не. хочется этим заниматься, но я умею это делать. Я привык к этому в Париже,
где мне приходилось все делать самому. Обычно готовил друзьям какие-нибудь
изысканные блюда за такой промежуток времени, что вы никогда не поверите, будто
такое возможно. Не знаю, как мне это удавалось. Время от времени я по-прежнему
готовлю себе сам.
Идеальный для меня день выглядел бы так: прежде всего мне никто не мешает,
никаких телефонных звонков, гостей и важных писем, требующих срочного ответа.
День, посвященный самому себе. Ну, тогда я мог решить написать кому-нибудь
добровольно, это мое любимое занятие. Я бы встал очень поздно; не раньше, чем
почувствовал бы себя полным сил и энергии. Я бы не считался со временем. Который
бы час дня ни был -- черт с ним! Один из вопросов, докучающих мне больше всего:
который час? Вовремя поесть, вовремя сделать то, другое -- нет, это я ненавижу.
Надо сказать, когда у меня хорошее настроение, Я мог бы даже написать что-то
помимо писем, потому что существует много такого, о чем мне все же хотелось бы
написать. Я не говорю о большой книге.
Но первым делом я бы всласть поплавал. А потом мне хотелось бы какое-то время в
течение дня, предпочтительно после полудня, провести в компании близкого друга и
хорошего игрока в пинг-понг, чтобы пару часов поиграть. Насладился бы плаванием,
пинг-понгом. И если возможно, отведал бы французской кухни. Затем с
удовольствием посмотрел бы хороший фильм, что мне редко удается. Если выбранный
фильм мне не нравится, я могу наудачу пойти посмотреть японский. Из десяти --
девять мне нравятся. Но если иду на фильм, рекламируемый как сногсшибательная
удача, то девять раз из десяти ухожу через десять-пятнадцать минут. Мне редко
попадаются первоклассные фильмы. (Удивительное исключение -- недавно увиденный
мной "Сатирикон" Фелллни.) Наконец почитал бы. Всегда читаю перед сном и
неизменно у кровати лежат шесть-восемь книг. Читаю то одну, то другую.
Я всегда счастлив видеть у себя женщин, и, конечно, они бывают у меня в гостях.
По этой части мне есть что
669
порассказать. Для меня это не самое главное -- трахнуться. Мне гораздо
интереснее хорошо провести время с женщиной и, если появляется повод лечь в
постель, прекрасно, но если -- нет, тоже хорошо. Правда, это больше не является
sine qua non*. Окружающих меня женщин я оцениваю так же, как вы оценили бы
цветы. Они что-то вносят в атмосферу; делают жизнь более интересной. Я всегда
предпочитал женское общество мужскому. Но я хороший друг и у меня очень немного
близких друзей среди мужчин. Я легко схожусь с людьми, но больше не стремлюсь
обзаводиться друзьями. Моя жизнь наполнена друзьями, но они, так сказать, скорее
мешают моим успехам, чем способствуют. Это жутко трудно выразить. Это не совсем
то, что я имею в виду. Я многим обязан друзьям, но стоит мне заняться тем, чем я
хочу, -- и именно друзья мешают мне в этом больше, чем недруги. Они отнимают у
меня много времени. Не поймите меня превратно. Я ценю дружбу. И отнюдь не
мизантроп и, думаю, что лоялен.
Но поскольку я привлекаю внимание стольких людей, они порой досаждают мне,
впиваются в меня как клещи. Когда я слышу звонок в дверь, господи! Помню, читал
о Д.Г. Лоуренсе, что он обычно прятался в кухне, где угодно, лишь бы его не
настигли. "Не говорите, что я дома, -- повторяю я без конца. -- Скажите, я уехал
далеко".. Не думаю, что такое отношение вызвано возрастом, однако этот фактор не
обойдешь. Всю мою жизнь во мне жил невроз страха, совсем как по части телефона
-- еще со времен работы в "Вестерн Юнион", когда на столе у меня стояло три
аппарата и я пытался разговаривать с тремя корреспондентами одновременно. Что
же, посмотреть на меня люди приходят всю жизнь -- в основном незнакомые, которых
я не приглашал. К этому можно относиться хорошо, плохо или безразлично: важнее
другое: как этим всем управлять? Это -- за пределами человеческих сил. Общаться
я люблю со своими настоящими друзьями. Порой впускаю к себе незнакомца и он
оказывается замечательным человеком. Но это не означает, что я хочу еще раз
увидеться с ним. Одной встречи достаточно.
В начале жизни узы дружбы крепки; вы стараетесь peшить проблемы друг друга. Что
ж, у меня больше нет такой необходимости. Прошло много лет с тех пор, как она у
меня возникла.
Есть у меня один очень близкий друг, с которым мы часто видимся. Ему ничего от
меня не надо. Его имя -- Джо Грей. Я встретился с ним где-то десять лет назад на
__________
* Непременным условием (лат.)
670
одной вечеринке в доме Берни Вульфа. Того самого Берни, который написал
"Настоящий блюз". Вошел Джо, и мы разговорились. Мы проболтали, всего несколько
минут, и вот Джо говорит: "Мы выросли в одном районе в Бруклине". А я ответил:
"Так это ты тогда был драчуном?" Видите ли, у него именно такой вид? Мы
заговорили о боксе и борцах. Это нас сблизило. Затем он перешел на книги.
Рассказал мне обо всем, что читал, и это было великолепно! Как я понял, Байрон
был одним из его фаворитов. Он любит Китса и Шелли, но особенно -- Байрона и
может подробно его цитировать. Когда я переживал один из периодов любовного
томления -- порядком затянувшийся, -- Джо пришел ко мне с маленькими обрывками
бумаги, сплошь исписанными цитатами из Байрона. "Думаешь, как ты разочарован?
Посмотри, что он сказал!"
Он актер и каскадер -- довольно известный среди голливудских киношников. Он
абсолютно естественен и никогда ни о ком не говорил гадостей. Однако как-то
вечером, в одном из интервью, он, подумать только, взял и играючи прошелся по
моим литературным произведениям. Понимаете, что я имею в виду -- играючи? Это не
его вина. Я хотел, чтобы он был просто самим собой, говорил на своем
собственном, очень специфичном жаргоне. У него свой особый, богатый идиомами
язык. Он также умеет слушать. Схватывает то, что вы говорите, даже если это выше
его понимания. Как-то вечером он пригласил девушку, с которой познакомился на
студии. Думаю, американку японского происхождения. Он говорил мне, что она
прехорошенькая. Однако рискованно полагаться на его мнение. Первым делом он
обращает внимание на женские ножки -- он к ним неравнодушен. Затем смотрит на
грудь. Грудь должна быть большой. Подозреваю, что на лицо он обращает внимание в
последнюю очередь.
Недавно, где-то в прошлом году, я стал снова интересоваться музыкой, в
особенности фортепьянной; когда-то давно я сам частенько играл. Мне страшно
повезло, что я подружился с Якобом Гимпелом, концертирующим пианистом. Сейчас я
два раза в неделю хожу к нему домой, чтобы поприсутствовать на его уроках по
мастерству. Должен сказать, что в последние годы один из сильнейших источников
вдохновения для меня -- посещение этих занятий. Это раскрывает мне весь диапазон
новых направлений. Видите ли, большинство его учеников -- превосходные пианисты.
Каждый исполняет заранее условленное произведение. После первого прослушивания
он заставляет их сыграть его еще раз, останавливая и поправляя, точно указывая
на ошибки и просчеты в интерпретации. Должен
671
подчеркнуть это слово "интерпретация"; ведь именно это слово интерпретация --
одно из самых, значимых для меня. Рассмотрим область астрологии. Существуют
астрологи и звездочеты. Однако интересны лишь те, кто обладает даром
интерпретации. Научиться составлять гороскоп может любой, но необходимо что-то
еще, чтобы дать широкое истолкование человеческого характера и судьбы. Ну, то же
самое в музыке, критике, литературе, живописи. Каждый раз на этих занятиях по
мастерству я узнаю что-то новое об искусстве интерпретации.
Всерьез я уже не играю на фортепьяно. Время от времени сажусь за него и дурачусь
-- имитирую сценическую манеру исполнения какого-нибудь пианиста, делаю вид, что
играю. Конечно, я улавливаю все фальшивые ноты. Никогда не пытался играть
серьезно: это требует слишком больших усилий. Мне, как пианисту, недостает
самого важного -- таланта. Вот почему я от этого отказался. Я не могу
импровизировать и не могу интерпретировать. Умение сыграть сонату Бетховена для
меня ничего не значит. Смог бы я когда-нибудь научиться играть ее как мистер
Гимпел или его ученики? Никогда, никогда в жизни. Смог бы я научиться играть ее
сносно? Возможно. Если не можешь делать это хорошо, оно не приносит радости. У
меня слишком тренированный слух, чтобы удовлетвориться посредственным
исполнением.
Все требует времени и дисциплины. Вы должны систематически практиковаться, иначе
потеряете свои навыки. Необходимо этим делом жить и делать его каждый день; вот
одна из причин, почему столь непостижим такой человек, как Пикассо. Он никогда
не утрачивает своей самобытности, ибо постоянно работает. Он больше даже над
этим не задумывается. Самобытность уже просто передалась его рукам. Он берет
кисть, и она сама подсказывает ему, что делать, по крайней мере, мне так
кажется.
Должно быть, в моей натуре есть нечто извращенное. Я имею в виду: меня
непрестанно подмывает стать полной противоположностью тому, чем я .являюсь, и
одновременно -- если уж быть до конца честным и откровенным -- меня вполне
удовлетворяет, что я таков, каков есть. Мне не так уж хочется меняться. Вот оно,
страшное противоречие. Признаюсь в этом безо всякого стыда. Подчеркиваю
несопоставимость между "быть" и "делать", ибо это не просто мой персональный
конфликт: это конфликт современного мира. Мы достигли такой стадии, с которой
можем критически взглянуть на нашу деятельность (отнюдь не на наше творчество) и
признать: она деструктивна. Она под-
672
рывает наше бытие. Бессмысленное копошение, жужжание рабочих пчел в улье -- вот
чего я не могу принять.
Должен еще кое-что добавить. Всегда есть определенная сторона моей жизни,
которую я храню в тайне, -- даже от своих ближайших друзей. Об этой потаенной
стороне жизни я никогда не пишу, а между тем она является очень важной частью
меня. (Есть один небольшой сектор жизни, который постоянно уменьшается в
размере, и эта отдаленная часть, эта область души, может быть, самая важная,
поддерживает нас, позволяя пройти через те испытания, что подбрасывает жизнь.)
Я -- человек, который постоянно влюбляется. Мне говорят, что я неизлечимый
романтик. Наверное, так и есть. Во всяком случае, я благодарен тем силам,
которые способствуют тому, что я таков. Это заставляет меня печалиться и
радоваться; мне бы не хотелось чувствовать иначе. Люди лучше работают, лучше
творят, когда они влюблены. Ибо это правда: если ты -- человек творческий, тебе
приходится много работать. Я часто думаю о Ветхом Завете -- как это Бог за шесть
дней сотворил мир, затем счел, что он хорош, и на том остановился. Надо думать.
Он остался доволен своим творением.
Но для меня эта картина сотворения мира неточна, поскольку процесс творчества
непрерывен; однажды вступив на этот путь, становишься неотъемлемой частью
собственного творения и уже не можешь остановиться. Все более или менее
осведомленные и сообразительные люди понимают, что мы должны играть в жизни
какую-то роль. Я не говорю, что мы выбираем себе роль; возможно, нам ее
навязывают. Но мы действительно убеждаемся, что играем роль. Люди часто говорят:
"О, я могу сделать то или мог -- другое", -- но это неправда. Выбора нет. Ты
таков, каков есть, и таковым останешься. Но обязанность -- играть роль (неважно,
скромная она или значительная) -- придает силу вашему "я", придает вашей жизни
смысл. Вы состоялись как личность, если играете свою роль по мере способностей.
Трагедия нашего общества состоит в том, что люди не понимают своей роли, не
осознают ее. Их стоит пожалеть.
В каждом интервью меня обязательно спрашивают, как случилось, что я стал
писателем. В том, как я на это отвечаю, есть своя доля правды, но не более того:
остальное мне неведомо. Я объясняю, что пытался найти себя в чем-то еще, но
потерпел неудачу, почему бы не испытать себя на писательском поприще? Это
неполный ответ, и тем не менее он правдив. Дело в том, что я боялся стать
писателем. Не думал, что хватит способностей -- слишком уж
