потом от меня уходить. Ну, мне-то он не врал, но ему казалось, что и мне
он тоже врет. В общем, смех. Как в кино в этом - "Осенний марафон". Мы
вместе смотрели. Смешной фильм, хороший. Но я ему сказала: чего ты муча-
ешься? Я тебя люблю. Мне от тебя не надо ничего. Вру, конечно. Мне его
ужасно хотелось вырвать оттуда, я б, наверное, даже и смогла. Только он
бы потом мучился... А может, и не смогла бы... А он, смешной, господи...
"Я, - говорит, - без тебя не могу!.. Но понимаешь..." Да молчи, говорю,
дурачок, понимаю... Ну, в общем, вот так... Ну а тогда он пришел, еще
ничего не сказал, я поняла: все. Он там что-то начал, что-то хотел
объяснить... Глупый, конечно. Хотя ему тоже несладко было... Ну я гово-
рю: "Так! Шампанского сюда! Прощальный банкет!.." Потом заорала чего-то,
как дура, вся в соплях... Потом ничего, шампанского выпили... Ну, первое
время, конечно, каждую ночь подушку - насквозь, это уж как положено. По-
том нормально... Сестрица только достает все время: "А может, оставишь?"
А мать тут же: "Оставишь! А кто же ее с ребенком-то?" Вот дуры, ей-бо-
гу... А вот интересно, что бы он сделал, если б узнал? Ага, взять позво-
нить его жене: так, мол, и так, хочу поделиться большой радостью. Как
посоветуете назвать?.. Смех, конечно... Нет, вот интересно, что когда у
других - так вроде до чего банально, а когда это с тобой... Ну ладно, за
что боролась... Значит, ему так надо было. Значит, так должно было
быть... А мать с сестрой, конечно... Жалко их обеих, между прочим, я все
равно счастливей их, сестрица-то мне, точно, даже завидует... Да ничего,
выживу, господи, о чем речь... А захочу оставлю, и все... Сидит сейчас
дома у себя небось... Решил он! Ну, ну, тихо... Все нормально... И чтоб
не приставали ко мне больше с этим... У нас это на раз. У нас не Италия
какая-нибудь. Это там, говорят, папа против... Только бы он не позво-
нил... Только не надо звонить мне... Только без глупостей...
Сюжет
- Ты не муж!
Логично. Раз я не желаю стоять как идиот в этой проклятой очереди,
значит, не муж. У нас с ней уже давно все логично.
- Возможно, - достойно отвечаю я. - Хватит того, что ты моя жена.
- Словоблудие! - кричит она. - Ты посмотри, тут уже не повернуться!
- А ты поизящней, - бормочу я, отводя глаза от пустых бутылок, зани-
мающих полкухни. - И вообще, дай спокойно поработать.
- "Поработать", - с невыразимым презрением произносит она.
Хлопает входная дверь. Я остаюсь один.
Сажусь за письменный стол. Чистый лист бумаги, вставленный в машинку,
- мучительное зрелище. Говорят - сюжет. А что сюжет, когда его потом на-
до на бумагу... С бутылками, кстати, надо что-то делать. Но вот так
взять и сбить человеку рабочее настроение? Да, со всем этим надо что-то
делать...
Я долго смотрю на машинку. Потом решаюсь, кладу пальцы на клавиши
и...
Звонок...
Открываю.
Яйцеподобная лысая башка на длинной нечистой шее, в круглых очках
поблескивают пьяные глазки, рот растягивает сладчайшая улыбка - все это
вырастает из невозможного цвета и помятости пиджака, под которым расх-
ристанная рубашка с болтающейся пуговкой, - все это размахивает руками,
сопит, кланяется, словом, выражает мне нежнейшие чувства любви и предан-
ности.
Сосед в субботнее утро.
- Ми-шень-ка! - Соседа качает ко мне, и известный запах объясняет его
радужное настроение. - Мишенька! Вы благороднейший человек!..
Так, ясно. Раз "благороднейший" - значит, три рубля. Если "надо бы
выручить", то рваненький. А "благороднейший" - нет, не меньше трешки.
Откуда это у него? Нет, что я благороднейший, это как раз понятно - не
отказываю, а вот откуда у него этот слог? Прямо какой-то чеховский при-
казчик, ей-богу.
- А супруга дома? - Сосед проникает с лестничной площадки в коридор.
- Ирочка - благороднейшая женщина! - Тут он показывает мне три узловатых
пальца и подмигивает. - Не извольте беспокоиться! В среду ав-вансик, все
возверну в лучшем - ик! - виде...
Лысое яйцо на вертлявой шее озирается по сторонам.
- Супруги-то нету?.. Ай-ай-ай, Мишенька, ай, шалун! Ха-ха-ха!.. А
моя-то стерва... - Тут изыски ему изменяют, тут он прост, как семейная
доля. - Стерва-то моя, Мишенька, - он плаксиво кривит губы, - она ж меня
била!.. Била же!..
Впрочем, тут же опять источает радостную улыбку, и, пока я достаю
трешку, он уже просочился на кухню.
- Ай, по-соседски! - Он кошачьим движением хватает зелененькую. - Ай
как славно-то! Не извольте беспокоиться!..
Я заверяю, что не изволю, и уже собираюсь выпроводить, но тут взгляд
его падает на пустые бутылки. Сосед смолкает и сопит, слегка покачива-
ясь. Горный орел завис над добычей.
- Бутылочки, - нежно произносит он. - Ай-ай-ай!.. Все пишете, Ми-
шенька, все пишете... Благороднейшее... И молочные тоже!.. А вот сей-
час... Как сосед - соседу... В знак уважения... Сейчас ты мне рюкза-
чок!..
От возбуждения он даже пританцовывает. Я несу рюкзак, очень в душе
довольный. (Сосед - влиятельный человек в торговом центре, где выступает
то дворником, то подсобником, то кем-то еще. Так что неудобства я не ис-
пытываю. К тому же я предвкушаю ее реакцию, когда она увидит, что буты-
лок нет. И свое холодное достоинство: "В угоду твоим прихотям я должен
жертвовать работой, в то время как ты..." И т. д.)
Сосед, сидя на корточках, причмокивая, сопя, приговаривая, запихивает
бутылки в рюкзак и еще в две сетки - я действительно поднакопил... Лысое
яйцо покрывается капельками пота. Навьючив на себя рюкзак, взяв в руки
сетки, он какой-то извивающейся, неверной походкой движется к выходу.
- Не извольте беспокоиться, - заверяет он меня еще раз.
Я опять даю ответные заверения, хотя неясное сомнение закрадывается
мне в душу.
- Сейчас мы Генке... Натюрлих... Безо всякой очереди. - Голубой глаз
подмигивает. - По-соседски...
Он с трудом переступает через порог, выходит на лестницу. Бутылки
нестройно звякают.
- А уж за уважение-то рублик, это уж конечно, - бормочет он, подходя
к ступенькам. - Это уж как вы благороднейший...
Я закрываю дверь. В сущности, славный мужик. Ну, позволяет себе, но
ведь никогда никакого хамства. Откуда у нас вообще это право - сверху
вниз? Что я о нем знаю? А сам-то, ты-то кто такой со своим снобизмом?..
С вялым самобичеванием нравственного порядка иду к письменному столу.
Сажусь. Подношу пальцы к клавишам.
Грохот горного обвала раздается на лестнице. Невообразимый грохот и
звон. Холодея, вскакиваю и выбегаю на лестницу.
Лестничным маршем ниже, среди неимоверной груды битого стекла, сидит
горный орел, очумело вращая головой. Низвергнутый демон Врубеля - но жи-
вой. В руке он держит единственную уцелевшую баночку из-под майонеза.
Увидев меня, демон, звеня осколками, поднимается и глядит с большим не-
доумением.
- По-соседски, - произносит он неуверенно, топчась на битом стекле.
Но тут же приободряется. - Сейчас, Генке без очереди... Генка - благо-
роднейший человек...
Он делает попытку продолжить спуск по лестнице. Я догоняю его, отби-
раю сетки и рюкзак, в котором не осталось ни одной целой посудины, соби-
раю в кучу стекло, в три приема выношу на помойку.
...Когда она приходит домой, я сижу за письменным столом.
- Неужели?! - Ирония, удивление и торжество звучат в ее голосе. - И
не переломился?
- Не переломился, - честно говорю я.
- А как же очередь?
- Я без очереди, - сухо отвечаю я. - Сосед помог.
- Благородный человек, - замечает она. - И на сколько же там было?
Выхода у меня нет.
- Черт возьми! - взрываюсь я. - Мне в этом доме дадут когда-нибудь
работать не отвлекаясь? У меня тут не болванки!.. Я пишу!
Она хлопает дверью.
Я поворачиваюсь и смотрю в окно. По двору слегка покачиваюшейся по-
ходкой движется куда-то мой сосед. На лице его блуждает улыбка. В руке -
майонезная баночка.
Еще один сюжет...
Везучая
Подумать только! Они его осуждают! Говорят, как он мог с тобой так
поступить? Как ты могла быть такой дурой?
Сами они дураки! Они дураки, а он - умница. Я сразу, как мы познако-
мились, поняла, какой он способный: и читал, и писал, и расписывался. Но
со мной он не расписался. Он сказал, что расписка любви не заменяет. И
правильно! Что, нет, что ли? А меня он всегда любил. И все делал, что я
ни попрошу. Я ему говорю:
- Леша! Иди учиться!
Ну, он и пошел. Только, конечно, условие поставил, что тогда с работы
уйдет. Ну и правильно! Его в вечерней школе всем в пример ставили, как
он хорошо работу с учебой совмещает. А после школы он дальше пошел, в
институт. Потому что его к знаниям уже сильно тянуло, а работать он уже
не хотел. И правильно! Что ж он, двужильный, что ли? И потом, я же свер-
хурочно взяла, неужели ж нам не хватало? Всегда нам хватало, особенно на
него.
А после института пришел и диплом показывает. Я говорю:
- Леша! А я тебе за это костюм купила.
Он надел, ему так хорошо! Прямо жених! Он говорит:
- Знаешь, по-моему, все-таки пора уже иметь нормальную семью.
Я говорю:
- Лешенька! Я этого давно жду!
Он говорит:
- Вот и чудесно, завтра я тебя с ней и познакомлю.
Ну, я так обрадовалась... Потому что она такая начитанная, на рояле
играет... А на свадьбе-то он меня сразу не узнал, потому что я на каблу-
ках была. А потом узнал, говорит:
- Знаешь, тебе тоже пора... В жизни надо вовремя определяться!
Как он это сказал, у меня на него прямо глаза открылись: как он все
правильно понимает! Действительно, думаю, пора!
И мне тут как раз очень Жора помог. Прямо очень. Потому что он наобо-
рот мне сказал, что любовь без расписки - это не любовь. И тут же распи-
сался. И не только расписался, но и прописался. И правильно. Мне ведь
как раз квартиру дали. Вот он меня так сильно и полюбил. Полюбил и про-
писался, чтоб найти в моей квартире счастье, а его самого чтоб не нашли.
Потому что его уже искали за то, что он алименты не платит той жене, ко-
торая была до меня. Той, что была до нее, он платил, потому что на той
он женился по любви, а на этой потому, что уже ничего нельзя было сде-
латъ.
А все должно быть только по любви. И мы с Жорой все полюбовно решали
и расстались полюбовно. В смысле, что квартиру я ему всю оставила. А как
же? К нему ведь как раз родственники приехали, чтоб его убить. Потому
что это не его родственники, а той жены, которой он не платил. А где же
им всем жить? Они ведь Жоре и детей в подарок привезли, про которых он
еще не знал.
А я к маме переехала. У нее на двоих - в самый раз. Девять соток и
туалет рядом. Выйдешь через двор - и две остановки трамваем.
Вот в трамвае я как раз с Николаем и познакомилась. Мы с ним рядом
сидели. Вернее, это я сидела. Он-то лежал. А тут контроль.
- Это, - говорят, - ваш?
Я говорю:
- А что?
- Если, - говорят, - ваш, пусть дышит в сторону и билет покажет!
- А если, - говорю, - не мой?
Они говорят:
- Тогда мы его заберем, потому что остальные тоже отказываются.
Я говорю:
- Вы так и будете везде забирать что плохо лежит? Ну, тут шум, крик,
женщины заругались - те, которые еще не замужем, с теми, которые уже...
Ну, я Николая на себе с поля боя вынесла, из общежития выписала и к
маме прописала. Прописала и стала его ждать. Потому что его все-таки
забрали. Потому что он, оказывается, давно на доске висел: "Они мешают
нам жить". Вот его на время и увезли, чтоб не мешал.
Он уехал, а зато Леша приехал. Вернее, пришел. Даже прибежал. Потому
что его жена, которая на рояле, выгнала. Потому что он на Шуберта ска-
зал, что это Шопен. И она его выгнала, и он ко мне прибежал, сказать,
что все это из-за меня. Я говорю:
- Лешенька, не волнуйся.
И к ней побежала. И ей объяснила, что это все из-за меня, потому что,
