оконцу. По сравнению с былыми временами вывески на английском почти сошли
на нет; зато возникло нечто новое: струящиеся справа налево куфи - на
стекле, в металле, а то и в неоне. Примерно - прикинул я - одна арабская
вывеска на два десятка русских и одна латиницей - на полсотни.
Раз-другой я заметил еще некий шрифт, и вовсе не ожидавшийся: алеф
бет.
То были уже существенные признаки возможных в недалеком будущем
перемен.
Мы ехали уже мимо российского Министерства иностранных дел. Здание
ремонтировалось. Деньги, значит, появились у властей и на такие дела...
И не только на ремонт, но даже - что они, совсем спятили, что ли? -
на пальмы, что без особого успеха пытались расти в некоторых местах Кольца
- и на Смоленской тоже. Может, вскоре и Красное море начнем рыть под
Москвой - название-то, можно сказать, национальное...
Пока я пожимал плечами и крутил головой, удивляясь неизбывной
российской лихости в намерениях, мы свернули вправо, через минуту
оказались на Бородинском мосту - здесь никаких перемен я не увидел, только
покосился налево вверх, на эстакаду, на которой мы недавно находились, - и
наконец достигли цели.
Вслед за лбом в униформе, катившим чемодан, я вошел в холл.
Рецепционист, кроме ключа, вручил мне три конверта: побольше,
поменьше и третий - совсем маленький, все - адресованные именно мне, и
никому другому: господину Веберу Виталию Владимировичу, корреспонденту
русского журнала "Добрососедство", издающегося в Аугсбурге, Бавария,
Германия.
Я вскрыл большой, заранее догадываясь о его содержимом. Так и есть:
официальное приглашение на прием, коему предстояло совершиться сегодня
вечером в Кувейтском посольстве в связи с государственным визитом шейха
Абу Мансура Мухаммада, главы правительства названной страны. Маленький
конверт я вскрывать не стал, отложив ознакомление с его содержимым на
потом. На ощупь там угадывался лишь один листок бумаги. Что же касается
среднего, то его следовало вскрывать, фигурально выражаясь, при красном
свете: крохотная эмблема в левом верхнем уголке - затейливо переплетенные
буквы "Реан" - предупреждала о необходимых предосторожностях.
Лифт, казалось мне, полз слишком медленно. Наверное, я устал. Совсем
некстати, надо сказать. Наконец посыльный ушел, получив законно
полагавшуюся мзду. Это в России умели не хуже, чем в любой другой стране,
цивилизованной или не очень. Я проверил, хорошо ли он закрыл за собой
дверь. Он закрыл плотно. Хвала Аллаху, Господу миров! И можно стало - мне
давно уже не терпелось, - оставшись в одиночестве, расслабиться, чтобы
собраться с мыслями.
Я немного передохнул в кресле, вертя в пальцах запечатанный конверт
неизвестного происхождения. Вряд ли он был способен взорваться. Придя к
такому выводу, я аккуратно вскрыл его.
Это было, к сожалению, не письмо от Ольги - а ведь именно его я
подсознательно и ждал. И не официальное. На хорошей белой бумаге от руки
было написано лишь несколько строк.
"Вит! Обязательно нужно увидеться до вечера. Срочно, важно. Сейчас же
позвони..."
Дальше следовал номер телефона. Подпись: "И. Липсис". Дата -
сегодняшняя. Время - я глянул на часы - за час десять минут до моего
появления в отеле.
М-да, подумалось мне. Что потом - неизвестно, а пока - Липсис.
Действительно - апокалипсис... Откуда его черти взяли? И зачем?
Я еще раз внимательно осмотрел конверт. Веберу. То есть мне. Однако
очень любопытно: откуда Изе известно, что Вебер - это я или же что я - это
Вебер? Оч-чень интэрэсно, как говаривал, по слухам, в свое время товарищ
Сталин.
Ну ладно. А чего же хочет от бедного странника "Реан"?
Конверт я вскрыл в темной ванной, пользуясь инфракрасным фонариком,
какой имелся в моем кейее вместе со всяким другим дорожным барахлом.
Да, эта цидуля тоже адресовалась именно мне, хотя в ней меня Виталием
Владимировичем не именовали. Текст был следующим:
"Редактирование откладывается. У автора температура. Предполагается
двустороннее воспаление. Просьба принять все меры по сохранению здоровья.
Все полномочия".
Прочитав, я включил нормальный свет и несколько секунд наблюдал за
тем, как бумажка с текстом таяла в воздухе, как капля воды на раскаленной
плите.
Известие было очень неприятным. Хотя, правду сказать, и не вовсе
неожиданным. Уже вокзал навел меня на кое-какие мысли. Новый повод для
размышлений и выводов. И, конечно же, действий.
Но не сию минуту. Надо, надо перевести дыхание. В наши дни лучший
отдых, как известно, - перед ящиком. Я глянул на часы. Самое время.
Щелкнул пультом. Шло какое-то чтение - на арабском; был теперь и
такой канал. Я переключился на новости.
К только что подрулившему к стоянке самолету с изображением
кувейтского флага на стабилизаторе - то был "Ту", никак не "боинг" - как
раз подали трап. Почетный караул застыл, как нарисованный. Выход открылся.
Шейх Абу Мансур - во всем национальном - спускался по ступенькам медленно,
достойно, снижался, а не спускался. Вот ступил на ковер. Распахивались
объятия. Но меня интересовал не столько сам шейх, сколько следовавшая за
ним свита. Лишь некоторых я не опознал, но и тех, кого узнал, было
достаточно, чтобы понять: визит серьезный. Четверо денежных людей - из
самых больших - и трое представителей другой профессии; эти на передний
план не лезли, но я их углядел. Ну что же, значит, есть смысл
воспользоваться тем приглашением, что содержал в себе конверт побольше.
Так. Теперь можно и выключить. Позвонить Лип-сису? Ничего, Изя, не
вспотеешь. Мы с тобой, конечно, старые приятели и давненько не виделись,
хотя временами и находились неподалеку друг от друга, но это еще не повод,
чтобы так, сразу, едва приехав, мчаться к тебе.
Интересно, конечно, кой черт занес тебя от Стены Плача в Москву - но
мое любопытство потерпит, да и ты обождешь еще. Сейчас время просмотреть
газету: на новом для себя месте следует побыстрее зарядиться полезной
информацией. Что такого случилось, пока я ворочался с боку на бок в своем
купе? А, "Известия"?
Нет, ничего особо занимательного. Примерно то же, что и во всем мире.
"Дом Романовых? Но какой подъезд?" "Английский пример убедительно
доказывает закономерность прихода к сочетанию монархии и социалистических
идей, испанский - возможность успешной реставрации.
Однако насколько европейский опыт приемлем для России?" Ну и так
далее.
Ну, что европейский опыт неприемлем, в этом мы вроде бы должны были
убедиться давным-давно; россиянин - не европеец, в нем слишком много
татарина. Пользоваться же собственно русским методом. - тоже не сулит
ничего хорошего: его самая характерная черта - вдруг сворачивать с пути,
на котором вот-вот уже должны возникнуть хорошие результаты, и бросаться
черт знает куда, в очередной раз начинать все сначала.
Почему? Да потому, что терпения не хватает. Хочется, чтобы все
сделалось сразу. Желательно - само собой. Только произнести заклинание,
всего и делов. Надо лишь в памяти найти его. Или, выражаясь более
современно, принять решение (постановление, указ, закон, как угодно). А
надежда на заклинания, на джинна из кувшина - куда более восточное
явление, чем европейское. Значит, нечего и заглядываться на Запад.
Не знаю, какие еще мысли пришли бы мне в голову, если бы в следующий
миг газета не вспыхнула ярким и голубым, необычным для бумаги пламенем.
Сразу вся. К счастью, пальцы мои приучены к высоким температурам, так
что удалось, шипя сквозь зубы и невнятно чертыхаясь, дотащить ее до
ванной; иначе пришлось бы платить за безнадежно испорченный ковер. Я
пустил душ, с пальцами же проделал известные действия, предохраняющие от
развития ожога. Событие это меня почему-то не удивило: видимо,
подсознательно я ждал чего-то в этом духе - свидетельства о том, что мой
приезд не прошел незамеченным. Предупреждения, вот чего я ждал - и
дождался: для серьезного покушения это было слишком наивно. Даже смешно.
Однако вместо того, чтобы посмеяться над чьей-то проделкой, я
неожиданно для самого себя зевнул; с возрастом отвык спать в поездах,
ничего не поделаешь. Сейчас недурственно было бы отдохнуть. Но сперва
следует позвонить. То-то удивится некто, услыхав мой голос. Тут все, кому
положено, наверное, давно решили, что меня и на свете нет - во всяком
случае, в активной жизни. Однако же жив курилка, жив, жив, не умер...
Ухмыляясь при этой мысли, я набрал номер. И уперся в автоответчик.
Прослушал вежливое предложение высказать все, что у меня на душе.
Этим пренебрег. Шутки с ответчиком давно известны: цифровая схема
работает, а хозяин сидит, покуривая, впитывает информацию, чтобы успеть
как следует приготовиться к личной встрече, и думает при этом: дурак ты,
дурак - в твой, разумеется, адрес. Так что я ограничился тем, что назвал
номер, и присовокупил, что старый-престарый дружок ожидает звонка поздним
вечером.
Потом я долго сидел и чесал в затылке. Полагают, что это действие
помогает работе мысли. Ее ясности. Ясности мне сейчас не хватало.
Потому что, с одной стороны, мне нельзя было, по всем правилам,
делать того, что, с другой стороны, сделать очень хотелось. В конце концов
я убедил себя в том, что я ведь хочу позвонить Ольге не потому, что мне
так уж не терпится ее увидеть и серьезно поговорить на важную (как я
полагал) для нас обоих тему; нет, никоим образом не потому. А лишь по той
причине, что она должна была увидеться со мною на вокзале (конечно, ни в
коем случае не вступая в контакт, просто увидеть меня и сделать так, чтобы
я увидел ее), - там ей следовало передать мне кое-какую информацию при
помощи давно разработанного кода движений, ничего не значащих для
постороннего, но полных смысла для посвященного. Тогда я знал бы, в каком
порядке совершать ближайшие действия. Электроника тут не годилась: все
доступные нам частоты могли контролироваться чрезмерно любопытными и не
очень дружелюбными людьми. Ольга не пришла, и мне совершенно необходимо
было выяснить - почему: может быть, с ней беда, а возможно - что-то
изменилось в обстановке. Да, я определенно должен позвонить и все
выяснить. И никто не вправе будет упрекнуть меня: все иные источники
информации откроются для меня только завтра - и то не сразу...
Разумеется, разговор должен быть предельно общим: не знаю, как с ее
телефоном, но уж здешний-то, гостиничный, наверняка прослушивается. Ни
слова о деле. Убедиться, что она в порядке, и назначить свидание - не
называя, конечно же, места встречи его общепринятым именем (улица, номер и
прочее), но пользуясь лишь своего рода шифром - криптографией
воспоминаний. Наконец, решившись, я набрал номер.
Я долго слушал унылые гудки. Но никто так и не отозвался.
Оставалось только положить трубку, прилечь на диван и посетовать на
еще одну неурядицу - из числа тех, которыми бывает наполнена жизнь
моллюсков.
Наверное, тут надо объяснить такую терминологию. Ею пользуюсь только
я один и изобрел ее для собственного удовольствия и употребления.
Моллюски - это те, кто оставил российские воды и перекантовался за
границу. То есть в свое время поработал ногами. Моллюсков я разделяю на
брюхоногих и го-ловоногих. Брюхоногие - это те, чьи нижние конечности
пришли в движение по приказу брюха. Улитки, которым подумалось, что в
жизни надо плыть не против струи - хотя только так можно выйти на редан, -
но в струе, и все дело в том, чтобы выбрать уютное, тепленькое течение,
