ее мужа. Я ответил отрицательно. Она сообщила, что ее муж работает на поле
и не появится до вечера, а дочь помогает своему отцу.
Великолепное состояние сытости и спокойствия расслабило меня, и я
подумал, что могу и остаться у этих людей на несколько дней... Но тогда я
не смогу быстро выполнить обещание, данное мною Люциферу, и он отомстит не
только мне, но и этим людям. И я решил довольствоваться лишь приятной
уверенностью, что в Германии еще сохранился маленький уголок, куда не
докатились война и чума.
Я пил пиво и расспрашивал о дороге на Нюрнберг, но эта женщина ни разу
далеко не уезжала из своей деревни. Однако она указала мне направление на
Швайнфурт, где, я смогу встретить людей, которым известно, как добраться до
Нюрнберга.
Расплатившись с женщиной слитком серебра, я поблагодарил ее за
приветливость и доброту, полученную вместе со вкусной едой, оседлал коня и
снова отправился в путь.
Дорога петляла по долине, взбираясь на холм и переваливая на другую
сторону. Я скакал теперь по светлому березовому лесу и несколько раз
оглянулся назад на крытые красной черепицей крыши крестьянских хижин и
сараев, над которыми, казалось, витал дух спокойствия и мира.
Лесная тропинка вывела меня на широкую дорогу, по которой можно было
добраться до Тойфенберга, следующего места моего назначения, насколько я
определился по карте. Уже был близок закат солнца, и я надеялся или, по
крайней мере, ждал какого-то крестьянского хутора или поселения, где можно
переночевать, но счастье пока не улыбалось мне, и поэтому пришлось спать,
как это уже неоднократно случалось, завернувшись в плащ, на траве,
неподалеку от тропы, по которой я ехал сюда.
Когда я проснулся на следующее утро, грело солнце и пели птицы. Мотыльки
порхали между цветами, и запах цветов был очень сильным. Я пожалел, что не
сообразил купить с собой в дорогу хоть сколько-нибудь пива, надеясь, что к
этому времени уже буду находиться на первом же постоялом дворе, и мысленно
поздравил себя, увидев за очередным поворотом дороги увидел, окруженные
деревьями, а еще дальше-целый ряд крестьянских хижин.
Постоялый двор назывался "У доминиканца" и был расположен на берегу
широкой спокойной речки. Каменная набережная заключала в себя берега в
пределах города, а на другом берегу я увидел мельницу, медленно вращающую
водяное колесо, и решил, что мельница, как и постоялый двор, принадлежат
одному семейству.
Я направил коня ко двору, заглянув через деревянную изгородь, окружающую
его, и прокричал с того места, где находился:
- Эй, там, внутри!
Из одной малозаметной двери появился массивно сложенный человек с черной
бородой и красными руками того же цвета, что и его нос. Он приветствовал
меня.
- Меня зовут Вильгельм Гиппель, а это моя гостиница. Добро пожаловать,
ваша честь.
- Выглядит основательно, хозяин,-сказал я и передал ему свой плащ, после
того, как он прикрутил поводья моего коня к железной привязи.
- Я рад, что вам нравится мое заведение, ваша честь.
- Надеюсь, что обслуживание подобающее.
В его голосе я заметил характерные черты крестьянскй речи.
- Я обслуживаю настолько хорошо, насколько позволяют теперешние времена,
господин.
Я засмеялся.
- Не беспокойтесь. У меня мирная миссия. Думаю, что близок конец
неурядицам.
- Тогда вы будете для меня желанным гостем, ваша честь.
Я был препровожден в большую гостиную комнату и получил кружку пива,
оказавшегося еще более вкусным, чем у женщины из деревни. Вскоре были
принесены различные кушанья, и я хорошо поел, одновременно разговаривая с
господином Гиппелем. Война сюда не докатилась, но признаки ее все же были
налицо.
Местность кишит разбойниками, предупредил меня хозяин. Они не доставлют
слишком много хлопот, но один из его гостей был ими захвачен и ограблен, а
одного они даже избили почти до смерти прошлой осенью. Зимой все было не
так уж плохо, но сейчас ходят слухи, что разбойники вернулись обратно.
- Как дрозды по весне,-сказал он.
Он сообщил, что к ночи ожидает еще двух или трех гостей и надеется, что
мы будем благоразумны и поедем в Тойфенберг вместе. Пообещав быть в дороге
внимательным, я ответил, что эта мысль очень удачна, но мне все же придется
путешествовать в одиночестве, так как лошади торговцев и путешественников
не могут сравниться в быстроте с моим конем.
В противоположном углу комнаты, довольно скудно освещенной, я заметил
рыжеволосого сонного молодого человека с пивной кружкой в руке. Одет он был
в замызганную голубую рубаху с обтрепанными манжетами и воротником и штаны
до колен из красного шелка, на турецкий манер заправленные в высокие сапоги
для верховой езды. Его распахнутая куртка из толстой кожи напоминала те,
что профессиональные фехтовальщики часто носят под нагрудным панцирем
профессиональные фехтовальщики.
Рядом с ним на скамейке покоилась длинная кривая сабля, а на талии я
усмотрел длинный нож и пистолет, оба инкрустированные серебром, но без
опознавательных отметок, заткнутые за пояс.
Я подумал, что юноша,скорее всего, московит, так как по виду он не был
был похож на турка. Я подмигнул ему, но он проигнорировал мой взгляд.
Хозяин постоялого двора прошептал мне, что молодой человек настроен
дружески, если не принимать во внимание его ужасно искаженную немецкую
речь. Он находится здесь со вчерашнего вечера и поджидает своего знакомого,
профессионального солдата, с которым они должны будут отправиться в
Херберг.
- У этого военного,-сказал хозяин,-какое-то латинское имя, которое
молодой человек либо неправильно понял, либо не может отчетливо произнести.
Звучит оно вроде "Хозепус Кройцерлинг"-добавил он, надеясь, что это имя мне
знакомо, но в ответ я покачал головой.
С наступлением темноты я решил отправляться в Тойфенберг, и тут дверь
распахнулась и появился огромный человек. Лицо его было смертельно бледным,
а взгляд серых глаз из-под черной широкополой шляпы казался сверлящим.
Внимание привлекали его штаны из черной шерсти, обрезанные под коленями
так, что на обозрение выставлялись белые чулки. Он носил длинную, лишенную
украшений шпагу на боку, а в левой руке была зажата кольчужная рукавица. С
подобным одеянием не гармонировало только жемчужное красное перо, воткнутое
в шляпу, однако все вместе создавало впечатление, что обладатель одежды в
трауре.
Сначала он посмотрел на меня, потом на хозяина постоялого двора. Господин
Гиппель поднялся.
- Чем могу служить, ваша честь?
- Немного вина и кружку воды,-сказал прибывший. Он склонил голову и
уставился на молодого русского, тут же очнувшегося от дремоты.
- Вы Григорий Седенко?
- Да, это я. Григорий Петрович Седенко,-представился юноша с чужеземным
акцентом, не оставлявшим сомнений в его происхождении.-С кем имею честь?
- Я тот, с кем вы должны здесь повстречаться.
Мне показалось, я узнал манеры и поведение странствующего крестоносца.
Человека видно по поведению, а во внешности и поведении чужеземца не было
ни капли человеческого.
- Я Иоганес Клостерхайм, Всадник Христа.
Молодой человек обошел стол, за которым сидел, вглядываясь в лицо
крестоносца.
- У вас должен быть с собой договор о нашей совместной работе в
Тойфенберге, брат Иоганес.
- Я его принес. Я покажу дом. У меня есть все доказательства. Время
истекает. Вам потребуется только подготовиться.
Юноша наморщил лоб.
- Вы готовы?
- Несомненно.
Я спросил себя, не означает ли этот разговор охоту на ведьм? Но если
Клостерхайм является преследователем ведьм, он не
будет сейчас засиживаться с этим юношей. Когда это необходимо, крестоносцы
объезжают отведенный для них район, полностью поглощенные своими делами.
Отдыхая же от трудов праведных, они обычно останавливаются неподалеку от
какого-нибудь города или местности, где находились до этого.
Немногие из них являются профессиональными солдатами.
Григорий Седенко наклонился за своей саблей и засунул ее за пояс, но
Клостерхайм остановил его движением руки и покачал головой.
- Не сразу. У нас есть время.
Хозяин постоялого двора и я слушали молча, так как было почти ясно, что
Клостерхайм договорился с юношей об убийстве, хотя это и было убийство во
имя Господа.
Оба, казалось, не замечали нас. Хозяину хотелось уйти к себе, а я
пребывал в сомнении о том, что было бы неплохо взять юношу в попутчики, но
было бы трудно избежать вопросов этого наемного убийцы. В последние годы я
стал замечать, что молчать о неприятном для меня стало гораздо труднее, а в
теперешние времена лучше всего держать свое мнение при себе.
Юноша оживился.
- Мне больше нравится действовать,-сказал он.
- Тот, о ком уже упоминал, всего один,-пояснил Клостерхайм.-Эта работа не
будет особенно тяжелой.
- Тяжело было в Киеве,-усмехнулся Седенко,-когда там приходится зимовать.
- Для начала мы должны вместе поработать,-сказал Клостерхайм с
воодушевлением.
- А оплата?-поинтересовался юноша.
- Сначала работа, потом оплата,-отпарировал монах. Он бросил на нас
взгляд, будто желая удостовериться, что мы не подслушиваем.
Хозяин покинул помещение, и только я оставался свидетелем того, что
происходило между двумя партнерами.
Я решил заговорить:
- Я никогда не слышал о Всадниках Христа, брат,-сказал я.-Это что, святой
орден?
- Это не совсем орден,-ответил Клостерхайм,-это товарищество.
- Извиняюсь, но я не очень осведомлен в церковном хозяйстве.
- Тогда зарубите себе на носу, господин, что следует быть скромным.-Гнев
сквозил в серых глазах крестоносца.-И вы также должны обдумать свое
поведение. Ступайте туда, куда направлялись.
- Я благодарен за совет, брат,-произнес я,-и приму его к сведению.
- Вы понятливы, господин.
Насколько я себя знаю, я остался бы на месте, даже если бы мой
собственный отец сказал, что я ему мешаю. Но, к сожалению, Клостерхайм
отошел и уселся рядом с Седенко, разговаривая с ним так тихо голосом, что я
мог разобрать очень немногое. Я занялся своим пивом, но продолжал наблюдать
за обоими. Хотя юноша оставался спокойным, гость был возбужден, и, как я
заметил, даже разозлен.
С ругательством, наличия которого нельзя было предположить в лексиконе
божьего человека, он внезапно вскочил со скамьи и указал юноше на дверь.
Они вышли во двор.
Я немного посидел без дела, опустошил кружку, подозвал хозяина, заплатил
ему за все и попросил приготовить моего коня к дороге.
Спустя некоторое время я посмотрел в окно. Мой жеребец был уже готов к
путешествию. Я надел шлем, закрепил плащ под рукой и распахнул дверь.
Клостерхайм и московит беседовали в другом конце двора. Когда я вышел
наружу, Клостерхайм помахал мне рукой на
прощание.
Я взобрался в седло. Уже пылал закат.
- Будь здоров, брат. Счастливо оставаться, господин Седенко!-прокричал я,
направляя своего рысака через распахнутые ворота двора на тракт.
Когда солнце зашло, в поле моего зрения показались башни и строения
Тойфенберга. Городок оказался маленьким, почти игрушечным. По дороге мне
встречались люди, которым было странно видеть мужчину в полном боевом
облачении, но, против ожидания, я не испытывал затруднений в поисках
пристанища для себя и своего коня. Чтобы успокоить хозяина, я и здесь
представлялся посланецем, приехавшим для примирения враждующих сторон и
заключения мира, что, конечно же, обеспечило мне теплый и радушный прием.
Хозяин, его жена, старший сын и три дочери пожелали мне на следующее утро
счастливого пути, провожая до дороги, ведущей на Швайнфурт. Я и сам себе
уже казался героем, каким меня представляют.
За крепостной стеной я остановился у дома, около которого толпились люди.
Мужчины, женщины и дети смотрели во все глаза, как группа одетых в черное
людей выходила из дома.
