не станет искать здесь прекрасную княгиню...

     На востоке наконец разгорелась утренняя заря. "Гнев Вотана"  медленно
отчалил от деревянной пристани. Обе мачты сразу начали потрескивать, парус
звучно хлопал, вздувался пузырем, бессильно  обвисал.  Рюрик  обеспокоенно
пощупал ткань, скривился --  вот-вот  разлезется  под  первым  же  сильным
порывом ветра. Драккар кряхтел, каждое  бревно  скрипело,  как  старческие
суставы. Далеко впереди между тучами и морем встала  серая  завеса  дождя,
драккар несло прямо на эту стену. Олег заплатил ярлу за нижнее  помещение,
и всемером сошли вниз.
     Умила выскочила с визгом, следом -- Гульча. Асмунд и Рудый  принялись
воевать с крысами, причем Рудый, поглядывая на Олега, громко костерил крыс
за отшельничество  в  трюмах,  за  их  подлые  нравы...  Вскоре  вернулась
пристыженная Гульча, воинственно выставила острый кинжал.
     Рюрик и Олег, подготовив место для женщин, поднялись на нос драккара.
Дождь падал плотный, тяжелый. Олег надвинул капюшон на лоб -- ветер бросал
брызги в лицо. Рюрик зябко кутался, хмуро посматривал в серую мглу.
     -- Жалеешь? -- спросил Олег сочувствующе.
     -- У нас с Умилой была счастливая жизнь, -- ответил Рюрик просто.  --
А впереди... Даже не  какая-то  неопределенность,  а  --  увы!  --  жуткая
определенность.
     -- А ты попробуй не верить. Иногда помогает.
     --  Зря  тебя  нарекли  Вещим?..  Страшно  мне,  Олег.  Только   тебе
признаюсь.
     Голос его внезапно оборвался. Олег  посматривал  искоса,  щеки  князя
блестели, но дождь ли?
     Драккар тяжело нырял в волнах, ветер крепчал. Тучи  неслись,  задевая
мачты. Ярл вылез на палубу, пьяно посмотрел  на  темное  небо,  заорал  на
своих оборванцев. Те, такие же пьяные, неспешно подтянули парус  с  одного
края, ослабили с другого, но даже  Олег  не  понял  зачем.  Драккар  пошел
тяжелее, волны захлестывали палубу, с шумом  выливались  через  квадратные
дыры для весел.
     --  По  крайней  мере  вымоет!  --  прокричал  Рюрик  на  ухо  Олегу,
перекрывая ветер.
     -- Загадят быстро, это они умеют... Но по крайней мере  идем  быстро.
Доблестный ярл, как скоро будем у берега?
     Ярл  смачно  харкнул  за  борт,  медленно  покосился  на  тучи,   еще
замедленнее оглядел море, буркнул:
     -- Мы все время идем вдоль берега.
     -- Нет, мне нужен не Рюген, а берег материка!
     Ярл снова одарил море сочным плевком, пожал плечами:
     -- Проголодаться не успеете. Или уже животы подвело?
     Он оглянулся, из единственного помещения на  четвереньках  со  слабым
стоном выползал очень бледный Рудый. Кое-как поднявшись, с  остановившимся
взором, он бросился к борту, одолевая дождь и ветер. Ярл  бросил  вдогонку
участливо:
     -- Эй, смерд! Ты что-то совсем худой и бледный. С нами поешь или тебе
обед отнести вниз?
     -- Лучше сразу брось рыбам, -- ответил Рудый  умирающим  голосом.  Он
судорожно цеплялся за мокрый борт, с отчаянной решимостью  всматривался  в
серую пелену дождя. -- Сколько осталось до земли?
     -- Полверсты, а то и меньше, -- ответил ярл. Видя, что  Рудый  с  еще
большей надеждой начал пялить глаза в завесу дождя,  пояснил:  --  До  той
земли, что под нами!
     Олег и Рюрик, промокнув  несмотря  на  плащи,  спустились  вниз,  где
Асмунд уже  выгнал  самых  трусливых  крыс,  а  смелых  заставил  временно
отступить в щели между тюками. Комната была тесновата -- два стола, четыре
скамьи.  Через  щели  сверху  капала  холодная  вода,   потолочные   доски
прогибались под тяжелыми шагами  ярла  и  моряков,  для  них  потолок  был
палубой.
     Пьяный рыбак принес вареную рыбу и кусок мяса.  Олег  кивнул  Гульче,
они  первые  вытащили  ножи  и  приступили  к  еде.  Явился  ярл  с  двумя
помощниками. На втором столе тут же появилось холодное мясо, рыба,  кувшин
пива.  Ветер  завывал,  гудел  на  разные  голоса  --  от   жалобного   до
угрожающего. Звучно хлопал парус. Сидящие за столами наклонялись то влево,
то вправо, лишь ярл сидел как часть драккара -- неподвижно.
     Олег с хмурой иронией посматривал на бледные лица, даже он, Вещий, не
мог предсказать, кто ринется наверх первым. Потом лицо Рудого обрело такой
зеленоватый оттенок, какого Олег еще не видел за всю свою небедную жизнь.
     Драккар качнуло посильнее, и Рудый вскочил, бросился наверх  со  всей
скоростью, на которую был способен. Ноги заплетались, драккар прыгал,  как
игривый конь, -- Рудый дважды промахнулся, не попадая на лестницу. Наконец
его ноги исчезли наверху, вскоре там  послышался  истошный  вопль.  Ярл  и
помощники обменялись непонимающими взглядами. Ярл пожал плечами, все  трое
разом осушили кружки с пивом.
     Гульча спросила дрожаще-слабеньким голосом:
     -- Уважаемый ярл... такие драккары часто тонут?
     Ярл успокаивающе оскалил зубы:
     -- Нет, конечно!.. Всего раз.
     Кусок мяса застрял у Гульчи во рту. Она закашлялась.  Олег  заботливо
постучал по спине. Умила сказала отчаянно:
     -- Я никогда еще не тонула... Правда, что вода в море очень соленая?
     Ярл отхлебнул пива, погладил  себя  по  животу,  рыгнул,  лишь  тогда
буркнул недовольно:
     -- Кому как. Думаю, в самый раз.
     Умила медленно поднялась, лицо ее было желто-зеленое. Рюрик заботливо
повел жену к лестнице, но пока медленно огибали стол, их  обогнала  Гульча
-- вихрем взлетела наверх. Ярл стукнул огромной кружкой о  стол,  наполнил
пивом по венчик. Его лицо, как и у помощников, было выдубленное, багровое.
Кружки в их руках не качались, драгоценная жидкость не расплескивалась.
     За столом остались Асмунд и Олег. Асмунд все присматривался к  Олегу,
сказал осторожно:
     -- Святой отец, я все-таки вырос на море, к качке привык... Но неужто
и в пещерах качает?
     Олег с удовольствием смотрел на ярла. Старый,  как  его  драккар,  но
высится  за  столом  неподвижный,  как  скала,   загорелый,   крепкий,   с
пронзительно голубыми глазами. Желтые с серебром волосы падают на лоб,  на
плечи. Такая же серо-золотая борода опускается на грудь, закрывая  верхний
ряд кольчуги. На  широком  черном  поясе  болтается  короткий  нож,  штаны
блестят -- толстая лосиная кожа, на сапогах звенят подковки.
     Он поднял кружку в  тот  миг,  когда  драккар  взметнуло  на  гребень
чудовищной волны, -- судно  затряслось,  качнулось  и  соскользнуло  носом
вперед и одновременно набок. Падало так долго,  что  вот-вот  должно  было
удариться о морское дно, но вместо этого врезалось  в  другую  волну.  Ярл
поднес к губам полную до краев кружку, не пролив ни капли,  осушил  в  два
глотка, довольно крякнул.
     По лесенке вниз спустился Рюрик, придерживая за плечи бледную  Умилу.
Асмунд встал, помог княгине сесть.  Следующая  волна  швырнула  драккар  в
другую сторону, блюдо с вареной  рыбой  ляпнулось  на  колени  к  Умиле  и
Рюрику. Княгиня лишь слабо застонала, подняла прекрасные глаза кверху,  но
оттуда  лишь  капала  грязная  вода  и  слышался  топот  сапог.  Рюрик   с
отвращением сбросил еду с одежды прямо на пол.
     -- Надо ли ломиться в этот жуткий шторм? -- спросил он зло. -- Может,
лучше переждать?
     Ярл от удивления едва не выронил кружку.  Он  и  его  помощники  даже
вытянули шеи, смотрели на Рюрика так, словно не верили своим ушам.
     -- Шторм? -- переспросил ярл, все еще глядя на Рюрика  с  недоверием.
-- Ты говоришь об этом ветерке? Или о том, что будет позже?
     -- Боги, что-то бывает хуже?
     -- Обычно всегда хуже, разве это буря? Вот на прошлой  неделе  шли  в
настоящую бурю. Волны -- настоящие горы. Каждая саженей в тридцать! Так  и
шли двое суток: тридцать саженей вверх и тут  же  тридцать  саженей  вниз,
тридцать -- вверх, тридцать -- вниз, вверх -- вниз...
     Лицо Асмунда  с  каждым  словом  ярла  зеленело.  Вдруг  он  вскочил,
покарабкался наверх на палубу. Ярл  проводил  его  уважительным  взглядом,
поинтересовался:
     -- Твой гридень, несмотря на ветер, пошел ловить рыбу?
     -- Пока  только  подманывать,  --  процедил  Рюрик  сквозь  зубы.  --
Подкормкой.
     Он был белый, как парус на  драккаре,  выбеленный  солнцем,  ветрами,
пропитанный солью. Голова Умилы лежала на его плече.  Глаза  княгини  были
закрыты, на бледной шее часто-часто билась голубая жилка.  Она  простонала
слабо:
     -- Если это не шторм... то что вы... зовете штормом?
     Ярл задумался, задумались и его помощники. Они все осушили по кружке,
наконец ярл сказал уважительно, с оттенком пережитого ужаса:
     -- Самый жуткий шторм, какой мне запомнился... какой пережил,  был  в
тот злополучный день, когда я плюнул на пол, который только что вымыла моя
жена...
     Его передернуло, он побледнел и поспешно налил себе  еще.  Олег  тоже
налил себе и отпил из своей кружки, пиво отдавало плесенью. Ярл следил  за
его лицом, захохотал зычно:
     -- Святой пещерник, ты привык к царьградскому вину?.. По глазам вижу,
они у тебя не совсем брехливые,  как  у  других  волхвов.  Мы  --  простые
рыбаки, пиво варим сами. Виноград в наших краях не растет. Пробуем  редко,
лишь когда ограбим кого!
     -- Пойду взгляну на свою послушницу, -- сказал Олег.
     Гульча сидела наверху посреди драккара, держалась за канаты.  Мокрая,
несчастная, как  тонущая  мышь.  Дождь  моросил  слабо.  Гульча  неверными
движениями пыталась натянуть капюшон на голову, не замечая, что  сидит  на
поле плаща. Лицо ее было желтым с зелеными тенями.  Она  слабо  повела  на
него очами, в них была бессильная ненависть:
     -- Какой ты отвратительно веселый!
     -- Я не веселый, -- ответил он с симпатией. -- Мое сердце  рвется  от
жалости. Бедненькая... Опорожняйся, опорожняйся! Хочешь,  подведу  тебя  к
борту?
     -- Я уже вывернулась наизнанку, -- простонала она. -- Потом еще  раз,
обратно. Потому я с виду такая невывернутая.
     -- Тебе так кажется, -- утешил он. -- На самом деле выглядишь,  будто
раз двести вывернули, завернули и выкрутили.
     Он умолк, всматриваясь в темные тучи, что  ползли,  задевая  верхушки
таких же темных  волн.  Между  ними  мелькнуло  белое.  Олег  подхватился,
крикнул во весь голос, не отрывая глаз от белеющей точки:
     -- Парус! Неизвестный корабль идет прямо на нас!

     ГЛАВА 19

     Гульча простонала:
     -- Кому мы нужны такие...
     К нему  выползли  Рюрик,  Асмунд  и  Рудый.  На  драккаре  замелькали
встревоженные лица рыбаков. Ярл рявкнул, замахал руками -- парус  поднялся
выше, мачта затрещала. Олег  увидел  на  лице  могучего  ярла  откровенный
страх.
     -- Они нас не рассмотрели, -- предположил  Олег.  --  Увидят,  пойдут
своей дорогой. Если это разбойники, то им нет смысла  нападать  на  бедное
рыбацкое судно.
     Ярл покачал головой, глаза потухли:
     -- Я знаю этот драккар, там одни берсерки.  Они  хуже  акул.  Убивают
всех, им не важна выгода! Они наслаждаются, проливая кровь.
     Рюрик отвел Олега в сторону, сказал тихонько:
     -- Это не могут быть... Семеро Тайных?
     -- Вряд ли, -- ответил Олег с сомнением. -- Слишком  скоро.  Хотя  не
исключено, что они велели усилить  разбои  в  тех  краях,  где  мы  должны
проходить. Сшибут лбами племена, которые  не  воюют  или  уже  замирились.
Напрямую Семеро Тайных вмешаются позже. Когда нащупают нас.
     Асмунд постоял, держась за канаты, сказал хмуро:
     -- Я иду за своим топором. Рудый, ты можешь драться?
     -- Я не отобьюсь и от  воробьев,  --  ответил  Рудый  слабо.  На  его
бледных щеках медленно проступали красные пятна. --  Ты  все-таки  захвати
какую-нибудь щепку  и  для  меня...  Меч  князя  не  забудь.  Для  святого
пещерника захвати какую-нибудь палку. Я в нее верю,  чем  в  его  дурацкие
обереги.
     Гульча сказала сердито:
     -- Не нужна ему палка! Идите, за нас не тревожьтесь.
     Их догонял крупный боевой драккар. Очень длинный и узкий, с низкой  и
ровной кромкой бортов. Лишь на носу  и  корме  борта  задирались  вверх  к
штевням, ровным рядом чернели квадратные дыры для весел.  Гребцы,  они  же
воины, уже изготовились к бою -- свободные викинги сами сидят  на  веслах,
не в пример развращенным римлянам!
     Семнадцать дыр, сосчитал Олег, да на  этой  стороне  семнадцать.  Это
тридцать четыре пары гребцов  --  шестьдесят  восемь  воинов  да  двадцать
человек на палубе: ярл, конунг, или походный вождь, его  личные  берсерки,
знатные воины...
     Уже видны были блестящие щиты и шлемы над  бортом,  мокрые  бородатые
лица. На носу чужого драккара стоял  огромный  воин  в  железном  шлеме  с
турьими рогами. Борода у него  развевалась  по  ветру,  огненнорыжая,  как
пламя, а сам он казался могучим обрубком дерева. Он медленно взял огромный
топор, растянул губы в  широкой  ухмылке,  показал  острые  зубы.  Корабли
сближались,  Олег  видел  голубые  глаза  берсеркера,  в  них  разгоралось
безумие. Губы чужого вожака начали подрагивать, выступила пена.
     Ярл так и остался стоять обреченно с кружкой пива.  Поредевшие  капли
дождя прибили пену, катились по его  лицу.  Рыбаки  бестолково  бегали  по
судну. Асмунд и бледный Рудый, оба вооруженные до зубов, подали Рюрику меч
и щит. Гульча вылезла позже -- в своем легком доспехе  --  тащила  тяжелый
лук Олега и его колчан, набитый оперенными стрелами.
     -- Бесполезно, --  проронил  ярл  обреченно.  --  Их  много,  намного
больше! Они все берсерки. Даже ярл у них берсерк. Повезет,  кто  из  наших
погибнет сразу. Пленных истязают долго!
     Драккар викингов был совсем рядом. Борта были почти на одном  уровне,
но волны подбрасывали выше то один корабль, то другой. С чужого драккара в
воздух взвились веревки с железными крючьями. Рюрик, Асмунд и Рудый  стали
у борта -- все трое в доспехах, злые, решительные. Олег и Гульча  остались
на другом конце корабля. Гульча присела у борта, в руке блестел кинжал.
     Олег поправил колчан за спиной, чтобы стрелы были под рукой,  крикнул
ей:
     -- Выводи Умилу с ребенком!
     Он прислонился плечом к  мачте.  Пальцы  замелькали,  хватая  стрелы,
натягивали тетиву, отпуская, снова хватая стрелы... Всякий  лучник  должен
держать в воздухе пять стрел, но Олегу стрелять приходилось почти в  упор,
первый крюк уже с хрустом зацепился за борт, на драккаре победно  заорали,
однако Асмунд сильным ударом топора успел перерубить веревку.
     Каждая стрела  находила  цель:  берсерки  были  полуголыми,  железные
острия проламывали кости, брызгала ярко алая кровь, смешиваясь с  холодным
дождем. С этой стороны драккара он остановил натиск, навалив груду тел, но
на том краю, где в унылом молчании застыли Рюрик  с  воеводами,  в  воздух
взвились десятка два крюков, зацепились, круша  старое  дерево.  Асмунд  и
Рудый успели перерубить половину, однако борта сухо хряснулись, сцепленные
туго, на палубу начали прыгать с жутким воем, визгом обнаженные  до  пояса
берсерки -- мускулистые, осатанелые, страшные, с блестящими, как у морских
зверей, телами.
     Стреляя, Олег постепенно перенес внимание ближе к той части  корабля,
где дрались русичи. Все трое встали спинами  друг  к  другу,  два  меча  и
огромный топор Асмунда образовали сверкающую завесу из булата. Каждый, кто
прикасался  к  ней,  пытаясь  прорваться,  падал  с  рассеченной  головой,
разрубленными плечами, на залитый кровью пол  плюхались  отсеченные  кисти
рук с зажатыми рукоятями мечей и топоров.
     Гульча почти силой  вытащила  Умилу  наверх,  та  прижимала  к  груди
плачущего Игоря. К ним  с  радостным  ревом  повернулись  двое  берсерков.
Гульча отважно вскинула кинжал, но берсерки  повалились  ей  под  ноги.  В
затылках торчало по стреле.
     Рюрик увидел, закричал отчаянно, размахивая мечом:
     -- Умила -- назад!.. Нет, иди сюда!
     Гульча повернула голову к пещернику, тот  властно  кивнул  в  сторону
кормы, и Гульча, не обращая внимания на крики князя, потащила  княгиню.  К
ним дважды бросались орущие викинги -- огромные, полуголые. Гульча  упорно
волокла Умилу на корму, лишь вжимала голову в плечи, когда  рядом  вжикали
стрелы, на нее брызгала горячая кровь.
     -- На драккар! -- крикнул ей Олег. -- На их драккар!
     Глаза Гульчи округлились, а на носу ладьи бешено орал Рюрик,  пытаясь
пробиться к ним. Вдруг Гульча, сообразив, выхватила ревущего Игоря из  рук
княгини, перепрыгнула вместе с ним через сцепленные борта. Умила с  воплем
перевалилась следом, упала. Олег выпустил две последние стрелы, с  разбега
прыгнул на драккар викингов, поскользнулся на мокром дощатом полу.
     Умила с горестным воплем выдрала из рук  Гульчи  ребенка,  прижала  к
груди, заревела. Гульча спросила, задыхаясь:
     -- Что теперь?
     -- Тащи их вниз! Викинги на том корабле, здесь не осталось...
     Он подхватил брошенный топор, побежал вдоль борта, перерубая канаты и
деревянные багры.  На  оставленном  им  драккаре  кипела  сеча.  Берсерки,
хохоча, носились по раскачивающемуся судну,  убивали  рыбаков,  а  десяток
самых озверелых или отважных насели на русичей. Рюрик, уже залитый кровью,
шатался под ударами. Рудый был без шлема, мокрый клок  волос  на  выбритой
голове прилип, с него брызгали капли дождя,  перемешанного  с  кровью.  Он
орудовал двумя мечами, Асмунд отражал удары половинкой  расколотого  щита,
со лба у него бежала струйка крови.
     -- Сюда! -- закричал Олег страшным голосом. -- Быстрее!
     Одним ударом перерубил последний  канат.  Борта  кораблей  стукнулись
последний  раз,  начали  медленно  расходиться,   теперь   уже   вразнобой
подпрыгивая на волнах. Рудый оглянулся непонимающе,  Олег  замахал  обеими
руками:
     -- Быстрее, корабль уходит! Умила с ребенком здесь!!!
     Рудый первым бросился вперед, прорвав цепь викингов. Добежал,  козлом
скакнул с борта, перекатился через голову и вскочил на ноги,  не  выпуская
мечей. Рюрик расшвырял противников,  с  ревом  прыгнул  почти  с  середины
корабля. Он сам был в  ярости,  пена  летела  с  перекошенных  губ,  глаза
полыхали безумием. Асмунд  запоздал:  корабли  уже  разошлись  --  драккар
подбросило, и грозный воевода, пролетев по  воздуху,  тяжело  грохнулся  о
деревянный борт -- тяжелые доспехи потянули вниз в морскую пену. Кто-то из
викингов швырнул топор вдогонку, тот сшиб  Рюрика.  Еще  четверо  викингов
прыгнули обратно на свой корабль -- двое допрыгнули, но Рудый их уже ждал:
один сразу напоролся  на  его  меч,  другой  подхватился  с  палубы,  чуть
оглушенный, сразу попал под град ударов, начал отступать к борту.  Безумие
уходило из его глаз, он изменился  в  лице,  дрогнул,  и  лезвие  наискось
ударило по горлу. Викинг  упал  на  колени,  голова  запрокинулась,  кровь
брызнула из жуткой раны горячим бурунчиком.
     На том корабле стоял рев. Викинги перестали рубить уцелевших рыбаков,
бросились к борту, потрясая кулаками. Рюрик с  трудом  поднялся,  спросил,
глядя на Олега с ненавистью:
     -- Где Умила? Где Игорь?
     -- Гульча за ними смотрит! -- успокоил Олег. -- Быстро разберитесь  с
парусом. Могут догнать. Дурость выветрилась, теперь  будут  осторожнее.  А
осторожные опаснее, чем храбрые.
     -- Этот быстроходнее, -- заверил  Рудый.  Он  тряхнул  мокрым  чубом,
огляделся. -- Только на весла посадить некого. Да и парус плоховат...
     Рюрик ладонями утирал кровь с  лица,  та  выступала  из  порезов  над
бровью и над переносицей. Лицо его было таким же угрюмым, как волны.
     -- Асмунда потерял, -- выговорил он  с  мукой.  --  Да  плевал  я  на
великое княжение! Он был вторым отцом моему Игорю. Я ему жизнь доверял!
     Рудый начал рубить веревки, закрепляющие парус. Ветер  задул  плотно,
драккар перестал качаться, как лепешка в проруби, полез на волны. Холодные
брызги летели на палубу, борта гудели от ударов волн.
     Откуда-то донесся сдавленный крик. Рюрик в панике хлопнул по  мечу  в
ножнах:
     -- Кто-то остался?.. Внизу, где Умила?
     -- Вроде бы крик не из каюты, -- предположил Олег.
     -- Пьяный, -- сказал Рудый уверенно. -- Проспал битву. Такое  бывает.
Помню, однажды при Гавгамелах...
     Крик донесся снова. Олег покрутил головой, Рюрик и  Рудый  навалились
животами на борт, до рези в глазах всматривались в темные бушующие волны с
белыми гребешками пены. Рюрик долго вслушивался, предположил нерешительно:
     -- Морские наяды заманивают?.. Я слыхал про них.
     Рудый передернул плечами, возразил:
     -- Голос вроде бы не бабий! Но и не драконий... У дракона должен быть
намного гуще... Вот так примерно.
     Он присел, надулся, завыл басом, выпучив глаза  и  страшно  багровея.
Рюрик покачал головой:
     -- Ты и драконов морских зрел?.. Угораздило меня таким воеводой...
     Рудый ответить не успел, голос донесся снова -- слабый, задыхающийся:
     -- Две во... роны... Куды пялитесь...
     Оба одновременно  посмотрели  вниз.  В  белой  пене  мелькала,  часто
скрываясь из  виду,  мокрая  голова  и  пальцы,  судорожно  вцепившиеся  в
квадратную дыру для весел. Когда драккар нырял, голова исчезала, даже руки
скрывались в волнах.
     Рудый метнулся за веревкой, крича во весь голос:
     -- Асмунд, дорогой, продержись чуток!
     Он опустил петлю, ее мотало, но  руки  Асмунда  уже  расцеплялись  --
тяжелые доспехи тянули на дно. Рюрик схватил Рудого  за  шиворот,  опустил
головой вниз. Тот повис с протянутыми руками, дотянулся и ухватил  Асмунда
за кольчугу на шее. Рюрик потянул, Рудый взвыл: намокший Асмунд весил  как
два матерых медведя. Рудого раздирало надвое. Олег ухватился за  Рудого  с
другой стороны, вдвоем кое-как перевалили воеводу через качающийся борт.
     Асмунд сидел на дощатой палубе в луже воды, мокрый, злой.  Его  сразу
вывернуло морской водой, он долго кашлял, наконец сказал остервенело:
     -- Жилы лопаются, а они токуют, как влюбленные тетерки,  о  наядах  и
драконах! Похож я на морскую деву?
     -- Я говорил только о драконах, -- быстро заверил Рудый.  --  Малость
смахиваешь. Я сам видел одного. Огромный, страшный! Повадился  к  нам  кур
таскать, а потом его моя бабушка палкой пришибла...
     Из нижнего трюма вылезла  Гульча.  Вид  у  нее  был  хмурый,  на  лбу
блестели бисеринки пота. Она оглядела мужчин, сказала серебряным голосом:
     -- Здесь свинарник еще больший, чем на драккаре, но еда лучше. И вина
шесть бочек!
     -- Кто что ищет, -- заметил Рудый одобрительно. -- Гульча, выходи  за
меня замуж!
     -- Сколько же  кораблей  потопили,  --  вздохнул  Асмунд.  Он  тяжело
поднялся, все еще держась за канат. -- Покажи, дочка,  где  переодеться  и
обсушиться. Ты уже обжилась здесь, как я  гляжу.  Веди  туда,  где  эти...
шесть сосудов.
     Он побрел за Гульчей вниз. Рудый бросил вслед саркастически:
     -- Это он называет сушиться!
     -- Род вылепил человека из хорошей глины, -- успокоил  его  Олег.  --
Слепок прочен -- не измокает, хотя, бывало, пьет с утра до ночи.
     -- Слепок?
     Судя по вороху  вещей,  сваленных  в  захваченном  драккаре,  викинги
успели пограбить и на берегу, но большей частью сокровища были с кораблей.
В  сундучках  и  скрыньках  было  тесно  от  монет:  ромейских,  арабских,
меровингских. В грубом мешке из шкуры нашлись золотые  слитки,  серебряные
гривны, жемчуг, яхонты.
     Глаза Рудого блестели, он перебирал драгоценности трясущимися руками,
но Асмунд грубо резанул:
     -- Сперва надо убрать трупы. Смердят!
     -- Когда успели? -- огрызнулся Рудый. -- Еще тепленькие!
     -- Хватает и с душком.
     Среди цветных тряпок и  роскошной  одежды  в  самом  деле  попадались
трупы, полуразложившиеся, несмотря на холодные  дни.  Рюрик  наткнулся  на
отрубленные головы, а Умила подскочила  с  визгом:  села  на  ящик,  доска
прогнулась, в  щель  хищно  высунулась  полуобглоданная  крысами  кисть  и
царапнула по полу.
     Очистили драккар, отворачивая носы, выбросили тряпье, затхлую одежду.
Гульча обильно поливала палубу морской водой.  Она  первая  заметила,  что
дождь и ветер утихли, встревожилась:
     -- Как же теперь?
     -- Хорошо, -- сказал Рудый с облегчением. -- А то мой желудок даже не
в горле, а где-то между ушей.
     Олег встревоженно оглянулся на оставленное судно, оно  еще  виднелось
за высокими волнами:
     -- Подолгу здесь бывает затишье?
     Рюрик ответил хмуро:
     -- По неделе. Бывает, больше. Потому тут обычно ходят  на  веслах,  а
парус как баловство -- на всякий случай.
     Они с тревогой посматривали на далекий парус  оставленного  драккара.
Одни там викинги или уцелели и рыбаки -- все равно резню  уже  прекратили,
вот-вот сядут на весла!  Без  приказа,  лишь  обменявшись  взглядами,  они
разбежались по драккару. Рюрик первым начал вырубывать хищно задранный нос
боевого корабля своим мечом, потом подобранным на  палубе  топором.  Рудый
бегом принес две тугие связки канатов.  Из  трюма  поднялся  потревоженный
грохотом Асмунд, с ходу ринулся со своим  исполинским  топором  на  помощь
князю. Стоял треск, грохот, Рюрик рубил сильными частыми  ударами.  Асмунд
обрушивал острое  железо  с  придыханием,  перерубая  брусья  с  двух-трех
ударов.
     В страшной спешке они наскоро связали плот. Рудый вколотил колья  для
весел, и с натугой перевалили стянутые вместе  брусья  через  борт.  Шумно
плеснуло, плот на миг ушел под воду.  Рудый  спрыгнул  на  мокрый  настил,
подтянул ближе за канат. Асмунд подал ему пару весел. Олег  послал  Гульчу
за княгиней, наконец все сгрудились на плоту.
     Брусья сразу осели, едва-едва выступая над водой, между ними злорадно
захлюпала вода. Волны вскидывали  плот  как  щепочку  --  десяток  толстых
брусьев да широкие доски,  спешно  сорванные  Рудым  с  палубы  и  набитые
сверху. Под тяжестью плот осел, волны начали  перекатываться  через  край,
ноги сразу оказались в ледяной воде. Олег и Асмунд вбили штыри,  протянули
веревку, и Умила судорожно вцепилась в нее одной рукой,  другой  прижимала
Игоря. Она сидела прямо на мокрых бревнах, Игоря держала  на  коленях,  не
давая ступить в воду.
     Рюрик перерубил канат,  волны  сразу  швырнули  плот  от  драккара  в
открытое море. Рюрик и Асмунд сели на весла. Рудый мигом вырубил в бревнах
канавки для упора ногами. Он, как и все, двигался на четвереньках, держась
за веревку: плот немилосердно швыряло.
     Олег напряженно всматривался в белеющий парус:
     -- Гребите, гребите... Они двигаются в нашу сторону!
     Умила всхлипнула, ее руки помимо воли еще  крепче  прижимали  к  себе
сына. Рюрик покосился на бледное лицо жены, закусил губы и налег на  весло
с такой яростью, что Асмунд взмолился:
     -- Легче! А то на месте будем крутиться!
     Вскоре его, взмокшего и  усталого,  сменил  Рудый.  Рюрик  греб,  как
одержимый, засохшая корка крови на ране треснула,  потекла  алая  струйка.
Олег все всматривался в дальние волны, щурил глаза,  наконец  выговорил  с
облегчением:
     -- Они плывут к драккару...
     -- Надеются нас захватить? -- сказала Гульча злорадно.
     -- Нас не видно за волнами, -- добавил  Олег.  --  Паруса  нет,  плот
плоский... Гребите, гребите! Я вижу берег.
     Рюрик чуть  расслабил  натруженную  спину,  оглянулся,  увидел  между
высокими волнами мелькнувшие на миг скалы. Олег сказал предостерегающе:
     -- Еще далеко... Гребите. Многое может случиться.
     Рюрик дышал тяжело, по красному лицу бежали крупные капли пота.  Олег
тронул его за плечо:
     -- Дай сменю.
     Рюрик отрицательно тряхнул головой, воздух со свистом  выходил  через
стиснутые зубы. Олег взял его за плечи, вытащил и пересадил. Асмунд бросил
на пещерника испытующий взгляд: сможет ли грести тяжелым веслом, торопливо
поплевал на ободранные ладони, пользуясь короткой передышкой.
     Олег взялся за весло. Асмунд начал медленно  наращивать  темп.  Рудый
сел перед ними, покрикивая: "Правым загребай, левым шибче,  а  то  пройдем
мимо". Он поглядывал на пещерника, тот все еще оставался сух, а от Асмунда
валил пар, как от коня после бешеной скачки.
     -- Чему только не обучишься  в  пещерах,  --  пробормотал  Рудый.  --
Удалиться мне туда, что ли?.. Только нагрешить надо, а то боги не  примут:
каяться ведь пока не в чем.
     Асмунд  хрюкнул  от  возмущения,  едва   не   выронил   весло.   Олег
посоветовал:
     -- Распоряжаться легко, лучше сядь к Асмунду.  Посмотрим,  умеешь  ли
грести?
     -- Ну, несмелому взяться негде...
     Асмунд с готовностью подвинулся. Рудый со вздохом сел рядом, буркнул:
     -- Держись, святой... пещерник!
     Вдвоем  с  Асмундом  гребли  мощно,  слаженно,  весло  в  глубину  не
зарывалось. Олег приналег, его спина пошла  буграми,  плот  не  поплыл  --
полетел, прыгая с волны на волну. Рюрик лег на край,  изодранные  в  кровь
ладони опустил в холодную воду.
     -- Викинги пересели в свой драккар, -- сообщил он. --  Теперь  пойдут
быстрее!
     -- Зато у них  не  все  гребцы,  --  возразила  Гульча.  --  Половину
перебили!
     Рюрик хмыкнул, удивленно покрутил головой:
     -- Самая необычная моя битва... Дрались втроем против целого корабля!
И почти одолели.
     Гульча пошла пятнами от возмущения, уже набрала полную грудь воздуха,
отчего ее крепенькая грудь едва не прорвала рубашку из толстой шерсти,  но
ощутила на себе насмешливый взгляд пещерника. Он сердито  качнул  головой:
не порть детям радость, они ж совсем  маленькие,  и  радости  у  них  тоже
маленькие, детские, драчливенькие!
     Умила приподнялась, держась за  канаты,  прибитые  к  бревнам.  Волны
плескались через плот, княгиня дрожала от холода  и  страха,  не  отпуская
маленького Игоря:
     -- Они гонятся за нами!
     Рюрик вскочил, плот качнуло, и будущий объединитель восточных славян,
родоначальник древа великих князей и царей едва  не  сорвался  в  бушующие
волны. Всмотрелся, крикнул яростно:
     -- Они не могут видеть нас! В чем дело?
     Лицо его побелело. Олег сразу подумал о Семи Тайных, с трудом отогнал
страшную мысль:
     -- Асмунд, Рудый, гребите!.. Скорее всего викинги нас не  видят.  Они
хотят напасть на побережье.
     Плот шел споро, холодные волны  перекатывались  через  бревна.  Умила
тряслась от холода, губы у нее стали синие, как  сливы,  распухли.  Гульча
зябко ежилась, села к Олегу и ухватилась  за  край  весла.  Ее  пальцы  не
обхватили  толстую  рукоять,  она  сердито  косилась  на  огромные   кисти
пещерника -- весло в них выглядело прутиком.
     Рудый оскалил зубы, пот с него катился градом:
     -- Асмунд, их двое. Теперя пропадем.
     -- Дурачье, -- ответила Гульча с достоинством.  --  Святой  отец  вас
перегребет одной рукой. Я просто хочу согреться.
     -- Погреться можно возле меня, -- возразил Рудый.
     От него валил пар, он дышал, как загнанная лошадь. Вместе с Асмундом,
походившем на свежесваренного рака, разом откидывались на спину,  едва  не
падая, выкатывая глаза, с тем  же  усилием  заносили  лопасть  для  нового
гребка.
     Внезапно на драккаре, что теперь был виден во всех деталях,  забегали
крохотные фигурки. Там засверкали блики солнца на мечах и  топорах.  Умила
выкрикнула отчаянно:
     -- Нас заметили! В самом деле заметили!
     Олег хрипло бросил Асмунду:
     -- Прибавь, если можешь... Жилы порвут, но догонят!
     Рудый зло просипел с искривленным от нечеловеческих усилий лицом:
     -- Лося бьют в осень, а дурня -- всегда...  Как  же  я  не  догадался
порубить весла!..
     -- Бьют не лежачего, а ленивого, -- буркнул Асмунд. -- А  теперь  тем
рогом чешись, которым достанешь.
     Гребли, ничего не видя из-за серой пелены пота, что застилала  глаза.
Сердце Олега вырывалось из груди, в  легких  стоял  хрип.  Звенел  оружием
Рюрик, готовясь к бою.
     Внезапно  рукоять  весла,  за  которую  держались  Асмунд  и   Рудый,
подпрыгнула, ударила Асмунда в грудь. Рудый извернулся, но весло  швырнуло
его на мокрые  бревна.  Асмунд  без  звука  исчез  в  бушующих  волнах,  а
накатившая волна смыла Рудого, как щепку.
     Олег поспешно выдернул весло из уключины, уперся в  дно  как  шестом,
подталкивая плот к берегу. С двух сторон в воду вбежали, поднимая  брызги,
волосатые мужики, ухватились  за  бревна,  потащили  к  берегу.  Заскрипел
песок, Олег сказал, переводя дыхание:
     -- Сюда... идет... драккар. На нем двадцать... два викинга.  Решайте:
лучше уйти... или сумеете дать отпор?
     Рослый широкогрудый мужик, который вместе  с  таким  же  широкогрудым
тащил плот, переспросил с недоверием:
     -- Двадцать два?.. Это "Большой Змей" Торвальда Рудого! На нем  сорок
восемь берсерков.
     На берег выбрел, шатаясь и держась за грудь, мокрый  и  злой  Асмунд,
похожий на огромное морское чудовище. Выплюнул воду, объявил зло:
     -- Теперь уже двадцать два.
     Мужик обернулся к шумно сбегавшей к берегу толпе, крикнул зычно:
     -- Стрелы с горящей паклей убрать! Их мало,  надо  захватить  корабль
целым!
     Гульча помогла сойти Умиле, вдвоем спешно унесли ребенка подальше  на
берег. Рюрик и Рудый обнажили мечи, Асмунд взял топор, толкнул Рудого:
     -- Торвальд-то Рудый! Не  родственник?  Аль  гнался  за  нами,  чтобы
обняться с тобой, а мы, олени рогатые, помешали?
     Драккар несся на большой  скорости.  У  берега  гребцы  разом  убрали
весла, тут же начали выбегать на  палубу,  полуголые,  но  уже  в  рогатых
шлемах, разъяренные. Половина из них колотила рукоятями мечей в  щиты.  От
драккара над морем несся звон, грохот, крики.
     Олег властно ухватил Рюрика и Асмунда сзади за локти, оттащил:
     -- Это не наша война! Не доедем, если по дороге будем ввязываться  во
все детские драчки. Рудый! Я считал тебя хитрее!
     Рудый охотно  бросил  саблю  в  ножны.  Драккар  на  полной  скорости
врезался в песчаную мель, под днищем заскрипел песок.  Викинги  прыгали  в
воду, которая доходила до пояса, с берега  в  них  летели  камни,  стрелы.
Подростки умело раскручивали над головами пращи. Мужчины  побережья  вошли
по колено в воду, их суровые лица медленно разгорались яростью.  Они  были
широкие, большие, привыкшие к тяжелому труду. Волосы и глаза у  всех  были
такие же светлые, как у нападавших викингов.
     Олег тащил за собой  Рюрика,  князь  взглядом  держал  Умилу.  Асмунд
уперся, как бык:
     -- Я ж не пещерник, я хочу драться! Нас эти люди спасли.
     -- Рудый, если ты умнее --  шарахни  дурня  по  башке,  потащим,  как
бревно.
     Рудый, который сам колебался: драться -- не  драться,  с  готовностью
повернулся к Асмунду, злорадно поплевал на ладони, взял меч обеими руками.
Асмунд сердито плюнул им под ноги, пошел прочь от  берега  за  князем.  От
кромки воды раздались звонкие  удары  железа  о  железо,  крики,  яростная
ругань, вопли раненых.
     Рудый догнал Умилу, подхватил участливо под руку:
     -- Пойдем шибче, княгиня. Тут так лаются, что у меня прямо уши вянут.
От возмущения!

     ГЛАВА 20

     Они миновали две рыбацкие деревушки,  потом  Олег  круто  свернул  от
берега. Пошли  зыбучие  пески,  затем  потянулось  каменистое  поле,  а  в
довершение всего пещерник повел отряд прямо через топкое болото. Асмунд  и
Рюрик  по  очереди  несли   Игоря,   который,   обещая   вырасти   великим
путешественником, ухитрялся спать даже вниз  головой.  Умила  едва  брела,
проваливаясь по пояс на каждом  шагу,  хотя  рядом  Гульча  проходила,  не
замочив колен. Мужчины увязали еще глубже, чем княгиня,  --  каждый  тащил
огромный тюк с одеялами, сумами, доспехами, походной мелочью, без  которых
в дальней дороге не выжить.
     Олег оглядывался, зло прикрикивал:
     -- Быстрее, быстрее! За лесом -- богатая весь,  купим  лошадей.  Надо
отсюда убраться как можно быстрее. Поднажмите, потом отдохнем.
     Он нес самый большой  тюк,  второй  по  величине  нес  Асмунд.  Рудый
старался держаться налегке, он-де высматривал дорогу, женщин надо  беречь,
то да се, но зевнул -- соступил с тропки, хотя Олег велел  идти  за  собой
след в след, провалился в гнилую топь  до  подбородка,  долго  барахтался,
забрызгался грязью, тиной, на нем висели болотные растения, от него  пахло
лягушачьей икрой.
     Рюрик осторожно вел Умилу по узкой тропке, когда Рудый с  проклятиями
выполз -- мокрый, злой, облепленный мелкими листьями. Рюрик спросил:
     -- Ты что, упал в болото?
     Рудый зло оскалил зубы:
     -- А ты мог подумать, что я там живу?
     Ругаясь  по-черному,  не  стесняясь  женщин,  он  заспешил  вслед  за
пещерником, тот был уже почти на краю болота. Разбрызгивая болотную  воду,
пугая лягушек, догнал, заявил, запыхавшись:
     -- Был бы я Родом, сотворил бы мир без болот!
     -- Если бы свинье крылья, -- ответил Олег неприязненно, -- она бы все
небо изрыла... А жабе Род не дал хвоста, чтобы траву не толочила.
     -- Это я жаба?  Ладно,  там  Асмунд  как  сытая  жаба  барахтается  в
трясине!
     -- Глубоко? -- спросил Олег, не сбавляя шага.
     -- По колено... Нет, по щиколотку.
     -- Сам вылезет, -- отмахнулся Олег.
     -- Да, но... он вниз головой!
     Олег оглянулся.  Рюрик  уже  помогал  грузному  воеводе  выползти  на
твердое.  Рудый,  естественно,  преувеличил,  хотя  Асмунду  досталось  --
тяжелый тюк за плечами вминал его не однажды лицом в топкую липкую грязь.
     Олег первым выбрался на сухое, вместе с Рудым подали руки  остальным.
Впереди за низкорослыми  деревьями,  какие  всегда  растут  на  болотистых
почвах, виднелись добротные дома,  распаханные  огороды.  Асмунд  поспешно
развел на берегу болота костер.
     Рудый, помывшись, быстро набрал воды в котел, поручил женщинам варить
кашу. Ни та, ни  другая  умением  не  отличались.  Умила  даже  ухитрилась
перевернуть котел, сокрушенно вскрикнула:
     -- Теснота, повернуться негде!
     Рудый смолчал, лишь  обвел  вокруг  выразительным  взором,  подмигнул
Асмунду:
     --  Ты  чего  такой  кислый?  Мой  кошелек  нашел?..  Кстати,  одолжи
полтинник.
     --  С  удовольствием,  --  буркнул  Асмунд,   который   явно   жаждал
отвязаться, отдохнуть.
     -- А сколько дашь без удовольствия?
     Олег сказал Рудому мягко:
     -- Зачем ты дразнишь простодушного Асмунда?
     -- Надо же чем-то  заняться!  Дорога  такая  знакомая,  что  смотреть
противно.
     Олег  смолчал,  лишь  осуждающе   покачал   головой.   Рюрик   сказал
наставительно, как подобает князю по отношению к своему воеводе:
     -- Женить тебя надо, Рудый. Женатые живут дольше.
     -- Это тебе с горя кажется, -- возразил Рудый. -- А мне  с  женщинами
везет сказочно.
     -- Но ты ж не женат?
     -- Это и есть везение! Ведь главное в жизни  --  найти  единственную,
настоящую женщину... и вовремя от нее умчаться.
     Рюрик плюнул, пошел к костру, где на треножнике кипела каша в  котле.
Умила повернула к нему сияющее лицо, ее прекрасные глаза ласково  смотрели
на мужа:
     -- Милый, опять мы в лесу, как когда-то давно... Мы и наша  любовь...
Есть на свете вообще что-либо кроме нашей любви?
     -- Нет, -- заверил Рюрик горячо, -- конечно же, нет, дорогая. А  обед
готов?
     Умила оскорбленно выпрямилась, поболтала ложкой на  длинной  ручке  в
жидкой каше:
     -- Еще не разварилась. Игорек почему-то не  спит.  Наверное,  лягушек
боится. Может, спеть ему что-нибудь?
     -- Ну, зачем так сразу... Надо сперва по-хорошему.
     Он взял ребенка на колени, сделал ему козу, покачал на руках,  и  тот
заснул, улыбаясь во весь рот. Гульча сняла с огня котел,  и  все  поспешно
вытащили ложки.
     В ближайшей за болотом веси купили лошадей. Олег платил щедро, выбрал
коней самых быстрых, выносливых. Асмунд ворчал, он был казначеем у Рюрика.
Рудый подлил масла в огонь, обронив ехидное о пренебрежении  пещерников  к
мирским мелочам жизни. Они-де живут как птахи небесные, что не  пашут,  не
жнут, не пекут.
     -- Эти птахи ходят по дорогам да кизяки клюют, --  взорвался  Асмунд.
-- Святой отец, знай меру! Золотые монеты не растут на кустах. Может быть,
тебе в пещеру золотишко носят дикие звери, но я не знаю,  с  каких  кустов
рвут. Да и отыщут нас быстро: три динария  за  коня!  Все  запомнят  таких
сумасшедших.
     -- Никто не запомнит, --  ответил  Олег  коротко.  --  Все  побережье
хоронит убитых, мужчины  грабят  драккар.  А  похвастаться  победами?  Это
займет их надолго.
     Гульча не выдержала, накинулась на Асмунда:
     -- Ты чего чужие монеты считаешь?.. Это ж я захватила их с  драккара!
Пока вы ныли, боялись ножки промочить, я  сгребла  золота,  сколько  могла
унести!
     Рудый присвистнул:
     -- Вот почему я всю дорогу плыл, как  гордый  лебедь  --  задницей  в
ледяной воде!..

     Переночевали в лесу, а хмурым рассветом выехали на дорогу. Утро  было
чистое, прохладное, в синем небе застыли грязновато-белые облака,  похожие
на стадо неопрятных овец. Лес был редкий, хотя поляны  тянулись  огромные,
похожие  на  засеянные  цветами  поля.  Лето  подошло  к  концу,  и  цветы
распустились без остатка. И кусты сочных ягод, и крупные  яркие  цветы  --
дикие, где нога  человека  не  ступала  годами,  напомнили  Олегу  империю
киммеров, Зебо -- дочь кагана.
     Он  вздохнул,  Гульча  тут  же  бросила  настороженный  взгляд.  Олег
притворился, что глубоко вдыхает запахи лесных цветов.
     Теперь все, кроме Умилы и  маленького  Игоря,  были  вооружены,  даже
Гульча не снимала с пояса узкий кинжал.  Впереди  ехал  Олег  --  в  сером
плаще, капюшон лежал  на  плечах,  ветерок  шевелил  красные  волосы.  Его
душегрейка была из волчьей шкуры,  а  штаны  и  сапоги  из  прочной  кожи.
Странно, его огромный двуручный меч остался на запасной лошади, как и  лук
со стрелами. Гульча дергалась, ревновала к этим надутым петухам:  Асмунду,
Рудому -- оба обвешались оружием, в доспехах, а пещерник  даже  швыряльные
ножи припрятал -- одет, как нищий странник, все щупает обереги да  вперяет
глаза в небо, губы шевелятся, шепча  языческие  заклинания.  С  появлением
русичей он сложил на них всю заботу о защите  и  охране,  сам  устранился,
словно ушел в невидимую пещеру.
     Следом за пещерником ехал Рюрик -- мрачный, суровый. Харалужный  шлем
хищно сверкает,  сквозь  прорезь  блестят  серые  глаза.  Сзади  со  шлема
опускается сетка из мелких колец, кольчуга -- из колец  покрупнее,  поверх
кольчуги блестят булатные  пластины.  Он  облачился  в  кожу,  на  сапогах
позвякивают  серебряные  шпоры.  Справа  на  поясе  длинный  меч,  рукоять
отделана серебром и золотом. Щит отливает красной медью,  посредине  гордо
реет белый сокол с распростертыми крыльями -- древний символ Рода, который
еще Таргитай вынес из Лесу.
     За Рюриком вплотную держится Умила с ребенком  впереди  себя.  Гульча
ехала рядом с княгиней -- так велел пещерник, и она смотрела ему  в  спину
сердито-умоляюще, прося мысленно взять к себе ближе.
     Асмунд и Рудый замыкали отряд. Асмунд ехал  огромный  и  неподвижный,
как башня, в седельной петле торчал его исполинский боевой  топор.  Солнце
сверкало на остром, как бритва, лезвии, толстая рукоять была  отполирована
его шершавыми ладонями до блеска. Асмунд был  в  полном  панцире,  который
надел поверх кольчуги, подражая князю, опустил забрало, его выпуклые глаза
злобно смотрели сквозь узкую прорезь маски шлема.
     Рудый шлем сдвинул на затылок, доспехи оставил на запасной лошади,  а
рубаху расстегнул до пояса. Перехватив неодобрительный взгляд Асмунда,  он
запустил пятерню за пазуху, с наслаждением поскреб грудь, сладко застонал,
томно  прикрыв  глаза.  Рука  Асмунда  непроизвольно   поднялась,   пальцы
наткнулись на выпуклые пластины панциря.  Он  ругнулся  и  не  смотрел  на
Рудого. Тот шумно  чесался,  Асмунд  долго  терпел,  наконец  послал  коня
вперед.
     На  поясе  Рудого  висели  короткие  ножи  с  утяжеленными  лезвиями,
баклажка и калиточка. Штаны у него были из искусно выделанной  кожи,  даже
сапоги отличались тонкой работой. На поясе висел кривой хазарский меч -- с
расширенным к концу лезвием, на голубом булате при ярком свете можно  было
различить затейливые  древние  знаки.  Меч  висел  в  подогнанных  ножнах,
скромно  украшенных,  лишь  выглядывала  рифленая  рукоять.  Олегу  только
однажды достаточно  было  взглянуть  на  нее,  чтобы  увидеть,  как  умело
сбалансирована и что за синеватые искорки на лезвии: саблю, так на Востоке
называли хазарский меч, согни в кольцо -- не сломится,  отточенное  лезвие
рассечет  подушку,  поставленную  стоймя,  а  брошенный  на  лезвие  волос
распадется на две половинки...
     К полудню Олег заметил возделанные поля, чуть  позже  --  приземистые
хатки.  Оставив  отряд  в  лесу,  он  зашел  в  весь  с  Гульчей,  отыскал
зажиточного хозяина, купил двух быстрых коней.
     -- Если будут расспрашивать о нас,  --  объяснил  он  Гульче,  --  то
узнают лишь, что мужик с чернявым ребенком купил двух коней.  Двое,  а  не
шестеро.
     -- Тебя и без оберегов признают за пещерника, -- возразила Гульча. --
Что-то в тебе есть от волхва... А меня уж точно не признают за ребенка!
     -- Не признают, -- согласился Олег. -- В  этом  плаще  ты  похожа  на
снопик!
     Когда  вернулись,  Асмунд  нахмурился,  явно   боролся   с   желанием
пересчитать оставшиеся монеты в калитке князя. Рудый поинтересовался:
     -- Зачем в селение входили с востока, а вышли с запада?
     -- Сам подумай.
     На привале Олег отрешенно теребил обереги, кончиками пальцев  касался
вырезанных фигурок, прислушивался к голосу души, которая все видит  и  все
знает. Рюрик ловко рубил  толстые  хворостины,  бросал  в  кучу  --  будет
хороший костер, а Рудый и Асмунд распаковывали суму с едой. Внезапно Рудый
беспокойно оглянулся на Олега, сказал вполголоса Асмунду:
     -- Слушай, мы не подумали о святом пещернике... Он не будет есть нашу
еду!
     -- А что ему надо?
     -- Пещерники кормятся медом и акридами. Это такие крупные кобылки, на
юге их зовут кониками, на западе -- грасхопами...
     -- Кузнечики, что ли? -- удивился Асмунд. Он оглянулся на  Олега.  --
Не хотел бы я быть пещерником... Это ж  сколько  надо  сожрать,  чтобы  не
околеть! А он не такой уж тощий.
     -- Надо наловить ему кузнечиков, -- предложил Рудый. Глаза его  хитро
блестели. Он с сомнением оглядел грузного Асмунда, вздохнул. -- Ты иди  от
поляны направо, а я налево. Мешок возьми! Сам говорил, что их надо много.
     Асмунд с  несчастным  видом  смотрел  на  мешок,  на  зеленую  траву.
Кузнечики кое-где прыгали, но мелкие -- с ноготь, не крупнее. Да и прыгали
шустро.
     Рудый подумал, сказал сожалеюще:
     -- Нет, лучше лови улиток. Кузнечики не по тебе. А улитку,  если  она
зазевается, схватить сумеешь. Подкрадывайся к  ней,  подкрадывайся,  потом
ха-а-ап! Обеими руками. И держи крепче, а то вырвется.
     -- Улитка? -- спросил Асмунд непонимающе.
     -- Или убежит, если не сумеешь схватить сразу.
     -- Улитка? -- переспросил Асмунд удивленно. -- Она же еле ползает!
     -- А ты? -- удивился Рудый.
     Асмунд выронил мешок, его кулаки начали сжиматься. Глаза сузились, он
начал медленно багроветь, задышал чаще.  Умила,  уложив  ребенка,  сказала
Рудому неодобрительно:
     -- Когда-нибудь он свернет тебе шею. И будет прав.
     -- Ну, до этого еще далеко, -- ответил  Рудый  бодро.  --  Он  же  из
племени дубичей, а они в драку сразу не  бросаются.  Сперва  разогреваются
руганью,  угрозами,  рвут  на  себе  рубахи,   выкатывают   глаза,   орут,
стервенеют...
     Асмунд, о котором Рудый говорил как об отсутствующем,  задышал  чаще,
рванул на груди рубаху, сказал свирепым голосом:
     -- Пусть на мне Ящер воду возит  всю  оставшуюся  жизнь,  если  я  не
раздеру тебя, как жабу, на две половинки...
     -- Видите, княгиня? -- указал Рудый. -- До захода солнца он приступит
к рукоприкладству.
     -- Но что от тебя останется тогда? -- полюбопытствовала Умила.
     -- Ну, -- протянул Рудый, -- разве можно так далеко  заглядывать?  До
полночи целая вечность. Я думаю, даже вещий пещерник так далеко  не  видит
будущее. Жизнь полна неожиданностей.
     Он деловито выкладывал на траву ломти  мяса,  завернутого  в  широкие
листья, рыбу, пышный каравай хлеба,  куски  запеченного  лебедя.  Просиял,
стукнул ладонью по лбу:
     -- Вот  первая  неожиданность!  Пещерник  ведь  трапезовал  у  князя.
Полкабана умял, как сейчас помню, даже хмельным медом не брезговал! Понял,
Асмунд? Кузнечиков ловить не надо. Пусть цвиринчат. И улиток не надо.
     Асмунд оборвал ругань, глядя  на  Рудого  вопросительно.  Тот  искоса
подмигнул Умиле, его улыбка была  хитрой.  Умила  отвернулась,  было  жаль
честного доверчивого Асмунда.
     Поужинав, усталая Умила сразу заснула.  Олег  сидел  спиной  к  огню,
всматриваясь в темноту. Асмунд  шаркал  камнем  по  лезвию  меча,  любовно
трогая ногтем. Рюрик дремал, обняв одной рукой  Умилу.  Рудый  подкладывал
прутики в огонь, рассказывал вдохновенно:
     -- Зря ты, Асмунд, не веришь  в  чудеса...  Когда  я  был  маленьким,
помню, однажды  к  нам  пришел  святой  пещерник...  Осмотрелся  печально,
говорит:  "Вечером  хата  сгорит..."  Мои  родители  испугались,  в   ноги
кинулись, умоляют: "Святой пещерник, возьмите  в  хате  все,  что  хотите,
заберите и корову, только спасите хату, зима подходит". Пещерник  подумал,
ответил: "Постараюсь помочь". И что же вы думаете, случилось чудо --  хата
не загорелась!
     Рюрик едва сдерживал улыбку: Рудый рассказывал  с  абсолютно  строгим
лицом, в нужных местах глаза его удивленно расширялись, брови взлетали,  а
челюсть  отвисала  по  шестую  застежку.   Асмунд   кашлянул,   сказал   с
неловкостью:
     -- Конечно, это чудо... Но я не говорил, что чудес нету вовсе, просто
самому видеть не приходилось. А вообще-то интересно было  бы  заглянуть  в
грядущее...
     -- И увидеть себя в срубе? -- ахнул Рудый. -- Опомнись!
     -- Ну... Почему обязательно в срубе?.. А ты разве не хотел бы увидеть
свое грядущее?
     -- Я не такой дурак, -- ответил Рудый искренне. -- Я только  надеюсь,
но видеть не хочу!

     Утром Олег разбудил всех, когда небо едва посветлело. Озябшие путники
наскоро перекусили, теснясь  у  костра.  Асмунд  оседлал  коней,  спеша  и
толкаясь, выехали на дорогу.
     Олег ехал впереди, настороженно вслушивался  и  всматривался.  Гульча
держалась рядом, косилась на пещерника. Ей казалось,  что  она  чувствует,
как его мысль ощупывает лежащие  далеко  впереди  заросли,  заглядывает  в
овраги. Иногда что-то темное, как его дыхание, проникало в ее душу, и  она
бросала на него испытующий взгляд. Пещерник смотрел вперед, лицо его  было
непроницаемое.
     Асмунд ехал рядом с Умилой. Рудый, напротив, часто плелся  в  хвосте,
слезал,  прикладывал  ухо  к  земле.  Нос  его  дергался,   ноздри   жадно
раздувались, словно чуяли запах пива или хмельного меда.
     -- Все время что-то чудится, слышится, -- пожаловался он Асмунду.  --
Какой я пугливый, правда? С чего бы?
     -- Лучше переосторожничать, -- успокоил  его  Асмунд.  --  Что-нибудь
слышал?
     -- Червяк грыз корни, -- ответил Рудый. -- Но разговаривать с набитым
ртом отказался. Сказано, червяк! Да  и  вообще  с  ними  говорить  трудно,
тугодумные слишком...
     -- Рудый, -- сказал Асмунд предостерегающе. -- Заткнись.
     -- Княгиня, -- сказал Рудый обиженно,  --  он  сам  спросил  меня!  А
теперь лается.
     Умила повела на него синими очами, покачала головой:
     -- Ой, Рудый... Я не знаю худшего человека, чем ты.
     Рудый довольно заулыбался:
     -- Я знаю. Потому и держусь к вам с князем поближе.  Вон  Асмунд  уже
раздувается, вот-вот брызнет семенами... Лучше  догоню  святого  человека,
поговорим о богоугодных делах.
     Они проехали через долину, где трава была коням  по  колено,  лишь  к
полудню достигли снова леса -- редкого, с низкими перекрученными  ветвями.
На опушке  спугнули  стадо  свиней,  те  долго  не  обращали  внимания  на
всадников, наконец неохотно сдвинулись с дороги. Рыла с треском вспахивали
землю, обрывая корни деревьев, на зубах звучно лопались блестящие  желуди.
Асмунд не выдержал, сорвал с крюка на седле лук, прицелился.
     Оглушительный визг пропорол воздух, стадо в едином порыве сорвалось с
места, отбежало на две-три сотни шагов, и снова на крепких зубах затрещали
опавшие желуди. Асмунд подобрал окровавленного поросенка, стрела  пронзила
его навылет, оскалил зубы:
     -- Пора попробовать свежатинки!.. Молоденький, нежный.
     -- Какие  бывают  обжоры,  --  заметил  Рудый.  --  Жил  себе  бедный
поросенок, жил... О высоком мыслил.
     Они въехали под широкие ветки, дорога потянулась широкая,  наезженная
колея в два ряда, по краям  две  хорошо  утоптанные  тропинки.  Олег  ехал
впереди, погруженный в свои думы. Рудый несколько раз пристраивался рядом,
рассказывал что-то, Олег  не  вслушивался.  Рудый  в  конце  концов  решил
обидеться, начал подбирать поводья, как вдруг пещерник протянул руку:
     -- Дай-ка мне твой лук.
     -- Лук? -- переспросил Рудый -- Для чего?
     -- Делать нечего, попробую научиться стрелять.
     -- А я буду бегать за стрелами? -- возразил Рудый. -- В  лесу  их  не
отыщешь!
     Он замолчал, но взгляд его говорил ясно, что он думает о  стрелке,  у
которого на шее болтаются обереги волхва. Внезапно лицо его  просияло,  он
галопом пустил коня обратно, вскоре вернулся с огромным луком  и  колчаном
стрел.
     -- Асмунд уступил, -- сообщил он доверительно.  --  Правда,  я  забыл
упомянуть, зачем и кому.
     Умила смотрела на пещерника с интересом, вздохнула мечтательно:
     -- Все лучшие дни моей жизни связаны с охотой...
     -- Неужели? -- удивился Рудый. -- Вот уже не  подумал  бы,  что  наша
княгиня обожает эту кровавую забаву!
     -- При чем тут я? -- удивилась Умила. -- Это Рюрик вечно пропадает на
охоте!
     Они некоторое время ехали молча, наконец  озадаченная  Гульча  решила
поинтересоваться у княгини:
     -- Ты любишь Рюрика?
     -- Конечно, -- ответила Умила убежденно. -- Я вообще люблю мужчин!
     Они приотстали, начали разговаривать  вполголоса,  бросая  на  мужчин
хитрые взгляды.
     У мужчин тоже были свои разговоры. Асмунд вздохнул:
     -- Только после свадьбы понимаешь, что такое настоящая жизнь!
     -- Верно, -- поддакнул Рудый. -- Только тогда уже поздно.
     Они въехали в темный угрюмый лес. Асмунд придержал коня, поехал рядом
с княгиней, держа ладонь на рукояти топора. Рюрик пересадил Игоря к Умиле,
сам поехал с другой стороны, его рука  далеко  не  уходила  от  меча.  Все
настороженно всматривались в угрюмые деревья, что стеной теснились по  обе
стороны, нависали крючковатыми ветвями.
     Олег, приняв лук и наложив стрелу,  так  и  поехал  --  застывший,  с
непроницаемым лицом, а Рудый извертелся в седле, наконец ткнул пальцем:
     -- Вон сидит ворона... Противная птица! Хоть и мудрая.
     -- Чем же?
     -- Ну, мертвую и живую воду знает... Говорить может, если  возжелает.
Тыщу лет живет, если не брешут.
     Олег даже не притронулся к тетиве. Лук  лежал  поперек  седла.  Рудый
снова поерзал, сказал нетерпеливо:
     -- Ну хотя бы вон в тот  дуб!  Толстый,  можно  с  закрытыми  глазами
поцелить.
     -- Этот? -- спросил Олег.
     -- Чересчур тонкий. Вон тот!
     -- Погоди, -- ответил Олег изменившимся голосом. -- Я лучше попаду  в
дальнюю березу...
     Дорога  постепенно  сужалась.  Деревья  по   краям   росли   толстые,
приземистые, с мощными раскидистыми ветвями. Олег проехал несколько шагов,
внезапно вскинул лук. Рудый увидел лишь  смазанное  движение  --  с  такой
скоростью пещерник натянул тетиву и пустил стрелу. Тетива сухо щелкнула по
пальцам, но пещерник, как успел заметить Рудый, даже не поморщился.
     -- В белый свет, --  сказал  Рудый  досадливо.  --  Береза  в  другой
стороне, пещерник!
     Олег виновато улыбнулся:
     -- Да, не умею...
     Стрела исчезла в зеленой листве дерева, что стояло  в  трех  десятках
шагов. Зашелестело, послышался треск, листья зашуршали, ветки  затряслись,
что-то валилось...
     Нижний сук согнулся, на него упало тяжелое тело, погнулся, и на землю
грохнулся человек. Рудый пришпорил коня, в мгновение ока оказался над  ним
с занесенной саблей. Упавший лежал лицом вниз, не двигался. Рудый спрыгнул
с коня, перевернул пинком, все еще держа саблю наготове.
     Затем он выпрямился, голос его был потрясенный:
     -- Святой пещерник... ну и пташку ты сшиб!
     Олег помахал ему рукой:
     -- Оставь, останавливаться рано.
     Из-за поворота показались Асмунд и  Рюрик,  Умила  ехала  на  полшага
впереди. Асмунд с удивлением посмотрел на пещерника,  который  нетерпеливо
махал рукой Рудому, не желая останавливаться, потом его глаза расширились,
он пустил коня в чащу, выхватил меч.
     Рюрик велел Умиле держаться за его спиной, спросил Олега:
     -- Что случилось?
     -- Выстрелил в птичку, -- объяснил Олег, -- но пальцы соскользнули...
Я никогда не был хорош с луком.
     Рюрик посмотрел пристально, повернулся к воинам:
     -- Что там?
     Асмунд крикнул в чаще:
     -- Эта птичка уже не споет.
     Рудый торопливо шарил по  всем  карманам  убитого,  перевернул,  снял
толстый пояс, критически осмотрел спину. Когда он выехал снова на  дорогу,
сказал Олегу:
     -- Повезло, святой пещерник, что не  промахнулся.  Иначе  за  стрелой
пришлось бы бежать далеко-далеко... Не мне,  правда,  ведь  лук  и  стрелы
одолжил Асмунд.
     Асмунд недовольно хрюкнул, поспешно взял лук и колчан из  рук  Олега.
Умила с еще белым от страха лицом спросила тревожно:
     -- Кто это был?
     -- Разбойничек,  --  ответил  Рудый  небрежно.  --  Только  собирался
запеть, как наш святой пещерник, так я полагаю, увидел шевеление  листьев.
Решил, что удивит нас добычей...
     -- Удивил, -- сказал Рюрик, глядя на Олега пристально. -- Но добытчик
сам стал добычей. Не так ли, Рудый?
     -- Стоит ли об этом упоминать, -- ответил  Рудый  еще  небрежнее.  --
Обереги на шее, грязная утиралка и калиточка.
     -- Калиточка или калитка?
     Рудый вытащил мешочек, который явно оттягивал ему руку. Рюрик взвесил
на ладони, присвистнул озадаченно:
     -- Это целая калита!
     Асмунд, злой и настороженный, сказал тяжелым голосом:
     -- Деньги получил вперед! Значит, раньше промаха не знал. Прежде  ему
всегда удавалось!
     Их взгляды вперились в спину пещерника. Тот ехал, явно погрузившись в
благочестивые размышления. Рюрик сказал негромко:
     -- Нельзя было допросить?
     -- Как? -- воскликнул Рудый. -- Стрела просадила его насквозь!  Прямо
в сердце. Спереди торчало оперение,  сзади  --  наконечник.  А  он  был  в
кольчуге!
     -- В кольчуге? -- протянул Асмунд озадаченно. -- Под рубахой?
     -- Я сам не поверил. При удаче могу пробить каленой стрелой  доспехи,
даже булатный панцирь, но пока что не встречал умельца, который бы  просек
кольчугу из булатных колец!
     Асмунд в задумчивости мерил взглядом широкие плечи пещерника. Хрупкая
Гульча казалась рядом с ним ребенком.
     -- Опытный воин к  старости,  --  сказал  он  медленно,  --  начинает
видеть,  где  враг  может  устроить  западню,   где   поставить   ловушки,
приготовить засаду... Чем больше опыта, тем точнее все понимаешь. Но чтобы
почуять не только место, но даже дерево...
     -- Ветку, -- поправил Рудый. -- Даже точное место на ветке!
     Олег слушал их приглушенный разговор,  подумал,  что  Асмунд  не  так
прост,  как  выглядит.  В  самом  деле,  за  первые  десять-двадцать   лет
странствий научился понимать, в каких местах может ждать засада, а  дальше
все дело житейского опыта, которого у Асмунда и Рудого нет!
     Дорога петляла среди песчаных дюн, старых  рассыпающихся  скал.  Леса
встречались чахлые, жидкие, а села попадались одно другого беднее.
     Еще три дня ехали  через  каменистые  обширные  поля.  Трава  торчала
жесткими кустиками, кони худели, приставали. На трех запасных везли  мешки
с овсом и пшеницей, кормили  на  коротких  стоянках,  подвязывая  торбы  к
мордам.
     Наконец их встретили и потянулись по  обе  стороны  дороги  настоящие
леса -- мрачные, сплошь из  темных  мохнатых  сосен,  земля  на  ладонь  в
глубину укрыта жесткими сухими иглами. Травы и кустов нет -- вдаль  уходят
только ровные колонны деревьев. Даже ветвей не видать -- убежали на  самые
макушки, поближе к солнцу, небу.
     Дорога вытянулась прямая, сухая.  День  был  холодный,  резкий  ветер
продувал лес насквозь. Жестяно шелестело в листьях, остатки  тепла  быстро
улетучивались из одежды. Дважды пришлось перейти вброд маленькую речку, на
том берегу начали встречаться белокорые березки, приземистые дубы.
     Еще через день дорога запетляла, словно  заблудилась.  Равнина  пошла
складками: то круто опускалась, то карабкалась наверх. Лес тоже изменился,
деревья  пошли  вперемешку.  Между  ними  сплошь  росли  густые  орешники,
терновники,  кусты  голубики,  черника.  Дорожка  сузилась,  отряд   снова
поневоле растянулся.  Олег  ехал  впереди,  настороженно  прислушиваясь  и
всматриваясь в любое шевеление листика. За ним держалась Гульча,  отвоевав
наконец право быть рядом, затем Рюрик с  Умилой,  Асмунд,  последним  ехал
Рудый.

     Ночи с  каждым  днем  становились  холоднее.  Дважды  путешественники
просыпались, покрытые инеем.  Асмунд  и  Рудый  теперь  разводили  по  два
больших костра, спать ложились между огней.
     Часто тянулись заросшие лесом холмы. Высокие, угрюмые,  с  одной  или
двумя обрывистыми стенами, словно гигантский меч  отсек  им  края.  Дважды
Олег замечал леших, те прятались среди ветвей,  провожали  людей  угрюмыми
взглядами. Олег помалкивал два дня,  на  третий  подозвал  Рудого,  сказал
неохотно:
     -- С лешими что-то происходит. Понаблюдай. Могут напасть ночью,  хотя
это маловероятно.
     -- Лешие? -- ахнул Рудый. -- Я их не видел!
     -- Еще бы, они в кости не  играют.  Будь  начеку.  Если  нападут,  то
погибнем все. Они разбирать не станут, кто из нас человек вольный,  а  кто
-- шпион Семи Тайных.
     Рудый бросил на него острый взгляд, спросил после паузы:
     -- Рюрик и Асмунд знают?
     -- Они люди занятые, а тебе делать нечего!
     Рудый победно ухмыльнулся, поправил саблю,  чтобы  рукоять  была  под
ладонью, поехал  замыкающим,  всматривался  в  заросли,  буреломы,  кручи.
Сперва не замечал,  но  предупрежденный  --  чем  он  хуже  пещерника?  --
всматривался до боли в глазах. Наконец чуть не шарахнул себя по  голове  с
досады: странные немигающие  глаза  наблюдали  за  ним  почти  из  каждого
укрытия. Серые  тела  сливались  с  корой  деревьев,  но  глаза  светились
желто-зеленым как гнилушки.  Рудый  ежился,  уже  чувствуя  на  шее  сухие
пальцы, при каждом движении натыкался на холодный взгляд.
     Хворост он отправился собирать с  великой  неохотой.  Выскочил  из-за
деревьев встрепанный, с круглыми от страха глазами.  Возбужденно  объяснил
Гульче:
     -- Только нагнулся к сухим веткам, гляжу -- громадная гадюка!..
     -- Ну-ну, -- поощрила она, видя, что он замолчал.
     -- Да ничего, в том все  и  дело.  Присмотрелся,  а  то  обыкновенная
палка. Сухая, как раз что нужно для костра.
     -- Так чего руки трясутся? -- удивилась она.
     -- А то, что палка, которую схватил, чтобы трахнуть гадюку, оказалась
гадюкой в три раза крупнее!
     Гульча не ответила, даже не посочувствовала, она расседлывала  коней,
помогая мужчинам, и  Рудый  пристыженно  отправился  в  заросли.  Хворосту
натащил вдоволь, напоследок принес птичье гнездо, возбужденно предложил:
     -- Асмунд, свари эти три яйца! Смотри, какие крупные. Яйца мне,  юшка
тебе.
     Асмунд тяжело подумал, в недоумении двинул плечами:
     -- Ну что за юшка из трех яиц?
     Рудый тоже подумал, вынужденно согласился:
     -- Ты прав. Принесу еще пару, я там другое гнездо заметил.
     Асмунд вытаращил глаза, медленно переваривая и  осмысливая,  а  Рудый
уже вытаскивал  из  кармана  созревшие  орехи  --  коричневые,  блестящие,
крупные:
     -- Княже, угости княгиню. У нее зубы хорошие?
     -- Не знаю, -- буркнул Рюрик. -- До сих пор она только царапалась.
     -- Асмунд, -- сказал Рудый жизнерадостно, -- у тебя разинутый рот!
     -- Знаю, -- буркнул Асмунд сердито, -- я сам его разинул!
     -- Так закрой, я уже все сказал.
     Когда располагались на  ночь,  Рудый  с  воплем  подпрыгнул,  забегал
вокруг костра, шаркая изо всех сил ногой. На него  не  обращали  внимания,
подозревая каверзу, но русич был зол, тер подошвой по земле, по траве.
     -- Что с тобой? -- спросил Олег наконец.
     -- На жабу наступил! Я и так жаб  не  люблю,  просто  боюсь,  а  она,
зараза, еще и лопнула прямо под сапогом! Неделю буду вытирать подошву,  не
ототру... Я их не выношу, у меня дрожь начинается! И руки трясутся,  будто
кур крал. А какие куры в лесу?
     Он брезгливо пошаркал подошвой.  Олег  покосился  на  темные  провалы
между деревьями, сказал негромко:
     -- Лешие коней не тронут, но  вокруг  нашей  поляны  их  стало  втрое
больше. К тому же подходят  новые.  Странно  это...  Предупреди  Рюрика  и
Асмунда.
     -- Нападут ночью?
     -- Не знаю, но лучше, если на страже побудут двое.
     Он опустился у костра рядом с Гульчей, а Рудый отвел в сторону  князя
и воеводу, что-то объяснил, тыча пальцами в чащу. Он делал страшные глаза,
приседал. Асмунд начал оглядываться по сторонам, а Рюрик  выхватил  меч  и
загородил Умилу. Гульча спросила подозрительно:
     -- Опять врет?
     -- Преувеличивает, -- мягко поправил Олег. -- Почему ты такая грубая?
А с виду женственная, милая.
     -- Я? -- оскорбилась Гульча.
     -- Нас окружили лешие. Вот-вот набросятся.
     Гульча поперхнулась похлебкой, глаза ее стали круглые, как у филина:
     -- Лешие?.. Где?
     Олег ткнул пальцем  себе  через  плечо,  продолжая  работать  ложкой.
Гульча всматривалась, чашка  в  онемевших  пальцах  медленно  наклонилась,
горячая похлебка тоненькой струйкой полилась ей на ноги. Она взвизгнула  в
диком ужасе.
     Рудый мгновенно развернулся, сабля блеснула в его руке:
     -- Они?
     -- Она, -- кивнул Олег.
     -- А-а... Лешие еще хуже? Как там сказано в святых книгах?
     Однако глазами и всей хитрой рожей выказал громадное сомнение, за что
Гульча возненавидела его во сто крат сильнее. Рюрик лечь отказался, они  с
верным Асмундом остались сторожить. Рудый, отделавшись от  ночной  стражи,
заснуть все равно не смог -- поднялся, сел  и  начал  водить  камешком  по
лезвию над самым ухом Гульчи. Она зябко поежилась во сне, ближе  прижалась
к Олегу. Олег не спал, спать каждый день -- непростительная роскошь. Умила
заснула, притискивая Игоря, на ее осунувшемся лице блестели мокрые дорожки
слез.
     Внезапно пещерник поднялся, взял в руки горящую ветку. Голос его  был
невеселым:
     -- Сейчас бросятся.
     Рудый  вскочил,  выставил  перед  собой   саблю.   Рюрик   и   Асмунд
заколебались --  пещерник  не  орал,  не  суетился.  Из  тьмы  выдвинулись
огромные сосновые шишки, размером с человека. Ноги были короткие, покрытые
серыми чешуйками, руки -- толстые, с острыми когтями. Лиц  не  разглядеть,
только недобро сверкают желто-зеленые глаза.
     Рюрик отпрыгнул от ближайшего лешего, попытался выдернуть меч,  но  в
растерянности не сумел -- перед глазами блеснуло, в лицо брызнули чешуйки,
похожие на ореховую скорлупу; Рудый спасал князя, но тут же сам  закричал,
перекосившись, упал под чешуйчатым зверьем.
     Рюрик выхватил меч, поспешно ударил крест-накрест. Леший  пошатнулся,
на  нем  в  багровом  свете  костра  особенно  глубокими  показались   две
вырубленные борозды. Он двинулся прямо на  князя,  растопырив  руки-ветки.
Рюрик присел, уклонившись от когтистой лапы,  с  силой  рубанул  мечом  по
ногам-корням. Хрустнуло, леший качнулся, пытался схватить длинными руками,
упал набок. За его спиной поднялся взъерошенный Рудый, которого леший вмял
было в грязь двумя сильными ударами, ссек крючковатые руки.
     Рюрик и Асмунд, закусив губы, отчаянно рубили, стоя спиной  к  спине.
Олег ухватил горящую ветку и, заслонив женщин с ребенком,  отмахивался  от
троих леших. Гульча изловчилась, из-под его  руки  цапнула  другую  ветку,
сунула концом в огонь.
     На Рюрика кинулся огромный чешуйчатый  зверь.  Пламя  костра  слепило
князя, он отпрыгнул, прижался спиной к толстому дереву. Леший зашипел, как
большой змей, качнулся вперед. Рюрик быстро ткнул мечом в  горящие  глаза.
Леший отшатнулся, его руки-сучья с шелестом ухватились за лицо.
     Асмунд и Рудый рубили, как дровосеки. Асмунд громко ахал, вскрикивал,
топор взлетал и падал, как колун, слышался сухой треск. Рудый дрался  так,
словно старался перещеголять дятла, выдалбливающего короедов из дерева, --
прыгал из стороны в сторону, тыкал острием сабли в желто-зеленые огоньки.
     Лешие  появлялись  из  тьмы  внезапно.  Рюрик  оступился,   на   него
навалились тяжелые,  как  бревна,  тела,  толстые  когти  начали  отдирать
булатные пластины. Огромная лапа ударила  по  голове,  скрежетнул  металл.
Рюрик кое-как вырвался  из  чудовищных  лап,  его  великолепный  шлем  уже
смялся, как лист лопуха, сверкающий меч князя со всего  размаха  обрушился
на голову лешего. Сухо хрустнуло, меч  засел  на  глубине  в  две  ладони.
Чудовищные глаза медленно погасли. Рюрик пытался выдернуть оружие, но  меч
застрял, как в сучковатом чурбане.
     -- Огнем их! -- послышался отчаянный вопль Гульчи. -- Огнем!..
     Она размахивала горящей веткой перед  огромным  лешим,  тот  пятился,
пытался отвернуться. Искры сыпались на сухие чешуйки, между ними появились
крохотные дымки. Наконец леший  упал  на  спину,  кусты  затрещали,  и  он
укатился в темноту.
     Рудый  выхватил,  обжигаясь,  пылающую  ветку,  шарахнул   ближайшего
лешего. Ветка с треском переломилась, рассыпая искры, но  леший  в  страхе
отпрянул, отодвинулся за границу света. Рудый  цапнул  сразу  два  горящих
сука, пошел теснить, вычерчивая в дымном воздухе зигзаги. Асмунд  и  Рюрик
тоже зажгли ветки,  поперли  на  леших.  Умила  прижимала  Игоря,  пугливо
опускала голову. По обе стороны княгини стояли Олег и Гульча, закрывая  ее
своими телами.
     В темноте затрещало, что-то хлюпнуло, и последние  лешие  исчезли.  В
наступившей тишине был слышен только тихий плач Умилы да  тяжелое  дыхание
мужчин. Рюрик обнял жену, сказал виновато:
     -- Ненадежный я муж... Всякий раз в беде возле тебя оказывается  Олег
или этот... эта послушница, но не я, кто клялся защищать тебя везде  и  во
всем!
     Умила возразила сквозь слезы:
     -- Ты встречаешь беду первым, как подобает мужчине и князю!  А  я  за
спиной задних.
     -- Как положено женщине с ребенком, -- добавил Асмунд  строго.  --  А
княгине с наследником -- в особенности!
     У костра  Рудый  вытер  пучком  травы  саблю,  хотя  крови  не  было,
поинтересовался:
     -- Что за лесной народ, святой пещерник? Я таких  не  встречал,  хотя
путешествовал много.
     -- Он это зовет путешествием, -- буркнул Асмунд с едкой иронией.
     -- Да, путешествовал, -- ответил Рудый с достоинством.  --  Набирался
знаний! Это было главным в моих передвижениях.
     Олег сидел возле огня, неотрывно смотрел на пляшущее пламя. Лицо  его
было обеспокоенным:
     -- Древний народ... Говорят, они старше богов.

     ГЛАВА 21

     Я думал, они людей не трогают, -- заметил Рюрик мрачно.
     -- Не трогают. Что-то толкнуло их напасть. Или кто-то.
     Асмунд горестно цокал языком, рассматривая лезвие топора, поворачивая
его так и эдак:
     -- Сучок на сучке... Бревно их родило?
     -- Мировое дерево, -- уточнил Олег. -- То  самое,  где  сидит  Род  в
личине белого сокола. Куда Один загнал свой меч по  самую  рукоять,  и  то
самое, по которому Таргитай  со  своими  друзьями  поднимался  в  вирий  и
опускался в подземный мир... Из желудей, что  поспевают  раз  в  сто  лет,
вылупляются эти чешуйчатые... Живут долго, тысячи лет, но вся их жизнь  --
как один день. Сегодня не помнят, что было вчера...
     Голос упал до шепота.  Глаза  неподвижно  смотрели  в  огонь,  и  все
замолчали почтительно. Лишь тело пещерника находится у костра, а глазастая
душа -- в поднебесье!
     Рюрик ходил кругами вокруг костра, держась у самой кромки света.  Меч
он цепко сжимал в руке, покачивая острым концом, косился  в  темноту.  Под
сапогами с железными подковками сухо лопались сучки -- собранный  Асмундом
хворост. Умила всякий раз вздрагивала всем телом и судорожно  прижимала  к
себе свое сокровище -- Игоря. Гульча задержалась возле  Олега,  изогнулась
гибким  телом,  словно  увядший  цветок,   опасливо   заглядывая   в   его
неподвижное, как горный хребет, лицо.
     -- Я не слышал, -- заметил Рюрик осторожно, -- чтобы лешие  нападали.
Покуролесить, сбить со следа, увести с дороги -- другое дело...
     -- Может быть, -- спросил Рудый с сомнением, -- у них тут гнездо?
     Асмунд посмотрел  укоризненно,  показал  руками  нечто  ветвистое,  с
глубокими корнями. Рудый побагровел  от  негодования,  изобразил  знаками,
чтобы не прерывали благочестивых  размышлений  пещерника,  что  у  Асмунда
самого  рога  почище  оленьих,  а  корень  и  вовсе  --   тьфу,   сам   же
толстяк-воевода темный, как три подвала, и дурной, как пять мешков лесного
дыма, хотя и здоровый, как сарай у бабки...
     Что-то показывал еще, но Гульча плохо понимала, зато Умила  почему-то
вспыхнула, будто маков цвет, отвернулась с такой поспешностью, что едва не
перекрутилась в  поясе,  закрылась  ребенком  от  брызжущего  красноречием
Рудого.
     Олег сказал медленно:
     -- Лешие не потревожат... По крайней мере в эту ночь.
     -- Тогда надо спать, -- решил Рюрик тяжело. -- Меня ноги не держат...
     Он укрыл Умилу, буквально упал  на  срубленные  ветки,  ноги  прикрыл
щитом, а под голову сунул нагрудный панцирь. Меч он положил  рядом,  нежно
погладив лезвие, поцеловал крестообразную рукоять и немедленно заснул.
     Во сне был грохот, рев. Проснулся Рюрик,  дрожа  от  страха.  Еще  не
стряхнув ночные видения, он вскочил, прикрывшись  щитом  и  держа  меч  на
уровне пояса, как подобает умелому воину. Правую ногу  чуть  выдвинул  для
упора, лишь тогда огляделся.
     Из темноты к костру  пятился  Рудый,  багровые  языки  огня  освещали
только его спину. Рудый  указывал  во  тьму  трясущимися  дланями.  Асмунд
поднялся из вороха веток, как разъяренный медведь, схватил топор,  страшно
взревел:
     -- Лешие?
     -- Хуже, -- пролепетал Рудый, -- жаба...
     Рюрик ошалело потряхивал головой, в ушах медленно затихал шум  битвы,
дико ржали кони, звенело железо. Асмунд сплюнул, налился дурной кровью:
     -- Опять жабы? Так чего же...
     -- Большая жаба, -- пролепетал Рудый. -- Прямо жабища, ропуха...
     Он поспешно обогнул костер, отгородившись  им  от  темного  страшного
леса, в ужасе вперил взор поверх  пляшущих  языков  огня  в  темную  чащу.
Пещерник приподнялся на  локте,  швырнул  в  пламя  горсть  сучков.  Рудый
опомнился, начал судорожно перебрасывать  в  огонь  всю  груду  запасенных
сучьев.
     -- Сдурел? -- спросил Асмунд зло. -- Не хватит на ночь...
     Тяжелый низкий рев заглушил его слова.
     Ветки внезапно вспыхнули ярким  пламенем,  тьму  отшвырнуло  на  край
поляны. Земля дрогнула, словно упал поваленный ветром  столетний  дуб.  Из
темноты выдвинулась огромная драконья морда:  в  распахнутой  пасти  пылал
красный зев,  вытаращенные  глаза  были  крупнее  кулаков  Асмунда.  Зверь
выглядел как холм: приземистый, с короткими толстыми лапами,  серо-зеленая
шкура пузырилась бородавками размером с человечьи головы.
     Пламя шарахнулось от мощного рева, угли  разметало  по  всей  поляне.
Рюрик загородил Умилу и сына, выставил перед собой верный Ляк. Глаза князя
выпучились, как у чудовищного зверя, что надвигался на  них,  лицо  Рюрика
было бледнее лунного света.
     Зверь присел, вжимаясь в землю. Олег ожидал, что чудовище  прыгнет  и
пропадет далеко в лесу, ломая  и  круша  деревья,  но  из  пасти  чудовища
выметнулся длинный липкий ремень, молниеносно обвил  его  ноги,  дернул  в
пасть.
     Олег в последний момент выставил руки,  уперся  в  челюсти.  За  ноги
тянуло с такой неудержимой силой, что  он  вскрикнул  от  внезапной  боли:
кости трещали, мышцы ныли от натуги. Вдруг перед глазами блеснуло  красным
светом железо. Липкий ремень ослабел, раздался страшный рев,  Олег  быстро
освободился, упал на траву. Рядом визжал и дико прыгал, размахивая саблей,
Рудый.
     Подхватив дротик, Олег сунул его в пасть  зверю,  стоймя.  Чудовищные
челюсти разом сомкнулись, ночной гость страшно взревел, взвился в  воздух,
и Олег впервые увидел, как велик зверь: голова и передние лапы поднялись к
вершинам деревьев, а задние лапы еще не оторвались от земли!
     В темноте затрещали деревья, донесся глухой  удар.  Земля  качнулась.
Русичи потрясенно смотрели вслед исчезнувшему чудищу, у каждого блестел  в
руке либо меч, либо топор, но что сделаешь  таким  оружием?  Асмунд  вытер
лоб, проговорил дрожащим голосом:
     -- Вот и сподобились увидеть настоящего смока...
     Рудый оглянулся в великом удивлении:
     -- Сплюнь! Какой смок? Обыкновенная жаба.
     -- Жаба? -- протянул Асмунд.
     Он повернулся к пещернику. Олег ответил неохотно:
     -- Конечно  же,  Рудый  ошибается...  Какая  же  обыкновенная?  Очень
крупная жаба.
     Он поднял все еще дергающийся в траве липкий ремень толщиной в руку и
длинный, как пояс Асмунда. Конец языка раздваивался, но не как у  змеи  --
там была петля и подобие сумки.
     Рудый вытер саблю, со стуком бросил в ножны:
     -- Конечно, жаба, разве не  видно?  Смока  я  бы  с  одного  удара!..
Щелчком. Горынычей, помню, в молодости десятками... Драконов  одной  левой
еще в колыбели. А вот жаб боюсь, от них бородавки. Да и ты, Асмунд,  вовсе
не пел от счастья, когда она вылезла к костру. Понятно, бородавки...
     Рюрик раскинул руки,  загораживая  дорогу  Умиле  и  Гульче.  Посреди
поляны темнела лужа черной крови, поднимался желтоватый пар. Костер шипел,
забрызганный кровью, в траве дымились разбросанные угольки. Рюрик  спросил
с тревогой:
     -- Кровь дракона ядовита, святой отец
     --  Это  обыкновенная  жаба,  --   поправил   Рудый   терпеливо.   --
Жаба-переросток.
     -- Какая разница? -- чисто по-княжески отмахнулся Рюрик. -- Если так,
то по мне любой дракон -- это жаба, что забыла остановиться в росте!
     Асмунд подергал Олега за рукав:
     -- Святой отец, не лучше ли убраться подальше в чащу?
     Олег удивился:
     -- Надеешься, что в чаще безопаснее?  Впрочем,  рассветает.  Седлайте
коней!
     Еще день пробирались через лес, а к обеду следующего ощутили близость
большой реки. Даже кони оживились, затрусили шибче. Вскоре обогнули  холм,
дальше потянулась широкая ровная  долина,  а  посредине  блестела  широкая
дорога реки.
     -- Висла, -- проговорил Рудый мечтательно. --  Как  в  прошлом  году,
мечтаю омыть грязь странствий в твоих водах!
     Рюрик покосился подозрительно:
     -- Ты был на Висле в прошлом году?.. Когда успел без моего ведома?
     -- Нет, это я мечтал в прошлом  году!  --  поспешно  сказал  Рудый  и
опустил голову, пряча взгляд.
     Они начали спускаться с холма по узкой дорожке,  потом  в  нетерпении
оставили ее, бросились к реке через  редкие  кусты,  заросли  чертополоха,
валежины. Даже Умила пустила коня во всю мочь, лишь наклонилась,  закрывая
собой Игоря от веток.
     Рудый  первым  вогнал  коня  в  реку,  подняв  сноп   брызг.   Асмунд
подзадержался, деликатно помогая княгине с ребенком  слезть  на  землю,  а
когда и он наконец добрался до кромки воды, Рудый крикнул предостерегающе:
     -- Эй, кто-то должен остаться на берегу! Мало ли что...
     Асмунд выругался,  забыл  про  женщин:  он  один  торчал  на  берегу,
остальные уже плескались по колено в  воде,  а  пещерник  и  Рудый  вообще
усердно ныряли наперегонки, то ли смывали грязь и пот, то ли драли раков.
     -- Благословенная вода, -- заявил Рудый. -- Если хочешь найти  людей,
ищи ручей -- приведет к реке, а на реке стоят веси, села и городища. Так и
мы придем к городам, где нарядный люд, в каждом доме корчма...
     Олег, с наслаждением сдирая крепкими ногтями грязь, ухмыльнулся:
     -- Здорово.
     -- Соорудим большой плот, -- продолжал Рудый с подъемом, --  побольше
прошлого, на котором я размочил то место, которое  называется  уже  иначе,
чем спина.  Асмунд  нарубит  бревен  --  у  него  топор,  я  объясню,  как
выстругать бревна, женщины сплетут шалаш...
     -- А что ты придумал для меня? -- спросил Олег.
     Рудый оглядел его критически, стараясь не замечать могучего  сложения
пещерника:
     -- Надо будет рыбу ловить, а кому лучше справиться,  как  не  святому
отцу, который язык каждой твари знает? Правда, рыбы не болтливы...  Асмунд
и князь будут на веслах, так что при деле, все заняты!
     Олег нырнул, смывая грязь,  медленно  выплыл,  с  сожалением  покачал
головой:
     -- Жаль, что реки текут в другую сторону. К морю, от которого идем.
     Лицо Рудого стало несчастным. Он даже  пошевелил  пальцами,  проверяя
течение:
     -- Висла?.. Вот так  все  меня  подводят.  А  Умила  еще  уговаривает
жениться. А как насчет других рек? За холмом?
     -- Все почему-то текут к морю.
     -- Прибитые какие-то, правда?
     Два дня ехали вдоль реки, поднимаясь вверх по течению. Кони  отощали,
ослабели от долгой дороги. Конь Асмунда сломал ногу, пришлось  бросить,  а
когда захромали еще две лошади, решено было добыть новых. В ближайшей веси
Рудый выгодно продал всех коней -- в самом деле были хороши, только сильно
исхудали, но купить новых не  удалось  --  лошаденки  были  мелкие.  Рудый
уверял, что чуть выше по реке у него  есть  друг,  который  всегда  держит
наготове хороших коней. Асмунд поинтересовался язвительно, каким же  таким
очень честным делом занимается  его  друг,  что  у  него  всегда  наготове
оседланные кони, но  Рудый  притворился,  что  не  услышал  оскорбительных
намеков.
     Они пробирались  пешком  вдоль  реки,  когда  внезапно  Рюрик  сказал
натянутым, как тетива на луке, голосом:
     -- Корабли!
Несколько раз переправлялись через реки, старались  ехать  в  одиночестве,
перед собой на землю стрелы, подумал горько: всю жизнь  прячемся  друг  от
друга. В любом незнакомце видим врага!
     По середине реки навстречу течению мощно двигались,  разрезая  волны,
два драккара и пузатый коч. На драккарах  надувались  под  ветром  простые
квадратные паруса, грозно скалили пасти драконьи морды, за что разбойничьи
корабли викингов еще в старину прозвали драккарами. На коче нос вровень  с
бортами, зато парус был огромен, на нем  сияло  красное  солнышко  --  так
упрощенно рисовали царя Коло, младшего сына Таргитая.
     На бортах драккара как алые маки  пламенели  щиты.  Длинные  весла  с
плеском врезались в  речные  волны.  Коч  шел  лишь  под  парусом,  но  не
отставал. Косой парус цепко держал ветер, вздувался  пузырем.  В  середине
коча виднелись головы коней, на корме угадывались увязанные  тюки  товара.
На носу прохаживались двое в вышитых полотняных рубахах, несколько мужиков
лежали на связках шкур, трое с кормы закидывали в реку сеть.
     -- Рискнем, -- сказал Рюрик внезапно. -- Это  мирные  викинги.  Иначе
так далеко их бы не пропустили.
     Он вышел из зарослей. Асмунд встал рядом, приложил огромные ладони ко
рту, рявкнул страшным, трубным голосом, и  на  всех  трех  кораблях  сразу
повернулись к ним головы. На головном драккаре  человек  на  носу  корабля
что-то крикнул в ответ, махнул рукой. Весла с одного бока застыли, драккар
начал приближаться к берегу.
     Рюрик сбежал к воде, вскинул руки, обернув ладонями к кораблям:
     -- Слава честным торговцам! Куда путь держите?
     С драккара смотрели с любопытством, но трое лучников  быстро  согнули
луки, а ряд воинов подошли к борту, держа дротики наготове.
     -- В дальние страны! -- крикнул с драккара  воин,  который  стоял  на
носу. -- Если река позволит... А не позволит -- волоком перетащим!
     Рюрик крикнул:
     -- Если возьмете нас, мы заплатим!
     Воин спросил заинтересованно:
     -- Откуда у таких оборванцев деньги?
     -- Мы не всегда были оборванцами, -- ответил Рудый надменно.
     Воин изучающе окинул взглядом его  поджарую  фигуру,  искоса  оглядел
остальных -- Рудый выпятил грудь и  закинул  чуб  за  ухо.  Воин  взмахнул
рукой:
     -- Меня зовут Сигурд.  На  втором  драккаре  недостает  людей.  Двоих
оставили на берегу, еще трое ранены. Если понадобится, сядете на весла.
     Второй драккар тоже приблизился к берегу. Как  и  первый,  он  был  с
плоским дном, сильно изогнутыми бортами. При отливе такой  драккар  плотно
садится на дно -- за это время можно разгрузить или  загрузить  --  прилив
поднимет снова. Такие  корабли  могли  появиться  только  у  фризов  с  их
мелководьями. Здесь хороши тем, что могли приставать сразу к берегу.
     Рюрик внимательно изучал  обводы  кораблей.  Знающий  человек  поймет
многое, даже если хозяева смолчат  или  соврут.  Когда  драккар  зашел  на
мелководье, Рюрик помог забраться Умиле  и  Гульче,  передал  жене  Игоря.
Асмунд  и  Рудый  вскарабкались  так  лихо,  что  викинги  нахмурились   и
переглянулись. Асмунд разглядывал их одежду,  оружие,  пояса  --  опытному
человеку это говорит о многом.
     Мимо проплыл коч. Олег видел  бородатые  ухмыляющиеся  лица.  Викинги
бритые, с длинными чубами, как у  Рудого,  их  не  спутаешь  с  бородатыми
ушкуйниками из Новгорода, что на коче. Клянут викингов за разбои, но  сами
переплюнут  по  жестокости  берсерков,  по  жадности  к  чужому  добру  --
степняков, по удали -- скифов, в пьянстве и похоти обойдут  ромеев,  а  уж
когда  есть  возможность  увильнуть  от  работы,  то   сама   лень   уйдет
опозоренной. Правда, когда беда подступает с ножом к горлу, ушкуйники, как
и все славяне, работают жестоко, до седьмого пота, до развязывания пупков.
     Рюрик с женщинами и Асмунд оставались на корме драккара, Рудый  пошел
к ярлу на нос корабля. Олег видел, как они обменялись короткими репликами.
Рудый шепнул ярлу что-то  на  ухо,  на  жестоком  лице  викинга  появилась
широкая ухмылка. Он оглянулся  на  Рюрика  со  спутниками,  что-то  шепнул
Рудому. Оба захохотали.
     Рюрик  и  Асмунд,  устроив  женщин,  сели  на  весла,  стараясь  быть
полезными. Викинги с угрюмым одобрением посматривали  на  бугристые  мышцы
князя и его воеводы. Сами все как на подбор были крепкие,  с  обветренными
лицами, темные от загара, привыкшие спать  на  земле,  камнях,  деревянном
помосте  драккара.  Ярл  отличался  от  своей  команды  лишь  еще  большей
твердостью во взгляде, шириной плеч и доспехами, которые не снимал даже на
середине реки.

     Они плыли двое суток, останавливаясь на ночь. Несколько раз встречали
суда и целые  караваны  людей  и  кочей.  Викинги  держались  мирно,  хотя
частенько у них бывал перевес.
     На третий день, едва отчалили от берега, рулевой заорал:
     -- Клянусь Одином... Голову ставлю на кон, если  впереди  не  драккар
ярла Локхида!
     Вскоре из-за поворота выплыли два тяжело груженых  корабля.  Передний
был украшен головой василиска, по воде очень быстро шлепали  тридцать  пар
длинных весел -- плыли по течению. Олег на таком  корабле  в  прошлый  раз
добрался из Бирки в Швеции до Новгорода за  пять  неполных  дней.  Драккар
почти летел, едва касаясь воды, парус был собран и привязан к рее.
     Внезапно  парус  упал,  вокруг  Олега  забегали.  Полотнище  скатали,
связали. Гребцы сменили ритм,  драккар  Сигурда  устремился  к  берегу  --
дальнему. Олег оглянулся на хмурые лица Рюрика и Асмунда, они тоже  поняли
смысл приготовлений.  Викинги  во  время  боя  всегда  убирают  паруса,  а
сражаются только  вблизи  побережья  на  мелководье.  Драккары  Сигурда  и
Локхида, не сговариваясь, повернули к берегу, ближний чересчур  крутой,  а
тот удобно пологий, с широкой отмелью...
     Половина  гребцов  оставили  весла,  поднялись  на  палубу,  разобрав
оружие. Вокруг поспешно расхватывали мечи,  топоры,  нахлобучивали  шлемы.
Кольчуга была лишь у Сигурда, остальные остались даже без  рубах.  Мускулы
уже напряглись под влажной от пота кожей,  в  глазах  засветилась  ярость.
Один из гребцов вцепился зубами  в  край  щита,  зарычал,  глаза  налились
кровью. У другого пена потекла изо рта, дрожал  от  жажды  убийства.  Едва
корабли начали приближаться к берегу, он прыгнул через  борт,  окунулся  с
головой, вынырнул, рыча от  бессильного  бешенства  --  вода  доходила  до
подбородка, драться трудно.
     Днище корабля заскрипело, корабль дернулся и встал недвижимо. Викинги
посыпались в воду, как горох, прикрываясь щитами -- навстречу густо летели
стрелы. Воды было чуть выше колена, и они  понеслись  навстречу  таким  же
обезумевшим от  ярости,  ревущим,  воющим,  лающим,  истекающим  пеной  от
бешенства.
     Олег ухватил Рюрика и Асмунда за локти:
     -- Сидеть! Это не наша схватка.
     Викинги сшиблись по колено в воде.  С  обеих  сторон  летели  стрелы,
камни. Викинги Локхида сумели чуть потеснить людей Сигурда, трое упали под
градом камней, вода окрасилась  кровью.  На  чужом  корабле  вооружение  у
викингов оказалось получше, сами выглядели злее, свирепее, к тому же их на
одном драккаре было столько  же,  как  на  двух  Сигурда.  Второй  драккар
Локхида шел с товарами, людей там,  если  не  считать  рулевого,  не  было
видно.
     Затем бой пошел на равных. Река покраснела между кораблями. Сражались
по колено в воде, падали,  захлебывались  своей  и  чужой  кровью,  топили
врага, вцепившись в горло, тонули сами. Корабли стояли совершенно  пустые,
все воины яростно рубились, стараясь склонить чашу весов в свою сторону.
     Внезапно ярл с чужого драккара что-то крикнул своим.  Пятерка  воинов
могучего сложения вышла  из  сечи,  и  бегом,  взбивая  волны,  все  разом
бросились к драккару Сигурда. Асмунд довольно хмыкнул, вытащил из чехла на
перевязи огромный топор. Голос воеводы был смиренным до издевки:
     -- Святой пещерник, а защищаться можно?
     Рюрик обнажил меч, а Рудый без всякой охоты --  не  видел  выгоды  --
вытащил из ножен саблю. Гульча с длинным ножом  присела  возле  Умилы,  ее
глаза дико блестели.
     Сигурд увидел предательский маневр  врага,  предостерегающе  закричал
своим. Трое викингов  тоже  вышли  из  сечи  и  стали  отступать  к  своим
кораблям. Остальные бойцы заколебались, не  видя  хитрого  маневра  врага.
Люди Локхида с торжествующим ревом начали теснить противника.
     Асмунд с хрустом обрушил топор на шлем викинга, который карабкался  с
его стороны. Ударил обухом, но железный шлем смялся, как яичная  скорлупа.
Рюрик и Рудый  сбросили  еще  двоих.  С  кормы  забралось  двое  мокрых  и
озверелых, с ревом понеслись по драккару.  Асмунд  взревел  еще  страшнее,
ринулся навстречу. Грянуло, словно столкнулись  две  наковальни.  Один  от
удара вылетел  за  борт,  второго  воевода  сразу  перехватил  за  широкое
запястье с зажатым мечом.  Викинг  схватил  Асмунда  за  руку  с  топором.
Несколько мгновений качались, прожигая друг друга взглядами, затем  Асмунд
налился кровью, глаза выпучились. Олег решил, что  русич  сдается,  однако
викинг вдруг вскрикнул,  колени  подломились.  Асмунд  со  страшной  силой
дернул его вниз, викинг грохнулся на дощатую палубу, его пальцы сомкнулись
вокруг сломанной кисти. Асмунд безжалостно ударил врага сапогом по голове,
перешагнул, с победным ревом вскинув над головой топор.
     Последний викинг, пятый, попал  под  меч  Рюрика.  Рудый  держался  в
сторонке, наблюдал с кривой усмешкой, драться не хотелось, он  же  вовремя
заметил и крикнул предостерегающе:
     -- Ребята, слева!
     Сразу с десяток голов поднялись над левым бортом. Рюрик  и  Асмунд  с
готовностью бросились  крушить  и  повергать  --  застоялись,  не  дрались
неделю, а  с  кормы  уже  начали  запрыгивать  мокрые  скрежещущие  зубами
берсерки Локхида. Рудый вздохнул, сказал уныло:
     -- Ну вот, только-только надумал идти в пещерники!
     Он вытащил саблю, Олег так же вынужденно взял меч.  Вдруг  с  правого
борта захлопал под ветром желто-голубой парус,  приблизился  высокий  борт
коча. В ушах зазвенело от рева трех  десятков  могучих  глоток.  Ушкуйники
были в доспехах, кольчугах, на головах блестели харалужные шлемы.
     Драккар вздрогнул от удара. Борт затрещал, на палубу  начали  прыгать
новгородцы. Первый же сошелся грудь в грудь с обнаженными до  пояса  двумя
берсерками, и оба сразу окрасились кровью. Один скоро упал, кровь хлестала
из разрубленной шеи, а другой, весь залитый кровью, яростно  рубил  мечом.
Искры летели от булатных доспехов  ушкуйника.  Тот  морщился  от  жестоких
ударов, но хладнокровно наносил  удары  сам,  и  берсерк,  затупив  меч  о
закаленный харалуг, сраженный упал во весь рост, как срубленное дерево.
     Ушкуйники, закрывшись щитами, умело  и  хладнокровно  отражали  напор
воинов-зверей. Булатные  мечи  сверкали.  Олег  видел,  как  сшиблись  над
головами два меча:  берсерка  и  ушкуйника.  Булатный  меч  перерубил  меч
викинга, как деревянную жердь, и вонзился в плечо берсерка. Воин  обезумел
не от ран -- берсерк падает лишь от  усталости,  --  оскорбительна  потеря
оружия. Он прыгнул, вцепился окровавленными  пальцами  в  кудрявую  бороду
новгородца, и оба грохнулись на дощатую палубу.
     Олег отступил к мачте, Рудый с готовностью прижался спиной  с  другой
стороны. Кровавый бой кипел по всему кораблю, но схватка стала похожей  на
бойню. Ушкуйники, судя по всему, уже  не  раз  имели  дело  с  берсерками.
Выстояли, не дрогнули при бешеном  натиске,  остановили  первый  удар.  Их
стальные доспехи даже не прогнулись, а острые мечи, встретив не защищенные
доспехами тела, рубили, как на бойне.
     Старые  волхвы  рассказывали,  вспоминал  Олег,   что   в   древности
тавроскифский князь Ахилл водил за  море  корабли  в  помощь  эллинам.  Те
воевали Трою, что, как бельмо на глазу, сидела на богатом хлебном  пути  и
грабила все проходящие корабли. Ни троянцы, ни эллины тогда  не  знали  ни
булата, ни железа -- все были в медных латах, даже лучшие из  героев,  как
медноблещущий доспехами Гектор  и  его  греческие  противники.  Тавроскифы
явились в булатных доспехах, ибо железной руды  немало  в  их  болотах,  а
выковывать булат из сырого железа анты научились давно. Эллины  и  троянцы
не могли  пробить  своими  деревянными  копьями  с  медными  наконечниками
стальные панцири антов, которых  греки  называли  мирмидонянами,  переведя
слово ант на свой язык, ибо и то и другое означает муравьев.  И  греки,  и
троянцы   охотно--    рассказывали    басни    о    зачарованном    оружии
мирмидонян-антов. Воевода Аристей пытался  научить  местных  кузнецов,  но
легче и приятнее было повторять  сказки  о  подземных  водах  Стикса,  чем
учиться тяжкому ремеслу... Когда погиб Патрокл, Ахилл учредил погребальные
игры и как высшую  награду  положил  поверх  всех  наград  слиток  железа.
Простого железа-сырца. Для греков и оно великая диковинка!
     Ушкуйники деловито, плечом к плечу,  очистили  драккар,  без  жалости
прикончили тяжелораненых. Один оглянулся на Рудого, посоветовал мрачно:
     -- Надень шлем. Хохол твой на макушке... могут принять за чужака.
     -- Мы свои, -- поспешно заверил Рудый. -- Далеко до Новгорода?
     -- За недельку доберетесь, если кони  добрые.  А  ежели  поплывете  с
нами, то через пять дней там будете.
     -- Спасибо за добрый совет. Вы купцы?
     -- Знамо дело!
     -- Может быть, выпьем за дружбу, в кости сыграем? -- предложил Рудый.
     Ушкуйник оглядел его с головы до ног, в короткой усмешке блеснули его
ровные зубы:
     -- Тебя Рудым кличут?.. Тебе бы бороду отпустить.  Знают  слишком.  А
кто не знает, тот слыхивал.
     Он спрыгнул с корабля за соратниками, они же -- сотоварищи, ибо на их
коче товару было навалено выше головы. Олег проводил его хмурым  взглядом:
не нравилось превращение отважных ратников в  товарищей.  Если  и  суждено
Новгороду сгинуть, то только от такого превращения.
     К Олегу и Рудому подошел Асмунд. Он был в крови с головы до  ног,  но
рот расплывался до ушей, глаза  блестели.  С  затупленного  лезвия  топора
капала  кровь.  Рюрик  обеспокоенно  склонился  над  Умилой,  а  Гульча  с
облегчением бросила кинжал в ножны. Князь, как и его воевода, был по уши в
крови.
     Рудый покосился на пещерника, только они двое дрались без  охоты,  по
нужде. У каждого причины, хотя и разные. Рудый, как понимал Олег,  перерос
детский возраст драчливости, в котором надолго застряли Рюрик и Асмунд, --
мол, если уж драться, то лишь там, где пахнет близкой выгодой.  Но  почему
пришли на помощь ушкуйники?
     Между драккарами на мелководье все еще кипела сеча.  Ушкуйники  зашли
широкой  цепью,  прижали  берсерков  Локхида  к  викингам  Сигурда.   Трое
ушкуйников не спеша принесли луки -- один  за  другим  в  воду  опустились
семеро берсерков, утыканных стрелами. Дальше стрелять не  решились:  воины
сшиблись грудь в грудь, падали в обнимку, царапались,  кусались.  Берсерки
почти не обращали внимания на ушкуйников,  с  лютой  злобой  бросались  на
викингов Сигурда.
     Локхид сражался, окруженный отборными воинами-зверями.  В  его  руках
блестели два меча, широкая грудь окровенилась от мелких порезов.  Он  выл,
скрежетал зубами, часто вскрикивая:
     -- Сигурд! Сигурд, ты трус!.. Сразись со мной, Сигурд!
     Трое воинов наконец пробились через ряды сражающихся, впереди мчался,
поднимая брызги, Сигурд. В его глазах была свирепая радость.  Он  застонал
от радости, когда оба сошлись на длину меча.
     -- Наконец-то, -- выдохнул Сигурд. -- Я нашел тебя, осквернитель...
     -- Это я нашел тебя, совратитель!
     Они сшиблись, как две скалы. Вокруг в воду  падали  сраженные  воины,
стоял сплошной крик, звенело оружие, в ноги тыкались плавающие  на  волнах
трупы, пальцы смертельно раненных пытались ухватиться за ноги живых.
     Рюрик и Асмунд азартно вскрикивали, топали,  били  себя  кулаками  по
бокам. По  их  возгласам  Олег  понял,  что  берсерки  Локхида  пали  все,
ушкуйники и викинги Сигурда уже грабят захваченные драккары,  а  два  ярла
так же люто бьются на мелководье, то приближаясь к суше, то  загоняя  друг
друга в воду по горло.
     Потом награбленное Локхидом  добро  начали  переносить  на  драккары,
кое-что ушкуйники взяли к себе на коч. Ярлы все еще  дрались,  вокруг  них
качались на волнах полузатонувшие берсерки, а своих  убитых  люди  Сигурда
сносили на  головной  драккар  Локхида.  С  берега  начали  таскать  сухой
хворост.
     Наконец с мелководья раздался торжествующий  вопль.  Рюрик  и  Асмунд
подняли к небу меч и  топор,  радостно  заорали.  Судя  по  всему,  Локхид
опускался в воду, пораженный насмерть или раненный так, что уже никогда не
возьмет в руку меч и даже не поднимет и чашу.
     Олег  вздохнул,  его  пальцы  в  который  раз   перебирали   обереги,
останавливаясь на черной рыбке. Это означало гибель на воде, и он  пытался
мыслью уйти еще дальше, отстраниться, в то время как его  душа,  связанная
невидимыми нитями со всем миром, пыталась  предупредить  об  опасности.  В
сутолоке дней ее слабый голос не слышишь, лишь во  сне  иной  раз  поймешь
предостережение, а чтобы услышать наяву, надо прибегать  к  особому  языку
волхвов.
     Он разжал ладонь. Снова -- рыбка, выкрашенная в черный цвет.
     Он повернулся к друзьям,  поморщился.  Ушкуйник  сказал,  что  отсюда
всего пять дней ходу... Но где-то на берег  уже  вышли  посланцы  Семерых.
Если остаться с людьми Сигурда, то погибнут все, включая ушкуйников.
     На берегу была устроена короткая  тризна.  Сигурд,  покрытый  свежими
ранами, веселился, сложил две  висы  о  победе  над  презренным  Локхидом.
Ушкуйники пили и веселились без разгула. Буйные по натуре,  они  выглядели
степенными и рассудительными. Награбленное поделили,  оба  чужих  драккара
сожгли.  Доспехи,  содранные  с  Локхида,  Сигурд  велел  набить  соломой,
подвесил на мачте, но чучело мешало парусу. Пробовал выставить на носу  --
получалось, что Локхид и мертвый командует его людьми, а на  корме  чучело
мешало, на него постоянно натыкались. Разозленный Сигурд сбросил за  борт,
доспехи просвечивали на мелководье остаток дня, пока двое из  викингов  не
вытащили и не разделили между собой дорогое снаряжение погибшего ярла.
     -- Зачем вам  уходить?  --  удивился  Сигурд.  --  Вы  показали  себя
великими воинами! Часть добычи -- ваша. Через пять дней будем в Новгороде,
вместе попируем.
     --  Надо  побывать  в  одной  веси,  --  пояснил  Олег.   --   Малая,
неприметная, но там захоронены мои предки... Надо поклониться по дороге.
     -- Долг есть долг, -- рассудил  Сигурд.  --  Мы  всем  обязаны  своим
предкам! Они нам дали жизнь  --  самое  ценное  из  сокровищ.  Увидимся  в
Новгороде! Что выделить из общей добычи?
     Рюрик ответил истинно по-княжески:
     -- Доблестный ярл! Это мы должны заплатить за то, что дал возможность
подраться. Неделю в дороге, а мечи в крови врага  не  купали.  Сны  глупые
снятся, еда не в радость, небо не такое синее...
     Викинги радостно заорали,  кто-то  колотил  мечом  по  щиту,  кричали
здравицу доблестным попутчикам, предлагали смешать  кровь  в  общей  чаше.
Сигурд поднял руки, утихомирил крики, сказал торжественно:
     -- Отныне и довеку мы -- ваши братья. В этом мире и в том,  куда  нас
позовет бог после гибели. Нужна будет помощь -- только бросьте клич!

     ГЛАВА 22

     Расставшись с викингами, они круто  повернули  в  лес.  Рудый  первым
заметил домики на опушке  леса,  побывал  в  веси  с  позволения  князя  и
пещерника, вернулся с тремя конями.  Клялся,  что  купил  недорого,  глаза
хитро блестели. Олег велел убираться поскорее,  подозревая,  что  недорого
может означать на его языке задаром.
     Веси были раскиданы близ друг друга, и  к  концу  дня  все  ехали  на
конях. Правда, запасных купить не удалось, но  теперь  и  вещей  почти  не
было, разве что турьи шкуры хранили пуще зеницы ока  --  ночи  становились
холоднее, к утру земля покрывалась инеем.
     На второй день наткнулись на хорошую  дорогу,  сухую  и  широкую.  До
полудня ехали, не слезая с коней. Даже Рюрик повеселел,  виден  был  конец
долгого пути. На обед он предложил остановиться  близ  дороги  на  широкой
поляне, но Олег сказал внезапно:
     -- Нет, лучше проедем дальше.
     Рука  Рюрика  сразу  опустилась   на   рукоять   меча,   он   спросил
настороженно:
     -- Близко враги?
     -- Нет, но...
     Рюрик озабоченно присвистнул: впереди в  двух  десятках  шагов  вдоль
дороги торчали из земли человечьи головы. Несколько черных  воронов  важно
ходили среди них, один при  виде  всадников  взлетел  на  ветку,  а  самый
крупный остался на окровавленной голове. Когти крепко держались за  бритую
голову, царапали глубоко. Вместо глаз зияли глубокие  раны,  текла  густая
темная кровь, застывала на подбородке, впитывалась в землю.
     Олег пустил усталого коня рысью. Рюрик приотстал, дожидаясь  Умилу  и
воевод. Головы торчали через пять-шесть шагов, всего  семь  человек.  Олег
слышал, как Рюрик спрашивал несчастных, за что закопаны, ответил почему-то
Рудый. Рюрик и Асмунд захохотали. Они проехали  шагом,  не  торопя  коней.
Олег дернул повод, конь охотно остановился, уронил голову почти до земли.
     Вдогонку донесся стон:
     -- Спасите... Боги вам зачтут...
     Гульча с сочувствием посмотрела на хмурого Олега, предложила:
     -- Хочешь, я вернусь и посрубаю им головы?
     -- Не надо, -- ответил Олег через силу. --  Если  спасать,  то  всех.
Даже варварская правда лучше, чем бесправие.
     Их догнал Рудый, похлопывая коня по шее, сказал жизнерадостно:
     -- Везде свои обычаи! Был на Востоке, тамошних татей цепляют за ребро
и вывешивают у городских ворот. С неделю, бывает, висят, орут.  А  на  юге
сажают на кол. Тоже не скоро отдают Ящеру душу, успевают убедить  всякого,
что воровать хоть и очень прибыльно,  но  все-таки  опасно.  Вот  полянка.
Остановимся?
     -- Проедем еще чуть, -- ответил Олег.
     -- Но их уже не слышно, -- возразил Рудый.  --  Там  один  горластый,
двое еле шепчут, а другие уже...
     Они въехали  в  соседнюю  рощу,  сами  шатались  от  усталости.  Двое
некрупных волков с рычанием грызли что-то красное. Олег взял лук,  наложил
стрелу. Волки подняли  окровавленные  морды,  зарычали.  Из  пастей  текла
кровь. Олег медленно прицелился, и волки попятились, не сводя с него глаз.
Олег начал натягивать тетиву. Один из волков присел, но не  выдержал  вида
нацеленной на него стрелы, метнулся в сторону и пропал  в  кустах.  Второй
пятился, пока не скрылся в зеленой листве.
     На поляну выехал Рюрик, огляделся, покачал головой:
     -- Что не поделили?.. Олег, как хошь, а дальше не поедем.
     На поляне лежали убитые. Все явно порублены в жестокой сече, хотя  на
вытоптанной траве остались лишь копья да рогатины. Мечи  унесли  вместе  с
топорами победители или просто уцелевшие. Земля забрызгана кровью, даже на
деревьях висят алые капли, видны следы жестоких ударов.
     В кустах мелькнул рыжий хвост лисы. Асмунд вяло кышкнул, зверек  лишь
на миг поднял острую мордочку,  тут  же  снова  принялся  что-то  дергать,
прижимая лапами. Асмунд покачал головой:
     -- Во, зараза... Он же исчо живой, кажись...
     Он слез с коня, крикнул громче, махнул руками. Из кустов торчали ноги
в красных сапогах. Олег привстал в седле, его  передернуло  от  того,  что
увидел по ту сторону кустов. Вверх лицом лежал красивый  юноша  --  чистый
лоб, одухотворенное лицо. В груди торчали две стрелы, живот был  распорот,
внутренности вывалились, а лиса, вцепившись в  кишку,  вытянула  на  целую
сажень.
     Асмунд отогнал лесного зверя, тут же начал деловито собирать хворост.
Рудый расседлал коней, а Олег отправился с котлом и  баклажками  к  ручью.
Когда он вернулся, на поляне уже не было погибшего.  Рюрик  хмуро  бросил,
что парень был еще жив, пришел в себя, заслышав голоса... Асмунд  дал  ему
легкую смерть, как подобает воину, вдвоем отнесли на край поляны, завалили
сушняком.
     -- Спасибо, -- сказал Олег.
     -- Не за что, -- ответил Рюрик. -- Мы  не  знаем,  по  какому  обычаю
хоронят в их племени. Здесь что ни племя -- свой обычай.
     Они ехали скрываясь, избегая городищ и сел, заезжая  только  в  веси.
Гульча не видела различия между весью и селом. Рудый  принялся  объяснять,
что весь -- это весь, там живут свободные люди,  а  в  селах  князь  селит
своих смердов, потому они и села. Сел становится все  больше,  ибо  князья
везде протягивают загребущие лапы. Так что пока  не  поздно,  Гульче  надо
присмотреться к такому бравому парню, как Рудый...
     Гульча  фыркнула,  задрала  носик  и  пустила  коня  вперед,   догнав
пещерника. Олег на стук копыт обернулся, сказал негромко:
     -- По нашему следу идет большой отряд. Но в галоп нам тоже нельзя  --
напоремся на большое войско. Похоже, урюпинцы выступили в поход.
     -- А как-нибудь обойти? -- спросила Гульча шепотом.
     Олег покачал головой:
     -- Здесь все кишит их  отрядами.  Может  быть,  удастся  выскользнуть
ночью?
     Гульча тревожно покосилась наверх.  Солнце  едва-едва  поднялось  над
вершинами и продолжало карабкаться  вверх.  Рюрик  с  воеводами  сидели  в
седлах сумрачные: они в отличие от женщин тоже умели читать следы,  птичьи
крики, облачка пыли, а  что  прочли  --  не  радовало.  Лишь  Умила  ехала
сосредоточенная, прислушиваясь только к Игорю.  Ребенок  кашлял,  в  груди
сипело и хрипело, на щеках выступили мелкие красные пятнышки.
     Незадолго до полудня Олег сказал внезапно:
     -- Мы окружены. Они еще сами не знают, что мы идем  буквально  внутри
их войска. Рюрик, сворачивай  на  ту  тропинку.  Если  удастся,  проскочим
впереди самого меньшего из отрядов.
     -- Если нет? -- спросила Гульча.
     Олег вместо ответа послал  коня  по  едва  заметной  тропинке,  Рюрик
поехал следом за Гульчей, Игоря взял к себе на седло.  Мальчишка  радостно
верещал, тянулся к кудрявой бороде отца. Умила и Асмунд пустили коней друг
за другом. Рудый остался позади, приотстал.
     Проехав немного, Олег резко вскинул руку. Все разом придержали коней.
Рюрик и воеводы соскочили на землю, зажали коням морды, не давая  заржать,
приветствуя лошадей, чьи копыта застучали совсем близко. Олег увидел,  как
десятка два всадников пронеслись  во  весь  опор,  исчезли  за  ближайшими
деревьями.
     Когда цокот копыт затих, Рудый проговорил дрогнувшим голосом:
     -- Хотел бы я, чтобы неприятности на этом кончились!
     Олег ответил хмуро:
     -- Для этого надо с утра проглатывать по жабе.
     Рудый позеленел,  его  передернуло.  Асмунд  злорадно  оскалил  зубы,
толкнул его в бок:
     -- По толстой, огромной,  с  бородавками!..  Зато  весь  день  будешь
знать, что самое худшее осталось позади.
     Они медленно пустили  коней,  держась  в  стороне  от  дороги.  Снова
проскакали вооруженные всадники,  шарили  взглядами  по  сторонам,  искали
что-то. Олег темнел все больше. Он беспрерывно щупал обереги, оглядывался,
приподнимался на стременах. Наконец обреченно махнул рукой:
     -- Похоже, их натравили... Попробуем полным галопом по  этой  дороге!
Возможно, удастся проскользнуть через их рыбацкую сеть.
     Они помчались во весь опор, уже не  скрываясь.  Справа  мелькнули  за
кустами блестящие шлемы, теперь вдогонку неслись вопли.  Отряд  выметнулся
на широкую дорогу, прорубленную в лесу, скакали по двое. Рюрик и Асмунд на
ходу обнажили оружие.
     Сзади раздались крики, свистнула  стрела.  Олег  пропустил  Рюрика  с
женщинами вперед, оглянулся, возле него был Асмунд. Воевода оскалил  зубы,
левой рукой он держал поводья, а правой крепко сжимал топор.
     Олег все чаще оглядывался, лицо его было несчастным. Глядя  на  него,
тревожился Рудый, трогал то рукоять сабли, то швыряльные ножи.  Асмунд  на
ходу крикнул ободряюще:
     -- Их там не больше двадцати! А нас пятеро мужчин. По  четыре  дурака
на рыло. Если не считать святого пещерника, то по пять. Разве много?
     Гульча услышала, метнула молнии глазами, оскорбленная, что  пещерника
исключают из мужчин, но возразить не успела, Рудый перебил:
     -- Асмунд, не многовато ли?
     Асмунд несся, как черная скала, над  головой  взлетали  комья  земли,
выброшенные копытами его огромного коня.
     -- Разве мы с тобой не дрались однажды с двадцатью?  Спина  к  спине,
вдвоем?
     -- Тогда мы только что вышли из корчмы, -- напомнил Рудый нервно.  --
Я тогда готов был биться с самим Ящером! А сейчас я не  ел  целую  неделю.
По-людски не ел.
     -- Дать хлебнуть? --  предложил  Асмунд,  услужливо  лапая  на  поясе
баклажку.
     Рудый резко отстал, дорога сузилась, привела к обрыву. Внизу, саженях
в пяти, тянулось каменистое плато,  кони  испуганно  попятились  от  края.
Асмунд покинул седло первым, сбросил плащ  и  взял  топор  обеими  руками.
Рудый и Рюрик слезли с каменными лицами, расстегнули пряжки плащей.  Рюрик
помог Умиле, отвел в сторонку, усадил с  ребенком  на  валежину,  умоляюще
посмотрел на Гульчу. Та скривилась, словно надкусила незрелое  яблоко,  но
опустилась рядом с Умилой. Игорь тут  же  перелез  от  матери  на  руки  к
Гульче, обнял ее за шею и с жаром поцеловал.
     Вскоре послышался нарастающий стук копыт. Рюрик с  Рудым  приготовили
меч и саблю, Асмунд перехватил топор поудобнее, они повернулись к  дороге,
а Олег, встав к ним спиной, приблизился к обрыву. Снизу  слышались  шорох,
пыхтение, над обрывом возникли толстые пальцы, ухватились  за  край.  Олег
выждал, пока  появится  голова,  дал  несильного  пинка  прямо  в  лицо  с
выпученными глазами. Послышался  долгий  крик,  и  одновременно  с  другой
стороны на дороге появились всадники.
     Впереди мчался крупный воин  в  хороших  доспехах,  щит  у  него  был
размером с дверь, а копье -- с весло на драккаре. Он хищно  оскалил  зубы,
заорал:
     -- Эй, бросайте оружие!
     -- Приди и возьми его, -- ответил Рюрик хмуро.
     -- Я воевода Лист, -- объявил воин громким  голосом.  --  Не  сложишь
сам, сниму с трупа!
     -- Давай-давай, -- поощрил его Рудый.  --  Ты  да  ворон,  оба  живых
боитесь.
     Лист пустил  коня  шагом.  Еще  один  всадник  протиснулся  по  узкой
дорожке, начал заезжать сбоку. Рудый шагнул  навстречу,  всадник  взмахнул
мечом,  Рудый  подставил  саблю  наискось.  Олег  отвернулся,  приходилось
следить только за краем обрыва,  постоянно  сталкивать  воинов.  Обрыв  не
крут, с него катились шумно,  с  воплями  и  руганью,  кувыркались,  теряя
оружие, но на дне кое-как поднимались, пробовали влезать снова.
     На узкой площадке стоял звон оружия, топот, брань. Всадники  пытались
оттеснить Рюрика с Асмундом к обрыву, те рубились, не сходя с места.  Конь
Листа рухнул, придавив всадника. Два других конных воина отступили.  Рюрик
и Асмунд переглянулись,  устало  улыбнулись.  Рудый  катался  по  земле  с
противником, блистали ножи, оба держали друг друга за кисти. Олег  сбросил
еще троих, позволил себе на миг оглянуться.
     У ног Рюрика лежали двое. Третий уползал, зажимая разрубленное плечо.
Рюрик коротко взглянул на бледную Умилу, возле нее  сидела  Гульча,  одной
рукой обнимая Игоря, другой держа острый кинжал. Еще дальше стоял пещерник
-- над краем обрыва с отрешенным видом.
     -- Целы все? -- крикнул Рюрик.
     -- Берегись! -- взвизгнула Умила.
     Рюрик быстро развернулся, но не успел отдернуть голову,  и  брошенный
издали топор гулко ударил в шлем  обухом.  Князь  покачнулся,  сразу  трое
всадников погнали  коней  на  него  во  весь  опор,  а  еще  пятеро  пеших
подкрадывались сбоку из-за кустов. Рудый наконец-то поднялся с земли, враг
остался недвижим --  сабля  чубатого  воеводы  заблистала,  окружив  князя
завесой сверкающего булата. Асмунд ревел,  как  раненый  тур,  исполинский
топор одним ударом разбивал шлемы, мечи,  головы,  панцири  крушил  словно
яичную скорлупу.
     Противники, видя такие потери, остановились. Сзади раздался  яростный
вопль, спешившиеся воины угрюмо и со страхом двинулись на русичей. С колен
поднялся полуоглушенный Рюрик, лицо его было страшнее, чем у Чернобога.  С
яростным криком он отшвырнул щит, перехватил меч обеими руками.
     Натиск отражали  до  полудня.  Трупы  дергались  под  ногами,  сапоги
скользили по мокрой  от  крови  траве,  по  вываливающимся  внутренностям,
хлюпали в лужах крови. Поперек дороги вырос вал из трупов коней  и  людей.
Руки едва удерживали отяжелевшие мечи и  топоры,  но  противник  постоянно
сменял своих воинов, а русичи задыхались от усталости.
     Рюрик видел, как пали под ударами Асмунд и Рудый, он крепче сжал  меч
в обеих руках и кинулся к Умиле -- пусть жена и ребенок  погибнут  от  его
руки! -- но  Умилу  уже  утаскивали  в  кусты,  она  выгибалась,  кричала,
отчаянно лягалась. Воины хохотали, грубо  заламывали  ей  руки.  Гульчи  и
маленького Игоря нигде не было видно. Рюрик закричал, в ярости вскинул меч
и бросился вдогонку. Он почти настиг Умилу, когда сзади тяжело ударили  по
голове. Он выронил меч и полетел во тьму.
     Пробуждение было мучительным. Череп  раскалывался,  во  рту  булькала
кровь. Рюрик закашлялся,  выплюнул  сгустки  запекшейся  крови,  с  трудом
открыл глаза. Он лежал на  той  же  поляне,  в  сторонке  пугливо  фыркали
оседланные кони. Чужие воины  с  руганью  переворачивали  трупы,  собирали
оружие, стаскивали кольчуги, доспехи, сдирали латы.
     Рюрик, морщась от боли, повернул голову. На дальней стороне поляны  к
дереву был привязан пещерник, у его ног лежал залитый кровью Асмунд. Он не
двигался, выглядел мертвым, но на ногах была толстая как канат веревка,  и
Рюрик вздохнул с облегчением: мертвых не связывают.
     -- Цел, княже? -- донесся голос с другой стороны.
     Рудого стянули по рукам и  ногам,  лицо  обезображено,  но  заплывшие
кровоподтеками глаза смотрели живо. Он оскалил зубы в невеселой усмешке:
     -- Тебе досталось больше других.
     -- Умила... -- простонал Рюрик. -- Сын мой единственный!
     Рудый помрачнел, ответил торопливо:
     -- Их увезли. Сразу. Не отчаивайся. Пока мы живы, не все потеряно.
     Один из рослых воинов  остановился,  повернул  к  ним  обезображенное
шрамами лицо:
     -- Пожалеете, что уцелели!.. Вы убили младшего брата нашего князя. Он
вам придумает такие муки, что внуки будут пересказывать!
     Над обрывом вспыхнула ссора. Убитых оказалось чересчур много, всех не
увезти,  после  перебранки  решили  стаскивать  в  огромную  кучу.   Потом
забросали ветками, бревнами, камнями. Раненых было всего трое, но вряд  ли
доживут до утра, за ними  договорились  прислать  подводу.  Воевода  Лист,
по-видимому, среди убитых или покалеченных -- распоряжался шрамолицый,  он
же велел пленных бросить на коней поверх седел и доставить в городище.
     Рюрика связали, затем бросили на  коня,  снова  привязали,  чтобы  не
свалился. Погрузили пещерника и воевод, с ними ехало  всего  трое  воинов,
двое остались на поляне с ранеными. Остальные пятнадцать человек из отряда
полегли на поляне... Рюрик заставил себя думать о побеге, но кровь прилила
к голове, он висел вниз головой, мысли путались, и он потерял сознание.
     Очнулся от резкой боли. Рядом  тяжело  грохнуло,  на  него  свалилось
тяжелое. Послышался  злой  голос  Асмунда:  "Упыри  проклятые..."  Тяжесть
сдвинулась, Рюрик сумел повернуть голову и открыть глаза.
     Он лежал на земле под стеной из бревен.  Рядом  сопел  и  дергался  в
судорогах Асмунд.  В  трех  шагах  сидел,  привалившись  спиной  к  стене,
пещерник. Рудый лежал у его ног, связанный по  рукам  и  ногам.  Олег  был
связан туже всех, но лицо его было бесстрастным, без следов  побоев,  даже
обереги не посмели сорвать с груди служителя  богов.  Он  смотрел  в  лицо
лежащего Рудого, губы пещерника шевелились.
     Рудый с трудом изогнул шею, глядя в сторону князя:
     -- Пришел в себя?.. Святой отец речет, что женщин увезли в город. Это
в трех верстах отсель.
     -- А сейчас мы где? -- прошептал Рюрик, ибо во весь голос говорить не
мог, в голове как будто били кувалдой при каждом слове.
     Олег ответил замедленно:
     -- Воинская стоянка  урюпинцев.  Здесь  приносят  жертвы,  гадают  на
внутренностях... баранов. Да, баранов уже четверо.
     -- Мог бы и не обзываться, святой отец, -- сказал Рудый  укоризненно.
-- Учат нас боги быть добрыми, учат, а вы все  лаетесь,  как  Рюрик  перед
свадьбой. Не пойду в пещерники.
     Послышались приближающиеся шаги. Дверь распахнулась, появился широкий
в плечах мужик в харалужном шлеме и кольчуге на  голом  теле.  Он  оглядел
пленников, оскалил зубы:
     -- Ничо, надежно...
     Рудый завозился, сказал обеспокоенно:
     -- Пора бы пообедать! Что у вас здесь на ужин?
     Мужик растянул рот в насмешливом оскале:
     -- Зачем еду переводить? Скоро сами будете жратвой для ворон.
     Он ощупал веревку на руках Рудого, ушел. Слышно было, как  со  стуком
задвинулся засов. Рюрик повозился, разворачиваясь ближе к Асмунду, спросил
сердито, косясь на Олега:
     -- Святой отец, что молчишь? Этого в грядущем не видел?
     Олег спросил медленно:
     -- Ты в Перуна веришь?
     -- Бога-воина? Конечно!
     -- А в Рода, отца всех богов?
     Опережая Рюрика, удивленно воскликнул Рудый:
     -- А что, старик еще живой?
     -- Род завещал нам великую надежду... Не  отчаивайся,  князь.  Жертву
приносят только на рассвете.
     Все трое невольно покосились на узкую щель под крышей.  Там  медленно
гасли звезды, уступая рассвету.
     -- Вот спасибо, -- сказал Рудый саркастически. -- Наш волхв на Ругене
был куда лучше! Врал, но предсказывал только хорошее. Мне, правда, нагадал
женитьбу  на  принцессе,  стервец,  зато  сто  мешков  золота   вместе   с
принцессой! Асмунду наобещал...
     Асмунд горько крякнул, поспешно оборвал Рудого:
     -- Зарежут раньше?
     -- Если не решатся везти в городище к князю. Тебе  зубы  не  вышибли?
Попробуй перегрызть веревки.
     Рюрик повернулся спиной, подставил воеводе связанные руки. Олег снова
застыл. Рудый тоже начал вслушиваться в стук копыт, скрип  телег,  голоса.
Пещерник вдруг сказал:
     -- Асмунд, замри. Сюда идут.
     Стукнул упавший  на  землю  засов.  Дверь  распахнулась,  мужик  внес
объемистый кожаный мешок. Развернул на полу, из  мешка  покатились  сочные
ломти жареного мяса, истекающие соком. Рудый шумно сглотнул слюну:
     -- Палач! Пытки уже начались?
     Мужик оскалил зубы в веселой усмешке:
     -- Грешно не накормить, верно? Вы моего тестя  там  пришибли.  Только
рук не развяжу, не  обессудьте.  Видел,  как  вы  намахали  целую  поляну.
Немногие вернулись... Эх, если бы еще и тещу, я бы вовсе выпустил,  еще  и
денег бы дал.
     Он ушел, оставив мясо среди сарая. Рудый даже развязанный не успел бы
оказаться возле еды быстрее -- глазом не успели моргнуть, как он  вцепился
зубами в истекающее соком мясо. Рюрик сказал с отвращением:
     -- Куда в тебя столько влазит?.. Вырос, как кот на  карачках,  худой,
как глист, а жрешь за троих медведей! Пещерника бы постыдился.
     -- Пусть думает о высоком, -- предложил  Рудый  с  набитым  ртом.  --
Хорошо, что его привязали. Если я -- за троих медведей, то он...  видел  я
его в корчме, видел!
     Ел он, стоя на коленях, затем лег  на  бок.  Лицо  измазалось  жиром,
глаза заблестели, челюсти  работали,  как  мельничные  жернова.  Рудый  на
глазах оживал, на щеках появлялся румянец. Олег начал посматривать  в  его
сторону с интересом, наконец предложил:
     -- Рюрик, Асмунд! Вам бы тоже поесть.
     Асмунд не ответил, грыз ремень на  руках  князя,  а  Рюрик  проворчал
тоскливо:
     -- Упитанные угоднее их богам?
     -- Вам понадобятся силы.
     Рюрик качнул головой:
     -- Не стану радовать их богов.
     Рудый прожевал, давясь, сказал торопливо:
     -- Ты прав, княже!.. К тому же тут всего полкабанчика -- мне на  один
кутний зуб. Не княжеская еда. Святой пещерник  размышляет  о  возвышенном,
Асмунд по своей привычке уже что-то жует втихомолку...
     Пещерник молчал, вслушивался. За стеной стук копыт стал громче.  Кони
пронеслись мимо галопом, всадник что-то прокричал. Стена дрогнула,  словно
на нее налетел бык. Снова послышался стук копыт,  на  этот  раз  проскакал
целый отряд. Пещерник медленно вышел из заторможенного  состояния,  сказал
окрепшим голосом:
     -- Это может помочь... Напали костичи...
     -- Костичи? -- недоверчиво переспросил Рудый. -- Они же пасут скот за
тыщу верст!
     -- Не один ты бродяжничаешь... Бывает,  целые  племена  скитаются  по
белу свету.  А  когда  охотники  натыкаются  друг  на  друга,  дичь  может
упорхнуть.
     Ремень на руках Рюрика  лопнул.  Асмунд  устало  отвалился,  улыбаясь
окровавленными деснами, подбородок был в крови.  Морщась  от  боли,  Рюрик
свел затекшие руки, с трудом сжал  и  расжал  распухшие  пальцы,  принялся
дергать путы на ногах. Рудый вздрагивал при каждом стуке, пугливо  косился
на двери, хотя от половины кабанчика уже остались обглоданные кости.
     Рюрик с огромным усилием  сбросил  веревку  с  ног  и  сразу  же,  не
поднимаясь, начал освобождать Асмунда.  Олег  вслушивался,  закрыв  глаза,
проговорил медленно:
     -- Самое время...
     Он напрягся, лицо его покраснело, застыло. Ремни и  веревки  вдруг  с
сухим  звуком  лопнули,  со  свистом  рассекая   воздух.   Рудый   смотрел
остолбенело. Олег сказал успокаивающе:
     -- Плохие хозяева, ремни гнилые.
     Рудый надулся изо всех сил, но то ли веревки попались  добротные,  то
ли полкабанчика оказалось мало. Он с надеждой воззрился на пещерника,  тот
должен был кинуться распутывать или грызть ремень у  него,  как  Асмунд  у
Рюрика, но пещерник на цыпочках подбежал к двери, стал сбоку.
     Дверь отворилась, вошел  мужик.  Через  раскрытую  дверь  видно  было
множество бегающих людей, вдали во всю мочь  неслись  всадники,  мелькнула
группа воинов с копьями наперевес.
     -- Быстро собирайтесь... -- начал он угрюмо.
     Олег ударил кулаком сбоку ниже уха, тут же выхватил из ножен меч, а с
пояса сдернул нож. Страж еще не успел грохнуться  оземь,  как  Олег  одним
прыжком оказался около Рудого, широко взмахнул мечом. Рудый втянул  голову
в плечи  и  плотно  зажмурился.  Что-то  холодное  вжикнуло  между  плотно
стянутых веревкой ладоней, и руки Рудого разбросало в стороны.
     Вторым ударом Олег разрубил веревку на ногах Рудого. Тот  поднял  над
головой трясущиеся руки:
     -- Больше не надо, святой отец!.. И вообще не делай так, а то  Гульче
придется идти за заику.
     Олег молча  оскалил  зубы,  беззвучно  выскользнул  из  сарая.  Рюрик
кое-как освободил Асмунда, оба с сопением терли  распухшие  руки  и  ноги,
разгоняя застывшую кровь. Олег вернулся, пинком захлопнул  дверь,  швырнул
на землю два меча, саблю и огромный топор.
     -- Ваше? Кто-то забыл поблизости, -- объяснил  он,  тяжело  дыша.  --
Берите, уходить надо очень быстро.
     Оружие жадно расхватали.
     Олег прислушался, сказал строго:
     -- В драки не ввязываться. Дерутся урюпинцы с костичами, а нам надо в
Твердынь.
     -- Что за Твердынь? -- спросил Рюрик.
     -- Стольный град урюпинцев. Туда увезли Умилу с ребенком.  И  Гульчу,
если не ошибаюсь.
     Рюрик ругнулся сквозь  стиснутые  зубы.  Олег  дождался,  когда  звон
оружия стал ближе,  а  крики  раздались  уже  почти  возле  сарая,  рывком
распахнул дверь, бросился вдоль стены, пригнув голову.
     Костичи  ворвались  в  святилище:  перед  статуей  Сварожича   лежали
священные ножи из блестящего кремния. Трое огромных воинов  спешно  рубили
статую бога. Набежали урюпинцы, тут  же  полегли  под  дротиками.  Костичи
врывались разъяренные,  вопили  и  кусали  щиты,  как  северные  берсерки.
Урюпинцы же сражались упорно, не сдвигаясь ни на шаг со своей земли.  Мечи
и топоры звенели люто, в воздухе кипела тяжелая брань, слышались  крики  и
вопли раненых.
     Олег  на  бегу  сшиб  плечом  набежавшего  урюпинца,  Асмунд  на  миг
остановился, снес топором голову упавшего, Рудый с разгону так поддал  ему
сзади коленом, что грузный воевода -- дабы не зарыться носом  в  землю  --
бежал, как конь, догнал и обогнал пещерника.
     Впереди был звон мечей: двое воинов, одетых одинаково и похожих  друг
на друга  настолько,  что  можно  было  принять  за  близнецов,  сражались
остервенело, оба в крови, дышали тяжело, как разъяренные  смоки,  но  люто
кидались друг на друга, оба призывали Сварожича и оба кляли Ящера...
     В низине виднелись  кони,  но  там  кипел  лютый  бой.  Последние  из
урюпинских отроков падали под ударами,  костичи  начали  разбирать  коней.
Олег длинно выругался по-скифски. Рудый  тут  же  навострил  уши,  пытаясь
запомнить сложное заклятие, а потом спросить, в каких случаях  и  от  чего
помогает.
     Олег,  как  лось,  вломился  в  кусты,  понесся  через  завалы,  ямы,
валежины. Русичи спешили изо всех сил, но отстали, к тому же Асмунд сильно
хромал. Рудый возопил горестно:
     -- Куда спешим?.. Корчма в другой стороне...
     -- Там окольная дорога, -- крикнул Олег через  плечо.  --  Перехватим
коней. Если успеем!
     Он скрылся впереди, руяне угадывали его бег лишь по треску сучьев, но
затем и это стихло. Рюрик пробежал еще, сбавил шаг  --  в  таком  виде  он
мясо, а не воин. Асмунд и Рудый остались далеко позади, он  слышал  их  по
хриплому дыханию.
     Рюрик тащился шагом, сердце выпрыгивало, избитое тело  ныло.  Меч  он
держал наготове, другой рукой вяло убирал ветки от  лица.  Ему  послышался
впереди стук копыт,  короткий  крик.  Он  заставил  свое  измученное  тело
перейти на бег, натыкаясь на деревья и спотыкаясь.
     Внезапно  деревья  расступились.  Рюрик  вылетел  на  лесную  дорогу.
Испуганно ржали и вздымались на дыбы двое коней, пещерник удерживал их  за
уздцы, что-то приговаривал ласково. Рюрик с разбегу ухватил  одного  коня,
повернул ему голову, отпустил, давая ощутить железные руки  хозяина-воина.
Конь мелко-мелко дрожал.
     На дорогу выдрались  исцарапанные  Асмунд  и  Рудый.  Асмунд,  хватая
воздух широко распахнутым ртом, тут же по-хозяйски выхватил повод  из  рук
пещерника, усмирил испуганного коня, спросил хрипло:
     -- Откуда... кони?
     Олег молчал, он тоже дышал тяжело, нетерпеливо  ответил  сквозь  зубы
Рюрик:
     -- Неважно, почему бежали, важно -- пещерник их перехватил.
     Рудый, которому  коня  не  досталось,  огляделся,  глаза  его  широко
раскрылись. Шагах в десяти из кустов торчал сапог. Рудый, будучи человеком
любопытным, тут же со всех ног кинулся посмотреть.  В  кустах  шуршало,  а
когда Рудый вылез, у  него  был  другой  пояс,  получше,  на  ремне  висел
швыряльный  нож.  Он  странно  посмотрел  на  святого  человека,   спросил
осторожненько:
     -- А еще по этой дороге побегут... лошади?
     Олег ответил равнодушно, думая о чем-то другом:
     -- Если не побегут, найдем. Пешком опоздаем.
     Асмунд уже вскочил верхом, сказал одобрительно:
     -- Конь неплохой,  только  напуган  слишком...  Себе  выбирайте  тоже
хороших.
     Олег  так  же  равнодушно  кивнул.  Рудый  уже   раскрыл   было   рот
съехидничать: простодушный Асмунд не понимает,  что  если  выбирать  коней
таким способом, то надо перебить целое войско костичей, но перебил Рюрик:
     -- Святой отец, конь твой -- ты поймал. Я пойду пешком.
     -- Ты  князь,  --  напомнил  Олег.  --  Простому  пещернику  подобает
смирение. Асмунд тяжеловат, ранен в ногу, пусть едет тоже.
     Рудый вздохнул:
     -- Я передумал идти в пещерники, а иду пешим, как пещерник... Асмунд,
давай коня разыграем в кости?
     Асмунд поспешно пустил коня вперед по дороге, крикнул через плечо:
     -- Спасибо! Я видел, как ты бросаешь кости.
     -- Никто мне не верит, -- вздохнул Рудый еще печальнее. -- Мир совсем
испорчен!
     Он подтянул украденный пояс, на котором теперь висели нож и  короткий
меч в довершение к его сабле, зашагал с пещерником рядом. Рюрик  и  Асмунд
поехали впереди, их обнаженные мечи угрожающе блестели.
     Олег пытался вслушиваться в лесные звуки, наконец сказал сердито:
     -- Рюрик, мы с Рудым пойдем впереди. А вы отстаньте, а то  ваш  топот
забивает все на свете.
     Рюрик явно хотел запротестовать, но Рудый подмигнул,  закатил  глаза,
изображая мысленно разговор  с  богом,  и  князь  с  воеводой  рассерженно
придержали коней.
     Олег шел быстро, почти бежал. Судя по дальним крикам, костичи  напали
небольшим отрядом -- обычный набег на зазевавшегося соседа.  Часть  добычи
увели, но урюпинцы опомнились, стянули силы, теснят костичей из святилища.
Пленников скоро хватятся, если уже не хватились.
     Он услышал далекий цокот копыт, махнул рукой Рюрику:
     -- Быстрее в лес! Их слишком много!
     Асмунд повиновался сразу, князь  замешкался.  Олег  закричал  зло,  и
Рюрик вломился вместе с конем  в  кусты.  Стук  копыт  стал  громче,  Олег
схватил Рудого за плечо и уволок с дороги.
     Из-за поворота  выметнулись  всадники.  Впереди  несся  закованный  в
доспехи воин. В руке  чуть  колыхалось  тяжелое  копье,  нацеленное  перед
собой.  За  ним  мчались  тяжело  вооруженные  воины.  Дорога  наполнилась
грохотом. Сквозь облако пыли  мелькали  блестящие  щиты,  шлемы,  доспехи,
слышны были конский храп и лязг железа.
     Пещерник вдруг сдернул с пояса нож.  Рудый  пугливо  ухватил  его  за
локоть:
     -- Сдурел?
     -- Не эти... Там отстали двое. Надо взять их коней.
     Рудый поспешно  выхватил  свой  швыряльный  нож,  изготовился.  Отряд
пронесся мимо, от пыли почти ничего не было видно,  затем  из-за  поворота
выехали еще двое -- вооруженные до зубов, со щитами за спинами, в  тяжелых
доспехах. Рудый покосился  на  пещерника,  с  силой  метнул  нож,  тут  же
бросился на дорогу, выхватил саблю.
     Оба всадника шатались в седлах, но один с великим трудом  вытащил  из
ножен меч, замахнулся на Рудого. Под ухом всадника чуть  ниже  края  шлема
торчала рукоять ножа. Рудый резко отразил удар, и всадник  тут  же  мешком
свалился ему под ноги. Рудый ухватил испуганного коня  за  повод,  струйка
крови осталась на гриве,  другой  рукой  Рудый  пытался  высвободить  ногу
убитого -- запутался в стремени каблуком и шпорой.  Конь  встал  на  дыбы,
ржал в страхе. За спиной Рудый  слышал  смутный  шум,  ржание  --  кое-как
освободился от убитого, вскочил в седло и поспешно повернул коня.
     На дороге было уже два коня, пещерник  торопливо  снимал  с  третьего
убитого колчан со стрелами. На плече пещерника кровоточила ссадина.  Рудый
крикнул удивленно и встревоженно:
     -- Откуда этот взялся?
     -- Отстал дальше всех, -- ответил пещерник с досадой. -- Я  его  даже
не услышал. Прятался в пыли, как пес от мухи.
     Рудый посмотрел на его крутые плечи, сказал с укоризной:
     -- Пещера делает людей жестокими?.. Нам надо было всего два коня.  Не
пойду в пещерники.
     Сзади послышался топот. Из  кустов  проломились  на  дорогу  Рюрик  и
Асмунд. В руках блестели обнаженные мечи. Рюрик закричал еще издали:
     -- Что-то случилось?.. Мы услышали крик...
     -- Это лошади кричали! -- гаркнул Рудый. -- Не хотели, дуры, чтобы их
ловили чужие. А третья несла для святого отца лук со стрелами. Пришлось  и
ее остановить.
     Олег надел перевязь с луком через плечо, вскочил на коня:
     -- Поспешим! Нас давно ждут в Новгороде.
     Он пустил коня в галоп. Русичи переглянулись, пришпорили коней. Рудый
пробормотал под нос, но Асмунд услышал:
     -- А по дороге  между  делом  возьмем  на  копье  замок  Твердислава,
перебьем его дружину, освободим Умилу с наследником... Пещерник  рехнулся,
это ясно, в пещере все может случиться, но где успел рехнуться я?

     ГЛАВА 23

     Олег несся впереди, за ним  держались  Рюрик  и  Асмунд.  Рудый,  как
обычно, пас задних, но едва дорога стала шире, он пришпорил  коня,  догнал
князя и тихонько спросил, кивая на пещерника:
     -- Он в самом деле занимается служением богам?
     -- Разве не видно? -- огрызнулся Рюрик.
     Глаза князя не отрывались от дороги, он выглядел измученным  и  злым.
Кровоподтеки и ссадины делали его красивое мужественное лицо ужасным.
     -- Еще как видно, -- ответил Рудый с готовностью. -- Каков  его  бог,
если у него такие служители? Чем он им угождает, а?
     -- Молитвами, -- рявкнул Рюрик, -- разве не видно? Он даже оружия  не
берет в руки. А когда берет, то очень неохотно.
     -- Это я заметил, -- заверил Рудый. -- Еще как заметил!
     -- Неисповедимы пути богов, -- сказал Асмунд благочестиво.
     Дорога начала подниматься,  на  том  берегу  речки  заблестели  крыши
домов. Олег остановил коня, быстро осматривая местность. Городище Твердынь
было простейшего мысового типа, как обычно строят  все  северные  славяне,
независимо от племени. На возвышенном  месте,  при  слиянии  двух  рек,  с
напольной стороны вздымается высокий вал, перед  ним  тянется  глубокий  и
довольно широкий ров, наполненный водой из реки. Постройки располагаются в
два ряда по кругу, а середина  остается  незастроенной.  Площадь,  майдан,
купа -- в разных краях зовется по-разному,  но  служит  везде  для  общего
схода.
     Это городище тоже обычное, с той лишь разницей, что дома стояли в три
ряда,  а  на  краю  майдана  вздымался  терем,  видимо,  князя   урюпинцев
Твердислава. Рядом с теремом к  небу  поднималась  четырехугольная  башня,
сложенная из темных бревен. Терем перерастает в замок: пятиповерховый,  из
кондового дуба, окна-бойницы, убранные толстыми гратами. Башня  под  стать
терему: узкие  окна,  закрытые  ставнями,  несокрушимые  стены,  да  и  по
размерам  башня  мало  чем  отличается  от   княжеской   твердыни.   Серые
бревенчатые стены терема и башни стоят одна  напротив  другой,  как  стены
ущелья, обе смотрят прищуренными бойницами с толстыми железными решетками.
     Вокруг терема и башни тянется  высокая  стена,  сложенная  из  камня,
бревен, обожженной глины. Ворота не  разглядеть,  а  терем  Твердислава  и
башня,  равная  терему  по  вместимости,  явно  стали  убежищем  для  всех
урюпинцев в случае беды -- бревна ворот скреплены железными  скобками,  за
первыми воротами есть другие, покрепче, а на стене над воротами  виднеется
помост, просевший  под  тяжелыми  камнями.  На  четырех  углах  деревянные
башенки для стражи, по стене проложены  доски,  чтобы  можно  было  ходить
поверх стены.
     Олег пустил коня вперед, предупредил:
     -- Запомните, вы -- тертичи.  Это  дальнее  племя,  но  с  урюпинцами
дружит.
     Рюрик и Асмунд кивнули молча, Рудый пробормотал:
     -- Кем я только не был... Пещерником только осталось.
     -- Въедем в городище, -- объяснил Олег, -- остановимся  на  постоялом
дворе. Ты пировал, а князь и Асмунд падают с коней от голода.
     Рудый обиделся:
     -- Пировал?.. Там всего было полкабанчика. Да и то худой, заморенный!
Вот, помню, у нас на Рюгене... Или у нас в Пруссии... Или даже  у  нас  на
Дунае... Пусть даже у нас в Багдаде...
     Городище встретило их настороженной тишиной.  Дома  выглядели  битыми
ветрами и грозами,  выдержавшими  суровые  зимы,  готовыми  выдержать  еще
бессчетные шторма, налеты лихих соседей. Дома и хаты тянулись приземистые,
широкие, с низкими кровлями, словно пригибались  от  постоянного  урагана.
Олег посмотрел по сторонам, повернул в  проулок.  Рудый  вытаращил  глаза,
поспешно пустил коня следом -- пещерник раньше него почуял корчму?
     Улица была пустая, вечер уже вступил в свои права, но смех и  веселые
вопли  слышались  еще  за  три  дома.  Возле  корчмы  стояли  десятка  два
оседланных коней, подводы. Ворота  были  распахнуты  настежь,  на  крыльце
корчмы сидело двое пьяных мужиков. Обнявшись, орали непристойную песню.
     Привязав коней, Олег и русичи взбежали по ступенькам. Рудый  привстал
на цыпочки, заглянул через плечо пещерника в распахнутые двери. Голос  его
дрогнул:
     -- Вообще-то я перекусил... А пива еще не восхотелось.
     -- Ты чересчур застенчивый, -- сказал Олег благожелательно,  --  хотя
народу здесь в самом деле многовато. Только другой корчмы поблизости нет.
     Рудый с интересом покосился на святого пещерника -- откуда знает?  --
но тот уже распахнул дверь пошире и перешагнул порог.
     За столами сидели, вжавшись плечами, в тесноте  около  сотни  крепких
дружинников. Почти все в доспехах, при мечах, ножах, кое-кто  оставался  в
железных шлемах. Пили, орали, стучали рукоятями ножей  по  столам,  резали
мясо огромными ломтями, ссорились, хвастались, выкрикивали угрозы в  адрес
костичей.
     Трое половых сбивались  с  ног.  Толстый  краснорожий  хозяин  спешно
выдвигал из окна кухни огромные ковши с белоснежными шапками пены --  пиво
расхватывали мгновенно. Мясо жарилось прямо в корчме,  на  вертеле  висела
кабанья туша, капли сала  падали  на  раскаленные  угли,  вспыхивали  алые
чадящие огоньки. В зале было дымно, жарко, пахло кислым пивом  и  немытыми
телами.
     -- Многовато народу, -- донесся голос Рудого. -- Правда, кабанчик  на
вертеле неплох...
     Олег медленно двигался  через  огромную  комнату.  Столов  не  больше
дюжины, лишь за одним засели безоружные лохматые мужики в звериных  шкурах
-- косматые, глаза из-под нависших, как обрывы, бровей сверкают  зло.  Они
молча тянули пиво, угрюмо косились на  дружинников.  Еще  стол  был  занят
старшими дружинниками, если не русичами -- им служил сам хозяин, там  пили
медовуху из серебряных чаш. Остальные столы были заняты  крепким  воинским
людом попроще, но лица у всех бывалые. Олег видел перебитые носы, страшные
рубцы на лицах --  Твердислав,  князь  гнездян,  держал  крепкую  дружину,
всегда с кем-нибудь да воевал.
     Олег подошел к хозяину, подумал, что все  владельцы  таких  заведений
одинаковы: толстые, краснорожие, хваткие, с угрюмо-прицельными глазами.
     -- Пусть боги посетят ваш дом, -- поприветствовал он.
     -- С ума сошел? -- огрызнулся хозяин. -- Не видишь, как тесно?
     Он поспешно ставил на широкую доску ковши, за спиной  мелькали  белые
женские руки, журчала струя. Лоб хозяина был мокрым,  волосы  прилипли  ко
лбу.
     -- Да и кто знает, чем они заплатят, -- согласился Олег. -- Мне во-он
того кабанчика, что на вертеле... и напиться четверым мужчинам.
     -- Воды? -- спросил хозяин.
     -- Напиться, -- объяснил Олег, -- не мыться!
     -- А-а-а... Кабанчик уже заказан. Вы четверо -- не боги,  чем  будете
платить? Куны уже не беру, складывать некуда.
     Олег разжал кулак. На ладони заблестел золотой динарий. Глаза хозяина
из осколков льда стали каплями масла. Олег подбросил монету, рука  хозяина
ловко перехватила в воздухе, словно поймала муху.
     -- Время тяжелое, -- объяснил хозяин. -- Придется оправдываться перед
теми, кто заказал кабанчика раньше!
     Из поварни вытащили еще один стол, грязный и со следами  рубки  мяса,
пристроили возле прохода.  Асмунд  шумно  глотал  слюну,  Рудый  изумленно
всматривался в пещерника -- ведь  у  них  отобрали  все  подчистую,  кроме
одежды.
     Рюрик толкнул его в бок, шепнул:
     -- Не напрягай голову, болеть будет. Наверное, на тех лошадях, что вы
поймали, был кошель с монетами?
     Рудый хлопнул себя ладонью по лбу, Асмунд  оскалил  зубы  --  впервые
хитроумного воеводу обошли в привычном для него деле.
     Отрок принес  кабанчика  прямо  с  вертела.  Капли  жира  шипели,  от
кабанчика  шел  одуряюще  сочный  запах.   Рудый   вытащил   нож,   Асмунд
предупредил:
     -- Протянешь руку -- протянешь ноги!  Ты  только  что  сожрал  целого
вепря.
     -- Когда это было, -- протянул Рудый обиженно.  --  Я  для  вас  хочу
нарезать красиво и по-честному, чтобы не передрались! К тому же то был  не
вепрь, а так себе, заморенный поросенок...  Даже  не  поросенок  вовсе,  а
заяц... или крыса.
     Он нарезал крупными ломтями. Асмунд  самый  сочный  придвинул  князю,
выбрал другой пещернику, два придвинул себе, милостливо кивнул Рудому:
     -- Ешь, пока твой секач не превратился в муху. Только не все, понял?
     -- Да что тут есть, -- проворчал Рудый. -- Четыре лапы и спинка...  с
боками. Уши себе забрали! И хвост.
     Олег неторопливо жевал мясо, прихлебывал из большой кружки. Его  лицо
было бесстрастным, как вырезанное из темного дерева, но  глаза  обшаривали
всю огромную комнату, оценивающе задерживались на суровых  лицах,  оружии.
Не поворачивая головы, велел Рудому:
     -- Пройди по залу, у нас мало пива. Прислушайся, вдруг кто упомянет о
пленных женщинах и ребенке, что привезли сегодня утром.
     Рудый бросил отчаянный взгляд на  исходящее  сладким  соком  мясо,  с
грохотом отодвинул табуретку. На него почти не обратили внимания, когда он
шел по залу, но Олег заметил два-три пристальных взгляда. Пировали знающие
воины, а старшие дружинники даже в корчме сидели так, чтобы  рукоять  меча
была под ладонью, их спины напрягались, когда кто-то заходил сзади.
     Олег жевал  неторопливо,  рядом  трещали  кости  на  зубах  Рюрика  и
Асмунда. Рудый исчез, Олег с  трудом  высмотрел  его  сидящим  за  дальним
столом, где мрачно веселились пятеро дружинников могучего сложения.  Рудый
что-то рассказывал, взмахивал руками,  ему  подливали  вина  из  греческой
амфоры. Наконец, судя по вытянувшейся роже, он  вдруг  вспомнил  о  князе,
подхватился, поспешно вернулся к своему столу. Губы его блестели от жира.
     -- Знакомых встретил, -- сообщил он, плюхнувшись на  скамью.  --  Еще
пиво не все вылакали? Ладно, допивайте. Асмунд, помни мою  щедрость.  Нет,
после хиосского вина как-то  не  идет  это  свинячье  пойло.  Пейте-пейте!
Княгиню с ребенком сегодня отвезли в Твердынь. Сам Твердислав  встречал  у
ворот, так что ведает, кто попал в его лапы.  В  том  смысле,  что  знает:
изловились знатные люди.
     -- А Гульча? -- спросил Олег глухим голосом.
     Рудый странно посмотрел, помялся, ответил нехотя:
     -- С ними. Только она... без стражи.
     Рюрик стукнул кулаком по столу:
     -- Я убью его!
     Асмунд и Рудый схватили его за руки, но в  корчме  никто  и  ухом  не
повел на рев очередного гуляки.  Здесь  постоянно  орали  эти  слова,  как
припев к любой песне. Правда, часто и  убивали  за  косой  взгляд,  плохое
пиво, вызывающий вид, убивали даже просто так...
     Олег сказал негромко:
     -- Дурак умного может убить только чудом, а я, хоть и волхв, в чудеса
не верю.
     -- Но что делать?
     -- Дождаться ночи. Ночь  --  покровитель  татей  и  всяких  прочих...
рудых.

     В полночь они ползли на брюхе вдоль рва с водой.  Громада  деревянной
крепости казалась особенно необъятной. На фоне звездного неба  видны  были
силуэты стражей, прохаживающихся по широкой стене. В высоких окнах  терема
горел свет. Рюрик всматривался до рези в глазах, надеялся  увидеть  силуэт
Умилы.
     -- А мост-то поднят, -- проговорил Асмунд сквозь зубы.
     -- С чего бы? -- удивился Рудый. -- На ночь глядя...
     Рюрик кривился: насмешки  над  простодушным  Асмундом  раздражали  --
княгиня и юный наследник в опасности. Кто знает обычаи урюпинцев...  могут
не дождаться общего жертвоприношения -- бросить на домашний жертвенник.
     Олег неслышно сполз в ров. Запах  затхлой  воды  стал  мощнее.  Рудый
полез было следом, внезапно замер:
     -- Там жабы... Вон сидят!
     -- Не кусаются, -- процедил Рюрик сквозь зубы.
     -- От них бородавки. А моя красивая внешность -- оружие.
     Асмунд слез последним, пихнул Рудого в спину. Тот вынужденно двинулся
через темную воду, погружаясь все  глубже.  Когда  вода  дошла  до  груди,
прошептал зло:
     -- Перепороть строителей -- не рассчитали стока... Воды  должны  быть
проточными!
     Впереди послышался легкий плеск.  Асмунд,  обогнав  всех,  исчез  под
водой. Все замерли, наконец на том  краю  рва  чуть  слышно  хлюпнуло.  Из
темной воды  поднялся  остроконечный  шлем  Асмунда  --  уже  без  блеска,
облепленный чем-то гадостным. Рюрик перевел дыхание,  Рудый  в  это  время
шагнул дальше, вода поднялась до  подбородка.  Он  судорожно  задирал  нос
вверх, ноздри породистого носа дергались, вдруг он проговорил в ужасе:
     -- Как эта вода пахнет... Как ужасно пахнет!
     Пещерник уже выбирался на противоположный край рва, с  него  текло  в
три ручья. Асмунд лежал внизу,  брезгливо  обирал  с  себя  петли  водяных
растений, пиявок.
     -- "Пахнет", -- передразнил он. -- Воняет! Хуже, чем в свинарнике.
     Рюрик вышел  бесшумно,  лицо  князя  было  каменным.  Рудый  выбрался
последним, со  стонами  и  всхлипами  ощупал  себя,  сдавленно  вскрикнул,
отшвырнул что-то блеснувшее в слабом  свете  звезд,  что  ползло,  выгибая
спину, по шее.
     Асмунд прошипел зло:
     -- Тихо, трус поганый... Безобидная улитка, не пиявка!
     -- А что бывает от улиток?
     Олег предостерегающе поднял руку, все застыли. Над  стеной  появилась
голова, донесся равнодушный голос:
     -- Почудилось... С тех пор как в этот ров  начали  лить  все  дерьмо,
развелась всякая дрянь. А гадят в замке много.
     -- Много жрут, много и... гадят.
     -- Пойдем отсюда, -- предложила первая  голова.  --  На  той  стороне
чище. Сюда сбросили  и  те  две  сотни  крыс,  которых  перебили  вчера  в
подвалах!
     Рудый вжался лицом в землю, плечи его  задергались.  Асмунд  поспешно
зажал огромными ладонями рот нежному воеводе. Головы двинулись влево, Олег
некоторое время видел тени, потом они исчезли в ночи.
     Олег поднялся, взмахнул рукой резко. Рюрику показалось, что  из  руки
пещерника что-то выскользнуло, но клясться бы не стал,  а  пещерник  вдруг
прыгнул на стену и побежал вверх, как огромный паук. В считанные мгновения
он поднялся наверх и пропал из виду. Рюрик  поднялся,  но  Рудый  отпихнул
князя, прошептал отчаянно:
     -- Больше не могу... Пустите!
     Он полез вверх медленно, Рюрик и Асмунд зло сжимали  кулаки.  Наконец
Рудый исчез за краем  стены,  Рюрик  нащупал  в  темноте  тонкую  веревку,
подергал -- больно выглядела ненадежно, запоздало вспомнил,  что  пещерник
еще тяжелее. Начал карабкаться --  там  были  навязаны  толстые  узлы,  но
карабкался медленнее Рудого, дважды срывался, обдирая кожу с ладоней.
     Едва перевалил через стену, как от угловой  башни  послышались  шаги.
Страж медленно брел  по  дощатому  настилу,  кулаки  сунул  под  мышки  --
холодало.  В  том  месте,  где  была  переброшена  веревка,   остановился,
внимательно всмотрелся вниз, в черноту. Асмунд готов был  поклясться,  что
его не видно, как не видно и тонкой веревки, но страж что-то учуял, не зря
остановился, и Асмунд медленно положил ладонь на рукоять топора.
     Внезапно рядом с ним застучали частые капли. В лицо брызнуло горячим.
Страж мочился долго, откинувшись  всем  корпусом  назад,  зевал  с  жутким
завыванием, запрокидывал лицо, подставляя лунному свету. Когда  заскрипели
доски настила, Асмунд еще долго лежал неподвижно, не смея оторвать лицо от
земли. Не поднимаясь, он нащупал веревку,  она  внезапно  ожила,  с  силой
начала выскальзывать из рук. Асмунд вцепился крепче, его потащило  наверх,
как мешок с отрубями. Он выставил локти, охраняя лицо от ударов о  бревна,
благословляя пещерника: кто  еще  догадается  втащить  его,  как  подобает
воеводе? Если поджарый Рудый едва  вскарабкался,  то  настоящему  мужчине,
кем, без сомнения, является он, Асмунд, залезть непросто, да и  недостойно
его звания лезть по стене, подобно мартовскому коту.
     Он стукнулся локтями, коленями, наконец сверху ухватили  руки,  голос
Рудого потихоньку произнес совсем близко:
     --  Смолоду  ворона  в  поднебесьях  не  летала,  не  полетит  и  под
старость... Фу, как от кого-то смердит!.. Асмунд, ты без нас не пустил под
себя лужу?
     Асмунд побрел за маячащей тенью Рудого, ступеньки вели  вниз,  в  еще
большую темноту. Повезло, что под стеной остался он, а не дерганый  Рудый.
Если жаб боится, то тут вообще бы заорал или метнул нож, страж бы  завопил
в предсмертном крике, ляпнулся  бы,  как  сырое  тесто,  с  такой  высоты.
Набежали бы всякие, начался бы шум и гам, но он, Асмунд,  человек  мирный,
привык без лишней драки...
     -- Вперед не суйся, -- произнес  голос  Рудого  над  самым  ухом,  --
позади не оставайся, в середке не болтайся! Тогда все пойдет хорошо.
     Асмунд остановился, пытаясь выполнить все сразу, понял, что все  тоже
остановились, вслушивались, затаившись в темноте.  Они  находились  внутри
двора, в углу между двух стен. Двор был слабо  освещен  ныряющей  в  тучах
луной и красноватым светом из окон терема. Олег сказал свистящим шепотом:
     -- Двоим, самым смелым, надо остаться здесь.  Возможно,  им  придется
сражаться с целой дружиной, всем войском Твердыни... Пока  что  старайтесь
не выдать себя. Ждите сигнала. Рудый, ты пойдешь со мной.
     -- Куда угодно от этой вони, -- пробормотал Рудый с готовностью.
     Асмунд сердито засопел, потребовал сдавленным голосом:
     -- Почему именно Рудый?
     -- Нужна лиса, а не лев, -- объяснил  Олег.  --  Мы  лишь  поглазеем,
понюхаем.
     -- Не произноси этого слова, -- простонал Рудый. Он зажимал себе нос.
-- Пойдем. Ну пойдем же!.. Асмунд, насчет глотания жаб по утрам...  Можешь
завтра утром поймать для меня самую крупную! С бородавками. С  перепонками
на лапах!
     Они исчезли, прошло немало времени, прежде чем Асмунд заподозрил, что
его подло надули. Причем кто -- святой человек! Он обернулся к князю,  тот
шепнул успокаивающе:
     -- Мне кажется, он Рудому не очень доверяет. Потому  и  старается  не
спускать с него глаз.

     Олег и Рудый долго  крались  вдоль  стены,  а  когда  луна  зашла  за
облачко, перебежали двор. Ворота терема, который Рудый упорно  называл  на
западный лад замком, были заперты на огромный висячий замок. Рудый  быстро
вытащил крохотный ножик с длинным узким лезвием,  сунул  в  щель,  потряс.
Дужка сдвинулась и снова застряла в  невидимых  капканах.  Рудый  приложил
ухо, бережно повертел кончиком лезвия, дужка осталась в петлях  массивного
засова, а тяжелый замок сорвался вниз.
     Олег молниеносно подхватил, положил в сторонке  на  пол,  потянул  за
ручку. Ржавые петли пронзительно взвизгнули. Рудый мгновенно втянул голову
в плечи, как улитка рожки, испуганно  процедил  сквозь  зубы:  "Перепороть
ключарей..." Олег бочком вдвинулся в щель, и Рудый  поспешно  проскользнул
следом.
     Из этих широких сеней две лестницы вели вверх, а на той стороне сеней
зияла приоткрытая  дверь  в  узкий  коридор.  Олег  кивнул,  и  они  молча
перебежали через сени прямо в коридор.
     Там стены быстро сдвинулись,  Олег  вынужденно  пошел  боком.  Темно,
затхло, под ногами похрустывали мелкие косточки.  Рудый  начал  потихоньку
ныть: он постоянно слышал гадкие звуки, а гадкие запахи еще чаще.
     Олег замедлил шаг, тайный ход медленно повел вверх. Справа доносились
голоса, словно бы тайник шел вдоль стен пиршественных палат. Кое-где камни
были аккуратно вынуты, дабы смерды Твердислава могли тайком  слушать  речи
подвыпивших воевод и старших дружинников.
     Олег на ходу заглядывал в квадратные выемки в стене. Однажды он  взял
у Рудого ножик, осторожно ткнул острым концом в шероховатую стену. Блеснул
красноватый свет, Рудый понял, что стена -- не  стена,  а  толстый  ковер,
прикрывающий вынутую плаху.  Через  дырочку  просматривался  уголок  зала,
залитый багровым светом факелов. Олегу и Рудому после блуждания в  темноте
они показались нестерпимо яркими.
     Олег уже опускал клинышек ковра, когда в  палату  ворвались,  грохоча
сапогами, воины  с  короткими  тяжелыми  копьями.  Двое  держали  пылающие
факелы. Впереди ковылял, сильно хромая,  с  обнаженным  мечом  воевода  со
злым, сдвинутым набок лицом: уродовал огромный распухший кровоподтек  всех
цветов радуги -- глаз заплыл, губы распухли.  Рудый  с  содроганием  узнал
Листа, злополучного воеводу, который сражался у обрыва.
     Лист быстро оглядел зал, прошепелявил:
     -- Обшарить вше ходы-выходы!.. Осмотреть комнаты. Ешли двеши  шаперши
-- ломайте. Помните,  они  опашны.  Ешли  не  хотите  умереть,  шубите  их
пешвыми. Не пытайтешь обешорушить или вшять в плен -- убивайте!
     Похоже, вторая половина его зубов осталась у обрыва  на  невспаханной
земле, ожидая весны. Один воин, в полном доспехе и в шлеме,  покосился  на
обезображенное лицо свирепого воеводы, зябко передернул плечами, словно от
внезапного северного ветра, сказал нерешительно:
     -- Они здесь в самом деле?
     -- Здешь, -- гаркнул  Лист.  Он  закашлялся,  плюнул  на  пол  темным
сгустком. -- Я их обезошужил и захватил, но потешял пятнадцать воинов, а в
моей  дружине  были  лучшие  из  лучших!  Но  эти  пшоклятые   вше   равно
ушкольшнули, вовремя для них напали пшоклятые урюпиншы...
     -- Но почему они здесь?
     -- Мы захватили их женщин, душак. Они не  трушы!  Охотники  показали,
что четвешо вшадников галопом нешлишь в нашу шторону. К тому же  я  только
что обнашужил, что вошота отпешты!
     -- Ворота терема?.. Могли забыть запереть.
     -- Нет, пока я сташший воевода, -- отрезал Лист.
     Воины, снова громко топая, выбежали  из  палаты.  Лист  подозрительно
огляделся, пошел с обнаженным мечом вдоль стены. Олег попятился в  темноте
на цыпочках.
     Рудый прошептал:
     -- Что подсказывают боги?
     -- Говорят, что мы -- бравые мужи.
     -- Я не Асмунд, мне чести  не  надо.  Лучше  быть  живой  лисой,  чем
мертвым львом...
     -- Шшшш!
     Олег потащил за собой Рудого в глубину хода, круто свернул. Рудый  не
успел увидеть поворота и влип в каменную стену, зашипел,  как  разъяренный
змей.
     -- Что на этот раз? -- потребовал раздраженно Олег.
     -- Крысы...
     Олег двинулся в темноту, но впереди уже  заблестел  рассеянный  свет.
Они выбрали крохотную комнатку, где стояли два огромных  сундука,  высокая
кровать, тускло светил догорающий факел.
     Рудый еще тер кулаками глаза, свет больно резал, как вдруг в коридоре
послышались тяжелые шаги. Дверь содрогнулась от толчка. Послышались грубые
голоса, толстые доски затрещали. Олег вытащил из ножен кинжал, стал  рядом
с  дверью.  Рудый  застыл  с  другой  стороны,  лицо  его  стало  мрачным,
оскаленные зубы заблестели, как у загнанного хорька: отступать  некуда  --
сами захлопнули себя в ловушку.
     Дверь содрогнулась, доски подались, начали со  скрипом  раздвигаться.
Олег вскрикнул тонким, детским голосом:
     -- Ой, кто там?.. Папа, это ты?
     За дверью наступила тишина, потом -- потрясенный голос:
     -- О, Сварожич! Там дети князя...
     -- Достанется нам, -- сказал второй торопливо. -- Князь не  потерпит,
что выломали дверь к его наследнику и дочке.
     Рудый не верил ушам своим, но  шаги  быстро  удалились.  Он  повернул
сияющее лицо к пещернику:
     -- Хорошо, что здесь так чтят детей!
     Олег ответил равнодушно, думая о другом:
     -- Свои жизни чтят...
     -- Думаешь, не ради детей?
     -- Стань на их место. Ломать дверь, ожидая, что двое -- нет, четверо!
-- осатанелых уже занесли для удара мечи? Всякого, кто шагнет через порог,
исполосуют  от  макушки  до  задницы...  Поневоле  схватишься   за   любое
объяснение, чтобы оставить дверь в покое.
     -- Ты не веришь в добрые чувства, -- обвинил  его  Рудый.  --  А  еще
святой человек!
     -- Пойдем отсюда. Лист не пройдет мимо запертой двери.
     -- Веди, тебе боги подсказывают.
     -- В этих норах важнее подсказка крысы.
     -- Не богохульствуй! -- воскликнул Рудый патетически,  но  глаза  его
блестели живо, на пещерника смотрели с интересом.
     Олег выхватил факел, подбежал к высокому окну. Рудый подставил спину,
Олег вспрыгнул ему на загривок. Рудый  заохал,  перекосился,  но  Олег  не
обращал внимания, выглянул, быстро просунул руку с факелом.
     Когда спрыгнул на пол, Рудый с трудом разогнулся, сказал обвиняюще:
     -- На меде и акридах так не взматереешь!
     Снизу в окошко потянуло гарью, начал заползать сизый дым.  За  стеной
послышался топот, кто-то истошно заорал, затопали еще громче. Олег  кивнул
Рудому, тот работал хитрым ножичком, снимал скобы. Олег прислушался, затем
распахнул  дверь.  Они  пронеслись  через  освещенный  пламенем   коридор,
вскочили в темную комнату, где  распахнутая  дверь  уже  висела  на  одной
петле.
     Затаившись в темноте, они видели на  фоне  огня  темные  фигуры,  что
растаскивали горящие клочья ковров, рубили деревянные перегородки.  Кто-то
катил огромную бочку, из нее хлестала темная, сильно пахнущая струя. Рудый
потянул носом, простонал: "Такое пиво  переводят!..  Лучше  весь  терем  в
пепел..."
     Олег нетерпеливо кивнул, они перебежали через  коридор.  С  площадки,
где стоял массивный камнемет с отполированными ручками, видно  было  внизу
пламя, там клубился черный дым, суетились люди.
     Рудый равнодушно отмахнулся:
     -- Пусть горит. Все равно не наше!
     Лицо Олега было  черным,  как  ночь,  в  глазах  вспыхивали  и  гасли
багровые отблески. Он сказал тяжело:
     -- Умилы и Гульчи здесь нет. Я бы ощутил.

     Дверь распахнулась с  металлическим  скрежетом.  На  пороге  появился
ухмыляющийся страж:
     -- Эй, черненькая! Тебя изволит видеть князь.
     Гульчачак  сердито  поднялась  с  холодного  каменного  пола.   Страж
намерился дать ей леща, она отшвырнула  его  руку  --  потную,  длинную  и
отвратительно волосатую, взбежала по выщербленным ступенькам.
     Первый поверх терема-крепости был  из  камня,  но  выше  шли  толстые
бревна,  и  Гульча  сразу  перестала  ежиться  --  от  дерева  шло   почти
человеческое тепло.  Она  чувствовала  ощупывающие  глаза  стража,  но  не
оборачивалась. Он всегда смотрел на нее по-хозяйски: возможно, ее  обещали
ему.
     Они прошли через ряд длинных палат. У каждой двери топтались воины --
в доспехах, в начищенных до блеска шлемах, в руках держали странные  копья
с широкими зазубренными остриями. Двое бросали кости,  прислонив  копья  к
стене. Лица их были в шрамах, глаза холодные, движения четкие.  Их  желтые
от твердых мозолей ладони никогда не уходили далеко от копий.
     Последняя  дверь  была   широкой,   окованной   железными   полосами,
украшенной серебром и золотом. Двое  стражей  скрестили  перед  Гульчей  и
сопровождающим ее воином копья. Их лица были  застывшие,  но  глаза  хитро
щурились.
     -- В чем дело? -- потребовал длиннорукий сердито.
     Один из воинов прорычал с веселой угрозой:
     -- Телепень, ты знаешь...
     Телепень угрюмо оглядел их ухмыляющиеся рожи, буркнул:
     --  Нечего  лыбиться,  дурни!  Теперь  это  моя  корова.  Эй,  девка,
раздевайся!
     Гульча отшатнулась:
     -- Я?.. Здесь?
     -- На князя трижды за месяц замахивались, ясно? Он как кость в  горле
немецкому королю, бодричам, польским князьям... Даже хазарам, наверное.
     Гульча смотрела ему в глаза, еще не веря, и он  хрюкнул  нетерпеливо,
быстро и грубо сорвал с нее одежду. Оба  стража  захохотали,  один  сказал
насмешливо:
     -- Корова?.. Не тянет даже на коровку. Так, теленок... Дам тебе...
     -- Умойся, -- огрызнулся Телепень.
     Он потряс одежду Гульчи,  ощупал,  отбросил,  знаком  велел  сбросить
сапоги, потряс каблуками вверх перед стражами, с  отвращением  швырнул  ей
под ноги. Кожа Гульчи пошла пупырышками от холода и насмешливых  взглядов,
но не горбилась, алые  кончики  грудей  застыли,  острые  и  твердые,  как
наконечники стрел. Телепень швырнул ей одежду в лицо, гаркнул зло:
     --  Одевайся,  дура!  Обрадовалась,   ишь...   светишь   оттопыренной
задницей!
     Стражи опять захохотали. Гульча услышала хриплый голос:
     -- Дам три куны... Даже серебряный динарий!
     Удерживая  слезы,   Гульча   торопливо   натягивала   одежду.   Когда
наклонилась  за  сапогами,  слезы  прорвали  запруду,  хлынули  по  щекам.
Телепень ухватил ее за плечо, раскрыл дверь  и  втолкнул  пленницу.  Сзади
тяжело захлопнулась дверь.
     Гульча  очутилась  в  парадной  палате,  кое-как  поправила   одежду.
Помещение было невелико, в три узких окна  заглядывали  яркие  звезды.  На
широком и массивном троне сидел князь  --  темноволосый  воин  с  жестоким
лицом, широкогрудый, массивный, с холодными,  как  лед,  глазами.  В  двух
шагах перед ним сидела на широкой лавке  Умила,  на  коленях  у  нее  вяло
ворочался и капризничал Игорь. Лицо княгини было смертельно  бледное,  под
глазами огромные черные круги. Она смотрела на грозного князя со  страхом,
пугливо вздрагивала.
     Твердослав окинул Гульчу ледяным взором, поинтересовался:
     -- Телепень, ты уже развлекался?
     -- Нет, -- присягнул Телепень торопливо. --  Это  стражи  обыскивали.
Княже, в ее волосах можно спрятать кинжал, а в таких сапогах -- по мечу!
     Твердослав буркнул с отвращением:
     -- До слез доводить не обязательно... так сразу. Сядь, женщина.
     Гульча утерла кулачком глаза, опустилась на лавку  поближе  к  Умиле.
Князь смотрел пристально, не отрывая  взгляда.  С  края  лба  через  скулу
опускался длинный рубец. Князь был в кольчуге, на поясе висел  меч,  будто
он сидел на коне, а не на троне в своем тереме.
     -- С какой целью вы вторглись в мои земли? Сколько вас? -- спросил он
резко.
     Гульча независимо пожала плечами:
     -- Семь человек. Из них две женщины и один ребенок. Я не  знаю  более
трусливого племени, чем урюпинцы.
     Умила испуганно дернула ее за рукав, но голос Твердислава  был  таким
же ровным и холодным, безжалостным, как лезвие меча:
     -- Среди мужчин признали Рудого. Он сейчас служит у Рюрика  Буянского
-- Рюрика Ютландского, как зовут на севере. А где Рудый пройдет, там  иной
раз чуме ничего не остается. Рудый зря не появится!  Откуда  я  знаю,  что
следом не идут войска Рюрика?
     Умила сказала мертвым голосом:
     -- Я слышала от мужа, что лучшие лазутчики -- урюпинцы.
     -- Насчет лазутчиков не знаю, -- ответил Твердислав  ровным  голосом,
-- но разведка у меня хороша. Лазутчики выведывают про наступающие войска,
а разведка узнает о готовящемся наступлении, о будущей войне. Почти магия,
верно? Ведун, веды, ведать, ведьмы, разведать... Знаю от разведчиков,  что
делается во всех ближних и дальних королевствах. Знаю и то,  что  Рюрик  с
двумя воеводами внезапно исчез, а войско  уже  начало  высадку  на  берег.
Верно?  К  тому  же  мне  принесла  вести  не  моя  разведка,   а   кто-то
неизвестный... Даже  указал  дорогу,  по  которой  едете!  Надо  признать,
несмотря на карту, несмотря на высланные на поиск  отряды  лучших  воинов,
поймать вас было непросто!
     Умила растерянно смотрела на грозного  Твердислава.  Гульча  ответила
сердито:
     -- Откуда мы можем знать такое? Когда сели на корабль, все позади еще
оставалось тихим.
     Дверь приоткрылась, появилась голова стража:
     -- Княже, дозволь усилить охрану?
     -- Что стряслось?
     -- Лист нашел, что вражеские лазутчики... ну, те, которых  захватили,
а они утекли, так вот они уже в тереме!
     Твердислав быстро взглянул на женщин. Лицо Умилы осветилось  изнутри,
а Гульча гордо вскинула носик, ее слезы мгновенно высохли.
     -- Поднять на ноги дружину! -- велел Твердислав  сдавленным  голосом.
-- Окружить замок! Чтобы мышь не проскользнула! Я встречался с этим  Рудым
однажды... Оборотень он, что ли?.. Удвоить охрану у каждой двери. Листу  и
Красномиру  взять  лучших  воинов  из  старшей  дружины,  пройти  по  всем
комнатам.
     Страж рявкнул:
     -- Сделаем!
     Он исчез, а Твердислав медленно повернулся к женщинам:
     -- Скоро я их допрошу. С каленым железом,  щипцами...  Они  расскажут
все. Давно хотел встретиться с Рюриком. А за голову Рудого я еще пять  лет
тому объявил награду в десять гривен серебра!

     Они долго лежали, прислушиваясь. Ночь была холодной, а запах гари  не
грел. Снизу со двора поднимались  голоса,  звякало  оружие.  Там  суетливо
сновали дружинники, заглядывали во все щели, сшибали друг друга с  ног.  В
башне, чей силуэт мрачно темнел напротив, в узких бойницах  часто  мелькал
красный свет: свет факелов заслоняли движущиеся фигуры.
     -- Уверен, что они там? -- спросил Рудый в который раз.
     --  Больше  негде.  Я  полагал,  они  должны  быть  здесь...   Боюсь,
Твердислав уже приступил к пыткам.
     Рудый со страхом смотрел на темный силуэт башни, заслонивший полнеба.
Такие исполины он нередко встречал на севере -- те  состояли  из  огромных
серых камней, нередко отполированных волнами, эту же  собрали  целиком  из
толстого кондового дуба, который в огне не горит, в воде  не  тонет.  Даже
всадить копье с булатным наконечником -- трудное дело...
     Олег сказал хмуро:
     -- Пора. Приготовь нож.
     Рудый опасливо измерил взглядом  расстояние  между  башней  и  крышей
терема, на которой лежали, проговорил внезапно охрипшим голосом:
     -- Тебе боги помогают, а мне?.. Еще и под локоть толкнут!
     -- Уже и там врагов нажил?.. Эх! Приготовься. Другого пути нет.
     Олег высунулся из окна, собрался в комок, с силой оттолкнулся ногами.
Рудый съежился и закрыл глаза, невольно ожидая услышать сдавленный крик, а
затем -- смачный удар об отмостку.
     Прошло несколько мгновений, он подполз к краю.
     По всему двору  мелькали  огни  факелов,  старшие  дружинники  гоняли
младших, бегали гридни, смерды. Рудого внезапно охватил  страх:  сорвешься
-- костей не соберешь, расплющишься как жаба на камнях. Бррр!
     По спине пробежал холод,  ноги  вдруг  ослабли.  Почудилось,  что  на
дальней стене башни что-то мелькнуло. Донесся сдавленный шепот:
     -- Быстрее. Быстрее, трус!
     Рудый стиснул зубы, с  силой  оттолкнулся.  Надежная  крыша  осталась
позади, а он летел через ночь с ножом в руке и вдруг  ощутил  со  страхом,
что недотягивает! Надо бы с разгона, а так не допрыгнул...
     Он  ударился  внезапно  о  выпрыгнувшую  стену  башни,   одновременно
судорожно  ткнул  ножом  --  тот  лишь  царапнул  твердое  дерево.   Рудый
соскользнул вниз, руки с растопыренными пальцами поползли по дереву, ногти
царапали, оставляя кровавый след, и он знал,  что  внизу  ждет  падение  с
четвертого поверха на площадь, где носятся воины с обнаженными мечами.
     Внезапно что-то ударило по голове, больно  защемило  чуб.  Он  повис,
морщась от боли. Тихий и очень напряженный  голос  пещерника  произнес  из
темноты сверху:
     -- Я не Род, долго держать твою селедку не буду.
     Рудый вслепую ударил ножом, всадил лезвие между бревнами,  хватка  на
чубе тут же ослабла. На уровне его головы смутно белели колени  пещерника.
Рудый  уважительно  удивился,  что  тот  запрыгнул  выше  и  удержал  его,
видавшего и Рим, и Крым, и полянскую грушу.
     Они висели неподвижно, дыхание у обоих вырывалось сиплое, с  хрипами.
Потом Рудый ощутил движение воздуха,  колени  справа  исчезли.  Перед  ним
появилась веревка, Рудый вцепился зубами, полез  наверх,  помогая  руками.
Между бревнами торчали  серые  прокладки  высохшего  мха,  можно  было  бы
карабкаться не спеша, но двужильный пещерник тянул с такой мощью, что едва
не вывернул челюсть.
     Когда пальцы Рудого появились над краем крыши, Олег снова ухватил его
за чуб, втащил к себе. Рудый распластался, как раздавленная лягушка,  руки
и ноги раскинул. Дыхание было прерывистым, частым.
     Наконец прошептал:
     -- Внукам-правнукам закажу, чтобы носили чубы...
     -- Да, для трепки хорош, -- согласился Олег.
     Он отполз от края, перебежал на другую сторону  крыши,  пригибаясь  и
прячась за трубой. Рудый сунул нож в чехол, пошел следом  вразвалку.  Если
кто и увидит, что какая-то звезда  на  миг  исчезла,  а  потом  появилась,
подумает на кожана или сову.
     Олег уже спустил ноги через край крыши. Пальцы некоторое время белели
на темных досках, затем исчезли.  Рудый  вздохнул,  вытащил  нож  и  полез
следом. Ноги сводило судорогой, он изо всех  сил  цеплялся  за  неровности
бревен, но проклятые строители добросовестно стесали  все  сучки,  содрали
кору и к тому же просмолили. Лезвие ножа едва находило щели между толстыми
бревнами, мох сдавило, он стал твердым, как камень. Ночь была холодная, но
Рудый то и дело вытирал мокрый лоб.
     Вдруг прямо из  середины  темной  тучки  вывалилась  луна  --  яркая,
полная, огромная. Рудого прошиб озноб. Пещерник в этот  момент  был  очень
хорошо виден на стене! Вверху, как назло, послышались шаркающие  шаги,  на
самом краю крыши появился страж. В руках у него был огромный рог, на поясе
болтался короткий меч. Он остановился над  замершим  пещерником,  едва  не
придавив ему пальцы, заинтересованно смотрел во двор. Там мелькали факелы,
бегали люди, из красноватой тьмы доносился лай собак. Опусти  страж  глаза
еще чуть-чуть... самую малость -- и он увидит пещерника. А глаза  опустит,
не может не опустить...
     Рудый, страшась двигаться, осторожно вытащил швыряльный нож из  щели,
повис на кончиках пальцев ног, отвел руку для броска.  Он  не  сомневался,
что попадет с десяти шагов даже из такого неудобного положения. Попадет  в
горло, где заканчивается кольчуга. Но в какой момент лучше -- выждать  ли,
пока страж увидит пещерника? Может  заорать  с  перепугу,  отшатнуться  от
летящего ножа. Если метнуть сейчас, дурак грохнется прямо в гущу воинов  с
факелами и свору беснующихся собак.
     Рудый крепче сжал нож, наметив вместо белеющего горла левый глаз,  --
раненый должен без звука отшатнуться, упасть навзничь на крышу. Главное --
без крика, пораженные в левый глаз никогда не кричат...

     ГЛАВА 24

     Внезапно потемнело, луна скрылась. Рудый потерял  силуэт  стража.  Он
уже почти бросал нож, рука теперь мелко дрожала, и он  с  ужасом  подумал,
что чуть ли не впервые мог промахнуться. Глаза защипало от едкого пота, он
торопливо вытер лицо рукавом.
     Когда перед глазами перестали трепыхаться черные мошки, он обнаружил,
что  стража  нет  на  крыше,  но  и  пещерник  исчез.  Потянулись   долгие
мучительные минуты. Рудый трясся, зубы стучали, он уже не  понимал  --  от
холода ли, от страха. Вдруг перед ним шевельнулась  змея,  он  с  перепугу
едва не сорвался вниз, чудом успел сообразить, что то не змея -- веревка.
     Рудый не вскарабкался  --  взбежал  по  отвесной  стене.  Руки  Олега
подхватили его на краю крыши. Лицо  пещерника  в  лунном  свете  выглядело
донельзя изнуренным, глаза дико  блестели,  как  слюдяные.  Снизу  донесся
яростный вопль, ругань, громче прежнего хрипло забрехали, давясь слюной  и
злостью, псы.
     -- На верхнем поверхе их нет, -- объяснил Олег тяжело. --  Там  всего
два окна, я заглянул в оба. А  ниже  по  стене  не  спустишься,  там  идет
защитное кольцо по всей башне.
     Озноб на спине Рудого превратился в глыбу льда:
     -- А как выберемся сами?.. Прыгать обратно? На такое  можно  решиться
раз в жизни.
     -- Попробуем через чердак, -- предложил Олег тяжело.
     -- Через трубу? Где моя ступа... Или хотя бы метла!
     -- Размечтался. Через чердак не изволишь? По всем поверхам пешком?
     -- Жаль, -- вздохнул Рудый. -- Я полагал, сразу на кухню...  Я  когда
волнуюсь, жареного быка съел бы.
     Крадучись, они добрались до лаза в крыше, что вел внутрь, на  чердак.
Замок висел старый, ржавый, темный  от  грязи  и  ржавчины.  Рудый  всунул
лезвие в щель, подергал, потряс, но дужка оставалась в петле.  Послышались
шаги, на крыше башни показался  темный  силуэт  стража.  Бедолаге,  как  и
Рудому, стало зябко, он поднял  воротник,  втянул  голову  в  плечи.  Олег
оттеснил Рудого, они прижались  к  поверхности  крыши,  пропуская  стража.
Когда тот неторопливо утащился на другую сторону, Рудый  опять  сунулся  с
ножиком к замку. Олег остановил:
     -- Погоди...
     Он прикоснулся к металлической коробке,  стукнул  двумя  пальцами  --
замок рухнул в подставленную ладонь, дужка закачалась на петлях. У  Рудого
отвалилась челюсть:
     -- Ты можешь... Так чего ж ты заставлял меня потеть над теми замками?
     -- Ты потел? У тебя слюни капали от удовольствия! Я  просто  не  стал
мешать.
     Он приоткрыл дверцу, исчез. Едва слышно  скрипнули  ступеньки.  Рудый
двинулся следом,  выставив  растопыренные  пальцы  перед  лицом,  страшась
липкой паутины, толстых жирных пауков, дохлых бабочек и  высохших  мух  на
серых нитях...
     В  темноте  его  схватила  сильная  рука.  Рудый  вздрогнул,  спросил
дрожащим голосом:
     -- Научишь, как открывать замки?
     -- Когда же ты повзрослеешь? -- послышался в темноте тяжелый вздох.
     Под ногами шелестело, похрустывало. Ноги Рудого ступали по мягкому, в
ноздри  лезла  удушливая  пыль.  Шли  в  полной  темноте,  наконец   хруст
прекратился, в темноте послышался шепот:
     -- Здесь ляда. Ход идет вниз, на пятый поверх.
     -- А потом на четвертый, -- прошептал Рудый  несчастным  голосом.  --
Затем на третий... на второй... на первый... И везде народу, как  муравьев
на дохлой жабе. А Тверд с Умилой окажутся в подвале.
     -- Что предлагаешь?
     -- Через дымоход! Сразу оказались бы на первом, на кухне.
     -- Когда ты наешься?.. Думаешь, мне рубашку стирает Гульча?
     Снизу донеслись грубые мужские голоса. Затрещало дерево, голоса стали
приближаться. Олег отпихнул Рудого, оба замерли.  Сухой  треск  послышался
совсем рядом, скрипнула втоптанная в пол ляда на ржавых петлях, поднялась.
Снизу в слабом свете факелов показалась крупная голова в  шлеме.  Стоя  на
невидимой лестнице, страж сказал густым пропитым голосом:
     -- Темно, как у князя в заднице!
     Снизу донесся уважительный голос:
     -- Везде-то ты, Лютый, побывал... Темно там?
     -- В заднице?
     -- На чердаке.
     -- У тебя самого в чердаке темно. И сам ты темный, как  три  подвала.
Конечно же, здесь хоть глаза выколи! Мы проверили все поверхи,  начиная  с
подвала. Стоит ли ползать по чердаку, собирая паутину? Пауки тут с  кулак,
а крысы -- как те псы, что лютуют во дворе...
     Снизу донеслись раздраженные  голоса.  Стражи  на  лестнице  спорили,
ругались, однажды даже звякнуло железо. Рудый истово молился  всем  богам,
обещал богатые жертвы и был искренне уверен, что в этот раз  уж  точно  не
надует. Но удача  дважды  в  один  карман  не  падает,  а  лень  из  своих
дружинников Твердислав выбил  безжалостно.  Ляда  откинулась,  рассохшаяся
лестница затрещала сильнее. На чердак вскарабкался грузный  воин,  в  руке
держа  перед  собой  короткое  копье.  Он  остановился  возле  квадратного
отверстия, крикнул вниз:
     -- Пусть кто-то факел захватит!.. Окон здесь нет.
     Рудый отчетливо слышал  его  тяжелое  дыхание  совсем  рядом.  Следом
поднялся еще один -- коренастый, широкий, в кожаных  доспехах  с  нашитыми
булатными  пластинами.  Он  остановился  по  другую  сторону  ляды,   тоже
согнулся, глядя вниз. Оттуда пошел красный свет, третий  страж  поднимался
уже с факелом.
     Свет начал рассеиваться и по чердаку. Рудый смутно  увидел  очертания
двух человек, оба смотрели на  приближающийся  факел.  Свет  стал  намного
ярче, один из стражей вдруг  вздрогнул.  Его  глаза  блеснули,  рот  начал
открываться для истошного вопля. Грудь поднялась, набрав воздуха...
     Рудый ударил ножом, подхватил отяжелевшее тело, мягко опустил на пол.
По ту сторону ляды беззвучно падал второй страж. Из дыры  поднялся  факел,
его держала толстая рука в кожаной рукавице. Олег  взял  факел,  подхватил
ничего не подозревающего третьего стража, помогая вылезти, а  Рудый  зашел
сбоку и коротко взмахнул ножом.
     Они молча смотрели друг на друга. Рудый  перемазался  кровью,  словно
забил целое стадо свиней, на мохнатой волчьей  шкуре  волхва  не  было  ни
пятнышка.
     Рудый покосился на три трупа, сказал сердито:
     -- Я простой, как... Асмунд! Заклятиями не бью по голове.
     -- Не дал бог жабе хвоста, чтобы травы не толочила. Быстро вниз!
     Рудый  начал  торопливо  спускаться  по  шаткой  лестнице  вслед   за
пещерником, ворча себе под нос:
     -- Все быстрее да быстрее! А еще говорят, что быстрота  нужна  только
при ловле блох. Асмунда бы тебе в помощнички!
     Они опустились на пятый поверх, верхний, попали в широкую горницу. На
двух стенах по светильнику, столы  и  лавки  сдвинуты  в  кучу.  Множество
ковров на стенах заглушали звуки. Рудый обеспокоенно подергал шеей, совсем
близко топало множество ног, звенело оружие.
     -- Это нас ищут, -- объяснил Олег.
     -- Спасибо, успокоил! --  огрызнулся  Рудый.  --  Я  уж  боялся,  что
потеряемся.
     -- Найдут, найдут, -- подтвердил Олег. -- Не заблудимся.
     Они присели за  столами,  а  через  горницу  пробежали,  гулко  бухая
тяжелыми сапогами, пятеро тяжело  вооруженных  воинов.  Олег  проводил  их
задумчивым взглядом, спросил неожиданно:
     -- С тридцати шагов попадешь ножом в яблоко?
     -- Разве что вырастет с лошадь, -- буркнул Рудый. -- В темноте?
     -- При свете факелов.
     -- С сорока поцелю. Если своим ножом, конечно.
     Он выглянул из-за стола, присвистнул, сказал с тяжелым сарказмом:
     -- Остался пустячок, верно? Проломиться  на  четвертый  поверх,  рубя
стражу на лестнице налево и  направо,  перебить  тамошних  дружинников  --
всего два десятка  откормленных  мордоворотов  с  топорами,  пробиться  на
третий поверх, на второй, всюду выбивая все двери, какие  встретим,  иначе
как отыскать? А затем с двумя женщинами и ребенком пробиваться к выходу из
замка, рубя весь встречный народ, будто мы вовсе не пещерники, а бог знает
кто... Затем пробиться через толпу  во  дворе,  перебить  собак,  вышибить
ворота в стене, захватить коней  и  ускакать,  отплевываясь  от  погони...
Угадал?
     -- Я придумаю что-нибудь, -- пообещал Олег.
     Рудый всплеснул руками в ужасе:
     -- Как раз этого и боюсь!
     Они потихоньку крались вдоль стены, прислушиваясь к  топоту,  крикам.
Однажды мимо пробежала целая толпа, едва не наступив Рудому на пальцы.  Он
замер, не зная, за что хвататься: за ножи, саблю или за голову.
     Сбежав на поверх ниже, они прошли мимо сонных  гридней.  Несмотря  на
позднюю ночь, они вовсю грохотали молотками, держа в зубах веером  гвозди:
ставили деревянную перегородку в длинной,  как  кишка,  палате.  На  узкой
лестнице повстречали идущую снизу  женщину,  которая  держала  на  подносе
целую гору чашек, чаш и два узкогорлых кувшина. Чашки,  сложенные  высокой
стопкой, дребезжали на подносе, двигались. Рудый похолодел,  вообразив  во
всей мощи оглушающий визг, вжался в стену. Баба медленно  протопала  вверх
по ступенькам, больно ткнув под дых толстым локтем. Ее выпученные,  как  у
совы, глаза не отрывались от качающейся стопки чашек.
     Рудый проводил ее застывшим взглядом, прошептал:
     -- Не доживу до утра...
     -- Не отвлекайся,  не  отвлекайся!  --  предостерег  Олег.  --  Таким
женщинам полтинник цена. Один теряет -- другой находит.
     -- Святой отец, -- воскликнул Рудый шокированно. -- Этому в пещере не
научишься!
     На четвертом поверхе через палату шел молодой  красивый  русич  --  в
полном доспехе, забрало угрожающе опустил на глаза. За  плечами,  как  под
ударами ветра, развевался  широкий  красный  плащ...  На  высоких  сапогах
звякали грубые железные шпоры.
     -- Он с тебя ростом, -- сказал Олег вдруг.
     -- Ну и что? -- возразил Рудый подозрительно. -- Если ты думаешь  то,
что я думаю, то не хочу об этом думать вовсе...
     -- Можешь придумать что-то лучше?
     -- Могу. Дай время.
     -- Не могу дать то, чего у нас нет.
     Олег быстро догнал русича, игнорируя подозрительные  взгляды  стражи,
спросил вкрадчиво:
     -- Воевода Красномир?
     Русич резко остановился, глаза в прорези блеснули подозрением:
     -- Я тебя не знаю.
     Его ладонь опустилась на рукоять меча. Олег сказал торопливо:
     -- Я выполняю особые поручения князя. Особые!
     Рука воеводы осталась на  мече,  но  пальцы  ослабили  хватку.  Голос
прозвучал сухо:
     -- Лазутчик или разведчик... Что надо?
     -- Князь велит срочно явиться. Мы ему доставили... гм... новости.
     Красномир  пожал  плечами,  повернулся  было  к  лестнице,  но   Олег
придержал его за локоть:
     -- Лучше сюда! Не надо, чтобы видели другие.
     Красномир вскинул красивые соболиные брови:
     -- Но князь на первом поверхе! Он сейчас допрашивает женщин!
     -- Отсюда есть другой ход, -- сказал Олег  многозначительно.  --  Для
особо приближенных.
     В глазах Красномира блеснул острый интерес. Он пошел вслед за Олегом,
они миновали стражей, целую группу воинов, что с  факелами  и  обнаженными
мечами по второму и третьему разу заглядывали во все двери.
     Олег толкнул дверь, где затаился Рудый, пропустил Красномира  впереди
себя. Послышался глухой стук. Олег поспешно закрыл дверь за собой, ухватил
шатающегося воеводу, вдвоем раздели. Рудый с  тихими  проклятиями  влез  в
чужую одежду и доспехи. Олег туго связал Красномира, заткнул  рот  кляпом.
Рудый  затолкал  Красномира  под  кровать,  заботливо  опустил  старенькое
покрывало до самого пола.
     Спускались плечом к плечу. Олег громко  рассказывал  лжевоеводе,  как
гонялись за лазутчиками Рюрика,  как  ловили  проклятого  хитрого  Рудого.
Рудый надменно  кивал,  надувал  щеки,  но  лицо  от  факелов  старательно
отворачивал.  Несколько  раз  мимо  пробегали   взмыленные   стражи,   они
переворачивали столы  и  скамьи,  заглядывали,  вконец  одурев,  в  каждую
мышиную норку.
     Олег и Рудый  прошли  через  огромный  зал  к  закрытым  дверям,  где
прохаживались четверо стражей огромного роста. Холодея  от  страха,  Рудый
сделал нетерпеливый жест, и дверь перед ними  распахнулась.  Рудый  шагнул
через порог. Олег услужливо  держался  рядом,  он-де  под  рукой  могучего
воеводы. А Рудый в этот момент  едва  не  завизжал  от  страха:  навстречу
бежали двое смердов, держа на поводу огромных псов.
     Олег прижался к стене, загородив собой Рудого. Гридни с псами мчались
в зал, оставив за собой запах пота и псины. Один крупный кобель с налитыми
кровью глазами вздумал на ходу  потянуться  носом  к  Рудому,  но  гридень
поволок его за собой, едва не оторвав голову.
     Рудый заспешил вниз, прыгая через две ступеньки. Олег едва  поспевал,
а на нижней ступеньке сказал с одобрением вполголоса:
     -- Я уж было думал, ты устал!
     -- А ты видел зубы этих зверюг? -- огрызнулся Рудый.
     На втором поверхе, проскочив третий на едином дыхании, Олег  замедлил
шаги, сказал задумчиво:
     -- Личная охрана воеводу знает! Не пройти.
     Рудого зашатало, он прошептал в ужасе:
     -- В кого я должен облачиться теперь? В князя? Княгиню?
     Олег окинул его критическим взглядом:
     -- Пожалуй... пожалуй, теперь сыграешь самого себя.
     Рудый бурно запротестовал:
     -- А что-нибудь полегче?.. Я --  натура  сложная,  разносторонняя.  К
тому же я сам не помню, какой я на самом деле.
     Выждав,  когда  палата  на  какое-то  время  осталась  пустой,   Олег
вспрыгнул на подоконник. Рудый был на полпути  к  нему,  когда  послышался
треск, на подоконник посыпались древесные крошки. Пещерник  с  выпученными
от усилий глазами отогнул решетку, выдрав ее  из  толстого  бревна.  Рудый
протиснулся следом, повис на руках в холодном  ночном  воздухе  на  высоте
второго поверха, в опасной близости от земли, где все еще  бегали  стражи.
Пещерник вылез  следом,  пробежал  по  отвесной  стене,  как  муха,  всюду
заглядывая в окна.
     Наконец он поманил Рудого, и тот, втыкая нож, цепляясь окровавленными
ногтями, кое-как добрался до нужного окна. В парадном зале сидел, выпрямив
спину, на огромном троне Твердислав. Перед ним на скамье  плечом  к  плечу
застыли бледные и напряженные Умила и Гульча, между ними сонный Игорь  тер
кулачками глаза. Твердислав наклонился вперед, всматриваясь в Умилу, голос
его был резким:
     -- Ты должна знать планы мужа! Ночная кукушка перекукует дневных... я
имею в виду воевод, а не тех девок, про которых и тебе все известно!
     В палате был еще Лист -- массивный, насупленный, с перекошенной набок
рожей. Он стоял почти у двери, словно старался выглядеть одним из столбов.
Умила сидела с несчастным лицом. Рудый порадовался, что Рюрик не  с  ними,
-- ворвался бы с воплем, кинулся бы спасать, забыл про решетки на окнах...
Кстати, как пещерник собирается пройти? Медвежью  силу  нагулял  на  своих
кузнечиках. В каких только берлогах спят зимой те кузнечики?
     Умила  медленно  покачала  головой,  глаза   были   тусклыми,   голос
мертвым...
     -- Не знаю... Не знала, что  меня,  княгиню,  будут  истязать,  чтобы
проверить мои слова.
     Твердислав прорычал:
     -- Для меня есть только мои люди! Враги прут  со  всех  сторон.  Если
себя не щажу, троих сыновей послал на смерть, так буду  ли  щадить  чужих?
Мне сообщили эти неизвестные, что вы -- враги! Опасные враги.
     -- Враги, -- повторила Умила тусклым  голосом.  Она  взяла  Игоря  на
колени, тот сразу свернулся калачиком и заснул. -- Все ли враги?.. Мы тоже
так думали, пока святой пещерник не объяснил, что  деремся  меж  собой,  а
настоящие враги тем временем уже подбираются к нашим землям.
     Рудый подмигнул Олегу. Тот ощупывал  железную  решетку,  стараясь  не
высовывать голову в окно. Твердислав сидел к ним спиной, но пусть их  пока
что не видят и женщины.
     Донесся злой голос князя:
     -- Для меня все враги -- настоящие! Почему в  мои  земли  вторгаются?
Почему уже сейчас здесь его воевода Рудый? Он опаснее всего войска  твоего
мужа. Где он, там и смута!
     Рудый победно выпятил грудь. Олег щупал ставни, твердые, как  камень,
обе створки замкнуты на пудовый замок. Рудый, глядя на него,  обрадовался,
словно   боевой   конь,   завидевший   отборный   овес.    Олег    пытался
сосредоточиться, хотя нелегко собрать внимание, когда висишь,  будто  муха
на стене, цепляешься только кончиками пальцев рук и ног, а внизу с топотом
носятся ошалелые стражи, надрывно лают псы, а тут еще этот Рудый...  Вдруг
рука внезапно вцепилась Олегу в плечо:
     -- Эй, не спи! Нашел, где спать. Я есть  хочу  куда  больше,  чем  ты
спать, но терплю же!
     Олег тряхнул головой, возвращаясь в этот мир. Его  пальцы  скользнули
под железный панцирь. У Рудого расширились глаза: штырь с  легким  скрипом
уже вылезал из стены.
     -- Сорвать ставни? -- понял Рудый. -- Давай, попробую замок.  Нет  на
свете такого замка...
     -- Есть.
     -- Тогда ты пошепчи...
     -- Я открывал не чарами.
     -- Чего тогда Твердислав все на меня валит? В тихой пещере...
     Олег быстро пригнулся,  судорожным  движением  отодвинулся,  едва  не
сорвавшись со скользкого бревна. Светлую щель между ставнями закрыла тень,
густой голос прогудел с сильным пришепетыванием:
     -- Не-е-е, княше... Во двоше ишут. Еще не пымали, видать.
     Олег выждал, снова медленно потянул штырь. Рудый шепнул:
     -- А если сорвать замок? Это легче. Даже я смог бы, если бы пообедал.
     -- Замок зачарован. Про нас узнают не только местные волхвы -- с ними
справимся, но и заморские. И Семеро Тайных наверняка.
     На его лбу заблестели крупные капли пота. Рудый невольно  напрягался,
задерживая дыхание, словно помогал. Внезапно раздался сильный скрип. Рудый
похолодел, а в палате стало тихо, как на реке подо льдом.
     Уже не таясь, Олег резко рванул ставню, выдрал  с  мясом,  ринулся  в
окно головой вперед. Он упал  на  каменный  пол,  перекувыркнулся,  ударил
набегающего Листа кулаком справа в лицо, в один громадный прыжок  очутился
перед Твердиславом. Князь с выпученными глазами поднимался  с  трона,  его
рука словно сама по себе молниеносно выдернула меч. Олег быстро  уклонился
от сверкнувшего лезвия, ударил локтем,  меч  запрыгал  по  дощатому  полу.
Другой рукой Олег стиснул горло князя, тот  едва  успел  набрать  в  грудь
воздуха для вопля.
     Рудый, перекатившись через голову, вскочил на ноги, сорвал  со  стены
факел и быстро затоптал. Гульча, как кошка, прыгнула к  мечу  Твердислава,
подхватила его и быстро-быстро спросила:
     -- Олег, что делать? Говори, что делать?
     -- Свяжи Листа, -- бросил Олег через плечо. -- Сейчас очнется.
     Гульча сорвала с воеводы перевязь, быстро и очень  туго  стянула  ему
руки, каким-то шнуром связала ноги, а  рот  заткнула  скатертью.  Ее  руки
дрожали, она сказала потрясенно:
     -- Боги, ты не мог ударить слева?.. Теперь выплюнул последние зубы  и
с правой стороны!
     -- Он сам забежал с правой, -- буркнул Олег.
     Рудый сказал одобрительно:
     -- Сильная подруга... Когда захочешь каких-нибудь перемен, помни -- я
на тыщу лет моложе!
     Гульча негодующе сверкнула глазами, на ее языке вертелось, что  Рудый
на столько или даже во столько  раз  дурнее.  Однако  Рудый  заранее  знал
колкие ответы, он повернулся спиной и  преувеличенно  почтительно  помогал
потрясенной Умиле подняться со скамьи. Лицо и руки Рудого были  в  копоти,
бесстыжие глаза блестели. Олег подтащил Твердислава к двери,  прислушался.
Слышны были только сипы в перехваченном горле князя, за  дверью  протопали
подкованные сапоги.
     -- Пронесло, -- заявил Рудый победоносно. -- Тут одни свиньи: на небо
смотрят, когда их смалят. Не раньше.
     Твердислав протестующе дернулся. Олег сильнее сжал пальцы. Лицо князя
потемнело,  глаза  выпучились,  как  у   огромной   жабы.   Умила   начала
всхлипывать, Гульча мигом очутилась рядом, тряхнула за плечо:
     -- Прекрати! Снизу не увидели, что ставни сорваны,  теперь  не  узрят
вовсе -- Рудый загасил факелы. Но могут услышать стражи за дверью. Ревешь,
как обиженная корова!
     Умила еще несколько раз всхлипнула, умолкла. Рудый восхищенно покачал
головой:
     -- Настоящая подруга! Для такого молодца, как я. Гульча, не спорь  --
от судьбы не уйдешь... Пусть поплачет. Чем громче  --  тем  лучше.  Стражи
решат, что Твердислав уже приступил к пыткам.
     Олег подтащил князя к трону, сел рядом с ним, держа пальцы на  горле.
Твердислав даже не пытался хватать его за пальцы, сник.
     Олег сказал убеждающе:
     -- Твердислав, мы пришли за своими женщинами. Тебе ничего не  грозит,
твои воеводы целы. Листа убивать не будем, жаль хорошего воителя. Ты  тоже
останешься цел, если по дурости не воспротивишься.
     Твердислав смотрел рачьими глазами,  не  шевелился,  ибо  при  каждом
движении пальцы чудовища сжимались.  Лицо  Твердислава  было  багровым  до
синевы.
     -- Это Умила, жена Рюрика, -- сказал Олег.  --  Это  Гульча  --  дочь
восточного кагана. Думал, служанка? Нет, ты захватил знатных лиц.  Но  это
обернулось бедой.
     Все глаза были на нем, даже Лист пришел в себя: подергался  в  путах,
теперь  лежал  неподвижно,  прожигал  взглядом  Олега.  Изо  рта   воеводы
непрерывной струйкой сбегала темно-красная кровь, несла крупные, как после
ливня, пузыри.
     -- Сейчас двое наших в твоей спальне, --  проговорил  Олег  медленно,
вслушиваясь в жилку под пальцами, что вдруг задергалась отчаянно. -- Там у
тебя жена и наследник. Такой же, как этот малыш Игорь. Последний твой сын!
Я держу пальцы на твоем горле, а там держат лезвие меча  на  горле  твоего
единственного уцелевшего  сына.  Род  прервется,  если  сделаешь  какую-то
дурость.
     Он  осторожно  отпустил  Твердислава.  Помятый  князь  несколько  раз
глубоко вздохнул, ощупал горло и шею. В глазах кипела  ярость,  но  теперь
там был и страх.
     -- Чего ты добиваешься? -- прохрипел князь.
     -- Говори тихо, -- предупредил Олег. --  Если  вдруг  кто-то  войдет,
помни о жене и ребенке... Мы хотим  лишь  свободного  прохода  через  твои
земли. Мы не враги, Твердислав.
     Князь полоснул по нему острым, как нож, взглядом, полным ненависти:
     -- Кроме вас семерых... сюда двинулось войско! Мне сообщили.
     -- Им надо достичь Новгорода. Никто здесь  не  разорит  ни  весь,  ни
село, ни деревню, ни городище. Твердислав, ты ничего не получишь, напав на
такое войско. Рюрик, как ты знаешь, обозов не берет... Другие тоже знают.
     -- Я сумею защитить свои земли, -- упрямо сказал Твердислав. -- Никто
не уходил с моих земель живым!
     -- Смолоду ворона в поднебесьях не летала... -- хмыкнул Рудый.
     -- Твое войско не любит сражаться, --  напомнил  Олег,  --  если  нет
добычи.
     -- Они будут защищать свои земли!
     -- Я позабочусь, чтобы все знали, что войско Рюрика  идет  не  против
тебя, а лишь проходит твои земли. Только отборное войско, без обозов!
     Он  прислушался  к  топоту  за  дверью,  схватил  Листа  и,  протянув
обезображенным лицом по полу, затолкал за широченное  кресло  Твердислава.
На полу осталась, тускло поблескивая, дорожка крови.
     Дверь распахнулась с шумом, грузно  вбежал  немолодой  дружинник,  за
ним, гулко топая сапожищами, вооруженные воины. Дружинник крикнул  еще  на
бегу:
     -- Княже, мы обшарили все комнаты...
     Его глаза зажглись подозрением, он со стуком бросил  руку  в  кожаной
рукавице на рукоять меча.
     -- Кто эти люди?.. Как они прошли?
     Твердислав сказал хриплым, перехваченным голосом:
     -- Мои тайные лазутчики... Есть секретный ход. Забудь, что их  видел,
понял? Здесь не ищи, осмотри лучше двор. Как мои жена и сын?
     В зале зависла мертвая тишина. Рудый  с  застывшей  улыбкой  на  лице
опустил руки на швыряльные ножи. Пещерник словно бы  ненароком  пригнулся,
мышцы на плечах вздулись и застыли, готовые к прыжку.
     Дружинник ответил недоумевающе:
     -- Их не тревожили. Я сейчас велю осмотреть...
     -- Не надо! -- сказал Твердислав резко. -- Забери старших гридней  из
терема, пусть обыскивают двор. Только двор!
     Дружинник поклонился, бросил подозрительный взгляд на Рудого  --  тот
так и не убрал схваченных судорогой скрюченных пальцев с пояса.
     -- Это не за его голову объявлено пять гривен серебра?
     Твердислав не нашелся, что ответить, а Рудый хохотнул, сказал хитро:
     -- Я стою дороже, князь ведает! Пять гривен -- это  чтобы  заморочить
головы местным остолопам. Их здесь на сто лет запасено, верно?
     -- Понятно, -- проговорил дружинник  озадаченно.  Он  пожал  плечами,
ушел в сопровождении воинов.  Дверь  за  ним  захлопнулась.  Олег  тут  же
поднялся:
     -- Умила, Гульча! Уходим быстро. Князь проводит до ворот.
     Твердислав не шевельнулся, голос его был нетвердым:
     -- А что... с моим сыном? Да и вообще?
     -- Мы поедем дальше, а ты вернешься от ворот, -- объяснил Олег. -- Не
хотелось бы терять великого воина и умелого вождя. Сказать правду,  ты  --
лучший вождь из всех окрестных племен. Если бы удалось их  объединить  под
твоей властью! Был бы новый народ, сильное государство.
     Олег тяжело вздохнул. Твердислав смотрел исподлобья, повторил:
     -- Что с моей женой и ребенком?
     -- Побудут под стражей. Когда вернешься, покажешь наш знак,  что  все
закончилось. Надеюсь, ты чтишь договор и позволишь им уехать без помех?
     -- Да-да, -- ответил  Твердислав  поспешно.  Он  отвел  глаза,  резко
встал. -- Тогда поспешим. Я князь, но мои воеводы могут действовать  сами,
если заподозрят, что у моего горла блестят мечи.
     -- А Лист может захлебнуться своей кровью, -- добавила Гульча. Она  с
состраданием смотрела за спинку трона, вздрагивала.
     Выходя из зала, Твердислав велел двум  стражам  сопровождать  его  --
неча сторожить пустое место. На выходе из башни взяли еще четверых, так  и
пошли  окруженные  копьями  и  обнаженными  мечами  через   ночной   двор.
Твердислав, две женщины и ребенок, два  незнакомца,  их  никто  раньше  не
видел, разве что  Рудого...  Олег  чувствовал  подозрительные  ощупывающие
взгляды, подумал с сочувствием о Рудом -- у того шкура вся в пупырышках  и
красных пятнах: пять гривен -- цена немалая.
     Воины держали вокруг князя и свиты пылающие факелы. Близ  ворот  Олег
кивнул Рудому, тот ускользнул в темноту, а когда вернулся, за ним  маячили
две темные фигуры.  Лица  Рюрика  и  Асмунда  были  белыми,  с  нездоровой
зеленью, словно у незрелых яблок. Они на  ходу  прятали  в  ножны  оружие.
Увидев идущих вместе с Твердиславом Умилу с ребенком на руках и Гульчу,  у
Рюрика челюсть отвисла до пояса, у Асмунда -- до колен.
     Твердислав хмуро  гаркнул  на  стражей,  стена  из  бревен  и  железа
медленно поползла вверх. Рюрик схватил Умилу за плечи, быстро повлек прочь
из проклятого замка. Подъемный мост уже опускался, они вбежали на  бревна,
не дожидаясь, пока мост ляжет на ту сторону рва.
     Олег повернулся к Твердиславу:
     -- Княже, здесь начертаны пути, коими пойдут костичи...
     Он сунул ему клочок бересты. Твердислав покосился на воинов, чей слух
напрягался, сказал хмуро:
     -- Костичи?.. Ах да, я рассмотрю позже. В своей спальне. При детях.
     Олег взял Гульчу за руку, она все время храбро стояла рядом, упираясь
в его бок плечом, пошел через открытые ворота. Асмунд уже исчез,  закрывая
широкой спиной князя и его жену с наследником. Рудый на  прощанье  оскалил
волчьи зубы:
     -- Княже, пять гривен -- настоящая цена?
     Твердислав угрюмо смерил его тяжелым взглядом из-под  опущенных  век,
голос его был грозен, как стадо скачущих туров:
     -- Удвою, не беспокойся. А за это чудовище с оберегами на шее, что ты
притащил с собой -- на этот раз, утрою!
     Рудый обернулся на мосту, помахал всем рукой:
     -- До следующей встречи! Чтобы учетверить... Мне здесь понравилось!
     Ворота опустились, воткнувшись острыми зубьями в землю.
     Твердислав почти бежал обратно через двор. Воины  услужливо  кинулись
следом, забегали вперед, освещая князю путь. В  башне,  к  которой  спешил
князь, одно окно вдруг  озарилось  оранжевым  светом,  осветив  и  ставню,
висящую на одной петле.
     Рудый догнал Асмунда, дружески хлопнул по широкой спине:
     -- Как там наши кони?
     -- В порядке, -- буркнул Асмунд. Он бросил на Рудого злой взгляд.  --
Если все так просто, чего мы лезли через стену,  рвали  штаны?  А  сколько
натряслись, ожидая? Во дворе вдруг начали заглядывать  во  все  щели!  Еще
малость -- добрались бы!
     -- Ничего, -- заверил  Рудый,  --  будет  еще  хуже!  Упражняем  вас,
готовим. Но, сказать по правде, кто знал, что Твердислав отдаст  женщин  и
еще доплатит?
     Асмунд смотрел недоверчиво, но лицо Рудого было абсолютно  серьезным.
Асмунд предположил:
     -- Святой отец что-то пошептал?
     -- Он, -- ответил Рудый странным голосом. -- Пошептал  так  пошептал.
Асмунд, надо побывать в пещерах!
     Асмунд ушел далеко вперед, исчез, а когда  вся  группа  добралась  до
опушки леса, вывел навстречу  уже  оседланных  коней.  Рюрик  помог  Умиле
сесть, взял Игоря к себе, и кони понеслись галопом  по  извилистой  лесной
дороге.
     Асмунд громко недоумевал: стоит ли  мчаться,  сломя  голову,  рассвет
вот-вот  наступит,  а  в  потемках  можно  в  яму  угодить,  на   валежину
налететь... Рудый таинственно объяснил, что Твердислав под чарами пробудет
недолго.
     Асмунд тут же стал нахлестывать  своего  коня:  слухи  о  Твердиславе
ходили жутковатые. Дважды они меняли дорогу, наконец рассвело,  и  они  на
всякий случай въехали  в  густой  лес.  Умила  начала  постанывать,  Игорь
проснулся, захныкал. Рюрик поравнялся с Олегом, сказал настойчиво:
     -- Женщины валятся с ног. Надо передохнуть.
     -- За нами гонятся, -- ответил Олег коротко. Он не остановил  коня  и
даже не повернул головы в сторону князя.
     Рудый визгливо вскрикнул сквозь хохот:
     -- Еще какая погоня! Представляю  себе  рожу  Твердислава,  когда  он
вошел в спальню!
     Асмунд покосился с недоумением, а Рюрик сказал с отвращением:
     -- Боги, ты и там побывал?
     -- Не я, -- запротестовал Рудый.  Он  многозначительно  покосился  на
пещерника, так же многозначительно  вздохнул  и  замолчал  с  таинственным
видом. Рюрик посмотрел в прямую спину пещерника, молча  кивнул.  Удивления
на его лице не было, зато у Рудого, который наблюдал за лицом князя, глаза
полезли на лоб.
     Асмунд сказал раздраженным голосом:
     -- Княже, а если связать Рудого  и  оставить  на  дороге?  Твердислав
дальше не погонится, в нас ему интереса нет.
     Рюрик тяжело махнул рукой:
     -- Возле каждого святого человека обязательно пакость  крутится.  Так
заведено, не будем спорить с богами. Говорят, даже в вирии жабы водятся.
     Асмунд двинул плечами, мол, было бы озеро, а жабы будут. Ему было все
равно:  спорить  с  богами,  князем  или  деревенским  ковалем,  лишь   бы
чувствовать себя правым. Обернулся на скаку, крикнул:
     -- Рудый, а за что тебя так Твердислав не любит?
     -- Пустяк, -- прокричал Рудый. -- Я когда-то стучал головой в ворота.
Пьян был, винюсь.
     Асмунд  долго  думал,  не  находя  в  этом  большой   беды,   наконец
предположил неуверенно:
     -- Наверное ночью?.. Перебудил народ?
     --  Весь  город,  --  сознался  Рудый.  --  Я  стучал  в  ворота  его
собственного замка! К тому же не своей башкой, а головой буй-тура Ратмира,
старшего сына Твердислава...  Он,  дурень,  почему-то  противился,  вопил,
вырывался. Да и вообще люди здесь какие-то странные, ты сам видел!
     Асмунд зябко передернул плечами.

     ГЛАВА 25

     Кони хрипели от усталости, бока раздувались,  с  удил  падала  желтая
пена. Олег поторапливал, тревожно оглядывался.
     Впереди  показался  хмурый  густой  бор.  Могучие  мрачные   деревья,
огромные и надменные, поваленные  ветром,  иные  --  рухнувшие  просто  от
старости. Необъятные стволы покрыты толстым слоем  зеленого  мха,  жирными
блестящими грибами. Крохотные полянки сплошь черные от  странно  узорчатых
листьев высоких папоротников.
     Рюрик сказал, задыхаясь и глядя на мрачную стену с ненавистью:
     -- Придется бросить коней? Здесь не пройти.
     -- Надо, Скил, пройти, -- сказал Олег,  впервые  называя  Рюрика  его
старым именем, под которым его знали поляне: Скил, Скилл, Сокил, а окающие
нижние племена произносили как Сокол. Олегу слышалось:  Оскол,  Скол,  что
вело к старому другу Коло и его сколотам.
     Они долго продирались  через  заросли,  ведя  коней  в  поводу.  Олег
забрался далеко вперед, высматривая дорогу. Конному в славянских лесах  не
проломиться: завалы, растопыренные ветви, огромные корни, что вылезают  из
земли, сушины,  ждущие  малейшего  толчка,  чтобы  обрушиться,  раздавить,
сплюснуть... Пеший где поднырнет, где перелезет, где  протиснется,  а  для
коня надо искать дорогу!
     Асмунд и Рудый были позади. Асмунд спотыкался чаще всех, он  все  еще
держал в руках свой чудовищный топор. Олег вернулся, посоветовал:
     -- Спрячь. Это священная роща. Сюда с оружием в руках входить  просто
нельзя.
     -- А на поясе? -- спросил Рудый обеспокоенно.
     -- На поясе, за спиной и даже под полой, как у тебя, можно.
     -- Священная роща? -- сказал Асмунд с  сомнением.  --  Редариев,  что
ли?.. Ладно, авось свои законы чтут.
     Он с облегчением сунул топор в чехол  и  перекинул  за  спину.  Рудый
сказал одобрительно:
     -- Сколько дубов! Вот это боги так боги! Сразу видно, кто  старше.  К
тому же из такого бога можно хор-рошую  лодку  вырубить.  А  если  полрощи
извести на бревна, то терем! Такой, что Твердислав от зависти удавится.
     Асмунд сказал, болезненно поморщившись:
     -- Рудый, ты слишком много скитался по свету... Неужели у тебя нет  в
душе ничего святого?
     -- Нет, -- ответил Рудый гордо. Подумав, добавил со странной  ноткой:
--  Впрочем,  в  святость  пещерника  верю.  Сам  видел,  как  он   святой
молитвой... Молитвой и святостью... гм...
     Внезапно Рюрик, он шел впереди, ахнул и замедлил шаг. Асмунд и  Рудый
разом оказались рядом, сабля и топор будто сами прыгнули им в  руки.  Олег
помог Умиле перекарабкаться  через  валежину,  а  когда  догнали  князя  и
воеводу, уже и Гульча стояла там, раскрыв рот и держась за  гладкий  ствол
молодой березки.
     Посреди широкой поляны, усеянной низкими пнями,  высился  исполинский
храм, составленный из десятка малых храмов. Их связывала  общая  крыша,  а
также переходы, иной раз -- стены. Храм сложили из бревен такой немыслимой
толщины, что странники невольно покосились по сторонам:  где  нашли  такие
деревья? Крыша с виду покрыта гонтой, такая же  чешуйчатая,  словно  спина
гигантской рыбы, но вместо деревянных пластинок ярко блестит золото. То ли
дощечки  гонты  сверху  покрыли  золотом,  то  ли   целиком   сделали   из
божественного металла -- блеск был нестерпим, хотя небо  затянуло  хмурыми
тучами, дул резкий ветер.
     Рюрик кивнул на распахнутые ворота главного храма:
     -- Туда?
     Он шагнул было вперед, но Олег резко бросил:
     -- Нет, там другой вход. От озера.
     Умила тихонько охнула. Рюрик взял у нее  из  рук  ребенка,  лицо  его
покраснело от гнева:
     -- Не все ли равно?.. Падаем от усталости. По пятам идут враги!
     -- Ты здесь не князь, -- напомнил Олег жестко.
     Гульча посмотрела на всех победоносно, первой пошла за Олегом,  задев
Рюрика локтем. Асмунд подхватил княгиню  под  руку,  и  они  двинулись  за
Олегом по длинной дуге, пробираясь среди завалов, буреломов. Рюрик ругался
сдавленным голосом, сквозь  заросли  просвечивает  очищенная  от  деревьев
площадка, можно бы идти без мук, но проклятый волхв с упорством лося  прет
через самую чащу.
     Впереди блеснуло темное угрюмое озеро, потянуло холодом.  Олег  повел
вдоль крутого берега, остановился, резко ткнул  пальцем  в  едва  заметную
тропку:
     -- Ступать только по ней.
     Тропка вывела на ту же исполинскую поляну,  лишь  с  другой  стороны,
огромные мрачные деревья остались за спиной. Тропка вилюжилась, постепенно
исчезая в траве. Олег пошел через поляну широким шагом, по бокам выступали
из травы и листьев широкие пни, уже темные от старости. Олег строго бросил
через плечо:
     -- С тропки не сходить! Следят за каждым шагом.
     -- Волхвы? -- спросил Асмунд.
     -- Служители Сварожича. Эти волхвы стрелять умеют.
     Все молчали, слишком измученные, чтобы возражать или спорить,  только
Рудый пробормотал под нос:
     -- Уж я-то верю!  Еще  как  верю.  Сваргой  и  молитвой...  Смиренной
молитвой и сваргой... Недавно своими глазами видел...
     Тропка вывела  к  запертой  двери  храма.  Олег  строго  обернулся  к
друзьям, и Асмунд сразу же подобрал пузо, а Рудый перестал  скалить  зубы.
Олег положил ладонь на огромную серебряную щеколду, и дверь отворилась.
     Внутри пылали факелы, хотя дневной свет проникал  через  узкие  окна.
Посреди храма стояли в ряд деревянные столбы с  четко  вырезанными  лицами
богов. Олег сразу узнал верховного бога редариев -- Сварожича,  направился
к нему. Сварожич, как и остальные боги, стоял здесь на высоком постаменте,
умело сплетенном из  рогов  лосей,  оленей  и  могучих  туров.  Рога  были
настолько исполинские, что умирающие от усталости Асмунд и  Рюрик  тут  же
беспокойно задвигались. Асмунд ревниво  принялся  измерять  один  отросток
пальцами, а когда закончил, глаза его вылезли из орбит: не мог  вообразить
себе оленя, и Рюрик тут же начал перемерять.
     Сварожич-- был  в  золотом  шлеме,  украшенном  яхонтами,  в  золотом
панцире толщиной-- в два пальца. Олег  знал  и  то,  что  на  поясе  висит
харалужный  меч,  рукоять   отделана   искусными   мастерами   и   усыпана
драгоценными камнями. По десницу и шуйцу встали боги по, но тоже в золотых
панцирях,  в  шлемах,  разве  что  яхонты  не  столь  крупные,  да  вместо
благородного меча -- палицы, топоры, клевцы,  копья.  Все  глядят  грозно,
подражая верховному богу, даже мирный Велес казался хмурым и нелюдимым.
     -- Отдаемся под твою защиту,-- Сварожич, -- сказал Олег громко. -- Мы
в твоем доме, ты наш хозяин!
     За спиной странников появились с боков фигуры в белых одеяниях. Рюрик
быстро шагнул к жене, закрывая ее и ребенка. Рудый вертел  головой,  глаза
его возбужденно блестели, он потирал ладони, но язык держал за зубами.
     Олег подумал с хмурым  одобрением,  что  языкастый  воевода  все-таки
знает, когда смолчать. Волхвы редариев все как на подбор: рослые,  крепкие
мужчины с изрезанными шрамами  лицами,  крепкоплечие.  Один  чуть  волочит
ногу, у другого плохо сгибается рука, а шрамы на лицах явно не ритуальные.
Волхвы Ретры  --  парни  крупные,  крутые,  жизнью  битые,  если  какой  и
ошибется, как пользоваться оберегами, то с какого конца браться за меч  --
не забудут и в смертном сне.
     Олег заговорил тяжелым голосом:
     -- Мы шли вдоль озера и узрели огромного кабана  размером  с  холм...
Поднялся из озера, шерсть торчала, как железные  пики,  а  огромные  клыки
блестели от пены, текущей из жуткой пасти... Глаза горели, как два костра,
вид его был ужасным...
     Руяне  и  Гульча  стояли  с  неподвижными  лицами,  только  в  глазах
простодушного Асмунда  Олег  уловил  изумление.  Он  не  заметил  никакого
кабана, когда шел по тропке над озером, тем более  такого  гиганта,  мечту
всех охотников!
     Вперед выступил необъятный волхв, поперек себя шире, ответил  тем  же
тяжелым голосом, густым, как рев быка:
     -- Близко болото, где священный кабан валяется в  грязи,  исполненный
радости... Знак, что будут кровавые распри!
     Рюрик пробормотал сзади:
     -- Куда ж еще?.. Уже и  так  бьются  бодричи  и  лютичи,  толленсы  и
редарии...
     Волхв удивленно вскинул густые кустистые брови:
     -- То не распри! То как всегда. Распри, когда резня в самом  племени.
Когда род на род, семья на семью, брат на брата.
     -- Часто так? -- спросил Олег.
     -- Нет, слава богам. Не чаще чем  два-три  раза  в  год.  А  кто  вы,
странники? По одежде бродяги, но я не родился волхвом, могу узнать  добрых
ратников.
     -- Ты прав, старший волхв, -- ответил Олег.  --  Это  князь  Рюрик  с
княгиней и наследником. За нами гонятся враги.
     -- Толленсы? -- спросил волхв с надеждой.
     -- Хуже, -- ответил Олег. -- Гнездяне.
     -- Гнездяне? -- не поверил волхв. Он внимательно осмотрел странников,
в глазах появилось уважение. -- Здорово вы им допекли, если  они  решились
вторгнуться в наши земли!.. Здесь вы под защитой Сварожича и всей воинской
мощи Ретры. Сам Чернобог сломает здесь рога, у наших служителей есть  сила
и отвага, а бог с нами!
     Рудый пробормотал тихонько:
     -- И оружие есть, уверен...
     Волхв услышал, брови удивленно взлетели:
     -- А как же иначе? Про оружие и поминать неча.
     Рюрик молчал, он заметил под широкими белыми одеяниями тяжелые  мечи,
ножнами бороздившие утоптанный пол. Рудый узрел у  одного  выпуклость  под
балахоном -- рукоять швыряльного ножа. Он покосился на святого  пещерника.
Если волхв служит таким воинственным  богам,  то  у  них  помимо  мечей  и
швыряльных ножей отыщется кое-что еще!  А  что  все  боги  как  на  подбор
берсеркеры, хоть в одну  команду  бери,  видно  по  статуям.  Возможно,  в
молодости были удалыми разбойниками, лишь потом стали богами?
     Женщины без сил распростерлись у ног Сварожича. Игоря закутали в плащ
отца, как червяка в яблоневый лист, заснул. Волхв принес  в  широкой  чаше
неразрезанную репу, дюжину лесных груш. Рудый скривился, но руку  протянул
первым.
     Рюрик надкусил грушу, предложил Умиле:
     -- Сладкая... Очень тяжко было в плену?
     -- Твердислав помешан на величии своего племени,  --  ответила  Умила
мертвым от усталости голосом. -- Он собирался жечь  нас  каленым  железом,
потом распять на воротах крепости... Если бы не появились  святой  отец  и
Рудый...
     Голос ее становился тише, груша выкатилась из ладони.  Рюрик  положил
ей под голову суму, резко повернулся к Рудому. В глазах князя были страх и
непонимание.
     -- Значит, Твердислав...
     Рудый ухомякивал груши за обе щеки, нехотя пробурчал:
     -- ...Был нашим пленником, разве не ясно?  Мы  перебили  его  войско,
вылакали вино, перепортили девственниц и сожгли терем. Ну ладно, это я сам
вылакал и перепортил, но поджигали вместе. Разве не видно было огня?
     Рюрик вытаращил глаза:
     -- Видел... Полыхало вовсю. Но зачем тогда отпустили Твердислава?
     Рудый пожал плечами:
     -- Надо же кому-то ловить Семерых Тайных,  что  гонятся  за  нами  от
самого моря? Я предупредил Твердислава, что  ежели  поймаешь  шестерых  --
шкуру спущу. Только семерых, и всех -- на одной веревке!
     Асмунд переводил непонимающий взгляд с одного на  другого.  Рудый  --
трепло, понятно, но суховатый Твердислав не зря же  повысил  виру  с  пяти
гривен до пятнадцати?

     Младший волхв сообщил, что троих лазутчиков  гнездян  перехватили  на
краю поляны, посекли в кровавой сече. Затем возле озера сшиблись с отрядом
конных, те как раз окружили брошенных коней  беглецов.  Гнездяне  потеряли
еще троих. Сейчас волхвы Сварожича  взяли  подмогу  в  ближайшем  селении,
вовсю преследуют обнаглевших соседей.
     Олег безжалостно поднял измученных женщин, мужчинам сказал сурово:
     -- У нас осталось четыре дня. Если не успеем добраться до  Новгорода,
все наши муки пойдут прахом!
     Они сели на коней, ехали в тяжелом молчании до полудня. Наконец  Олег
спешился, пустил коней пастись.  Женщины  без  сил  повалились  на  траву,
мужчины наскоро разожгли костер. Обедали без обычных шуточек Рудого, молча
хлебали травяной настой, что сварил пещерник.
     Когда пришло время подниматься, Олег оглядел измученные лица,  сказал
с сочувствием:
     -- Осталось немного... Но  придется  пройти  самое  трудное.  Впереди
земли калачников. Они всех чужаков приносят  в  жертву...  Надо  пробиться
незамеченными. Мы сейчас едем, как воины, придется одеться простолюдинами.
     -- А доспехи куда? -- спросил Асмунд.
     -- В ближайшей веси купим телегу. Прикроем тряпьем. Когда ты едешь  в
своем панцире, то на звяканье  слетаются  все  сороки,  заметил?  А  звери
разбегаются. Рудый всегда голодный.
     Асмунд подумал, спросил нерешительно:
     -- А если надену что-то сверху? Такую рвань, как на тебе?
     -- Железо не скрыть.
     Асмунд, кряхтя, начал стаскивать с себя  громыхающее  железо.  Гульче
объяснил виновато:
     -- Мы -- гипербореи, у нас зимы холодные, ветры круглый год. Раньше я
был совсем голым!.. Это потом наросла шерсть, чтобы утеплиться.
     -- А когда это было раньше? -- полюбопытствовала Гульча.
     -- В колыбели, когда еще? -- удивился Асмунд.
     Доспехи сложили на запасных коней, завернув железо в тряпье, при себе
оставили только ножи под одеждой. Асмунд зло косился на Рудого, тот  почти
не изменился -- и раньше не любил таскать доспехи,  зато  Рюрик  и  Асмунд
стали вроде бы меньше в размерах, что ущемляло гордость,  выглядели  почти
голыми. Асмунд сказал Олегу:
     -- Поезжай рядом со  мной,  святой  отец.  Благочестивый  разговор  с
человеком, близким к богам,  много  лучше,  чем  слышать  хихиканье  этого
отродья Ящера!
     Телегу они купили вечером того  же  дня.  Умила  с  радостью  усадила
ребенка, они с Гульчей устроились посередине, там меньше трясло,  а  Рудый
сел на передок, заявив, что он управлял колесницей на стадионе  в  Риме  и
почти победил в гонке колесниц под Сиракузами.
     Асмунду  явно  хотелось  отнять  вожжи,  он  слыхом  не  слыхивал   о
непонятных Сиракузах и Рудому не поверил бы,  скажи  тот,  что  ворона  --
черная, а снег --  белый.  Коней  запрягли  четверку,  остальных  пришлось
продать -- вести за телегой  показалось  чересчур  рискованным:  привлекут
внимание, бедные весяне так не ездят.

     Дорога тянулась сухая,  ровная.  Колеса  бодро  катились  по  твердой
утоптанной дороге. Они проезжали мимо крохотных деревушек, добротных весей
и разлогих  сел,  дети  выбегали  навстречу  странникам,  а  люди  в  поле
прерывали работу. Некоторые тут же принимались за прерванное дело,  другие
долго провожали  глазами,  словно  надеясь,  что  путники  остановятся  на
ночлег, расскажут новости.
     В конце дня Рудый повернул коней к  маленькой  роще.  Асмунд  еще  на
телеге нарезал мясо и хлеб, готовясь к ужину. Рудый едва не  свернул  шею,
оглядываясь, ловя ноздрями, трепещущими от возбуждения, вкусные запахи.
     Ночевать заползли под низкие густые ветви, сразу устроили там усталых
женщин. Рудый сбегал с котлом к  ручью,  Асмунд  развел  костер.  Умила  и
маленький Игорь уснули, прислонившись к дереву. Рюрик,  перекладывая  сына
на плащ, гордо улыбался: воин растет -- спит на голой земле.
     Проснулись  при  затянутом  тучами  небе.  Моросил  мелкий  гадостный
дождик. Такой не переждешь, и странники, позавтракав всухомятку,  запрягли
коней. Одежда промокла, обвисла, стала  тяжелее.  Гульча  стучала  зубами,
горбилась,  как   маленькая   ворона,   большие   темные   глаза   сердито
поблескивали.
     Земля быстро размокла, копыта скользили по желтой глине. Когда дорога
начала карабкаться вверх, четверка  коней  выбилась  из  сил,  приходилось
слезать прямо в грязь, тащить выбивающихся из сил коней под уздцы,  давать
частый отдых.
     Умила  крепилась  долго,  наконец  горячие  слезы  брызнули   из   ее
прекрасных глаз, побежали по бледному лицу:
     -- Если так уж надо ехать тайком, то почему на простой телеге? Почему
не сделать вид, что едут тиун с женой и сыном? Возвращается знатный боярин
с ярмарки? Мы двигались бы куда быстрее.
     Рюрик беспомощно развел руками, кивнул на пещерника.
     Олег объяснил с жалостью:
     -- На таких телегах, как у нас, этими дорогами едут тысячи весян. Кто
нас запомнит? Но люди в поле всем расскажут,  если  мимо  проедут  знатные
люди -- настоящее событие для забытых богами лесных весей!
     Когда подъехали к небольшому городищу, кони  едва  тащили  ноги.  Они
дрожали от усилий удержаться на скользкой,  как  лед,  глине.  В  закрытых
воротах под каменным козырьком навеса стояли двое стражей.  Лица  у  обоих
уныло вытянулись, одежда  промокла,  хотя  под  навесом  земля  оставалась
сухой. Тускло блестели железные шлемы, булатные пластины на груди и руках.
     -- Кто такие? -- рявкнул один.
     -- Странники, -- ответил Рудый весело. -- Едем на ярмарку!
     -- Что в подводе?
     -- Всякая всячина. Продаю лишнее, чтобы купить нужное.
     Страж произнес строго, не вылезая под дождь:
     -- Пошлина за въезд! Еще одна  --  за  ремонт  стены.  Третья  --  на
празднование великому Велесу...
     -- В такой дождь праздник? -- удивился Рудый. -- Что здесь за  народ?
Не лучше ли мочить себя изнутри?
     -- Много лучше, -- ответил страж  с  надеждой.  Второй  вытянул  шею,
кадык его дернулся, словно уже уверенно мочил  себя  изнутри  в  ближайшей
корчме.
     Рудый беспечно рассмеялся,  сунув  стражу  в  ладонь  мелкую  монету.
Телега въехала в ворота, охранники даже  не  посмотрели  на  кучу  тряпья,
накрывавшего дорогие доспехи. Асмунд сказал с негодованием:
     -- Продажные души! Я бы не дал. Лучше бы задрался, не утерпел.
     -- Проще уплатить, -- сказал Рюрик с явным сочувствием к Асмунду.  --
Вот если бы полезли шарить на телегу...
     Рудый сказал Олегу с нескрываемой жалостью к князю и воеводе:
     -- Как они еще не вымерли? Дать мзду  намного  дешевле,  чем  платить
тройную пошлину. Нет, не понимают. Такие долго не живут. Верно?
     Олег прислушался к внутреннему голосу, сказал нерешительно:
     -- Либо я не так понял, либо... таких  людей  будет  становиться  все
больше.
     -- Вырождается народ, -- вздохнул Рудый. -- Раньше  богатыри  были...
Ты, неверно, услышал, либо боги  шепелявили.  Что  за  народ  будет,  если
постесняется взятку дать?
     Постоялый двор был просторным, а дом в  три  поверха,  с  просторными
конюшнями и навесом для подвод и товаров. С крыльца  важно  сходила  кучка
степенных купцов, за ними несли дорожные вещи. Рудый обрадовался:
     -- Места освобождаются!
     -- А вдруг бегут от клопов? -- предположила Гульча. -- Я слышала,  на
постоялых дворах они бывают с жуков.
     У Рудого вытянулось лицо, и он сказал обеспокоенно:
     -- Надо проверить.
     Он исчез в доме, долго не показывался. Наконец гибкая  фигура  Рудого
возникла на крыльце, лицо  сияло.  Он  крикнул  бодрым  голосом  базарного
зазывалы:
     -- Все в порядке! Здесь клопы обыкновенные. С ноготь, не больше.
     Гульча взглянула на его широкие ногти, и  на  ее  нежной  коже  сразу
выступили крохотные красные точки. Она принялась яростно чесаться.  Асмунд
завел лошадей в конюшню. Наконец, ведомые Рудым, все  поднялись  наверх  в
комнаты.
     -- Добрались, -- вздохнула Умила. -- Неужели и дальше будем  трястись
на этой телеге?
     -- Надеюсь, мы сбили возможную погоню со  следа,  --  сказал  Олег  с
сомнением. -- Теперь надо поспешить... Телегу придется бросить.
     Умила едва не кинулась ему на шею. Рудый возмутился:
     -- Святой пещерник, ты не сбрендил в своей пещере? Если  бросить,  то
поймут сразу -- дело нечисто. Я берусь продать телегу, она ж денег стоит!
     Рюрик заметил устало:
     -- Святому пещернику набрыдло быть всегда правым. Телегу  продай,  но
постарайся не ободрать на этом половину городища.
     Их разместили в двух свободных горницах. Рудый полез помогать хозяину
в подполье. Жена хозяина собрала им на стол прямо в большой горнице,  и  в
глазах Рюрика и Асмунда  появилось  голодное  выражение.  Если  здесь  так
кормят, то почему руяне давно не ушли с их холодного северного острова?
     Хозяин и Рудый вылезли из  подвала,  держа  по  широкому  кувшину.  В
глазах Рудого была тихая радость, он слегка покачивался.
     -- Пиво? -- спросил Асмунд радостно.
     Мужик посмотрел на него так, словно  Асмунд  плюнул  ему  в  тарелку.
Рудый бросил на воеводу укоризненный взгляд:
     -- Дурень! Это хмельной мед! Не знаю,  не  хлопцы  ли  Кия  оставили?
Запах с ног валит...
     Игорь спал поперек  ложа,  укрытый  шкурами.  За  широкой  занавеской
плескала вода, снизу натекла лужа. По тени Олег узнал княгиню -- сидела  в
широкой лохани, отмывалась.
     -- Что-то стряслось? -- встрепенулась она.
     -- Все хорошо, -- успокоил Олег. -- Плавай.
     -- Мне нужен топор, чтобы соскрести грязь, -- ответила она сердито.
     Олег смолчал, беззвучно открыл дверь и вышел на крыльцо. Ночь  стояла
тихая, воздух терял тепло медленно. Где-то лениво тявкнул  пес,  выказывая
ревностную службу. В окнах двух-трех хатенок еще горел  желтый  трепещущий
свет лучины, мелькали тени, остальные дома смотрели  плотно  закрытыми  на
все запоры ставнями. Дома и плетни отбрасывали черные тени, все  тонуло  в
черноте, лишь утоптанная дорожка блестела в лунном свете.
     Он обошел постоялый двор, оглядел  сараи  и  пристройки,  заглянул  к
спящим курам. Пес  лениво  обнюхал  его  ноги,  попятился  в  конуру,  где
остывала нагретая толстым пузом земля, задремал. Коровы  мирно  перетирали
жвачку, конь во сне отмахивался роскошным хвостом.
     Олег заглянул в сарай -- там спала огромная, как бык, свинья,  вокруг
суетились,  повизгивая,  поросята,  толстые   будто   тыквы...   Олег   не
сомневался, что в саду --  вон  виднеются  деревья  --  ветки  гнутся  под
тяжестью. Не ступить, чтобы не поскользнуться на  раздавленных  яблоках  и
грушах, что и без того усеивают землю по всему саду.
     Он возвращался, когда впереди мелькнул силуэт. Олег мгновенно замер в
тени. Человек остановился под  старой  грушей,  прильнул  к  стволу.  Олег
выждал  момент,  когда  незнакомец  повернул  голову  в  другую   сторону,
пригнулся,  перебежал  ближе,  держась  в  тени.  Скорее   всего,   парень
возвращается с безобидной гулянки.  Или  выждал,  пока  заснули  родители,
вызывает девку. Но береженого берегут и боги. На самом деле они  любят  не
столько храбрых, как поют кощунники, сколько осторожных.
     Человек привстал на цыпочках. Олег понял, что незнакомец наблюдает за
постоялым двором. Забор высок, но отсюда, с пригорка, хорошо видны крыльцо
и окна корчмы.
     Внезапно человек повернулся, пошел прямо на затаившегося Олега.  Олег
беззвучно  вытащил  нож.  Чужак  шел  торопливо,  в   лунном   свете   его
изборожденное глубокими морщинами лицо  казалось  мертвым.  По  тому,  как
двигался, Олег узнал в нем бывалого ратника. Старшего дружинника, если  не
русича.
     Незнакомец прошел мимо,  не  заметив  затаившегося  человека,  пальцы
Олега ослабили хватку.
     Когда вернулся, в передней комнате сидели, загораживая проход, Асмунд
и Рудый. Между ними стояли два кувшина, еще  три  лежали  в  углу  пустые.
Асмунд распустил необъятный пояс, а  Рудый  оставался--  худым,  унылым  и
голодным.
     -- Спят? -- спросил Олег с порога.
     -- Без задних ног, -- сообщил Рудый. --  Святой  отец,  за  неимением
амброзии не хлебнешь ли пару капель?
     Олег  взял  кувшин,  тот  был  еще  полон,  запрокинул,  и  у  Рудого
распахнулись глаза, видя как водопад медовухи хлынул  в  горло  пещерника.
Олег потряс кувшин, выбивая последние капли, сказал хмуро:
     -- Будите всех! И готовьте коней. Придется выскользнуть затемно, пока
все спят.
     Асмунд  подхватился,  застегивая  пояс.  Рудый   сожалеюще   проводил
взглядом пустой кувшин, кляня себя за вежливость. Наверное,  в  пещерах  в
темноте не умеют отличать капли от кувшинов.
     -- Нас обнаружили, -- пояснил Олег, -- соглядатай  был  один,  но  он
побежал за помощью.
     -- Ты бы его зарезал, -- вырвалось у Рудого.
     Асмунд  взглянул  укоризненно   на   нечестивца,   посмевшего   такое
предложить святому пещернику:
     -- А скоро соберет подмогу?
     -- Они разошлись по всем окрестным весям  --  никто  не  знал,  какой
дорогой мы поехали. К утру не успеют, к полудню -- наверняка.
     -- К полудню надо убраться подальше, -- рассудил Асмунд. --  Я  пойду
за лошадьми, а ты, Рудый, готовь вещи. Может быть, бросим подводу? Тогда к
полудню успеем оставить между собой и гончими верст десять, не меньше!
     -- Завтра выедем на дорогу из варяг в греки, -- объяснил Олег. -- Там
столько народу, столько разных подвод, что затеряемся.  А  они  до  вечера
будут искать еще здесь.
     -- Из варяг в греки разве идет не по рекам?
     -- По рекам, между ними --  волоком.  Но  есть  участки  дороги,  где
удобнее ехать на телеге.
     Луна стояла в  середине  звездного  неба,  ночь  была  давно  светла.
Спящего Игоря уложили в телегу. Умила  укрыла  его  одеялом,  села  рядом,
держа голову сына на коленях. Мрачный Рюрик взял вожжи,  но  Олег  ухватил
коней под уздцы:
     -- Поведу шагом. Иначе проснется кто-нибудь, выглянет в окно...
     Выехали, не разбудив даже собак. Олег повел лошадей по  краю  дороги,
колеса катили по мягкой траве без стука и грохота. Когда  дома  с  темными
окошками остались позади, он торопливо вывел на укатанную дорогу.
     Когда городище скрылось за холмом, Рюрик пустил коней  вскачь.  Игорь
проснулся, заревел. Умила взяла его на руки, прижала к груди. Асмунд сидел
рядом, загораживая своим грузным телом от враждебного  леса,  тот  тянулся
всего в полуверсте. Его расчехленный топор хищно блестел в  лунном  свете,
широкий щит надежно подпирал руку.
     Когда проскакали несколько верст, Олег придержал руку Рюрика, тот все
нахлестывал коней:
     -- От них валит пар. Сумеешь свернуть вон  в  ту  рощу,  не  оставляя
следов?
     -- За нами погоня?
     -- Проверим.
     Сзади Рудый проворчал язвительно:
     -- Проверим... А я было поверил, что ты в самом деле Вещий! Так  идти
или не идти мне в пещеры? Как думается тебе, Асмунд?
     Кони вбежали под защиту деревьев, остановились, тяжело поводя боками.
Рюрик спрыгнул, схватил под уздцы  и  увел  в  глубину,  пряча  с  дороги,
серебрившейся в сотне шагов сбоку. Асмунд сразу  услужливо  вытряхнул  для
пещерника из колчана стрелы, расположив их веером возле толстой  валежины,
снял с телеги и воткнул в землю свой великанский топор.

     ГЛАВА 26

     Рюрик начал было собирать сухие ветки, когда  Асмунд  предостерегающе
поднял руку. Все замерли, даже Игорь перестал вертеться на  руках  матери.
Рудый ухватил свою чудо-саблю, скользнул  к  валежине,  за  которой  залег
Асмунд. Рюрик помрачнел, со вздохом потащил из ножен длинный меч.
     Олег раздвинул кусты, -- далеко впереди  ехали  четверо  конных.  Все
были в плотно застегнутых плащах,  капюшоны  надвинуты  на  глаза.  Асмунд
тихонько выругался. Под плащами явно панцири, но какие? Сразу не  угадать,
где слабые места. Рудый  коснулся  плеча  Асмунда,  указывая  на  всадника
справа, сам взял второй лук, придирчиво копался в стрелах, брезгливо морща
нос.
     Не доезжая до рощи,  всадники  начали  придерживать  коней.  Передний
выдвинулся вперед, его глаза ощупывали рощу. Асмунд ругался шепотом:
     -- Что тебе надо? Едешь, проезжай себе мимо.
     Передний всадник обернулся, что-то рявкнул. Двое пришпорили коней,  в
руках появились обнаженные мечи. Черные  плащи  хлопали  на  ветру.  Молча
свернули с дороги, въехали в рощу. Асмунд поднял лук, Олег шепнул:
     -- Не тронь. Надо взять тех, что остались на дороге.
     -- Далековато...
     -- Подползи. Пузо толстое боишься растерять?
     Асмунд обиделся, засопел, молча  обогнул  валежину  и  скрылся  среди
кустов. За ним осталась полоса, словно  протащили  огромный  валун.  Рудый
внимательно поглядел на пещерника, начал отползать в другую сторону.  Олег
шепнул Рюрику:
     -- Возвращайся к жене.
     -- Те двое могут наткнуться?
     -- Да, хотя мы забросали телегу ветками. Но вмешаешься, когда другого
выхода не будет!
     Рюрик зло блеснул глазами, попятился, держа меч острием перед  собой.
В его глазах были страх и тревога. Олег остался, наблюдая  за  всадниками,
что шагом въехали в рощу. Один  мерными  взмахами  бросал  отточенный  меч
направо  и  налево,  срубленные  ветки  падали  наискось,  брызгая  соком,
открывая вид.
     Глубоко  запавшие  глаза  всадника  прощупывали  заросли  кустарника,
ненадолго задерживались на толстых стволах, будто он видел сквозь деревья.
Второй тронул шпорами коня,  заставляя  переступить  через  покрытую  мхом
валежину. Олег вздрогнул, когда всадник рявкнул громовым голосом:
     -- Бумторк, здесь кто-то елозил  толстым  задом!  Недавно,  трава  не
выпрямилась.
     -- Они? -- спросил второй недоверчиво.
     -- Кто знает... Проверим.
     -- Роща просматривается насквозь. Прочешем! Главное -- найти  бабу  с
ребенком.
     -- Ребенка с бабой, -- поправил второй.
     -- Что?
     -- Ребенка с бабой, -- пояснил всадник. -- Можно даже одного ребенка.
Не знаю, чем он им так досадил?.. Но деньги  заплатили  такие,  словно  мы
должны перебить войско конных ромеев!
     -- Да еще Идарса и Чакру послали, -- заметил второй. -- Чакра убил по
найму греческого стратига, пройдя через три ряда стражи, Идрас в  одиночку
сразил пятерых берсеркеров... А теперь -- ребенок! Чудно.
     Они пустили коней вскачь, держась на таком расстоянии,  чтобы  видеть
один другого. Олег перебегал от дерева к дереву, следуя за  обоими  сразу.
Его прошибло потом, он внезапно ощутил, какие силы уже бросили против него
Семеро Тайных. Всадники -- опытные убийцы,  лучшие  в  своем  ремесле.  Их
привезли издалека, дорогу Олега знают. Пусть не всю, но знают. Уже поняли,
что он пошел не по прямой, где наготовили ловушек и засад, а сделал  крюк,
пройдя через земли сыновей Ляха. Теперь их лучшие силы...

     Всадники  ехали  медленно,  вслушиваясь  в  тревожную  предрассветную
тишину.
     Один сказал настороженно:
     -- Видишь вон тот куст? Слишком густой, по-моему. И листья  странные,
одни -- ладонями вверх, другие -- вниз...
     Они пустили коней мелкой рысью, заходя с двух сторон. Один сунул  меч
в ножны, вынул короткое копье из седельной петли.  Когда  подъехал  ближе,
попытался ткнуть острием  в  густые  заросли.  Зеленые  ветки  полетели  в
стороны, с телеги прыгнул с боевым кличем разъяренный Рюрик.  В  его  руке
сверкнул меч, князь был в бешенстве, пена пузырилась  на  губах.  Железный
наконечник копья отлетел в сторону.  Рюрик  замахнулся  на  всадника,  тот
поспешно выронил бесполезное  копье,  ухватил  меч,  левой  рукой  укрылся
щитом.
     Рюрик обрушил  бешеный  удар,  щит  со  звоном  разлетелся  в  щепки.
Испуганный конь шарахнулся, Рюрик парировал  удар  меча.  Всадник  вздыбил
коня, закрылся им. Меч Рюрика с хрустом  рассек  конскую  грудь,  брызнула
струя крови, обнажились белые кости и желтые жилы. Конь страшно всхрапнул,
упал навзничь, придавив всадника.
     Второй, которого звали Бумторком, мощным ударом снес навес из  веток,
открылась телега, а  в  ней  --  молодая  женщина  с  испуганными  глазами
прижимала к груди ребенка... Бумторк зло оскалил зубы -- работа  окончена,
деньги легкие! -- занес  над  головой  женщины  меч.  Вдруг  сзади  воздух
прорезал отчаянный вопль.  Разбрасывая  копытами  землю,  бился  умирающий
конь, кровь  хлестала  из  развороченной  груди  фонтанами,  под  жеребцом
страшно кричал напарник  --  кости  хрустели  под  тяжестью  жеребца,  что
осатанело лупил копытами воздух. Вокруг бегал с окровавленным мечом в руке
озверелый варвар,  орал,  пытался  достать  мечом  придавленного,  но  меч
бессильно звенел о стальные подковы коня.
     Олег опустил руку со швыряльным ножом, ибо Бумторк оставил несчастную
беспомощную женщину, с руганью пустил коня на  варвара.  Рюрик  отпрыгнул,
ударил мечом, но едва не поплатился, промахнувшись в  богатырском  замахе.
Всадник развернул коня, попытался стоптать пешего.
     Рюрик орал, плевался, но при всем бешенстве берсеркера  на  рожон  не
пер, удары отбивал не только отважно, но и умело. Меч холодно блестел, пот
катился по красному лицу. Улучив момент,  он  полоснул  лезвием  по  горлу
коня, из артерии брызнула ярко-алая  струя  крови  с  таким  напором,  что
зашипела и пошла паром.
     Конь грохнулся оземь, всадник едва успел выдернуть ноги из стремян  и
скатиться по другую от Рюрика сторону. Рюрик в огромном прыжке  перескочил
тушу коня, тот еще хрипел и скреб копытами, ударил крест-накрест. Враг уже
вскочил, попятился, но удары парировал хорошо, взгляд его был мрачным,  но
не испуганным. Бой был на равных, а он знал себя  как  самого  умелого  из
северных наемников на службе ромейского базилевса.
     Рюрик и чужак  зло  рубились,  кружили,  скрестив  мечи,  оба  быстро
взмокли и отшвырнули плащи, когда  наконец  за  деревьями  раздался  треск
сучьев и что-то мелькнуло. Олег сжал рукояти  швыряльных  ножей,  неслышно
скользнул навстречу.
     Возвращались Асмунд и Рудый, за ними шла Гульча.  Поймав  пристальный
взгляд Олега, зарделась, почему-то отвела глаза.  Асмунд  тащил  в  поводу
упирающегося чужого коня.  Рюрик  услышал  хруст  сучьев,  усилил  натиск.
Противник оглянулся, Рюрик прыгнул, как рысь, обрушил сверкающий меч.
     Железный шлем раскололся, словно  гнилой  орех.  Лезвие  рассекло  до
челюсти, и Рюрик, оставив меч, торопливо побежал  к  телеге.  Умила  одной
рукой прижимала перепуганного Игоря, другой до синевы  в  пальцах  сжимала
рукоять ножа. Ее лицо было бледным, глаза отчаянными.
     -- Рюрик...
     -- Успокой Игоря, -- сказал Рюрик, его грудь вздымалась, как  море  в
бурю. -- Он не должен бояться... От него... слишком многое зависит!
     Асмунд почтительно принес меч  князя,  потыкал  в  землю,  очищая  от
крови. Рюрик вытер мокрый лоб:
     -- Ну? Где их головы?
     -- Один удрал, -- ответил Рудый с досадой. -- Таких хитрых я  еще  не
встречал. Здесь все в порядке?
     -- Все, -- ответил Рюрик резко. -- Я положил  двоих,  а  вы  двое  --
одного... Эх!
     -- И одну лошадь, -- сказал Рудый браво.
     -- Что лошадь... Я две убил.
     Рудый вопросительно вскинул брови:
     -- Стоило ли? Я убил -- другого выхода не было,  тот  убегал.  Четыре
стрелы пустил, бил сильно -- что за  кольчуга  у  него?  А  коня  пришлось
зарубить, чтобы он пешкодралом не скоро добежал до людей...
     Рюрик крутнулся, как ужаленный, заорал:
     -- Так возьмите наших коней, догоните! Нельзя, чтобы он привел новых!
     -- Сразу нырнул в кусты, затем по высокой  траве,  --  ответил  Рудый
сожалеюще.  --  Асмунд  долго  звал  на  поединок,  трусом  кликал,   лаял
по-своему, честь бередил, мать и родню вспоминал... Другой бы не  стерпел,
а этот на крючок не попался. Знающий, матерый!
     Они обернулись на слабый стон. Царапая землю окровавленными пальцами,
из-под мертвого жеребца вытаскивал себя залитый кровью  человек.  Его  меч
лежал в двух шагах, обезображенная рука тянулась к нему, и Рудый  отбросил
меч пинком в кусты.
     Рюрик досадливо поморщился, взялся за рукоять своего меча:
     -- Асмунд, ты поспешил очистить...
     Олег схватил его за руку:
     -- Я расспрошу. Надо узнать, кто послал и что велел.
     Рюрик  заколебался,  острие  меча  коснулось  шеи  врага.   Тот   зло
прохрипел, уткнувшись залитым кровью лицом в землю:
     -- Убей сразу, мразь... Ничего не скажу.
     Олег опять удержал взбешенного Рюрика, отнял меч  и  бросил  Асмунду.
Тот, двигаясь, как медведь, все же на лету ухватил тяжеленный меч точно за
рукоять.
     -- Скажешь,  --  пообещал  Олег  сумрачно.  --  Я  на  тебе  попробую
кое-какие заклятия.
     Он выдернул его из-под коня,  поволок  за  кусты.  Рудый  сорвался  с
места, ринулся вдогонку, крича:
     -- Всю жизнь мечтал увидеть, как действуют заклятия!..
     Рюрик  переставил  коней,  захваченного  у  наемников  запряг  вместо
измученного коренника. Из-за кустов раздался страшный крик, в нем не  было
ничего человеческого, затем -- хриплый стон.  Вскоре  кусты  раздвинулись,
показался бледный, как  смерть,  Рудый.  Его  шатало,  глаза  бессмысленно
шарили  по  невинно  зеленеющим  вершинкам   деревьев.   Асмунд   бросился
поддержать соратника,  подставил  плечо.  Рудый  слепо  водил  по  воздуху
пальцами, вдруг его переломило в поясе, он дико взвыл,  изо  рта  брызнула
остро пахнущая желчь.
     Потом он долго полз на четвереньках к телеге,  там  сидел  совершенно
обессиленный, вытирая мокрое лицо пучками травы, а  из-за  дальних  кустов
показался пещерник. Лицо его было  задумчивым.  Увидев  вопрошающие  глаза
Рюрика и Асмунда, он помолчал, отыскал взглядом Гульчу.  Она  смотрела  на
него во все глаза, ее нижняя губа была  плотно  прикушена.  Держалась  она
прямо, ноги чуть заметно подрагивали.
     -- Он в самом деле почти ничего не сказал, -- ответил Олег, глядя  ей
в глаза. -- Его и других наняли убить Игоря и Умилу. Уплатили вперед.  Кто
-- не знает, только  обрисовал  приметы,  да  и  то  слабо...  Нанимали  в
темноте, человек был в капюшоне, голос менял.
     Асмунд  покосился  на  Рудого,  тот  взбирался  на  телегу  и  сказал
уважительно:
     --  Волхвование,  как  вижу,  сурьезная  вещь...  Непосвященным  даже
смотреть нежелательно, верно?
     -- Верно, -- ответил Олег, думая о чем-то своем.
     Гульча разжала кулачки, глубоко вздохнула и полезла вслед  за  Рудым.
Асмунд поинтересовался:
     -- Он умер?
     -- Да. Но сперва сказал все, что знал.
     Асмунд перевел взгляд  с  его  одухотворенного  лица  на  трясущегося
Рудого, сказал еще с большим убеждением:
     -- Нужная вещь -- волхвование!

     Дальше дорога карабкалась по холмам. Даже  Гульча  вылезала,  хватала
коней  под  уздцы,  помогала  тащить  телегу.  Ночью  большой  костер   не
разводили, обе женщины зябли.  Ударили  ранние  заморозки,  все  покрылось
инеем, лужи замерзли. Гульча влезла Олегу под плащ, тряслась там,  стучала
зубами. Он спросонья обхватил ее, она тут же заснула,  почти  помещаясь  в
его огромных ладонях. Но Олег  теперь  спал  неспокойно,  скрипел  зубами,
поворачивался с боку на бок, и  она  снова  карабкалась  к  нему  в  руки,
согреваясь от огромного горячего тела.
     Игорь начал покашливать, захлебываясь в соплях.
     Утром  Олег  вздохнул  с  облегчением:   впереди   показались   крыши
Даниловки, городища на перепутье дорог, речного порта для соседних племен.
     Рудый ожил, охотно указал путь  к  постоялому  двору.  Когда  повозка
подъехала к воротом, заверил Умилу:
     -- Княгиня, не надо хмуриться! Этот дом  с  виду  неказист,  но  зато
лучший постоялый двор на сотни верст  вокруг.  Я  здесь  однажды  бывал...
гм... по делам.
     -- Надеюсь, что лучший, -- ответила Умила подозрительно. --  А  то  я
кое-что слышала о постоялых дворах Даниловки.
     -- Нет-нет, -- горячо заверил Рудый.  --  Те  непристойные  постоялые
дворы с продажными девками, бочками пива, горячим вином -- на другом конце
города. Туда надо перебраться через речку!
     -- Я уверена, что ты их хорошо знаешь, -- заметила Умила ядовито.  --
Надеюсь, знаешь их только ты один.
     Она обратила прекрасные глаза на Рюрика, и мечтательная улыбка  мигом
слетела с лица князя. Умила ровным голосом напомнила:
     -- Он был здесь позапрошлым летом в твоей свите, мой князь!
     -- Да, -- подтвердил Рюрик твердо. -- Но от меня  не  отходил  ни  на
шаг, клянусь!
     -- Это я и хотела выяснить, -- произнесла Умила совсем ледяным тоном.
Она взяла спящего Игоря на руки, понесла его, гордо ступая  по  деревянным
скрипучим ступеням. Рюрик смотрел  уныло,  Рудый  ответил  заговорщическим
взглядом: не пойман -- не вор, даже  пещерник  может  знать  те  нехорошие
дворы. Рюрик незаметно для жены  отмахнулся:  мол,  пещерник  может  знать
такое, что нам и не снилось, но помалкивает, не портит невинные души князя
и его воевод.
     Асмунд распахнул перед княгиней  двери,  проводил  в  зал,  выпячивая
грудь и грозно сверкая очами на возможных обидчиков.
     Вечером, когда проверили коней, все спустились в нижнюю палату.  Туда
набился народ, казалось, не только поселившийся на постоялом дворе,  но  и
со всего городища.
     Асмунд буркнул, оглядывая зал:
     -- Народу многовато. И все разные. Не городище -- ярмарка.
     -- Угадал, -- согласился Олег. -- Как раз сейчас осенняя  ярмарка.  В
этом городище живут только торгом. Покупают, перепродают... Половина домов
-- склады. Местные покупают  у  восточных  купцов,  хранят  их  товары  на
складах, потом продают втридорога северным. Обдирают всех, как водится.
     Асмунд с любопытством смотрел на черноволосого человека, тот сидел за
дальним столом с двумя такими же смуглыми темноволосыми людьми. У них были
одинаково длинные носы, выпяченные губы. Все трое были в длинных халатах.
     -- Кто это? -- спросил он.
     -- Гевляне, -- ответил Олег безучастно. Он придвинул  к  себе  миску,
тщательно вытер деревянную ложку.  Асмунд  побагровел,  глаза  выкатились,
налились кровью. Его огромные, как детские головы, кулаки сжались с  такой
силой, что послышался скрип суставов.
     -- Это те, -- заявил  он  громким  голосом,  --  которые  поклоняются
смоку! Они подло убили бога моего племени!
     Гульча оглянулась на троих купцов, перевела  взгляд  на  разъяренного
Асмунда. Воевода уже начал ощупывать рукоять  чудовищного  топора,  но  на
поясе висел только крохотный нож.
     -- Убили? -- спросила Гульча с сомнением. -- Когда это  случилось,  я
просмотрела... Наверное, еще спала?
     -- Это было пять тысяч лет назад! -- рявкнул Асмунд яростно.
     Его глаза пропарывали воздух, трое гевлян начали оглядываться. Асмунд
запыхтел,  начал  подниматься  из-за  стола.  Усы   встопорщились,   глаза
округлились, как у разъяренного быка. Гевляне поспешно  вскочили,  оставив
недопитое пиво, ушли, пугливо оглядываясь на огромного гиперборея, что уже
раздулся, словно разъяренный дракон.
     Гульча спросила осторожно:
     -- Стоит ли сердиться так долго?
     -- Есть вещи, которые прощать нельзя, --  ответил  Асмунд  резко.  --
Никогда!
     Он  скользнул  подозрительным  взглядом  по  ее  черным,  как  смоль,
волосам, задержался на точеном носике и пухлых губах, повторил с нажимом:
     -- Никогда и ни за какие пряники!
     Олег чувствовал себя усталым, мысленно уже лег в постель,  дал  отдых
измученному телу.  Рудый  стучал  ложкой,  вылавливая  из  огромной  миски
последние капли супа. Когда хозяин принес  на  огромном  подносе  крупного
поросенка, Рудый уставился с недоверием, осторожно потыкал ножом:
     -- Мы кабанчика не заказывали! С чего такая внезапная щедрость?.. Или
ты зажарил его месяц назад, но так ни одному бродяге и не сбыл?
     Хозяин покачал головой, указал на Асмунда:
     -- Поросенок еще утром бегал, но вот этот  князь,  когда  соскочил  с
телеги, наступил прямо на него... Задавил.
     Рудый покосился на смущенного Асмунда, сунул руку в карман, отыскивая
кошель с монетами:
     -- Я могу его заменить.
     Хозяин осмотрел его внимательно, сожалеюще покачал головой:
     -- Ты худой да жилистый.  Не  заменишь...  Вот  если  бы  сам  князь,
который задавил...
     Рюрик посмеивался, заботливо срезал  для  Умилы  поджаренные  корочки
хлеба -- она любила их. Олег слушал болтовню спутников краем уха, почти не
обратил внимания на выросшие посреди стола огромные кружки  с  квасом.  До
Новгорода осталось два-три конных перехода. Послезавтра они должны принять
из рук Гостомысла ключ от ворот Новгорода. Не успеют -- рухнет все. Участь
славянских племен будет решена бесповоротно, трагически.
     Он отодвинул пустую кружку, произнес рассеянно:
     -- Квас был хорош, благодарствую.
     За столом была тишина, он поднял голову. Все смотрели на него во  все
глаза. В глазах Асмунда был откровенный  восторг.  Наконец  Рудый  скромно
кашлянул, сказал благочестиво:
     -- Святой отец, ты так был погружен в мысли  о  высоком,  что  вместо
своего кваса... съел моего кабанчика.
     Олег пожал плечами, все еще в тяжелых мыслях о самом трудном переходе
-- последнем, как сквозь толстое  одеяло  из  шкур  услышал  сочувствующий
голос Асмунда:
     -- Если не смотришь, что ешь, то все одно, что не ел. По себе знаю.
     Хозяин попятился, в его глазах был ужас и благоговение:
     -- Говорят, что волхвы не творят чудеса! Своими глазами видел...
     Один из гуляк в корчме поднял руку почесать нос, шевельнул  пальцами,
почесал щеку, в задумчивости коснулся мизинцем уха. Олег бросил  взгляд  в
ту сторону, откуда гуляка был хорошо виден. Краснолицый  купец  с  широким
темным лицом поднялся, пошел к двери. Из-под короткого  плаща--  западного
кроя выглядывали ножны широкого меча.
     Рудый внимательно смотрел на Олега, спросил тихо:
     -- Что-то случилось?
     Олег взял кружку с пивом, поднес ко рту, ответил, едва шевеля губами:
     -- Вон тот, с серьгой в ухе -- чтец по губам.
     Рудый поднес свою кружку ко рту, закрывая губы:
     -- Они опасны?
     -- Не знаю. Пока что замышляют какой-то грабеж. Вряд ли нас касается,
но будь наготове.
     -- Откуда знаешь?
     -- Язык офеней, -- ответил Олег коротко.
     Рудый тихонько  сказал  Гульче,  все  еще  прихлебывая  пиво  мелкими
глотками:
     -- Я думал, только я знаю язык  этих  коробейников!..  Они  придумали
свой язык, чтобы при покупателе тайно вздувать цену, торговаться.
     Олег почти не слушал. Рудый знал только язык северных офеней, их  там
называли коробейниками, на самом же деле было много таких языков -- жеста,
свиста, птичьего клекота и цвириньканья, а  южные  офени  сохранили  много
скифских слов и даже киммерийских, которых не помнили сами потомки скифов,
растворившись среди славян.
     Внезапно что-то заставило его поднять  глаза.  В  корчму  вошли  трое
крупных мужчин, заняли стол возле выхода. Еще двое остановились в  дверях.
Их лица словно высечены из камня, глаза смотрели холодно и оценивающе. Все
пятеро двигались с той  уверенностью,  какую  дают  доспехи,  укрытые  под
простой сорочкой.
     -- Готовьтесь, -- шепнул  Олег,  отхлебнув  пива.  --  Гульча,  верни
Умилу. Если легла спать -- тащи силой. Не забудь маленького Игоря.
     -- Почему я? -- спросила Гульча. Увидела лицо Олега, быстро спросила:
-- Что случилось?
     -- Слева у двери стоит тот, единственный, кому  удалось  ускользнуть.
Асмунд,  Рудый,  не  поворачивайтесь.  Держите  головы  ниже,  громко   не
говорите. Я приведу коней ко входу в корчму. Меня он не видел,  не  знает,
что я с вами. Не поворачивайтесь, что бы со мной ни случилось.
     Он  вылез  из-за  стола,  медленно  побрел  к  выходу.  Спину  держал
сгорбленной,  выпячивал  живот,  руки  нелепо  болтались.  Воины  у  двери
встретили его ощупывающими взглядами, один грубо схватил  за  руку  повыше
локтя. Олег поспешно расслабил мышцы, чтобы под пальцами ощутилось дряблое
слабое тело.
     -- Эй, волхв-пещерник!.. Хороша у тебя пещера!..  Ха-ха!..  Не  видал
двух татей: один с перебитым носом, здоровый, как сарай у бабки, а  другой
с мордой коня, который из гордости не желает жрать сено?
     Олег ответил смиренно:
     -- Боги велят мне зреть в душу, а не на скорлупу.
     Воин пнул его ниже спины, и Олег,  выпав  из  дверей,  прокатился  по
ступенькам и растянулся во весь рост.  Из  дверей  еще  несся  хохот,  ему
кричали вслед веселое, давали похабные советы. Олег  медленно  поднимался,
громко кряхтел, прикидывая, успела ли  Гульча  пробраться  незамеченной  к
Умиле.
     Шатаясь, он ушел в темноту, а когда угол сарая скрыл вход  в  корчму,
быстро перебежал к конюшне. Двери были заперты, сторожа он видел в корчме.
Олег выдернул железные скобы вместе с засовом, проскользнул в  приоткрытые
двери.
     На повозке Рудому заработать  не  удастся,  придется  бросить,  но  и
хорошо, иначе Рудый продаст ее так, что за ними  весь  город  погонится  с
кольями в руках. Когда у славян кончаются доводы в споре, они хватаются за
колья или топоры, ибо боги велят начатое доводить до конца. Кони  хорошие,
но седла пришлось таскать  из  другого  сарая,  а  еще  захватить  одежду,
одеяла, котел, разные мелочи, без которых  выживут  мужчины,  но  Умиле  с
малым Игорем придется туго...
     Он оседлывал последнего коня, когда от корчмы раздался крик. Двери  с
треском распахнулись, одна створка  закачалась,  трепеща,  как  бабочка  в
огне, другая вылетела из проема вместе с человеком в  панцире.  Тот  упал,
скатился  по  ступеням,  перевернулся  на  спину  и  так  остался  лежать,
разбросав руки. Следом вывалилась целая толпа орущих, размахивающих руками
и оружием людей. Одни разбежались, другие продолжали яростно  рубить  друг
друга мечами и топорами. Один, высокий и ревущий, как див, страшно  вертел
над головой огромным топором, с лезвия веером  летели  темные  брызги.  На
пороге возникла женщина, она прижимала к груди ребенка. Вокруг нее, словно
барс, вертелся высокий воин, молниеносно отражал  удары,  что  сыпались  с
двух сторон. На него наседали два огромных дружинника,  рубашки  на  обоих
лопнули -- то ли от богатырских замахов, то ли от  меча  Рюрика.  Железные
доспехи  блестели  кроваво-красным  и  мертвенно-бледным  --  от  пылающих
жаровен и белесой луны.
     Олег бегом потащил коней, ворвался в постоялый двор, закричал:
     -- Умила, Рюрик!
     Рюрик оглянулся, в этот  миг  над  его  головой  взвился  меч.  Умила
вскрикнула в ужасе, но что-то коротко блеснуло в лунном свете, меч упал на
пол, его  рукоять  еще  стискивали  пальцы.  Нападавший  страшно  крикнул,
схватился за обрубок руки с  торчащей  костью.  Гульча  отпихнула  калеку,
побежала к Олегу, брезгливо  держа  окровавленную  сабельку  на  вытянутой
руке.
     Умила кинулась во двор, Рюрик яростно насел на другого воина,  нанося
быстрые тяжелые удары. Тот  закрывался  щитом,  пятился,  от  щита  летели
щепки, булатные накладки.
     Во дворе Асмунд и Рудый дрались с целой  толпой.  Умила  добежала  до
лошадей, Гульча помогла ей взобраться, подала Игоря. Ее глаза горели,  как
у дикой кошки, она все время поглядывала на Олега.
     -- Приведи еще коней, --  крикнул  ей  Олег.  --  Я  оседлал,  они  в
конюшне!
     Гульча исчезла. Олег выдернул из  потайного  чехла  швыряльные  ножи.
Рюрик нанес последний удар, враг  сполз  по  стене,  под  ним  растекалась
кровавая лужа. Асмунд вертел гигантским топором, вокруг него был забор  из
сверкающего булата, уже несколько  человек  лежали  неподвижно,  еще  трое
ползли прочь, оставляя за собой темные дорожки крови.
     Один из нападающих исчез,  вернулся  с  коротким  луком,  годным  для
стрельбы с коня. Быстро наложил стрелу, но тетиву  натянуть  не  успел  --
швыряльный нож вонзился сбоку в мягкую шею по рукоять. Лучник упал,  никто
не заметил -- он был на краю двора в темноте.
     Послышался конский топот. Гульча бежала со всех ног,  таща  в  поводу
двух оседланных коней. Бабскую одежду, которую так ненавидела, сорвала еще
в конюшне, оставшись в боевом наряде амазонки.  Увидев,  что  схватка  еще
длится,  запрыгнула  в  седло,  взвизгнула.  Увидев  ее  на   коне   и   с
окровавленной саблей в руке, кто-то заорал дурным голосом:
     -- Поляница! У них еще поляница!
     Гульча налетела, держа второго коня в поводу,  сшибла  конями  двоих,
ударив в спины. Рудый воспользовался  тут  же:  одного  молниеносно  ткнул
острием в горло,  другого  полоснул  острием  по  глазам.  Гульче  заорал,
дурашливо кривя лицо:
     -- На кровавой тризне! Всех напоим кровавым вином!
     -- Дурак, -- крикнула Гульча. -- Прыгай в седло!
     -- А подраться?
     -- Не валяй... самого себя!
     Рудый взлетел в седло с притворным унынием:
     -- Уже сейчас кричишь, а что будет, когда  поженимся?  От  судьбы  не
уйдешь, Гульча... Нам просто  на  роду  начертано.  Асмунд,  пробивайся  к
пещернику, он кончает молиться.
     Рюрик рубил уже с коня. Он рискнул оставить Умилу,  бросив  на  Олега
яростно умоляющий взгляд, врубился в толпу, насевшую на  Асмунда,  яростно
засверкал  мечом,  рассекая  шлемы,  бармы.  Асмунд  отклеился  от  стены,
пробежал между Рюриком и Рудым, что, вертясь  в  седлах,  как  на  горячих
углях, рубили во все стороны. Олег подставил  Асмунду  коня,  тот  кое-как
вскарабкался, сопя от натуги и хватая ртом воздух, будто гигантский сом на
берегу, тут же заорал, выкатывая глаза:
     -- Теперя всех порешим!
     -- Быстро из городища, -- велел  Олег.  --  Рудый,  вперед!  Рюрик  и
княгиня -- следом. Мы с Асмундом прикроем сзади.
     -- А я? -- вскрикнула Гульча обиженно.
     -- Где хочешь, -- отмахнулся Олег. -- Тебе все поперек.
     Кони вихрем пронеслись по улице. В темноте  кто-то  вскрикнул,  исчез
под копытами. Сзади внезапно озарилось багровым светом, осветило им дорогу
впереди. Черные тени пронеслись впереди, пугая  редких  прохожих.  Конские
копыта грозно гремели в ночи.
     Рудый оглянулся, довольно оскалил зубы:
     -- Пока вы дрались, аки дети малые, я поджег это  гнездо.  С  детства
люблю жечь, меня за это еще тятька порол.
     -- Мало порол! -- крикнул Асмунд.
     -- У всех изъяны. Я поджег, кто-то коней спер, несмотря на  святость,
кто-то бедного поросенка задавил...
     Асмунд обиженно хмыкнул, пришпорил коня.  С  грохотом  пронеслись  из
городища, яркая луна озарила далекий лес, широкую извилистую дорогу.
     Олег оторвался  вперед,  обнаружил  рядом  скачущего  коня.  На  нем,
пригнувшись, спасаясь от встречного ветра, распласталась Гульча. На  Олега
не смотрела.
     Когда выросла стена высоких деревьев, Олег пустил коня шагом, отыскал
звериную тропку. Олег быстро высек  огонь,  поджег  лохмотья  сухого  мха.
Гульча молча бросилась  к  березе,  принялась  обдирать  бересту,  усердно
царапая ствол, как медвежонок. Сзади слышались голоса, всхрапывание коней.
Асмунд проговорил где-то в темноте:
     -- Рудого нельзя к костру... Его мало секли, он и лес спалит!
     Рудый не ответил, в  кромешной  тьме  шуршали  сухие  листья,  ветки.
Асмунд  опустился  на  четвереньки,  звучно  хлопал  ладонями  по   земле,
отыскивая во тьме сучки. Вдруг разразился  проклятиями,  тут  же  злорадно
захихикал Рудый.
     Костер разгорелся, Рудый подбросил новую охапку. Появился злой Асмунд
-- без хвороста, ладонь оскоблил  о  шершавую  кору  деревьев.  Когда  все
уселись вокруг костра, Олег сказал с мольбой:
     -- Осталось  немного.  Потерпите  пару  дней,  в  Новгороде  заживете
по-княжески... Лучше, чем на Рюгене!

     Они долго сидели, глядя в пляшущие языки огня,  отдыхали  от  скачки.
Вдруг Умила вскрикнула, прижала к груди  Игоря.  В  темноте  за  деревьями
светились желтые глаза. Они окружили поляну плотным  кольцом.  Можно  было
различить массивные неподвижные формы. Волки подошли к  черте,  отделяющей
освещенную поляну от темного леса.
     В полосу света вышел огромный волк-вожак. Шерсть на  массивной  груди
поседела, но он явно был еще силен, свиреп, а взгляды, которые  бросал  на
застывших людей, яснее ясного говорили об их участи.
     -- Мы пропали, -- шепнул  Рудый  обреченно.  --  Асмунд  хворосту  не
набрал в запас, он искал и нашел что-то другое. Есть, правда, почему-то не
стал...
     Вожак смотрел на Олега, в его глазах  блестел  золотой  свет,  словно
внутри черепа горел светильник. Олег ответил  таким  же  прямым  взглядом.
Волк чуть наклонил голову, из горла вырвался хрипловатый звук. Олег  понял
вопрос, хотя говорил с волками очень давно.
     -- Приветствую тебя с братьями в твоем лесу, -- ответил он по-волчьи.
     Краем глаза видел, как побелела Умила, закрывая телом сына, как Рюрик
и Асмунд бросили руки на рукояти мечей, а Рудый опасливо отодвинулся.
     -- Почему вы здесь?
     -- Идем в дальний город, -- ответил Олег, приглушая голос на  верхней
ноте. -- Мы только идем через ваш лес.
     - Долго?
     - Нет, мы пройдем без остановок.
     Вожак  обернулся,  рыкнул  неразборчиво,   верхняя   губа   угрожающе
приподнялась, показывая острые клыки. Олег пристально рассматривал  волка.
Тот снова повернул к нему голову, шерсть на загривке  опустилась,  огоньки
из красноватых стали золотыми:
     -- Пусть дорога ваша будет хорошей. Прощай, Старший  Брат.  Мне  есть
что рассказать по возвращении.
     Он шагнул вперед, лизнул руку Олега. Олег погладил  лобастую  голову,
пропустил между пальцев  чистую  плотную  шерсть.  Волк  мгновение  стоял,
закрыв глаза, потом вздохнул, повернулся, в два огромных прыжка скрылся  в
темноте. Темные плотные силуэты колыхнулись, странные желтые глаза  начали
исчезать.
     Рюрик со стуком бросил меч в ножны. Рудый шумно перевел дух, повернул
к Олегу бледное лицо с выпученными глазами:
     -- Ну... Эти серые на офеней не больно похожи.
     -- Они ушли, -- сказал Асмунд язвительно, -- потому что  услышали  от
тебя какой-то странный запах.
     -- От меня? -- удивился Рудый. -- Что-то не  видел,  чтобы  ты  мылся
после штурма стен Твердыни... Святой  пещерник,  ты  знаешь  язык  и  этих
офеней?
     Олег сказал неохотно:
     -- Они охраняют собственные земли так же, как  Твердислав  или  любой
другой князь. Хотели узнать, не собираемся ли рыть здесь логовища...
     -- И ушли, когда ты заверил, что не будем ухлестывать за их  девками?
Да-а, а еще говорят о кровожадности волков! Овечки рядом  с  Твердиславом.
Или с Асмундом. Верно, в отшельничестве что-то есть. Когда наберусь грехов
достаточно, обязательно уйду в пещеры!
     Асмунд удивился:
     -- Сколько тебе надо? Ящеру в дядьки годишься! Сложи  свои  грехи  на
его горный хребет, у того спина хряснет, как лучинка под  колесом.  Самого
Чернобога посрамишь! Или киваешь, что святой  отец  пошел  в  пещеры  лишь
потому, что грехов было... гм...
     Рудый  посмотрел  в  сторону  исчезнувших  волков,  отчаянно  помотал
головой. Человек, сумевший своей святостью защитить от серых,  всегда  был
непорочным!
     На рассвете они спустились в укрытую от ветров долину.  Там  в  самом
зеленом месте высились амбары, виднелись даже трехповерховые. Жилые домики
выглядели рядом совсем крохотными. Рудый потер ладони, сказал оживленно:
     -- Сюда приезжает князь на полюдье!  В  эти  амбары  свозят  со  всех
концов меха, мед, мясо, шкуры, ожерелья...
     Асмунд тоже начал смотреть  на  огромные  склады  с  интересом.  Олег
сказал с неудовольствием:
     -- Сейчас не до этого. Смири свои волчьи порывы.
     Рудый с обиженным видом пожал плечами:
     -- Ну... я ничего такого не замышлял...
     -- В самом деле? -- не поверил Олег. -- Ты тяжело заболел?
     Они обогнули деревушку, пробираясь между деревьями. Умила  сердилась,
стала раздражительной и плаксивой. Игорь много времени проводил  теперь  у
Гульчи на руках, поднимал рев, когда их разлучали. Мужчины терпели  молча,
сцепив зубы. До Новгорода остался всего день хорошей  езды  на  конях.  От
силы два.
     Олег предложил войти в деревушку с другой стороны, а  выйти  с  этой,
сбить погоню.
     -- А в селе сразу в корчму? -- предложил Асмунд.
     -- До корчмы эта деревушка еще  не  доросла,  --  пробурчал  Рудый  с
презрением. -- Если есть, где выпить, то лишь у войта.
     -- Тогда к войту?
     Рудый поморщил нос, сказал раздумчиво:
     -- У местных старост в  каждой  бочке  с  пивом  плавает  по  десятку
утопших крыс, не считая мух, комаров, птичьего помета...
     Олег оглядел свой маленький отряд:
     -- Если даже Рудый отказывается от пива, то силы  есть.  Проедем  эту
весь. Потерпите! Скоро Новгород!

     ГЛАВА 27

     Страх и подозрительность чувствовались  в  самом  воздухе.  В  каждой
веси, через которые проезжали, видели  вооруженных  людей.  В  двух  весях
встретили на околице крепкие мужики с  топорами  в  руках.  Их  лица  были
недружелюбными, глаза обшаривали путников  подозрительно.  В  третий  раз,
когда столкнулись с такой заставой, усталый и  взвинченный  Рюрик  рявкнул
раздраженно:
     -- Прочь с дороги, смерды!.. Нас четверо и две женщины с ребенком  --
какой от нас вред? Нам только преклонить головы на ночь,  купить  еды.  За
ночлег и еду заплатим. Если не расступитесь, то, клянусь Перуном, сметем с
пути, хоть вас семеро!
     Мужик стоял посреди дороги, в руках блестел огромный  топор.  Он  еще
шире расставил ноги, лицо исказила зловещая улыбка. Олег  ожидал  услышать
ругань, но мужик лишь рявкнул зло:
     -- Иваш! Степан!
     Справа и  слева  по  обе  стороны  дороги  из-за  сваленных  деревьев
поднялись кудрявые головы. Кривичи, судя по всему, -- каждый кривил  левый
глаз, целясь  правым.  Длинные  стрелы  с  железными  наконечниками  остро
смотрели на чужаков, каждая тетива была оттянута до уха.
     -- Мы друзья! -- сказал Олег  громко.  --  Я  волхв-пещерник,  видите
сами. Мы смертельно устали, у нас больны женщины, ребенок... Но если вы не
пропустите нас, мы смиренно объедем стороной.
     Игорь на руках Гульчи заревел во весь голос, обиженно потер  ягодицу.
Мужик поглядел на Гульчу подозрительно:
     -- Иваш, всех держать на прицеле. Святого пещерника в особенности,  у
меня глаз на таких  наметан.  Возле  них  всегда  черти  крутятся!  А  вы,
бродяги, завертайте оглобли!
     Олег придержал Рюрика, который налился злой кровью и  рвал  из  ножен
меч:
     -- Уходим. Не надо сердиться.
     Рюрик бросил на него возмущенный взгляд, но  пещерник  уже  повернул.
Гульча ухватила коня Умилы под уздцы, пустила  следом  за  Олегом,  Асмунд
толкнул Рудого, они повернули коней.
     -- Как он тебя, -- покрутил головой Асмунд. --  Как  в  воду  глядел!
Возле святых, мол,  завсегда  что-то  такое  крутится.  Такое-эдакое,  сам
понимаешь...
     -- Ты к нему едешь ближе, -- напомнил Рудый. --  Может  быть,  это  о
тебе? А какой князь у нас, а? Орел, верно? Который деревья клюет.
     -- Горяч, -- согласился Асмунд, не поняв намека. -- В походы  никогда
не берет обозы. Но ежели война в самом деле кормит  сама  себя  --  а  она
кормит! -- то чего таскаться с запасами?
     Рюрик, однако, понял громко  сказанный  намек,  поспешно  подъехал  к
Умиле, обнял, сказал виновато:
     -- Прости... Забываю обо всем, когда гнев бьет в голову.
     Они объехали и эту весь, заночевали в лесу. Олег  с  помощью  Асмунда
насобирал ягод.  Рудый  сбил  стрелами  двух  рябчиков.  Вернулся  чубатый
воевода какой-то смущенный. Асмунд спросил подозрительно:
     -- Это все? Ничего не подстрелил?
     -- Да не, почему же... Козу подстрелил, -- ответил Рудый вяло.
     -- Козу? -- удивился Асмунд. -- Дикую?
     -- Да не то чтобы уж очень  дикую...  Совсем  диким  оказался  хозяин
козы.
     Костер разожгли покрупнее, потому что Умила часто кашляла, в груди  у
нее хрипело, она теперь постоянно зябла, куталась  в  оба  плаща:  свой  и
мужа. Олег поджег длинную сушнину, вместе с мужчинами натаскали гору сухих
веток. Перед сном Рудый долго гнездился, подтыкивая шкуру со всех  сторон,
уже засыпая, поинтересовался:
     -- Скажи, мудрый волхв, что нужно, чтобы прожить сто лет? Или тысячу?
     Олег подумал, ответил медленно:
     -- Не пей вина, пива, медовухи, не бегай по бабам, не играй в  кости,
не дерись...
     -- И проживу?
     -- Нет, но так покажется.
     Рудый возмущенно фыркнул, укрылся с  головой.  Из-под  шкуры  донесся
глухой голос:
     -- Пусть вам приснятся вещие сны!.. Я, правда, не люблю заглядывать в
грядущее.
     --  Правильно  делаешь,  --  одобрил  Асмунд.  --  Что   за   радость
рассматривать себя на виселице с высунутым языком?
     -- Вещих снов не бывает, -- пробурчал Рудый из-под шкуры.  --  Бывают
только плохие.
     -- Ты веришь в плохие сны? -- удивился Асмунд.
     -- Конечно, верю, -- отозвался Рудый убежденно. -- С  той  поры,  как
меня сонного обокрали!
     Рюрик заботливо укрыл Умилу, Игоря взял к себе на колени. Голос князя
был задумчивым:
     -- Прошлую ночь мне приснился вещий сон, но только наполовину  вещий.
Мне снилось, будто я несу тяжеленный мешок золота. Несу  на  гору,  правая
рука разнылась, плечо просто онемело... Проснулся: золота нет, а  плечо  и
правая рука в самом деле болят!

     После скудного завтрака снова выехали на дорогу, почти сразу  увидели
густой дым вдалеке. Горела весь. Дважды Олег уводил отряд в лес: по дороге
проносились конные дружинники, а позади  поперек  седел  везли  раненых  и
убитых.
     Когда подъехали к Шаруграду, крупному городищу, еще  издали  заметили
черные клубы дыма. Из-за бревенчатой городской стены несло гарью, слышался
звон оружия, ржание испуганных  коней.  Ворота  были  распахнуты  настежь,
трупы стражей лежали поперек дороги, земля под  ними  пропиталась  кровью.
Упершись спиной в ворота, сидел старший дружинник. Он был утыкан  стрелами
так густо, что походил на гигантского ежа. Бледный, как мел, он  умирал  в
луже крови.
     -- Кто в городе? -- крикнул Рюрик.
     Воин пошевелил синими губами. В уголке вздулись  красные  пузыри,  он
сипло закашлялся, на квадратный подбородок брызнули сгустки крови.
     -- Под личиной купцов... Если вы... спасите князя Годоя...
     Губы застыли, как на морозе, последняя струйка крови  иссякла.  Рюрик
зло выругался, сдавил шпорами  бока  коня,  вихрем  пронесся  в  городище.
Асмунд вытащил топор, и все -- согласно или  несогласно  --  помчались  за
князем.
     На улицах было странно тихо, окна плотно закрыты  толстыми  ставнями.
Шум схватки доносился от центра городища, оттуда ветер принес запах дыма и
гари. Маленький отряд галопом ворвался на площадь,  где  яростно  рубились
около двух сотен воинов. В середке дрались,  окруженные  со  всех  сторон,
бородатые воины в  остроконечных  шлемах  --  все  в  добротных  доспехах,
крепкие, явно дружинники. Их окружили воины в шеломах, похожих на чугунные
горшки. Над головами мелькали копья, топоры и странно изогнутые посередине
мечи. Железо сшибалось со звоном и жутким лязгом, страшно кричали раненые.
В воздухе висела тяжелая брань, кроме гари пахло кровью и потом.
     Асмунд спросил жадно:
     -- Мы за которых?
     А Рудый пробормотал:
     -- Что-то не узрел родни...
     На миг Олег ощутил симпатию к пронырливому  воеводе,  глупо  и  очень
по-славянски  лезть  в  междоусобную  свару  соседних  племен,   рисковать
головами, в двух шагах от цели свернуть в  сторону,  забросить  все,  ради
чего пролили свою и чужую кровь...
     -- Наши в середке! -- закричал Рюрик.  --  Всегда  правы  те,  кто  в
меньшинстве!!! По беде! Слава!
     -- Слава! -- заревел Асмунд страшным голосом.
     -- Как благородно, -- пробурчал Рудый иронически.
     Рюрик и  Асмунд  пустили  коней  в  галоп.  Рудый  вздохнул,  вытащил
сверкающую саблю и нехотя послал  коня  следом.  Олег  взял  в  руки  лук,
поправил за плечами колчан. Полянина  учат  с  трехсот  шагов  попадать  в
тыкву, а еще пять стрел должны быть в воздухе. Олег помнил свои слезы,  но
с тех пор научился держать в воздухе семь стрел, прежде чем первая срывала
подвешенное на нити обручальное кольцо...
     Рюрик с воеводами  ворвались  в  плотную  толпу,  оставляя  за  собой
широкую просеку. Нападающие были пешими, тяжелый  меч  Рюрика  молниеносно
падал сверху направо и налево, с хрустом рассекая железные шлемы. Асмунд с
ревом обрушивал страшный топор, разрубал противника до пояса. Рудый  легко
помахивал саблей, но вокруг него опускались на землю чаще, чем от длинного
меча князя или тяжелого топора воеводы.
     Олег, остановившись в стороне от боя, бил стрелами прицельно, выбирая
лишь тех, кто замахивался дротиком, кто подкрадывался к русичам со  спины,
кто бросал меч и хватался за лук. Гульча азартно вскрикивала рядом,  глаза
горели, как у лесного зверя, маленькие кулачки сжимались.
     Нападающие не думали о внезапном ударе в спину. Рюрик с  воеводами  в
первые  же  мгновения  сразили  десятка  два  воинов.  Наконец  нападающие
повернулись и взяли их самих в кольцо. Князь Годой  заревел,  как  раненый
лев,  смахнул  кровь  с  лица  и  ринулся  на  соединение  с  неожиданными
союзниками,  страшно  размахивая  секирой.  За  ним  бросились  воины,   в
последнем усилии опрокинули редеющую стену врага.
     Гульча возбужденно схватила Олега за руку:
     -- Почему не стреляешь?
     -- Они люди, -- ответил Олег глухо, -- не мишени!
     Часть нападающих  бросили  мечи,  метнулись  врассыпную  в  переулки.
Оставшиеся сражались яростно, однако князь Годой и  воины  уже  воспрянули
духом, налегли из последних сил. Еще несколько человек упали под их мечами
и топорами. Гульча повернулась к Олегу, глаза ее странно блестели:
     -- Они даже не замечают, что этой победой обязаны тебе!
     -- Они сражаются сами.
     -- Не понимаю тебя! Как только мы соединились с этими тремя  руянами,
ты даже не вытаскивал свой меч. Ты всегда в тени!
     -- Я пещерник! -- напомнил ей Олег настойчиво. -- Пещерник! Когда  не
было другого выхода, я взялся за меч. А теперь  воюют  те,  кто...  только
воины.
     Люди Годоя с князем  потеснили  оставшихся  врагов,  окружили.  Годой
закричал громовым голосом:
     -- Бросай оружие! Кто сдается, будет пощажен!
     Один из воинов, молодой  парень  с  чистым,  как  у  девушки,  лицом,
поспешно уронил меч. Его сосед ухмыльнулся,  взмахнул  топором,  и  голова
паренька покатилась под ноги. Олег быстро схватил лук,  стрела  исчезла  с
тетивы, а появилась в голове  убийцы:  оперение  торчало  из  левого  уха,
наконечник высунулся из правого. Годой выругался, его воины навалились  на
противника, начали вырывать мечи, бить плашмя обухами топоров.
     Когда схватка затихла, Годой поманил отрока -- тот в стороне с трудом
удерживал двух пышно убранных коней. Рюрик с воеводами вернулись к  Умиле,
она держалась за спинами Олега и Гульчи. Игорь спокойно спал, улыбался  до
ушей. Губы Рюрика поползли в стороны:
     -- Воин растет! Звон мечей слаще колыбельной.
     Годой  подъехал  медленно,  настороженно,  жеребец  пугливо  раздувал
ноздри, чуя кровь на седоке. Глаза  князя  с  удивлением  и  беспокойством
обшаривали возбужденные лица пришельцев. Взгляд его остановился на Рюрике.
Годой медленно заговорил, угадав наиболее знатного:
     -- Боги прислали  вас  вовремя!  Впрочем,  мы  и  сами  уже  добивали
остатки. Но кто вы? Я не знаю таких могучих витязей  ни  среди  лупов,  ни
среди драбичей, ни даже среди пастернаков...
     Он  бросил  подозрительный  взгляд  на  Рудого.   Тот   чистосердечно
улыбнулся, но поводьями и шпорами заставил  коня  пятиться,  встал  позади
Рюрика и Асмунда. Рюрик открыл было  рот,  но  Олег  оттеснил  его  конем,
ответил с поклоном:
     -- Мы странники. Велики наши грехи, едем поклониться святыням.
     Годой снова бросил испытующий  взгляд  в  сторону  Рудого,  понимающе
кивнул:
     -- Ежели вы такие же праведники, как вон тот... Вам надо  торопиться,
а то грехи задавят.
     Рюрик оглянулся на Рудого, тот что-то нашептывал на ухо  Гульче,  она
краснела и хихикала.
     -- Его и здесь знают?
     Годой нехорошо улыбнулся:
     -- Будьте готовы, что к вам  прибегут  матери  обесчещенных  дочерей,
обворованные купцы, обманутые женщины... Вообще ждите  много  интересного.
Торговые лавки закроются! Это не война виновата -- ее  переживем:  значит,
на улицах нашего городища гуляет на свободе Рыжий Волк.
     Рюрик с отвращением взглянул на Рудого:
     -- Ты как чума на наши головы! Хоть когда-либо в жизни что-то  сделал
доброе?
     Рудый ответил обидчиво:
     -- А разве благодаря мне десять человек в этом племени не получат  от
князя Годоя по пять серебряных гривен лишь за то, что гоняются за мною?
     Годой с безнадежностью развел руками:
     -- Зря выбросил деньги...  Я  прошу  вас  быть  моими  гостями.  Весь
небольшой теремок в вашем распоряжении.

     Теремок Годоя оказался добротным теремом. Каменный фундамент, толстые
бревенчатые стены, зарешеченные окна-бойницы. На крыше -- бочки со смолою,
тяжелые горы булыжников.  Перед  князем  и  гостями  услужливо  распахнули
ворота, гридни перехватили  коней,  а  Рюрик  со  свитой  двинулись  через
вымощенный двор к расписному крыльцу терема.
     Когда прошли через светлицы, горницы, Годой отвел  гостей  в  главную
палату, велел подать княжеский ужин. Гридни притащили объемистые лохани  с
горячей водой, суетливо помогли смыть грязь и кровь, хоть чем-то старались
услужить союзникам. За это время в палате сменили скатерти, уставили столы
яствами и кувшинами с вином. Перед Годоем и  Рюриком  поставили  кубки  из
золота, воеводами -- серебряные чары, женщинами -- малые чаши,  украшенные
цветными камешками, лишь перед пещерником  осталось  пустое  место.  Рудый
злорадно оскалил зубы, но Асмунд шепнул ему на ухо:
     -- Значит, будет лакать прямо из кувшинов!
     Лицо Рудого сразу стало встревоженным. Годой лично  рассадил  гостей,
сам потчевал горячим мясом, мягким сыром, мужчинам велел наливать  вина  и
пива, женщинам -- меда. Гридни сновали вокруг столов, ловили каждое  слово
и желания гостей.
     Рюрик поинтересовался:
     -- Из-за чего сражение?
     Годой отмахнулся с небрежностью:
     -- Это же терняне!
     Рюрик помолчал, ожидая разъяснения, но  Годой  был  уверен,  что  все
объяснил. Асмунд закряхтел, проговорил осторожненько:
     -- Князю понятно, на то он и князь. Пещернику  понятно  --  он  среди
богов терся... Рудому тоже все понятно, на то он  и  пройдоха...  Женщинам
тем более все ясно, они всегда все знают... только мне,  простому  и  даже
очень простому вояке, непонятно, из-за чего война. Терняне... они кто?
     Годой удивился:
     -- Соседи, кто еще? Подлейший народ. Способный на любые пакости.
     -- Почему?
     -- Как почему? -- удивился Годой. -- Потому что -- терняне!
     -- А-а, -- вступил в разговор  Рудый,  --  все  так  понятно,  просто
удивляюсь Асмунду! Притворяется, по  своей  хитрющей  натуре.  Вы  на  них
набрасываетесь тоже?
     -- Для защиты!
     -- Еще понятнее, -- сказал Рудый глубокомысленно, -- так что можно не
идти в пещеры вовсе... Прибегает ко мне  Ивка,  сын  сестры,  ревет:  меня
Славка побил! А ты, спрашиваю я, сдачи дал? Еще  бы,  отвечает  он  сквозь
слезы и кровавые сопли, еще ра-а-аньше!
     Гридни взялись с четырех углов за скатерть, унесли вместе с  блюдами.
Под скатертью оказалась следующая --  красная,  как  огонь,  --  и  другие
гридни мигом наставили новые блюда, усеяли стол кубками, чарами, чашами.
     Асмунд наклонился к Рудому, шепнул:
     -- А здесь тебя за что не любят?
     Рудый пожал плечами:
     -- Разве упомнишь все? Люди  везде  какие-то  странные.  Помню,  имел
несчастье найти кошель с деньгами...
     -- Разве это преступление?
     -- В том-то и дело! Я же говорю --  странные.  Правда,  я  нашел  его
раньше, чем тот разиня потерял, но что цепляться к мелочам?.. Однажды меня
даже посадили было в их вонючую темницу! Представляешь?
     -- За что?
     -- За убеждения, -- ответил Рудый с достоинством.
     Он допил вино, гридень с готовностью налил  еще.  Он  не  отходил,  с
любопытством рассматривая Рудого, которого если не видел еще,  то  явно  о
нем слышал.
     -- За убеждения? -- повторил Асмунд. Его челюсть отвисла. --  Тебя  и
вдруг -- за убеждения?
     -- Да. Я был убежден, что в княжеской казне среди ночи пусто. А дурак
казначей решил ночью крыс погонять! Съели бы они его золото?
     Асмунд поманил гридня, что стоял за его спиной:
     -- Выпив чару, я становлюсь совсем другим человеком! Понял?  А  этому
другому тоже выпить хочется, разве не ясно?
     Гридень с готовностью наполнил ему  чару,  вылив  туда  весь  кувшин.
Асмунд поднял кубок, сказал убежденно:
     -- Хорошее вино! Наконец-то сегодня упьюсь до смерти.
     Рудый с готовностью поднял свою чару:
     -- Друг! Я хочу умереть с тобой.
     Олег наклонился к Годою, сказал настойчиво:
     -- Вели гридням убрать вино и  хмельной  мед.  Мы  измучены,  устали,
проголодались... но нам надо ехать дальше. Мы бы с радостью остались, хотя
бы переночевали. Кони нуждаются в отдыхе, а  люди  --  еще...  Дай  свежих
коней, Годой. Немного хлеба, мяса. Это все, что ты нам можешь сделать. Нам
нужно добраться до Новгорода как можно быстрее.
     За столом Рудый, уже красный  от  выпитого  вина,  убежденно  говорил
Гульче:
     -- Черноокая, знаешь ли ты, что вино делает тебя краше?
     Гульча обиженно поджала губы:
     -- Я не пила.
     -- А ты при чем? Я пил.
     Годой медленно наклонил голову, в глазах были досада и разочарование:
     -- Как скажешь, святой отец. Мне бы хотелось, чтобы вы погостили хотя
бы с недельку.
     -- В другой раз, -- пообещал Олег.

     Они выехали на  свежих  конях,  их  подбирал  Годой  лично,  но  сами
всадники едва не падали с седел. Двигались остаток дня,  даже  в  сумерках
Олег торопил, старался проехать как можно дальше. Остались сутки!
     Уже в темноте собрали  хворост,  на  ночь  остановились  на  полянке,
окруженной буреломом, -- мышь  не  проберется  без  шума.  Рюрик  вызвался
сторожить первым. Асмунд и Рудый сразу же свалились возле огня, захрапели.
Женщины уже спали, зажав Игоря телами.
     Олег долго сидел у костра, по своей привычке -- спиной к огню. Пальцы
его безостановочно перебирали обереги. Ночь была черна, верхушки  деревьев
тревожно шумели. Ветер нес  тучи  издалека,  Олег  чувствовал  их  влажное
нездешнее дыхание. В полночь начал моросить мелкий дождик. Рюрик подбросил
в огонь сучьев, заботливо укрыл обнявшихся женщин своим плащом.
     В темноте фыркнул конь, запрядал ушами. Олег весь превратился в слух,
но слышал только шелест падающих  капель,  легкий  треск  угольков.  Вдруг
издали, на границе слышимости, донесся странный звук. Это был почти  визг,
странный, будто ножом проскребли по сковороде. Визг был  едва  слышен,  но
волосы  Олега  начали  шевелиться,  поднимаясь  дыбом.  В  темноте   снова
неспокойно фыркнул конь, пугливо стукнул копытом. Он чувствовал  зверя  --
хищник бежал по их следу!
     Олег вскочил, закричал сдавленно:
     -- Рюрик, быстрее на коней!
     Рюрик мигом взвился на ноги, пнул спящего  Асмунда,  толкнул  Рудого,
одновременно подхватил  котел,  начал  собирать  походные  мелочи.  Асмунд
вздыбился, как медведь из берлоги, -- сонный, но ладонь на рукояти топора,
ноги на ширине плеч, весь готов драться.
     -- Не сейчас, -- бросил Олег. -- Рюрик,  бросай  котел,  бросай  все!
Последний рывок! Завтра будем в Новгороде.
     Или наши кости забелеют в этом  лесу,  добавил  он  про  себя.  Рюрик
скользнул в темноту, бегом вернулся  с  лошадьми.  Рудый  поднял  Умилу  и
Гульчу, подал княгине спящего Игоря.  Олег  забросал  землей  костер.  Они
двинулись, ведя коней  в  поводу,  натыкаясь  на  деревья,  падая  в  ямы,
расшибаясь о коряги. Асмунд вскрикнул, напоровшись на  сук,  тот  едва  не
вышиб ему глаз.
     Потом малость посветлело -- вышли на открытое место, поспешно сели  в
седла. Тяжелые, как горы, тучи  попрежнему  нависали  над  самой  головой,
мелкий дождик истончился, перешел в мжичку, ехали, словно в густом  киселе
из черники.
     Рюрик порывался спросить, от кого бегут, но впереди  зазвенел  ручей.
Кони заупрямились, и князь поспешно  соскочил  на  землю,  потащил  коней,
своего и Умилы, в холодную воду. Ручей оказался небольшой речкой,  и  Олег
погнал коня вдоль берега, затем заставил войти в воду, пересек  речушку  к
той стороне, вода поднялась до стремян, а там повернул  коня  и  погнал  в
противоположную сторону, все еще заставляя скакать по  колено  в  холодной
воде.
     За спиной послышался приглушенный голос Асмунда:
     -- Умно. Знает воинские штучки. С богами советуется, а они не круглые
дурни.
     Донесся и голос Рудого:
     -- Не с теми советуется. Боги могли  придумать  что-то  получше,  чем
переть на ночь глядя, да еще в дождь.
     -- А ты можешь придумать лучше?
     -- Был бы богом, придумал бы!
     -- Как речет святой пещерник: не дал бог жабе хвоста, чтобы траву  не
толочила.
     Одежда промокла насквозь, холод пробирал до костей, лишь  от  усталых
коней  валил  пар.  Когда  конь  начал  ронять  пену,  Олег   остановился,
вслушался. Дождь уже не шелестел, истончившись до тумана, трава на  берегу
разбухла от сырости, отяжелела.
     -- Передохнем, -- велел он.
     Асмунд и Рудый спрыгнули с коней, чуть ослабили подпруги, давая коням
короткий  отдых.  Олег  вслушивался  напряженно,  внезапно  черноту   ночи
пропорол, как ножом, острый вскрик -- тот же  металлический  визг.  Асмунд
вздрогнул, тоже услышал.
     -- Быстрее, -- сказал Олег настойчиво. -- Они совсем  близко.  Мы  не
стряхнули их со следа!
     Они с разгону  пустили  коней  в  речушку,  проскакали  с  полверсты,
разбрызгивая воду. Когда снова  выехали  на  пологий  берег,  уже  и  кони
дрожали. Олег ехал с темным, как грозовая туча, лицом, вслушивался. Что-то
гналось по следам, а он все не мог ощутить зверя. Один или стая? Что бы то
ни было, но зверь необыкновенно сообразителен и невероятно быстр. Ни волк,
ни медведь, ни рысь... Медведи стаями не ходят, рысь трудно увидеть даже в
паре. К тому же странный вой...
     Вой раздался намного  ближе  --  голодный,  страшный,  лютый.  Асмунд
догнал Олега, спросил потрясенно:
     -- Кто это?
     -- Не знаю, -- ответил  Олег.  Подумал,  добавил:  --  Думаю,  просто
звери. Бегут чересчур быстро. Похоже, на поводу их никто не держит.
     Асмунд сказал глубокомысленно:
     - Да, так бежать не по силам  человеку.  Разве  какому-нибудь  хорту,
вроде Рудого...
     Рудый, спросил с коротким смешком:
     -- Хозяин их науськал, а сам отстал? Видать, у  него  задница  как  у
Асмунда, тяжеловата...
     Олег тоскливо посматривал на небо: темное, вдобавок закрытое плотными
тучами.
     -- Держитесь ближе к реке, -- предложил он. -- Огня да воды все звери
избегают... Ну почти все. Убежать не вышло, придется драться.
     Рудый вырвался вперед, но Олег удержал, поехал впереди сам -- видел в
темноте лучше. Подходящее  место  отыскалось  за  следующим  поворотом  --
бугристое, зато без кустов и травы. Он спрыгнул,  быстро  стреножил  коня.
Мужчины взяли в руки оружие, стали в  круг,  сгрудив  женщин  с  Игорем  в
середку.
     Скрежещущий вопль раздался совсем близко, дрожь прошла по телу.  Олег
тряхнул  головой,  заметил  выступающие  из   темноты   бледные   лица   с
вытаращенными глазами. Восточный край  неба  посветлел,  но  нижняя  часть
осталась темной -- там чернел  лес.  Олег  прикинул  взглядом  расстояние,
торопливо схватил  коня  за  узду,  заставил,  прыгая  связанными  ногами,
отодвинуться на десять шагов.
     Снова стали в круг, а от реки донесся сильный всплеск, словно упало в
воду бревно. Следом еще всплески,  затем  частый  стук  когтей  по  речным
камням. Рассвет уже теснил тьму,  но  слишком  медленно,  запаздывал.  Все
вглядывались до рези в глазах.
     На берег из воды выскочили, отряхивая на бегу брызги, огромные мокрые
звери, похожие на крупных волков, но гибкие, с короткими лапами и длинными
шеями. Глаза горели ядовито-желтым огнем, а прямые белые зубы  блестели  в
красных, как печи, пастях.
     Олег выругался, запоздало увидев свою ошибку:
     -- На коней! Кто успеет -- на коней!
     Он разрубил путы на ногах коня, прыгнул в  седло  и  поспешно  выехал
вперед, принимая на себя первый удар. Вожак странных зверей прыгнул,  Олег
поспешно встретил его ударом на лету. Меч с хрустом проломил череп,  зверь
царапнул длинными когтями, похожими на ножи, и упал, дергаясь всем  телом.
Стая на миг остановилась,  вожак  шумно  скреб  когтистыми  лапами  землю,
выворачивая мелкие камешки, затем звери начали осторожно обходить  с  двух
сторон, прижимаясь к земле.
     Олег оглянулся: он  успел  выиграть  время  --  друзья  расстреножили
коней, посадили в седло Умилу  с  Игорем.  Рудый  поставил  коня  рядом  с
пещерником. Олег крикнул, не отрывая глаз от зверей:
     -- Помните, прыгают плохо, зато очень быстрые!
     Звери метнулись со всех сторон. Олег  сильно  ударил,  меч  тряхнуло.
Мелкими  осколками  брызнули  зубы,  чудовище  упало,  захлебываясь  своей
кровью. Рудый швырнул дротик, пригвоздил к земле ближайшего зверя, второго
принял на щит, согнулся под его тяжестью -- зверь с рычанием драл  когтями
щит, сорвал металлические нашлепки. Другая рука Рудого нырнула к поясу,  и
длинный нож вошел в бок хищника по самую рукоять.
     Олег срубил третьего, едва управляя испуганным конем, а Рудый швырнул
нож, мгновенно выдернул  из  чехла  другой,  подставил  зверю  щит  и  уже
заученно ударил сбоку, повернул рукоять и сбросил мертвое  тело  коню  под
ноги. Что-то ревел Асмунд, Рюрик рубился,  как  на  ристалище,  выкрикивал
боевые кличи, во весь голос плакал испуганный Игорь.
     В бледном рассвете Олег, отражая нападение хищников, все время следил
за князем. Залитый кровью, Рюрик  люто  вращал  мечом,  уже  войдя  в  раж
берсерка. За его спиной держалась бледная Умила, в ее кулаке  была  зажата
рукоять кинжала. Олег начал подавать коня  влево,  продвигаясь  к  ним  --
Рюрику приходилось труднее всех. В это время крупный зверь  сделал  ложный
выпад, отпрыгнул, оскалил зубы и,  быстро  двигая  головой  из  стороны  в
сторону, выбирал момент. Желтые глаза неотрывно смотрели на Олега.  Справа
Рудый,  разбросав  швыряльные  ножи,  вертелся  в  седле  как  на  горячей
сковородке, рубил во все стороны своей узкой саблей.
     Зверь прыгнул на  Олега,  меч  блеснул  навстречу,  но  хищник  успел
уклониться, тут же прыгнул снова. Олег  ощутил  острую  боль  в  боку.  Он
шатнулся от неожиданной боли,  выставил  меч,  но  зверь  отступил,  снова
дернул головой влево-вправо, прыгнул с  необычайной  для  живого  существа
скоростью, словно вместо него мелькнула черная молния.
     Рядом свистнула сабля, Рудый рассек чудовище  пополам.  Олег  выронил
меч, с силой сжимая пальцами бок, сводя края раны.  Горячая  кровь  бежала
широкой струей.
     -- Все, --  донесся  тяжелый  вздох  Асмунда.  --  Рудый,  ты  срубил
последнего. Что с пещерником?
     Рудый помог Олегу сойти с коня. Оба, конь и  волхв,  были  забрызганы
кровью. Светлеющее  небо  качалось  перед  глазами  Олега,  тучи  медленно
уходили. Рудый, глядя на  рану,  озабоченно  присвистнул.  Гульча  тоже  с
кровавыми пятнами на одежде прибежала с седельной сумкой, вытряхнула пучки
трав.
     Олег  сомкнул  края  глубокой  раны,  наложил   целебные   листья   и
освобожденно откинулся на сырую землю. Боль оставалась острой, словно зубы
зверя еще терзали плоть, и он  расслабил  мышцы,  повелевая  себе  выжить,
обязательно выжить...
     В сыром рассветном воздухе  плавали  голоса,  возникали  и  пропадали
лица, встревоженные глаза. Олег опустил  веки,  отгородив  себя  от  мира.
Худшее стряслось с ним, Рюрик и Асмунд в панцирях, отделались  царапинами,
а Рудый сам, как речной зверь, ведь сабля и  быстрее,  и  острее  тяжелого
боевого меча -- вообще без царапин. Женщины и ребенок вне опасности...
     Олег погрузился в полусон, полубред. Он лежал на земле возле реки,  в
то же время шел через древний лес, отбивался от упырей, прятался в  пещере
от огромного дива, шагал по  мраморным  плитам  Экзампея,  видел  огромный
котел скифского царя Ариана... Потом ощутил  сильные  руки,  его  подняли,
переложили.  В  тепле  Олег  расслабил  мышцы,   чувствуя   себя   странно
защищенным, погрузился в блаженную полутьму целебного сна.

     ГЛАВА 28

     Он чихнул и открыл глаза. Солнце стояло в  зените,  по  лбу  стекали,
щекоча кожу, струйки пота. День был непривычно жаркий,  последний  всплеск
-- в народе зовут бабьим летом. Олег шевельнул руками, нащупал  под  собой
толстый слой  срубленных  веток,  накрытых  плащом.  Второй  плащ  укрывал
сверху.  Неподалеку  потрескивал   костер,   звякала   посуда,   слышались
приглушенные голоса.
     Олег осторожно  привстал,  в  раненом  боку  предостерегающе  заныло,
медленно приблизился к костру. Асмунд вскочил, услужливо бросил  на  землю
седельную сумку.  Олег  сел,  обвел  взглядом  встревоженные  лица.  Сзади
донеслось сердитое:
     -- Поднялся!.. На миг нельзя оставить!
     Гульча бежала от плоских реденьких кустов, высоко вскидывая  ноги.  К
груди прижимала шлем Рюрика, доверху наполненный красными ягодами. Лицо ее
осунулось, побледнело. Олег вспомнил, что тонкие пальцы всю  ночь  трогали
его горячий лоб, она что-то шептала, прикладывала мокрую тряпицу,  забирая
жар.
     -- Гульча, -- сказал он ласково, -- без твоих ягод я бы помер, правду
говорю. Мы, пещерники, -- сама знаешь, -- медом, акридами и ягодами. Сядь,
милая! Расскажите, что случилось потом?
     Гульча села, прижавшись  теплым  боком,  глаза  возмущенно  сверкали.
Рюрик замедленно двинул плечами:
     -- Ничего... Рудый хотел освежевать и зажарить одну из  этих  тварей.
Клялся, что никогда подобного  не  ел...  Врет,  он  всякую  пакость,  что
создали боги и чернобоги, ел. Асмунд намерился содрать  шкуры  на  сапоги,
чтобы  добро  не  пропадало.  Мол,  раз   из   воды,   то   сапоги   будут
непромокаемые... Хозяйственные у меня, как видишь, воеводы. Я велел зарыть
поглубже. И сам вбил сверху осиновые колья.
     -- Мудрое решение, -- одобрил Олег. -- Княжеское.
     -- Какие сапоги пропали!  --  вздохнул  Асмунд.  Он  с  унылым  видом
потрогал  отваливающуюся   подошву   левого   сапога,   сокрушенно   начал
подвязывать запасной тетивой.
     -- Это не лесные звери, -- объяснил Олег. -- Оборотни.
     Солнечный свет словно померк,  воздух  стал  холоднее.  Рюрик  сказал
осторожно:
     -- Оборотни ведь перекидываются волками? Медведями еще, но редко...
     -- В одном селе старуха жила,  --  вмешался  Рудый  живо,  --  черной
кошкой переворачивалась. Чужих коров  доила  по  ночам,  пакости  творила.
Как-то мужик взял топор...
     -- То наши оборотни, -- ответил Олег  мрачно.  --  Их  знаем,  а  вот
чужих? Большая сила брошена, чтобы остановить наш маленький отряд. Выстоим
ли?.. Даже не знаю. Враги знают о нас больше, чем мы  о  них.  К  тому  же
враги намного сильнее... Словом, пора в путь. Они не успокоятся.
     -- Но разве сами оборотни не  были...  --  прошептала  Умила,  широко
раскрывая глаза.
     -- Нет, -- покачал головой Олег. -- Только слуги. К тому же не  самые
сильные.
     Лицо Асмунда было темным. Если  таковы  слуги,  говорили  его  глаза,
каковы хозяева? Олег начал подниматься. Гульча мгновенно юркнула  ему  под
руку, уперлась в землю стройными ножками.  Олег  с  неловкостью  попытался
освободиться, но она вцепилась крепко, помогала изо всех  сил,  покраснела
от усилий.
     -- Не брыкайся! -- прошипела сердито сквозь стиснутые зубы. -- У меня
четверо братьев,  я  всю  жизнь,  сколько  себя  помню,  лечила  царапины,
перевязывала раны! Даже кости вправляла.
     Рудый завистливо вздохнул, пошел седлать коней.
     Асмунд и Рюрик быстро собрали  вещи.  Олег,  все  еще  поддерживаемый
Гульчей, развязывал тугую повязку, крепкие ногти с  наслаждением  почесали
края  вспухшей  раны,  все  еще  прикрытой  пропитанными  засохшей  кровью
листьями.
     Гульча в страхе перехватила руку:
     -- Не смей!
     Олег с неловкостью улыбнулся:
     -- Не могу, нет мочи... Зудит, чешется!
     Он содрал прилипшие листья. Гульча ахнула: на месте глубокой раны был
безобразный шрам -- багровый,  вздутый,  с  темной  корочкой  крови.  Кожа
вокруг рубца отслоилась, висела полупрозрачными лохмотьями.
     Глаза Гульчи стали огромными, как блюдца:
     -- Как ты сумел?
     Рудый уже в седле, подъехал, сказал благоговейным шепотом:
     -- Клянусь, все-таки надо побывать в пещерах... В Новгороде они есть?
     -- Там глубокие тюрьмы, -- напомнил Асмунд злорадно.
     -- Рана пустяковая, -- отмахнулся Олег. -- Царапина.
     Он  почти   без   усилий   запрыгнул   в   седло.   Гульча   смотрела
остановившимися глазами, ее кулачки были прижаты к груди.  Рюрик  усаживал
на коня Умилу, Игоря взял к себе. Асмунд медленно покачал головой:
     -- Скажи, что делать, когда рана будет не пустяковая. А то  приставим
голову не тем концом, аль еще что не так...
     Олег сказал с неодобрением:
     -- Тебе надо ехать подальше от Рудого.  Этот  чубатый  испортит  кого
угодно!
     Рудый победно улыбнулся. Олег тронул коня, и маленький отряд тронулся
в путь. Гульча ехала рядом с Олегом, он все время чувствовал  на  себе  ее
вопрошающий взгляд, но молчал  --  до  Новгорода  рукой  подать,  а  время
истекало.

     Они ехали по краю большого озера, когда Олег внезапно остановил коня.
Он смотрел на волны неотрывно, лицо его было странным, таким  его  еще  не
видели. Рюрик переглянулся с воеводами:
     -- Святой отец, надо торопиться.
     Олег, словно ведомый непонятной силой, медленно слез с коня, припал к
земле, поцеловал холодный прибрежный камень. Постоял несколько  мгновений,
склонив голову, вздохнул и  взобрался  в  седло  с  непривычной  для  него
медлительностью.
     -- Что случилось? -- спросил Рюрик встревоженно. -- Видение?
     Асмунд и Рудый подъехали поближе. Олег кивнул, сказал торжественно  и
печально:
     -- Здесь навсегда остановят сынов Рудольфа.
     Рюрик непонимающе оглянулся на крутые волны по всему озеру:
     -- В воде?
     -- Я зрел битву зимой. Сеча будет лютой, лед проломится, много  сынов
Рудольфа погибнет среди льдин, многим уготован полон. С  тех  пор  надолго
перестанут лезть  на  земли  русов.  Русское  войско  поведет  юный  князь
новгородский... твой потомок.
     -- Сын? -- спросил Рюрик жадно.  Он  оглянулся  на  ребенка  в  руках
Умилы. -- Игорь?
     -- Через триста лет... Сколько раз скажешь пра?
     Они отъехали от озера, Асмунд оглядывался:
     -- Скажи,  Вещий...  А  земли,  что  миновали...  Бодричей,  лютичей,
дупичей, гнездян...
     -- Станут немецкими  землями,  --  ответил  Олег  невесело.  --  Даже
огромные земли пруссов будут  захвачены!  Пруссия  сохранит  название,  но
славян не останется. Все земли,  что  мы  проехали,  падут,  а  народы  --
сгинут. Заслуга Рюрика и войска русичей в том,  что  объедините  восточное
славянство. Сумеете дать отпор.
     -- Мы?
     -- Ваши дети сумеют.
     Рюрик все оглядывался на озеро, сказал вдруг со злостью:
     -- Лютичи, бодричи, костичи... Они же своими жизнями купят нам время!
Триста лет будут их  уничтожать?  За  это  время  можно  наточить  мечи  и
оседлать коней даже при нашей славянской лени!
     А Рудый встрепенулся, сказал тревожно:
     -- Постой, мы же в дне пути до Новгорода? Неужто  враг  подойдет  так
близко?
     -- Отшвырнут, -- сказал Олег странным  голосом,  его  глаза  смотрели
поверх голов, поверх дороги. -- Отобьют охоту на...  семьсот  лет!..  Сыны
Рудольфа снова пойдут на эти земли через семьсот лет...  а  твои  потомки,
потомки Асмунда и Рудого... отшвырнут их еще раз. Уже навеки.
     Они долго  ехали  молча,  каждый  погруженный  в  свои  думы.  Гульча
держалась рядом с Олегом. Всякий раз, когда он поднимал  голову,  встречал
ее вопрошающий взгляд. Она  словно  порывалась  сказать  что-то,  но  едва
заглядывал ей в глаза, поспешно отворачивалась. Щеки  ее  побледнели,  она
тревожно посматривала по сторонам.
     Когда подъехали к речке, встретили у  моста  двух  оседланных  коней.
Копья и мечи в ножнах торчали из чехлов. Двое гридней под строгим надзором
росса приколачивали перила. Один шагнул навстречу, поднял руку:
     -- Стой! Я не спрашиваю, кто и откуда. Новгород -- вольный город,  но
пеню за проезд через мост уплатить надо.
     Олег полез в заметно  похудевший  кошель,  достал  последнюю  золотую
монету, спросил:
     -- Как дороги? Нам нужно успеть в Новгород до вечера!
     Страж сунул монету в карман на груди, махнул рукой:
     -- Дороги впереди ладные. Мы следим! Пеню берем  не  Гостомыслу,  как
речет дурачье, а на ремонт моста. Только в Новгороде опять буча.
     -- Ну, на то он и Новгород.
     -- На этот раз хуже, -- буркнул страж. Он увидел живейшее внимание на
лицах странников, оживился.  --  Город  разваливается!  Уже  не  два  веча
собираются по обе стороны Волхова, как завсегда, а пять. А  у  нас,  ежели
знаете Новгород, и с двумя кончалось кровью. Дерутся не  только  на  мосту
через Волхов, а уже по всему городу. Гостомысл доживает последние дни,  за
место посадника бьются насмерть Святотык и Володур, на днях прибавился еще
и Гнусак... Денег сыплет без счета -- откуда  черпает?  --  народ  к  себе
сманивает. Его уже бы выбрали, но больно  открыто  чужую  веру  выставляет
напоказ. Не то у обров перенял, не то у хазар, аль  еще  где...  Но  ежели
чужим богам кланяешься, то как можешь править нами? Коли его изберут,  что
возможно, всех приучит кланяться чужому богу.
     Олег сказал значительно:
     --  Нам  желательно  бы  знать,  кто  побеждает.  Торговать  лучше  с
сильнейшими. Правда, у слабейшего можно скупить по дешевке...
     -- Побеждает Гнусак, -- ответил страж зло. -- Денег у  него  куры  не
клюют. А Новгород -- торговый град, монета в почете. Сегодня  там  бурлит,
созвали всеобщее вече, городской сбор. К вечеру все решится.
     -- Спасибо, добрый человек, -- поблагодарил Олег.
     Они проехали через мост, дорога поднималась вверх. Впереди постепенно
выступала из-за леса огромная темная гора. Рудый  нетерпеливо  вертелся  в
седле:
     -- Давно не был в Новгороде! Люблю этот Рим с его  уличными  драками,
вече по любому пустяку, ссоры, подкупы, хитрости!
     Асмунд смотрел с укором:
     -- Как ты можешь? Там беда.
     -- В Новгороде всегда беда. Зато единственный город, где мужики могут
драться, обсуждая женитьбу Карла Великого, пункты  торгового  договора  со
свейским королем... Не один на один -- такое в любом  городе,  а  половина
города на другую половину! Люблю Новгород!
     Щеки княгини чуть порозовели, когда услышала о близком конце страшной
дороги. Она спросила, указав пальчиком:
     -- Вон с того места уже видно Новгород, верно?
     -- А что это за гора? -- спросил Асмунд с неудовольствием.
     -- Черная, -- воскликнул Рудый. -- Черная гора! Когда я в прошлый раз
уди... гм... покидал Новгород, она выручила. Я поехал, как всегда, налево,
а дурни погнали коней направо -- ведь за правое дело  стоит  Черная  гора,
заслоняет  город,  а  то  бы  мы  все  уже  видели  золотые  купола   двух
христианских храмов, минарет бахметского бога и крышу святилища кельтского
бога Тарана... А  вон  поднимается  дым  над  требищем  славянских  богов!
Считай, мы уже в Новгороде!
     Асмунд хмыкнул, сказал раздраженно:
     -- Ежели так мешает, что даже дороги протопали в обход, то  взяли  бы
да срыли!
     Рудый покосился на пещерника, как никогда  усталого,  погруженного  в
тяжелые думы, так не похожего на остальных, что веселели на глазах:
     -- Здесь на тыщу лет работы! Вот ежели бы святой  пещерник  пошевелил
пальцами... аль пошептал... или бровью повел с неудовольствием.
     Все с удивлением и беспокойством  посматривали  на  Олега.  Тот  ехал
невеселый, часто вздрагивал. Лицо его осунулось, глаза ввалились и  угрюмо
поблескивали из-под  нависших  бровей.  Гульча  держалась  рядом  с  вовсе
несчастным видом, не поднимая глаз от земли.
     Усталые кони  затрусили  чаще.  Понурые  морды  изредка  поднимались,
дорога  огибала  Черную  гору.  Новгород  уже  начал  выдвигаться   краем:
огромный, яркий, сверкающий, многолюдный...

     Они ехали вдоль обрывистой  скалы  с  ровным  срезом.  Темный  камень
блестел -- ни дождь, ни  снег,  ни  ветер  не  исклевали  странное  черное
зеркало. Над  головами  зловеще  каркнул  ворон,  пронесся,  шумно  хлопая
крыльями. Рудый вздрогнул, начал громко рассказывать  про  алмазную  гору,
куда раз в тысячу лет прилетает  ворон  чистить  клюв  о  ее  грани,  дабы
стереть ее к концу вечности.
     Внезапно загремело. Пышный куст,  что  рос  почти  на  уровне  голов,
скатился под ноги Рюрика. Из  темной  норы  выскочили  люди  с  саблями  и
боевыми топорами в руках. Рудый едва успел выдернуть  нож  --  к  нему  на
седло сверху прыгнул крупный воин, конь шатнулся под тяжестью. Рудый  едва
успел перехватить руку незнакомца, острие кинжала остановилось, коснувшись
груди. Чужак точно так же сжал кисть Рудого. Несколько мгновений они  люто
смотрели друг другу в глаза, побагровели. Рудый вдруг качнулся вправо, тут
же резко толкнул влево. Воин не удержался,  слетел  на  землю  под  копыта
коня, кинжал с треском распорол коню бок. Конь, обезумев от боли,  заржал,
рванулся, топча копытами нападающих.
     Мечи сшибались со звоном, сыпались искры. Ржали кони, хрипло  ругался
Асмунд, огромная секира со свистом рассекала воздух,  разбрызгивая  кровь.
Рюрик, сцепив зубы, дрался против троих --  за  спиной  оцепеневшая  Умила
прижимала к груди Игоря, смотрела вперед, где отчаянно рубился пещерник: в
его руках был огромный меч, а рубил пещерник врага быстро и нещадно.
     -- Слава! -- вдруг вскрикнул Рюрик  страшным  голосом.  --  Последний
бой, други! Мы в Новгороде!.. Не таких чудищ побивали!
     -- Одолеем, -- отозвался Рудый издали, он дрался пешим,  его  раненый
конь убежал, волоча свисающие кишки. -- Скучно не  подраться  перед  самым
Новгородом! Верно, Асмунд?
     --  Верно,  --  гаркнул  Асмунд.  --  А  то,  грят,  в  Новгороде  не
подерешься, там усе мирные!
     Он двумя страшными ударами поверг на землю двоих дюжих воинов, заорал
во весь голос:
     -- От сердца отлегло! Боялся нечисти, мол,  в  последний  момент  все
перепортит, а тут лишь дурачье!
     Краем глаза Олег поймал смутное движение на другом уступе.  Он  резко
повернулся, вскинул меч... Странная немощь сковала тело,  он  ощутил  себя
мухой в липком соке. С усилием повернул голову, отыскивая друзей,  застыл,
не в силах шелохнуть и пальцем.
     Рудый замер, его сабля была до половины всажена в живот врага.  Рюрик
стоял, повернувшись к Умиле, закрывая ее и ребенка червоным щитом.  Асмунд
опустился на колено, отбивая удар. Гульча вытаращенными  глазами  смотрела
вверх. Темные фигуры врагов тоже застыли, словно вмороженные в  лед.  Даже
кони замерли, как статуи.
     Сверху донесся сильный голос:
     -- Добро пожаловать, Вещий Олег! И твои спутники тоже.
     Из второй широкой норы медленно вылезли и опускались по косогору вниз
двое. Один оказался велетом -- на голову выше пещерника  и  вдвое  шире  в
плечах, к тому же весь закованный в булатные  доспехи.  Шея  была,  как  у
быка, руки, словно бревна, а ладони шире  корабельных  весел  триремы.  Он
недобро скалил зубы -- крупные, как  у  коня,  но  острые,  с  выпирающими
клыками. За ним спрыгнул на дорогу шустрый живой человек в темном плаще  с
капюшоном, надвинутым на глаза.
     Оказавшись перед путниками, он откинул  капюшон.  Олег  узнал  Морша,
брата Гульчи. Он сильно похудел, прихрамывал, но черные, как  терн,  глаза
блестели живо, в них сверкали быстрые искры.
     -- Добро пожаловать, -- повторил Морш. -- Как видишь, Вещий... я жив.
Глупых  журавлевцев  обмануть  просто.  Ты  не  ждал?  Трудно  предугадать
события, не прибегая к волшбе?
     Он сделал небрежное движение  в  воздухе,  нарисовал  знак,  и  сила,
сковывающая губы Олега, исчезла.
     -- Я не предугадывал, -- ответил Олег хрипло, едва двигая губами.  --
Ведуны предвещают... Но и тебя магия не спасла от тяжкой раны?
     Морш небрежно отмахнулся:
     -- Велено было обратить обров в нашу веру. Магия превращает в  рабов,
ты прав. А нам нужны рабы, которые считают  себя  свободными.  Поэтому  во
время поездки к этим варварам мне было  запрещено  пользоваться  магией...
Туран, возьми ребенка. Ночью принесем в жертву, он -- ценность!  Остальных
-- убей.
     Велет оскалил зубы, вытащил из ножен меч, тот был в человеческий рост
и вдвое шире меча Рюрика. Все еще усмехаясь, подошел к Рюрику, князь лежал
с выпученными глазами. Меч начал подниматься. На застывших  лицах  Рюрика,
Асмунда и Умилы проступило выражение безмерного отчаяния.
     --  Стой,  --  проговорил  Олег,  с  трудом   выталкивая   слова   из
перехваченного горла. -- Фагим с вами?
     Туран задержал  меч  в  воздухе,  ожидающе  взглянул  на  Морша.  Маг
неприятно усмехнулся:
     -- Надеешься убедить, что ведовство лучше магии?
     -- Он будет счастлив... узнать о моей  смерти...  но  еще  больше  --
увидеть ее... и тем более смерть остальных...
     Морш критически оглядел его с головы до ног:
     -- О бегстве мечтаешь зря. Я предусмотрел все. Действительно  все!  Я
не великий маг Фагим, я не бессмертный Туран,  но  я  --  новое  поколение
магов. И не дурак.
     Туран с неудовольствием бросил меч в ножны, похожие на расщелину.  Он
шагнул к Олегу. Злость исказила его лицо.  Глядя  в  глаза  пещерника,  он
вдруг ударил его по лицу. Голова Олега дернулась, он потемнел от  боли  --
словно саданули бревном. Туран с еще большей ненавистью  ударил  с  другой
руки. Голову Олега бросило в сторону, скулу ожгло: каменный  кулак  рассек
кожу и мясо, побежала струйка крови. Туран захрипел, начал бить  справа  и
слева, голову Олега  мотало  из  стороны  в  сторону.  Брызнула  кровь  из
разбитых губ, скулы были рассечены до  кости,  кровь  уже  заливала  лицо,
капала с подбородка, текла по груди.
     Морш зашел сбоку, глядя на обезображенное лицо пещерника, зло оскалил
мелкие блестящие зубы:
     -- В ваших преданиях герой лишь с третьего раза  побеждает  чудовище!
Дважды я был бит, во второй раз вообще едва выжил... Но теперь пришел твой
черед.
     Олег прохрипел сквозь распухшие, залитые кровью губы:
     -- Правильно ли понял наши предания?..
     Туран ударил его тыльной  стороной  ладони.  Кровь  брызнула  во  все
стороны, алые капли повисли на груди  Морша.  Кровь  теперь  бежала  и  из
разбитого носа пещерника. Волосы на груди слиплись,  вокруг  тугого  пояса
скопилась полоска крови.
     Морш повел  ладонями  в  воздухе.  Гульча  глубоко  вздохнула,  гордо
выпрямила спину. На залитого кровью пещерника она старалась  не  смотреть,
упорно отворачивала лицо, бросилась на шею  Моршу.  Тот  обнял,  прижал  к
груди, похлопал по спине:
     -- Все закончилось! Это всего лишь варвары. Народы, среди которых  мы
живем. Не привязывайся сердцем. Помнишь, в детстве  ревела,  когда  резали
ягнят? Но все-таки мясо ела.
     Она ответила глухо, не поворачивая головы:
     -- Мужчины рождены для войны и гибели, но ребенка мне жаль.
     -- Ягненок, -- напомнил Морш ласково. -- Вспомни ягненка!  Это  всего
лишь ягненок. Они не люди, это мы -- люди.
     Туран по его знаку подхватил Олега, зажал под правой рукой, под левую
взял Рюрика. Панцирь князя затрещал, лицо побагровело,  он  стиснул  зубы,
сдерживая крик.
     Туран вскарабкался к  расщелине,  втиснулся,  задевая  пленниками  за
выступы скалы. Олег ослабел от боли  и  потери  крови,  на  земле  за  ним
потянулась цепочка темных  капель,  кровавые  полосы  оставались  даже  на
стене. Впереди Турана шел низкорослый воин,  высоко  поднимая  факел.  Ход
круто опустился вниз, сзади грохотали подкованные сапоги -- несли Асмунда,
Рудого и Умилу с Игорем.
     Туран поскальзывался на стертых ступенях, зло  ревел.  Затем  ступени
пошли широкие, стены ровные, покрытые толстым слоем  серого  мха.  Воин  с
факелом  остановился  перед  массивной   железной   дверью.   Дверь   была
позеленевшая, покрытая ржавой окалиной.
     Воин уперся ногами, надулся, с огромным трудом выдвинул два чудовищно
толстых засова. Туран грохнул ногой  в  дверь.  Из  темного  зева  пахнуло
холодным гнилым воздухом. Воин вошел в подземелье первым, зло ругался, его
подошвы скользили по плесени.
     Пол и стены, как и потолок из красного камня, вся темница вырублена в
сплошной гранитной скале. Туран небрежно швырнул пленников  на  пол.  Олег
так ударился, что на миг потерял сознание.  Очнулся  от  горячей  крови  в
горле, закашлялся, выплюнул, пуская кровавые пузыри.  Рядом,  как  бревна,
побросали Рюрика и воевод, швырнули Умилу.
     Олег натужился, сплюнул кровь, прохрипел:
     -- Туран... я убью тебя...
     Туран понял, оскалил огромные клыки,  что  едва  помещались  во  рту,
проревел:
     -- Все... убить! Заратуштра... убить!
     Красный чадящий свет метался по темнице,  к  гнили  примешался  запах
крепкого пота, немытых  тел  и  горящего  дерева.  Морш  вошел  в  темницу
последним, властно крикнул еще с верхней ступеньки от самой двери:
     -- Пещерника -- к той стене! Цепи там готовы, ждут. Остальных связать
потуже, посадить под стену напротив.
     Туран распахнул пасть, проревел:
     -- Ковать?
     Морш не сводил с Олега оценивающего взгляда:
     -- Да, лучше не рисковать. Скуй одной цепью, а цепь прибей  к  стене.
Чтобы не дотянулись до этого... опасного...
     Олега  грубо  вздернули  на  ноги,  кто-то  ударил  ногой  в   спину,
захохотал. Он смутно чувствовал, что на кисти надевают железные  браслеты.
В раскрытую дверь внесли походную кузню, заполыхал горн.  Бухая  молотами,
пещерника приковали к огромным, как оглобли,  железным  штырям  --  те  на
вершок торчали из сплошной каменной стены.
     Туран медленно поворачивал головой, проревел с удивлением в голосе:
     -- Змея Горыныча... Этот сильнее?
     Морш щелкнул пальцами, бросил резкую фразу.  Олег  разом  ощутил  все
тело:  боль,  ушибы,  разбитые  губы,  рассеченное  лицо.   Он   попытался
шевельнуть руками. Цепи  зазвенели,  но  кисти  были  прикованы  к  штырям
намертво. Он скривился от  острой  боли,  правый  глаз  заливала  кровь  с
рассеченного лба, прохрипел:
     -- Мразь... все предусмотрел...
     Морш спустился к нему вниз, внимательно осмотрел и потрогал цепи:
     -- Мы решили использовать  эту  темницу,  когда  узнали,  что  русины
Рюрика вышли без него. Неплохо, верно? Признаться, сперва ты нас обставил.
Неделю мы ждали выхода войска, потом  догоняли,  долго  рыскали  по  всему
побережью. Путаницу внес и драккар -- мы решили, что все  погибли  и  наши
проблемы уже решены.  Затем  долго  не  могли  понять,  какой  же  дорогой
пошли... Не самой короткой и безопасной, понятно, -- на это  не  попались,
но какой? Пришлось искать по всем направлениям.  Потом  я  сообразил,  что
надежнее  устроить  засаду  перед  самыми  воротами  Новгорода!  Их-то  не
минуете.
     -- Первые покушения... -- прохрипел Олег, губы еле двигались, -- были
твои?
     -- Мои. Семеро Тайных не знали. Они и сейчас не ведают.  Не  радуйся,
ты же знаешь их... Никто не поможет. Я убедил Фагима,  что  ты  опасен.  А
Фагим сильнее остальных шести, вместе взятых. Мы объединили с ним  усилия,
и вот ты здесь.
     -- А Гульча?
     Морш засмеялся:
     --  Гульча?..  Из  нее  выйдет  хороший  воин  тайной   войны.   Сама
невинность, верно?.. Но самые красивые змейки -- самые опасные, ты прав.
     Он пошел из темницы, уже  на  ступеньках  остановился,  всмотрелся  в
разбитое лицо пещерника, залитое кровью.
     -- А не прячешь ли ты чего в рукаве?
     Туран грубо сорвал с Олега одежду. Олег плюнул ему в  глаза  кровавым
сгустком. Туран с удовольствием ударил пещерника по лицу. Голову пещерника
мотнуло, на стену плеснуло кровью, как  из  чаши.  Олег  бессильно  уронил
голову, обвис на руках. Из разбитого лица побежала струйка крови.
     Туран потряс одежду, с недоумением проревел:
     -- Нету...
     Морш поморщился:
     -- Я не это имел в виду. Ладно, оставь все как есть. Пещерники  часто
сидят голыми, как животные, в своих норах.
     Он сделал в воздухе пассы, задвигались  Рюрик  и  воеводы,  застонала
Умила.  Морш  вышел,  ушли   воины,   дверь   захлопнулась   --   толстая,
несокрушимая. Слышен был грохот задвигаемых засовов. В  стене  в  железной
чаше полыхал смоляной факел.

     В мертвой  тишине  громко  расплакался  Игорь.  Гремя  цепями,  Умила
неловко схватила его, прижала, крупные слезы катились  по  ее  исхудавшему
лицу. Асмунд оглядел цепь, он был скован между  Рюриком  и  Рудым,  угрюмо
молчал. Его огромные кулаки бессильно упали наземь.
     Рудый искоса посматривал  на  обнаженного  распятого  пещерника.  Тот
всегда держался незаметно, под плащом  не  особо  разглядишь  мышцы,  хотя
Рудый замечал массивные плечи, их ширину не укроешь, но сейчас  потрясенно
обнаружил почти распятого велета -- мышцы, как сытые удавы, ни капли жира,
грудь широка, а сам пещерник словно  выкован  из  железа.  Руки  --  корни
столетнего дерева, пусти стрелу -- отскочит, как от кондового дуба,  разве
что чешуйку сшибет. Только вместо лица -- кровавое месиво,  да  на  плечах
ссадины, синяки, кровоподтеки: Туран, когда нес,  задевал  им  о  каменные
выступы.
     Умила  начала  стучать  зубами.  Асмунд,  разогревшись  от   яростной
схватки, не замечал холода дольше всех, наконец и он  съежился,  согнулся.
Рюрик все отводил глаза от распятого пещерника, наконец  посмотрел  ему  в
глаза, невесело скривил рот:
     -- Отсюда уже не выбраться, да?
     Олег  уронил  голову.   Разбитые   огромной   ладонью   Турана   губы
шевельнулись с трудом:
     -- Да... Нас перехитрили. Мы в их власти целиком и полностью.  У  нас
не осталось в запасе никаких сил...
     Рюрик проговорил уже безо всякой надежды:
     -- Ну хоть что-нибудь!.. Ты же волхв.  Вещий  волхв!..  Волхвы  умеют
больше, чем мы, простые и простодушные, как говорит Асмунд.
     Олег качнул головой, голос его был мертвым, безжизненным:
     -- Я -- бывший волхв, а  против  нас  сильнейшие  маги  Востока!  Они
досягают мыслью в грядущее дальше, чем я. Мы были на  Рюгене,  а  они  уже
готовили этот подвал... Мы едва-едва одолевали их  простейшие  ловушки  на
дороге в Новгород, а они уже мысленно видели нас в цепях.  Здесь,  в  этом
каменном мешке.
     Долго сидели молча. Внезапно наверху заскрипели засовы, тяжелая дверь
завизжала на ржавых петлях, распахнулась как от удара.
     В дверном проеме появился человек  в  плаще  с  надвинутым  на  глаза
капюшоном. Сзади высилась башнеподобная фигура Турана,  еще  двое  держали
факелы,  шлемы  и  доспехи  блестели.  Морш,  это  был  снова  он,  сказал
насмешливо:
     -- Не люблю признавать кого-то  правым,  помимо  себя,  но  ты  прав!
Попались надежно. Ловушки были расставлены заранее, опять ты прав.
     Он медленно спускался, свет факелов странно блестел в  черных  глазах
на мертвенно-желтом лице. Олег спросил с недоверием в голосе:
     -- Зачем тогда было посылать убийц по дороге?
     -- Иначе  ты  начал  бы  подозревать...  А  так,  избегая  простейших
ловушек, угодил в самую главную! Точный расчет.
     Двое воинов обогнали мага, торопливо подбежали к Олегу, ощупали цепи,
осмотрели штыри, браслеты на руках пленника. Факелы подносили так  близко,
что едва не опалили свои носы, а Олег стиснул  зубы  --  рассеченную  кожу
жгло, сильно запахло горелым мясом.
     Один из воинов подбежал к Моршу, подал два перышка:
     -- Целы!.. И береста на месте.
     Второй оглядел руки Олега:
     -- Не натерто! И шерстинки там, где прилеплены.
     Глаза Морша удивленно расширились. Он сошел вниз,  остановился  перед
распятым пещерником:
     -- В чем дело, Вещий?.. Я так много слышал  о  твоей  силе!  Даже  не
пробовал расшатать штыри?
     Олег ответил усталым голосом:
     -- Я знаю свои пределы. Цепь несокрушима... Что ты хочешь?
     Морш прошелся перед пещерником, Асмунд вытянул ногу. Морш споткнулся,
резко обернулся, на  лице  мага  был  страх.  Асмунд  нагло  расхохотался.
Подбежал воин, ударил Асмунда рукоятью топора  по  лицу.  Брызнула  кровь,
Асмунд повалился на пол, Рудый  наклонился  в  другую  сторону,  удерживая
друга общей цепью.
     -- У тебя осталась маленькая возможность  остаться  живым,  --  вдруг
сказал Морш. -- Ма-а-ахонькая!
     -- Предать ведарство, вернуться к магии? -- спросил Олег.  --  А  мои
спутники будут жить?
     Морш брезгливо оглядел пленников.
     -- Не все, -- произнес он после паузы. --  Быка  и  ловкача  отпустим
сразу, едва скажешь да. Женщина  тоже  не  представляет  ни  ценности,  ни
опасности. А вот Рюрик и его сын... Эту веточку  обрубим.  Они  --  угроза
всему цивилизованному миру.
     -- Тогда знаешь мой ответ, -- прошептал Олег.
     Морш посмотрел ему прямо в  лицо.  Олег  некоторое  время  выдерживал
взгляд мага, затем замигал, уронил голову. Морш усмехнулся.
     Он пошел к выходу, там неподвижно стоял Туран. Воины  последовали  за
Моршем, заученно  загораживая  его  широкими  спинами.  Оставленный  факел
бросал  на  их  кольчуги  странный  красноватый  свет.  На   пороге   Морш
повернулся, бросил холодно:
     -- Казнят вас сегодня вечером. Кстати, он уже почти  наступил...  Без
промедлений -- вы опасны. Ребенка принесут в жертву.
     Он заметил вопрос в глазах пещерника, но тот молчал, и  Морш  ответил
сам, не упуская возможности ранить больнее:
     -- Глава Строителей занят, прибудет в последнюю минуту. Посмотрит  на
отсечение  твоей  головы,  полюбуется  ею  на   колу.   Жертву   принесет,
естественно,  сам.  Кровь  ребенка  наполнит,  как  заведено  по  древнему
ритуалу, жертвенную чашу... Сладка кровь самого опасного врага!
     Туран грубо выдрал затихшего Игоря из рук  оцепеневшей  Умилы,  хищно
улыбнулся.
     В глазах пещерника стоял отчаянный крик, голова  бессильно  упала  на
грудь. Морш победно ухмыльнулся,  дверь  за  ним  с  лязгом  захлопнулась,
загремели засовы.
     В мертвой тишине, нарушаемой лишь судорожными  всхлипываниями  вконец
обессилевшей княгини, Рюрик произнес тяжело:
     -- Ладно, ребята... Простите, если кого  обидел.  Кто  знал,  что  мы
столкнемся с такой силищей? Святой отец знает его давно.
     -- Очень, -- пробормотал Олег. -- Первый раз столкнулись в молодости.
Тартигай, Мрак и я тогда  вышли  из  родного  Леса.  Сейчас  Фагим,  Глава
Строителей,  намного  сильнее,  чем  был  тогда...  Он  чудовищно   силен,
справиться с ним очень трудно.  Придется  умертвить,  а  я  так  не  люблю
убивать...
     -- А я так не люблю быть убитым, -- сказал дотоле молчавший Рудый. --
Святой отец, у меня задница затекла! Здесь пол неровный.
     -- Да, -- произнес Олег, подумав, -- пора.

     ГЛАВА 29

     Он выгнулся вперед, повис на цепях, с силой ударил голыми  пятками  в
монолитный камень.  Рудый  оборвал  речь,  смотрел  с  недоумением.  Рюрик
опустил голову,  даже  Асмунд  отвернулся  --  неловко  было  смотреть  на
безуспешные попытки, заранее обреченные на провал. Умила горько зарыдала.
     Олег перевел дыхание, набрал в грудь  воздуха.  Он  завис  на  цепях,
расставил ноги пошире и ударил  пятками  в  стену...  Внезапно  штыри,  на
которых держались цепи, со скрипом выдвинулись вперед.  Посыпалась  мелкая
пыль. Пещерник ступил вперед, легко выдернул железные  копья,  в  монолите
остались две зияющие дыры. Не переводя дыхание, Олег  сунул  острый  конец
железного штыря между двух плит  на  уровне  пола  --  сплошная  стена  на
поверку оказалась не совсем сплошной. На  его  обнаженной  спине  вздулись
чудовищные мышцы.
     Камни хрустнули, раздвинулись. Олег залез в черную щель, волоча  цепи
и штыри, снаружи остались только голые ноги. Они  дергались,  упирались  в
пол, наконец Олег попятился, вылез. Рудый  присвистнул:  цепи  остались  в
норе, в руке пещерника блестел зловеще изогнутый нож.
     -- Мне -- первому, -- сказал Рудый торопливо. -- У  меня  затекло  то
место, где моя богатырская спина зовется по-другому!
     Олег сунул лезвие между  первым  звеном  и  браслетом,  нажал.  Рудый
перекосился, удерживая руку, казалось -- вот-вот  хрустнет  лезвие,  но  с
легким треском отломилось звено, цепь со звоном упала на камень.  Рюрик  и
Асмунд смотрели радостными глазами, Умила перестала всхлипывать, отчаянная
надежда засветилась в ее прекрасных глазах.
     -- Я видел, что прикидываешься, -- сказал Рудый обвиняюще.
     -- Надо делать людям приятное, -- прохрипел Олег окровавленным  ртом.
-- Пока еще можно.
     -- Асмунд тоже чешет  кабана,  прежде  чем...  Нож  отдай  мне,  я  с
тридцати шагов бью воробья в глаз!
     -- Не трогай воробьев, -- сипло сказал Олег, он смахнул кровь с лица,
-- и я дам тебе пять таких ножей.
     -- Прямо сейчас?
     -- Не сходя с места.
     Пока Рюрик и Асмунд, пыхтя, ломали булатным ножом склепанные  кольца,
Олег снова нырнул в черный лаз, вытащил одежду, две  кольчуги,  три  меча,
огромный топор с рунами на обухе и алмазом на конце рукояти, саблю, дротик
странного вида с длинным зазубренным наконечником из голубого булата, пять
швыряльных ножей с легкими сосновыми ручками, утяжеленными концами лезвий,
острыми, как бритвы.
     Рудый жадно ухватил  саблю,  руки  его  тряслись,  согнул  в  кольцо,
отпустил, вжикнул, рассекая воздух, провел ногтем  по  лезвию.  Асмунд  на
четвереньках подкрался к топору, словно  боялся  спугнуть.  Рудый  наконец
разжал пальцы, уставился вытаращенными  глазами  на  драгоценные  камни  в
рукояти:
     -- Чья это сабля?
     -- Скифа, сына Колоксая,  --  ответил  Олег.  Морщась,  он  с  трудом
натягивал на распухшее от кровоподтеков тело  одежду.  --  Только  это  не
совсем сабля... Бери-бери, он не будет против.
     Асмунд  ухватил  топор,  бережно  провел  ладонью  по  отполированной
рукояти, покачал на руках, определил вес:
     -- Святой отец... Я начинаю верить в чудеса. Оружие, ножи...  Одежка,
что пришлась тебе впору, словно на тебя шитая!
     -- Ее на меня и шили, --  ответил  Олег.  Он  пощупал  обезображенное
лицо, стер заливавшую глаз кровь. Струйка крови сразу иссякла.  --  Я  сам
туда ее положил.
     -- Давно?
     -- Лет сто назад.
     -- Ну, это почти вчера, ты  даже  не  потолстел.  Что  будем  делать?
Неужто наш полон предвидел?
     -- Еще бы! Умила,  не  плачь.  Игоря  должны  зарезать  ночью,  когда
соберутся на тайную требу Чернобогу. Иначе не выманить  главного  мага  --
Фагима... Он живет в Тибете. Никто на свете,  даже  остальные  шестеро  из
Тайного Совета не знают, в каком он тайном месте!
     Рюрик выбрал один из мечей -- все три были разные по весу и длине,  с
хмурым, недоверчивым видом натянул кольчугу: чересчур легка.
     -- Святой отец, как выберемся отсюда?
     Олег застегнул пояс, поднял с пола самый длинный меч -- от лезвия шло
сияние, словно меч по рукоять окунули в солнце. Олег с отвращением  бросил
меч в ножны. У Рюрика глаза расширились: он тоже брался за этот меч, но не
сумел оторвать его от пола!
     Рудый с хищно-восторженным видом побежал  за  Олегом  по  ступенькам.
Губы его тряслись, он  суетливо  потирал  руки,  дергался,  словно  удачно
бросил кости. Рюрик обнял за плечи бедную Умилу. Асмунд с топором наготове
пошел следом. Он сожалеюще оглянулся на два меча,  сиротливо  остававшиеся
на каменном полу.
     Олег ответил хрипло:
     -- Без нас уберут.
     А Рудый бросил с оскорбленным достоинством:
     -- Мы -- пленники, а не слуги!
     Олег ощупал железный брус над дверью, бесшумно снял. Рюрик  и  Асмунд
обменялись встревоженным  взглядом.  Рудый  заверил  их  повизгивающим  от
нетерпения голосом:
     -- Мы умеем, умеем!.. Уже делали.
     Пещерник присел, пальцы правой руки подсунул под дверь, левой  уперся
в набитые толстые железные  полосы.  Дверь  медленно  начала  подниматься,
обнажились толстые петли. Рудый покачивался в нетерпении, сабля дрожала  в
его побелевших пальцах. Пещерник неслышно снял дверь, быстро развернулся с
нею боком. Рудый проскользнул мимо, как гончий пес, бешено  ударил  концом
острия в широко распахнувшиеся глаза стража, мигом  развернулся  в  другую
сторону и полоснул второго по горлу.  Запоздало  увидел  толстый  железный
воротник, но сабля  просекла  железо  как  лист  лопуха,  кровь  из  горла
вырвалась дымящейся струей. Рудый оглянулся на первого, отшатнулся --  тот
упал мимо, из разрубленной головы хлестала кровь.
     Олег опустил дверь, устало толкнул к стене. Все побежали  за  ним  по
вырубленному внутри Черной горы коридору. Асмунд угрюмо оглядывался, хотел
на всякий случай затащить стражей в темницу, спрятать, закрыть двери. Олег
внезапно  насторожился,  быстро  затолкал  всех  в  широкую  темную  нишу.
Послышались тяжелые шаги, голос:
     -- Неужто получим по тыще золотых? Большое дело затеяли!
     -- Большое, -- согласился второй голос. -- Но  кто  за  малые  деньги
послужит Чернобогу?.. Говорят, сам Фагим прилетит! Теперь уже точно.
     -- На драконе?
     -- Кто их, магов, знает.
     Пахнуло запахом немытых тел. Голоса удалились, затихли, и Олег  снова
побежал, прислушиваясь одновременно к тому, что делается впереди и  сзади,
где Рюрик почти на плечах тащил вконец ослабевшую Умилу.
     Рудый держался к Олегу близко, постоянно натыкался на  него,  как  на
каменную стену. В  дальних  отблесках  факелов  он  жадно  всматривался  в
суровое обезображенное кровоподтеками лицо, стараясь понять, как  пещерник
угадывает, кто и где в этом переплетении коридоров и ходов. Слишком  точно
выбирает в темноте дорогу, пережидает темные  фигуры  стражей,  заставляет
вовремя перешагивать видимые только ему ловушки.
     Рудый зашептал ему горячо в спину:
     -- Вон там ступеньки наверх!
     -- А вон вниз, -- ответил Олег. -- Туда ближе.
     -- Да что считаться! Чегой-то к солнышку потянуло, сам дивлюсь...
     Олег сорвал со стены факел, побежал вниз. Огромный меч за его плечами
казался приросшим  к  спине,  внизу  было  темно,  сыро,  скользко.  Рудый
поспешил следом, шепча заклинания, где часто упоминались его  незадачливые
родители, мать Ящера, Чернобог и все ящерята. Ноги соскальзывали с  крутых
ступенек, стертых посередине, словно один человек или нечеловек  ежедневно
ходил по ним сотни лет. Сзади слышалось тяжелое дыхание Рюрика, он  держал
Умилу на руках.
     Они выбежали в длинную мрачную пещеру с  низким  сводом.  Два  факела
скудно освещали грубо обтесанный стол из камня, в  темных  нишах  блестели
оскаленные черепа. В дальнем конце виднелась  железная  дверь,  из-за  нее
слышались грубые голоса.
     Олег  с  разбега  ударил  плечом.   Массивная   дверь   заскрежетала,
посыпалась крупная каменная крошка, и огромная железная  плита  с  тяжелым
грохотом обрушилась вовнутрь. Там в небольшой  пещере  за  столом  дремали
шестеро  воинов.  Вскочили,  ошеломленные,  опрокидывая  лавки,  торопливо
схватились за оружие. Олег прыгнул, как огромный зверь, его чудовищный меч
рассек дубовый стол вместе с упавшим на него воином в полных доспехах.
     Рудый и Рюрик влетели следом, словно их внесло  ветром,  лишь  Асмунд
споткнулся  о  дверь,  с  грохотом  растянулся  на  ней.  Спертый   воздух
наполнился криками, воплями, руганью,  звоном  железа.  Умила  замерла  на
пороге, ей под  ноги  шлепнулась  срубленная  по  локоть  рука  в  кожаной
рукавице, еще сжимавшая обломок сабли.  Со  звоном  раскатились  по  камню
железные шлемы, иные -- вместе с головами.
     Асмунд, тяжело дыша, вытер рукоять топора о ближайший труп, пробурчал
с гордостью:
     -- Сокол с лету бьет, а эти вороны и сидячих не поймают.
     Рудый выдернул саблю из груди последнего сраженного стража, весь  как
мясник, забрызганный кровью, хищно блеснул глазами:
     -- Унянчили дитяток, и не пикнули...  Ну,  кто  там  еще?  Выходи,  с
дурной рожи и нос долой!
     Внезапно проревел густой бас:
     -- Я здесь!
     Загораживая выход, высился тяжелый  гигант  в  булатных  доспехах  --
Туран.  Толстая  кольчуга  блестела  в  свете  факелов,  каждое  звено   с
обручальное кольцо, на голове толстый шлем, похожий на котел, а широченные
плечи и необъятную грудь  укрывали  харалужные  пластины.  В  руке  Турана
зловеще блестел меч величиной с весло, в другой руке держал огромный,  как
дверь, щит.
     Рудый попятился, сказал обиженно:
     -- Что за народ, пошутить нельзя!
     Туран шагнул в пещеру, залитую кровью и усеянную трупами.  Красные  и
без зрачков глаза смотрели только  на  пещерника,  не  замечая  ни  Умилу,
которую едва не раздавил в дверном проеме, ни оцепеневших русичей.
     -- Бой! -- проревел Туран. -- Бой!
     -- Все в сторону, -- приказал Олег.
     -- Нападем вместе! -- крикнул Рюрик. -- Чудовище тебя расплющит!
     -- Нет, -- бросил Олег резко. -- Рудый, держи этих двух.
     -- Бой! -- проревел Туран снова.  Вместо  носа  у  него  темнели  две
широкие дыры, откуда вылетали струйки пара. -- Ты умрешь... Я свободен!
     Олег  медленно  пошел  вдоль  стены,  пригнулся,  следил  за   каждым
движением гиганта. Меч в его руке подрагивал, глядя блестящим  острием  на
велета.
     -- Не вмешивайтесь, -- предупредил он хрипло, не поворачивая  головы.
     Все сразу без приказа затаились среди веток, затихли. Олег  вытряхнул
     Туран вдруг взмахнул мечом, быстро ударил, но в последний миг коварно
изменил направление удара. Рудый ахнул,  отшатнулся,  даже  закрыл  глаза.
Велет был скор, невероятно скор...
     В его ушах грохнуло железо о железо.  Рудый  опасливо  открыл  глаза.
Гигант наступал, его меч блистал, как  молния,  удары  были  сокрушающими.
Вдруг Рудый понял, что имел в виду пещерник.  Тот  всякий  раз  оказывался
рядом  с  тем  местом,  куда  обрушивался  меч  гиганта,  а   лезвие   его
собственного меча страшно блистало в дымном свете факелов, с его груди  со
звоном слетали булатные пластины. Гигант  сопел,  от  него  несло  крепким
конским потом, по широкому, как сковорода, лицу градом катился пот.  Левая
сторона груди обнажилась, там осталась  только  кольчуга,  и  Туран  вдруг
насторожился, начал закрывать щитом и даже локтями уязвимое место.
     Асмунд громко ахал  при  каждом  ударе  гиганта.  Умила  отвернулась,
закрыла лицо ладонями. Рюрик смотрел с восторгом, глаза  горели,  он  сжал
кулаки и дергал ими в воздухе. Рудый придерживал  его,  не  давая  ступить
ближе:
     -- Никогда бы не поверил... Они равны!
     Асмунд сказал понимающе:
     -- В  пещере  чему  не  научишься...  Демоны  прут  толпами,  мешают.
Слышишь, Рудый, когда надумаешь в пещеру -- только свистни.
     Дыхание вырывалось из груди гиганта с хрипами, клекотом, клыки  хищно
блестели. Грудь поднималась, как кузнечные  мехи.  Внезапно  он  отшвырнул
щит, перехватил меч двумя руками, начал наносить быстрые  страшные  удары.
Отколотые куски камня со свистом летели во все стороны. Один ударил в  бок
Асмунда, воевода охнул и осел  на  пол,  ухватившись  обеими  ладонями  за
ушибленное место.
     Вдруг Рудый ощутил, что пещерник начал готовить  решающий  удар.  Уже
два раза острый конец его меча легонько ударял, примериваясь, в то  место,
где срубил пластины булата. Туран насторожился, но его меч падал с той  же
страшной силой, высекая снопы искр из стен.
     Внезапно Олег парировал удар, раздался  такой  грохочущий  звон,  что
Рюрик с воеводами присели, а Умила сползла без сил по стене. Туран обрушил
еще более сильный удар, и снова Олег подставил свой меч -- искры  ослепили
всех. Внезапно Олег скользнул под меч Турана,  и  Рудый  закусил  губу,  а
Рюрик выругался. Туран, оказывается, ждал этого движения: качнулся  влево,
его тяжелый меч со страшной силой метнулся вниз.
     Звон и сноп искр, мелкие камешки с силой хлестнули по  стенам.  Туран
взревел люто, нечеловечески. Рудый невольно зажмурился  и  зажал  ладонями
уши, а когда рискнул открыть глаза, то чудовищный рот Турана был распахнут
в оборванном реве, из  левой  глазницы  торчала  рукоять  меча  пещерника,
погрузившегося почти до половины. Олег поспешно отступил, выпустив меч  из
рук. Туран взревел, земля задрожала от рева. Умила  снова  упала,  зажимая
уши.
     Ноги гиганта подогнулись, он сделал шаг к  пещернику.  Огромные  руки
вытянулись,  меч  выпал  из  мертвых  пальцев  с  таким  грохотом,  словно
обрушилось железное бревно. Правый глаз гиганта еще горел  красным  огнем.
Туран сжал кулаки, рухнул во весь рост.
     Его голова ударилась о стену, шлем скатился. От удара череп  треснул,
из затылка вылезло, проломив кости, окровавленное лезвие. Хлыстнула темная
кровь, быстро растеклась.  Туран  лежал  лицом  вниз,  огромные  пальцы  с
когтями звучно царапали каменный пол.  В  ладонь  попался  камень,  пальцы
сжались, и Рудый в страхе попятился,  когда  в  кулаке  гиганта  захрустел
камень, а между пальцев посыпалась пыль.
     Рюрик потрясенно смотрел на поверженного гиганта:
     -- Твой меч... вытащить его?
     -- Не успеваем,  --  ответил  Олег  с  отчаянием,  он  дышал  хрипло,
надсадно; в его голосе был страх. -- Быстрее за мной! Как можно быстрее!
     Они побежали за ним по странному ходу,  где  камни  под  ногами  были
вытерты до блеска. Олег  дважды  сворачивал,  все  замедляя  шаг.  Впереди
забрезжил свет. Пещерник сперва крался, наконец  упал  на  живот  и  уполз
вперед, извиваясь, словно огромная ящерица.
     Рудый поколебался, пещерник не подал никакого  знака,  тоже  упал  на
брюхо, но больно стукнулся  коленом  о  камень,  дополз,  пока  не  уперся
макушкой в подошвы пещерника. Пещерник напряженно всматривался  во  что-то
за краем обрыва. Рудый продвинулся еще чуть, выглянул в полглаза.
     Внизу была пещера -- саженей пять  по  прямой,  огромная,  с  высоким
сводом. Темный камень блестел, словно из стен высовывались острия мечей  и
ножей. Горящие факелы с трудом отодвигали  тьму,  лишь  в  самой  середине
пещеры полыхал настоящий костер. Под дальней стеной виднелись две  скамьи:
простая, сбитая из дубовых досок, и богато отделанная золотом и  серебром,
с резной спинкой. Под соседней стеной высился алтарь из темного камня.  На
нем стояла огромная чаша, выдолбленная из черного, как ночь,  камня.  Чаша
была  похожа  на  глиняную  миску  --  с  широкими   краями,   неглубокая,
вместительная.
     В пещере находились с десяток воинов  --  неподвижные,  закованные  в
булат, немолодые, с жесткими лицами и холодными глазами. Они  все  держали
факелы, у каждого на поясе  висел  меч,  а  на  левом  локте  они  держали
железные щиты.
     В середине круга стоял человек в черном плаще с надвинутым  на  глаза
капюшоном. В его  руках  мерцала  вкрапленными  камнями  чаша  из  темного
металла, человек наклонился над ней,  всматриваясь.  Рядом  переминался  с
ноги на ногу крепко сбитый воевода с конским хвостом  на  шлеме.  Он  тоже
заглядывал в чашу, нетерпеливо толкая под руку человека в плаще.
     -- Где они? -- требовал ответа он. -- Что там стряслось?
     -- Не мешай, -- ответил человек знакомым голосом, и Олег узнал Морша,
брата Гульчи. -- Опять волны... Это нора Турана?
     Воевода наклонился, едва не касаясь чаши. Вдруг его словно отбросило.
Он вскрикнул потрясенно:
     -- Там одни трупы!.. И -- Туран?.. Это наваждение, мара?!
     -- Нет, -- отрезал человек  в  капюшоне.  --  Ты  смотришь  в  пещеру
Турана.
     -- Кто мог его... несокрушимого...
     -- Среди них есть только один воин.
     Асмунд  и  Рудый  обменялись  ревнивыми  взглядами.  Рюрик  оставался
позади. Воевода спросил внезапно охрипшим  голосом,  глаза  его  в  страхе
забегали по сторонам, он подозрительно смотрел и во  тьму,  где  затаились
Олег и Рудый.
     -- Он убил... магией? Он ведь волхв?
     Морш качнул головой, глаза его не отрывались от чаши:
     -- Он не прибегает к магии. К волшбе, как ее здесь зовут.  Потому  мы
не могли... Если бы он хоть раз воспользовался магией, его бы сразу нашли,
окружили и уничтожили. А так мы рыскали по лесам, завалам. Я  сам  излазил
все болота...
     Он умолк, покачал чашу, взбалтывая воду. Двое воинов,  повинуясь  его
взгляду, воткнули факелы в расщелины, обнажили  мечи  и  встали  по  бокам
мага.
     -- Найди! -- потребовал воевода. -- Если он сумел убить  бессмертного
Турана, то что можем мы?
     -- Он не пользуется магией, -- напомнил Морш. Улыбка на  его  бледном
лице в свете факелов показалась особенно жестокой. -- Он теперь не  волхв,
а ведун.
     -- Ты смотри, смотри в чашу!
     Морш зло отшвырнул чашу, жидкость плеснула на ногу воину с факелом  в
руках. Тот отпрыгнул в страхе. Чаша со звоном покатилась кругами по камню.
     -- Полная тьма, -- воскликнул Морш зло. --  Темнота  в  одной  пещере
такая же, как и в другой. Не знаю, где они!
     -- Надо ждать, пока выйдут?  --  предположил  воевода.  --  Долго  не
просидят.
     Рядом с Олегом завозился Рудый:
     -- Дурной, аж гавкает! Но угадал, мне уже скучновато.
     Морш в раздумье ходил взад-вперед, процедил сквозь зубы:
     -- Я уже сообщил Фагиму, что они  пойманы.  Объяснил,  как  прикован,
где, какими цепями. Фагим очень осторожен, потому  и  прожил  тысячи  лет.
Сейчас летит сюда... Представляешь, что с нами будет?
     Воевода выругался. Воины молча держали факелы над головами, никто  не
шевелился. Вдруг Морш ударил кулаком в грудь:
     -- Есть другой путь! Демоны видят в темноте, как и днем.
     -- Демоны? -- прошептал воевода в страхе.
     -- Да, демоны. Правда, демон всегда утаскивает добычу в свой ад и там
пожирает... Так что уже не узнаем, как пленники сумели сбежать... Ладно!
     Рудый и Асмунд, что лежали по бокам пещерника, ощутили,  как  застыло
его тело, а дыхание оборвалось. Асмунд пересчитал воинов. Двенадцать, а  с
воеводой -- тринадцать.  Крепкоплечие,  широкогрудые,  массивные.  Доспехи
блестят, лица в шрамах, бывалые, закаленные.  Воевода  один  стоит  троих,
самых лучших, но его можно оставить пещернику.
     -- Попробуем ударить? -- прошептал он горячим шепотом.
     -- Не спеши, -- ответил Олег.
     -- Одолеешь демона? Как Турана?
     -- Демона никто не одолеет.

     ГЛАВА 30

     Олег отполз, позвенел чем-то, донесся его слабый шепот:
     -- Рудый, возьми этот шестопер. Если Рюрик и Асмунд вздумают кидаться
мне на выручку -- ты знаешь их дурное благородство, бей по головам. Понял?
     -- Понял, -- ответил Рудый радостным шепотом. -- Двое в драку, третий
в... то место. Бить по их дурным головам. С удовольствием. А зачем?
     -- Мне ничто не поможет. Я брошусь навстречу, иначе  демон  сожрет  и
вас. Рюрик, поклянись, что не сдвинешься с места, пока... пока не  увидишь
меня мертвым. Потом -- можно. Потом все уже можно.
     Голос Рюрика был тяжелым, как Черная гора:
     -- Кто из нас сможет спокойно смотреть, как тебя будут убивать?
     -- Рудый, -- напомнил Олег, с трудом шевеля губами, --  бей  сильнее!
Сам видишь, какие головы.
     Посреди пещеры Морш чертил широкий круг -- в нем вместилась бы тройка
коней. Воины попятились в страхе, прижимались к стенам, и красноватый свет
факелов едва достигал середины пещеры, где маг замыкал чародейское кольцо.
Трое  воинов  так  старательно  отодвигались  от  страшного   круга,   что
придвинулись к затаившимся русянам на расстояние броска дротика.
     Рудый тут же завозился, Олег отобрал у него дротик.  Древко  было  из
старого отполированного дерева,  наконечник  расширялся  в  середине,  при
нужде можно было рубануть, как секирой.
     Морш закончил чертить круг, отошел на два шага, властно вскинул руки.
В середине очерченного места  начал  подниматься  жиденький  дымок.  Воины
отодвинулись еще дальше, железо на них часто  звякало.  Воевода  шагнул  в
сторону и встал за спину Морша.
     В магическом круге вслед за синеватым дымком блеснул  красный  огонь.
Морш начал заклинать громким ясным голосом. Олег вслушивался  в  гортанные
звуки, разбирал с трудом --  Морш  заклинал  демона  до  времени,  периода
древних богов и упырей. Красное пламя превратилось в оранжевое,  слепящее.
Пространство внутри круга заполнилось сизым дымом, шипящими искрами. Дым и
огонь поднялись широким столбом, уперлись в высокий свод.
     Морш  побледнел,  потряс  кулаками  и  закричал  высоким,   отчаянным
голосом. Дым поблек, истончился, вдруг прямо из  земли  поднялось  ревущее
чудовище, огромное, как сторожевая башня. Растопыренные  лапы  уперлись  в
невидимую  стену,  заскрежетало,  острые  как  алмазы  ногти  скрипели  по
незримой магической стене, оставляя оранжевые искры и глубокие борозды.
     Демон был  ярко-красный,  без  шерсти,  похожий  на  огромного  быка,
вставшего на дыбы, лапы --  толстые,  как  бревна,  весь  сух,  поджар  --
порождение раскаленных песков и безжалостного неба.
     -- Кто вызывал меня,  смертные  черви?  --  проревел  демон  голосом,
похожим на грохот камнепада.
     Воины прижались к стенам, вмазываясь в  щели  между  камнями.  Факелы
дрожали. В пещере стало ярко от адского огня и  раскаленного,  как  слиток
железа, демона. Морш отступил на шаг, голос его дрожал:
     -- Я вызывал, я... Только, хоть  и  смертный,  но  я  хозяин.  А  ты,
несмотря на мощь и бессмертие, мой слуга. Сейчас я повелеваю!
     Демон с бешеным ревом прыгнул на маленькое существо. Невидимая  стена
глухо звякнула, но выстояла. Демон  в  ярости,  роняя  из  страшной  пасти
огненные капли, бился в незримую стену, стучал кулаками, локтями.
     -- Головой, -- посоветовал Морш. Голос его  обрел  уверенность,  а  у
воинов, глядевших то на демона, то на мага,  перестали  трястись  руки,  а
факелы, казалось, загорелись ярче.
     -- Ты в моей власти,  --  заявил  Морш  как  можно  тверже.  --  Могу
оставить тебя здесь навечно.
     -- В этом аду? -- взвыл демон. -- Какое поручение, тварь?
     Морш оглянулся на воеводу и притихших воинов,  напомнил  охрипшим  от
волнения голосом:
     -- Хозяин.
     Демон бросился на стену всем  громадным  телом,  в  ярости  распахнул
красную пасть, блеснули белые зубы -- огромные, как швыряльные ножи. Жутко
лязгнуло. Воины замерли, но вместо оглушающего рева услышали смиренное:
     -- Хозяин...
     -- Слушай, раб. Где-то прячется скиф по имени Олег. Ты  должен  найти
его и схватить.
     -- Где искать? В каком царстве?
     -- Где-то рядом. В этих пещерах Черной горы, в  норах!  Мы  нашли  бы
сами, но нет времени заглядывать под каждый камешек. Он нужен  немедленно.
Найди его и забирай с собой. На этом твоя служба закончится.
     Олег сунул дротик за пояс, неслышно переполз  через  край,  повис  на
руках. Он смотрел  только  на  огромное  чудовище,  затем  отпустил  руки,
спрыгнул с высоты двух саженей. Левая нога подвернулась,  колено  распухло
от удара Турана. Олег неловко упал на бок.  Морш  уже  водил  ладонями  по
воздуху, шептал, воины следили за ним остановившимися глазами.
     Олег торопливо вскочил, боясь опоздать, бросился,  сильно  хромая,  к
магическому кругу, на ходу выдернул из-за пояса дротик.
     Двух воинов, стоящих на пути, сбил с ног. Мечи со звоном запрыгали по
камням. Воевода обернулся,  в  глазах  вспыхнул  страх,  в  руке  блеснула
обнаженная сабля.
     -- А-а... решил погибнуть в бою?
     Он заслонил собой мага,  растопырил  руки,  чуть  наклонился  вперед,
изготовился к столкновению с сильно хромающим, избитым в кровь  человеком,
в руке которого был лишь дротик. Воины встали плечом  к  плечу,  выставили
длинные копья. Еще трое отодвинулись, подняли над головами  поблескивающие
красными искрами сабли.
     Олег с разбега метнул дротик. Воевода заорал диким голосом:
     -- Он метит в мага! Спасайте мага!
     Воин  толкнул  Морша,  он  упал,  дротик  пролетел  мимо.  Морш   зло
рассмеялся, но увидел лицо пещерника -- тот остановился, и в  глазах  мага
вспыхнул дикий страх.
     Дротик упал на каменный  пол,  подпрыгнул,  ударился  дважды,  замер,
коснувшись наконечником магического круга. Сильно хлопнуло,  будто  лопнул
надутый бычий пузырь, огненное кольцо исчезло. Дым освобожденно  вывалился
в пещеру, демон страшно взревел. Огромные  лапы  вытянулись,  не  встретил
несокрушимой стены. Он ухватил оцепеневшего в ужасе мага:
     -- Ну, червь?.. Кто теперь хозяин?
     Загрохотало, демон провалился в горящую землю.  Палящий  жар  донесся
даже до спрятавшихся русичей, а воины пятились, закрываясь руками, забытые
факелы хрустели под ногами.
     Олег выхватил у опешившего воеводы саблю, ударил рукоятью  в  голову,
услышал хруст. Отшвырнул саблю, побежал,  ковыляя  еще  сильнее,  обратно.
Двое воинов, которых сшиб в самом начале, выставили мечи. На их лицах были
стыд и  угрюмая  решимость,  ждали  залитого  кровью  варвара  с  холодной
уверенностью в глазах.
     Олег крикнул хрипло:
     -- Демон вернулся!.. За вами!
     Оба упали, как подкошенные, закрыли головы руками. Олег,  как  демон,
пробежал по их спинам, колено левой ноги совсем  распухло,  не  сгибалось.
Внизу хрустело: хребты воинов, его изувеченные суставы...
     Олег был на полпути к уступу, уже рассчитал, как  отпихнуться  правой
ногой, чтобы суметь допрыгнуть до края  уступа,  где  таятся  друзья,  как
вдруг стало тяжело дышать, грудь сдавило невидимыми клещами. Он еще бежал,
но уже как во сне -- все медленнее и медленнее, зависая в воздухе. Наконец
тело застыло, словно он, как мошка, попал в густой липкий сок.
     Слабо слышались далекие голоса, мелькали пестрые одежды, пахло  дымом
и гарью. Дважды перед его лицом возникало массивное  лицо  с  выступающими
надбровными дугами и низким  лбом.  У  человека  были  глубоко  посаженные
маленькие колючие глазки, короткий нос с вывернутыми красными  ноздрями  и
выпирающие далеко вперед огромные толстые губы, а нижняя челюсть  уродливо
скошена назад.
     Вдруг слух Олега разом очистился, словно выдернули заглушки. В пещере
разносились отрывистые команды, слышался топот ног, в неподвижном  воздухе
стоял мощный запах горелого. Олег попробовал  шевельнуться,  но  слушались
только  губы,  шея  повернулась  с  неимоверным  трудом.  В  углу   пещеры
переговаривались, сблизив головы, люди в одинаковых плащах. Один оглянулся
на Олега, быстро подошел. Над Олегом нависло  прежнее  массивное  лицо  --
Фагим, верховный маг и глава Семи Тайных Владык Мира!
     -- Мы давно не виделись, отступник, -- произнес Фагим.
     Голос у него был странный, хрипловато-шершавый.  У  Олега  всегда  от
него пробегала дрожь.  Олег  облизал  пересохшие  губы.  Фагим  улыбнулся,
выпяченные губы выгнулись, как раздувшиеся пиявки,  подали  знак  стражам.
Олега ухватили за плечи, бросили на  твердое,  шершавое,  распластали.  Он
почти не чувствовал рук и ног.  Догадался  --  приковывают  металлическими
скобами и цепями к ритуальному щиту из сандала, черного дерева и ясеня  --
дерева магов.
     Щит поставили стоймя. Руки и ноги плотно сдавливали широкие скобы  из
старой бронзы, так любимой магами старого поколения. Жрецы  с  надвинутыми
на глаза капюшонами теснились в углу  пещеры.  Губы  Фагима  раздвинулись,
обнажив желтые крупные, как у оленя, зубы:
     -- Прощай, мой самый древний враг.
     За  стеной  ударили  в  гонг,   Фагим   пристально   всматривался   в
обезображенное лицо Олега, в запавших глазах верховного Мага  было  что-то
от взгляда огромной древней ящерицы.
     -- Ты был самым сильным моим  врагом,  --  произнес  Фагим,  и  снова
мурашки пробежали по коже Олега.
     В пещеру входили старшие жрецы. Их плащи были черного цвета, на лицах
темнели ритуальные полоски краски, каббалистические  знаки.  Они  сели  на
скамейку с резной спинкой, и лишь затем жрецы низшего  ранга  --  в  серых
плащах -- заспешили к простой лавке. Среди них был  один  --  низкорослый,
тщедушный, его плащ был не серый, а желтый -- цвет ученичества.
     На главной скамье осталось место посредине, для Фагима, но  верховный
маг все еще стоял напротив прикованного врага,  разглядывая  его  в  упор.
Один из жрецов подбежал, ощупал бронзовые скобы. Фагим зловеще  улыбнулся,
вскинул руку:
     -- Строители нового царства!.. Мы отвечаем за светлое  будущее  всего
человечества, всех  стран  и  народов!  Мы  должны  быть  нещадными,  дабы
обеспечить  людям  счастье,  сокрушить  врага...  Иногда  наша   колесница
застревает на мелких камушках,  но...  Вот  один  из  этих  камушков!  Его
называют Олегом Богоборцем, ибо в давние времена ратоборствовал с  богами,
звали  Подвигающим  Горы.  Однажды  он  воздвиг  горный   хребет,   спасая
земледельцев Джамшида от натиска конной орды  Турана,  убитого  сегодня...
Этого волхва метили  в  преемники  Пуруши,  старого  главы  нашего  Совета
Тайных, но он предпочел уйти вовсе, стал отступником!..
     Фагим раскинул руки. Плотный воздух вокруг него расслоился, появились
плотные зеленоватые волны. Дым стал гуще, принес  с  собой  запахи  гнили.
Один из старших жрецов поднялся, сказал угрюмо:
     -- За отступничество изгоняют, но не приковывают к жертвенной  плите.
Он виноват в чем-то еще?
     -- Да, -- ответил Фагим, -- он пошел дорогой ведарства. Не один,  это
не преступление, но пытался увести за собой тех, кого ведем мы! Жаждет для
человечества другого будущего.
     Жрец спросил, обращаясь к Олегу:
     -- Скажи, обреченный, в чем твое отступление от  священных  принципов
Тайных?
     Фагим сказал быстро:
     -- Едва ли это важно...
     -- Ты его знаешь давно, -- ответил жрец упрямо, -- я не  знаю  вовсе.
Ответь, обреченный, почему вместо светлого пути избрал тупик?
     Олег всматривался в лицо жреца, но  широкий  капюшон  скрывал  глаза.
Олег ответил, с огpомным трудом пошевелив разбитыми губами, что распухли и
почти не двигались.
     -- Нельзя завести в тупик тех, кто  уже  в  тупике.  Это  я  стараюсь
выбраться... Ваш путь страшен, он противен сути человека.
     -- Чем он неверен? -- потребовал жрец.
     -- У любого мага, -- прохрипел Олег с усилием, --  даже  мага  высшей
касты, душа должна быть рабской! А это супротив того важного, что живет  в
нас. Ведуны стараются понять суть... Им нужно знать ответы на все их как и
почему. Пока они умеют мало, но все, что получают, это отныне их достояние
-- не богов! И достояние всех людей.  Скиф  придумал  стремена,  Анахарсис
изобрел гончарный круг, горящий трут и  двузубый  якорь,  глиняные  сосуды
научился делать Корив, искусство спаивания и соединения  меди  нашел  скиф
Лид...
     -- Если верить Аристотелю, -- прервал жрец. Он откинул капюшон.  Олег
увидел немолодое лицо, холодные глаза. -- А по Феофасту это сделал фригиец
Дела!
     -- Неважно кто! Главное, что едва ведуны придумали  колесо,  как  оно
покатилось по белу свету! Кто-то из  ведунов  сделал  топор,  а  ныне  нет
народа без топора... А что мы, маги? Мановением руки  воздвигаем  и  рушим
дворцы, но не понимаем, как это делается. И невозможно понять  --  в  этом
суть магии! Меня это унижает. Мы -- рабы своих заклятий! А вот  ведуны  не
гнут спины даже перед Родом. Все что сделали, сделали сами. У них есть то,
чего нет у магов, -- гордость! Чувство собственного достоинства.
     Старший жрец отступил на шаг, сел. Фагим развел руками, повернулся  к
сидящим на скамье:
     -- Видите? Посягает на устои. Мы, маги, не пытаемся проникнуть в суть
таинств -- они в руке бога. Мы лишь посредники между небом и землей. А  он
сам хочет стать Богом! И сделать им всех людей.
     В пещере повисла  мертвая  тишина.  Затем  жрец,  который  говорил  с
Олегом, медленно вытянул руку вперед, оттопырил палец и резко повернул его
вниз. Слева и справа из-под широких складок плащей появились  худые  руки.
Костлявые пальцы  один  за  другим  оттопыривались,  все  указывали  вниз.
Последний из жрецов заколебался, спросил, обращаясь к Фагиму:
     -- Ты глава Семи... Не надо ли посоветоваться с  остальными  Тайными?
Ведь это не простой враг, он сам был, как я слышал, одним из Семи... Мы не
вправе судить человека такой мощи.
     -- Я -- вправе! --  резко  сказал  Фагим.  Запавшие  глаза  полыхнули
красным огнем, словно в пустом черепе на багровые угли  дохнул  ветер.  --
Слишком много болтают, они-де -- молодое поколение. Я -- старый маг,  знаю
и вижу дальше. Он враг, который должен быть уничтожен немедленно.
     Жрец испуганно опустил голову, его  палец,  опущенный  вниз,  дрожал.
Фагим повернулся к Олегу, в глазах пламя разгоралось ярче:
     -- Жернова затормозили на тебе малость, но ненадолго...
     Воины, спеша и толкаясь, перетащили щит с прикованным Олегом  поближе
к огню. Фагим подошел к  алтарю,  взял  широкий  нож.  Пламя  заиграло  на
обсидиановом лезвии. Культ освятил каменные топоры и ножи как священные, а
Фагим пришел из тех времен,  когда  о  металле  не  слыхали.  Двое  жрецов
вынесли из темного прохода Игоря, раздели,  положили  голышом  в  каменную
чашу на черном алтаре. Олег напрягся в оковах, со страхом думая о Рюрике и
Умиле -- хватит ли у Рудого сил удержать их на месте?
     Игорь тут же сел в чаше, с любопытством вытаращил глазенки  на  лица,
скрытые капюшонами, костры, факелы, воинов.
     Из темноты выступила маленькая фигурка в желтом плаще, что  волочился
по грязному полу. Фагим резко протянул руку с каменным ножом:
     -- Дочь моя, это твое право -- вырезать сердце отступника!
     Из разреза в плаще выдвинулась тоненькая голая  рука  --  Олег  сразу
узнал ее -- взяла нож. Другая рука сбросила  капюшон.  На  Олега  смотрели
глаза Гульчи. Брови были вскинуты так  высоко,  удивленно,  что  придавали
лицу беззащитное выражение. Нежное лицо с чистой белой кожей без кровинки,
губы плотно сжаты. Пальцы сомкнулись на рукояти ножа с  такой  силой,  что
костяшки побелели.
     -- Гульча, -- спросил Олег хрипло, -- Морш был твоим братом?
     Она ответила бесцветным голосом:
     -- Братом по тайному обществу.
     Олег молчал, пристально смотрел на нее. Гульча шагнула. Они оказались
лицом к лицу. Ее рука начала отодвигаться для удара. Сердце Олега забилось
сильнее, он чувствовал панические толчки,  грудь  начала  вздыматься,  уже
чувствуя, как треснет плоть под острым краем ножа, и он,  Вещий  Олег,  не
смог заглушить холодок страха, хотя старался изо всех сил.

     ГЛАВА 31

     Их глаза встретились. Ее рука мелко дрожала,  Гульча  закусила  губу.
Глаза начали наполняться слезами, Фагим сказал настойчиво:
     -- Великая честь -- бросить сердце  врага  на  алтарь  прогресса!  Ты
сделала, как никто, много, чтобы завести нашего общего врага в смертельную
для него ловушку.
     Гульча все еще не отрывала взгляда от лица Олега, похожего  на  кусок
сырого мяса. Она видела его таким только однажды: когда он сдался Говарду,
чтобы  убрать  нож  от  ее  горла.  Внезапно  запруда  в   чистых   глазах
переполнилась,  озера  слез  хлынули  ручейками  по  бледным  щекам.   Она
всхлипнула:
     -- Не могу... Не могу!..
     Стражи ухватили ее за  локти,  усадили  с  младшими  жрецами.  Гульча
ревела навзрыд, закрыв лицо ладонями. Фагим повернулся  к  Олегу,  крупные
зубы блестели, как у древнего пещерного зверя:
     -- Могла перешагнуть ступень! Из учеников -- сразу в подмастерья! Что
ж, побудет в ученицах, она еще молода, а твое сердце выйму я сам.
     Он резко выдернул нож из безвольных пальцев Гульчи, шагнул  к  Олегу.
Их взгляды сомкнулись. Фагим кривил губы, глаза стали безумными.
     -- Нас было трое, идущих через тысячелетия... Я, Туран и ты. Ты сумел
быстро залечить рану, нанесенную моими слугами, но никто еще не приставлял
отрубленную голову, не оживлял вырванное из груди сердце!.. Был бесстрашен
и я, пока не понял, что могу жить тысячелетия, если  не  стану  подвергать
себя риску. Да, я спрятался в  Гималаях!  Да,  сегодня  вернусь  в  другое
место, еще более тайное! А ты, ты  останешься...  Я  сохраню  твой  череп,
сделаю чашу, буду пить на торжествах. Ведь ты самый сильный  противник  из
тех, кого я встречал в жизни! Хорошо, что  я  вовремя  вспомнил  о  Черной
горе!
     Олег боролся с приступами тошноты и  слабости.  Кровь  еще  текла  из
мелких ранок, капала с подбородка на грудь, стекала по ногам,  покрыв  его
всего коркой. Он с трудом разлепил каменные губы:
     -- Сам?
     Фагим дернулся, оборванный в горячечной речи, похожей на бред, сказал
быстро:
     -- Сам, конечно!.. Нет,  услышал  на  базаре  кощунника,  тот  пел  о
сокровищах Черной горы. Я вспомнил, что сокровищ там давно нет, дураки зря
мечтают, но остались надежные подземелья!
     Олег спросил сиплым голосом с непонятной настойчивостью:
     -- Услышал только одного?
     --  Одного,  --  ответил  Фагим  резко.  Голос  его   стал   внезапно
подозрительным. -- Или двух... А что?
     -- Переводятся честные люди, -- пробормотал Олег глухо. -- Я заплатил
пятерым, дабы две недели пели только о Черной горе!
     Фагим дернулся, как от удара по лицу. Среди жрецов  послышался  тихий
ропот. Фагим с усилием растянул  толстые  губы  в  усмешке,  но  в  глазах
заблестел страх:
     -- Да, ты умело заставил нас посадить в подземелье, секреты  которого
знал... Но там были еще две подземные темницы. Ты мог просчитаться!
     -- В тех я испортил крюки, -- ответил  Олег  равнодушно,  но  заметно
окрепшим голосом, -- и порвал цепи.
     Среди жрецов, старших  и  младших,  ропот  стал  громче.  Воины,  чуя
недоброе, попятились к стенам, копья и обнаженные мечи начали подрагивать.
Фагим отступил на шаг, страх уже откровенно метался под  тяжелым  карнизом
его низкого лба в маленьких глазах. Голос стал визгливым:
     -- Ты в плену!
     -- Но ты прилетел...
     -- Ты прикован!
     Олег ответил медленно, глядя прямо в глаза верховного мага:
     -- Я уже бывал прикован.
     Фагим отшатнулся, словно его ударили в грудь. Жрецы вскочили, сбились
в кучу. Фагим выкрикнул зло, изо всех сил ломая в себе страх:
     -- Думаешь, мы не знаем о тебе  всего?  Наш  человек  предупреждал  о
каждом твоем шаге! Ты не пользовался  магией,  ты  почти  не  сражался  --
прятался за спинами меднолобых! У тебя нет мощи!
     Олег ответил медленно, отыскивая глазами Гульчу, голос пещерника стал
сочувствующим:
     -- Ваш человек не предупредил о Черной  горе?  Правда,  она  заметила
черную глину на копытах моего коня.  Даже  почуяла,  что  от  меня  пахнет
подземельем. Но женщину отвлечь нетрудно.
     Фагим спросил потрясенным голосом:
     -- Ты заподозрил ее еще тогда?
     -- Заподозрил? -- удивился Олег. Голос его был сильным, а кровь,  как
заметили жрецы  и  даже  воины,  перестала  сочиться,  взялась  коричневой
коркой... -- Я знал с самого начала! Еще  когда  догнала  меня  с  нелепой
байкой, что вождь обров берет ее в жены. Глупость, он не мог  жениться  на
следующий день после гибели единственного сына! Да и дальше врала не очень
умело: из славянского колодца не выбраться  по  трупам,  крепостицу  взяли
именно журавлевцы, а не другие.
     -- Но почему... почему взял с собой? -- вскрикнул Фагим.
     Олег пожал плечами:
     -- Почему бы нет? Предают время от времени все женщины. Если убивать,
то  всех!  Зато  готовила,  стирала,  следила  за  огнем.  На  нее  нельзя
сердиться. Не получится.
     Жрецы сгрудились в дальнем углу пещеры. Фагим вскрикнул, срываясь  на
визг:
     -- Все равно я сильнее! Я владею магией!
     Олег сказал  негромко,  но  услышали  все,  даже  на  дальнем  темном
выступе, где замерли, не дыша, трое русичей и Умила:
     -- Морш тоже владел магией.
     В глазах Фагима метался страх. Губы тряслись, его била крупная дрожь.
Он закричал:
     -- Но ты беспомощен!.. Ты не владеешь магией!
     -- Многие так думают, -- ответил Олег мрачно.
     В пещере коротко и страшно блеснул белый чистый свет. Бронзовые скобы
вспыхнули, потекли, как воск на жарком солнце. Цепи обрушились на  пол  со
звоном. Олег отделился от  щита  --  огромный,  налитый  силой,  глаза  на
обезображенном лице смотрели обрекающе, нещадно.
     Фагим  замер.  Маленькие  глазки  вылезли,  как  у   рака,   тяжелая,
скошенная, словно у обезьяны,  челюсть  отвисла.  Жрецы  сбились  в  кучу,
кричали в страхе.
     -- Погоди! -- крикнул  Фагим  судорожно.  --  Погоди!  Но  почему  не
прибегал к магии? Копил мощь для этой решающей схватки? До смертного часа?
     -- Тебе трудно поверить, -- проговорил Олег медленно,  чувствуя,  как
горячая волна ярости, слепой и нарастающей, крушит все  заслоны,  сметает,
превращая его, мудрого ведуна, в осатанелого зверя, -- что можно  обладать
магией  и  не   хапать,   давить,   грести?   Быть   скованным   какими-то
морально-этическими путами? Что они тебе, получеловек-полузверь?
     Он  побагровел  от  ярости,  рифленые  желваки  вздулись  под  кожей,
огромные кулаки были сжаты. Толстые жилы на шее вздулись, как  корабельные
канаты.  От  него  вдруг  брызнул  искрами  свет,  все  усиливающийся   --
неправдоподобно чистый, неземной, свет первого  дня  творения,  в  котором
блистали и зловещие красные, как пролитая кровь,  линии.  В  пещере  исчез
дым,  испарился  тошнотворно  сладкий  запах   благовоний.   Жрецы   шумно
повалились на пол,  закрываясь  руками.  Гульча  обреченно  опустилась  на
колени.
     Фагим тоже отступил на шаг, зло оскалил зубы и  стиснул  кулаки.  Над
головами прогремело, с каменного свода посыпалась мелкая крошка.  Воины  с
криком  бросились  из  пещеры,  но  ступени  под  их   сапогами   внезапно
рассыпались в мелкий песок.
     Фагим  вскинул  руку,  с  пальцев  сорвалась  черная   молния.   Олег
пошатнулся,  в  грудь  больно  ударило  жгуче-холодным.  Ушибленное  место
онемело. Он нагнул голову и пошел на Фагима.
     Черная молния ударила снова, еще  и  еще.  Воздух  в  пещере  трещал,
лопался, длинные искры выстреливали даже из стен. Олег  с  усилием  сделал
еще шаг, Фагим взглянул в упор -- из-под тяжелого карниза полыхнуло  двумя
струями черного огня. Олег перегнулся в поясе,  на  его  обнаженной  груди
вспыхнуло красное пятно, задымились обугленные края раны, но тут же  пятно
исчезло.  Олег  разогнулся,   глядя   исподлобья,   лицо   было   бледным,
перекошенным от ярости. Он страшно улыбнулся, руки  растопырил,  а  пальцы
сомкнулись, как крючья со стальными когтями.
     Фагим поспешно отступил,  ударился  спиной  в  стену.  В  смертельном
животном страхе распластался по камню, закричал отчаянно:
     -- Не убивай! Я буду верным соратником!
     -- Ты не можешь быть ни  верным,  ни  соратником,  --  процедил  Олег
задушенным от ненависти голосом. Он начал поднимать правую руку, вытягивая
скрюченные пальцы к верховному магу.
     -- Не убивай, я хочу жить, я готов стать рабом!!!
     -- Кто держит рабов, тот сам -- раб.
     Из его ладони вырвался сноп ослепляющего огня.  Пещера  содрогнулась,
по стенам загремели камни. Фагим стоял,  окруженный  белым  пламенем,  его
пальцы судорожно дергались, вязали защиту. Черный плащ вздулся, Фагим стал
выше, массивнее. В запавших глазницах  красный  огонь  полыхал  все  ярче.
Пещера наполнилась черным дымом. На полу  отчаянно  вопили  жрецы.  Гульча
притиснула к груди кулачки, непонимающе смотрела то на верховного мага, то
на пещерника.
     Внезапно Фагим взвыл будто от дикой  боли.  Красный  огонь  в  глазах
разом погас, словно лучина, задутая  ледяным  ветром.  Лицо  перекосилось,
стало серым, сморщилось, как яблоко в огне костра. Кожа  быстро  лопалась,
наружу выступили белые кости, блестящие хрящи и желтые сухие жилы.
     На пол с  грохотом  рухнул  скелет  в  длинном  черном  плаще.  Кости
рассыпались, покатились, стуча по камню, рассыпаясь в сухую пыль. Неземной
свет первого дня творения все еще блистал, выжигая тьму, сырость, плесень.
Жрецы и воины выли в ужасе, ползли друг  на  друга,  накрывались  плащами,
щитами, скамьями. Гульча стояла на коленях, а в каменной  чаше  визжал  от
удовольствия и подпрыгивал, грозя вывалиться, Игорь -- голый и счастливый.
     Олег взял ребенка на руки, тот сразу обхватил его  за  шею,  прижался
щекой. Олег с отвращением покосился  на  чудовищный  алтарь  Чернобога  --
звериный  культ  звериного  племени:   кровь   ребенка   чужого   племени,
истыканного каменным ножом,  должна  стечь  по  умело  вырезанной  длинной
канавке в черном  камне,  собраться  в  заботливо  подставленную  каменную
лохань. Он с  яростью  толкнул  коленом  лохань,  та  грохнулась  на  пол,
разлетелась на мельчайшие осколки.
     С дальнего уступа  спрыгивали  русичи,  Асмунд  помог  слезть  Умиле.
Княгиня набежала, как ураган, с гpомким криком  выхватила  ребенка.  Рюрик
был еще белый, как мел, стискивал меч, руки дрожали. Асмунд и  Рудый,  как
псы, висли на обезумевшем князе, уцепившись за локти.
     -- Выход завалило, -- сообщил Рудый смятым голосом.  --  Целые  скалы
лопались, сам видел!
     -- Кому нужны старые дороги? -- ответил Олег мрачно.  --  Гульча,  ты
где?.. Быстрее сюда, поросенок! Рудый,  тащи  ее  сюда.  Будет  упираться,
лупи.
     Он встал перед монолитной стеной, уперся  обеими  ладонями.  Раздался
грохот, стена разломилась, как спелый арбуз, -- перед ними  зияла  широкая
трещина в кроваво-красном граните. Сверху сыпалась крошка,  камешки.  Олег
шагнул  в  разлом,  Рудый  предусмотрительно  захватил  факел,  но  вскоре
разочарованно швырнул под ноги. В расщелине, что вела круто вверх, сверкал
тот же неземной свет -- яркий и непривычно чистый.
     Когда впереди блеснул настоящий дневной свет, они  невольно  ускорили
шаг. Олег первым выбрался наружу, встревоженно посмотрел на  небо.  Сердце
сжалось: солнце коснулось края земли, а до Новгорода еще  пара  верст!  Не
успевают до захода солнца взять ключ от Новгорода! Все напрасно...
     Уже ни на что не надеясь, он сбежал на дорогу, велел зло:
     -- Бегом! К городу!
     Едва из трещины показался замыкающий шествие Асмунд, края  разлома  с
треском сомкнулись. Асмунд услышал позади хруст костей и сдавленный  крик:
кто-то из жрецов или воинов пытался выбраться за ним следом,  но  смолчал,
даже не обрадовался -- на сегодня крови довольно, княгине дурно.
     Едва отбежали от Черной горы с  полверсты,  Олег  обернулся,  властно
опустил ладонь. Огромная масса камня дрогнула, вершина  качнулась,  начала
проседать, как куча грязного снега под жаркими  лучами  весеннего  солнца.
Донесся грохот, треск раздираемых скал, к небу  взметнулись  тучи  мелкого
щебня и песка.
     Черная гора обрушилась с тяжелым шумом.  Земля  под  ногами  дрожала,
словно несся несчетный табун  диких  коней.  Пара  тяжелых  валунов  почти
догнала Асмунда, тот бежал последним. Трава под камнями  зашипела,  листья
скрутились в трубочки, взвились сизые дымки.  Камни  были  с  оплавленными
краями, от них несло жаром.

     Теперь, после исчезновения Черной Горы,  Новгород  открылся  во  всем
блеске: огромный, златоглавый, с высокими башнями, теремами.  Олег  ударил
себя кулаком в бок: солнце погрузилось за край неба уже до половины!
     Измученный Рюрик вдруг насторожился, медленно потянул из  ножен  меч.
Далеко впереди на дороге от городских ворот  двигалась  плотная  толпа.  В
лучах заходящего солнца зловеще блистали доспехи, щиты, наконечники копий,
на желто-голубых прапорах пламенело красное солнышко. Рудый  дернул  князя
за рукав:
     -- Не срамись... Несут ключи от города! Нас всех прямо на выях вопрут
в городские ворота. Шутка ли -- Черную гору срыли! Это ли не знамение!
     Олег повернулся к Гульче. Ее темные глаза избегали  его  пристального
взгляда, на бледных щеках блестели две грязные дорожки.  Он  сказал  тихо,
разом забыв всю ярость, что поднялась со дна его души:
     -- Тебе не простят, что не мстила за Морша. Поедешь с нами?
     На ее бледных губах промелькнула слабая улыбка:
     -- Я привезу такой подарок, что простят.
     Олег молчал, не сводя с нее глаз. Гульча сказала негромко:
     -- Было проклятие... или заклятие Фагима, что у меня не будет  детей.
Я должна была оставаться тайным воином Семи... Но ты оказался  сильнее.  Я
зачала твоего сына две недели назад, но  уже  чувствую  --  страшной  силы
будет маг и воин! Поведет наступление на твой новый народ. Возможно,  даже
убьет тебя.
     -- Я жил долго, -- пробормотал Олег. -- Но здесь же  его  племя!  Как
пойдет против своей крови?
     -- В моем племени дети считаются только по матери.
     Он молча, не сводя с нее глаз, снял с руки  браслет  из  серебристого
металла. Гульча так же молча приняла, изо всех сил избегая его магического
взгляда, --  знала,  когда  в  древнем,  ныне  исчезнувшем  племени  ариев
одаривали будущего ребенка: если сын родится -- на руку, ежели дочь --  на
пояс.
     Олег смотрел  печально,  не  двигался,  давая  ей  решить  самой,  --
огромный, беззащитный, с кровоточащим  сердцем.  Она  с  огромным  усилием
повернулась к нему спиной, пока  собственное  сердце  не  истекло  кровью,
медленно сошла на боковую дорожку, задирая повыше носик, чтобы не выронить
слезы, заставила ноги двигаться прочь от города, от вала новгородцев,  где
уже различались ликующие лица.
     Рудый сказал торопливо, отвлекая волхва от тяжелых мыслей:
     -- Святой отец, это ж какое надо смирение, чтобы  за  всю  дорогу  не
волшбнуть!
     Асмунд досадливо возразил:
     -- Дурень, а не лечишься! Ты же слышал: от волшбы треск. Нас бы сразу
нашли и прихлопнули, как ты бедную жабу!
     Рудый нагло ухмылялся. Рюрик сказал мягко,  как  подобает  верховному
князю, слуге Отечества, отцу воинов и основателю великого государства:
     -- Не дразни Асмунда. Он добрый, всякий раз забывает, как ты играешь!
     Из глаз Рудого не уходило изумленное восхищение. Он знал,  что  такое
придержать козырную карту!
     Впереди толпы встречающих торопливо ковылял, раскинув руки и улыбаясь
беззубым ртом, седой старик. Умила, ткнув сына Рюрику, с  ликующим  визгом
кинулась к отцу.
     Горный хребет, который Олег держал на плечах с начала войны с обрами,
затрещал, начал рассыпаться. Он судорожно вздохнул, чувствуя, как  впервые
расправляется сведенная страшным напряжением грудь, что не  оставляло  все
время в этом простеньком мире. Наконец-то!..  Завтра  же  с  утра...  нет,
прямо сегодня -- в пещеру!
     Пора снова браться за тяжкую работу взрослого человека.

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт:

Комментарии (1)