темное зимнее утро, разорванное воем гудка, заиндевелое оконце
комнатки в коммуналке - своей комнатки в настоящем кирпичном
доме, одном из первых в деревянных еще Сокольниках; завтрак,
пусть скудный: чаек морковный, хлеб черный с луком... А после -
заснеженная дорога к заводу. А на заводе - рай! Свет
электрический, станков шум ровный, масла машинного запах...
Надежно все, дисциплинированно, уютно... И чтоб кто-нибудь к
смене опоздал! Товарищ Сталин хоть крут был, да хозяин, порядок
укрепил: прогулял - срок, опоздал - санкции. Строго было, но
рука хозяйская чувствовалась, а потому надежно жили, с верой. А
сейчас?
Стоял портрет товарища Сталина в полках книжных - хороший
портрет, на гладкой фотобумаге, долго стоял, и вот те на - внук
едва в ведро помойное не выбросил, насилу отобрал, насилу
упросил оставить...
- Тогда, - заявил внук, - в комод себе положи этого гада,
но чтоб меня перед людьми не позорил! Тоже, выставил мразь
всякую вместо иконы...
Вот что внук сказал. Он, старик, и ответить не смог,
оторопел. Этак о человеке, который богом был для страны,
который и войну выиграл, и народ накормил, и цены снижал каждый
год, и...
Даже всплакнул старик. День себе места не мог найти. А
потом понял: если в газетах такое, разве внук виноват?
Образумить мальчишку надо, правду ему рассказать... Попытался.
А внук и слушать не захотел, отмахнулся; а тут еще грузины
пришли в дом - опять коробки с иностранными надписями выносили,
а после другие приехали и новые коробки принесли... Вот
коробкам-то этим иностранным внук и молится, а в них приборы
тоже иностранные, непонятные, кино там какое-то показывается
через них, и чувствует старик, нехорошее кино, ихнее,
империалистическое... И предупреждал ведь внука: держись
подальше! - а тот снова отмахивается - мол, говорит, это при
Сталине твоем такое кино не в почете было, а сейчас только
такое и смотрят. А раз вошел старик в гостиную: внук спит,
телевизор работает, а по телевизору-то... ох, да такой разврат,
такой... И два голоса говорят. Один вроде по-русски, другой
по-иностранному... Точно. Спелись с Америкой. И телевизор не
выключить - ни кнопок нет, ни рычажков, тоже американский,
видать. Окрутили молодежь капиталисты. Эх, внучок, внучок...
Товарища Сталина в ведро! А у самого, как у бабки-богомолки,
исусы на стенках и девы-марии, позор-то! И опять - почему на
работу не ходит? Говорит, на дому работает. Но не инвалид же!
Насчет партии тоже... Все в семье партийные, а этот - ни в
какую! Мне, заявляет, партвзносы - разорение, на моих
партвзносах завод соорудить можно! Не удался внук. Всем парень
хорош: и его, старика, не обижает, всегда еду принесет, белье
сдаст в прачечную, в комнате приберет, а вот жизнь неясную
ведет, неясную... но и что скажешь? - ведь понимается где-то,
словно бы изнутри, что мир за окном в ладу с внуком, ему
принадлежит мир этот - странный, чужой мир. Смотрит на него
старик из окна, долго и пристально смотрит. Что-то знакомое
осталось: каланча пожарная стоит, как и прежде стояла,
церковь... Но не те Сокольники стали, не те... А ведь родился
он здесь, вырос, мальчишкой бегал среди улочек грязных с
лепившимися друг к другу домишками деревянными... Нет домишек
уже. И тот, первый кирпичный, в котором комнату получил свою,
первую, тот тоже сломали. Теснятся теперь громады каменные,
асфальт повсюду, если бы не каланча и не церковь - ничего бы и
не узнал. Другим стал мир. Таким он его представлял, когда в
революцию рабочих агитировал? Когда о коммунистическом будущем
им говорил? Нет, такого и представить себе не мог. Эх, показать
бы тогда тем работягам и солдатам гражданской мир сегодняшний -
ахнули бы. Да только не их это мир все-таки оказался, другого в
нем много, враждебного. И не коммунизмом этот мир зоется, нет.
Хотя и райком партии есть, поздравления каждый год аккуратно
оттуда приходят, и паек в магазине получить можно как ветерану
партии - значит, есть партия, и ценит она его, но вот куда
смотрит только? С Америкой этой опять-таки... А может, в
Америке коммунисты верх взяли? Мирно как-нибудь? Без революции?
Не ясно. Но на водку-то чего цены подняли? Туда, в Америку ее
всю переправляют, оттого и так? А нам остается мало?
Эта мысль постепенно окрепла. Все, наверное, туда и идет.
И не только водка. Продукты тоже туда. И машины, наверное...
да.
Внук вон что говорит - на машину нынче не один год в
очереди стоять надо, много за границу отправляют... Но тогда
что они нам за это? Кино, что ли, гадость ту, которая из
коробок, всю квартиру заставивших? Иль одежду, что на внуке, -
не одежда, обноски какие-то - разноцветно все, пятнисто, как в
цирке клоун... Зачем такое кино и одежда нужны? Вот раньше... и
костюм добротный недорого, и мясо, и балык в магазине, и
рюмочные дешевые... С работы пришел, выпил, хозяйка стол
накрыла, а там и телевизор поглядели - умный советский фильм. И
песни красивые, и герои душевные... Сытый, по-хорошему усталый
засыпаешь, а утром - гудок. И - цех, запах масла, станков
гуд... Вот куда бы вернуться. А туда, если что и возвращает, -
водка. А она в Америку, проклятая, идет, в Америку!
ИЗ ЖИЗНИ АДОЛЬФА БЕРНАЦКОГО
С Сан-Франциско для Алика Бернацкого начался его
стабильный этап жизни по подвалам Америки.
Земляки из Свердловска, арендовавшие дом, отвели в нем для
Алика благоустроенное подземелье, и стало оно первым в цепи
иных, последующих - выше Алик уже не забирался.
В Сан-Франциско Адольф прокрутил баранку такси около двух
лет. Результат - пятнадцать тысяч сбережений, подержанный
"линкольн", сто сорок два контакта с разными дамами и всего
лишь три случая гонореи, излеченной по карточке бесплатного
медицинского обслуживания для неимущих.
Приятели Алика, в чьем доме он проживал, окончили курсы и
колледжи, трудоустроились в фирмы, на твердые зарплаты, и
вскоре дом покинули, разъехавшись по иным штатам. Прибыли
другие жильцы, заключившие новый договор с лэнд-лордом*. Новые
съемщики отнеслись к Бернацкому неприязненно, велели в течение
месяца подвал освободить. Алик пообещал, не особенно
расстроившись. Конечно, причин для радости не было: приятелям
он платил чепуху, пятьдесят баксов** в неделю, снять приличное
жилье за такие деньги - абсурд, однако существовали
обеспеченные знакомые дамы, жаждавшие замужества, десяток
обещаний впрок на данную тему Алик уже раздал, так что выбор
бесплатного прибежища имелся обширный. А собрать два чемодана с
барахлом - больше у него не прибавилось, - пять минут.
Наверное бы, и прожил Бернацкий свой месяц жилищной форы,
взвешивая кандидатуры подруг и удобства их адресов, не случись
непредвиденного... Хотя, истины ради, заметим: часто
непредвиденные ситуации создаются сознательно.
------------------
* Домовладелец.
** Доллары (жарг.)
Сознательно действовал и Адольф, пригубивший немало сортов
пива вкупе с крепкими напитками в одном из баров даун-тауна, то
бишь, центра города, и севший за руль автомобиля, дабы
отправиться в родимый подвал на отдых.
Рулил он уверенно, но агрессивно, сразу же, трогаясь с
места, протаранил проезжавший мимо "ниссан", каким-то образом
перевернувшийся на крышу.
Осознав тяжесть происшествия, Алик, загасив габаритные
огни, попытался скрыться. Шансы, как ему казалось, для этого
имелись. Водитель "ниссана" не скоро выберется из машины,
превратившейся в клетку, а через два переулка - оживленная
трасса, на которой легко затеряться... А там уж - пьян ты или
нет, разницы никакой. Никогда не остановит тебя полиция даже
для проверки документов; полицейский просто не имеет на это
права, если водитель не нарушает правил движения. А их Алик
более решил не нарушать.
Столкновение с "ниссаном", в котором ехал, кстати,
лейтенант конной полиции, незамеченным, однако, не осталось:
свидетелями оказались два стража порядка, несущие патрульную
службу пешим образом неподалеку от бара, и в эфир тотчас же
полетели приметы разбойничьего "линкольна". Алик еще и мили не
проехал, а весь район уже замыкался в кольцо с планомерным
прочесыванием примыкающих улиц и магистралей.
Бернацкий же давил носком модного ковбойского сапожка на
акселератор, внимая цыганским напевам под аккомпанемент
бубенцов и гитар, гремевшим на всю мощь в четырех динамиках
стереомагнитолы. Проехав шесть блоков, он вдруг узрел
фиолетовые огни полицейских машин в зеркалах заднего вида и
даже различил настырный вой сирен сквозь плотную разухабистую
музыку.
Заставить себя отрезветь? Оценить содеянное? Нет!
Разгоряченный свободолюбивыми мелодиями и текущим в крови
алкоголем, Адольф, решив бесшабашно уйти от погони, вдавил
педаль акселератора до упора в пол.
Мощный, как танк, и стремительный, как торпеда,
"линкольн", круша тяжелым бампером японские легковушки и
раздвигая солидные американские кары, вылетел из сонного
переулка под "кирпич" на однос тороннюю улицу и с жутким ревом
помчался по ней в неизвестном даже для таксиста Алика
направлении, пытаясь уйти таким манером из сжимающегося кольца
преследования.
Вой сирен уже слышался со всех сторон, властно перекрывая
цыганские страдания и выкрики, но Алик бесстрашно гнал машину
наперекор всем правилам и препятствиям.
Впоследствии капитан полиции, принимавший участие в
задержании всесокрушающего "линкольна", скажет, что такие гонки
на протяжении всей своей жизни если и видел, то лишь в
голливудских боевиках, равно как и остальные причастные к
операции полицейские свято убежденные, что от них пытается уйти
какой-то матерый гангстер, к которому при первой же возможности
следует применить всю огненную мощь имеющегося оружия...
В какой-то миг обретя чувство реальности, Алик попытался
схитрить, выстроившись на парковку в просвет между машинами,
однако в просвете этом находился гидрант*, стоянка возле
которого запрещалась категорически, и чугунную колонку гидранта
Алик, наскочив колесом на тротуар, опрокинул, как кеглю.
В воздух незамедлительно рванул столб воды, выброшенной из
подземных труб, и Бернацкого полицейские обнаружили, как кита
китобои, - по фонтану.
Стрелять однако не стали: "гангстер", вывалившийся из
двери, ползал на четвереньках возле "линкольна", отыскивая
потерянные очки, и являл собой зрелище смехотворно-беспомощное.
* - Уличный пожарный кран.
О дальнейших событиях помнилось Адольфу смутно, а были они
таковы: уяснив, что разбирательство с задержанным бессмысленно,
полицейские в порядке мести и в целях профилактики очень
грамотно, не оставляя следов, Бернацкого отмутузили, после чего
поместили в камеру, где, очухавшись, он начал грозить и
ругаться, обзывая служителей закона оскорбительно и даже
грязно, и соответственно нарвался на ответную реакцию в форме
повторной экзекуции.
Сознание померкло вновь. Очнувшись в очередной раз, Алик
потребовал погасить свет, ибо тот мешал ему спать, однако свет
не гасили, никто на зов не являлся, и тогда, разодрав рулон
туалетной бумаги, висевший возле унитаза, Бернацкий занавесил
решетку бумажными лоскутами, после чего погрузился в сон.
Пробуждение, естественно, было безрадостным. По
совокупности свершенного грозил Бернацкому немалый тюремный
срок: пьяная езда, двенадцать поврежденных машин, оскорбление
полиции, попытка скрыться...
