судья.
Я решил играть по его правилам.
- Ладно, - сказал я решительно, - разводить тут. Когда приедут?
Мужик выпростал руку из кармана. В руке зажаты были часы на цепочке, очень
старомодного вида.
- Да вот с минуты на минуту, - ответил он. - Ладно, я зайду?
- Да заходи, - пожал плечами я.
Мужик, не снимая кроссовок, ушанки и куртки, прошел в комнату, где телефон
был на видном месте, снял трубку и набрал номер.
- Алло, - сказал он, - Александра попросите.
- Да, - ответил он после паузы, - да, это по поводу рыбалки.
- А, Саш, - сказал он с каким-то полувздохом, - ну, я на месте. Ребята
едут? Хорошо, я сейчас ему скажу. Да, там Вале скажи, чтобы не нервничала,
я куплю сыра, колбасы, короче, все, что она просила. Ну давай. Ага. Ну
давай. Ну пока. Да, что? Да я же сказал, все нормально. Валь, да все в
поряде. Ага, целую. Пока. Он повернулся ко мне.
- Ну чего, - сказал он, - пацаны уже едут, сейчас разберемся.
- Куда едут? - спросил я, решив не удивляться ничему.
- К тебе.
- Да нет, я не могу сегодня, - ответил я, - а вам разве Сема не передал?
- А Сема же болеет! - сказал мужик. - Фигли ты ему-то звонил, когда мог мне?
- Да мне сподручнее Семе, - сказал я.
- Блин, - посетовал мужик, - ребят отворачивать придется? А ты точно не
можешь?
- Да не, никак, - сказал я.
- Ну ладно, - вдруг как-то порывисто спохватился мужик, - до свидания.
Он пробежал мимо меня в морозную ночь.
И тут позвонил телефон.
Вздрогнув, я подбежал к нему и схватил трубку. Послышалось долгое шипение,
а потом кто-то, видимо, очень издалека, каким-то задушенным голосом
проговорил:
"Алло, это вы?"
- Да, - ответил я.
- А Хаким у вас уже был? - спросил голос.
При всем моем самообладании я не смог удержаться от вопроса:
- Какой Хаким?
- Ну, - охотно пояснил задушенный голос, - такой невысокий, плюгавенький,
откровенно говоря, приглуповатый, лысенький, нерасторопный и неуклюжий
мужичонка, у него еще постоянно с собой часы его прадеда, кстати, вы
знаете, кто был его прадедом? Нет? Вышинский, да, да, тот самый Вышинский,
коммунистический палач, - голос на минуту остановился, как будто давая себе
передышку, а потом снова заговорил. - А вы сами-то кто будете?
У меня к этому времени накопилось уже много вопросов, как-то: почему, если
голос не знает, кто я, он тем не менее спокойно и уверенно звонит по моему
телефону, почему правнука Вышинского должны звать Хаким, и что вообще
происходит. Но, вспомнив, что, если единожды ты взялся за гуж, не надо
жаловаться на его размер, я решил не задавать ни одного из мучивших меня
вопросов, а попытаться подыграть.
- А, Сема, это ты, да? - почти уверенно сказал я.
- Да, - сказал голос, - это я, Сеня.
Какой к чертям Сеня, подумал я.
- Сенечка! - типа, обрадовался я. - Ну как дела, дорогой? Говорят, ты
приболел?
- А почему вы ко мне обращаетесь так, как будто я мужчина? - спросил голос
возмущенно.
- Сенечка - это женское имя. Было, есть и будет. И ничего я не приболела,
просто на работу не пришла, и все.
- А где ты работаешь, э-э-эээ, Сеня? - спросил я.
- Да ты что, Лева, с ума сошел? - спросил голос. - Мы же с тобой работаем в
одной конторе!
Ага. Я, оказывается, в придачу ко всему еще и Лева. Интересно. Хотя,
вообще-то, не очень.
- Тогда, я боюсь, вы ошиблись номером, - сказал я вежливо.
- Ну да, конечно, я ошиблась, сейчас, - сказал голос таким тоном, как будто
само предположение возможности такой ошибки было равносильно осквернению
святыни. - Я никогда не ошибаюсь! У меня пятьдесят шесть? нет, пять подруг,
и я помню телефоны их всех, то-то, молодой человек, и не вам мне говорить,
что я? - голос начал переходить в тихое брюзжание, пока не затих. Потом на
другом конце провода положили трубку.
Не знаю, почему, но меня все это одновременно интриговало и
настораживало. Что-то было не так. Я оделся и подошел к двери. Раки,
конечно, хорошая штука, но хлеба в доме не было, и не мешало бы его купить.
Я открыл дверь. На пороге стоял Хаким. Только теперь он вырос сантиметров,
как минимум, на тридцать, и поэтому стал выше меня. И - я не ошибся? - на
голове его были рога.
- Ээээ, - пробормотал я и отступил назад.
- Что эээ? - вполне дружелюбно произнес Хаким.
- Да так это, ведь, - сказал я.
- Да ты что, шуток не понимаешь? - сказал Хаким, снимая сапоги на
двадцатисантиметровой шпильке и накладные бумажные рога. - Ну, ты что? Ведь
Новый Год скоро.
- Какой, к чертовой матери, Новый Год? - заорал я. - Какой новый год, если
вчера было двадцать пятое июня?
- Мало ли, что было вчера, - сказал Хаким спокойно. Он подошел поближе,
улыбаясь. Мне стало страшно.
- Не подходи ко мне, - закричал я так громко, как только мог. И вдруг, по
мере того, как я на него орал, Хаким стал отгибаться назад, как лист фанеры
на сильном ветру, и отгибался до тех пор, пока не упал. Я подошел и
посмотрел на него.
Хаким был двухмерным. Он был нарисован на большом куске плотной бумаги.
Причем нарисован далеко не лучшим образом.
Я взвыл и бросился прочь из своего дома, думая: "Вот идиот чертов, хотел
приключений? Так получай!", открывая на ходу дверь, туша свет. И вовремя
остановился. Потому что пола не было, и дома, судя по всему, тоже не было,
а за порогом моим был обрыв высотой где-то в метр. Внизу, прямо под этой
импровизированной стеной, не давая мне спокойно спрыгнуть, сидела бабка в
дождевике. Видимо, шум, производимый мной, привлек ее внимание, она
повернула ко мне свое сморщенное лицо и просипела:
- Сынок, не хочешь редисочки?..
3. Антверпен.
Stan
МРРТВЫЙ ДРУГ НЕ ПРЕДАСТ
Казахская пословица.
- Вино, сок жизни, кровь любви!
Оно нас веселит изрядно,
Вот ананас, отведай... Оторви
От рябчика крыло. Мне так приятно
С тобою выпивать на брудершафт,
Ты - гений, ты - титан, ты - глыба!
За твой успех, за твой большой талант,
За... Вот, кстати, замечательная рыба,
А к ней - еще вина, за дружбу, за доверие,
Как хорошо...
Две тени на стене.
- Твое здоровье, друг! - сказал Сальери, -
За красоту. Ты нравишься мене...
Hoaxer
Понедельник, 14 декабря 1998
Выпуск 7
Когда-нибудь прощай.
Теперь не осуди.
Сначала сообща,
Потом одна, один...
Когда-нибудь навек,
Но как-нибудь потом.
Сначала в голове
Серпом и долотом.
Когда-то не сейчас.
А после - все равно.
Непоправима часть,
И целое - смешно.
Но, Господи, зачем?
Но Боже, как же так?
Откуда этот червь?
Докуда этот мрак?
Надолго ль этот свет?
И что же нам дано?
Сейчас не в голове,
А после - все равно.
Павел
БЕРЕЙШИТ (В начале)
(Алеф) Как он прекрасен, мой Художник. (Бет) Разве можно не любить
Художника? Кто смог бы остаться равнодушным к Художнику? Только слепцы и
мертвые, которые не могут видеть прекрасного. (Гимел) Неужели он пишет
простыми красками? Разве возможно простыми красками сказать о прекрасном?
Нe говоря ни слова, сказать обо всем? (Далет) Неужели таким светлым он
видит мир? Такой бескрайней любовь? Такой глубокой боль? Такой темной ночь?
И такой бесплотной красоту? И простыми красками? (hей) Это происходит из
его необыкновенного взгляда, из-под бровей, так он смотрит на мир, так он
видит мир. Посмотри на меня хоть один раз? Глядя в твои глаза, я знаю, чтO
есть вдохновенье. (Вав) Когда я смотрю на его работы - разве я вижу их? Я
слышу их, я осязаю их, я чувствую их. Я слышу Вивальди, я осязаю шершавый
виноградный лист, я чувствую мускатную терпкость на языке, и близкое
дыхание, его дыхание возле самого моего уха. А он так далек от меня. И я
так бесконечно далека от него. Но я слышу, как он играет Вивальди и
Мендельсона, я пью его вино, и я слышу его дыхание. Неужели простыми
красками?.. (Заин) А ведь мы могли бы быть вдвоем, ведь я так понимаю его.
Я чувствую его боль, я смеюсь, когда ему весело, я молчу, когда он грустит.
Я чувствую его. (Хет) Как я хотела бы раскрыться навстречу ему, и быть с
ним, и слиться с ним, и раствориться в нем, и быть им. (Тет) Только бы он
был счастлив. (Йуд) Неужели простыми красками? Неужели?
ИСХОД
(10) Неужели? Неужели кому-то еще может нравиться его мазня? (9) Как он
измельчал, а ведь когда-то он был велик. Или мне это только казалось? Ведь
я видела его и его работы только издалека, с расстояния "экспонаты руками
не трогать". (8) Но как же невыносимо видеть все детали, лишние детали,
ненужные детали, мелкие детали, броские детали, почему его так увлекают
детали? (7) Краска. Мне ли не знать, что такое краска? Мне ли не знать, что
там под краской? Он весь пропах своей краской, я пропахла краской, дом
пропах краской, жизнь пропахла краской. Краской и белилами. Белилами и
грунтом. Грунтом и известью. Известью и отбеливателем холстов. Какой
невыносимый запах. (6) Они могут позволить себе восхищаться его смелым
видением цвета. Знали бы они, из чего он готовит эти свои цвета. Из чего он
готовит цвета своего смелого видения. И вот эту красную краску, и вот этот
аквамарин. Что, не хотите знать, из чего он готовит свой аквамарин?
Правильно. Но я-то знаю. (5) Какие, к дьяволу, смелые мазки и какое, к
чертям, независимое мышление? Да он просто две недели в себя не приходил от
спиртного. И все эти смелые мазки: неужели не понятно, что он просто пятна
кофе замазывал там этим своим аквамарином, а не в смелом видении мира
практиковался. Дилетанты, честное слово. Это называется ценители живописи?
(4) Ах, как они восторгаются его взглядом на мир. О, этот взгляд, из-под
бровей!.. Глаз ему не поднять, это точно. Живет своей внутренней жизнью,
мешает водку с мускатом. О, да, тонкий вкус. Куда нам, смертным, понять.
Нам в его внутренний мир без стука не входить. (3) Да как он может
изобразить хотя бы цветок, если он месяцами не выходит из дому, месяцами
пялится в пустой холст и пьет. Пьет и пялится. Потом пьет и пишет. Пишет и
пьет. И - шедевр. И опять пьет. И опять шедевр. Люди, вы слепы? (2) "Ах,
как тебе повезло!.. Ах, как я тебе завидую!.. Рядом с таким человеком!.."
Почему? Почему именно я? Почему именно мне? За что я? За что меня? (1) Но
ведь я права? А они просто его не знают? За что я наказана знанием его,
зачем я узнала его?
Story Teller
Стихи на уход
Сегодня я - тобой исполненный,
Крикливо-терпкий, неуклюже-сочный,
Заговоренный и замолвленный.
Убей нас, Боже, в час полночный.
Одной загадкою, одной иглою
Устрой наш ветхий, страшный брак.
Покрой уснувших серой мглою,
И легкий сон - смени на мрак.
Венчай вином, оставь нам вечность -
Где голос страсти не кричит,
Где тишь и боль - одна беспечность -
Покуда жизнь не разлучит.
Дрожь, липкий вкус, невеста в синем,
Вновь облачается палач.
Лишь миг - и мы бесследно сгинем,
Оставив позади свой плач.
Но кто мог знать, что так случится,
Что даже в смерти есть изъян -
В земле холодной очутиться,
По одному сносить обман:
Забвенья лист падет нежданно, вдруг,
На серое надгробье типовое:
Желанный гость, последний друг, -
Он молчалив. Устал от воя
мой гордый прах. Совсем промок
покатый край моей могилы.
Я перебрался б, если б мог,
В изящный склеп соседки Милы.
Заброшенный в тиши смертей
В тени бетонного кумира,
Истлевший телом для затей,
Не понявший законов мира,
Я - пепел, пыльї и в том безумие,
Что сохранил и страх, и бред.
Счастливей ты, нагая мумия,
Тебе доступней шум и свет.
viveur
Апельсиновое солнце
Горизонтом половинится.
Скоро-скоро ночь проснется,
Звезд иголки ощетинятся
Тишина, и боязливый
Ветерок щеки касается,
И со вздохом за приливы
Месяц ясный принимается
В этот теплый летний вечер
Рад бы месяц позабавиться,
Но работы долг извечный -
От приливов не избавиться
Но вздымая океаны,
Месяц тихо улыбается,
Потому что вспоминает
Он черты одной красавицы
Андрей
РАКИ.
Окончание.
3. Антверпен.
- А иди-ка ты, бабка, в жопу со своей редисочкой!! - заорал я, разбежался
и, сделав красивое сальто-мортале, приземлился в полуметре от бабки. Дверь
мягко захлопнулась. - Простите, - сказал я, подумав, - я не имел в виду вас
обидеть.
- Да ладно, сынок, что уж там, - сказала бабка, с головой уйдя в мешок со
