возникавшие по вине шибко бдительной революционной солдатни. Как-то в июне
солдаты "увидели в руках Наследника его маленькую винтовку... совершенно
безвредную ввиду отсутствия специальных патронов". - пишет Н.А.Соколов.
Солдаты всполошились: "Они вооружены". Услышав шум, Алексей направился к
матери, сидевшей на траве. Спустя минуту подошли часовые и потребовали
сдать "оружие". Пьер Жильяр попытался вмешаться. Он объяснил, что это
игрушка, но солдаты отобрали винтовку и унесли с собой. Зарыдав, мальчик
беспомощно смотрел то на мать, то на наставника, но они ничем не могли
помочь ему. Возмущенный тем, что солдаты посмели обидеть ребенка,
Кобылинский разобрал винтовку и по частям передал Алексею. После этого
цесаревич играл с винтовкой лишь у себя в комнате.
Несмотря на неприятности и унижения, которые царской семье
приходилось выносить, она каждый день бывала на воздухе. Жильяр записал в
дневнике: "Воскресение, 13 мая. Уже второй день, как мы заняты устройством
огорода на лужайках парка. Мы стали снимать дерн и переносить куски дерна
на носилках, чтобы складывать его в кучи. Работаем все: царская семья, мы
и слуги, которые стали выходить с нами. Нам также пришли помогать
некоторые солдаты из охраны". В июне, когда семена были посажены, Николай
Александрович занялся распиловкой засохших деревьев, и вскоре в разных
частях парка стали появляться аккуратно сложенные поленницы дров.
По вечерам, устав от трудов, прежде чем лечь спать, все семейство
собиралось вместе. Однажды душным июльским вечером государь читал вслух
императрице и дочерям книгу. Неожиданно, вспоминает Жильяр, "входит офицер
в сопровождении двух унтер-офицеров. Он объясняет, что был вызван
выстрелом одного из часовых, который видел красные и зеленые сигналы... из
комнаты, в которой сидела царская семья... Офицер приказывает затянуть
занавески - становится жара неимоверная - и собирается уходить... Один из
унтер-офицеров... объясняет причину этого таинственного явления. Великая
княжна Анастасия Николаевна сидит на подоконнике и вышивает. В то время,
как она нагибается, чтобы взять на столе нужные Ей при работе предметы,
Она по очереди закрывает и открывает собою две лампы с зеленым и красным
абажурами, которые освещают Государя. Офицер сконфуженный уходит".
Даже такие безобидные эпизоды свидетельствовали о напряженной
обстановке, создавшейся в Царском Селе. Днем и ночью вокруг дворца
расхаживали часовые, опасаясь, как бы кто-то не попытался спасти
императорскую семью; ведь, если попытка окажется успешной, им придется
держать ответ. Узники, не ведали, кто и где их друзья, не знали, что
принесет им завтрашний день - освободят ли их или же бросят в тюрьму.
Царская семья полагала, что ее отправят за границу. Ведь об этом
твердили все представители Временного правительства - и Гучков, и
Корнилов, и Керенский. Мог ли кто-нибудь подумать, что выполнить обещание
не удастся? Жильяр вспоминает то время:
"Казалось, наше пребывание в заключении в Царском Селе не должно
продолжаться долго, так как шел разговор о скорой отправки нас в Англию.
Однако проходили дни, а наш отъезд то и дело откладывался... Между тем, мы
находились всего в нескольких часах езды по железной дороге от финляндской
границы, и только необходимость проезда через Петроград являлась серьезным
препятствием. Казалось, однако, что при известной решительности и
соблюдении полной тайны, не составляло затруднений отправить императорскую
семью в один из портов Финляндии и оттуда препроводить за границу. Но все
боялись ответственности, и никто не решался скомпрометировать себя".
31. "НЕ СЧИТАЕТ ВОЗМОЖНЫМ ОКАЗАТЬ ГОСТЕПРИИМСТВО..."
Жильяр мог этого и не знать, но с самого начала революции одной из
главных забот Временного правительства было обеспечить безопасность
государя и его семьи. [(Иного мнения был управляющий делами Временного
правительства Набоков, заявивший, что актом о лишении свободы Царя "был
завязан узел", разрубленный в Екатеринбурге)] "Бывший Император и
Императорская семья были уже не политическими противниками, а
обыкновенными людьми, которые находились под нашей защитой. Мы считали
любое проявление мести недостойным свободной России", - говорил Керенский.
Руководствуясь такими принципами, новое правительство отменило смертную
казнь. [(По этому поводу журнал "Русская Летопись" (Париж, 1921, кн.1,
с.60-61) писал: "Отменили смертную казнь, а рядом безнаказанно происходили
расправы с офицерами, генералами, инженерами, бывшими чиновниками,
епископами, помещиками и др. Отпустили из тюрем осужденных убийц,
мошенников, растлителей, святотатцев, в то же время провоцировали слухи о
мнимых заговорах и расправлялись с мнимыми заговорщиками, как в старые
времена не расправлялись с действительными преступниками)] Законопроект
предложил Керенский, министр юстиции, отчасти и для того, чтобы
противодействовать тем, кто требовал казни низложенного императора. Однако
Николай Александрович был против принятия такого закона. "Это ошибочный
закон. Отмена смертной казни приведет к разложению армии, - заявил
государь. - Если он [Керенский] намерен отменить смертную казнь, чтобы
защитить меня, передайте ему, что за родину я готов пожертвовать собой."
Однако Керенский не изменил своего намерения. Выступая 20 марта на пленуме
московского совдепа, где раздавались злобные голоса депутатов, требующих
казни царя, Керенский смело заявил: "Я никогда не приму на себя роли
Марата русской революции. Я сам довезу царскую семью в порт Романов.
Русская революция не станет мстить".
Порт Романов (Мурманск) являлся воротами в Англию. Туда-то и
рассчитывали коллеги Керенского отправить царя. Еще 19 марта, когда
государь находился в Ставке в обществе вдовствующей императрицы, новый
министр иностранных дел Павел Милюков, по словам Палеолога, полагал: "что
император будет просить убежища у короля английского".
- Ему следовало бы поторопиться с отъездом, - сказал французский
посол, - не то неистовые из Совета могли бы применить по отношению к нему
прискорбные прецеденты".
21 марта, узнав об аресте государя в Могилеве, Бьюкенен и Палеолог
обратились за разъяснениями к Милюкову. Тот заявил, что Николай
Александрович "лишен свободы" для того, чтобы обезопасить его. Бьюкенен
официально напомнил Милюкову, что император родственник английского короля
Георга V, который озабочен дальнейшей судьбой своего двоюродного брата.
Милюков согласился, что государя необходимо спасать и предложил
британскому послу направить в Лондон запрос о предоставлении императору
убежища. Причем, как можно скорее. "Это последняя возможность обеспечить
этим несчастным свободу и, возможно, спасти им жизнь".
Бьюкенен был не менее озабочен, и на следующий день на столе
председателя британского военного кабинета лежала срочная радиограмма. В
доме n 10 по Даунинг-стрит хозяйничал представитель партии либералов Давид
Ллойд-Джордж. Темпераментный валлиец не питал симпатий к российскому
самодержцу. В своей знаменитой речи, произнесенной 15 августа 1915 года по
поводу тяжелых потерь, понесенных русской армией, премьер "союзной"
державы не без злорадства заявил: "Небо на востоке затянуто тучами, и
звезд не видно. Я смотрю на темный горизонт с тревогой, но без страха.
Сегодня я могу сказать, что занялась заря надежды. Враг в победоносном
наступлении не ведает, что творит. Так пусть он знает, что он освобождает
Россию. Гигантские снаряды немцев разбивают ржавые цепи, сковавшие России
руки".
Когда пал царский строй, Ллойд-Джордж направил Временному
правительству восторженную телеграмму. "С чувством глубочайшего
удовлетворения британский народ... узнал, что его великая союзница Россия
встала в ряды государств, управляемых ответственными правительствами... Мы
уверены, что революция - это самый большой вклад русского народа в то
дело, за которое с августа 1914 года сражаются союзные державы. Она
является ярким свидетельством того, что война эта, по существу,
представляет собой сражение за народное представительство и свободу".
В глубине души Ллойд-Джорджу очень не хотелось допустить въезда
низложенного монарха и его семьи в Англию. Тем не менее, поскольку просьба
о предоставлении им убежища исходила не от самого царя, а от нового
правительства союзной России, Ллойд-Джордж и его министры решили, что в
ней нельзя отказать, Бьюкенен сообщил, что британское правительство готово
принять царскую семью при условии, что расходы будут оплачены
правительством России.
23 марта британский посол вручил телеграмму Милюкову. Удовлетворенный
таким ответом, но встревоженный недавней вылазкой революционных солдат на
броневиках в Царское Село, Милюков заверил британского посла, что
российское правительство готово щедро оплатить содержание императорской
семьи. Однако он просил Бьюкенена скрыть то обстоятельство, что просьба о
предоставлении убежища исходит от Временного правительства. Если об этом
узнает совдеп, объяснил он, предприятие обречено на провал. Однако
cоветам, решившим не выпускать царя из России, все уже было известно. Ведь
в Москве Керенский заявил, что сам отвезет царя в Мурманск и посадит его
на британский крейсер. 22 марта - в тот самый день, когда государь
вернулся из Могилева, и был выкопан и сожжен труп Распутина, на заседании
Петроградского совдепа председательствующий хриплым голосом кричал: "Новая
Россия должна быть обеспечена от возвращения Романовых на историческую
арену. Это значит, что опасные лица должны находиться непосредственно в
руках Петросовета". Петросовет отдал приказ взять под контроль
железнодорожные узлы и станции на дорогах из Царского Села и, в случае
необходимости, задержать царский поезд. В тоже время совдепом было решено
вывезти императора из Александровского дворца и содержать его в Трубецком
бастионе Петропавловской крепости до дня суда и казни. Тот факт, что
решение это не было выполнено, по словам одного большевика, объяснялось
нерешительностью меньшевиков и эсеров.
Судьба царя стала яблоком раздора между Петросоветом и Временным
правительством. У пламенных революционеров не было достаточно войск, чтобы
ворваться в Александровский дворец и силою увезти всю царскую семью в
крепость. Однако и правительство не обладало полнотой власти в стране,
особенно на железнодорожном транспорте, чтобы осуществить такую операцию,
как перевозка Николая II и его семьи в порт Романов. Существовала
опасность, что, если бы поезд оказался в непосредственной близости от
Петрограда, чернь задержала бы его и, вытащив царскую семью из вагона,
отвезла бы ее в Петропавловскую крепость, а, может, и учинила бы расправу.
Не желая рисковать, Керенский, Милюков и их единомышленники решили
отложить перевозку Николая II и его семьи до лучших времен. А тем временем
стали ублажать совдеп. 24 марта, на следующий день после получения
телеграммы от британского правительства о том, что оно готово предоставить
царю и его семье убежище, Временное правительство заверило Петросовет, что
низложенные монархи останутся в России. 25 марта Милюков сообщил
Бьюкенену, что он не может передать царю личное послание короля Георга, в
котором не было ничего крамольного: "События последней недели повергли
меня в глубокое уныние. Мысленно я всегда с вами и я навсегда останусь
вашим верным и преданным другом, каким, как вам известно, я был и прежде".
