города, бурно развились. Затем случай с Куртом...
Виннер подошел к кромке крайнего отстойника. Всегда спокойная его
поверхность теперь кипела. Что это они? - с беспокойством подумал он.
Халли метались стаями, выныривая из глубины и глиссируя по поверхности,
выпрямив в стороны сосиски-обрубки. У передней стенки отстойника они круто
уходили под воду, издавая при этом резкое, как выдох "х...ха!" Отстойник
был похож на громадную ленту транспортера.
Неожиданно халли всплыли и замерли. Никогда еще Виннеру не
приходилось видеть такое: четыреста пятьдесят квадратных метров отстойника
сплошь покрылись коричневыми крестами. Некоторые, наиболее крупные,
достигали метра в поперечнике.
Виннеру много раз приходилось наблюдать за халли, но так близко и
долго он рассматривал их впервые. До чего же мерзкое зрелище! Четыре
коричневых обрубка, похожие на сосиски, соединены вместе в одном конце,
образуя что-то вроде пучка. Ни туловища, ни головы, ни глаз.
Присмотревшись, Виннер обнаружил, что всех халли покрыты редкими белесыми
волосами.
Виннера слегка замутило, как в первые дни работы на станции. С
непонятным озлоблением он подошел к ближайшему пожарному щиту и снял
багор. С багром, как с копьем наперевес, Виннер прошел вдоль передних
торцов всех восьми отстойников. То же самое и здесь. Сколько их, тысячи,
десятки тысяч!
Виннер остановился у последнего отстойника, и в это время начался
гул. Такое впечатление, будто заработало под землею десяток мощных
трансформаторов. Халли гудели глухо, с сухим потрескиванием.
Виннер нагнулся над отстойником и опустил багор. Если бы его в этот
момент спросили, зачем он это делает, вряд ли он смог бы ответить. Он
подцепил одного халли на крюк и, подтащив к стенке, стал поднимать. Тот
никак не реагировал, все еще находясь в каком-то оцепенении, будто
одеревенев. И только когда Виннеру оставалось перетащить его через
бордюрный камень, он ожил. "X...ха!"... И Виннер не понял, что произошло
Треск, вспышку плеск воды.
Виннер посмотрел вниз - на поверхности отстойника ни одного халли,
только дробятся друг о друга концентрические окружности. Он обошел все
отстойники - пусты. Подошел к щиту, чтобы повесить багор, и только сейчас
заметил, что тот стал короче, присмотрелся - металлический наконечник был
срезан, словно автогеном, и от него все еще шел пар.
Виннер торопливо зашагал к административному блоку, но не успел дойти
до переходного мостика, как что-то привлекло его внимание. Он шел боком к
зданию решеток, но тем не менее заметил некоторую странность в освещении
окон: свет колебался и был так слаб, словно там жгли спички, а не горели
лампы по триста ватт. Сейчас замкнет, - подумал Виннер, как свет погас на
всей территории очистной станции, только в окнах здания решеток колебались
красные блики. Сейчас заработает аварийная дизельная электростанция, -
снова подумал Виннер, но аварийное освещение не включалось.
Постояв с минуту, пока глаза привыкли к темноте, Виннер пошел дальше,
но шум за спиною заставил его обернуться... Здание решеток сыпало искрами
и, деформируясь, заваливалось на песколовки.
Шварцман вскочил с дивана, комкая ногами газету: в ванной
пронзительно и коротко закричала жена. В несколько прыжков он подскочил к
двери и дернул за ручку. Заперто. Что за глупая привычка - закрываться в
ванной! "Что у тебя, Берта, обожглась?" Тишина. Из-под двери полилась
вода, тапочки сразу промокли. "Берта! Берта!" - Шварцман рванул за ручку,
защелка сорвалась, и он чуть не упал на скользком паркете. Поднял глаза...
В пустой ванне голая жена... Искаженное в предсмертном крике лицо... Сбоку
ванны овальная дыра величиной с тарелку. Через нее льется красная вода.
Фрау Каумиц проснулась в кресле, услышав какой-то шорох в туалете.
Вероятно, опять заперла там кошку. Встала. В комнате уже темно. Включила
верхний свет. Пошла в ненатянутых чулках в коридор. Включила свет в
туалете. Открыла дверь. "Кис-кис" - кошки нет. Хотела уходить, как увидела
что-то в унитазе, подняла деревянную крышку, и оттуда брызнуло ей в лицо,
как из водяного детского пистолета. "Х...ха!" Ни боли, ни страха она не
почувствовала.
Разрушив здание решеток, халли устремились по магистральному
коллектору в город. Шли такой плотной массой, что встречные стоки
выдавливались через смотровые колодцы на поверхность. Поток халли не
слабел, хотя и дробился по более мелким коллекторам и уличным сетям. Они
не пропускали ни одного ответвления, ни одного дворового участка. По
стоякам в домах поднимались толчками, повторяя конфигурацию труб и
фасонных частей. В тонких отводах протискивались по одному, вытягиваясь в
длину и снова принимая обычную форму в унитазах, ванных, раковинах.
Прожигая стены туалетных комнат, расползались по квартирам.
Фюман только расколол три яйца на сковородку, как скрипнула дверь
туалета. Посмотрев в ту сторону, Фюман окаменел... Перебирая обрубками, к
нему подкрадывался халли.
Опрокинув на него кухонный стол, Фюман выскочил в коридор. Фанерная
крышка стола затрещала и вспыхнула, Фюман лихорадочно загремел засовом,
толкнул дверь. С лестничной площадки метнулись вверх кошки. Фюман скатился
по лестнице вниз и выбежал из подъезда на площадь.
Накрапывал дождь. Брусчатка под ногами блестела и, казалось, что
площадь выложена выпуклыми металлическими пластинками. В окнах ближайших
домов колебался красный свет, словно там жгли спички. Над крышами со
стороны очистной станции, поднималось зарево...
Страшная догадка, наконец, превратилась в уверенность, и крик Фюмана
эхом разнесся по гулкой площади:
- Люди! Про...сни...тесь!!!
Со всех сторон на него наползали коричневые тени.
ЙНННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННН»
є Этот текст сделан Harry Fantasyst SF&F OCR Laboratory є
є в рамках некоммерческого проекта "Сам-себе Гутенберг-2" є
ЗДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДД¶
є Если вы обнаружите ошибку в тексте, пришлите его фрагмент є
є (указав номер строки) netmail'ом: Fido 2:463/2.5 Igor Zagumennov є
ИННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННј
Геннадий МЕЛЬНИКОВ
РЕФЛЕКС ЦЕЛИ
1
Прислушиваюсь.
- ...а он на муху: "Кыш, проклятая птица!"
Это в туалетной комнате Вэсли начал новую серию анекдотов про
дистрофиков, а по части анекдотов он крупный специалист. Порою даже
удивляешься - откуда он их столько берет? Я, например, утром слышу, а
вечером уже и не помню, о чем шла речь, а он хоть бы что - выдает день за
днем, не повторяясь, при любых обстоятельствах, даже на вечерней поверке,
серии про лунатиков, сумасшедших, женатых и разведенных, живых и
покойников, а вот теперь - про дистрофиков - так и сыплет, как из рога
изобилия, до краев наполненного юмором и непристойностью.
И нужно отдать должное - рассказывает он мастерски, со знанием дела,
не как те, которые начинают давиться от смеха, не успев досказать, нет, он
даже не улыбнется, когда закончит, смотрит только то на одного, то на
другого, словно недоумевая, что это их так развеселило. Я иногда даже
задумываюсь: а не сочиняет ли Вэсли их сам? Вполне возможно, но спрашивать
его об этом бесполезно. Никто не может назвать хотя бы одного человека,
который бы признался, что сочинил анекдот. Скорее всего, это - тайная
организация, корнями уходящая в глубь веков, члены которой, может быть
даже под страхом смерти, хранят секреты своего веселого творчества.
Я заправляю свою постель. Все никак не схожу к Бишопу заменить
матрац: в этом морская трава превратилась в труху и нестерпимо воняет
мышами. И хотя нашего старьевщика Гак сразу не пробьешь - у него скорее
сгниет весь склад, прежде чем он выдаст что-нибудь до истечения срока
годности - но я знаю, как к нему подъехать.
Сквозь грязные стекла узких зарешеченных окон сочится мутный рассвет,
и никакой кретин не догадается нажать на выключатель: в казарме темно, как
в склепе, лишь только противно белеют тощие ноги Марвина, свешивающиеся с
верхней койки. Он всегда так - тянет до последнего, а затем сядет и сидит
молча, как индус, а ты цепляйся головой за его копыта.
Подхожу к окну. На дворе такая беспросветность, что кажется, кроме
казармы и ближайших построек в мире ничего больше не существует. Черная
труба кухонного блока едва маячит в студне тумана. Единственное светлое
пятно - желтая черепичная крыша каптерки. Она будто парит на сером фоне,
лишенном протяженности и смысла.
Начался еще один день - нудный, мрачный, тоскливый, и мне особенно в
такие дни по утрам становится не по себе от мысли, что предстоит еще
промаяться целую вечность до отбоя, после которого ты становишься самим
собой и, засыпая, испытываешь ни с чем не сравнимую радость от сознания,
что, хотя и ненадолго, отключаешься от всей этой серости и скуки.
За спиною заскрипели койки - это, наконец, сползает Марвин. Я, не
оборачиваясь, представляю, как он сейчас топчет немытыми ногами мое
одеяло, а следом за ним тянется на пол мятая простыня. Но его лучше не
заводить, а то опять начнет трястись и пускать пену, как тот раз, только
испортит весь завтрак.
Гурьбой вваливаются из умывальной ребята. Вэсли заканчивает третий
анекдот: "...конечно, говорит, пойдем, если ветра не будет". Даже Стивен и
тот улыбается, хотя до него обычно доходит на третьи сутки, как до
страуса.
Заспанный дневальный прокричал сквозь гам от дверей:
- Давай заканчивай и вываливайся на построение!
Выходим на плац, ежась от промозглой сырости. Туман опустился еще
ниже и валит, как дым, клубами на расстоянии вытянутой руки. Не верится,
что где-то там, за сопками, солнце. Мир сжался до размеров плаца, и,
кажется, что он таким был и будет всегда.
Появился Хаутон. Как обычно - руки за спиной, а на лице такое
выражение, будто он мучительно пытается что-то вспомнить, но это ему никак
не удается. Скомандовал "направо" и повел в столовую. Можно было бы и не
строем, если учесть наше положение и численность, но с Хаутоном спорить не
стоит; после шести месяцев джунглей у него в голове что-то сдвинулось, и
теперь он только и знает, что рыскает вечерами по ближайшим холмам и
стреляет скунсов. Говорят, что они все становятся такими, все, кто хотя бы
немного побывал в том зеленом аду; некоторые, спустя время, приходят в
норму, а у большинства, как у Хаутона, остается на всю жизнь. Таких как он
и рассылают взводными подальше от начальства в глухомань наподобие нашей.
Хорошо еще, что он днями не вылезает из штабной комнаты - сидит, как сыч
за столом, положив перед собою кольт, - и появляется только при
построениях перед нарядом, да чтобы отвести нас в столовую.
А в остальном все не так уж и плохо. С тех пор, как издали приказ о
рассредоточении всех войсковых группировок, вплоть до взводов, жить стало
веселее, не то, что в лагере на побережье. Не знаю, как там на счет
атомной неуязвимости - мне лично все равно; испаряться в одиночку или с
целой дивизией. А в смысле жратвы дело значительно улучшилось. И если бы
еще не эти проверки и "пустышки", когда даже нельзя вырваться к девочкам
на ближайшую ферму, то было бы совсем хорошо.
Обивая с ног песок у порога, входим в столовую. Запах вареных бобов
со свининой и свежезаваренного кофе щекочет ноздри. Рассаживаемся за
