- Проклятый ублюдок! - прошипел старик. - Сколько лет я мечтал
прикончить хоть одного из вас!
- Что ж ты медлишь? - спросил Бог.
Айзек Хеннинг костлявыми пальцами стиснул рукоять ножа.
- Ненавижу! Ненавижу тебя! Ты разрушил все, всю нашу жизнь! Но теперь
тебе тоже конец! Всем нам... - Старческое тело внезапно свело судорогой;
Айзек выронил нож, закрыл лицо руками и зарыдал.
Вошла Голда - высокая, вся сверкающая чистотой и совершенно голая,
только в волосы вплела дикий апельсиновый цветок.
- Глупый старик, я же велела тебе убираться! - Она улыбнулась Богу и
пояснила: - Дедушка один раз попробовал меня обидеть. Я тогда еще совсем
маленькая была, но сумела его проучить. Покажи Богу, дедушка.
Айзек, всхлипывая, приподнял набедренную повязку и показал, как
своенравная девица, в чьих жилах течет кровь фирвулагов, может проучить
того, кто пытается ее изнасиловать.
- А теперь уходи. Оставь нас.
Старик уполз, а Голда, притащив какие-то вещи из глубины пещеры,
принялась наряжать своего Бога. Она вертела его легко, как куклу, а он,
объятый ужасом, даже не замечал этого.
Надо же, летать так высоко - и пасть так низко! Он помимо своей воли
нарушил самое страшное табу обеих рас. Фирвулажка! Так вот почему она
такая большая и сильная, такая жизнеспособная! А ее старый, скрюченный
отец-дед когда-то был дюжим человеческим самцом.
- Сегодня первое полнолуние с той поры, как ты очнулся. - Она немного
помолчала. - Ты ведь убьешь эту гниду, правда? Сделаешь это для меня, как
только сможешь?
Бог не ответил. Только теперь он понял, что за одежду натянула на
него Голда - стеганую куртку и штаны из пузырчатой ткани, покрытой тонкой
металлической сеткой, - исподнее под его стеклянные доспехи. И теперь
облачала его в сами доспехи-набедренники, налокотники и все прочее, за
исключением потерянной правой рукавицы. Вот его подбитые золотом латы с
лучезарной эмблемой, усыпанные розовыми камнями. Теперь очередь за шлемом
- как ослепительно сверкают во тьме грани и геральдический гребень
жар-птицы! Голда оставила забрало поднятым, а сзади подоткнула мех, чтобы
шея не кособочилась от непривычной тяжести.
Но ему все равно было очень неудобно. Рыцарская сбруя шипами
вдавилась в сверхчувствительное тело. Унижение, отвращение, ненависть
переполняли его, словно клокочущая магма.
Доспехи засияли как солнце.
- О-о, мой Бог! - в восторге закричала Голда. - Бог Света, Красоты и
Радости!
Она встала перед ним на колени, отогнула набедренники и принялась
творить священный акт идолопоклонства. Ее крупное тело отливало цветом
персика, оттененным эбонитово-черными уголками. Помимо своей воли он
оживал, откликаясь на ее желание.
- Нет! - Впервые он услышал свой голос под сводами пещеры. Напрягая
руки, пытался оттолкнуть благоговейно склонившееся над ним лицо. Мышцы
налились свинцом. Сияние все усиливалось.
- Бог Солнца! - пела она. - Мой Бог!
Она так легко приподняла его, как будто доспехи ничего не весили; ее
безмерная, зазывная мягкая плоть поглощала розовое сияние. Погружаясь в
этот омут, он слышал ее крики и жмурился перед лавиной слепящего света,
затмевающей солнце и сознание.
Она блаженно откинулась на меховую подстилку, а он повис в
красноватой пустоте и подумал: "Я умер, хуже, чем умер, я проклят".
Наконец он решился открыть глаза. Кровавое сияние, исходившее
изнутри, воспламенившее доспехи, опять ослепило его. Бесчисленные болевые
импульсы отдавались в каждой клетке кожи и звенели, пульсировали в такт
бешено стучащему сердцу.
Его левая рука была прижата к груди. Он поднял ее. Потом правую;
дерево тоже лучилось; оказывается, он может согнуть грубо вытесанные
пальцы. С неимоверным усилием откатившись от тела женщины, он оперся о
стену пещеры и встал. Поток солнечных лучей заливал все вокруг, проникая в
самые темные уголки. Он уловил какое-то движение у входа и двинулся туда.
Это был старик, хоронившийся за уступом скалы. Он все-таки не мог не
подглядывать.
Ноданн ухватил его за патлы на загривке и приподнял над землей.
Торжествующий смех Бога Солнца походил на рев урагана. Тщедушное тело
Айзека Хеннинга шмякнулось на каменный пол рядом с Голдой. Старые кости
затрещали, раздался жалобный стон. Женщина пошевелилась, вскинула голову,
отупело уставилась сначала на этот мешок с костями, потом поднесла руку к
глазам, чтоб защититься от слепящей ауры Аполлона.
Ноданн подошел к ним; его доспехи звенели при каждом шаге. Левой
рукой в латной рукавице он схватил старика, а правую, деревянную, объятую
пламенем лапищу поднес к искаженному страхом лицу.
- Теперь вы умрете, - сказал Стратег. - Оба.
Старик засмеялся.
Деревянные пальцы, вцепившиеся в плешивый череп, медленно
поворачивали его. Смех перешел в пронзительный визг.
- Убей! Убей ее! Но сперва загляни ей внутрь! Загляни...
Ноданн положил конец крикам, оторвав голову от тела, отшвырнув от
себя и то, и другое. Голда смотрела на него расширенными глазами, но
страха в них не было.
"Загляни внутрь!"
Она подползла в пыли, замешенной кровью; несколько увядших
апельсиновых лепестков застряли в ее волосах. Ноданн напряг зрение и
разглядел в обширной фирвулажьей утробе двенадцатинедельного зародыша - в
половину его мизинца. Здоровый и сильный плод. Мальчик.
- Сын! - выдохнул он. - Наконец-то!
Но как?.. Как могло это случиться под неумолимой, едва ли не
смертельной радиацией проклятой звезды, что восемьсот лет смеялась ему в
лицо? Всемогущему Стратегу до сих пор удавалось зачать лишь слабые
беспомощные создания, и выжили из них всего несколько дочерей.
Он глянул вверх, на вздымающуюся уступами скалу. Потом вниз - на
безмятежно спокойную женщину, чьи гены были для него строжайшим табу. Его
племя противилось этому смешению еще на далеком Дуате, из-за чего едва не
вспыхнула Сумеречная Война. Однако покойный Гомнол, проводя в жизнь свои
евгенические схемы, отчаянно ратовал за такое кровосмешение как за
скорейший путь к активности.
Возможно ли?
Он в нетерпении потянулся к микроскопическому мозгу, но потом
испугался своей теперешней неуклюжести.
- Ты останешься здесь, - сказал он женщине. - Береги моего сына, пока
я не приду за ним.
- Ты уходишь? - прошептала Голда.
- Да.
Слезы брызнули у нее из глаз. Она уткнулась лицом в пыль, сотрясаясь
от судорожных рыданий. Ноданн поднял скомканный мех и накинул ей на плечи.
В ответ она благоговейно коснулась губами зеркально гладкой рукавицы и
едва слышно промолвила:
- Там, в углу... твое ружье.
Когда он обнаружил свой Меч и зарядную батарею, то не смог сдержать
ликующего крика. Он попробовал выстрелить - оружие не действовало, но
наверняка есть способ его починить.
- Прощай, - сказал он ей, закинув за спину Меч. - И запомни: ребенок
будет носить имя Тагдал.
- Дагдал, - повторила она, всхлипывая. - Маленький Даг, сын моего
Бога!..
Он вышел из пещеры и огляделся. Перед глазами все расплывалось, но он
все-таки усмотрел крутой уступ на западном берегу - как раз то, что ему
нужно, - и быстрым шагом направился туда. Отмахав километр или два,
остановился, почувствовав, что ноги его не держат. Он еще очень слаб,
этого следовало ожидать. Придется экономить силы.
В былые дни его творчество могло вызывать молнии и сдвигать с места
горы; теперь же его едва хватило, чтобы выпилить посох и опереться на
него. Мощный психокинез, некогда поднимавший в воздух пятьдесят конных
рыцарей в боевых доспехах, ныне с трудом поддерживал дрожащие колени, пока
он карабкался на уступ.
Солнце выглянуло из-за горной гряды за его спиной и нещадно палило в
спину. Выбиваясь из сил, он упирался посохом в каменистую тропу и
подтягивал наверх свое длинное тело. Пыль из-под сапог забивалась в нос и
в глаза. Кусты и деревья по обеим сторонам тропинки источали едкий запах
смолы. Назойливое жужжанье насекомых сливалось в ушах с неприятным
скрежетом доспехов, составляя режущий слух аккомпанемент его неуклюжим
движениям.
"Куда я иду?.. Зачем я здесь?.. Чтобы позвать. Направить своим
телепатическое послание о том, что я жив". Выше, еще выше - эта скала
станет преградой мыслям. Сквозь нее утратившая остроту внутренняя речь ни
за что не пробьется...
Наконец по склону, густо заросшему можжевельником, он взобрался на
вершину. Дышалось тут легче: подул ветерок. Отсюда можно окликнуть их...
уцелевших братьев и сестер из королевского потомства. Окликнуть и
попросить помощи.
Он вышел на открытое место, стал под сосной, заслоняющей его от
солнца. У ее подножия еще сохранились пепелище и черные головешки костра,
который развела Голда в честь его чудесного спасения. Он глянул вдаль и
впервые увидел Новое море, уничтожившее его мир. Оно было не
молочно-белое, как прежде мелководная лагуна, а огромное, синее,
простирающееся в туманной дымке на север и на юг, насколько видел его
ослабевший глаз.
Обеими руками - деревянной и одетой в непробиваемое стекло - Ноданн
вцепился в посох, чувствуя, что сейчас упадет. Опустившись на колени,
потрясенный представшим ему зрелищем, громко застонал. Разом вернулись
воспоминания о накрывшей его гигантской волне, о криках утопающих, о
прокатившемся над этой сумятицей хриплом, как воронье карканье, хохоте...
Усевшись под чахлой сосной, он стащил с себя доспехи. В траве,
устилавшей каменистую почву, нашел землянику, которой утолил и голод, и
жажду. Затем подполз к обрыву и вновь напряг дальнозоркие глаза.
Север. Прежде на Корсике были соляные пустоши, тянувшиеся от
оконечностей северных гор до каменистого плато на континенте, где
раскинулся небольшой городишко Вар-Меск, ставший благодаря огромным
залежам кальцинированной соды в его окрестностях центром стекольной
промышленности. Но солончаки теперь затопило, и Керсик стал островом - в
полном смысле слова.
Юг. До самой Африки разлилось море; здесь и раньше были самые
глубокие участки лагуны.
Восток. Лесистые холмы и долины Керсика.
Запад. Авен...
О Богиня, это действительно он, хотя сразу его и не разглядишь.
Полуостров сильно сузился после потопа, однако при желании можно увидеть
даже разрушенную, притихшую, бесхозную Мюрию и то, как соленая вода лижет
разбитые ступени королевского дворца. Плантации заросли сорняками,
антилопы, иноходцы, элладотерии одичали, равно как и жалкие остатки
рамапитеков, что бесприютно бродят среди руин, тщетно надеясь, что
повелители-тану вновь оживят похолодевшие маленькие торквесы.
Кто же уцелел? К кому взывать?
В мозгу беспорядочно, точно крупинки золота в кубке звездного ликера,
крутились вопросы. Кровь стучала в висках, туманной пеленой затягивала
глаза.
Позвать на помощь?
"Нет!" - предостерег его внутренний голос.
Но отчего? Отчего инстинкт самосохранения приказывает ему соблюдать
осторожность, не обнаруживать себя, пока не окрепнет и окольными путями не
выяснит, какие события произошли за те выброшенные из жизни полгода, что
он без движения провалялся в керсиканской пещере?
От чего ему прятаться? От кого?
Он потерял сознание, а когда очнулся, то уже твердо знал, что не
должен звать братьев и сестер, ориентируясь на слабые телепатические
импульсы, коими отмечены координаты городов на материке. Лишь одному
живому существу он может открыться, чтобы выведать всю правду о том, что
