себе, она казалась слабой - а со слабой властью мало кто хочет имет
серьезные дела. Мы - "банные заговорщики", как мы сами себя то ли в шутку,
то ли всерьез стали называть, - мы, похоже, нашли способ вызвать в России
необходимые для успеха настроения. Однако, чтобы запустить этот процесс,
мы должны были получить уверенность в том, что это будет сделано не зря,
что предоставляемые нами возможности будут использованы. Наше средство
лечения России принадлежало к категории одноразовых, и повторить его было
бы уже невозможно. Хуже того: оказавшись выстрелом вхолостую, оно привело
бы как раз к тому, чего мы жаждали избежать - к окончательному развалу
страны. Способ наш был то же самое, что лечение ядом: неточность в
применении вызвала бы результат, противоположный желаемому. Все это
помогает понять, насколько необходимым было для меня получить точную
информацию о том, что и как было сказано и воспринято в сугубо
конфиденциальном разговоре короля с моими собеседниками. Российская
разведка, и так достаточно стесненная в действиях на Аравийском
полуострове, не могла нам помочь. Надо было, следовательно, действовать по
иным каналам - и действовать быстро и наверняка, делая, как говорят
шахматисты, единственные ходы в разворачивающейся блиц-партии. Хорошо, что
я, предвидя подобную ситуацию, заблаговременно постарался наладить
кое-какие особые связи. На Востоке в еще большей, пожалуй, степени, чем в
западном мире, всякая вещь имеет свою цену, хотя далеко не обязательно - в
денежном выражении. Надо только четко знать, что ты хочешь купить, кто
может это продать - и на каких условиях. К счастью, я работал на Востоке
уже достаточно долго, знал многие обычаи, уже не первый год вел картотеку,
о существовании которой не знал, я полагаю, ни один человек.
Она и хранилась даже не в посольстве, а в моей резиденции, и не в
моей персоналке, а надежно защищенная от постороннего любопытства - в
памяти того компьютера, которым пользовался мой домоправитель для
хозяйственных, бытовых и прочих мелких надобностей. Я использовал эту
машину по ночам, когда все в доме предавались сну. Но если бы кто-нибудь
даже, пробудившись в неурочный час, узрел меня на кухне - вряд ли что-либо
заподозрил бы. Поглощая свои бутерброды, я имел обыкновение проверять
счета, просматривать расходы. Это являлось необходимостью - иначе персонал
крал бы значительно больше; а под моим контролем они воровали ровно в той
степени, в какой я им это позволял (позволял для того, чтобы каждый
понимал, что судьба его в значительной степени зависит от меня: воруют
все, но застигнутый на месте преступления, да еще неверным, пострадает
согласно шариату - шариат же шутить не любит).
Вот и на сей раз настало время прибегнуть к моим электронным досье.
Человек, которого я искал, должен был обладать множеством качеств.
Прежде всего он должен был успеть основательно у меня завороваться -
чтобы я был уверен: он крепко сидит на крючке. Во-вторых, ему надлежало
обладать широкими связями среди своих коллег высшей прислуги. Это можно
было бы считать своего рода профсоюзом, но такой продукт цивилизации пока,
хвала Аллаху, в Саудовской Аравии неизвестен. Члены этого круга не только
хорошо знают друг друга, но и постоянно общаются и обмениваются
информацией - хотя бы уже потому, что на Востоке пресловутый "хабар"
всегда был продуктом первой необходимости. Что же касается объема и
качества этой информации - здесь можно было не сомневаться, ибо давно
известно, что слуги знают всегда и все. Хотя далеко не всегда готсы своим
знанием поделиться. Или сделать это, во всяком случае, небескорыстно. Та
информация, которя требовалась мне - с самого верха, - могла стоить
неимоверно дорого. Я же не смог бы оплатить ее из посельского бюджета,
поскольку эта информация не получила бы ни малейшего отражения в
посольских отчетах, не смог бы, даже будь у посольства такие деньги.
Заплатить из своего кармана? То есть, вернее, не из своего - мой карман не
имеет ничего общего с рогом изобилия, - но из денег моей жены, которая
водремя покинула дипломатическую стезю, поменяв громкий, но пустой, как
барабан, титул культур-атташе на директорское кресло в некой фирме, сперва
небольшой, но к тому времени, о котором идет речь, уже весьма обширной и
доходной. Денег она дала бы, но не очень много. И тогда выход практически
мог быть только один: торговаться, торговаться до седьмого пота, до
хрипоты, разумно перемежая торговлю смутными намеками, весьма похожими на
угрозы, - или следовало запастись в достаточном количестве. Задачка,
словом, была на засыпку - и все же ее необходимо было решить. Искать
нужного мне человека можно было только в своем обслуживающем персонале, о
котором мне было известно практически все, даже то, на кого эти люди еще
работали. А работать они могли на разные дипломатические и экономические
разведки. Мне нужно было искать из них менее всего защищенного. И как ни
странно, им оказался мой домоправитель. Он был не природным саудянином,
хотя жил здесь достаточно давно, а ливанцем, и занимался экономическим
шпионажем в пользу одной ливанской нефтедо-бывающей фирмы, штаб-квартира
которой находилась в Эн-Нуайрии, то есть довольно далеко от Эр-Рияда. Мне,
как представителю России, одного из все еще крупнейших экспортеров нефти,
приходилось не раз говорить на эти темы с саудянами. Потому ливанец и
служил у меня, исходя из уже упоминавшейся истины: слуги знают всё - даже
и содержание самых конфиденциальных разговоров своих нанимателей.
Каким образом они узнают - бесполезно доискиваться; Восток есть
Восток и был им задолго до изобретения всякой хитроумной электроники.
Итак, я вызвал своего мажордома Али бен Ахмада Сайди, и он
незамедлительно прибыл. Я постарался надеть маску, выражающую крайнюю
суровость и начальственный гнев, и поинтересовался: почему расходы
посольства на бензин таковы, что создается впечатление, будто наши машины
совершили уже по полтора кругосветных путешествия? В то время как на самом
деле мы ездили не так уж много - по городу и разве что изредка куда-нибудь
в Дит, что на Красном море, или в Рас-Таннуру, на побережье Персидского
залива, - чтобы окунуться. Все более повышая голос я чувствовал себя
совершенно правым: расходы и в самом деле были далеко за пределами
приличия. Али, похоже, заранее был готов к такому разговору.
Он если и считал меня дураком - как и всякого из иноверцев, то уж не
круглым. И потому он не стал выкручиваться и доказывать, что я не умею
считать, но сразу перешел в контратаку и заявил, что следует трижды
подумать, прежде чем, находясь в самом сердце мусульманского мира,
обвинить правоверного столь нелепым и неубедительным образом. Каждому
известно, что он, являясь домоправителем, не занимается лично такими
низкими делами, как заправка автомобилей или снятие показателей
спидометров. Он, конечно, прекрасно понимал, что я знаю, куда на самом
деле девается бензин. И тем более яростно обвинял меня в стремлении
опорочить честного мусульманина, оклеветать, что и на самом деле было
отнюдь не безопасно. Но именно такое развитие разговора я и предвидел и
потому, даже не дав ему договорить, заявил, что обвиняю его не в
воровстве, но в нарушении байа, присяги на повиновение и подчинение. Я
намеренно назвал заключенный с ним контракт именно этим торжественным
словом, зная, что на деле познания моего мажордома в исламском праве и
обычаях были крайне низки и ограничивались повседневными нуждами. Пока Али
пытался сообразить, что же такое байа, я стал популярно объяснять ему -
как отнесется кади ал-кудат, исламский судья, к столь серьезному нарушению
шариата. А что нарушение имело место, было ясно и саому домоправителю,
поскольку в контракте было недвусмысленно сказано, что он принимает на
себя ответственность за исполнение обязанностей всем местным персоналом
посольства, за сохранение имущества и все прочее.
Упоминание о кади ал-кудате и вовсе смутило его, и он стал искать
компромисса:
- Но, сейид, разве два умных человека не могут договориться, не
стремясь причинить друг другу неприятности?
Я сделал вид, что глубоко обдумываю его предложение. Потом покачал
головой:
- Могли бы, если бы речь шла только о деньгах. Но ты совершил худшее:
оскорбил и унизил меня. Этого я не могу простить!
- Во имя Аллаха, сейид! У меня и в мыслях не было подобного!
- Твой язык лжет, Али! Ты ведь думал, что я ничего не пойму и не
узнаю, иными словами - считал меня глупее дворовой собаки. Не есть ли это
глубокое оскорбление?
Он понял это по-своему: ты воруешь - отчего же у тебя не хватило ума
поделиться со мной, твоим начальником? И оживился:
- О, сейид, если ты так это воспринял... Но клянусь памятью моего
отца, да будет Аллах к нему милостив, я хотел тебе все сказать уже совсем
скоро, и не только сказать, но и...
Последующие слова он произнес лишь мысленно, полагая, что я их и так
пойму.
- Ах, Али, - проговорил я по-прежнему сурово. - Ты хочешь поставить
меня на одну доску с собой, забывая, кто - ты и кто - я. Но вазир
ат-тан-физ эту разницу знает; хочешь ли ты, чтобы я пожаловался ему?
Вот туг он, кажется, совсем дозрел.
- Заклинаю тебя, сейид, прошу от имени моих детей - не делай этого!
Обещаю перед ликом Всемилостивого - сделаю все, что ты прикажешь!
Только горе мне, этих денег уже нет, да будет проклят тот грязный
вор, который...
Эту знакомую песенку я не стал даже слушать.
- Ах, вот как! Ну что же, я подумаю, какую плату, раз у тебя нет
денег, взять с тебя за гнусное бесчестье!
Он только кивнул; я притворился, что размышляю.
- Ага, вот что: с кем ты дружен из королевского дворца?
- У меня много друзей, сейид. А что тебе нужно во дворце?
- Позавчера там собирались все вазиры, и принцы, и сам халиф - да
будет Аллах доволен каждым из них. Мне интересно, о чем они говорили. И
тебе придется это узнать.
Он посмотрел на меня трезвым деловым взглядом.
- Это невозможно, сейид. Пытаться узнать, что говорится близ трона,
значит, призывать свою смерть, мучительную смерть. У нас не так, как у
вас! Я мог бы сказать ему, что это не так; но какое ему дело?
- Ну, ну. Это все твои фантазии, Али. Скажи лучше, что не хочешь
расплатиться со мной.
- Здоровьем моих детей клянусь, да будут они твоими заложниками! Если
до кого-то даже долетают звуки голосов, когда заседает малый диван, - он
спешит заткнуть уши и со всех лопаток убегает подальше. Нет, змея такой
мысли не заползет в голову ни одному человеку во дворце!
Мне очень не хотелось ему верить, но на сей раз домоправитель,
похоже, не лгал; он даже вспотел от страха.
- Ну хорошо, хорошо. Никто не знает, о чем говорили халиф и эмиры. Но
ведь после этого отдавались какие-то распоряжения, и вот этого слуги уж ни
как не могут не знать! А раз знают они, то знаешь и ты - или можешь
узнать.
Али бен Ахмад, похоже, даже обрадовался.
- Распоряжения - так почему же сейид сразу не указал, что его
интересуют распоряжения? Сразу после этого было приказано подать кофе и к
нему...
- Али, ты дразнишь разъяренного льва!
- О! О! Но я и на самом деле...
Короче говоря, в последующие полчаса мне удалось по словечку вырвать
у него, что в тот же день сам король вел телефонные разговоры с главами
некоторых ближайших государств: Египта, Иордании, Сирии, Кувейта и других.
