- Включай! - скомандовал Кулагин.
Анастасия до конца открыла вентиль. Струя воды под давлением в две
атмосферы хлестнула в перекрытие, срывая с него серую бахрому паутины,
толстую от пыли комбикорма. На Кулагина полилось. Он перешагнул через
кормораздатчики вошел в секцию. Хвостоед было бросился на него, но
ослепленный водой отступил. Остальные свиньи жались в противоположном
конце секции.
Держась спиною к ограждению и направляя багор в сторону хвостоеда.
Кулагин пробрался к соседней свободной от животных секции и открыл
дверцу... Теперь дело почти сделано... Кулагин струей воды отсек хвостоеда
от группы и стал подталкивать его багром к открытой дверце. Тот, как ни
странно, быстро сообразил, что от него требуется, спокойно вошел в
соседнюю секцию, а Кулагин захлопнул дверцу и повернул защелку. Все!
- Воду перекрой, не видишь, что ли! - последний раз крикнул на жену
Кулагин и весь мокрый вышел из секции.
- Иди в бытовку, подсохни, - спокойно, и, как показалось Аннушке, с
веселым прищуром глаз, сказала Анастасия.
- Я у себя высохну...
- Я кому сказала! - маршальский жезл, временно находившийся в руках
Кулагина, снова перешел к его жене. Скотник Кулагин покорно побрел в
бытовую санпропускника.
Аннушка повесила багор на пожарный щит, смотала шланг, отнесла на
место. Кулагина тем временем включила наклонный транспортер и транспортер
бункера-накопителя, подала корм на платформу кормораздатчика РКС-3000М,
раздала его по кормушкам. Визг в свинарнике сменился чавканьем и довольным
похрюкиванием.
- А теперь что? - спросила подходя Аннушка.
- А ничего, - ответила Кулагина. - До утра, по крайней мере. Утром
придет зоотехник и разберется, что к чему. Это по его части.
- У него бешенство? - кивнула Аннушка на хвостоеда.
- Да, нет, - ответила Кулагина, поочередно выключая транспортеры, -
просто у него в организме не хватает каких-то элементов, ну... солей, там,
или витамин.
- А хвосты причем здесь?
- А притом, что он и ищет эти элементы, или как там их называют, и
хватает все, что подвернется - хвосты, уши... Твой Коленька-то, сама
говорила, в яслях штукатурку колупает и жует. Ему тоже чего-то не хватает,
как и хвостоеду...
А тем временем в бытовке, развесив мокрую одежду по радиаторам,
скотник Кулагин мучительно старался вспомнить, где мог он слышать, или
видеть - может быть даже на винной этикетке - такое непонятное,
загадочное, и по неизвестной причине волнующее его слово - бихевиоризм.
ЙНННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННН»
є Этот текст сделан Harry Fantasyst SF&F OCR Laboratory є
є в рамках некоммерческого проекта "Сам-себе Гутенберг-2" є
ЗДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДД¶
є Если вы обнаружите ошибку в тексте, пришлите его фрагмент є
є (указав номер строки) netmail'ом: Fido 2:463/2.5 Igor Zagumennov є
ИННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННј
Геннадий МЕЛЬНИКОВ
ЦИРК УЕХАЛ, А КЛОУНЫ ОСТАЛИСЬ
Приемный пункт не работает. Нет тары.
Администрация.
Цезарь Кондратьевич Недосекин - семидесятитрехлетний, невысокого
роста, полный мужчина - поднялся, как обычно, в пять часов утра и начал
собираться на работу. Вставив зубные протезы, отмокавшие всю ночь в
поллитровой банке на подоконнике, он сразу помолодел и, если бы только не
разгибающиеся до конца в локтях руки, отставленные назад, как у пловца на
стартовой тумбочке, то ему можно было бы дать не более шестидесяти лет.
Ежедневный заработок Цезаря Кондратьевича зависел не только от таких,
казалось бы, мелочей, как день недели, на который пришлась выдача аванса в
тресте "Югсантехмонтаж", или от недомогания соседа по участку, такого же
"изыскателя", как и он, но и от таких глобальных факторов как времена
года, дождливый день, указ правительства "О борьбе с пьянством,
алкоголизмом и самогоноварением".
Вот и сегодня, перекинув через плечо ремень спортивной сумки, Цезарь
Кондратьевич вышел из третьего подъезда девятиэтажки на скудный ландшафт
двора навстречу расширяющемуся рассвету. Троллейбусы еще не ходили, да он
и не пользовался ими: до его участка всего одна остановка.
Зеленая зона между проезжей частью Второй продольной магистрали и
Северным городком шириною около пятидесяти метров протянулась от
одиннадцатой больницы до проспекта Металлургов. Наличие
специализированного магазина, плюс недостаточная освещенность в ночное
время, превратили этот участок в своего рода зеленый ресторан для "аликов"
и Эльдорадо для "изыскателей". Но ненадолго...
Указ, о котором почти все газеты ошибочно (по мнению Цезаря
Кондратьевича) писали, что он вызвал всенародное одобрение ("алики" и
"изыскатели" не одобрили ведь, а это не такая уж и малая часть населения
не только РСФСР, но и всего Союза), ураганом пронесся по зеленому массиву,
произведя опустошительные разрушения. Некогда оживленное место стало
мертвее Мертвого моря. А когда на аллее стали безбоязненно появляться
женщины и дети, соседка Цезаря Кондратьевича забросила свой участок и
подалась в проводники Министерства путей сообщения. В распоряжении
Недосекина оказалась почти вся территория. Да что толку? Теперь за день он
собирает урожай в десять раз меньше, чем было раньше.
Так и сегодня. Обойдя свой участок по замысловатой замкнутой,
несамопересекающейся кривой кратчайшей длины, Цезарь Кондратьевич между
делом, сам того не подозревая, решил практически дотоле не поддающуюся
математикам проблему коммивояжера и парочку задач из теории плоских
графов. А награда за это? Всего лишь две бутылки из-под "бормотухи",
оставленные в разных концах парка, вероятно, одичавшими "аликами".
Итого - сорок копеек, (Низкий поклон тому начальнику, который своим
мудрым решением повысил стоимость пустых советских бутылок до двадцати
копеек, спасибо его жене, или теще, если они работают в центральном
приемном пункте стеклопосуды).
А что можно купить на сорок копеек из продуктов питания? Не так уж и
мало: булку хлеба за шестнадцать копеек и литр молока, или пачку
закусочных пельменей, или килограмм картошки и двести грамм жира, возможны
варианты с сахаром, растительным маслом, вермишелью, но для этого нужно
накопить деньги за несколько дней. Особенно помогают экономике ливерная
колбаса, соленая килька, летом овощи. Так что прожить на сорок копеек в
день вполне реально, а если сравнить его материальный потенциал с
потенциалом дикаря самого захудалого племени в бассейне Амазонки, где и
понятия не имеют об этих самых копейках, то вообще...
Возвращался домой Цезарь Кондратьевич уже засветло. Искрили дугами
трамваи, шелестели шинами по мокрому асфальту автомобили, тоскливо гасли
звезды.
С двумя бутылками Цезарь Кондратьевич в приемный пункт не идет - это
не эстетично: так поступают только совсем опустившиеся "алики", у которых
"горят трубы" и не хватает этих самых сорока копеек на кружку пива. Он
идет сдавать бутылки, когда их накопится не менее десяти, и идет сдавать в
будний день, когда в очереди в основном пенсионеры.
Дома Цезарь Кондратьевич поставил найденные бутылки за газовую плиту.
Там уже стояло четыре. Еще заход-два и... Нет, вероятно, придется нести их
завтра, если даже не будет десять: до пенсии еще девять дней, а у него
тридцать копеек и четвертинка серого хлеба.
Да, кстати... Цезарь Кондратьевич задумался. Он каждый день в это
время задумывался над одним и тем же... Что-то непонятное с ним
происходит, вернее - не с ним, а с его пенсией. Со ста тридцатью двумя
рублями. Куда она девается?
Не проедает же? Не еду он собирает бутылки... Зачем?
А пенсия? Куда расходятся эти сто тридцать два рубля? Почему ему
постоянно не хватает денег? Квартирная плата? - ерунда: шесть восемьдесят.
Свет нагорает на полтора. Ну и по мелочам - мыло, спички, электрические
лампочки... Да, лампочки!
Цезарь Кондратьевич прошел в угол комнаты, где за сервантом стояла
картонная коробка из-под телевизора, открыл ее... Почти на треть она была
заполнена электрическими лампочками. И хотя он видел их не впервые,
выражение недоумения появилось на его лице, как появлялось ежедневно,
когда он подымал крышку. Зачем ему столько?.. "Нет, - подумал он, как
вчера, позавчера и год назад, - нужно проконсультироваться у психиатра.
Что-то со мною творится неладное".
Ровно в одиннадцать часов Цезарь Кондратьевич сел в кресло, сделал
глубокий вздох, закрыл глаза и... умер, как он делал ежедневно на
протяжении вот уже почти трех лет. Тридцать семь минут находился Цезарь
Кондратьевич в состоянии клинической смерти, и все это время радиосвязь
между спутниками и станциями слежения происходила на фоне незначительных,
но, все-таки, заметных помех.
В одиннадцать тридцать семь тело Цезаря Кондратьевича стало биться в
конвульсиях, будто все его конечности начали дергать за привязанные
невидимые нити. Не переставая корчиться, словно исполняя дикий танец, тело
поднялось из кресла и ломающейся походкой поплелось на кухню. Там оно
взяло пластмассовое ведро для мусора и возвратилось в комнату к коробке с
электрическими лампочками. Руки дергающейся марионетки, неожиданно
приобретя плавность, осторожно вытащили из ящика и положили в ведро
двенадцать лампочек по сто ватт. С ведром тело подошло к креслу, село в
него, наклонилось... Раздались хлопки лопающихся баллонов, хруст стекла.
Придя в себя, Цезарь Кондратьевич долго сидел над ведром,
рассматривая крошево на дне его. "Что со мною? - с тревогой спрашивал он
себя, теряясь в догадках. - Ясно, что схожу с ума. Нет, идти к врачу нужно
не откладывая".
Приняв это решение. Цезарь Кондратьевич отнес мусорное ведро на кухню
и успокоился до следующего дня.
Назавтра Цезарь Кондратьевич добыл пять бутылок и присовокупив к ним
те шесть, что были за газовой плитой, отнес их в приемный пункт. На
полученные два рубля - одну бутылку забраковали - он купил неизменную
булку хлеба, пачку маргарина и... три электрические лампочки.
За два дня до пенсии в коробке из-под телевизора лежало всего лишь
четыре лампочки, а в хлебнице черствый кусок хлеба. В одиннадцать часов
Цезарь Кондратьевич, как обычно, умер и приборы вновь, как обычно,
фиксировали непонятные радиопомехи. Затем конвульсии, уже привычная
операция с пластмассовым ведерком, но на этот раз произошел сбой в четко
налаженной процедуре: в ведре лежало четыре лампочки, а требовалось
двенадцать.
Три лампочки Цезарь Кондратьевич выкрутил в комнате, на кухне и в
ванной. Итого семь. Раздавив их в ведре, ожил, походка его сделалась менее
дерганой, но все еще напоминала походку сильно выпившего человека.
Одевшись, как обычно он одевался для улицы, Цезарь Кондратьевич вышел
на лестничную площадку. Лампочка над электрощитом, горевшая круглые сутки,
находилась под самым потолком. Цезарь Кондратьевич возвратился в квартиру,
и, порывшись в захламленном встроенном шкафу, достал оттуда неизвестно
каким образом попавшую к нему рейсшину. Снова вышел на площадку. Постояв
несколько секунд неподвижно, прислушиваясь не шаркает ли кто подошвами по
лестнице, и не слышно ли голосов за дверьми соседей, размахнулся и стукнул
рейсшиной по лампочке. Посыпались осколки, погас свет. Для верности он еще
