ненакрашенными губами и бархатным румянцем во всю щеку, Кречмар с ужасом
подумал о завтрашней жизни с женой, выцветшей, серолицей, слабо пахнущей
одеколоном, и эта жизнь ему представилась в виде тускло освещенного,
длинного и пыльного коридора, где стоит заколоченный ящик или детская
коляска (пустая), а в глубине сгущаются потемки.
С трудом оторвав взгляд от щек и плеч Магды и нервно покусывая ноготь
большого пальца, он отошел к окну. Была оттепель, автомобили расплескивали
лужи, на углу виднелся ярко-фиолетовый лоток с цветами, солнечное мокрое
небо отражалось в стекле окна, которое мыла веселая, растрепанная
горничная. "Как ты рано встал. Ты уходишь куда-нибудь?" - протянул,
перевалившись через зевок, Магдин голос.
Он, не оборачиваясь, отрицательно покачал головой.
XXI
"Бруно, приободрись, - говорила она ему неделю спустя. - Я понимаю,
что все это очень грустно, - но ведь они все тебе немножко чужие,
согласись, ты сам это чувствуешь, и, конечно, твоей дочке внушена была к
тебе ненависть. Ты не думай, я очень тебе соболезную, хотя, знаешь, если у
меня мог бы родиться ребенок, то я хотела бы мальчика..."
"Ты сама ребенок", - сказал он, гладя ее по волосам.
"Особенно сегодня нужно быть бодрым, - продолжала Магда, надувая
губы. - Особенно сегодня. Подумай, ведь это начало моей карьеры, я буду
знаменита".
"Ах да, я и забыл. Это когда же? Сегодня разве?"
Явился Горн. Он заходил в последнее время каждый день, и Кречмар
несколько раз поговорил с ним по душам, сказал ему все то, что Магде он бы
сказать не смел и не мог. Горн так хорошо слушал, высказывал такие мудрые
мысли и с такой вдумчивостью сочувствовал ему, что недавность их
знакомства казалась Кречмару чем-то совершенно условным, никак не
связанным с внутренним - душевным - временем, за которое развилась и
созрела их мужественная дружба. "Нельзя строить жизнь на песке несчастья,
- говорил Горн. - Это грех против жизни. У меня был знакомый - скульптор,
- который женился из жалости на пожилой, безобразной горбунье. Не знаю в
точности, что случилось у них, но через год она пыталась отравиться, а его
пришлось посадить в желтый дом. Художник, по моему мнению, должен
руководиться только чувством прекрасного - оно никогда не обманывает".
"Смерть, - говорил он еще, - представляется мне просто дурной
привычкой, которую природа теперь уже не может в себе искоренить. У меня
был приятель, юноша, полный жизни, с лицом ангела и с мускулами пантеры, -
он порезался, откупоривая бутылку, и через несколько дней умер. Ничего
глупее этой смерти нельзя было себе представить, но вместе с тем... вместе
с тем, - да, странно сказать, но это так: было бы менее художественно,
доживи он до старости... Изюминка, пуанта жизни заключается иногда именно
в смерти".
Горн в такие минуты говорил не останавливаясь - плавно выдумывая
случаи с никогда не существовавшими знакомыми, подбирая мысли, не слишком
глубокие для ума слушателя, придавая словам сомнительное изящество.
Образование было у него пестрое, ум - хваткий и проницательный, тяга к
разыгрыванию ближних - непреодолимая. Единственное, быть может, подлинное
в нем была бессознательная вера в то, что все созданное людьми в области
искусства и науки только более или менее остроумный фокус, очаровательное
шарлатанство. О каком бы важном предмете не заходила речь, он был
одинаково способен сказать о нем нечто мудреное, или смешное, или
пошловатое, если этого требовало восприятие слушателя. Когда же он говорил
совсем серьезно о книге или картине, у Горна было приятное чувство, что он
- участник заговора, сообщник того или иного гениального гаера - создателя
картины, автора книги. Жадно следя за тем, как Кречмар (человек, по его
мнению, тяжеловатый, недалекий, с простыми страстями и добротными, слишком
добротными познаниями в области живописи) страдает и как будто считает,
что дошел до самых вершин человеческого страдания, - следя за этим, Горн с
удовольствием думал, что это еще не все, далеко на все, а только первый
номер в программе превосходного мюзик-холла, в котором ему, Горну,
предоставлено место в директорской ложе. Директором же сего заведения не
был ни Бог, ни дьявол. Первый был слишком стар и мастит и ничего не
понимал в новом искусстве, второй же, обрюзгший черт, обожравшийся чужими
грехами, был нестерпимо скучен, скучен, как предсмертная зевота тупого
преступника, зарезавшего ростовщика. Директор, предоставивший Горну ложу,
был существом трудноуловимым, двойственным, тройственным, отражающимся в
самом себе, - переливчатым магическим призраком, тенью разноцветных шаров,
тенью жонглера на театрально освещенной стене... Так, по крайней мере,
полагал Горн в редкие минуты философских размышлений.
Оттого он никак не мог понять в себе острое пристрастие к Магде. Он
старался его обьяснить физическими свойствами Магды, чем-то таким в запахе
кожи, в температуре тела, в особом строении глазного райка, в особенной
эпителии губ. Но все это было не совсем так. Взаимная их страсть была
основана на глубоком родстве их душ - даром что Горн был талантливым
художником, космополитом, игроком...
Явившись к ним в тот день, в который Магда впервые должна была
замелькать на экране, он успел ей сказать (подавая ей пальто), что там-то
и там-то снял комнату, где они могут спокойно встречаться. Она ответила
ему злым взглядом, ибо Кречмар стоял в десяти шагах от них. Горн
рассмеялся и добавил, почти не понижая голоса, что будет каждый день там
ждать ее между таким-то и таким-то часом.
"Я приглашаю фрейлейн Петерс на свидание, а она не хочет", - сказал
он Кречмару, пока они спускались вниз.
"Попробуй она у меня захотеть, - улыбнулся Кречмар и нежно ущипнул
Магду за щеку. - Посмотрим, посмотрим, как ты играешь", - продолжал он,
натягивая перчатку.
"Завтра в пять, фрейлейн Петерс", - сказал Горн.
"Маленькая завтра поедет одна выбирать автомобиль, - проговорил
Кречмар. - Так что никаких свиданий".
"Успеется, автомобиль не убежит, правда, фрейлейн Петерс?"
Магда вдруг обиделась. "Какие дурацкие шутки!" - воскликнула она.
Мужчины, смеясь, переглянулись, Кречмар подмигнул.
Швейцар, разговаривавший с почтальоном, посмотрел на Кречмара с
любопытством.
"Прямо не верится, - сказал швейцар, когда те прошли, - прямо не
верится, что у него недавно умерла дочка".
"А кто второй?" - спросил почтальон.
"Почем я знаю. Завела молодца ему в подмогу, вот и все. Мне, знаете,
стыдно, когда другие жильцы смотрят на эту... (нехорошее слово). А ведь
приличный господин, сам-то, и богат, - мог бы выбрать себе подругу
поосанистее, покрупнее, если уж на то пошло".
"Любовь слепа", - задумчиво произнес почтальон.
XXII
В небольшом зале, где показывали актерам и гостям фильм "Азра", было
народу немного, но достаточно для того, чтобы у Магды прошел тревожный и
приятный холодок по спине. Недалеко от себя она заметила того режиссера, к
которому некогда так неудачно ходила представляться. Он подошел к
Кречмару. Кречмар представил его Магде. На правом глазу у него был крупный
ячмень. Магду рассердило, что он сразу же ее не узнал. "А я у вас как-то
была в конторе", - сказала она злорадно (пускай теперь пожалеет). "Ах,
сударыня, - ответил он с учтивой улыбкой, - я помню, помню". На самом деле
он не помнил ничего.
Как только погас свет, Горн, сидевший между нею и Кречмаром, нащупал
и взял ее руку. Спереди сидела Дорианна Каренина. кутаясь в мех, хотя в
зале было жарко. Соседом ее был режиссер с ячменем, и Дорианна за ним
ухаживала. Тихо и ровно, вроде пылесоса, заработал аппарат. Музыки не
было.
Магда появилась на экране почти сразу: она читала, потом бросала
книгу и бежала к окну: подъехал верхом ее жених. У нее так замерло сердце,
что она вырвала руку из руки Горна и больше ее не давала (он зато гладил
ее по юбке и как-то умудрился отстегнуть ее подвязку). Угловатая,
неказистая, с припухшим, странно изменившимся ртом, черным как пиявка, с
неправильными бровями и непредвиденными складками на платье, невеста дико
взглянула перед собой, а затем легла грудью на подоконник, задом к
публике.
Магда оттолкнула блуждающую руку Горна - и ей вдруг захотелось
кого-нибудь укусить или броситься на пол, забиться, закричать... Неуклюжая
девица на экране ничего общего с ней не имела - она была ужасна, она была
похожа на ее мать-швейцариху на свадебной фотографии. Может быть, дальше
лучше будет? Кречмар перегнулся к ней, по дороге полуобняв Горна, и нежно
прошелестел: "Очаровательно, чудесно, я не ожидал..." Он действительно был
очарован. Ему вспомнился "Аргус", его трогало, что Магда так невозможно
плохо играет, - и вместе с тем в ней была какая-то прелестная, детская
старательность, как у подростка, читающего поздравительные детские стихи.
Горн тихо ликовал: он не сомневался, что Магда выйдет на экране неудачно,
но знал, что за это попадет Кречмару, а завтра в виде реакции... Все это
было очень забавно. Он принялся опять бродить рукой по ее ногам и платью,
и она вдруг сильно ущипнула его.
Через некоторое время невеста появилась снова: она шла крадучись,
вдоль стены, тайком шла в кафе, где светлая личность, друг семьи, видел ее
жениха в обществе женщины из породы вампиров (Дорианна Каренина). Кралась
она вдоль стены возмутительно, и почему-то спина у нее вышла толстенькая.
"Я сейчас закричу", - подумала Магда. К счастью, экран перемигнул,
появился столик в кафе, герой, дающий закурить (интимность!) Дорианне.
Дорианна откидывала голову, выпускала дым и улыбалась одним уголком рта.
Кто-то в зале захлопал, другие подхватили. Вошла невеста. Рукоплескания
умолкли. Невеста открыла рот, как Магда никогда не открывала. Дорианна,
настоящая Дорианна, сидевшая впереди, обернулась, и глаза ее ласково
блеснули в полутьме. "Молодец, девочка", - сказала она хрипло, и Магде
захотелось полоснуть ее по лицу ногтями.
Теперь она так боялась каждого своего появления, что вся слабела и не
могла, как прежде, хватать и щипать назойливую руку Горна. Она дохнула ему
в ухо горячим шепотом: "Пожалуйста, перестань, я пересяду". Он похлопал ее
по колену, и рука его успокоилась.
Невеста появлялась вновь и вновь, и каждое движение терзало Магду,
она была, как душа в аду, которой бесы показывают земные ее прегрешения.
Простоватость, корявость, стесненность движений... На этом одутловатом
лице она улавливала почему-то выражение своей матери, когда та старалась
быть вежливой с влиятельным жильцом. "Очень удачная сцена", - шептал
Кречмар, перегибаясь через Горна. Горну сильно надоело сидеть в темноте и
смотреть скверную фильму. Он закрыл глаза и стал вспоминать, как было
трудно и вместе с тем весело рисовать для кинематографа движения Чипи, -
тысячи движений. "Надо что-нибудь придумать новое, - непременно надо
придумать".
Драма подходила к концу. Герой, покинутый вампиром, шел под сильным
дождем в аптеку покупать яд. Невеста в деревне играла с его незаконным
ребенком, младенец к ней ластился. Вот она почему-то провела тылом руки по
платью. Это движение не было предусмотрено, - она словно вытирала руку, а
младенец глядел исподлобья. По залу прошел смешок. Магда не выдержала и
стала тихо плакать.
Как только зажегся свет, она встала и пошла к выходу. "Что с ней, что
с ней?" - пробормотал Кречмар и быстро за ней последовал. Горн выпрямился,
расправляя плечи. Дорианна тронула его за рукав. Рядом стоял господин с
