В очереди мы, разумеется, стоять не стали: я нашел служебный вход и
без труда прошел вместе с Наташей через него: одно из моих многочисленных
удостоверений личности сыграло нужную роль. Внутри было тоже людно. Мы
бродили, разглядывая экспонаты. Кое-что тут продавалось, и кто-то уже
отсчитывал деньги. Посетители, как всегда, делились на одиночек, медленно
или в хорошем темпе дрейфовавших от полотна к полотну, - и группы,
скапливавшиеся вокруг известных людей, оказавшихся здесь. В группах
нередко разговор шел на темы, не имеющие отношения к выставке.
Мы с Наташей попутно прислушивались. Я искренне обрадовался, заметив
в центре одной из групп человека, занимавшего позицию в моем списке - того
самого Долинского, ученого, чье имя было покрыто неким налетом
таивенности, словно старое серебро патиной.
Уже само присоединение его к группе создателей новой партии было
многими воспринято как сенсация. Долинский, считавшийся уже многие годы
крупнейшим в мире специалистом по философии евразийства, был типичным
кабинетным ученым, на людях появлялся крайне редко, а после автомобильной
катастрофы, в которой сильно пострадал он сам, жена же его погибла,
ожидалось, что он и совсем замкнется. Почему-то было принято считать его
старым - для широкой публики известный ученый почему-то должен быть
стариком, - и полагали, что он и поведет себя соответственно. На самом же
деле ему недавно исполнилось сорок семь, так что был он, по сути дела, еще
молодым человеком, с удовольствием водившим машину и игравшим в теннис на
своем корте на даче. Такой возраст, безусловно, требует и другой
активности, кроме кабинетной. Так что меня как раз не удивляло, что он,
оставшись вдовцом, стал искать какого-то побочного занятия и нашел его,
прельстившись программой новой партии. Это было совершенно естественно:
программа азороссов во многом проистекала из того самого евразийства,
которым он давно занимался, и уже поэтому просто не могла не
заинтересовать его. Ну а кроме того, как ученый, он не мог не увлечься
возможностью раздобыть немалые ассигнования на науку - пусть и не на его
собственную, но на науку вообще. Поговорить на все эти темы было бы
безусловно, интересно, и в списке жертв моей журналистской активности
Долинский занимал одно из первых мест. Поэтому, едва завидев его все еще
плотно упакованную в бинты голову и темные очки, размером схожие с
автомобильными фарами, я со-рвался с места, успев проинструктировать
Наташу, что ей делать, и, протаранив людское скопление, в три секунды
очутился рядом с ученым мужем.
Он в это время пытался деликатно убедить какую-то пожилую девицу в
том, что ее взгляды на роль Бердяева в евразийстве никак не могут быть
приняты всерьез. По всему облику девицы можно было безошибочно понять, что
и Бердяева, и само евразийство она видала в белых тапочках, главным же для
нее было то, что она - лично! - говорила не с кем-нибудь там, а с самим
Долинским. Зрачки ее метались из стороны в сторону, как теннисный мяч в
игре, - чтобы убедиться в том, что факт этот кем надо замечен и будет
соответственно оценен. Для того же, чтобы кто-ни-будь не осмелился
пропустить такое мимо внимания, она каждую свою фразу начинала: "А
скажите, дорогой профессор Долинский..." Мне показалось, впро-чем, что ему
это не было совершенно неприятно. Великие люди обладают и великими
слабостями. Что касается меня самого, то мне достаточно было послушать их
с минуту, чтобы понять: если я их перебью и отвлеку его внимание на себя,
то мировая и даже российская наука от этого никак не пострадает. Я
оглянулся. Наталья стояла позади меня. Встретившись с ее взглядом, я едва
заметно кивнул в сторону девицы, только что включившей свое очередное: "Но
послушайте, уважаемый профессор Долинский!.." Наташа опустила веки в знак
того, что мое поручение принято. Сделала шажок вправо и шаг вперед,
появляясь из-за моей спины. И, не останавливаясь более ни на миг,
бросилась на честолюбивую соискательницу известности, как делает боксер,
чтобы войти в клинч и предохранить себя от ударов.
- Таисия! Крошка моя! На лице девицы появилось странное выражение -
как если бы ее собеседник заговорил вдруг на суахили. Но она еще не
успела, по-моему, сообразить, что, собственно, происходит, как Наталья и
действительно вошла в клинч, вместо ударов нанося противнице громкие и
сочные поцелуи.
- Но позвольте... - девица попыталась оказать сопротивление.
- Тасенька! Как я рада! Не ожидала встретить тебя тут! Ты одна? А
Экзакустодиан Пименович? Здоров?.. Экзакустодиан - это был, конечно, удар
ниже пояса, за такие вещи полагается дисквалифицировать. Наталья перешла
на театральный шепот: - Слушай, только что узнала. Вот-вот подъедет к
артистическому входу...
- Кто?
- Ах, неужели неясно? Он! Не могу же я орать,.
- Он??
- Поняла теперь? Через минуту туда будет не пробиться. Мне по
страшному секрету сказал старший охранник...
Так проходит земная слава. Бедный профессор мгновенно оказался
забытым и брошенным на волю волн. Он недоуменно моргнул - раз, другой. На
третьем мигании я подхватил его под руку.
- Профессор...
Он покачал головой:
- Каков темперамент, а? Куда это дамы бросились?
- А, чепуха. Приехал какой-то патлатый артист, не знаю. Но я очень
рад возможности побеседовать с вами. Позвольте представиться...
Он выслушал меня внимательно. Я попросил об интервью.
- М-м... Откровенно говоря, не знаю. Видите ли, я себя чувствую еще
не очень уверенно после... м-да. Ну и кроме того - я могу и люблю говорить
только о моем предмете - это...
- Я в курсе, профессор. Но могу вам обещать: мои вопросы будут самыми
простыми, вам не придется задумываться всерьез.
- Но, собственно, вы не услышите от меня ничего интересного - во
всяком случае, для ваших читателей. Вряд ли евразийство способно всерьез
заин-тересовать немцев.
- Наши читатели - русские, профессор, и все, что касается России,
вызывает у них самые живые отклики.
- Ну, в таком случае - что бы вы хотели от меня услышать?
- Может быть, пройдемте куда-нибудь в уголок? Здесь слишком неуютно
для хорошего разговора.
Я отвел его в пустое местечко, где, похоже, собирались поставить
какое-нибудь изваяние, но в последнюю минуту раздумали.
- Итак, профессор... Полагаете ли вы, что нынешний путь развития, на
который мы, судя по всему, вступим, был определен уже евразийцами и мы
сейчас лишь реализуем их идеи?
- Гм... Думаю, что ощущение неизбежности такого движения возникло
значительно раньше. И дело не только в том, что немалая часть российской
аристократии имела восточные корни; но вот, к примеру...
Вы Пушкина, конечно, помните?
- Ну разумеется, как всякий русский...
- "Сказку о царе Салтане"?
- Могли бы и не спрашивать.
- Очень русское произведение, верно? Но ведь Салтан - это султан!
Отнюдь не православный го-сударь.
- Вы полагаете? Хотя - вам, разумеется, это известно лучше. А вы
придаете этому значение?
- Несомненно. Потому что у Пушкина была прекрасная историческая
интуиция - думаю, ее можно так назвать. "Историческая" - не обязательно
значит "обращенная в прошлое". Это понимали, видимо, и другие: недаром
написать "Историю Петра Великого" было поручено ему, а не, скажем,
Карамзину - всеми признанному историку.
- Это чрезвычайно интересно. Скажите: именно такого рода соображения
и привели вас в ряды сторонников - назовем вещи их именами - исламского
государя? Современного Салтана?
- Ну, я бы не сказал, что только эти. И даже - не они в первую
очередь.
Не совершайте стандартной ошибки, полагая, что ученым чужды мирские
интересы - политические, экономические... А также и мирские пристрастия,
симпатии и антипатии. Так вот... Меня побудила примкнуть к возникавшему
течению восточной ориентации не пушкинская сказка, разумеется, и даже не
выводы и прогнозы евразийцев, но в первую очередь - понимание самой
простой истины: всякое движение нуждается, чтобы стать по-настоящему
влиятельным и сильным, вовсе не только в двигателе и в запасе энергии. Во
всяком организме, будь он естественным или искусственно созданным, должно
иметься некоторое количество деталей, играющих в нем разные роли, - иначе
он не будет работать. В автомобиле, например, есть мотор - силовая
установка. Без нее машина - железный лом. Но даже обладая самым прекрасным
мотором, машина не сможет нормально работать, если у нее не будет
тормозов. То есть при каждой силе обязана состоять и антисила; трогаясь и
набирая скорость, вы должны быть уверены что обладаете возможностью при
надобности снизить ее или даже вовсе остановиться, а то и дать задний ход.
- Но автомобиль по сравнению с обществом, в особенности нашим, -
достаточно простой механизм...
- Я привел такой пример лишь для наглядности. Я ведь сказал, что
такого рода структура свойственна вообще любой мало-мальски сложной
системе.
В том числе и обществу в целом, и любому его подразделению. В любом
государстве всегда неизбежно существует тормоз: оппозиция. Хотя при
тоталитарном режиме она вынуждена выдавать себя за что-то другое и почти
не имеет возможности выступать в качестве единой силы.
Оппозиция - тормоз правительства. Но и в рамках любой организации
необходима своя оппозиция, там тоже есть своя правая и своя левая сторона.
Иначе организация эта, как тот же автомобиль, разовьет такую скорость, на
которой перестанет быть управляемой. Так вот, я понял, что развитие ислама
в России, которое наверняка ускорится в результате деятельности новой
организации, нуждается в тормозе. И я решил сыграть роль этого механизма.
- Торможение организации изнутри?
- Тормозящее влияние, кстати сказать, только и может оказываться
изнутри; то, что находится вовне, - это уже не тормоз, это носит иное
название: например, придорожный столб не является тормозом, хотя, конечно,
останавливает машину, когда она на него налетает. Тогда это не остановка,
но авария, катастрофа...
- А другие организаторы движения, вы полагаете, не могут сыграть
такой роли?
- Как говорят опытные шоферы: всякий дурак может ездить быстро,
искусство же заключается а том, чтобы уметь ездить медленно. Хотя мотор
просит газа, газа... Все участники движения - я имею в виду организаторов
- естественно, рассчитывают при новом государе занять определенные посты и
участвовать в выработке мнений монарха. Но, к сожалению, большинство из
них сильнее заинтересовано в самом посте, чем в результатах своего влияния
на царя. Возьмите хотя бы... ну, предположим, Лепилина. Опытный политик.
Но из тех, кто не будет проводить свою точку зрения - за неимением оной, -
но будет поддерживать все, что угодно, лишь бы в конце концов получить
вожделенный титул, втиснуться в аристократию. Деньги у него есть, и потому
его эта проблема мало волнует. Но ведь это и значит - пустить машину
бесконтрольно ускоряться. Так бывает очень часто в подобных ситуациях:
стараются поскорее достичь каких-то ощутимых результатов и воспользоваться
достигнутым. Следовательно, нам грозит неоправданное ускорение внутреннего
развития - в данном случае слишком поспешная исламизация. Поспешная -
вовсе не значит "принудительная", такую возможность я вообще исключаю; Но
и естественные процессы нередко приходится сдерживать. Потому что здесь
стремительность чревата и вовсе гибельными для нации последствиями. Как и
