странных новшеств. Гардероб ее пополнился двумя новыми платьями.
Неожиданно он пропустил назначенное свидание, через несколько дней она
позвонила к нему в контору и узнала, что он скончался. Воспоминание о
старике было омерзительно. Такого опыта она решила не повторять. Продав
шубу, она дотянула до февраля. Накануне этой продажи ей страстно
захотелось показаться родителям. Она подъехала к дому в таксомоторе. День
был субботний, мать полировала ручку входной двери. Увидев дочь, она так и
замерла. "Боже мой!" - воскликнула она с чувством. Магда молча улыбнулась;
села снова в таксомотор и уже в окно увидела брата, который выбежал на
панель, кричал ей что-то вслед - вероятно, угрозы.
Она переехала в комнату подешевле, вечерами неподвижно сидела на краю
кушетки в нарастающей темноте, подпирая виски ладонями и пыхтя папиросой.
Хозяйка, пожилая, неопределенных занятий, заглядывала к ней, сердобольно
ее расспрашивала, рассказывала, что у ее родственника маленький
кинематограф, приносящий неплохой доход. Зима была холодная, деньги шли на
убыль. "Что же будет дальше?" - думала Магда. Как-то в бодрый и дерзкий
день она ярко накрасилась и, выбрав самую звучную по названию
кинематографическую контору на Фридрихштрассе, добилась того, что директор
ее принял. Он оказался пожилым господином с черной повязкой на правом
глазу и с пронзительным блеском в левом. Магда начала с того, что,
дескать, уже много играла в провинции, получала хорошие роли... "В кино?"
- спросил тот, ласково глядя на ее возбужденное лицо. Она назвала какую-то
фирму, какую-то картину - очень убедительно и даже надменно - оттого что
все повторяла про себя: "Как он смеет не знать меня, как он смеет
сомневаться..." Последовало молчание. Директор прищурил единственный
видимый глаз и сказал: "А знаете, ведь вам повезло, что вы попали именно
ко мне. Любой мой коллега соблазнился бы вашей молодостью, наобещал бы вам
горы добра и потребовал бы от вас очень определенного, очень банального
задатка. Затем он бы вас бросил. Я человек немолодой, много видевший, у
меня дочка, вероятно, старше вас, - и вот позвольте мне вам сказать: вы
никогда актрисой не были и, вероятно, не будете. Пойдите домой, подумайте
хорошенько, посоветуйтесь с вашими родителями..."
Магда хлестнула перчаткой по краю стола, встала и с искаженным лицом
вышла вон. В том же доме была еще одна фирма. Там ее просто не приняли. В
третьем месте ей сказали, чтобы как-нибудь отделаться от нее: "Оставьте
ваш телефон". Она вернулась домой в бешенстве. Хозяйка сварила ей два
яйца, гладила ее по плечу, пока Магда жадно и сердито ела, потом принесла
бутылку коньяку, две рюмки и, налив их до краев, унесла бутылку. "Ваше
здоровье, - сказала она, опять садясь за стол. - Все будет благополучно. Я
как раз завтра увижу моего деверя, я с ним поговорю..."
Первое время Магду забавляла новая должность. Было, правда, немного
обидно начинать кинематографическую карьеру не актрисой, даже не
статисткой... К концу первой же недели ей уже казалось, что она всю жизнь
только и делала, что указывала людям места. В пятницу, впрочем, была
перемена программы, это ее оживило. Стоя в темноте, прислонясь к стенке,
она смотрела на Грету Гарбо. Через два-три сеанса ей стало опять
нестерпимо скучно. Прошла еще неделя. Какой-то посетитель, замешкав в
дверях, странно посмотрел на нее - застенчивым и жалобным взглядом. Через
два-три вечера он появился опять. Выглядел он довольно молодо, был отлично
одет, косил на нее жадным голубым глазом... "Человек очень приличный, но
размазня", - подумала Магда. Когда, появившись в четвертый или пятый раз,
он пришел невпопад, то есть на фильму, которую уже раз видел, Магда
почувствовала некоторое возбуждение. Вместе с тем ей было памятно
предупреждение хозяина: "Один раз глазки - вышвырну". Посетитель, однако,
был удивительно робок. Выйдя как-то из кинематографа, чтобы отправиться
домой, Магда увидела его неподвижно стоящим на той стороне улицы. Она
засеменила, не оглядываясь, рассчитывая, что он перейдет наискосок улицу и
последует за ней. Этого, однако, не случилось: он исчез. Когда через два
дня он опять пришел в "Аргус", был у него какой-то больной, затравленный,
очень интересный вид. По окончании последнего сеанса Магда вышла,
раскрывая зонтик. "Стоит", - отметила она про себя и перешла к нему, на ту
сторону. Он двинулся, уходя от нее, как только заметил ее приближение.
Сердце у него билось в гортани, не хватало воздуха, пересохли губы. Он
чувствовал, как она идет сзади, и боялся ускорить шаг, чтобы не потерять
счастия, и боялся шаг замедлить, чтобы счастье не перегнало его. Но, дойдя
до перекрестка, Кречмар принужден был остановиться: проезжали гуськом
автомобили. Тут она его перегнала, чуть не попала под автомобиль и,
отскочив, ухватилась за его рукав. Засветился зеленый диск. Он нащупал ее
локоть, и они перешли. "Началось, - подумал Кречмар, - безумие началось".
"Вы совершенно мокрый", - сказала она с улыбкой, он взял из ее руки
зонтик, и она еще теснее прижалась к нему, и сверху барабанило счастие.
Одно мгновение он побоялся, что лопнет сердце, - но вдруг полегчало, он
как бы разом привык к воздуху восторга, от которого сперва задыхался, и
теперь заговорил без труда, с наслаждением.
Дождь перестал, но они все шли под зонтиком. У ее подъезда
остановились, зонтик был отдан ей и закрыт. "Не уходите еще", - взмолился
Кречмар и, держа руку в кармане пальто, попробовал большим пальцем снять с
безымянного обручальное кольцо - так, на всякий случай. "Постойте, не
уходите", - повторил он и наконец судорожным движением освободился от
кольца. "Уже поздно, - сказала она, - моя тетя будет сердиться". Кречмар
подошел к ней вплотную, взял за кисти, хотел ее поцеловать, но попал в ее
шапочку. "Оставьте, - пробормотала она, наклоняя голову. - Оставьте, это
нехорошо". "Но вы еще не уйдете, у меня никого нет в мире, кроме вас".
"Нельзя, нельзя", - ответила она, вертя ключом в замке и напирая на дверь.
"Завтра я буду опять ждать", - сказал Кречмар. Она улыбнулась ему сквозь
стекло.
Кречмар остался один, он, отдуваясь, расстегнул пальто, почувствовал
вдруг легкость и наготу левой руки, поспешно надел еще теплое кольцо и
пошел к таксомоторной стоянке.
IV
Дома ничего не изменилось, и это было странно: жена, дочь, Макс
принадлежали точно другой эпохе, мирной и светлой, как пейзажи ранних
итальянцев. Макс, весь день работавший в театральной своей конторе, любил
отдыхать у сестры, души не чаял в племяннице и с нежным уважением
относился к Кречмару, к его суждениям, к темным картинам по стенам, к
шпинатному гобелену в столовой.
Кречмар, отпирая дверь своей квартиры, с замиранием, со сквозняком в
животе, думал о том, как сейчас встретится с женой, с Максом, - не почуют
ли они измену (ибо эта прогулка под дождем являлась уже изменой - все
прежнее было только вымыслом и снами), быть может, его уже заметили,
выследили, - и он, отпирая дверь, торопливо сочинял сложную историю о
молодой художнице, о бедности и таланте ее, о том, что ей нужно помочь
устроить выставку... Тем живее он ощутил переход в другую, ясную, эпоху,
которую он за один вечер так лихорадочно опередил, - и, после мгновенного
замешательства от вида неизменившегося коридора, от белизны двери в
глубине, за которой спала дочка, от честных плеч Максова пальто, любовно
надетого горничной на плюшевую вешалку, от всех этих домашних знакомых
примет, наступило успокоение: все хорошо, никто ничего не знает. Он пошел
в гостиную: Аннелиза в клетчатом платье, Макс с сигарой да еще старая
знакомая, вдова барона, обедневшая во время инфляции и теперь торговавшая
коврами и картинами... Неважно, что говорили, - важно только это ощущение
повседневности, обыкновенности, простоты. И потом, в мирно освещенной
спальне, лежа рядом с женой, Кречмар дивился своей двойственности, отмечал
свою ненарушимую нежность к Аннелизе, - и одновременно в нем пробегала
молниевидная мысль, что, быть может, завтра, уже завтра, да, наверное,
завтра...
Но все это оказалось не так просто. И во второе свидание, и в
последующие Магда искусно избегала поцелуев. Рассказывала она о себе
немного - только то, что сирота, дочь художника, живет у тетки, очень
нуждается, хотела бы переменить свою утомительную службу. Кречмар назвался
Шиффермюллером, и Магда с раздражением подумала: "Везет мне на мельников",
- а затем: "Ой, врешь". Март был дождливый, ночные прогулки под зонтиком
мучили Кречмара, он предложил ей как-то зайти в кафе. Кафе он выбрал
маленькое, мизерное, зато безопасное. У него была манера, когда он
усаживался в кафе или ресторане, сразу выкладывать на стол портсигар и
зажигалку. На портсигаре Магда заметила инициалы "Б. К.". Она промолчала,
подумала и попросила его принести телефонную книгу. Пока он своей
несколько мешковатой, разгильдяйской походкой шел к телефону, она быстро
посмотрела на шелковое дно его шляпы, оставшейся на стуле, и прочла его
имя и фамилию (необходимая мера предосторожности против рассеянности
художников при шапочном разборе). Кречмар, нежно улыбаясь, принес книгу,
и, пользуясь тем, что он смотрит на ее шею и опущенные ресницы, Магда живо
нашла его адрес и телефон и, ничего не сказав, спокойно захлопнула
потрепанный, размякший голубой том. "Сними пальто", - тихо сказал Кречмар,
впервые обратившись к ней на "ты". Она, не вставая, принялась вылезать из
рукавов макинтоша, нагнув голову, наклоняя плечи то вправо, то влево, и на
Кречмара веяло фиалковым жаром, пока он помогал ей освободиться от пальто
и глядел, как ходят ее лопатки, как собираются и расходятся складки
смугловатой кожи на позвонках. Это продолжалось мгновение. Она сняла
шляпу, посмотрелась в зеркало и, послюнив палец, пригладила на висках
темно-каштановые акрошкеры. Кречмар сел рядом с ней, не спускал глаз с
этого лица, в котором все было прелестно: и жаркий цвет щек, и блестящие
от ликера губы, и детское выражение удлиненных карих глаз, и чуть заметное
пятнышко на пушистой скуле. "Если мне бы сказали, что за это меня завтра
казнят, - подумал он, - я все равно бы на нее смотрел". Даже легкая
вульгарность, берлинский перелив ее речи, ахи и смешки перенимали особое
очарование у звучности ее голоса, у блеска белозубого рта, - и, смеясь,
она сладко жмурилась. Он хотел взять ее руку, но она и этого не позволила.
"Ты сведешь меня с ума", - пробормотал Кречмар. Магда хлопнула его по
кисти и сказала, тоже на "ты": "Веди себя хорошо, будь послушным".
Первой мыслью Кречмара на другое утро было: "Так дальше невозможно.
Следует взять для нее комнату - без тетки. Так устроить, чтобы ей не
служить. Мы будем одни, мы будем одни. Обучать арсу аморису. Она еще так
молода. Удивительно, как это у нее нет жениха или друга..."
"Ты спишь?" - тихо спросила Аннелиза. Он притворно зевнул и открыл
глаза. Аннелиза, в голубой ночной сорочке, сидела на краю постели и читала
письма.
"Что-нибудь интересное?" - спросил Кречмар, глядя на ее пресно-белое
предплечье.
"Он просит у тебя опять денег. Говорит, что жена и теща больны, что
против него интригуют, - нужно дать".
"Да-да, непременно", - отвечал Кречмар, необычайно живо представив
себе покойного отца Магды, - тоже, вероятно, старого, малодаровитого,
разжеванного жизнью художника.
"А это - приглашение в "Палитру", придется пойти. А это - из
