обладатель купеческой колбасы. Но исчезнут его покровители, он снова
явится, пойдет по этажам выпрашивать подаяния, не теряя при этом гордого
вида.
Завтра первый перевал, за ним передышка, а потом даже круче. Коты это
знают, у них чувство времени точней моего, им не нужно чисел. Впрочем, я
тоже не помню чисел... и пейзаж для меня, как для кота, всегда нов, дорога
сюда каждый день другая, снег имеет сотню имен - он колет, жжет или
гладит... холоден, мокр, сух, блестящ... А цвет... как можно говорить о
цвете - он охватывает все оттенки настроений и состояний... Так вот, у
наших такой настрой - придется потерпеть еще, зима не все показала зубы.
Никто не веселится, кроме Костика и Люськи, которым все трын-трава. Мечта
Костика - попробовать жизнь на зуб до сих пор жива, а кот с мечтою не
взрослый кот, он так и не вырос. Каким -то чудом добрался до меня,
доколыхался серой тенью, а потом схватился из последних силенок, и
держался, отчаянно держался!.. Не все смогли, куда делась лохматая худышка
с желтыми глазами? Почему не выскочила из темноты, если выскакивала сто
раз, когда ей было гораздо страшней и хуже?.. Не знаю, мир для меня
разделен - по ту сторону царство отвратительных теней, а по эту только
подвалы и коты...
Почему не искал ее? Раньше бы искал, а теперь я все чаще так поступаю:
выбежит - спасу, не выбежит - отворачиваюсь, иду дальше. Иначе не выжить,
не от голода или усталости, а от сердечной тяжести. Их слишком много, даже
в поле моего зрения, я и семерых-то с трудом спасаю. Людей тоже бывает
жаль, но они в этой жизни хозяева, сами ее делают, пусть сами за все и
платят.
А мне достаточно забот, я помогаю зверям. Я - перебежчик, всегда на их стороне.
Они запоминают меня и пробиваются поближе - к лестнице, к балкону, к
двери, потом оказываются на кухне... Они проявляют чудеса выдумки и
выдержки, только бы остаться на ночь, забиться в дальний угол, за
кровать... Я находил их в мусорном ведре, на верхней полке шкафа... Они
лезут по кирпичной стенке, по деревьям на балкон, а до этого просиживают
неделями под окнами, наблюдая за счастливцами, решая сложнейшую задачу -
как проникнуть... Я слышу, как скрипят и ворочаются их мозги... Каждый из
моих восьми... что скрывать, Серый уже проник... Каждый изобрел свой
способ, свои трюки, чтобы обмануть меня, отвлечь внимание, а потом
оказаться в опасной близости, когда я, взглянув им в глаза, не смогу
отодвинуть.
И я иду сюда, проклиная холод, скользкую дорогу, ветер, темноту, то, что
мало еды, на один зуб этим прожорам... окруженный частоколом враждебных
взглядов, связанный ожиданием чуда - еды, тепла, внимания...
Я девятый среди них.
53. Когда я шел к своим...
Когда я шел к своим, то увидел двух больших овчарок, которые пытались
спастись от холода. Им трудней, чем котам. Они забегали в каждый открытый
подъезд - и отовсюду их гнали. Им не выжить.
И я вспомнил несколько ночей, когда мне негде было ночевать, в середине октября.
Никого у меня не было, и одежды никакой, кроме старого пиджака. Ночью я
пробирался в один дом, там шел ремонт, не было ни окон ни дверей, зато на
месте крыша. И я дремал в углу, то покрывшись пиджаком, то подложив его под
себя.
Кое-как дотянув до рассвета, плелся на вокзал, дремал на скамейке, а в
шесть уборщицы меня прогоняли... Что чувствовали собаки в тридцатиградусный
мороз?
Кто-нибудь скажет с ухмылкой - они же не думали, ведь это звери... Но и я
не думал в том доме - я был просто живой тварью, и страдал, как они
страдают...
Жизнь прожита, а вспоминаются именно те дни.
Я не мог отдать овчаркам все, что нес своим! Залез рукой в кастрюлю и
вывалил на снег пригоршню каши с рыбой. Вытер руку о полу пальто, а то вмиг
замерзнет.
"Все, что могу, ребята!.." Они проглотили и уставились на меня, на сумку,
в которой кастрюля с кашей. Немигающий взгляд, в нем не было благодарности,
только вражда и медленное созревание одной и той же мысли у обоих... Я
понял, что надо срочно уносить ноги. Они долго смотрели вслед. Они легко
догнали бы меня, но еще не привыкли. А я подумал, что они были бы правы.
Кощунственно говорить, что все жизни равноценны, если у меня кастрюля, а у
них пустое брюхо. Мне не нравится, как все, все здесь устроено. В гробу я
видал борьбу за существование!.. Говорят, другой жизни быть не может. В
гробу я тогда видал эту жизнь!..
Стать котом трудно. А быть человеком не легче - неприятно и стыдно.
Когда пожимают плечами, талдычат о культуре, великих традициях, разуме,
добре... меня охватывает бешенство. Я бы привел к говорунам, в их чистые
теплые комнаты этих собак, чтобы испытали на себе тот взгляд!
54. Между небом и землей.
Возвращаясь от своих, я чуть не пропал, и что бы они делали без меня? Не
хочу и думать! Я говорил, что не хожу через город, отвык от людей, противно
смотреть в их лица, и я иду через поля, по тропинке вдоль высокого берега
реки. В одном месте, метров сто, наверное, тропка на самом краю спуска, и
летом крутого, а сейчас бесконечного, высокого и опасного. Внизу долина
реки, другой берег, низкий, плоский, дальше, за дымкой поле и черной
полосой до горизонта лес.
Горизонт теряется в темноте, земля и небо сливаются в единое, притихшее
от холода пространство.
Обычно я спокойно иду по насту, а тут устал, забылся, думал о годе,
который ничего хорошего не принес... Видно, сделал шаг в сторону и тут же
провалился по пояс в снег. Подо мной не было никакой опоры. Я попытался
вытащить одну ногу, но поставить ее оказалось некуда - она снова утонула и
утащила меня еще глубже.
Ухватиться не за что, а тропинка где-то рядом, в полуметре от меня, но
сверху-то я видел ее, а сейчас она словно исчезла!..
Так я барахтался, как перевернутое на спину насекомое, и никого
поблизости не было. Представляете картину? - я на вершине снежной лавины,
которая вот-вот сорвется в сторону реки, и тогда уж никогда не выкарабкаюсь
из-под этой тяжести.
Было тихо, только мое хриплое дыхание, потрескивание снежной корки и
хруст слоев снега; они постепенно уплотнялись под моей тяжестью, и я после
каждого движения погружался все глубже. Если я не двигался, то висел.
Темнота сгущалась, другого берега уже не было видно. Я был в отчаянии, но
все больше уставал и погружался в какое-то оцепенение...
Вдруг кто-то сказал мне на ухо - делай вот так! Я понял, надо не
сгибаться вперед, как я все время пытался, а отклониться назад и вылезать
на спине. Я попробовал, и, действительно, после нескольких попыток
обнаружил, что выкарабкиваюсь. Тут уж я стал смелей отталкиваться ногами, и
спиной, спиной выползать, пока наконец весь не оказался на плотной полоске
снега, по которой до этого так безмятежно шагал.
Спокойствие вернулось ко мне. Я вспомнил, чего испугался в первый момент
- Хрюша и кошки заперты дома! Если не выберусь, кто откроет им дверь? Они
погибнут от жажды и голода.
55. История остромордого.
Вчера вечером я возвращался от своих и увидел у девятого дома под редкими
кустиками темное пятно. Мой глаз навострился узнавать живое, я подошел и
обнаружил щенка месяцев шести, небольшого, остромордого, темно-серого,
насколько мог различить в сумерках. Мордочка обнесена инеем, видно, что
лежит давно, и снег под ним подтаял. Кажется, он лежал на люке, здесь
теплей. Я заговорил с ним, он не испугался, и слушал. "Минус двадцать
девять не шутка, - я сказал ему, - уходи!" У меня не было еды, и я не знал,
как увести его отсюда. Я звал его в подъезд, но он не слушался, только еще
крепче свернулся и спрятал нос... Я ушел с тяжелым сердцем. Этому малышу
предстояла ночь на морозе, он не знает, что это, а я знаю.
Сегодня утром я нашел его в месте чуть получше прежнего - у одного из
окошков в подвал, там слегка приоткрыт железный ставень и струйка тепла
попадает ему на спину. Я нашел палку, подлез поближе к окошку, а это под
балконом, так что я полз на коленях, и приоткрыл пошире ставень, чтобы
песику было теплей. Потом сходил за едой, свалил в одну из мисок остатки
хлеба и рыбы с кашей и вернулся по косой тропинке к девятому. За мной
увязался Макс, который собирался навестить этот подвал и ждал подходящего
момента. Иногда они ждут часами, чтобы беспрепятственно одолеть сто
метров... За нами бежала маленькая собачонка, а навстречу идет большой
рыжий пес с крестьянской физиономией, он часто встречается мне в подвале. Я
не раз пытался его образумить, он внимательно слушал, а потом поступал
по-своему... Макс, поняв, что нас обложили с двух сторон, остановился
подумать; делать два дела сразу он не в состоянии, впрочем, я тоже. Сейчас
он кинется от большой псины к десятому, та за ним, и я ничего не смогу
сделать... Но Макс оказался не так прост, как я думал, он принял смелое
решение - подбежал ко мне и двинулся дальше, правда, оглядываясь на меня,
навстречу большому псу. Если бы так поступил Клаус или Стив, я бы не
удивился, но мой недотепа так никогда не делал! Значит, не безнадежен
дурачок?.. Пес застенчиво отвернулся, скосил глаз на кота, потом на меня...
"Не трогайте меня, и я вас не трону..." Скандал ему ни к чему, ведь мы не
раз еще встретимся.
Мы благополучно добрались до песика, я поставил перед ним миску. А Макс,
окрыленный своим успехом, набычился, задергал хвостом и двинулся в сторону
щенка, того и гляди, нападет... Песик смутился и есть не стал. Я отозвал
Макса и пошел с ним осмотреть двери в этом подвале. Северная забрана частой
решеткой, для котов не преграда, а щенку не проскочить. Южная... вчера в
темноте я долго толкал ее, оказывается, открывается на себя! Приоткрыл ее и
подпер палкой, так, чтобы щенок мог пройти, если захочет. Вместо того,
чтобы затащить силой, я предложил ему выбор. И чуть не погубил его.
Почему я так поступил? Потом я много думал об этом... Я стараюсь не
решать за них, пусть поступают сами в соответствии со своей природой. Но
что он мог решить, этот глупый щенок! Нашел же он подвальное окошко, нашел
бы и полуоткрытую дверь... Если б я мог, то взял бы его себе. Невозможно...
Надо признать, я хотел помочь и остаться в стороне, не участвовать, не
вовлекаться, не привыкать... Но так часто этого недостаточно! Потому что
слишком мало вокруг нас уважения к жизни, даже простой доброжелательности,
и так много непонимания и злобы, что с этим не сладит даже самый сильный и
мудрый зверь.
56. Минус тринадцать, ветер...
Вечером ветер пуще прежнего... Скользко, как на поверхности циркового
шара, перебираю ступнями, плохой акробат... Дома Люська с Алисой выясняют
отношения.
Алиса ворчит, замахивается, дочь ластится, заглаживает вину. Потом
мирятся и блаженно облизывают друг друга. Хрюша отчаянно орет, надо идти,
поддерживать славу смелого. Надо, но очень не хочется.
Кутенок у того же окошка. Постелил ему тряпку, накормил теплой кашей.
Пробовал втолкнуть в подвал, он отчаянно сопротивляется. Бездомные собаки
не доверяют темноте и узким щелям, в которых котам вольготно... Погладил по
спине - один хребет. Он и двух дней не протянет на морозе, устал
сопротивляться. Старуха, что кормит в девятом, защищает своих - дверь
перевязала веревочкой; благодаря ей живы тамошние коты.
Через час пришел снова, смотрю - щенка у окошка нет! Видно, кто-то
спугнул его, он отполз от тепла, свернулся калачиком в глубоком снегу. Не
отзывается! Я залез в сугроб, потрогал его. Он вздрогнул, поднял голову.
Живой, но отвердевший, неподвижный, тяжелый. Взгляд обращен вглубь, он
умирает. Я поднял его, он оказался неожиданно тяжелым, по сравнению с
котами, но для своего роста ничего не весил. Он молчал и уже не делал
попыток вырваться. Я опоздал! С проклятиями самому себе я пролез в чужой
подвал, недалеко от входа нашел кусок картона и положил на него щенка. Ему
бы продержаться несколько дней... Вернулся к своим.
Макс, Алиса и Костик копаются в помойке. Люська висит на батарее, болтает
ножками. В подвале метель, фанерка на полу. Кто это так старается для
нас...
Снова укрепил ее, как мог, нашел Клауса и вдвоем пошли домой.
