недопустимо.
Идея, как легко заметить, прямо отвергающая то, в чем обвиняет
Стругацких В.Сербиненко. Естественно, об ее присутствии в книге он
умалчивает. А над лчной трагедией гуманиста он, грустно сказать, глумится
- "соблюдая при этом известный порядок", как один из героев Сарояна.
Правда, герой этот плакал от жалости к людям, но каждому свое... Сначала
критик говорит, что "Антону... и другим героям придется еще не раз
"пожалеть" о несовместимости гуманистических запретов с эффективной и
молниеносной "помощью". Тут сразу вопрос: почему иронические кавычки у
прекраснейших слов в человеческом лексиконе - жалость и помощь? Кому из
порядочных людей не хочется помочь страдальцам, кому не унизительно
сознание собственного бессилия? Иронический тон надо как-то обьяснить, и
это делается простейшим образом: Антон - бесмысленная пустышка.
В.Сербиненко пишет: "Романтический герой и не заметил, что... он оказался
способным на предательство... "похотливой кошки" - доны Оканы". Ну, это
сказано недостаточно сильно: Антон виновен в ее гибели, но критик
почему-то забыл о страшном раскаянии героя, из-за которого он едва не
сошел с ума, о психической ошибке, послужившей одной из причин
заключительной трагедии - прорыва с обнаженными мечами в убежище дона
Рэбы.
Этот поступок обезумевшего, потерявшего над собой власть человека
критик трактует совсем уже странно. Приходится заподозрить, что он не
прочел книгу до конца - иначе он не мог бы написать: "Право на убийство
ему было предоставлено вполне буднично - высшим земным начальством в лице
дона Кондора: "Убить, физически убрать...". Дон Кондор не "начальство", а
старший товарищ; ое не предписывает Румате убийство - да и по тексту так
"Тебе НАДО БЫЛО убрать дона Рэбу" [выделено мной - А.З.]. Кондор упрекает
Румату за преданность императиву "не убий" в прошлом, когда было еще не
поздно ПРЕДОТВРАТИТЬ кровопролитие, убив Рэбу.
Уместно задать В.Сербиненко вопрос: как он относится к тому, что
прототип Рэбы Берия был расстрелян прежде, чем он успел восстановить
сталинизм в ухудшенном, если можно себе такое представить, варианте? И не
спрашивал ли он себя, с тоской и горечью, почему никто из старшего
поколения не имел мужества убить Сталина во-время?
Да, вот еще что: этот вопрос Кондора вызывает у Антона возмущение, у
его друга Пашки - тем более... Но В.Сербиненко непреклонен. Он уверяет
нас,что "Антон-Румата не задумывается". Не только о доне Окане, но и о
том, что в этой ситуации" остаться человеком очень трудно". Боже мой, да
об этом он только и думает! Главное, что его угнетает: средневековье
засасывает его, он вынужден выдавливать из себя "благородного подонка"...
И вопреки всему тексту книги критик подводит нужный ему итог: "Отсутствие
элементарной независимости мысли неотвратимо оборачивается для героя
подчинением, самым что ни на есть прямым и грубым. Полубог Румата - почти
уже идеальный винтик набравшего космические обороты механизма Утопии".
Правильно - идеальный винтик; верно - механизма Утопии; вопрос - какой
Утопии. Не той, которую сочинил за авторов В.Сербиненко, в которой царит
дурной общественный идеал, А той, которую изображают Стругацкие. Антон -
"винтик" (сохраним этот одиозный термин) милосердной системы, ибо следует
закону милосердия до предела своих возможностей. Он обретает то, что
критик называет "элементарной независимостью мысли", когда выходит из
Утопии в реальность и начинает убивать, и Утопия не может принять его
обратно - его руки видятся ей окровавленными.
Подмены совершенно удивительные мы находим в разборе другой
философской повести, "Жука в муравейнике". Подмены и беглость: весь анализ
25 строк! Назвав поле действия "прекрасным новым миром" - аналогия
понятна,- критик передает все содержание книги таким прокурорским
периодом: "Профессиональный убийца, шеф службы безопасности Рудольф
Сикорски ("... никогда не обнажал оружия, чтобы пугать, грозить... -
только для того, чтобы убивать") уничтожает "своего", Льва Абалкина,
подозревая в нем опасного и враждебного чужака". Просто, как выстрел в
затылок... На деле тема "Жука..." таже, что и "Трудно быть богом": предел
действия нормы "не убий". Стругацкие ставят мысленный - художественный -
эксперимент: на одной чаше весов помещена судьба всей Земли, на другой -
одна-единственная жизнь (Льва Абалкина). Весы идеально уравновешены, ни
герои, ни читатель не знают, действительно ли Абалкин есть бомба
замедленного действия, могущая уничтожить земную цивилизацию. Боюсь, что в
наши дни его судьба была бы решена быстро и круто, но в "механизме Утопии"
"винтики" мыслят по-другому. Несмтря на то, что "профессиональный убийца"
Сикорски в полной мере представляет себе меру опасности, он сохраняет
жизнь живым бомбам, когда они еще не люди, а человеческие зародыши, и с
тех пор оберегает их, охраняет от непосвященных их секрет. Милосердие не
покидает его до последней секунды - всей истории 40 лет, из них 30
Сикорски знает, что вместе с людьмибомбами могущественная иная цивилизация
подбросила на Землю некие устройства, "детонаторы", добравшись до которых,
подкидыши, возможно, начнут свою страшную работу.
Деталь, достойная внимания: Сикорски не может уничтожить "детонаторы"
- и не может спрятать машинки в свой сейф. "Детонаторы" попали в музей, а
по закону никому, "ни частным лицам, ни Мировому Совету, ни даже господу
богу" экспонаты "из любого Музея на Земле" не выдаются - приходите и
изучайте на месте... Может быть, В.Сербиненко помнит о судьбе НАШИХ
музейных сокровищ. Может быть, прочитав повесть внимательно, он
воздержался бы от саркастического вопроса: " ... Где, в каком спецхране
содержатся "неисчислимые духовные" скровища Утопии Стругацких.
Итак, 40 лет "контрразведчик" Сикорски несет на своих старых плечах
бремя мучительной тревоги - ужасно представить себя на его месте... И тут
на сцену выходит Абалкин. Он без предупреждения покидает инопланетную
службу и тайно возвращается на Землю. Перед этим при непонятных
обстоятельствах гибнет его врач, посвященный в секрет. Дома Абалкин с
неистовым напором пытается вызнать тайну своего происхождения и, главное,
стремиться прорваться в Музей, к "детонаторам". Но, пока возможны хоть
какие-то ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ обьяснения его поступков, Сикорски его щадит.
Выстрелы раздаются только тогда, когда Абалкин берет "детонатор" в руки.
Об этой трагедии ответственности критик сообщает нам так: "ГИБНЕТ ПО
ПЕРВОМУ ПОДОЗРЕНИЮ, что он агент Странников, Лев Абалкин" [выделено мной -
А.З.].
Но это еще не все. Даже в такой отчаянной ситуации Стругацкие не
оправдывают Сикорски полностью, этические весы еще качаются.
Герой-рассказчик Максим Каммерер считает убийство напрасным. Этого
В.Сербиненко опять "не замечает" и пишет туманно: "Максим.. не
удовлетворен положением де в Утопии, ему по-человечески жаль Абалкина...
но выхода герой не видит". Неправда, видит, и выход этот очень прост - не
убивать даже во имя спасения Земли. Видит и ДЕЛАЕТ : пытается спасти
Абалкина, но физически не успевает. Сикорски и Максим олицетворяют
ПРОБЛЕМУ ЭТИЧЕСКОГО ВЫБОРА самого высокого ранга. Для них нет вопроса,
допустимо ли убийство "человеческое" (Вл. Соловьев, чуть дальше мы к этому
вернемся). Вопрос иной и мучительный: допустимо ли убийство одного для
сохранения всех - даже в крайних, сверхчеловеческих обстоятельствах?
Стругацкие поставили этот вопрос перед нами -не "утопийцами", своими
современниками, и когда! В середине 1979 года. У нас смертная казнь
присуждалась за многие деяния, в том числе за "валютные операции" и
хищения государственной собствености. До входа наших войск в Афганистан
оставались считанные месяцы. Потихоньку реабилитировался палач Сталин.
Нет, Стругацкие не создавали "рационалистическую программу" некой Утопии,
в которой "целесообразность стала... высшим законом" - как пишет критик,
не отрицали "во имя рационально -фантастических планов прошлого и
настоящего истории". Они выполняли традиционный долг русских писателей,
"призывая милость", как сказал Пушкин, восставаяпротив дурной
целесообразности, которая их окружала. Горько и признаться, страшно
видеть, что их обвиняют в том, против чего они нас предупреждали.
Но вернемся к теме. Вл.Соловьев писал в "Оправдании добра": "Насилие
в нашем мире бывает трех родов: 1) насилие ЗВЕРСКОЕ - которое совершают
убийцы, разбойники, деторастлители; 2) насилие ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ, необходимо
допускаемое принудительною организацией общества для ограждения внешних
благ жизни, и 3) насильственное вторжение внешней общественной
организациии в духовную сферу человека с лживой целью ограждения
внутренних благ - род насилия, который ВСЕЦЕЛО определяется злом и ложью,
а потому по справедливости должен быть назван ДЬЯВОЛЬСКИМ". Философ не
поддался соблазну абстрактных рассуждений о недопустимости любого насилия
и выделил "человеческое, необходимо допускаемое". О мере этого насилия и
писали Стругацкие в обеих обсужденных выше повестях, и подняли планку
очень высоко - именно на утопический, недостижимый сегодня уровень. Так
они люозначили свою гражданскую позици, свое отношение к морали нашего
общества.
В.Сербиненко эту позицию вообще не затрагивает, как бы не замечает ее
- надеюсь, нет нужды обьяснять, почему такой метод суженного взгляда в
литературоведении не допустим. Как бы опасаясь, что затронуть тему
все-таки придется, он полностью игнорирует роман "Обитаемый остров",
антиутопию - то есть вещь, входящую в обьявленную им номенклатуру
произведений. Игнорирует не по недостатку места: его хватило на разбор
первой, ученической вещи Стругацких "Извне", и второй, тоже ученической -
"Страны багровых туч", и, как уже говорилось, на разгром "Стажеров". Так
вот, "Обитаемый остров" - роман-предупреждение, из той же семьи, что "Мы"
Замятина и "1984" Оруэлла. Там Стругацкие обратились к теме "дьявольского
насилия" над духом применительно к нашему обществу сталинских и отчасти
хрущевских и брежневских времен. Они изобразили мир одураченных людей, в
головы которых непрервно, круглые сутки (это не метафора) вбиваются
восхищение властями, ненависть к инакмыслящим, ненависть к другим странам.
Вбиваются отвратительные - прошу прощения за повторы - "внешние
общественные идеалы". Работа поставлена с дьявольским размахом и
изощренностью - именно по-дьявольски, другого слова не подберешь. Роман
этот чудом проскочил в набор - а может, и не чудом, а благодаря
несерьезному отношению властей к фантастике - литература-де второго сорта,
что с них взять?
В "Обитаемом острове" снова появляется делегат от Утопии в прошлое; в
истории, но не в древнюю, как было в "Трудно быть богом", а в наше время.
Он вступает в борьбу уже не со "зверским насилием" как Антон-Румата, а с
"дьявольским насилием", со "злом и ложью" (Вл.Соловьев) и уничтожает
систему оболванивания людей. Очень важная деталь: он делает это, зная, что
идет навстречу возможным опасным общественным последствиям - но идет,
ВОПРЕКИ "расчетливому практицизму" и "рационалистическому культу знания".
Его ведут милосердие и жалость, те же самые милосердие и жалость. Никак
нельзя было критику затрагивать этот роман - вынужденно бы он сам себя
опроверг.
Хотя - кто знает? Он не отказался от анализа "Улитки на склоне", еще
одной антиутопии Стругацких; обсудил ее моральные аспекты - добросовестно
