к остальным.
Все сели на траву под высоким деревом на откосе дороги и пробыли тут
долго, тихо беседуя обо всем и ни о чем, в ленивой неге блаженного спо-
койствия. Иногда по дороге медленно тянулась телега, с двумя коровами в
упряжке, сгибавшими голову под ярмом; как всегда, впереди шел сухопарый
крестьянин в широкополой черной шляпе и, помахивая прутом, словно дири-
жерской палочкой, управлял своей упряжкой.
Крестьянин снимал шляпу, здоровался с сестрами Ориоль, и звонкие де-
вичьи голоса приветливо отвечали ему: "Добрый вечер!"
Домой вернулись уже в сумерках.
Когда подходили к парку, Шарлотта воскликнула:
- Ах, бурре! Танцуют бурре!
В самом деле, в парке танцевали бурре под звуки старинной овернской
мелодии.
Крестьяне и крестьянки то выступали плавным шагом, то подпрыгивали,
кружились и жеманно кланялись друг другу, при этом женщины подхватывали
юбку на боках двумя пальчиками, а мужчины опускали руки, как плети, или
подбоченивались.
Однообразная, но приятная мелодия тоже как будто кружилась в прохлад-
ном вечернем воздухе; скрипка без конца пела одну и ту же музыкальную
фразу, выводила ее тоненьким, пронзительным голоском, а прочие инстру-
менты скандировали ритм, придавая мелодии плясовую игривость. Простая
крестьянская музыка, веселая и безыскусственная, очень подходила к этому
незатейливому деревенскому менуэту.
Приезжие городские господа тоже пытались танцевать бурре. Петрюс Мар-
тель скакал перед миниатюрной мадемуазель Одлен, а она манерничала, как
фигурантка в балете; комик Лапальм выписывал ногами кренделя и вертелся
волчком вокруг кассирши казино, явно взволнованный воспоминаниями о ба-
лах в зале Бюлье.
Вдруг Гонтран заметил доктора Онора, который отплясывал от души, не
жалея ног, и, как чистокровный овернец, танцевал настоящее, классическое
бурре.
Оркестр смолк. Все остановились. Доктор, тяжело дыша и отирая лоб
платком, подошел поздороваться с маркизом.
- Хорошо иногда вспомнить молодость, тряхнуть стариной, - сказал он.
Гонтран положил ему руку на плечо и сказал с ехидной улыбкой:
- А вы мне и не говорили, что вы женаты!
Доктор перестал утираться и ответил угрюмо:
- Да-с, женат, и неудачно.
Гонтран переспросил:
- Что вы сказали?
- Неудачно, говорю, женат. Никогда не делайте такой глупости, молодой
человек. Не женитесь.
- Почему?
- Да вот потому... Я, знаете ли, уже двадцать лет женат и все никак
не могу к этому привыкнуть. Придешь домой вечером и всегда думаешь:
"Как! Эта старуха все еще тут? Что ж, она так никогда и не уйдет?"
Все засмеялись - с таким серьезным, убежденным видом он это сказал.
В отеле зазвонил колокол - сзывали к обеду. Праздник кончился. Луизу
и Шарлотту Ориоль проводили всей компанией до родительского дома и, ког-
да распрощались с девушками, стали говорить о них. Все находили, что они
обе очаровательны. Но Андермату все же больше понравилась старшая. Мар-
киз сказал:
- Сколько гибкости в женской натуре! Одного лишь соседства с отцовс-
ким золотом, которым эти девочки еще и пользоваться-то не умеют, оказа-
лось достаточно, чтобы из крестьянок они стали барышнями.
Христиана спросила у Поля Бретиньи:
- А вам которая больше нравится?
Он ответил:
- Мне? Да я даже и не смотрел на них. Мне нравится другая.
Он сказал это очень тихо; Христиана ничего не ответила.
VI
Для Христианы Андермат настали счастливые дни. На душе у нее всегда
было теперь легко и радостно. Каждое утро начиналось восхитительным удо-
вольствием - ванной, в которой нежилось тело; полчаса, проведенные в
теплой струящейся воде источника, словно подготовляли Христиану к ощуще-
нию счастья, длившемуся весь день, до самого вечера. Да, она была счаст-
лива, все стало радужным - и мысли и желания. Чья-то нежность, облаком
окутывавшая ее, упоение жизнью, молодость, трепетавшая в каждой жилке, а
также новая обстановка, этот чудесный край, словно созданный для покоя и
грез, широкие просторы, благоуханный воздух, ласка природы - все будило
в ней неведомые прежде чувства. Все, что ее окружало, все, с чем она
соприкасалась, поддерживало это ощущение счастья, которое давала утрен-
няя ванна; широкая и теплая волна счастья омывала ее, и вся она, душой и
телом, погружалась в нее.
Андермат, решивший проводить в Анвале только две недели в месяц, уже
уехал в Париж, поручив жене последить за тем, чтобы паралитик не прекра-
щал лечения.
И каждое утро перед завтраком Христиана с отцом, братом и Полем Бре-
тиньи ходила смотреть, как "варится суп из бродяги", по выражению Гонт-
рана. Приходили и другие больные и, обступив яму, где сидел Кловис, раз-
говаривали с ним.
Старик утверждал, что "ходить-то он еще не ходит", но чувствует, как
у него бегают мурашки по ногам. И он рассказывал, как они бегают, эти
мурашки. Вот бегут, бегут по ногам выше колена, потом побежали вниз,
спускаются до пальцев. Даже и ночью бегают, щекочут, кусают и не дают
ему спать.
Приезжие господа и крестьяне, разделившись на два лагеря - маловеров
и верующих, с одинаковым интересом следили за этим новым курсом лечения.
После завтрака Христиана обычно заходила за сестрами Ориоль, и они
вместе отправлялись на прогулку. Из всего женского общества на курорте
только с этими девочками ей было приятно поболтать и провести время,
только к ним она чувствовала дружеское доверие и от них одних могла
ждать теплой женской привязанности. Старшая сестра сразу понравилась ей
своим положительным умом, рассудительностью и спокойным благодушием, а
еще больше понравилась младшая, остроумная, по-детски шаловливая, и те-
перь Христиана искала сближения с ними не столько в угоду мужу, сколько
для собственного удовольствия.
Прогулки совершали то пешком, то в ландо, в старом шестиместном до-
рожном ландо, нанятом в Риоме на извозном дворе.
Самым любопытным местом прогулки была дикая лощинка близ Шатель-Гюйо-
на, которая вела в уединенный грот Сан-Суси.
Шли туда узкой дорожкой, извивавшейся по берегу речки, под высокими
соснами, шли парами и разговаривали. Дорожку то и дело пересекал ручей,
приходилось перебираться через него; тогда Поль и Гонтран, встав на кам-
ни в быстрой воде, протягивали руку дамам, и они одним прыжком переска-
кивали на другой берег. После каждой переправы порядок, в котором шли,
менялся.
Христиана оказывалась то в одной паре, то в другой, но всегда находи-
ла предлог побыть наедине с Полем Бретиньи, уйдя вперед или отстав от
остальных.
Теперь он держал себя с ней иначе, чем в первые дни, меньше смеялся и
шутил, исчезла его резкость, товарищеская непринужденность, появилась
почтительная заботливость.
Разговоры их приняли оттенок интимности, и в них большое место зани-
мали сердечные дела. Поль говорил о них как человек многоопытный, до
конца изведавший женскую любовь, которая дала ему много счастья, но не
меньше принесла и страданий.
Христиана слушала с некоторым смущением, но со жгучим любопытством, и
сама искусно вызывала его на откровенность. Все, что она знала о нем,
пробудило в ней горячее желание узнать еще больше, проникнуть мыслью в
загадочную, лишь смутно знакомую по романам мужскую жизнь, полную бурь и
любовных тайн.
И он охотно шел навстречу этому любопытству, каждый день рассказывал
что-нибудь новое о своей жизни, о своих романах и горестях любви; про-
буждавшиеся в нем воспоминания вносили в слова пламенную страстность, а
желание понравиться - затаенное коварство.
Он открывал перед глазами Христианы неведомый ей мир, он так красно-
речиво умел передать все переходы чувства, томление ожидания, растущую
волну надежды, благоговейное созерцание бережно хранимых мелочей - за-
сохшего цветка, обрывка ленты, боль внезапных сомнений, горечь тревожных
догадок, муки ревности и неизъяснимое, безумное блаженство первого поце-
луя.
Но он рассказывал обо всем этом с большим тактом, не нарушая прили-
чий, накидывая на все прозрачный покров, рассказывал поэтически и увле-
кательно. Как всякий мужчина, обуреваемый неотвязной мыслью о женщине,
он, весь трепеща еще от любовной лихорадки, но с деликатными умолчаниями
говорил о тех, кого любил.
Он вспоминал множество обаятельных черточек, волнующих сердце, мно-
жество трогательных минут, от которых слезы навертываются на глаза, и
все те милые мелочи, которые украшают ухаживание и для людей изысканных
чувств и тонкого ума придают столько прелести любовным отношениям.
Эти волнующие откровенные беседы велись каждый день, с каждым днем
все дольше и западали в сердце Христианы, как семена, брошенные в землю.
И красота необъятных далей, ароматы, разлитые в воздухе, голубая Лимань,
ее просторы, от которых как будто ширилась душа, угасшие вулканы на гор-
ном кряже - былые очаги земли, теперь согревающие лишь воду для больных,
прохлада под тенистыми деревьями, журчание ручьев, бегущих по камням, -
все это тоже проникало в молодую душу и тело, словно тихий теплый дождь,
размягчающий девственную почву, летний теплый дождь, после которого вы-
растают цветы из посеянных в нее семян.
Христиана чувствовала, что этот человек немного ухаживает за ней,
считает ее хорошенькой и даже больше чем хорошенькой, ей приятно было,
что она нравится, возникало желание пленить и покорить его, подсказывав-
шее ей уйму хитрых и вместе с тем простодушных уловок.
Если его глаза выдавали волнение, она внезапно уходила от него; если
чувствовала, что вот-вот начнутся признания в любви, она останавливала
его на полуслове, бросив на него быстрый и глубокий взгляд, один из тех
женских взглядов, которые огнем палят сердце мужчины.
Как тонко, немногими словами или совсем без слов, легким кивком, мни-
мо небрежным жестом или же грустным видом, который быстро сменялся улыб-
кой, она умела показать, что его усилия не пропадают даром.
Но чего же она хотела? Ничего. Чего ждала от этой игры? Ничего. Она
тешилась этой игрой просто потому, что была женщиной, что совсем не соз-
навала опасности, ничего не предчувствовала и только хотела посмотреть,
что же он будет делать.
В ней вдруг вспыхнул огонек врожденного кокетства, тлеющий в крови
всех женщин. Вчера еще наивная девочка, погруженная в дремоту, вдруг
пробудилась и стала гибким и зорким противником в поединке с этим мужчи-
ной, постоянно говорившим ей о любви. Она угадывала все возраставшее его
смятение, когда он был возле нее, видела зарождавшуюся страсть в его
взгляде, понимала все интонации его голоса с той особой чуткостью, кото-
рая развивается у женщины, когда она чувствует, что мужчина ищет ее люб-
ви.
За ней не раз ухаживали в светских гостиных, но ничего не могли до-
биться от нее, кроме насмешек шаловливой школьницы. Пошлые комплименты
поклонников забавляли ее, унылые мины отвергнутых вздыхателей казались
уморительными, на все проявления нежных чувств она отвечала задорными
шутками.
Но теперь она вдруг почувствовала, что перед ней опасный, обольсти-
тельный противник, и превратилась в искусную кокетку, вооруженную при-
родной прозорливостью, смелостью, хладнокровием; в соблазнительницу, ко-
торая, пока в ней не заговорило сердце, подстерегает, захватывает врасп-
лох и накидывает невидимые сети любви.
В первое время она казалась ему глупенькой. Привыкнув к женщинам-хищ-
ницам, искушенным в любовных делах, как старый вояка искушен в боевых
маневрах, женщинам, опытным во всех приемах кокетства и тонкостях страс-
тей, он счел слишком пресной эту сердечную простоту и даже относился к
Христиане с легким презрением.
Но мало-помалу сама эта нетронутость, эта чистота заинтересовали его,
потом пленили, и, следуя своей увлекающейся натуре, он начал окружать
молодую женщину нежным вниманием.
