конфисковали, пришлось идти пешком".
Не решившись возвращаться в столицу при таких обстоятельствах, Лили
решила остаться во дворце. Чтобы фрейлина смогла переночевать на половине,
занимаемой царской семьей, для нее в красной комнате поставили кушетку.
Пока императрица беседовала с пожилым обер-гофмаршалом, графом
Бенкендорфом, Лили и Анастасия Николаевна, сидя на красном ковре, решали
головоломки. Закончив разговор со старым придворным, государыня отправила
дочь спать и сообщила Лили: " Не хочу, чтобы девочки знали, что
происходит, пока это возможно скрывать. Все вокруг перепились, на улицах
беспорядочная стрельба. О, Лили, какое счастье что с нами самые преданные
войска, Гвардейский экипаж. Все они наши друзья".
В тот вечер пришла депеша от Родзянко, ставшего председателем
Исполнительного комитета Думы. Он извещал императрицу о том, что она и ее
дети в опасности и что им следует как можно раньше покинуть Царское Село.
Граф Бенкендорф перехватил депешу и, не показывая ее государыне, связался
со Ставкой, чтобы запросить указаний у императора. Николай Александрович
по телеграфу распорядился подготовить для семьи поезд, но просил графа до
утра ничего не сообщать императрице. Сам он должен был прибыть в Царское
Село утром 1/14 марта.
Во вторник, 13 марта, из свинцовых туч начала сеять снежная крупа,
выл ветер, наметая сугробы под окнами Александровского дворца. Рано
поднявшись с постели, государыня выпила кофе с молоком в спальне у больных
великих княжон Ольги и Татьяны. Из Петрограда пришли неутешительные вести.
Столица в руках черни, генерал Хабалов с полутора тысячами солдат, которые
удерживают Зимний дворец, - единственный островок верных людей среди
мятежного моря. Бенкендорф рассказал императрице об опасениях Родзянко и о
распоряжении государя подготовить поезд для царской семьи. Но на поезд
надежды было мало: связавшись с петроградскими депо, дворцовые служащие
выяснили, что железнодорожники едва ли станут обслуживать членов
императорской семьи.
Уехать стало невозможно. Императрица заявила, что в связи с болезнью
детей, в особенности, наследника, отъезд вообще исключается. Родзянко,
встревоженный растущей агрессивностью революционных толп, заявил
Бенкендорфу: "Когда дом горит, раньше всего выносят больных". Однако
императрица решила дворца не покидать. В половине двенадцатого дня
железнодорожники Бенкендорфа известили о том, что через два часа выехать
будет невозможно. Зная, что государыня не намерена оставлять Царское Село,
граф даже не сообщил ей об этом. Как развивались события дальше, видно из
слов Пьера Жильяра: "В 4 часа доктор Деревенко возвращается из лазарета и
объявляет нам, что вся сеть железных дорог в окрестностях Петрограда уже
занята революционерами, что что мы не можем уехать и что трудно
предположить, чтобы Государь мог приехать. В 9 ч. вечера баронесса
Буксгевден пришла ко мне. Она только что узнала, что царскосельский
гарнизон взбунтовался, и на улицах слышна стрельба...". Оказывается, по
чьему-то почину из Петрограда в Царское Село на грузовиках выехал отряд
восставших солдат. Судя по выкрикам ухмыляющихся мятежников, они
собирались арестовать "немку" и ее сына и увезти с собой в Петроград. Не
добравшись до Царского Села, "пламенные революционеры" забыли, зачем
приехали и принялись громить винные лавки, грабить и пьянствовать. Крики и
выстрелы были слышны и в Александровском дворце. "Лили, - произнесла
государыня. - Говорят в сторону дворца идет враждебно настроенная толпа
человек в триста. Мы не будем и не должны бояться. Все в руке Божей.
Завтра наверняка приедет государь. И тогда я знаю все наладится".
Нельзя сказать, чтобы Александровский дворец был вовсе беззащитен.
Еще утром, до прибытия мятежников, граф Бенкендорф приказал батальону
Гвардейского экипажа, двум батальонам Сводного полка, двум эскадронам
Собственного его величества конвоя, роте железнодорожного полка и батарее
полевой артиллерии - отряду числом в полторы тысячи человек - занять
оборонительные позиции вокруг дворца. К полуночи во дворе кипели походные
кухни и горели костры. Императрица почувствовала себя увереннее, и младшие
дочери, увидев знакомые лица моряков, радостно восклицали: "Мы словно
опять на яхте".
Ночь прошла тревожно. В девять часов вечера позвонили по телефону и
предупредили, что толпа мятежников движется в сторону дворца. Минуту
спустя в 300 саженях от дворца был убит часовой. Винтовочные выстрелы
слышались все ближе. Жильяр продолжает: "Мы подходим к окнам и видим
генерала Ресина во главе двух рот Сводного Гвардейского полка - личной
охраны Его Величества, составленной из всех гвардейских частей, занимающих
позицию перед дворцом. Я также вижу матросов Гвардейского экипажа и
казаков Конвоя Его Величества. Ворота парков охраняются усиленными
караулами, солдатами в четыре шеренги, готовыми открыть огонь.
Столкновение кажется неизбежным". Накинув на плечи платок, несмотря на
холод, в белом халате сестры милосердия, в сопровождении семнадцатилетней
великой княжны Марии Николаевны и графа Бенкендорфа, императрица выходит к
войскам, чтобы предотвратить кровопролитие.
"Это было незабываемое зрелище, - писала в последствии баронесса
Буксгевден, наблюдавшая за происходящим из окна. - Было темно, лишь
отражаемый от снега тусклый свет сверкал на стволах винтовок. Солдаты
готовились к бою. Первая шеренга встала на колено, вторая держала винтовки
наготове. На белом фоне дворца выделялись фигуры императрицы и великой
княжны, которые двигались от одной шеренги к другой". Переходя то к
одному, то к другому бойцу, государыня говорила, что верит им целиком, что
жизнь наследника в их руках. Графу Бенкендорфу, старому служаке,
показалось, что некоторые солдаты отвечали довольно недружелюбно, но
императрица по словам Лили Ден, вернулась во дворец окрыленная. Она
полностью верила в "народ"... "Это все наши друзья, - твердила она. - Они
так нам преданы". Она предложила замерзшим от холода солдатам зайти во
дворец и выпить горячего чаю.
Государыня прилегла не раздеваясь. В течение ночи несколько раз
вставала: сначала принесла одеяла графине Бенкендорф и баронессе
Буксгевден, прилегшим на диваны в гостиной, потом пришла в одних чулках,
чтобы угостить их фруктами и печеньем, лежавшими в вазах у изголовья ее
постели.
Шум и стрельба приближались. Мятежники подошли к китайской пагоде
неподалеку от Екатерининского дворца. Узнав, будто Александровский дворец
защищает несметное количество войск, а на крыше множество пулеметов,
бунтовщики дрогнули и отступили.
Хотя дворец никто не атаковал, в детских отчетливо слышались звуки
выстрелов. Больным детям, метавшимся в горячке, заявили, что идут учения.
Лили Ден и Анастасия, спавшие в одной комнате, подошли к окну. Во дворе
они увидели большое полевое орудие, рядом, притопывая ногами, чтобы
согреться, стояли часовые и артиллеристы. "Вот папа удивится", -
разглядывая пушку проговорила Анастасия Николаевна.
В среду, 1/14 марта, в пять часов утра императрица была уже на ногах:
царский поезд должен был прибыть в шесть. Но сообщили, что государь
задерживается. "Возможно, из-за метели", - произнесла Александра Федоровна
и прилегла на кушетку. Но Анастасия встревожилась. "Лили, поезд никогда не
опаздывает. Поскорее бы папа приехал". В восемь часов Александре Федоровне
сообщили, что поезд задержан в Малой Вишере. Встав с кушетки, Императрица
отправила мужу телеграмму. Вырубова вспоминала: "Вся надежда ее была в
скором возвращении Государя: она посылала ему телеграмму за телеграммой,
умоляя вернуться как можно скорее. Но телеграммы эти возвращались ей с
телеграфа с надписью синим карандашом, что место пребывания "адресата"
неизвестно".
Тем временем среди частей, охраняющих дворец началось разложение. Из
окна императрица заметила, что у многих солдат, находившихся во дворе, на
рукавах появились белые платки. Это означало, что обе стороны достигли
договоренности: если на обороняющихся не будут нападать, то и верные
государыне войска не выступят против обосновавшихсЯ в Царском мятежников.
Такая договоренность была достигнута при посредничестве одного депутата
Думы. Узнав об этом, государыня с горечью воскликнула: "Все теперь в руках
у Думы".
На следующее утро, 2/15 марта, на императрицу обрушился гораздо более
тяжелый удар. Смертельно бледная рано утром, она подошла к Лили и с обидой
проговорила: "Лили, наши защитники покинули нас".
- Но почему, ваше величество? Ради Бога, скажите, почему?
- Так распорядился их командир, великий князь Кирилл Владимирович, -
затем, не выдержав, с мукой в голосе произнесла: - Мои моряки - мои
собственные моряки. Поверить не могу".
2/15 марта в Пскове государь переделал и подписал манифест об
отречении. Императрицу, не знавшую о местонахождении мужа, преследовали
одна беда за другой. Алексей Николаевич начал поправляться, но появились
явные симптомы недуга у Анастасии и Марии Николаевны. Электричество и
водоснабжение были отключены. Воду брали из проруби в пруду. Перестал
действовать лифт, соединявший комнаты императрицы со спальнями дочерей.
Императрице приходилось подниматься наверх пешком и поминутно
останавливаться, чтобы отдышаться. Электрического освещения не было. Чтобы
попасть в комнату Вырубовой, расположенной в другом крыле, императрица
ехала в коляске по залам дворца, в котором почти не осталось прислуги.
Однако, зная, что все смотрят на нее, государыня говорила Лили: "Мне
нельзя сдаваться. Я твержу себе: "нельзя", и это мне помогает".
3/16 марта, в пятницу, снова поднялась метель. Ветер стучал в оконные
рамы, наметал огромные сугробы на дорожках парка. Новые тревожные вести
просачивались во дворец. В 4.30 утра доктору Боткину позвонил член
Временного комитета Думы с целью справиться о состоянии здоровья
цесаревича. Пришедшие днем из Петрограда пешком дворцовые слуги заявили,
что в столице расклеены манифесты царя об отречении царя от престола.
Государыня отказывалась верить подобным сообщениям. В 5 часов вечера во
дворец были доставлены листовки, где указывалось, что Николай II отрекся
от престола, что великий князь Михаил Александрович отказался принять
корону и что образовано Временное правительство. Офицеры конвоя и свитские
читали эти объявления со слезами на глазах. В семь вечера приехал великий
князь Павел Александрович, дядя императора, и тотчас направился в покои
государыни. Великая княжна Мария Николаевна и Лили Ден, сидевшие в
соседней комнате, слышали их взволнованные голоса.
После этого, писала Лили Ден, "дверь открылась и появилась
государыня. Лицо искажено страданием, в глазах слезы. Передвигалась она с
трудом". "Ден кинулась ее поддерживать, так как она чуть не упала.
Опираясь на письменный стол, Государыня повторяла: "abdique!" [(отрекаться
(франц.))] (Лили не говорила тогда по-английски). "Мой бедный, дорогой,
страдает совсем один... Боже, как он должен страдать!" Все сердце и душа
государыни были с ее супругом". - писала А.Вырубова.
В тот вечер, вспоминал П.Жильяр, "я видел [Ее Величество] вечером у
Алексея Николаевича. Ее лицо исказилось, но, сделав над собой почти
сверхчеловеческое усилие. она, как обыкновенно, пришла навестить своих
детей, чтобы ничего не беспокоило больных, которые не знали, что произошло
со времени отъезда Императора в Ставку".
Тогда же государыню навестил граф Бенкендорф, баронесса Буксгевден и
