темноты.
"Прозрачные краски, - повторил он несколько раз нутряным, дрожащим
голосом. - Да, да, прозрачные краски!"
Когда он успокоился, Магда сказала, что поедет обедать, поцеловала
его в щеку и быстро засеменила по теневой стороне улицы. Она вошла в
маленький прохладный ресторан и села за мраморный столик в глубине. За
соседним столиком сидел Горн и пил белое вино.
"Пересядь ко мне, - сказал он. - Какая ты стала трусиха!"
"Заметят и донесут", - ответила она опасливо, но все же пересела к
нему.
"Пустяки. Кому какое дело? Ну, что он сказал на письмо? Правда,
составлено великолепно?"
"Да, все хорошо. В среду мы едем в Цюрих к специалисту. Ты возьми,
пожалуйста, три спальных места. Только себе ты возьми в другом вагоне -
как-никак безопаснее".
"Даром не дадут", - лениво процедил Горн.
"Бедный мой", - нежно усмехнулась Магда. И вынула пачку денег из
своей сумочки.
XXXIII
Хотя Кречмар уже несколько раз (глубокой ночью, полной дневных
звуков) выходил на прогулку в небольшой сад госпиталя, к путешествию в
Цюрих он оказался малоподготовленным. На вокзале у него закружилась голова
- и ничего нет страшнее и безвыходнее, чем когда у слепого головокружение,
- он шалел от множества звуков вокруг него, шагов, голосов, стуков, от
боязни наткнуться на что-нибудь, даром что вела его Магда. В поезде его
поташнивало оттого, что он никак не мог мысленно отождествить вагонную
тряску с поступательным движением экспресса, как бы мучительно не напрягал
воображение, стараясь представить себе пробегающий ландшафт. Еще было
хуже, когда оказались в Цюрихе и приходилось куда-то двигаться среди
невидимых людей и несуществующих, но постоянно чуемых им перегородок,
выпирающих углов. "Не бойся, не бойся, - говорила Магда с раздражением. -
Я тебя веду. Вот теперь стоп. Сейчас сядем в автомобиль. Да чего ты
боишься, в самом деле, - прямо как маленький".
Профессор, знаменитый окулист, долго, при помощи особого зеркальца,
осматривал дно его глаза, и, судя по жирному и маленькому его голосу,
Кречмар представил его себе карапузистым старичком, хотя в
действительности профессор был очень худ и моложав. Он повторил то, что
Кречмар отчасти уже знал, - что вследствие кровоизлияния произошло
сдавление глазных нервов как раз там, где они скрещиваются в мозгу, - быть
может, рассосется быть может, наступит полная атрофия и т. д., и т. д., но
во всяком случае общее состояние Кречмара таково, что сейчас наиболее
важным является совершенный для него покой, следует пожить два-три месяца
уединенно и тихо, лучше всего где-нибудь в горах, а затем, сказал
профессор, затем - будет видно...
"Будет видно?" - повторил за ним Кречмар с угрюмой усмешкой (какой
каламбур).
Магда, оставив его одного в номере гостиницы, посетила несколько
контор, ей дали адреса; посоветовавшись с Горном, она выбрала место и
поехала, с Горном же, посмотреть на сдаваемое там шале. Это оказалась
двухэтажная дачка, с чистыми комнатками, ко всем дверям были приделаны
чашечки для святой воды. Дачка принадлежала нелюдимой ирландской чете,
уехавшей на лето в Норвегию, и сдавалась недешево. Горн оценил ее
расположение - на юру, среди ельника, в стороне от деревни - и, наметив
для себя самую солнечную комнату в верхнем этаже, велел Магде домишко
снять. Затем, в деревне, они наняли кухарку. Горн с ней поговорил очень
внушительно. Он сказал: "Высокое жалование, которое вам предлагается,
объясняется тем, что вы будете служить у человека, страдающего слепотой на
почве душевного расстройства. Я - врач, приставленный к нему, - но, ввиду
тяжелого его состояния, он, разумеется, не должен знать, что, кроме его
племянницы, живет при нем доктор. Посему, тетушка, ежели вы, хотя бы
косвенно, хотя бы нежнейшим шепотком, хотя бы в разговоре вот, скажем, с
барышней на кухне, упомянете вслух о моем пребывании в доме, вы будете
ответственны перед законом за нарушение образа лечения, установленного
врачом, - это карается в Швейцарии довольно, кажется, строго. Вдобавок, я
не советую вам входить в комнату к моему пациенту или вообще вести с ним
какие-либо разговоры: на него находят припадки бешенства, он уже одну
старушку совершенно замял и растоптал, и я бы не желал, чтобы это
повторилось. А главное - когда будете болтать на базаре, помните, что,
если вследствие разбуженного вами любопытства к нам станут шляться местные
обыватели, мой пациент, при нынешнем его состоянии, может разнести дом...
Поняли?"
Старуху он так запугал, что она едва не отказалась от выгодного места
и согласилась только тогда, когда Горн заверил ее, что слепого безумца она
видеть не будет, что он тих, если его не раздражать, и находится постоянно
под наблюдением племянницы и врача.
Первым въехал Горн. Он перевез весь багаж, определил, кто где будет
жить, распорядился вынести ненужные ломкие вещи, и, когда все было
устроено, поднялся к себе в комнату и, музыкально посвистывая, стал
прибивать кнопками к стене кое-какие рисунки пером довольно непристойного
свойства - эскизы к иллюстрациям, заказанным ему в Берлине
художественно-порнографическим издательством. Около пяти он увидел в
бинокль, как подъехал далеко внизу наемный автомобиль, оттуда в
ярко-красном джемпере выскочила Магда, помогла выйти Кречмару, он был в
темных очках и походил на сову. Автомобиль попятился, рванулся опять
вперед и скрылся за поворотом. Магда взяла Кречмара под руку, и он, водя
перед собой палкой, двинулся вверх по тропинке. На некоторое время их
скрыла еловая хвоя, вот мелькнули опять, опять скрылись, и вот наконец
появились на площадке сада, где мрачная, но уже всей душой преданная Горну
кухарка опасливо вышла к ним навстречу и, стараясь не глядеть на безумца,
взяла из рук Магды несессер.
Горн меж тем, свесившись из верхнего окна, делал Магде смешные знаки
приветствия, прижимая ладонь к груди, - деревянно раскидывал руки и
кланялся, как Петрушка, - все это проделывалось, конечно, совершенно
безмолвно. Магда снизу улыбнулась ему и, под руку с Кречмаром, вошла в
дом.
"Поведи меня по всем комнатам и все рассказывай", - произнес Кречмар.
Ему было все равно, но он думал этим доставить ей удовольствие - она
любила новоселье.
"Маленькая столовая, маленькая гостиная, маленький кабинет", -
объясняла Магда, водя его по комнатам нижнего этажа. Кречмар трогал
мебель, ощупывал предметы, старался ориентироваться.
"Окно, значит, там", - говорил он, доверчиво показывая пальцем на
сплошную стену. Он больно ударился ляжкой о край стола и сделал вид, что
это он нарочно, - забродил ладонями по столу, будто устанавливал его
размер.
Потом они вдвоем пошли вверх по деревянной скрипучей лестнице, и
наверху, на последней ступеньке, сидел Горн и тихо трясся от беззвучного
смеха. Магда погрозила ему пальцем, он осторожно встал и отступил на
цыпочках: ненужная мера, ибо лестница оглушительно стреляла под тяжелыми
шагами слепца.
Вошли в коридор; Горн, стоя в глубине у своей двери, показал на эту
дверь, и Магда кивнула. Он несколько раз присел, зажимая ладонью рот.
Магда сердито тряхнула головой - опасные игры, он на радостях паясничал,
как мальчишка. "Вот твоя спальня, а вот - моя", - говорила она, открывая
поочередно двери. "Почему не вместе?" - с грустью спросил Кречмар. "Ах,
Бруно, ты знаешь, что сказал профессор..." После того как они всюду
побывали (кроме комнаты Горна), он захотел опять, в обратном порядке, уже
без ее помощи, обойти дом, чтобы доказать ей, как она ясно все объяснила,
как он все ясно усвоил. Однако он сразу запутался, тыкался в стены,
виновато улыбался, чуть не разбил умывальную чашку. Ткнулся он и в угловую
комнату (где устроился Горн), вход туда был только из коридора, но он уже
совершенно заплутал и думал, что выходит из своей спальни. "Твоя
комнатка?" - спросил он, нащупывая дверь. "Нет, нет, тут чулан, - сказала
Магда. - Ты, ради Бога, запомни, а то голову разобьешь. И вообще, я не
знаю, хорошо ли тебе так много ходить, - ты не думай, что я позволю тебе
всегда путешествовать так - это только сегодня..."
Впрочем, он сам чувствовал уже изнеможение. Магда уложила его. Когда
он уснул, она перешла к Горну. Еще не изучив акустики дома, они говорили
шепотом, но могли бы говорить громко: оттуда до спальни Кречмара было
достаточно далеко.
XXXIV
После того как Кречмар так поспешно и ужасно скрылся за поворотом
тропинки, Зегелькранц со своей злосчастной черной тетрадью в руке долго
еще сидел на мураве под соснами и мучительно соображал. Кречмар
путешествовал как раз с этой описанной четой, любовный лепет этой четы был
для Кречмара потрясающим откровением - вот все, что понял Зегелькранц, и
сознание, что он совершил чудовищную бестактность, поступил в конце концов
как самодовольный хам, заставляло его сейчас мычать сквозь стиснутые зубы,
морщиться, встряхивать пальцами, словно он ошпарился. Такие гаффы
непоправимы: не пойти же в самом деле к Кречмару с извинениями; человек,
по неловкости ранивший из ружья ни в чем не повинного спутника, не говорит
же ему "виноват".
И вот написанное им уже казалось Зегелькранцу не литературой, а
грубым анонимным письмом, в котором подлая правда приправлена ухищрениями
витиеватого слога. Его предпосылка, что следует воспроизводить жизнь с
беспристрастной точностью, метод его, который еще вчера мнился ему
единственным способом навсегда задержать на странице мгновенный облик
текучего времени, - теперь казались ему чем-то до невозможности топорным и
безвкусным. Он попытался утешить себя, что так грубо и гадко вышло потому,
что он именно отступил от своих аккуратных правил, чуть-чуть передернул,
переселил намеченных лиц из проклятого вагона в приемную дантиста, и что
если бы он описал действительно пациентов ментонского зубного врача,
Monsieur Lhomme, то в их число не попала бы эта ненужная чета. Утешение,
впрочем, было фальшивое, литераторское, суть дела была важнее и
отвратительнее: оказывалось, что жизнь мстит тому, кто пытается хоть на
мгновение ее запечатлеть, - она останавливается, вульгарным жестом уткнув
руки в бока, словно говорит: "пожалуйста, любуйтесь, вот я какая, не
пеняйте на меня, если это больно и противно". "Надо же было, чтобы
случилось такое совпадение", - жалобно возражал себе Зегелькранц, хотя уже
понимал, что совпадения никакого особенного нет, и что гораздо
удивительнее, что такая вещь не произошла с ним раньше, и что, например,
не избил его до сих пор отец молодой девушки, за которой он полгода
ухаживал и которую затем с изысканной подробностью вывел в многословной
новелле.
Невозможно было встретиться с Кречмаром, следовало покинуть на время
очаровательный Ружинар, и так как Зегелькранц был человек истерический, он
покинул Ружинар в тот же день и больше месяца провел в долинах восточных
Пиренеев. Это его успокоило. Он уже стал подумывать о том, что дело, может
быть, все-таки не так страшно и что, пожалуй, даже лестна уверенность, с
которой Кречмар узнал описанных людей. Он вернулся в Ружинар и, чувствуя
наплыв редкой смелости - тоже истерической, - отправился прямо в
гостиницу, где он думал найти Кречмара. Там из случайного разговора со
знакомым (это был все тот же Monsieur Martin, черноволосый с орлиным
носом), он узнал о бегстве Кречмара, о катастрофе. "Il vivait ici avec sa
poule, - добавил Martin со знающей улыбой. - Une petite qrue tres jolie,
