третьей степени, может слдужить основой для создавния исторического,
приключенческого или фантастического романа (см. Д.Я.Стройк "Краткий
очерк истьории математики", 1984г.).
4. Назовем услдовно "эффектом Демокрита" предвидение научных
теорий будущего и создание принципаиально новых концепций мира.
Вопрос с самим Демокритом остается неясным; вряд ли решение,
предлагаемое в "Золотом дожде", можно считать удовлетворительным.
Ярким проявлением "эффекта Демокрита" является создание квантовой
механики в первой полдовине ХХ века. Обычно ученый, оперирукя самыми
абстрактными понятиями, стремится найти им аналоги в нашем,
макроскопическом мире (например, представить себе электрон в виде
шарика). Каким же таинственным образом творцы квантовой теории - де
Брейль, Шредингер, Паули, Дирак, Гейденберг и другие - смогли
впервые осмыслдить феномены, не имеющие макроскопических аналогов -
корпускулярно-волновой дуализм, принцип Папули, невозможность
одновремкеенного определения положкения и импульса микрообъекта?
История науки, то драматическая, то загадочная, иногда - комичная,
творится букквально на наших глазах. Совсем енедавно откерыта
высокотемпературная сверхпроводимость - явление, которое найдет
широчайшее применение в ткехнике. Другое великое открытие -
"холодная" термоядерная реакция - оказалось, к сожалению, игрой
воображения его незадачливых авторов. Любой из этих эпизодов может
дать богатый материал для документального или художественного
повествования, в том числе - фантастического.
Итак, наша слабая искра может разгореться; топлива для этого
вполне достаточно. Нужно только умело сплести историю и вымысел,
соткать единое полотно повествования из льняного волокна реальности
и золотых нитей фантазии.
Хотя рассмотренная разновидность жанра пока небогата шедеврами,
можно, тем не менее, выделить ряд неординарных произведений -
Ефремова, Гаррисона, Мальсберга. Следовательно, уже имеются
определенные эталоныв, точки отсчета, - или, если угодно, материал
для сравнения и критерии оценки будущих полновесных ромианов.
Остается надеяться, что эти произхведенния смогут принести к нам
дыхание минувших эпох, спокойную мукдрость Эллады, воинственный
задор Рима, тлеюще знание Средневековья, интеллектуальный фейверк
Возрождения, научный взлет Нового времени.
система элементов, обнаруженная в
древнем марсианском университете.
Главному редактору журнала
"Новый мир" С.П.Залыгину
Уважаемый Сергей Павлович!
В 5 номере Вашего журнала за 1989 г. помещена статья В.Сербиненко
"Три века в мире утопии. Читая братьев Стругацких". Я литературовед, давно
занимаюсь творчеством Стругацких, и сознаю, что появление такой статьи в
массовом и самом престижном журнале траны - событие. Много лет наша пресса
избегала серьезного обсуждения Стругацких; работа В.Сербиненко - одна из
первых обзорный статей, ей предстоит формировать общественное мнение, ибо
за ней копирайт "Нового мира". К великому сожалению она представляется мне
предвзятой, более идеологической, чем литературоведческой, и выполненной,
увы, в традициях нашей критики прошедших времен.
Статья открывается резонным утверждением: "Двадцатый век
скомпрометировал утопию, как, вероятно, никакой другой". Но вслед за тем
читателю дают понять, что вместе с утопией скомпрометированы и Стругацкие.
Это доказывается мягко, "эллиптически", но вывод моно сделать однозначный
- скомпрометированы, и неподготовленный читатель его, несомненно, сделает.
Проводя свою идею, критик, прибегает к приему Нишце: соединение
несводимых идей через метафору и авторский пафос, то есть взамен
логического эмоциональным путем. Так ставится знак равенства между утопией
как частью идеологии и утопией как литературным жанром. Но если первая
действительно скомпрометирована, то в этом есть заслуга, и немалая,
утопической литературы - вспомним Оруэлла, Замятина, Хаксли. Смею
утверждать, что из советских писателей самую заметную лепту внесли
Стругацкие.
Другая существенная деталь: писатели-фантасты чаще всего атакуют
утопическую идеологию средствами "антиутопии", разновидности политического
памфлета. Антиутопии создавали упомянутые только что писатели, в том числе
Стругацкие. Но литература - ради Бога, извените за трюизм - сложная штука.
Ее мастера ухитряются ввести горечь и сарказм даже в картины прямой
утопии, и Стругацким это свойственно в высокой степени.
В.Сербиненко, разумеется, известны эти общие соображения, он вскользь
о них упоминает: "Скрытая ирония, пронизывающая знаменитое произведение...
Т.Мора" ; "... Сопутствующая утопическим идиллия м... и корректирующая их
негативная утопи". Вскользь, и с эмоциональным сдвигом, говорящим
читателю, что к творчеству Стругацких сказанное не относится. Ибо задача
В.Сербиненко - показать, что они не утописты, а идеологи, что их книги
есть "предназначенные к исполнению идеологические инструкции". Дела не
меняет характеристика, данная Стругацким в преамбуле статьи: писатели "с
поразительным упорством и изобретательностью подвергали испытанию "на
прочность" утопические идеи". Слова-то верные, но в основном тексте работы
доказывается обратное:Стругацкие пропагандируют один, при том одиозный с
точки зрения критика, пакет утопических идей. Этот комплекс идей
В.Сербиненко определяет, опираясь на понятие, данное Вл.Соловьевым:
"внешний общественный идеал" (внешний по отношению к личности). Затем он
выводит формулу обвинения: "Превращение утопической мечты во "внешний
общественный идеал", требующий "переделки" мира и человека, в сущности,
ознвчает отрицание самой мечты. Рождается идеологическая схема, под
покровом научности программирующая и расчерчиваюшая "светлое бущее".
С этим обвинением нам и придется разбираться, но прежде несколько
слов об отсылке к Вл.Соловьеву. Не совсем корректно прибегать к авторитету
философа, фундаментальный труд которого незнаком читателям - разумеется,
не по их вине. Я имею в виду работу "Оправдание добра. Нравственная
философия", в которой Вл.Соловьев выступает как утопист, предлагающий
идеальную модель будущего российского общества - модель, во многом
опиравшуюся на современные ему социальные науки и, что для нас
существенней, по нескольким важным социологическим положениям совпадающую
с этикой Стругацких. Дальше мы к этому вернемся.
Итак, каким же образом Стругацкие создают "идеологическую схему,
программирующую и расчерчивающую"? Ответ: "Они рискнули рискнули
предложить свой вариант реализации советской утопии образца 60-х годов,
дав доостаточно широкую и связную картину жизни при развитом коммунизме -
в ХХI и ХХII веках". Все верно, однако у Стругацких картину эту создают
несколько книг, а В.Сербиненко на деле ограничивается сардоническим
разбором детской повести "Стажеры", посвятив ей огромный - по масштабам
статьи - раздел.
Позволю себе отвлечься для риторического вопроса: как бы Вы отнеслись
к автору, предложившему статью о социальной прозе А.Рыбакова, и уделившему
основное внимание "Кортику", поменьше - "Водителям", и совсем по чуть-чуть
"Тяжелому песку" и "Детям Арбата"? Или другой вопрос: допустимо ли,
разбирая прозу советских писателей за 30-тилетний период, не соображаться
с их бесчисленными конфликтами с издательствами, цензурой, с
необходимостью зарабатывать себе на хлеб, в конце концов?.. Но это делает
Ваш автор. Он безоглядно громит единственную "хлебную" книгу Стругацких -
одну из 25-ти (для меня под вопросом еще "Отель у погибшего альпиниста").
Писатели, действительно, согласились на требования издателей - дать
"настоящую" коммунистическую утопию, пропаганду и контрпропаганду. И хотя
это все равно добрая книга, как-то неудобно читать об идеализированных
советских людях, о гнусных и пьяных узниках капитала и прочем. Разумеется,
что написано пером, не вырубишь топором, но мне было бы неловко так
расписывать грехопадение серьезных социальных писателей, как это делает
критик. И, чтобы ударить больней, именно "Стажеров" сравнивать с
городскими повестями Ю.Трифонова.
Но таким образом он обходится без минимального серьезного обсуждения
"широкой и связной картины" утопии Стругацких. Он вообще не затрагивает
единствкенную полностью утопическую вещь "Полдень. ХХII век" и утопические
фрагменты в вещах "укосмического цикла": "Трудно быть богом", " Обитаемом
острове", "Парне из преисподней", "Жуке в муравейнике" - то, что он,
очевидно, имел в виду, говоря об "особом мире" Стругацких. Так вот, я
опасаюсь, что этот мир оставлен за бортом намеренно, ибо он - ав
противоположность отколовшимся от него "Стажерам"- не снабжен никаким
"внешним общественным идеалом". Он раскрывается не через показ
общественных институтов, но только через межчеловеческие отношения, как бы
"изнутри" людей. Стругацкие видят человека будущего удивительно
доброжелательным, творческим и, в общем-то, мало интересующимся идеями,
выходящими за круг нравственных и творческих проблем. Ему никто ничего не
навязывает; в этом мире есть лишь один абсолютный ОБЩЕСТВЕННЫЙ императив:
"не убий".
Этого императива как бы не замечает В.Сербиненко, когда пишет о
"Трудно быть богом" и "Жуке в муравейнике" (этим философским книгам,
вместе взятым, уделено меньше места, чем "Стажерам"). Он походя отмечает,
рекомендуя героев "Трудно быть богом": "Им очень хочется не нарушать
гуманистические табу, что так просто в идеальном мире Утопии и так сложно
за ее пределами". Странно это читать, очень странно... Суть всей вещи и
трагедия ее героя, Антона-Руматы в преступном - хотя и понятном
по-человечески - НАРУШЕНИИ АБСОЛЮТНОГО МОРАЛЬНОГО ЗАКОНА. Ироническое
словосочетание "гуманистическое табу" применительно к запрету на убийство
пускает в ход человек, обьявивший себя последователем великого гуманиста
Вл. Соловьева.
Вот очень короткий конспект "Трудно быть богом". Под видом
фантастической средневековой страны Стругацкие дают гротексное изображение
нашей страны сталинского периода. В момент действия там правит временщик,
которому дано многозначительное имя "Рэба" (в оригинале было "Рэбия",
редакторы попросили сделать намек менее явным). Он свирепо и планомерно
уничтожает ученых и поэтов, учреждает собственную "серую гвардию",
превращает обсерваторию в пыточную тюрьму; душит остатки свободы,
сохранившиеся в средневековом королевстве.
В этот ад земной внедрен резидент Утопии, историк Румата (он же
Антон). В его распоряжении огромное могущество XXII века, но здесь оно
бесполезно. "Утопийцы" Стругацких решительно отвергают любое вмешательство
в исторический процесс: "нельзя лишать человечество его истории", - так и
сказано в книге, прямыми словами. (Цитирую кредо В.Сербиненко :
"общественые идеалы... не отрицающие... прошлого и настоящего истории".)
Есть и обьяснение практически-конкретное: вторжение в ход истории
оборачивается большой кровью; это и сказано словами, и показано образно.
Другая проблемма - человеческая, личностная. Антон понимает что
обязан остаться в сороне, но это ему невыносимо, он говорит: "Сердце мое
полно жалости". И все же он бездействует. Убивают и пытают его друзей,
бьют до полусмерти его самого, но он терпит до последнего и лишь в
приступе отчаяния с боем идет во дворец и убивает палача Рэбу.
Еще раз: главная тема "Трудно быть богом" Абсолютно ясна и четко
сформулирована. Вмешательство и исторический процесс - "утопизм" -
