разных индивидуальностей.
Мою книгу о Рембо завершает кода, в которой есть нечто сюрреалистическое. Чтобы
написать эти две или три страницы, я просмотрел множество книг в поисках дат,
имен и названий. Вот что я пытался отразить: по мере того, как XIX век подходил
к концу, все выдающиеся художники этой поры становились трагическими фигурами.
Как вы
678
знаете, XIX столетие было веком материального прогресса, так называемого
просвещения, рационализма и т.д. Однако художники той эпохи против всего этого
восставали. Все они были распяты. Многие рано умерли, причем мучительной
смертью. Жизнь Ницше оборвалась в психиатрической лечебнице. В возрасте 34 лет
друг за другом, в пределах одного и того же года, уходят Ван Гог и Рембо. Это
целый каталог несчастий. Однако все эти люди верили, что наступит более
счастливая эра.
Я говорю об этих людях с истомленным духом, ибо именно в изгоях обретала себя
духовность. И именно духовность подвергалась крестным мукам в XIX столетии. Они
стали изгоями как раз в силу того, что пытались сохранить то, что жизненно важно
нам. Возьмите Блейка. Он начал в ХVIII веке и продолжил в XIX-ом. Он был
выдающейся личностью, пророком, человеком-загадкой. Затем идет Ницше. За ним --
такой сумасшедший, как Стриндберг. Какой бунт! Как он пригвоздил общество к
позорному столбу! Эти индивидуальности показывают, что современный мир
распадается на куски. Его дилеммы -- дилеммы пигмеев. Такие люди, как Блейк,
Ибсен, Ницше, воплотили в своих произведениях специфическую трагедию
современного человека. Они провидели ее. Провидели, что произойдет с миром и
человеком. Заглянули в самый корень обуревающих человека проблем.
В XIX столетии человек как никогда раньше начал испытывать чувство одиночества,
по крайней мере, так я понял из истории. На протяжении века он томится
одиночеством и чувствует себя все более и более одиноким, все более и более
разобщенным. Его разбивают вдребезги. В этом мире он ощущает себя потерянным. Он
существует сам по себе, чего никогда прежде не было, поскольку в прошлом он был
привержен традициям и обычаям. Сегодня горизонт пуст: нет великих поводырей, нет
Моисея, который мог бы вывести нас из пустыни. Человеку ныне предстоит спасать
себя самому. Ему не к кому обратиться за помощью. Такова отчаянная и в то же
время обнадеживающая черта современной эпохи. Человек должен осознать самого
себя как нечто большее, чем плоть и кровь, или он погибнет.
Говорят, что у нас никогда не будет другого спасителя. Спасителей хватало. Все
они указывали человеку выход. Сейчас он должен выбираться сам. В конечном счете,
это неплохая идея. Положение человека сейчас трагично -- в том смысле, что на
чашу весов поставлена его жизнь. Он действует на свой страх и риск. Жить или
умереть. Живи по максимуму! Религиозная история общества сводилась к
679
тому, что человек жил на костылях. Сейчас мы отбрасываем костыли прочь. Теперь у
нас появилась альтернатива: принять или отринуть Бога. То, о чем мы мечтаем,
может быть воплощено не в туманном будущем, а ныне.
Мышление западного человека вращается вокруг категорий добра и зла. Но
метафизика индуизма идет дальше: она предлагает единственное решение --
возвыситься над конфликтом, избегнув одностороннего отождествления одного -- с
добром, другого -- со злом. Для этого необходимо видение, способное объять то и
другое. Это почти богоподобная позиция, поскольку бесстрастно взирать на
человека и сущее -- привилегия Бога. Завтра вы умрете; всякое может случиться.
Бог не тревожится за вас. Говорят, он присматривает за воробьем. Для меня все
это -- не более, чем пустой набор слов. Насколько нам известно, Бог никогда ни о
ком не заботился. Мы сами о себе заботимся и к тому же сами себя изводим. Так
что, когда заходит речь о шизофрении, я не считаю, что сейчас -- плохие времена
и что когда-то в отдаленном будущем наступит нечто противоположное. Я вообще так
не думаю. Считаю, что единственный выход для homo sapiens без остатка вымереть.
Должен возникнуть иной человек. У него будет иное сознание. Он не будет
терзаться нашими проблемами. У него появятся другие. У него не будет того, что я
называю низменными, ничтожными проблемами. Самые низменные проблемы, с моей
точки зрения, -- голод, война, несправедливость. Это проблемы, с которыми
следовало покончить мириады лет назад. Любой мыслящий, чувствующий человек выше
этого. Для него они уже не проблемы.
Возьмите такого человека, как Кришнамурти: я снова слушал его на днях. Его
спросили о продовольствии для Индии и он ответил, что, хотя оно и может
облегчить для кого-то существование, данную проблему надо рассматривать гораздо
шире. Он-- один из немногих в этом мире, кто не сказал: "Понимайте так,
понимайте эдак". Он говорит: "Раскройте глаза, расширьте поле видения!" Он не
призывает отправиться в ту или иную церковь и поверить в ту или иную идею. Он
говорит, что по существу все религии схожи. Они предлагают уход от
действительности, а не разрешение вопроса.
Я обратил внимание, что в литературе и философии как никогда раньше усилилось
влияние Востока. Когда мне было восемнадцать, я увлекался китайской философией,
а позже -- индийской, но когда я говорю о Кришнамурти, все это отступает на
второй план. Я тоже верю, что философия никогда не принесла никому никакой
пользы. Другое дело -- метафизика. Есть игры, в которые играет чело-
680
век. Он обладает интеллектом; следовательно, ему надо найти применение. Это
позволяет развлечься, но не более того. Не этим жив человек. Кришнамурти
спросили, что он думает о смерти. Он отвечает: "Ну, кто же знает про это?" Как
это верно! Никто про это не знает. Зачем об этом беспокоиться? Главное -- не
бояться. Ученые в известной мере свободны от этого. Ведь они тоже не знают, что
их ждет, но не мучаются по этому поводу так, как верующие люди. Они сами ставят
перед собой задачи, и задачи эти неизвестных величин. Но они работают
беспристрастно. Однако я действительно верю, что человек должен всегда держать
перед собой проблему жизни и смерти. Мне не импонирует мысль о том, что задачи
непременно должны быть разрешимы. Вам следует принять их близко к сердцу и
разрываться на части, пока открыты ваши глаза. Потом эти проблемы исчезают,
оседая в сознании.
В каком-то смысле быть писателем сейчас -- одно дело и совсем другое -- в
Париже. Надо заметить, что сегодня писателю проще зарабатывать, его быстрее
издают. Но какие издатели и какую литературу? Лучшие произведения не печатают.
Для истинно творческих людей это не выход. Они всегда сталкиваются с
трудностями, поскольку всегда опережают свое время. Они всегда будут мучиться,
пока мы не создадим качественно другое общество, такое, в котором художника
признают тем, кем он поистине является: духовным лидером и целителем. Не думаю,
что это случится- в ближайшем будущем.
Мне говорят, что эту сторону жизни я узнал, пока бедствовал в Париже. Но я бы
так не сказал. В конце концов, человек богемы -- отнюдь не неудачник. Я сам
выбрал,эту жизнь, а это совсем другое. В таком положении есть нечто
романтическое.
Я влюблен в высказывание, которое когда-то вычитал, а сейчас снова встретил в
книге Алана Уоттса. Это высказывание Гаутамы Будды и звучат оно так: "Я не
получил ни малейшего удовольствия, полностью осознавая происходящее, и по этой
самой причине оно зовется полной, окончательной утратой иллюзий".
Ритм моей жизни не изменился. Помню, в Париже просыпался поздно, но мне не
кажется, что сейчас я достиг должного уровня. Теперь я полюбил полуночные часы.
После окончания телевизионных передач и выступлений актеров-комиков я способен
читать самые серьезные книги, требующие полного сосредоточения. Я бываю в ударе
в полдень (именно в это время я и родился). Астрологи говорят, что часы вашего
рождения -- ваше лучшее время, и для меня много лет так оно и было. Помню это,
поскольку
681
около полудня работается с полной отдачей, как раз в это время жена звала меня,
говоря, что готов завтрак. Было трудно остановиться.
Я и кино-, и книгоман, но и то, и другое действует на меня по-разному. Кино
удовлетворяет во мне нечто такое, что неподвластно книгам. Прежде всего, фильм
утоляет зрительный голод. Кроме того, думаю, одно из значительных различий между
ними заключается в том, что фильм не поддерживает тебя так, как книга. Книга --
это истинная пища и субстанция, вы ею живете и она вас питает. А фильм, если он
хороший, это нечто такое, что доставляет вам несколько приятных минут, не более
того. Безусловно, какие-то определенные эпизоды вы можете вспомнить, но он не
вселяется в вас на несколько дней подряд (даже самый лучший фильм), тогда как от
книги вы не можете избавиться. Вы вновь и вновь проживаете вместе с ней дни,
недели, и она снова и снова возвращается к вам. Хорошая книга оставляет у вас
неизгладимое впечатление. Фильмы в такой степени на меня не действуют. Что я
заметил в отношении кино, так это то, что в подкорку глубоко врезаются
определенные герои. Их можно не раз воскрешать в памяти. Что касается книги, то
вы никогда не знаете, как же выглядел тот или иной персонаж. Вам приходится
подключать воображение.
Кино -- сильнодействующий вид искусства. Лично меня оно удовлетворяет больше,
чем театр. Когда-то я был большим поклонником последнего. Сегодня же я вряд ли
пойду в театр. Не выношу посредственных спектаклей. Плохой фильм я порой могу
высидеть, поскольку в нем развивается какое-то действие, точнее сказать,
одновременно происходит много всего. Меня удерживает на месте не сюжет. А цвет и
движение. Действие. Еще я узнаю типажи, очень близкие Мне. Одни привлекательны,
другие относительны, но достопамятны. Наблюдаешь за живыми людьми и в некотором
отношении они становятся реальнее, ближе тебе, чем герои книги. Я могу
обратиться мыслью к фильмам, которые видел тридцать или сорок лет назад; и
поныне помню конкретных персонажей, могу ясно воскресить их в памяти. Персонажей
книг я никогда отчетливо себе не представлял. Они оставляют какое-то пятно в
памяти, но всегда расплывчатое и неясное.
Мне кажется, что дни печатных изданий и чтения сочтены, их должно заменить
что-то еще. Тем не менее, раз уж я писатель и слова так много значат для меня,
трудно себе представить, что придет им на смену. Из книг получаешь нечто такое,
чего не дает ни один фильм: ассоциации, вызванные словами, идеи, поддающиеся
развитию, и
682
т.д. Всего этого никогда не донесешь в фильме. Кино чересчур реально, чересчур
конкретно. За что мы любим книги, так это за детали, фантазию, запутанность --
за то, на что кино не хватает времени, фильм обречен быть точным. Мы жаждем
своего рода неопределенности, некой непостижимой ауры. Кино имеет дело с чем-то
реальным. На все иное оно может намекнуть, но, по моему мнению, не в достаточной
степени. Но, замечу, мы вполне обошлись бы без большей части издаваемых ныне
книг: они не имеют никакой значимости, ничего нам не дают. Само собой
разумеется, то же можно сказать и о большинстве выпускаемых фильмов; и все-таки,
если бы пришлось выбирать, я бы посоветовал: поди посмотри приличный фильм
вместо того, чтобы тратить время на преобладающую часть современной литературы.
Трагедия кино состоит в том, что оно по большей части производное от литературы.
Вот что уродует фильмы. По-моему, мы все же должным образом не развиваем
средства и все возможности кинематографа. Мне кажется, он по-прежнему пребывает
в зачаточном состоянии. Я бы предложил -- отбросьте сюжет. Его не нужно.
Соберите актеров, режиссера, оператора и дайте им общую идею того, что должно
происходить, а затем начинайте снимать, импровизировать, выстраивать сюжет по
ходу дела, если сюжет так уж необходим. Безусловно, без него вполне можно
обойтись. Именно к этому я и клоню, фильм действует сильнее, если обретает
полную независимость -- когда подключается фантазия, мечты, видения и
всевозможные бессвязные ассоциации. Не всегда все происходящее должно быть
объяснено. Допускаю, что это вопрос спорный, -- необходим ли сюжет. Я ратую за
