деревянными столами, покрытыми зеленым пластиком, и погружаемся в читку
афоризмов, имен, дат и ругательств, выцарапанных на их поверхности
поколением сидевших здесь до нас военнослужащих. Я уже знаю почти все
надписи наизусть, и мне понятно это стремление - оставить после себя хоть
что-нибудь в этом проклятом мире, пусть даже если это будет ругательство,
выведенное вилкой на столе.
Пока там дневальные по кухне спорят у раздаточного окна, достаю из
кармана потрепанную книгу без переплета. Я не знаю, кто ее принес в
казарму и зачем. Сколько помню, ее перекладывали с окна на окно, вырывая
по мере надобности листы, но ни разу не видел, чтобы ее кто-то читал. Да и
кто бы мог ею заинтересоваться, если кроме комиксов и порнографии нам
ничего больше не требуется? Я как-то пытался было спасти несколько ящиков
настоящих книг, которые плесневели в каптерке у Бишопа, но во время
переезда с побережья они куда-то задевались. Скорее всего их использовали
для подкладки под колеса машин, когда мы добирались сюда в прошлый сезон
дождей. Эта книга, вероятно, из той партии.
Что было до двадцать третьей страницы - можно только догадываться, но
мне это даже и нравится: зачастую начала бывают скучноваты, и пока
разжуешь, что к чему, пропадет охота и читать, а тут сходу, без всяких
лирических вступлений...
"Первым очнулся Старший. Сознание включилось не сразу, не мгновенным
переходом он небытия к свету; просто где-то в маленьком уголке тьма стала
чуть сероватой, пятнышко разрасталось, светлело, захватывало все новые и
новые участки, но мозг не был еще в состоянии собрать законченную мысль. И
когда он ощутил покалывания кожи, - это выходили последние заряды, -
волнами стало наплывать сознание.
Это самые неприятные минуты, когда неустойчивые образы собираются из
хаотически колеблющихся бесформенных кусков, у которых нет ничего, кроме
движения и цвета.
Когда, наконец, с трудом. Старший все вспомнил, он не сразу открыл
глаза, так как знал, что ничего не увидит. Он лежал неподвижно,
прислушиваясь к току крови, которая после долгого перерыва наполнила его
тело теплом, устремилась к миллиардам изголодавшихся и еще не совсем
проснувшихся клеток.
Затем заработало сердце. Вначале что-то будто медленно и нерешительно
зашевелилось в груди... первый толчок... второй.... и вот уже ритмичные
удары отдаются во всем организме.
Еще находясь в ячейке. Старший понял, что включились тормозные
двигатели. Их приглушенный гул напоминал шум падающей воды...
Ему даже не понадобилось знакомиться с показаниями приборов, -
достаточно было взглянуть на непривычно ярко освещенный диск иллюминатора,
- чтобы убедиться, что необходимо поднимать Помощника..."
Фантастика. Я не очень большой любитель подобного чтива - не
фантастики вообще, а фантастики космической - меня тошнит от всяких
гиперпространств, нуль-транспортировок, космических течений и прочей муры.
Я не могу себя заставить читать о перелетах из галактики в галактик
совершающиеся с такой легкостью, словно преодолеваются расстояния не в
тысячи световых лет, а от столовой до клозета. Отнимите у фантастики
космос и посмотрите, что от нее останется. Скажете, что ничего?
Ошибаетесь. Тогда-то и останется настоящая фантастика - земная. Я за
земную фантастику.
Ввели толкает меня в бок.
- Что ты шевелишь губами, как поющий по нотам дистрофик?
Я вздрагиваю и смотрю по сторонам. Ребята нашего отделения сидят за
столами друг против друга, как шахматисты, и так работают ложками, будто
каждый из них находится в цейтноте. Я прячу книгу в карман и пододвигаю
свою тарелку.
2
Часам к десяти неожиданно приехал командир роты. После того, как
взводы разбросали черт знает куда друг от друга, он - не частый гость у
нас, а тут только позавчера был и снова.
Хаутон выстроил нас на плацу в полном снаряжении, и они вдвоем с
капитаном обошли шеренгу, всматриваясь в каждого из нас, словно выискивая
государственного преступника. Пока они шли вдоль строя, мы, как и положено
по уставу, медленно поворачивали вслед им головы, как будто бы кто-то
тянул нас всех за правое ухо.
- Как настроение? - спросил капитан, остановившись перед Марвином.
Тот, вероятно, от страха наложил в штаны и никак не реагировал на вопрос.
- Бодрое, господин капитан! - заорал стоящий рядом с ним Стивен.
- А питание?
- Как у иранского шахиншаха, господин капитан! - ответил Вэсли.
Капитан был удовлетворен ответами и закончил осмотр. Дойдя до конца
шеренги, подал знак рукой, и сразу же к нему, выбрасывая песок из-под
колес, подкатила его амфибия.
Хаутон скомандовал "направо" и "шагом марш", и мы потопали к казарме,
так как направо больше некуда было идти.
Установив карабины в пирамиду, мы из окна казармы видели, как Хаутон
и капитан уселись в амфибию и укатили в сторону установок, а через полчаса
Хаутон возвратился пешком один, вероятно, капитан уехал нижней дорогой и
не стал его подвозить.
Мы начали было высказывать различные предположения по поводу приезда
командиры роты, но радист Гудмен авторитетно заявил, что на сегодня
намечается проверка. Мы не стали его спрашивать, откуда он это узнал,
проверка - так проверка, хотя заранее, конечно, лучше знать об этом, а то
в прошлый раз мы очухались, когда первая "пустышка" вышла из нашей зоны, и
хотя мы сбили остальные две, нагоняй был страшный. Приезжал даже сам
командир батальона, а Хаутон после этого две недели подряд поднимал нас
ночью по тревоге, даже забросил охоту на скунсов. Да мы и сами понимаем,
что во время проверок сачковать не стоит: полгода назад, ребята из
соседней зоны после того, как проворонили все три "пустышки", полным
составом отправились в джунгли. А там, поверьте мне, не так уж и весело
продираться сквозь заросли с огнеметом за плечами.
Два часа до обеда отведены нам для осмотра и чистки личного оружия. А
чего его осматривать, если мы пользуемся им только один раз в два года,
когда собираемся все вместе на полковые учения?! Да и вряд ли нам
когда-либо примется воспользоваться им всерьез, даже если начнется все
по-настоящему. Прошли те времена, когда автоматический карабин что-либо
значил. Сейчас это просто бутафория, дань традиции, лишняя возможность нас
чем-то занять в свободное от дежурств на установках время. И мы его
используем каждый по своему усмотрению.
Хэнсон достал из-под подушки колоду карт, поставил между койками
тяжелый табурет, и вокруг него расселись любители виста. В качестве ставок
котировались сигареты, утренний кофе, чистка ботинок и прочие атрибуты
нашего нехитрого бытия. Больше всех выигрывал Вэсли, но он особенно не
злоупотреблял этим и зачастую прощал проигравшим. Мне он понравился с
самого начала. И не только потому, что он знал бесчисленное множество
анекдотов. Когда однажды нам пришлось вдвоем всю ночь дежурить в
операторской кабине локатора, - где конечно, не заснешь, - я узнал его
совсем с другой стороны, каким он никогда не бывает днем среди ребят. На
самом деле ему не так уж и весело, как может показаться с первого взгляда.
Марвин стоит у окна, опершись ладонями о подоконник, отчего его
острые плечи подняты выше головы. Я не знаю, почему он так мне неприятен,
но это не из-за его болезни: припадки могут быть у всякого. Я же испытываю
к нему чисто физиологическое отвращение, причину которого не могу
объяснить. Меня раздражает его сутулая фигура, походка, жесты, голос, даже
мимика лица, когда он жует что-нибудь напротив меня за столом. И хотя он
обычно мало с кем разговаривает, другие по-видимому не испытывают к нему
такой неприязни, как я. Вероятно, это уже неладно что-то со мною.
Добродушный Стивен лежит с открытыми глазами на своей койке. Ботинки
сняты и с чисто фермерской аккуратностью поставлены в проходе. После одной
злой шутки, автор которой до сих пор неизвестен, он получил легкое
потрясение, после которого еще не оправился, и мы все чувствуем себя
виноватыми перед ним.
Я уже от нечего делать опять принялся за фантастику. Оказывается,
насколько я понял, здесь какие-то инопланетяне летят к Земле, а это уже
совсем другое дело. Одно - когда земляне совершают посадку на незнакомой
планете, и фантасту большой простор для выдумки, другое - когда посадка
совершается на Земле, где особенно не развернешься и приходится порядком
потрудиться, чтобы концовка получилась мало-мальски сносной. У подобной
темы вся соль в концовке. И я догадываюсь, что парни, о которых я читаю,
даже не увидят землян. Скорее всего, они будут находиться в другом
измерении или окажутся сами настолько малыми, что землянам пришлось бы
вооружиться микроскопом, чтобы обнаружить их звездолет в небольшой лужице
на мокром бетоне космодрома. Что-то подобное уже встречалось.
"...Вот она - цель! - с голубым ореолом у кромки и белыми облаками
над континентами и морями. Цель, которая придает смысл всем жертвам,
принесенным ради ее достижения, и лишениям, испытанным в бездонных
провалах космоса. И все это теперь в прошлом, таком далеком и туманном,
оставленном на другом конце световых лет, что оно почти вытеснено из
памяти интервалами циклов, похожими на ночи без сновидений...
Звездолет делал второй виток вокруг планеты, и было странно, что их
еще не заметили..."
А что я вам говорил? Все-таки примитивной становится фантастика. Одни
и те же приемы и схемы, превращенные в штампы, даже слова, переходящие из
книги в книгу, наподобие истасканного от частого употребления -
"пульсирующий". А казалось бы, зачем выдумывать несуществующие измерения,
или микроскопических инопланетян? Да прилети они к нам хоть сегодня, на
них никто не обратил даже внимание: нам и без них хватает дел, а если мы
иногда и смотрим в небо, то не для того, чтобы высматривать каких-то
марсиан, а чтобы вовремя увернуться от падающих болванок совсем не
космического происхождения.
В двенадцать часов обед. Снова строем идет в столовую и рассаживаемся
по своим местам. Никто их, конечно, не нумеровал, но каждый стремится
сесть именно на свое. Я усаживаюсь против надписи "а стоит ли?", которая
отличается от других, грубых и прямолинейных, своей недосказанностью,
каким-то затаенным смыслом. Я так никогда и не узнаю, что скрывал за этим
вопросом неизвестный мне парень, но эта фраза наводила меня на невеселые
размышления.
После обеда мое и второе отделение идут на смену тем, которые
дежурили с двенадцати ночи на установках. Такое время пересменки позволяет
нам использовать для сна хотя бы половину ночи. Это удобнее, чем дежурства
с утра до вечера и с вечера до утра.
Я дневалю по казарме. Такое перепадает раз в месяц и считается
небольшим праздником. Действительно, не нужно брести сейчас по грязи две
мили к установкам и сидеть там всю ночь по трое в кабинах тягачей, а затем
в кромешной тьме возвращаться обратно. Тот, кто все это придумал,
наверняка ни разу не проделывал подобные марши в темноте, в противном
случае не было бы приказа удалять настолько установки от городка. Может, в
этих двух милях и был бы смысл, если бы после выхода из строя и взрыва
хотя бы одной установки находящиеся в казарме уцелели или не превратились
в калек.
В два часа дня возвратились от установок третье и четвертое
отделения. Я из окна видел, как они гуськом протопали через плац в
столовую, и по собственному опыту представил их настроение, с каким они
