Суд над Туррего был коротким. Преступление его было слишком очевидно,
и его обвинения в мой адрес, которыми он пытался защититься, лишь
подтверждали его вину в попытке раскола армии и захвата власти. В течение
дня несколько его сподвижников пытались взбунтовать солдат, но мои
контрразведчики, получившие приказ об особой бдительности, своевременно их
вылавливали. За два часа до заката один из старших офицеров контрразведки
принес мне на подпись приговор. На вечерней заре Туррего, несколько его
наиболее активных сторонников и солдаты, покушавшиеся на меня, были
повешены.
В ту ночь я спал неспокойно. Усиленные караулы верных мне людей
охраняли подступы к моим апартаментам и арсеналу. Полное боевое вооружение
лежало рядом с моей постелью. Но, наконец, вслед за долгой дождливой ночью
наступило хмурое утро, и ко мне явился с докладом начальник контрразведки.
Оказалось, ночью около пятисот человек из числа бывших подчиненных
Туррего покинули крепость и ушли на север. Караулы вынуждены были их
пропустить, чтобы не допустить кровопролития между повстанцами. Известие
об этом отнюдь не прибавило духа войску. В армии начиналось брожение -
хотя многие повстанцы были удовлетворены спокойной и безопасной жизнью
последних дней, обвинения в преднамеренной пассивности, выдвинутые против
меня Туррего, не пропали даром. Я понял, что мне необходимо срочно что-то
предпринять.
И случай представился. Около полудня Лидден доложил мне о прибытии
гонца от Роррена.
Подобные гонцы появлялись уже несколько раз. Тогда Роррен не
настаивал на объединении, понимая выгоду действия повстанцев на востоке и
западе одновременно; он лишь хотел, чтобы я действовал под его
командованием. Формально я признавал его лидером и всякий раз подтверждал
это его посланцам, но действовал исключительно по собственной воле.
Видимо, до поры до времени Роррена это не заботило, но теперь ситуация
изменилась. Королевским войскам удалось наконец остановить его
наступление, и общая невыгодность для повстанцев затяжных боев
усугублялась подходом герцогской армии с юга. Поэтому теперь Роррен
настаивал на соединении, предлагая тот самый план с обходом королевских
войск с фланга, над которым я думал накануне.
Я заверил гонца, что моя армия выступит незамедлительно. Это обещание
не сопровождалось никакими письменными документами, как, впрочем, и приказ
Роррена - подобно большинству своих сподвижников, вождь повстанцев был
неграмотным, да и я не афишировал своего умения читать и писать. Впрочем,
мое показное неумение было не так уж далеко от истины - за семь столетий
орфография сильно изменилась. Гонец, таким образом, обретал власть, почти
равную власти предводителей восстания: от того, как он изложит их послания
друг другу, зависел ход войны.
После отъезда гонца я велел построить армию на главной площади
Аллендера. Когда Лидден доложил мне об исполнении приказания, я облачился
в полное боевое вооружение и вышел к собравшимся. Толпа, запрудившая всю
площадь и прилегающие к ней проходы, встретила мое появление не криками
восторга, как прежде, а нестройным гулом. Эти люди, восставшие против
королевского порядка, навязывавшегося им несколько столетий, легко могли
взбунтоваться и против моей дисциплины, навязывавшейся несколько месяцев.
Поэтому я, апеллируя, как обычно, не к разуму, а к чувствам толпы,
произнес зажигательную популистскую речь, в которой обещал им встретить
новый год в Траллендерге и объявил о начале грандиозного наступления и
грядущем объединении с Рорреном. Под конец площадь ревела от восторга. Я
донес до сознания слушателей мысль о том, что генерал Риэл давно готовил
наступление и лишь не разглашал планов преждевременно, а Туррего -
изменник, пытавшийся под предлогом заботы о ходе кампании захватить
власть.
В тот же день повстанческая армия выступила в поход. Я оставил
довольно солидный гарнизон для обороны крепости, ослабляя тем самым
двинутое в наступление войско и полагая, что герцог не станет терять
времени на взятие Аллендера, а просто осадит его небольшими силами и
двинется дальше, без опасности для себя оставляя запертый в крепости
гарнизон в тылу.
Так, при общем ликовании, начался путь повстанческой армии к
бесславному разгрому. Первым трагическим предзнаменованием было
обнаруженное на другой день поле недавней битвы, буквально усеянное
трупами. Все это были солдаты Туррего, самовольно оставившие лагерь.
Неподалеку виднелись холмики братских могил: королевские солдаты
похоронили своих, оставив мятежников гнить под открытым небом. Двумя
часами позже мы выяснили участь пленных, добравшись до опушки небольшой
рощи, где совсем недавно был лагерь королевской части. Около сотни
мертвецов висели на деревьях, и вид этих тел говорил о жестоких пытках.
К вечеру мы нагнали королевский полк - скорее всего, тот самый.
Кавалерия, обойдя противника с флангов, отрезала ему путь к отступлению, и
началась бойня. Королевские солдаты бились с отчаянием обреченных, но их
было слишком мало, чтобы оказать серьезное сопротивление. Их рубили на
куски мечами, насаживали на копья, топтали лошадьми. Кажется, никто не
ушел живым - повстанцы сполна расплатились за гибель своих товарищей, но
пролитая кровь еще больше распалила их.
15
На следующий день состоялось крупное сражение. Мы вышли к линии
обороны королевских войск - тех, что маршалы Гродрэда выставили в качестве
заградительного заслона скорее для видимости, не веря в возможность нашего
наступления. За прошедшие два дня королевские военачальники не успели,
конечно, перебросить сюда сколь-нибудь значительные силы, за исключением
нескольких отрядов легкой кавалерии. Оборонительный рубеж выглядел более
чем скромно: военная наука этого времени ориентировалась на оборону за
стенами крепостей, а не в чистом поле. Вместо того, чтобы создать мощную
систему траншей и земляных валов, королевские войска полагались более на
естественные свойства местности, заняв позиции на невысоких холмах и за
ними. Все же эта позиция была достаточно выгодной, и я решил выманить
противника с нее. Для этого я выслал вперед один из полков, оставив
главные силы далеко позади. На линии холмов полк был остановлен, а затем
обращен в бегство. Правительственные войска не удержались от соблазна
преследования, но в этот момент основные силы повстанцев стремительным
броском были введены в бой. В этом бою я впервые применил катапульты на
открытой местности. Запас камней для них вскоре иссяк, но они сделали свое
дело, внеся хаос в плотные построения королевской пехоты и кавалерии.
Оборона была прорвана, затем повстанцы зашли оборонявшимся в тыл и
расширили брешь. В принципе этого было достаточно - теперь можно было
продолжать движение на северо-восток, прикрыв арьергард от возможных
ударов с тыла. Однако быстрое продвижение не входило в мои планы, и я
приказал добить королевские части. Это было совсем не просто: они хорошо
оборонялись, отступали и маневрировали, все более растягивая фронт. Лишь к
вечеру остатки правительственных войск отступили в беспорядке на восток и
на запад, предоставив повстанцам радоваться победе, достигнутой дорогой
ценой. После этой битвы повстанческая армия нуждалась в длительном отдыхе.
Во время этой стоянки я получил от разведчиков сведения, что первые легкие
кавалерийские отряды герцога уже замечены в районе Аллендера.
Наконец мы снова выступили в путь. На первый взгляд, положение
повстанцев могло показаться превосходным: оборона противника прорвана, и
перед нами фактически не было сил, способных остановить наше продвижение
на север - немногочисленные королевские отряды, поддерживавшие порядок в
этих землях, заблаговременно ретировались при нашем приближении. Однако на
самом деле положение было не столь уж радужным, и я делал все, чтобы его
еще более ухудшить.
Стояла поздняя осень, никак не желавшая сменяться зимой. Постоянно
дувший холодный ветер вперемешку с мокрым снегом и мелким дождем не
прибавлял солдатам ни боевого духа, ни здоровья. Тяжелая осадная техника
увязала в грязи; люди и лошади выбивались из сил, вытаскивая из холодной
жижи стенобитные орудия и катапульты. То же, хотя и в меньшей степени,
касалось телег чрезмерно разросшегося обоза, перегруженного награбленным
добром. Вместо того, чтобы послать мобильные кавалерийские части вперед, я
держал их вместе с остальным войском, заставляя кавалеристов плестись с
той же скоростью, что и вязнущая в грязи тяжелая пехота. Все труднее
становилось с продовольствием: деревни были разграблены королевскими
войсками, и я вынужден был поощрять мародерство, что не создавало
предпосылок для пополнения численности армии за счет местных добровольцев.
Напротив, впервые за все время восстания началось дезертирство. Вообще
дисциплина падала, многие уже сожалели об уходе из Аллендера и говорили,
что Роррен сам должен решать свои проблемы.
Тем временем герцог, не теряя времени даром, бросил вперед свою
кавалерию, которая обошла нас с востока и стала поворачивать к западу,
отрезая нас от Роррена. Растянувшаяся на несколько миль повстанческая
армия, неповоротливая, едва прикрытая фланговыми разъездами, представляла
собой прекрасную мишень для внезапных кавалерийских атак небольших
отрядов, каковые и предпринимались не без успеха как герцогскими, так и
королевскими солдатами.
Пока на востоке от нас находились лишь кавалерия и небольшие части
легкой пехоты герцога, не представляло особого труда преодолеть их
сопротивление и свернуть к востоку, с тем чтобы подойти к армии Роррена с
тыла, и многие мои офицеры высказывались за это. Но я продолжал движение
на север и даже забирал западнее, объясняя это желанием осуществить
первоначальный план обхода противостоящих Роррену войск с фланга, с тем
чтобы заставить их сражаться на два фронта и воссоединиться лишь после
победы. Все это имело бы смысл, если бы армия продвигалась не так
медленно. Атаковавшие нас герцогские отряды преднамеренно не трогали обоз,
представлявший наиболее уязвимую добычу: их командиры понимали, что потеря
обоза добавила бы повстанцам мобильности.
Меж тем герцог бросил все силы на укрепление восточного коридора,
сняв даже войска с южного направления, словно приглашая нас двинуться
вспять. Я понял, что он стремится отрезать нашу армию не только от
Роррена, но и от королевских войск, дабы не делить победу с Гродрэдом.
Хотя полную картину знал только я, мои офицеры все же располагали
кое-какими сведениями, и возрастающая концентрация герцогских войск между
нами и Рорреном все сильнее их беспокоила. В то же время я заметил, что
Элдред Раттельберский слишком увлекся идеей не допустить нас на
северо-восток, поэтому южнее его позиции вытянулись в узкий коридор между
контролируемыми повстанцами территориями, по которому спешно и без должных
мер предосторожности перебрасывались войска. Конечно, слабые и
разрозненные повстанческие отряды на востоке, в тылу Роррена, не
представляли опасности для герцога, но наша армия, внезапно развернувшись
и двинувшись на юг, легко могла перерезать коридор и атаковать Элдреда с
тыла. Когда я высказал этот план, офицеры, вновь было начавшие смотреть на
меня косо, опять наполнились энтузиазмом. Однако с точки зрения интересов
восстания план этот имел существенные недостатки: воссоединение с Рорреном
отодвигалось на неопределенные времена, а нашей армии предстояло вновь
