грудь с утра до вечера. Зачем им моя плоть? Они все равно роняют ее, не в
состоянии унести далеко в океан, и она падает на дно недалеко от меня. Но я
еще нужна. Я нужна этим птицам, что каждый год прилетают ко мне и
устраивают свои гнезда, а затем высиживают яйца и воспитывают птенцов. И
так же ежегодно они покидают меня, не сказав ни одного слова благодарности.
Я нужна этим деревьям и кустарникам, которые крепко-накрепко впиваются в
мое тело своими корнями и доставляют мне массу физических страданий. Что им
надо? Они ищут почву на моей каменной коже. И ведь находят, что оказывается
странным даже для меня.
Сейчас уже все не так. Все не так, как было раньше, когда я еще была
молода. Тогда солнце светило по-другому, тогда вода в океане и воздух
вокруг были намного чище. Тогда я была сильна, и об меня разбивались
корабли. Это было давно. Последний корабль разбился в этом заливе пятьсот
лет назад, впрочем, уже тогда мне это не доставило наслаждения, а,
напротив, стало жалко тех людей, которые, может быть, и выбрались бы на
сушу, цепляясь за мои крепкие каменные выступы, но волны не давали им
сделать это. Именно тогда я и поругалась с океаном, и он мстит мне и не
может простить моей наглой выходки. Что ж, ведь он сильнее меня, он даже
может полностью меня разрушить, ну и пусть. Все равно птицы найдут себе
другую скалу для высиживания потомства, а деревья, им тоже пора умирать,
тем более, что от них, как и от меня, нет пользы никому.
Wennie
Устало солнце клонится к закату,
Оно сегодня потрудилось славно:
Угрюмых туч тяжелую громаду
По небосклону целый день гоняло.
Уж то-то отдохнет на мягком ложе
Из облачков пушистых, розоватых,
Их ветер взбил, услужливый вельможа, -
На них опочивать так будет сладко!
Чтоб сну его ничто не помешало,
Тихонько в целом мире свет потушен,
И ничего другого не осталось,
Как ждать с терпеньем наступленья утра.
А чтобы слишком не было уныло,
И небо не казалось опустевшим,
Рой звездочек веселых пантомимой
О смысле мирозданья нас потешит.
А в третьей части, к тем, кто спать не хочет,
В сегодняшней программе с новой песней,
Звезда подмосток небосвода ночи,
Луна на сцену выйдет в полном блеске!
И пантомиму музыкой озвучит
Притихшему, внимающему миру
О вечности, любви и о разлуке...
И солнца ждать немного станет легче!
Spiritus
Пятница, 1 января 1999
Выпуск 15
Чудесная елочная игрушка....
....Странно, темно, где-то поют. Надо же было так упиться... Запах...
Пахнет елкой. Люблю запах елки... или пихты. Колется... видимо, закатило
меня под.. или закатили. Пол трясется, мешает. С новым годом, страна...
Karlsson
Из воспоминаний Колпакова.
Союзмультфильмовский плюшевый медведь под пышно-хвойной веткой и
омерзительно малиновый елочный шарик. "С Новым 1989-м Годом!"
Поздравительные телевизионные слова празднично блестящего (лысиной и все
еще светлыми перспективами) пятнистого генсека. Шипит в бокалах
полусладкое, новое бархатное платье жены взывает к миру о неоцененной
женственности, и "Ой, смотри, я столько открыток купила - пять лишних
осталось."
Сколько всего нужного и полезного исчезло без следа в кутерьме развода,
размена и переезда, а вот пять уродливых открыток с плюшевым медведем
1988-го года рожденья уцелели. А раз уцелели, так пусть послужат делу мира
на Земле - не выбрасывать же. Надписываю их одну за другой, доклеиваю марок
и, как заправский шпион, бросаю в почтовые ящики в пяти разных районах
города. Вернувшись с работы, начинаю ежегодную квартирную уборку. Подметаю
в комнате, выбрасываю старые журналы, поливаю кактус (прощальный подарок
моей ироничной супруги). Заменяю перегоревшие лампочки, выбиваю мой
единственный ковер, мою полы на кухне и в коридоре. Золотое деревце с
гранатовыми плодами невинно выпадает из правого зеленого тапка.
Ну вот, повод для примирения найден. Остается только позвонить и, не выходя
из жалобно-романтического тона, обсудить условия следующей встречи в
верхах. Как холодно и официально держала себя Алиса всю последнюю неделю!
Мои попытки сделать вид, что ничего не произошло, мои потуги рассмешить ее
и даже робкое желание извиниться (за что?) - все это было начисто
проигнорировано. Но про брошку - ни слова. Какая дальновидностьї.
А ведь как просто было бы страстной скороговоркой выпалить все ожидаемые
Алисой в тот момент от меня благоглупости. И про
единственная-и-необыкновенная, и про одинок-и-истосковался-без-любви, и,
разумеется, про только-ты-можешь-вернуть-к-жизни. Даже почти искренне мог
бы, наверное, сыграть надоевшую роль интеллигентного немолодого
обольстителя. И кончилось бы все совсем иначе: спрятал бы, наконец, свой
звон в мягкое, в женское, уснул бы, обласканный за свою предсказуемость, и,
уж во всяком случае, отложил бы мытье коньячных рюмок на следующее утро.
Ладно, дорогой Колпаков, продержись еще немного. Через несколько дней
усилиями нашего доблестного почтового ведомства в твоей квартире со всех
концов города соберутся пятеро пуговицеглазых медведей и поздравят тебя с
наступающим Новым Годом. Заранее присоединяюсь.
Алиса
An omnibus across the bridge
Crawls like a yellow butterfly,
And, here and there, a passer-by
Shows like a little restless midge.
Big barges full of yellow hay
Are moved against the shadowy wharf,
And, like a yellow silken scarf,
The thick fog hangs along the quay.
The yellow leaves begin to fade
And flutter from the Temple elms,
And at my feet the pale green Thames
Lies like a rod of rippled jade.
Cимфония в желтом
Автобус через мост ползет
Лимонной бабочкой; прохожий,
На насекомое похожий,
Вокруг безустанно снует.
А барки с сеном золотым
Прижались к темному причалу,
И желтой шелковою шалью
Туман над пристанью как дым.
Кружится листьев желтизна
Уж с вязов Темплских; под ногами
Зелено Темза отдыхает -
Нефрита жезл от волн до дна.
Наташка (Енотик)
* * *
...Тут гоpький окуpок у двеpки цепной,
И "гоpка", и сальный огаpок...
Ловись, мое счастье, подвинься и пой -
Недаpом и воздух здесь паpок,
И липким поpоком настоянный чай
Уже не мягчит, как пpи кашле.
- Пpикажешь отчалить? - Хозяйку встpечай,
Глотай свои тихие капли...
Июнь до pесниц заколочен дождем,
Набух, словно белая ставня,-
И глохнет под аpкой лесной водоем,
Где pыба вопит, что устала.-
Мы сохнем как pыбы, нас душит метель
В испаpине беглого дома...
- Но это непpавда! - свистит коpостель.
- Нет, пpавда! - тpясется саpкома.
Но мы-то - живем, и целуем до дна,
Мы,- влажные комья на стуле...
Пусть нищие жилы тянул сатана,
Зато ими кpепко стянули.
Пускай посинел наших губ хоpовод,-
Но два языка не солгали:
Ведь пьяной фоpелью поломанный лед
Гоpит и на пьяном вокзале,
Где бpодит оpда, пустотою гоpда,
Отчаяньем соpным подбита.
... А это - pыдает у кpомки пpуда
Рванина-обида.
Сергей Касьянов
Девушке в перчатках, звонящей по телефону. (К шлюхе)
Рукой в перчатке набирала номер.
И там, где даль, там плавала листва
В пруду, забытом Богом. Кроме
Двух лишних слов, встающих на места,
Казалось, занятых. Но раздвигались ноги
И все к тому, о чем я говорил,
О чем смеялись под кроватью боги,
Когда не я богиню совратил.
Хотя не то. Да я, но не богиню.
От скрытых пальцев зуммер эхом в ночь
Догнать давно залапанное имя,
Что было раньше, и к тому ж точь в точь.
И вновь ресницы - цвета стиля "осень".
Отмытый кафель с вмятинами ног.
Я был не тот, но только, между прочим,
Другой, конечно, тоже был не тот.
Суметь признаться и суметь ответить.
Я не о том, я выиграл. В следах
Упавших слов логично не заметить
Того, что, может, вызвало бы страх.
Но ты не та. Опять. Как бесконечность.
С красивых ног не стянутая лень.
Пошла ты к черту! Ты звонишь, и вечность
И это имя превращает в тень.
Гена
Хоть и блудница -
Все святая.
Да чем откреститься
Мне от рая?!
Счастье - горстями!
Эй, не много?
Мне - небесами -
Вкруг - дорога.
Стекла да сплетни...
Камни бросают.
Именем светлым -
Терплю, босая.
Zoom
Понедельник, 11 января 1999
Выпуск 16
А дня уход подобен был паденью...
И, словно перезревший апельсин,
Оранжевое солнце вниз летело.
И всем казалось - вот еще чуть-чуть -
И солнце рыхло шлепнется на землю,
И лопнет корка, и слепящий сок,
Как жгучий фейерверк, взовьется к небу!
Boris
"Там, где воин сна не ищет смерти, он спит", - серая большая голова лося за
спиной Паскаля, висящая на стене его кабинета, чаще молчала, ничем не
напоминая о себе. Но иногда позволяла себе высказывания, ставящие меня в
тупик. Так как, почти всегда, когда это происходило, я и сам собирался
сказать то же самое. Но не успевал. И это всегда вызывало у меня досаду.
"Когда костюм состарится", - произнес Лось, выдержав, как всегда, паузу, -
"ты поймешь, как важно количество выкуренных тобой трубок". Костюм
пожелтеет и пропахнет дымом, сморщится от этого, не нравясь своему
носителю. Я так явно представил это. "Но есть же все-таки какой-то выход",
- я, игнорируя Лося, опять обращался к Паскалю. И ему ничего не оставалось,
как вступать в спор с лосиной головой, которую он уже лет триста ненавидел.
Он смотрел мне в глаза, но говорил с Лосем.
Федор давал мне иногда свою машину. Зимой приятно было забраться в холодное
нутро. Ледяной ветер переставал тогда сечь глаза мелкой снежной крупой.
Мокрое лицо приятно горело, отогреваясь. Через некоторое время урчащее
нутро прогревалось, и становилось тепло и уютно. Разноцветные огоньки на
приборной доске светили знакомым неярким светом. Одиночество Федора
становилось живым и ощутимым и даже навязчивым, когда я, ткнув пальцем
кассету в пасть магнитофона, очередной раз слышал приятные, но успевшие
надоесть до чертиков аккорды Дайер Стрэйтс. Федор мог иногда по полгода
слушать одну и ту же кассету в машине. Дайер Стрэйтс на морозе. Дайер
Стрэйтс у теплого летнего моря. Дайер Стрэйтс в тишине. Следующие полгода
это мог быть Цепеллин. Через пару лет - опять Дайер Стрэйтс. И так далее.
До победы. Там, где воин сна не спит, он слушает.
Я же искал, как всегда, радио Бога. Федор не знал этой частоты. Я ему не
говорил. Я никому не говорил. В радиоприемник машины Федора я впаял
узкополосной усилитель, усиливающий сигнал в определенном участке спектра,
и декодер, позволяющий воспринимать этот сигнал в нужном мне виде. В
принципе, я мог думать о том же самом, слушая Дайер Стрэйтс. Но тогда бы я
совсем по-другому относился к тому, что думаю. Обитель красоты звука
населена иными слугами, чем обитель красоты тишины. Именно сигнал тишины,
затмевающий и это урчание теплой машины, и этот постоянно тревожащий стук
недолгого сердца, помогал мне выследить нужные мне иллюзии. Красоту
несотворенного звука несла в себе тишина.
Красоту творимого восприятия нес в себе звук. Красоту несло в себе все, что
заставляло замирать в теплых, пронизывающих волнах света. Даже телесериалы,
иногда. Необходимо только было не реже раза в день, лучше всего - на ночь,
включать радио Бога.
Это Радио не запрещало ничего, и любой посвященный мог занимать эфир всем,
что считал нужным и важным. Такая политика руководства давала многим
посвященным возможность пороть в эфире разнообразную чушь. Я не понимал,
зачем это нужно руководству. Но раз так, значит, нужно. Я жадно слушал все
подряд, даже когда передавали результаты очередного тура высочайшей из
лотерей, в которой я никогда не принимал участия. Каждый делает ставку в
игре. Мужчины - на женщин. Женщины - на мужчин. Ставят иногда помногу. Но
редко - всю жизнь. Год-два - это можно легко. Лет пять - десять? Это можно,
но уже с трудом. Всю жизнь? Извините, с кем мы так договаривались? С
господом Богом? Передайте ему, что мы все искупим, только немного позже.
Бай.
Чему только не удивишься в засоренном эфире. Нередки и такие сообщения. Они
заставляют глушить двигатель посреди стремительной реки и нестись вниз,
чертыхаясь и чистя фильтр от набившейся в него грязи.
