куда меньше, но все же я учуяла...
Едва тот геолог выскочил из зарослей, я задрожала! Когда мужчина так
долго общается только с полезными ископаемыми, то потом женщина это
чувствует. Он подарил мне кусок породы. Потом сказал: "Пять лет вы ждете
меня из тайги, а потом будете как у Христа за пазухой". Я сказала: "Да-
вайте наоборот: сперва я пять лет за пазухой, потом можете идти в тай-
гу". Он что-то курлыкал мне вслед, но я уже снова ждала в засаде. Саван-
на совсем опустела, но я ждала. Хотела дождаться такого, чтобы дал все -
сразу! Как-то раз мимо пронесся один, я почуяла: этот мог бы дать все и
сразу! Но за ним уже мчались другие, чтобы решить, как дать ему: с кон-
фискацией или без...
И я снова - ждала и выбирала. Выбирала и ждала. Выбирать теперь стало
проще. В саванне их стало меньше. Практически их был один. Я поняла: по-
ра! Пора ковать счастье. Я прыгнула - р-раз! Он даже не заметил! Я прыг-
нула снова. Потом - еще! Прыгала, прыгала... Так с тех пор и прыгаю вок-
руг него на задних лапках. Вдруг уйдет?! В саванне-то моей больше нико-
го...
Практически - народ
Я, товарищи, рад нашей встрече. Такие встречи нас с вами сплачивают.
И на таких встречах думается о многом, прежде всего о венике. Из леген-
ды, когда помирал отец и вызвал к себе сыновей, сломал перед каждым от-
дельный прутик от веника, потом сложил прутики вместе - и веник уже не
сломался. И мы, товарищи, сейчас, как никогда, должны сплочаться, чтоб
быть вот таким легендарным веником.
Вместе с тем мы слышим такие разговоры, что у нас тут трещины, что
какие-то разрывы, что между прутиками конфликты, что одни - толще, дру-
гие - тоньше. Что, мол, у кого-то тут есть какие-то привилегии. Что мож-
но сказать, товарищи? Мне тут правильно подсказывают: это хуже обмана.
Это юмор. У нас тут у всех одна привилегия: быть в первых рядах. И все
отдавать: все знания, весь опыт, весь ум отдавать, всю честь, всю со-
весть нашей эпохи - все отдавать людям, народу практически.
Ведь бывает обидно, ведь буквально не спишь, не ешь, ну практически
не ешь - решаешь вопросы. Ведь все время вопросы, и надо эти вопросы ре-
шать, все время мотаешься с вопросами - то в исполком, то опять в испол-
ком, то по вопросам исполкома. Причем машин не хватает. И это напрасно
думают, что у нас все разъезжают в черных "Волгах". Вот мне тут подска-
зывают, инструктор Сидоренкова до сих пор ездит в серой. И хотя она тре-
бовала, мы ей твердо сказали, чтоб не надеялась до конца года. А наш
"рафик" мы вообще отдали детскому саду, тем более он без двигателя, чтоб
развивалась у детей смекалка. То есть трудности есть, товарищи, но мы не
жалуемся, мы боремся.
Так же и по вопросу телефонов. Якобы весь аппарат себе поставил вне
очереди. Да, товарищи. Мы были вынуждены пойти на эту крутую меру. Поче-
му? Мне тут правильно подсказывают: потому что, если нет телефона, не-
возможно же звонить! А аппарат должен из любого места, где бы ни сидел -
в кабинете, в машине, на кухне, на другой точке, - прямо оттуда снять
трубку, выяснить, как вопросы решаются, как другие вопросы. Телефон -
это не дает оторваться от людей, от народа практически.
Теперь по вопросу якобы привилегий по вопросу лекарств. Мне тут подс-
казывают, товарищи: вопроса такого нет. Мы можем предъявить рецепты: нам
прописывают от того же, от чего и трудящимся. Причем зачастую то, что у
нас не апробировано, а прямо из-за рубежа. Но мы идем на этот риск.
Кто-то должен рисковать. И в поликлинике, товарищи, ничего особенного
нет - обычная аппаратура для аппарата. Кто хочет, может посмотреть. Вот
мне тут, правда, подсказывают, что там милиционер. Вот это безобразие,
товарищи. Это мы поставим вопрос что он там стоит? В форме?.. Но ни о
каких привилегиях речи быть не может категорически. Например, инструктор
Сидоренкова хотела недавно пройти на анализ раньше жены второго. Мы ее
одернули. Мы ей прямо сказали: скромнее надо быть, товарищ Сидоренкова.
Учитесь демократии!
Теперь другой вопрос, товарищи. Якобы имеются привилегии по вопросу
якобы пайков специально для аппарата. Да, товарищи, тут мы должны откро-
венно признать: болтовня такая идет. Мол, якобы в этих пайках что-то та-
кое особенное. Это неосведомленность, товарищи. Ничего особенного там
нет. Все, что всегда. И ведь, товарищи, в чем смысл пайков? В том, чтобы
уменьшить очереди. Очереди - это наш позор, товарищи. И здесь мы настро-
ены бескомпромиссно: аппарат в очередях не стоит. Это вклад в нашу общую
борьбу.
Так же как по вопросу культуры. Ведь ходят слухи, что, мол, в театр
невозможно попасть, что якобы мы для аппарата бронируем чуть ли не весь
зал. Это хуже юмора, товарищи, это слепота. Вы вдумайтесь сами, товари-
щи: откуда у нас в аппарате столько любителей театра? Вот мне тут подс-
казывают, мы бронируем только партер. И не для себя, товарищи, а, как
правило, для заезжего аппарата из городов-побратимов.
Что касается по вопросу якобы брони на авиабилеты, надо признать,
факты есть. Но мы решительно боремся, товарищи. Так, недавно, инструктор
Сидоренкова обратилась, чтобы забронировать ей билеты на Сочи для семьи
в командировку - двадцать семь билетов. Мы ей на аппарате прямо сказали,
товарищи: надо скромнее быть, товарищ Сидоренкова. Никаких привилегий -
восемнадцать мест, и ни одного больше. Остальных членов семьи командиру-
ем через исполком. Иначе у нас тут начнутся конфликты, чего мы не можем.
Как и в вопросе обслуживания. Нас пытаются столкнуть: мол, почему ап-
парат на вокзале идет через зал, где мягкая мебель и вентилятор, а люди
в общем зале, многие на полу, а туалет не работает, хотя запах есть. Что
ж, давайте по диалектике, товарищи. А если бы при этом еще и аппарат вы-
шел бы из депутатского зала и лег на пол в общем? Это сколько бы на полу
прибавилось? И первый на полу, и второй, и общий отдел, и инструктора
вплоть до Сидоренковой. При той же мощности туалета. Нет, товарищи, это
мы только навредили бы этому вопросу, людям бы навредили, народу практи-
чески, среди которого женщины, дети.
Вот, кстати, по вопросу детей. Мол, почему это только дети аппарата
поступают в тот институт? Скажу прямо, товарищи: нас это тоже - интере-
сует. Мы должны с этого института строго спросить: почему они только на-
ших детей принимают? В чем дело? Вот мне тут подсказывают, они уже прис-
лали ответ. Что у них все решают знания. Так что они сами знают, кого
принимать. Это в духе гласности, товарищи! Тут нам ставят другой вопрос:
почему дети аппарата и работать устраиваются в аппарат? Что можно ска-
зать на это? Мне тут подсказывают: мы - за трудовые династии, товарищи.
Например, дед уголь добывал, отец добывал, теперь внук добывает. Дед пи-
лил или, скажем, варил, потом отец варил, теперь вся семья варит посто-
янно. Здесь то же самое, товарищи. Например, мать - инструктор Сидорен-
кова, дочь - инструктор Сидоренкова, внучка будет тоже инструктор Сидо-
ренкова.
А вообще, товарищи, для сплочения нам надо чаще встречаться, ходить
друг к другу в гости, мы - к вам, вы - к нам. Мне вот тут, правда, подс-
казывают, не всех могут пустить, там милиционер. Это безобразие! Мы пос-
тавим вопрос - что он там стоит, без формы? Это дезориентирует.
Но это частности, товарищи, а в целом мы еще раз убедились сегодня,
что мы с вами вместе, и пока вы, товарищи, будете с нами, как прутик с
прутиком, нас не переломить, как тот легендарный веник. Вот мне тут еще
подсказывают, товарищи: до новых встреч с вами, с людьми, с народом
практически!..
Серое вещество
Самое светлое на свете - серое вещество. Если взять у людей мозговые
извилины только одного полушария - скажем, восточного, - то получится
расстояние от Земли до Меркурия. И приятно сознавать, что на этом пути
есть и мои сантиметры. И миллиметры жены. Потому что один Эйнштейн пого-
ду не делает. Конечно, у него бы набралось километров на сто. Ну,
кое-что добавили бы Лев Толстой, Ломоносов и Штирлиц. А все остальные -
это трудовые трудящиеся: я, Сидоров, Анна Петровна, хотя ее вообще-то
надо из общего расстояния вычитать. Но дело не в ней, а в том, повторяю,
что одни Ломоносовы погоду не делают.
Они, само собой, все на свете изобретают и открывают. Они открывают,
а мы иногда толком и закрыть-то не можем. Потому что использовать вели-
кие изобретения - это тоже требует достаточно серого вещества.
Взять электричество. Помните, в прошлые века - топором брились, при
лучине писали. А что хорошего можно написать при лучине? В крайнем слу-
чае: "Евгения Онегина". Кандидатской не напишешь. Лифт не работает, да и
куда на нем ехать, если телевизор не во что включить? В общем, жизнь
впотьмах.
И тут у человечества рождается гений. Ну, скажем, Михаил Фарадей. И
он изобретает электричество и говорит широким массам: нате, пользуйтесь!
И массы ему отвечают: спасибо, Миша. И пользуются!
Люстры горят, телефоны звонят, троллейбусы бегают, а под Новый год по
заявкам телезрителей первомайский "Огонек" повторяют.
И народ не успокаивается, думает, что бы такое еще выдумать. И я тоже
не могу успокоиться. Потому что за все эти блага стоит у меня в коридоре
черный ящичек, и колесико в нем как психованное крутится, и цифирки
мелькают. А заработная плата у меня, между прочим, по моему труду! То
есть, вы понимаете...
И вот, хоть я и не Фарадой, но серое вещество у меня найти можно,
только оно от обиды уже не серое, а черное. И оно у меня берется за
электричество и применяет правило буравчика, и вот у меня счетчик уже
крутится не туда, а оттуда.
И через неделю уже не я должен государству, а оно мне.
Но я ему все долги прощаю, я не крохобор.
Пойдем в наших рассуждениях дальше, а для этого вернемся назад, в мои
лучшие годы, когда волос на голове у меня еще было больше, чем вставных
зубов. Как выглядел тогда я, человек с большой буквы (не буду говорить с
какой, она неприличная)? Выглядел я тогда очень естественно, потому что
ходил во всем натуральном: в чесуче, велюре и кирзе. Такой элегантный
силуэт, что, когда я на улицу выходил, птицы с деревьев замертво падали.
То есть при взгляде на меня одинокие женщины сходили с ума - начинали
звать милицию.
Ну тут появляется очередной гений, какой-нибудь Менделеев, и изобре-
тает синтетику, и говорит: нате, пользуйтесь! И мы говорим: спасибо, Ди-
ма, давай!
И вот уже на мне сплошной лавсан и кримплен, а куда не надеть кримп-
лена, там капрон. И я уже лен не сею, хлопок не жну, овец не стригу,
разве что целиком шкуру сдираю, на дубленки. То есть льются на меня чу-
деса химии, а какие не на меня, те выливаются в речку. Чтоб рыбки тоже
поняли, что такое серое вещество. А если они этого не поймут, то я им
помогу. Потому что за трудовую неделю это самое серое вещество у меня
слежалось. И ему необходим активный отдых, проблема которого уже давно
решена.
И я беру рюкзак, надеваю его на спину моего друга Сидорова, а сам не-
су снасти для рыбалки. И мы приезжаем в заповедный уголок, куда не сту-
пала еще нога человека, а только моя и Сидорова. И мы сидим и любуемся
на эту благодать. А потом мы берем наши снасти, и говорим спасибо тому
гению, который их изобрел, и забрасываем снасти в воду, и этот динамит
взрывается. И та рыба, которая уплыла от химии, всплывает к нам. И потом
мы достанем из рюкзачка закуску и чего ее запить, споем песенку у кос-
терка...
А назавтра в лес пионеры придут, костерок наш с помощью вертолетов
потушат, консервные баночки за нами подберут, в металлолом сдадут, из
них потом тепловоз построят...
А мы с Сидоровым уже на работе сидим, с просветленным серым вещест-
вом. Ждем, когда новый гений объявится, измыслит что-нибудь великое и
скажет нам с Сидоровым: нате, ребята, пользуйтесь!
