Абрахам МЕРРИТ
ГОРИ, ВЕДЬМА!
ПРЕДИСЛОВИЕ
Я - врач, специалист по нервным и мозговым болезням, занимаюсь
вопросами болезненной патологии и в этой области считаюсь знатоком. Я
связан с двумя лучшими госпиталями Нью-Йорка и получил ряд наград в своей
стране и за границей. Я пишу о том, что действительно произошло. Пишу,
рискуя быть узнанным, не из честолюбия, не потому, что хочу показать, что
компетентные наблюдатели могут дать о тех событиях вполне научное
суждение.
Лоуэлл не мое имя. Это псевдоним, так же как и все остальные имена в
этой книге. Причины вы поймете позже. Я мог изложить эту историю в форме
доклада в одном из медицинских обществ, но я слишком хорошо знаю, с какой
подозрительностью, с каким презрением встретили бы мои коллеги эту
историю, настолько противоположны общепринятым мнениям многие причины и
следствия из фактов и наблюдений, которыми я обладаю.
Но теперь, ортодоксальный медик, я спрашиваю самого себя, нет ли
причин иных, чем те, которые мы воспринимаем? Сил и энергий, которые мы
отрицаем только потому, что наша узкая современная наука не в силах
объяснить их? Энергий, реальность которых проявляется в фольклоре, в
древних традициях всех народов. Энергий, которые мы, чтобы оправдать наше
невежество, относим к мифам и суевериям.
Мудрость - наука неизмеримо древняя, рожденная до истории, но никогда
не умиравшая, никогда целиком не исчезавшая. Секретная Мудрость, хранимая
ее беззаветными служителями, переносившими ее из столетия в столетие.
Темное пламя запрещенного знания, горевшее в Египте еще до постройки
пирамид, прячущееся под песками Гоби, известное сынам Эда (которого Аллах,
как говорят арабы, превратил в камень за колдовство за десять тысяч лет до
того, как Авраам появился на улицах Ура в Халдее), известное Китаю и
тибетским ламам, шаманам азиатских степей и воинам южных морей. Темное
пламя злой мудрости, мерцавшее в тени скандинавских замков, вскормленное
руками римских легионеров, усилившееся неизвестно почему в средневековой
Европе и все еще горящее, все еще живое, все еще сильное.
Довольно предисловий. Я начинаю с того момента, когда темная
мудрость, если это была она, впервые бросила на меня свою тень...
Доктор Лоуэлл
1. НЕПОНЯТНАЯ СМЕРТЬ
Я услышал, как часы пробили час ночи, когда я стал подниматься по
ступеням госпиталя. Обычно в это время я уже спал, но в этот вечер мой
ассистент Брейл позвонил мне и сообщил о неожиданном развитии болезни
одного из наших пациентов. Я остановился на минуту, чтобы полюбоваться
яркими ноябрьскими звездами. И в этот момент к воротам госпиталя подъехал
автомобиль. Пока я раздумывал, кто бы это мог быть так поздно, из
автомобиля вышел человек, потом другой. Оба нагнулись, как бы вытаскивая
что-то. Затем они выпрямились, и я увидел между ними третьего. Голова его
свисала на грудь, тело бессильно обвисло. Из машины вышел четвертый. Этого
я узнал. Это был Джулиан Рикори, личность, известная в преступном мире,
продукт закона о запрещении спиртных напитков. Если бы я и не видел его
раньше, я все равно узнал бы его - газеты давно познакомили меня с его
лицом и фигурой. Худой и высокий, с серебристо-белыми волосами, всегда
прекрасно одетый, с ленивыми движениями, он больше напоминал джентльмена
из респектабельного общества, чем человека, ведущего темные дела, в
которых его обвиняли.
Я стоял в тени незамеченный. Теперь я вышел на свет. Пара, несущая
человека, тотчас остановилась. Они опустили свободные руки в карманы
пальто. В этих движениях была угроза.
- Я доктор Лоуэлл, - сказал я. - Заходите. Но они не отвечали и не
двигались. Рикори вышел вперед, вгляделся, затем кивнул остальным.
Напряжение ослабело.
- Я знаю вас, доктор, - сказал он приветливо. - Но позвольте дать вам
совет: не стоит так быстро и неожиданно появляться перед неизвестными
людьми, особенно ночью в этом городе.
- Но я же знаю вас, мистер Рикори.
- Тогда вы поступили вдвойне неверно, а мой совет вдвойне ценен, -
улыбнулся он.
Я открыл двери. Двое прошли мимо меня со своей ношей, следом мы с
Рикори. Внутри я повел себя как врач и подошел к раненому. Двое бросили
взгляд на Рикори, тот кивнул. Я поднял голову и содрогнулся. Такого
выражения ужаса я еще не видел за свою долгую практику ни среди здоровых,
ни среди сумасшедших. Это был не просто ужас, а предельный ужас. Голубые в
темных ресницах глаза, казалось, смотрели не только на меня, но сквозь
меня и в то же время внутрь, как будто кошмар, который они видели, был до
сих пор внутри них. Рикори внимательно наблюдал за мной.
- Доктор, - обратился он ко мне, - что увидел мой друг, или что ему
дали, что он стал таким? Я заплачу большую сумму, чтобы узнать это. Я
хочу, чтобы его вылечили. Но я буду с вами откровенен, доктор: я отдал бы
последнее пенни, чтобы узнать наверное, что они не сделают этого со мной,
не заставят увидеть и перечувствовать того же.
Я позвонил, вошли санитары и положили пациента на носилки. Пришел
дежурный врач. Рикори дотронулся до моего локтя:
- Мне хотелось бы, доктор, чтобы вы сами лечили его. Я много слышал о
вас. Могли бы вы оставить всех пациентов и заняться только им, не думая о
затратах?
- Минутку, мистер Рикори, - перебил я его, - у меня есть больные,
которых я не могу оставить. Ваш друг под моим постоянным наблюдением и под
наблюдением людей, которым я вполне доверяю. Согласны?
Он согласился, хотя я видел, что он не вполне удовлетворен. Я
приказал перенести пациента в соседнюю комнату и провел все необходимые
формальности.
Рикори сказал, что его зовут Томас Питерс, он одинок и является его
лучшим другом. Вынув из кармана пачку денег, он отсчитал тысячу долларов
на "предварительные расходы". Я пригласил Рикори присутствовать при
осмотре, и он согласился. Его телохранители стояли на страже у дверей
госпиталя, мы прошли в комнату. Питер лежал на койке, покрытый простыней.
Над ним стоял Брейл с недоумевающим выражением лица. Я с удовлетворением
отметил, что к больному назначена сестра Уолтерс, одна из самых способных
и знающих в госпитале.
- Явно какое-то отравление, - обратился ко мне Брейл.
- Может быть, - ответил я, - но такого яда я еще не встречал.
Посмотрите его глаза.
Я закрыл веки Питерса. Но как только я отнял пальцы, они медленно
раскрылись. Ужас в них не уменьшался. Я начал обследование. Тело было
расслаблено, бессильно, как у куклы. Все нервы как будто вышли из строя,
но паралича не было. Тело не реагировало ни на какие раздражения, и только
зрачки слабо сужались при сильном свете. Когда Хоскинс, наш гематолог,
взял анализ крови, я снова стал осматривать тело, но не мог найти ни
единого укола, ранки, царапины, ссадины. С разрешения Рикори я сбрил
волосы с груди, ног, плеч, головы Питерса, но не нашел ничего, что
указывало бы на инъекцию яда. Я сделал промывание желудка, проверил нос и
горло - все было нормально. Тем не менее я взял с них срезы для анализа.
Давление было низким, температура ниже нормальной, но это ничего не
значило. Я ввел дозу морфия. Впечатление было не больше, чем от простой
воды. Я ввел еще дозу морфия, никакого результата. Пульс и дыхание были
прежние. Я сделал все, что мог, и откровенно сказал об этом Рикори,
который с интересом наблюдал за происходящим.
- Я ничего больше не могу сделать, пока не узнаю результатов анализа.
Откровенно говоря, я ничего не понимаю.
- Но доктор Брейл говорил о каком-то яде... - начал Рикори.
- Это только предположение, - торопливо прервал его Брейл, - как и
доктор Лоуэлл, я не знаю ни одного яда, который давал бы такой эффект.
Рикори посмотрел на лицо Питерса и вздрогнул.
- Теперь я должен задать вам несколько вопросов, - начал я. - Болел
ли этот человек? Если да, то кто его лечил? Не жаловался ли он на
что-нибудь? Не замечали ли вы за ним каких-нибудь странностей?
- Отвечаю "нет" на все ваши вопросы. Питерс был со мной всю прошлую
неделю. Он был совершенно здоров. Сегодня вечером мы беседовали с ним в
моей квартире за поздним, но довольно легким обедом. Посреди фразы он
вдруг остановился, полуобернув голову, как бы прислушиваясь, затем
соскользнул на пол. Когда я нагнулся над ним, он был такой, как сейчас.
Это случилось в половине первого. В час мы были у вас.
- Хорошо. Это дает нам хотя бы точное время приступа. Вы можете идти,
мистер Рикори, если не хотите оставаться с больным.
- Доктор Лоуэлл, - сказал он, - если этот человек умрет и вы не
узнаете, что с ним было, я плачу вам обычный гонорар - и госпиталю тоже -
не больше. Но если вы узнаете, хотя бы даже после его смерти, в чем дело,
я заплачу вам сто тысяч для благотворительных целей, какие вы назовете.
Если же вы сделаете это до его смерти и вернете ему здоровье, я плачу эту
сумму вам лично.
Я смотрел на него, не понимая. Затем смысл предложения дошел до меня,
и с трудом сдерживая гнев и раздражение, я ответил:
- Рикори, мы живем с вами в разных мирах, поэтому я отвечаю вам очень
вежливо, хотя мне и трудно сдерживаться. Я сделаю все, что в моих силах,
чтобы помочь ему или выяснить, что с ним. Я сделал бы это и если бы вы
были бедняком. Я заинтересован в нем только как в проблеме, бросающей
вызов мне как врачу. Но в вас и в ваших деньгах - нисколько. Считайте, что
я положительно отказываюсь. Понятно?
Он промолчал.
- Так или иначе, - сказал он наконец, - я больше, чем когда-либо
хочу, чтобы вы лечили его.
- Очень хорошо. Где я могу найти вас, если вы мне понадобитесь?
- Видите ли, я с вашего позволения хотел бы иметь... представителей
что ли в этой комнате, все время. Двух. Если вы захотите видеть меня -
скажете им, и я скоро буду здесь.
Я улыбнулся, но он был серьезен.
- Вы напомнили мне, доктор, что мы живем в разных мирах. Вы
принимаете свои меры, чтобы быть в безопасности в вашем мире, а я стараюсь
уменьшить опасности в своем. И опасаюсь от них, как могу.
Все это выглядело противозаконно, но мне нравился Рикори. Он
чувствовал это и настаивал.
- Мои люди не будут мешать. Они будут охранять вас и ваших
помощников, если то, что я подозреваю - правда. Но они будут в комнате
днем и ночью. Если Питерса переведут, они будут сопровождать его.
- Хорошо, я устрою это, - сказал я.
Я послал санитара, и он вернулся с одним из стражей. Рикори
пошептался с ним, и он вышел. Немного погодя, оба стража вернулись вместе.
За это время я объяснил ситуацию дежурному врачу. Оба стража были хорошо
одеты, вежливы, со сжатыми губами и холодными внимательными глазами. Один
из них взглянул на Питерса.
- Иисусе! - пробормотал он.
Комната была угловой, с двумя окнами: одно на бульвар, другое - на
боковую улицу. Дверь вела в залу. Ванная была темная, без окон. Рикори и
его телохранители детально осмотрели комнату. Рикори потушил свет, все
трое подошли к окнам и внимательно осмотрели улицу напротив госпиталя, где
располагалась церковь.
- Эту сторону наблюдать, - сказал Рикори и указал на церковь. - Можно
включить свет.
Он подошел к двери, потом вернулся.
- У меня много врагов, доктор, а Питерс был моей правой рукой. Если
один из этих врагов убил его, он сделал это, чтобы ослабить меня. Я смотрю
на Питерса и впервые в жизни я, Рикори, боюсь. Я не хочу быть следующим,
