могли бы пройти. Почему же тогда черные одежды не проберутся понизу и не
захватят розовую каюту? Почему Шарейн и ее женщины не спустятся в яму и не
устроят засаду черной каюте? Почему не пускают в ход свои копья, свои
стрелы - через яму в стаю черных жрецов?
Это колдовской корабль, повторил викинг, и на нем лежит не простое
заклятье. Умерший раб рассказывал ему, что он был на корабле с того дня,
как его спустили боги, и что всегда невидимый загадочный барьер отделял
одну половину корабля от другой. Ни копье, ни стрела, ни другой снаряд не
могли пересечь этот барьер, если не были посланы рукой бога или богини.
Оставаясь людьми, и тот и другой лагерь бессильны друг перед другом.
Есть и другие законы, говорил раб Сигурду. Ни Шарейн, ни Кланет не могут
покинуть корабль, когда он приходит в гавань. Женщины Шарейн могут. Черные
жрецы тоже, но ненадолго. Скоро они должны вернуться. Корабль тянет их к
себе. Что сними будет, если они не вернутся? Раб не знал, но сказал, что
это невозможно, корабль все равно притянет их.
Кентон раздумывал над этим, с болью в спине гребя веслом. Несомненно,
корабль создали весьма практичные и эффективные божества они ничего не
упустили, ни малейшей подробности, подумал он насмешливо.
Что ж, они создали игру, и у них есть право создавать законы этой
игры. Он подумал, сможет ли Шарейн свободно ходить по кораблю от носа до
кормы, когда он станет его хозяином. Думая об этом, он услышал рог Зачеля
и, довольный, погрузился в забвение, которое приносил сон.
После шестого сна он проснулся с кристально ясным сознанием, с
удивительным чувством радости жизни, тело его, свободное от боли, стало
гибким и сильным. Он легко и сильно двигал веслом.
- Я предсказывал, что сила придет к тебе из моря, - сказал Сигурд.
Кентон с отсутствующим видом кивнул, его обострившаяся мысль ухватилась за
проблему освобождения от цепей.
Что происходит на корабле, когда гребцы спят? Не может ли
представиться ему и викингу шанс освободиться, если они не заснут?
Если бы он мог не заснуть!
Но как закрыть уши, если рог льет в них сон, как сирены в древности
лили свои смертоносные песни в уши моряков, посмевших приплыть в их
владения.
Сирены! В его памяти вспыхнуло приключение хитроумного Одиссея. Как
его охватило желание услышать песни сирен - но не остаться с ними. Как
приплыл он в их владения, залепил уши своих гребцов растопленным воском,
велел им привязать себя к мачте с открытыми ушами - и тога, проклиная
всех, стремясь разорвать путы, сходя с ума от желания прыгнуть в их белые
руки, он слышал их зачарованные мелодии - и благополучно уплыл от них.
Поднялся ветер - постоянный ровный ветер, который заполнял парус
корабля и нес его по мягким волнам. Скомандовали сушить весла. Кентон
склонился на скамье. Сигурд был в дурном настроении, когда он становился
молчалив, лицо хмурое, глаза устремлены вдаль, он полон мечтами о далеких
днях, когда его драккар бороздил Северный океан.
Кентон опустил руки на шелковые тряпки, в которые были завернуты его
ноги, пальцы его, внешне бесцельно, начали отрывать нити, сминать их и
собирать в шелковые цилиндрики. Он продолжал работать, викинг не обращал
на него внимания. И вот он сделал две пробки. Зажал одну в ладони, потер
лицо и незаметно всунул пробку в ухо. Немного подождал, закрыл второе ухо.
Рев ветра превратился в громкий шепот.
Медленно, незаметно вынул пробки, скрутил еще нитей. Снова заткнул
уши. Теперь слышалось только слабое далекое бормотание. Удовлетворенный,
он сунул пробки за пояс.
Корабль летел вперед. Вскоре пришли рабы и вылили на них с викингом
ведра с водой, принесли им еду и питье.
Перед самым началом сна Кентон опустил голову на скамью, держа в
пальцах шелковые цилиндрики. Быстро засунул их в уши. И расслабил все
мышцы. Монотонный звук рога превратился в еле слышное жужжание. Но даже и
теперь его охватывал сон. Кентон боролся с ним, отгонял сон. Жужжание
прекратилось. Он слышал, как рядом прошел надсмотрщик, посмотрел ему вслед
сквозь сомкнутые ресницы. Надсмотрщик поднялся на корму и исчез в каюте
Кланета.
Черная палуба была пуста. Как бы ворочаясь во сне Кентон
перевернулся, опустил руку со скамьи, положил на нее руку и взглянул на
то, что находилось за ним.
Он услышал смех, золотой, звонкий. По краю палубы шла Шарейн, рядом с
ней черноволосая Саталу. Шарейн села, развязала свои волосы, распустила
золотое облако по плечам, сидела будто под ароматным шелковым
красно-золотым тентом. Шаталу приподняла золотистую прядь, начала
расчесывать ее.
И сквозь эту прекрасную паутину глаза Шарейн устремились на него.
Невольно он широко раскрыл свои, взглянул в ее полускрытые зрачки. Она
удивленно выдохнула, приподнялась, в изумлении смотрела на него.
- Он не спит! - прошептала она.
- Шарейн! - выдохнул он.
Он видел, как краска покрыла ее лицо, оно стало холодным. Она подняла
голову, нарочито принюхалась.
- Саталу, - сказала она, - тебе не кажется, что очень воняет из ямы?
- Она сморщила нос. - Да, я уверена. Как на старом базаре рабов в Уруке,
когда приводили новых рабов.
- Я... я не заметила, госпожа, - запинаясь, ответила Саталу.
- Ну, конечно, - голос Шарейн стал безжалостен. - Вот он сидит, новый
раб. Странный раб, который спит с открытыми глазами.
- Но он... он не похож на раба, - девушка по-прежнему запиналась.
- Неужели? - ласково спросила Шарейн. - Что с твоей памятью, девушка?
Каковы признаки раба?
Черноволосая девушка не ответила, низко склонилась над локонами
госпожи.
- Цепь и следы кнута, - насмехалась Шарейн. - Вот признаки раба. И у
этого нового раба они есть - во множестве.
Кентон по-прежнему молчал, не отвечал на насмешки, не двигался; он на
самом деле едва слышал ее, упиваясь ее красотой.
- Ах, мне снился человек, который пришел ко мне с великими словами,
носитель обещаний, надежда моего сердца, - вздохнула Шарейн. - Я открыла
ему свое сердце - в том сне, Саталу. Все сердце! А он ответил мне ложью, и
его обещания оказались пустыми, и мои девушки побили его. А теперь мне
кажется, что там сидит этот лжец и слабый человек из моего сна, и на спине
у него следы кнута, а руки у него в цепях. Раб!
- Госпожа! О, госпожа! - прошептала Саталу.
Кентон хранил молчание, хотя насмешки начали жечь его.
Неожиданно она встала, просунула руки сквозь сверкающие пряди.
- Саталу, - прошептала она, - может ли мой вид разбудить раба? Может
ли раб, особенно молодой и сильный, разорвать свои цепи - ради меня?
Она качнулась, обернулась; сквозь тонкую одежду сверкнули изящные
розовые округлости грудей и бедер. Она широко раскинула сеть своих волос,
посмотрела сквозь них на него шаловливым взглядом. Прихорашиваясь,
выставила вперед розовую ногу, колено с ямочкой.
Он безрассудно поднял голову, кровь ударила ему в лицо.
- Цепи будут разорваны, Шарейн! - воскликнул он. - Я разорву их - не
сомневайся. И потом...
- И потом, - повторила она, - потом мои девушки снова побьют тебя,
как и раньше! - она усмехнулась и отвернулась.
Он следил, как она уходит, пульс бился в его висках, как барабан. Он
заметил, что она остановилась и что-то шепнула Саталу. Черноволосая
девушка обернулась и сделала ему предупреждающий жест. Он закрыл глаза и
опустил голову на руки. И услышал шаги Зачеля, спускавшегося в яму.
Прозвучал будящий свисток.
Но если она смеялась над ним, почему предупредила об опасности?
Шарейн снова смотрела на него с палубы.
С того первого раза прошло время, но как измерить его в этом
заколдованном мире, Кентон не знал Как и корабль, он запутался в
безвременной паутине.
Сон за сном лежал он на скамье, ожидая ее. Она не выходила из каюты.
Или если и выходила, то не попадалась ему на глаза.
Он не рассказывал викингу, что сумел разорвать чары сна. Сигурду он
верил душой и телом. Но он был уверен в хитрости северянина, не был
уверен, что тот сумеет изобразить сон, как это делал Кентон. Он не мог
рисковать.
И вот Шарейн стояла и смотрела на него с палубы возле изумрудной
мачты. Рабы спали. На черной палубе никого не было. И в лице Шарейн не
было насмешки. И когда она заговорила, слова ее нашли отклик в его сердце.
- Кто бы ты ни был, - шептала она, - две вещи ты можешь делать.
Пересекать барьер. Оставаться бодрствовать, когда другие рабы спят. Ты
сказал, что можешь разорвать цепи. Поскольку те две вещи ты можешь делать,
я верю, что и третья может оказаться правдой. Если только...
Она помолчала; он прочел ее мысли.
- Если только я солгал тебе, как лгал и раньше, - спокойно сказал он.
- Что ж, я тебе не лгал.
- Если ты разорвешь цепи, - сказала она, - ты убьешь Кланета?
Он сделал вид, что думает.
- Зачем мне убивать Кланета? - спросил он наконец.
- Зачем? Зачем? - в голосе ее звучало презрение. - Разве он не
заковал тебя в цепи? Не высек тебя? не сделал тебя рабом?
- А разве Шарейн не прогнала меня копьями? - спросил он. Разве не
Шарейн сыпала мне соль на раны своими насмешками? Своим смехом?
- Но... но ты лгал мне! - воскликнула она.
Снова он сделал вид, что раздумывает.
- И что же получит этот лжец, слабак и раб, если убьет ради тебя
этого черного жреца? - спросил он.
- Получит? - повторила она, не понимая.
- Чем ты мне за это заплатишь? - сказал он.
- Заплатить тебе? Заплатить? - она жгла его своим презрением. - Тебе
заплатят. Ты получишь свободу - любые из моих драгоценностей - все бери...
- Свободу я и так получу, убив Кланета, - ответил он. - Какая польза
мне от драгоценностей на этом проклятом корабле?
- Ты не понимаешь, - сказала она. - Когда ты убьешь черного жреца, я
смогу высадить тебя в любом месте, где захочешь, в этом мире. Тут везде
ценятся драгоценности.
Она помолчала и добавила: "И разве они не ценятся в твоем мире, куда
ты, кажется, можешь возвращаться, когда тебе грозит опасность?" Голос ее
теперь был сладкий яд. Но Кентон только рассмеялся.
- Чего же еще ты хочешь? - спросила она. - Если этого недостаточно,
чего же еще?
- Тебя!
- Меня? - выдохнула она. - Я, которая не отдавалась за плату никому.
Я - должна отдаться тебе? Ты избитый пес. - Она бушевала. - Никогда!
До этого момента Кентон вел рассчитанную игру; теперь же он
почувствовал гнев, такой же настоящий, как и ее.
- Нет! - воскликнул Кентон. - Нет! Ты не отдашь себя мне! Клянусь
Богом, Шарейн, я возьму тебя!
Он протянул к ней сжатые в кулак закованные руки.
- Я буду хозяином корабля, и без всякой твоей помощи - ты назвала
меня трусом и лжецом, а теперь готова бросить мне плату мясника. Я захвачу
корабль своими руками. И теми же руками возьму - тебя!
- Ты угрожаешь мне! - лицо ее покраснело от гнева. - Ты!
Она прижала руку к груди, достала кинжал - бросила в него. Но он, как
будто ударившись о невидимую стену, упал со звоном у ее ног, лезвие
откололось от рукояти.
Она побледнела, съежилась.
- Ненавидь меня! - насмехался Кентон. - Ненавидь меня, Шарейн: что
такое ненависть, как не очищающий пламень для чаши любви?
Она ушла и дверь каюты закрыла вовсе не бесшумно. А Кентон, мрачно
усмехаясь, склонил голову на весло. Скоро он спал, как и его сосед
северянин.
10. НА КОРАБЛЕ ПОД ПАРУСОМ
Он проснулся от шума и суматохи по всему кораблю. На белой и черной
палубах стояли люди, они указывали, разговаривали, жестикулировали. Стая
птиц, первая увиденная им в этом странном мире, пролетела над головой.
