Женщины плакали, а дети стояли, точно пригвожденные к месту. Из дома
выносили три трупа.
Мне показалось, что это могут быть последствия вчерашней встречи брата
Клостерхайма и московита.
У встретившегося на моем пути толстого мужика я спросил, что произошло.
- Евреи,-пояснил он.-Кара божья свершилась ночью. Это расплата за их
грехи.
Я удивился-судьба евреев общеизвестна, но я никак не ожидал, что в таком
дружелюбном городе, как Тойфенберг, могут случиться такие страшные вещи.
Скривившись, я дал шпоры коню и был более, чем счастлив, когда
пригородная улица закончилась. Я скакал галопом, пока Тойфенберг почти
совсем не исчез из поля зрения, и только тогда позволил коню перейти на
шаг.
В принципе, я был благодарен судьбе за то, что увидел утром в
Тойфенберге. Мне необходимо быть готовым к тому, что я увижу в мире,
лежащем передо мной.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Чем ближе я подъезжал к Швайнфурту, тем теплее становилось Солнце
пригревало все больше, и мне хотелось снять с себя некоторую часть
снаряжения, но я все еще продолжал ехать в полном облачении, время от
времени брызгая небольшим количеством воды за воротник рубахи, чтобы как-то
охладиться. Дорога была в хорошем состоянии, так как в последние дни была
мало попорчена дождями и проезжающими группами людей, и, к счастью, каждую
ночь я находил приличное пристанище. Иногда, правда, по пути мне попадались
висельницы и обгоревшие руины строений и церквей.
В один из дней я достиг гористой местности, где господствовали скалы и
валуны с частыми прожилками кварца, и мне пришлось повернуть, когда я
вскоре увидел огромное поле, на котором недавно произошло кровавое
сражение. Местность была густо усыпана трупами, многие из которых были
ограблены и лучшие предметы одежды отсутствовали. Вороны и галки перелетали
с места на место, терзая гнилое красное мясо мертвецов. Не было ни
малейшего следа оставшихся в живых участников битвы. Возможно, как это
обычно бывает, решив спорный вопрос, армии разошлись в разные стороны.
Я пытался объехать стороной поле битвы, но оказалось, что оно с двух
сторон окружено отвесными скалами, и моему коню пришлось выискивать дорогу
между трупами.
Я поднес платок к носу, пытаясь по возможности ослабить трупный запах, и
вдруг услышал звук, доносящийся со стороны скал, и увидел на своем пути
большой валун. Мне показалось, что за ним блеснул металл и что-то голубое,
вроде шейного платка, и почти одновременно с этим проснулся мой инстинкт
воина.
Я отбросил уздечку. Оба пистолета оказались в моих руках, и я направил их
на направляющихся в мою сторону мужчин. Они были пешими, в совершенно
разнообразном обмундировании и с разным оружием-от ржавых топоров до пик,
от толедских мечей до кинжалов. Этот сброд определенно не принадлежал ни к
какой определенной армии. Конечно же, это были бандиты с небритыми
бородами, обветренными красными лицами, на которых можно было различить
отметины безобидных болезней.
Когда они приблизились ко мне, я пригрозил им пистолетами.
- Стоять,-предупредил я,-или я стреляю.
Их предводитель, почти карлик, одетый в замызганный черный плащ и такую
же рубаху, направил на меня один из громадных пистолетов, дуло которого
пришлось мне прямо между глаз, и ухмыльнулся. Затем он проговорил глухим
голосом:
- Только попробуй выстрелить, высокородный господин. Мы без промедления
убьем тебя.
Я выстрелил ему в грудь. Он взмахнул руками, со стоном повалился на
землю, несколько раз дернулся и умер. Никто из его людей и не подумал
поднять с земли пистолет, вывалившийся из его рук.
Один из бандитов, стоявший позади остальных, натянул лук и выпустил в
меня стрелу. Наконечник ударил в мой нагрудник, но я оставил это без
внимания. Мой хорошо выдрессированный конь остался так же спокоен, как и я
сам.
- Чтобы этого больше не было,-предупредил я,-иначе я пущу в ход свой
второй пистолет. Вы убедились, что я неплохой стрелок.
Я заметил, как они отбросили в сторону мушкет и аркебузу.
Косоглазый парень проговорил с прусским акцентом:
- Мы голодны, ваша милость. Уже несколько дней мы ничего не ели.
Мы-уцелевшие солдаты-мы все, и теперь нам приходится сосать лапу, ведь все
офицеры дезертировали.
Я засмеялся.
- Даже если я поверю вам на слово, у меня нет лишних продуктов. Если вы
уже настолько хотите есть, почему бы вам не найти занятие для себя, которое
дало бы средства к существованию?
Другой возразил:
- По воле Божьей...
- Я не люблю Господа, и он ко мне относится так же,-сказал я с
определенным убеждением,-и вы не можете ожидать от человека, которого
хотели ограбить, любви к себе.
Они подошли ближе. Я взвел курок. Они остановились, но один, который
находился в середине, поднял пистолет, и выстрелил.
Пуля вскользь ударила по черепу моего коня. Одно мгновение он еще
оставался на ногах, но потом начал падать. Я выстрелил, но попал не в
стрелявшего, а в его товарища.
Все они кинулись на меня.
Удирать было поздно. Они живо окружили меня, раскрыли седельные сумки и
занялись едой. Я защищался мечом: поставил одну ногу на обломок скалы для
устойчивости и засунул пистолеты обратно за пояс, чтобы освободить руки. Я
убил троих, потом прикончил еще одного, но теперь они не боялись меня, и я
знал, что через некоторое время мне придется расстаться с жизнью.
Я получил два небольших ранения-одно в верхнюю часть ляжки, другое-с
внутренней стороны руки, но этого оказалось достаточно, чтобы рука и нога
почти перестали действовать.
Бандиты пытались добить моего коня на земле, что было особенно жаль, ведь
из всего, чем я владел, он был мне особенно дорог.
И тут позади меня послышался громкий дикий крик, прокатившийся эхом по
этой зажатой между скалами долине.
Несколько разбойников оставили меня в покое, готовясь встретить нового
противника.
И тут я узнал его. Это был молодой московит из Херберга. Его сабля
опускалась справа и слева, а сам он гарцевал на маленьком пони, разрубая в
капусту бросившихся к нему разбойников подобно хирургу, препарирующему
мертвецов. Его клич был таким громким и долгим, что все разбойники,
казалось, должны были оглохнуть. После этого он втянул голову в плечи так,
что шлем его почти опустился ему на воротник, засмеялся и послал проклятье
в адрес немногих оставшихся в живых разбойников. И только после этого я
увидел второго всадника на некотором отдалении позади него.
Он остановился на краю долины, почти неподвижно восседая на гнедой лошади
и смотрел невозмутимым взглядом, сжав губы, на Григория Седенко и меня.
Седенко снова рассмеялся и повернул лошадь.
- Это была хорошая битва,-сказал он мне.
- Я благодарен вам,-ответил я.
Он пожал плечами.
- Путешествие уже наскучило мне. Я был рад развеять скуку.
- Я поставил вашу жизнь на карту против сумасшедшего и агностика,-сказал
Клостерхайм, нахлобучив широкополую шляпу на глаза.-Я удивляюсь вам,
Седенко.
- Он такой же солдат, как и я-и это значит больше, чем вы можете себе
представить, Клостерхайм.
Мне показалось, что юноша шутит, проповедуя войну, но тут мне вспомнились
евреи в Тойфенберге, и я с некоторым сомнением посмотрел на русского. Я был
почти уверен, что это он убил евреев прошлой ночью.
- Вы должны были оставить его умирать,-процедил, не разжимая губ,
Клостерхайм.- Вы меня не послушались.
- Я всегда поступаю так в подобных ситуациях,-ответил юноша.-Я сыт по
горло вашими проповедями и вашими убийствами, брат священник. Если я должен
вместе с вами добраться до Швайнфурта, мне хотелось бы, чтобы этот господин
нас сопровождал, если даже вы и будете против.
Клостерхайм покачал головой.
- Этот человек проклят. Разве вы не видите, что это написано на его лице?
- Я вижу перед собой обыкновенного солдата.
Клостерхайм пришпорил коня. Его ненависть ко мне казалась лишенной
основания. Он медленно поехал по долине, огибая свежие и старые трупы.
- Я поеду один,-произнес он.- Вы потеряли мое расположение, Седенко. А
также и золото.
- Благослови вас Господь, я обойдусь без обоих!-прокричал ему вдогонку
рыжеволосый юноша. Потом он обратился ко мне:
- Куда вы держите путь, господин? Не могу ли я составить вам компанию?
Я улыбнулся. Юноша мне определенно нравился.
- Я направляюсь в Швайнфурт и дальше. Я с удовольствием поеду вместе со
столь умелым фехтовальщиком. А куда направляетесь вы?
- У меня нет определенного направления. Швайнфурт в этом плане так же
нехорош, как и остальные.-Он посмотрел вслед удаляющемуся
Клостерхайму.-Этот человек-сумасшедший,-проговорил он.
Я проверил свое снаряжение. Оно не было особенно повреждено. Правда,
кое-что все-таки пострадало. Однако вскоре мы уже
продолжили путь.
- Как Клостерхайм хотел вас использовать?-поинтересовался я, пока мы
ехали.-В качестве личного охранника?
- Частично. Он знает мою неприязнь к евреям, туркам и всем другим
неверующим. По дороге ему в голову пришла мысль, что я могу помочь ему в
казни нескольких евреев в Тойфенберге.
Он говорил мне, что у него есть доказательства того, то они пьют кровь
христианских младенцев. Всем известно-евреи виноваты уже в том, что
существуют. У меня не было особенного желания ему помогать.
Я ничего не ответил на это. Твердость, с какой южные московиты ненавидят
своих восточных мусульманских соседей, общеизвестна. А юноша не называл
никаких имен.
- Вы убили всех евреев?-спросил я.
Он оскорбился.
- Конечно же нет. Один из них был слишком стар, а другой-слишком юн. Это
убедило меня в том, что Клостерхайм обманул меня. Никаких доказательств не
было.
- Но они все равно были умерщвлены?
- Конечно. Я сказал Клостерхайму, что он должен закончить свою работу. Он
сделал это с сожалением, видно было, что он передумал, но потом он объяснил
мне, что могут обнаружиться другие неверующие. Мне становилось все яснее,
что я не столько борюсь с неверующими, сколько просто убиваю. Кем бы я не
был, но я не убийца, господин. Я убиваю честно, в открытой битве, только
сомневаюсь, следует ли уничтожать всех евреев и турок.
Компания Седенко сделала для меня дорогу до Швайнфурта намного короче.
Иногда на пути перед собой мы видели пурпурный полевой плащ и черный клобук
Клостерхайма. Заметив нас, он увеличивал темп движения и снова оказывался
впереди на день пути. Тем временем Седенко продолжал рассказывать.
Он был из казаков-тех самых пионеров, освободивших юг континента от
татарского ига, (отсюда их ненависть к востоку) и построили поселение
неподалеку от теперешнего Киева, их южной столицы. Его земляки прославились
как отличные наездники и бойцы, и сам он, как утверждал, был искушен в
каждом казацком искусстве. Ему удалось организовать восстание против
поляков и убить одного из их предводителей-Гетмана. За это он был изгнан
своим кланом и решил отправиться на запад и наняться на службу к
какому-нибудь балканскому графу. Одно время он служил карпатскому королю,
вплоть до войны, которая, как я понял, была междоусобным столкновением двух
банд разбойников. Как и большинство представителей его расы, он был
религиозным фанатиком, и, прослышав о "святой войне" в Германии, он решил,
что это ему подходит. Потом он выяснил, что его симпатии склонялись то в
одну, то другую сторону-его религия брала начало от патриарха в
Константинополе, а не от Папы в Риме.
- И я решил, что стоит сражаться против неверных,-заключил он,-против
татар, евреев и турок. Но эта война-свара между христианами, и никто не
хочет знать, отчего она началась. На мой взгляд, все они сумасшедшие,
причем никто из них не верит в Бога. Я могу сражаться как на одной, так и
на другой стороне. Я попробовал поступить на службу в лейб-гвардию к одному
дворянину, но, на его взгляд, мой характер слишком необуздан. Когда мне
