основной груз лег на плечи Евгения, в свою очередь также не
ведавшего, каким образом осуществить намеченное руководством.
Хотя в лени и оперативной несостоятельности упрекнуть себя
Дробызгалов не мог. Квартиру Фридмана он исследовал до пылинки,
затем - дачу, жилища всех близких "теневику" людей, трясясь при
этом от страха, что застанут при незаконном производстве
обыска, да ладно застанут - убьют! - однако ни одного тайника
не обнаружил. В квартире, правда, нашел за шкафом около
тридцати тысяч в бумажном засаленном пакете, но что это? -
крохи! И просто снился Евгению тот сладостный миг, когда берет
он в руки заветную кубышку, целует ее страстно, а после мчится
за постановлением о проведении обыска. А затем входит с
понятыми, следует к заветному месту под гневные комментарии
хозяина и - захлопывается рот Фридмана, а вернее, открывается в
изумлении... А он, Дробызгалов, невозмутимо корректен и
загадочен - мол, знай наших, все насквозь видим!
Существовал, однако, вопрос: а вдруг да уплыли уже за
рубеж искомые ценности? Но визу Фридман получил недавно, с
получением ее находился под контролем, а до этого момента,
целиком завися от произвола властей, вряд ли стал бы
предпринимать безоглядный маневр с капиталом... Хотя
относительно эффективности контроля Дробызгалов весьма
сомневался. Фридмана круглосуточно охранял едва ли не взвод
боевых ребят спортивного сложения, имелись у него свои
посыльные и связные, мощная автотранспортная база и личная
радиосвязь; кроме того, Фридман как представитель фирмы США,
владельцем которой являлся его старший брат, встречался с
приезжими коммерсантами, крутил дела с совместными
предприятиями, и уследить за всей кутерьмой его контактов было
задачей невероятной. Конечно, кое-что подслушивалось,
записывалось, фирмачей проверяли таможенники, доверенных лиц
Фридмана порой задерживали и обрабатывали, но - толку?
- Дробызгалов? Ко мне, срочно! - потребовал полковник по
селектору.
Матюкнувшись, Евгений подчинился.
- Звонили из КГБ, - сказал начальник. - По их данным, все
деньги вложены Фридманом в очень серьезную партию бриллиантов
старинной огранки. Вещи уникальные, дореволюционные. Готовится
контрабанда, поняли? Если предотвратите...
- Будем стараться, - откликнулся Евгений не без издевки в
интонации, подумав при этом не без удивления, что кого-то,
видимо, из ближайшего окружения Фридмана удалось завербовать
всерьез и прочно. Работать гэбэ умеет, не перевелись там
таланты неумолимого сыска, машина проржавела, но мощь
сохранила... Хотя, с другой стороны, на что-либо конкретное
комитетчики все равно не вышли. Так, общая информашка...
Свой план работы по данному делу Дробызгалов связывал с
Мордашкой, чья сестра Марина - женщина ослепительной красоты,
дорогая валютная проститутка - крутила с Валерой Фридманом
роман, и крутила не без умысла, надеясь на состояние жениха и
на его эмиграцию. Жених между тем о профессии Марины не ведал,
да и не стояла она у отелей, а имела солидную налаженную базу с
многоопытной бандершей.
Прищучить проститутку Дробызгалов не мог, был у нее
основательный "отмаз", в чем Евгений убедился еще год назад,
когда сам положил глаз на Марину, познакомившись с ней у
Мордашки - та как-то заглянула к братцу в гости.
Посидели, попили кофе, посмотрели какой-то фильм, и тут
предложил Евгений Марине проводить ее до дома. Согласилась.
Мишка, взирая на кобеляж Дробызгалова, усмехался коварно,
но тот поначалу не уяснил смысла его гаденьких улыбочек, смысл
открылся позже, когда вышел с Мариной из такси, дрожа в
неуемном сексуальном желании от точеной гибкой фигуры, длинной
ее шеи, маленькой головы, припухлых губ, одуряющего запаха
духов - морозно-тонкого... И еще: от того, что уже знал: живет
Марина одна, и достаточно подняться сейчас к ней на ту
сакраментальную чашечку кофе...
Такси он отпустил. Сжал ее руку. Выдохнул сиплым
дискантом:
- Может... чаем напоишь?
Взгляд ее вдруг изменился. Приветливо-дружеский, он вдруг
стал оценивающе куражливым.
- Трахнуться хочешь, опер?
Как обухом...
- Ну, что молчишь?
- Ну-ну... - протянул он, удивленно и неуверенно, с
каким-то стыдом даже.
- Сто долларов есть?
- Чего?
- Ничего. Любовь, ее большевики придумали, чтобы дамам не
платить. Понял, оперок?
- Сто рублей есть, - процедил он, отвернувшись, все
наконец уяснив.
- Ну и засунь их себе в одно место. - Она внезапно весело
и очаровательно рассмеялась, чмокнув его в щеку, и впорхнула в
подъезд - красивая, верткая птица - недосягаемая.
А Дробызгалов так и остался на месте, словно бы
оглушенный. А после подкатила к нему колкая ярость...
Отомстить! Чего бы ни стоило! За унижение свое, за наглость ее,
за недосягаемость ту же...
У Мордашки он время от времени о Марине справлялся, однако
вскользь, в канве общей болтовни на второстепенные жизненные
темы. Кое-что полезное - в частности, информация о ее романе с
Фридманом - в разговорах всплывало, но главные подробности
Дробызгалов разведал самостоятельно: адрес бандерши, канал
сбыта валюты... А после, подкараулив ее, неспешно выложил свои
козыри.
- Ну, - сказал в итоге, - сто зеленых по крайней мере наш
разговор стоит, как ты считаешь?
- Сто зеленых отдать? - усмехнулась она.
- Не, - зевнул он, - предпочитаю натурой.
- Завтра получишь, - согласилась скучно.
И - получил Дробызгалов!
С утра, когда вышел из дома на службу, был он насильно
втиснут в черную "Волгу", с частным номером и государственным
радиотелефоном, где помимо шофера находились еще трое молодых
людей с тренированной мускулатурой. Представившись, молодые
люди низкими голосами объяснили Дробызгалову, что действия его
мало того что мешают их работе, но и носят характер, порочащий
работника милиции, который, впрочем, после их доклада по
инстанциям в любой момент может стать обыкновенным
гражданином...
С отдавленными боками - на заднем сиденье "Волги" было
очень и очень тесно - Дробызгалов побрел на службу, вернее,
поехал, ибо "Волга" за время содержательной беседы увезла его
довольно далеко, к лесному массиву, откуда Евгений добирался до
управления часа полтора, получив в итоге бэмс за опоздание.
Со "старшими братьями", кому оказывала Марина кое-какие
услуги, не поспоришь, и новую обиду тоже пришлось переварить.
Несмотря на упорную мысль: а не открыть ли Фридману глаза на
занятия его невесты? Однако урезонил себя Дробызгалов. Ибо за
его работой наблюдало много глаз, а стальные руки парней в
"Волге" запомнились до дрожи.
Успокаивало Евгения, что, пусть косвенно, а сквитается он
с проституткой, посадив ее жениха, и не видать им обоим никаких
америк. А поможет в том Мордашка. Никуда не денется. Выбора
нет.
С такими размышлениями явился Дробызгалов домой.
Открыл двухстворчатую входную дверь - перекосившуюся, с
разболтанным замком - ремонтировать ни дверь, ни замок
Дробызгалов даже не пытался: грабить тут было нечего, да и
соседи толклись в квартире день и ночь.
Тотчас обрушился на Евгения детский гомон, пар от стирки и
жирные кухонные ароматы.
Соседка Валентина - незамужняя лимитчица, обремененная
выводком пацанят - все от разных отцов, а рожала она как кошка,
- встретила Дробызгалова направленным визгом в лицо: мол, не
дает покоя телефон!
- Безобразие! - орала она, перемешивая редкие пристойные
слова с обилием отборного мата. - Замотали! День и ночь!
Дробызгалов всмотрелся в ее оплывшую физиономию. Хотел
заметить, что, в отличие от нее, неизвестно на какие средства
существующую, он работает день и ночь и звонят ему
исключительно по делу, серьезные люди, а не сексуально
озабоченные хахали, но - промолчал, сил не нашлось. Свинцовая
апатия.
Учуяв расслабленное состояние Дробызгалова, вторая соседка
- старуха, провонявшая всю квартиру какими-то полутрупными
запахами, скользнула в свою протухшую комнатенку, тоже позволив
себе проскрипеть о телефоне и о соседе нечто гнусное.
- Пошли вы! - вяло выдохнул Дробызгалов в адрес соседей и
открыл дверь своей комнаты. Жены с ребенком не было - уехали к
теще. Уже легче!
С тоской он уселся на стул в маленькой комнате, забитой
мебелью, с бельем на веревках, протянутых от стены к стене -
жена боялась, что его закоптят коммунальным кухонным чадом; с
ванночкой для ребенка, хранящейся на верху платяного шкафа,
холодильником, втиснутым в угол...
Время подходило к обеду, но так не хотелось тащиться на
кухню, где бегали разномастные Валентинины отпрыски и слышался
ее голос, повествующий о нем, Дробызгалове, соседу Панину -
хроническому алкоголику, дважды сидевшему и жутко Евгения
ненавидевшему за принадлежность к милиции.
Диалог Валентины и Панина сводился к тому, что всем
Дробызгалов плох и в быту невыносим. На кухню же - убогую,
ничейную, принадлежащую всем и никому кухню - Дробызгалов
обычно шел как на казнь.
Евгений сделал бутерброд, сжевал его мрачно и запил прямо
из горлышка остатками выдохшегося "Боржоми", стоявшего на
подоконнике по соседству с чахлым желтым алоэ, над которым
кружили мошки-дрозофилы.
Сильный стук потряс хлипкую дверь.
- Телефон! - заорала соседка. - Опять, твою мать!
- Заткнись, стерва! - в приливе отчаянной ярости взревел
Дробызгалов, выбегая в коридор и хватая трубку, свисающую до
пола, всю в утолщениях изоляции - синей и красной.
- Женька? - послышался голос одного из приятелей - клерка
в аппарате больших милицейских властей. - Ты когда из норы
своей наконец переселишься?
- Разве в другую нору, в могилу, - морщась и прикрывая
ладонью ухо, дабы не слышать детского визга, молвил
Дробызгалов. - Ты-то как? Хапнул квартирку? Дали?
- Нет... У нас все мимо... Как перетасовка штатов - из
других городов кадры прибывают, и весь фонд - им... Тоже -
кошмар! Теща, тесть, дети... Вшестером в двух комнатах.
- Но хоть все свои...
- Тебе бы таких своих... Ладно. Тут разговор я слышал... Я
из автомата звоню, усекаешь?
- Та-ак... - похолодел Дробызгалов.
- Кушают тебя, Женя. Считай, съели. Шеф твой. Так что
учти.
- Выход? - произнес Дробызгалов отрывисто.
- Какой еще выход?! Там... беда. Злоупотребления,
подозрения на взяточничество, человека своего провалил...
Держишься пока на теневике этом... В общем, или проявляй
доблесть и находчивость, или подавай рапорт. Да! - решай
срочно, а то вызовут к нам и - привет. В комендатуре наручники
и в кепезе... Система отработана. Думай, Женек, взвешивай.
Пока!
Дробызгалов понуро застыл. Положил нетвердой рукой трубку.
Затем, преисполнившись решимости, оделся и вышел на улицу.
Он ехал к Мордашке.
ИЗ ЖИЗНИ АДОЛЬФА БЕРНАЦКОГО
Наверное, именно по возвращении в Нью-Йорк Алик понял, что
безнадежно постарел...
Шалили сосуды, скакало давление, ныл крестец от долгого
сидения в машине, к близорукости прибавилась напасть
дальнозоркости и пришлось разориться на сложные двойные стекла
для очков.
Вставать чуть свет на таксистскую службу было мукой, а для
самой службы элементарно недоставало сил.
Изматывало и безденежье. Пришлось вскоре продать
прожорливый "линкольн" и приобрести более экономичный "крайслер
нью-йоркер" с японским движком и бортовым компьютером, каждый
раз при открывании дверцы механическим голосом приказывающим
