ее от тюрьмы. Ела ли она хоть раз за все эти дни? Спала ли хоть миг за все
эти ночи? Только жгучая черная боль, только жаждущая пустота...
- Он не хочет, - сказал ей тюремщик и отдал кольцо. Это кольцо
подарил ей Энрас, и она берегла его до конца. - Уходи, - сказал тюремщик,
- никто ему не нужен.
Это была неправда, и она не ушла. Она только присела на землю в
глубокой нише, и ее лохмотья слились со стеной. Там, за этой стеной, еще
билось его сердце. Когда оно перестанет биться, она умрет.
А потом появились люди, и она побежала к воротам. Было очень много
людей, но она не видела их. Бешеной кошкой она продиралась в толпе,
яростная и бесстыдная, словно горе.
И она его увидала! Не глазами - что могут увидеть глаза?
Искалеченного, едва бредущего человека с изуродованным лицом. Нет, всей
душой своей, всей силой своей любви увидала она его - красивого и
большого, самого лучшего, единственного на свете. И она рванулась к нему -
сквозь толпу, сквозь охрану, сквозь... и его глаза скользнули по ней.
Это были чужие глаза, они ее не узнали. Только тьма была в этих
глазах. _Н_е_п_р_о_г_л_я_д_н_а_я _т_в_е_р_д_а_я_ темнота и угрюмая гордая
сила.
- Энраса нет, - сказали эти глаза. - Уходи! - и вытолкнули из толпы.
И она, спотыкаясь, слепо пошла прочь, пока не наткнулась на что-то и не
упала. И поняла, что незачем больше вставать. Энраса нет. Все.
Серым жалким комком она легла у тюремной стены, и даже боли не было в
ней. Только жгучая, горькая пустота все росла и росла, разрывая ей грудь.
И когда пустота стала такой большой, что проглотила весь мир, что-то мягко
и сильно ударило изнутри. Позабытое дитя напомнила о себе, и впервые за
все эти дни в ней шевельнулась мысль. Нет, не мысль - долг. Если я умру -
умрет и оно. Последнее, что осталось от Энраса, умрет во мне. Я не должна
умирать...
Грубые руки потянули ее с земли. Грубая рука схватила ее за плечо и и
отвела с лица покрывало. И она увидела: это те, что в черном. Черные
отыскали ее, и она умрет. Умрет - когда не должна умирать. И она
взмолилась - не Небу и не Земле, а кому-нибудь, кто может ее услышать:
- О, пощадите! Дайте отсрочку! Мне еще нельзя умирать!
И грубые руки отпустили ее. Сквозь черную тишину она увидала людей.
Много людей в серых плащах, лица их были закрыты и что-то блестело в
руках. Никто ничего не сказал. Тишина задрожала от лязга мечей, и черных
не стало. Люди в сером взяли ее на руки и унесли от тюрьмы.
Когда открылись глаза, она лежала в постели. Она не знала, чей это
дом. Теперь у нее не осталось дома. Она не вернется в дом отца, потому что
отец выдал Энраса черным.
Через день - или несколько дней? или это все длилась ночь? - она
поднялась с постели. Ей дали платье и чистое покрывало, и люди в сером
куда-то ее повели.
Ночь была в ней, но стояло ранее утро, серое, как плащи, и ее привели
на площадь. Площадь была пуста, и помост уже разобрали. Она не знала, что
был помост. Она только поняла: здесь умер Энрас. Она легла на истоптанный
грязный камень, раскинула руки, прижалась к нему лицом. И всей душой
своей, всей силой своей любви она воззвала к Энрасу: любимый, где ты?
Ответь, отзовись, я не могу без тебя!
Но он так давно и так далеко ушел! И кровь, что здесь пролилась, была
не его кровь. Он успел уйти, не изведав ни мук, ни позора, и кто - другой
умер здесь вместо него. И острая, как кинжал, благородная жалость
вонзилась в нее и исторгла слезы на глаза. О брат мой! Неведомый мой,
несчастный брат! Спасибо тебе за то, что ты сделал. Демон ты или
наказанный бог, или лишенная тела душа, но пусть кто-нибудь пожалеет тебя
и дарует тебе покой!
А когда она поднялась с земли, человек с закрытым лицом заговорил с
ней.
- Дочь Лодаса, - сказал он, - мы себя погубили. Мы сделали богом
того, кто был послан спасти людей. Теперь он недобрый бог, он покинул нас
в гневе, и смеялся над нами, когда уходил. Если хоть что-нибудь на земле,
что способно смягчить его гнев?
- Да, - сказала она и прижала ладонь к животу. И тогда человек
сдернул с лица повязку. У него было сильное худое лицо и глаза, золотые,
словно у хищной птицы.
- Дочь Лодаса, ты вернешься в дом отца?
- Нет, - сказала она спокойно.
- Тогда я, Вастас, сын Вастаса, принимаю тебя в свой дом.
- Я не буду ничьей женой.
- Ты войдешь в мой дом как _т_о_о_м_и_ - старшая из невесток.
И она закрыла лицо и пошла за ним.
В тот же день они покинули Ланнеран. Два дня мотало ее в закрытой
повозке, и мир был тускл и бесполезен, как жизнь. А на третий день она
увидала Такему. Дом Вастаса стоял на высокой горе, а селение облепило ее
подножье.
В доме Вастаса она одела вдовий убор, и когда черное платье облекло
ее стан, темнота сомкнулась над ней.
Три дня лежала она без и сна без слез в черной боли своей утраты. А
потом - впервые - к ней пришел этот сон.
В черном - черном заботливом мраке была она, и другие, такие же, были
рядом. Неощутимые, недоступные взгляду, но они были рядом, и он не пуст
для нее был мрак. Но жестокий свет возник впереди, колесо из звезд, колесо
из огня, оно мчалось к ней, рассыпая пламя, и под ним задыхалась и
корчилась тьма.
И она уже знала, что это конец. Мрак дрожал под ногами, и жар опалял,
но огромный яростный человек с телом Энраса, но не Энрас, вдруг схватил ее
за руку и приказал:
- Назовешь его Торкасом.
А потом он отшвырнул ее прочь - прочь от смерти, прочь от огня, и
колесо прошло по нему...
Она проснулась в слезах и встала с постели. И с тех пор она зажигала
в молельной два поминальных огня - один для Энраса, один - для Другого.
3.ТОРКАС
На исходе ночи, едва просветлело, Торкас с Тайдом были на горной
тропе. Самый добрый, самый надежный час между жаром дня и ужасом ночи,
когда все живое торопится жить. Добрый час для охоты; они вдвоем загнали
тарада, и Торкас прикончил его ножом.
Торкасу шел семнадцатый год; он был суровый и молчаливый, рослый и
сильный не по годам. И пока Тайд освежевал зверя, он стоял на самом краю
утеса над долиной, всплывающей из тишины.
Он будет правителем этого края, потому что у Вастаса нет сыновей. Он
это знал; это было совсем не важно. И сила его, и храбрость, и личный
воинский знак - кто может похвастать этим в такие годы? - тоже не много
значили для него. Он просто такой, какой он есть, и это дается ему без
труда. Но есть и другое, которое не дается. Томительное тревожное ощущение
второго, не настоящего бытия. Как будто он жил и прожил, и забыл, и снова
живет все то же десятый раз.
Как будто он - не он, не только он. Опять оно поднялось изнутри: мир
ярче, резче запахи, тревожней звуки. И что-то - черное, знакомое, чужое -
смерть? Тень за спиной. Упорный взгляд, назойливое вкрадчивое
приближение...
И он отпрыгнул. В единственный оставшийся миг он отпрыгнул назад,
схватил за шиворот Тайда, отшвырнул его за скалу и прыгнул вслед. И лавина
камней обрушилась на утес, на то место, где он стоял и где Тайд свежевал
тарада. Камни бились об их скалу, отлетали, гремели вниз, и он чувствовал
на губах эту тягостную улыбку безнадежного торжества.
- Сын бога! - тихо промолвил Тайд. - Воистину длань судьбы над нами!
Мальчик мой, за что тебе это?
Глаза в глаза - и серая бледность легла на его лице. Тайд ходил за
Торкасом с малых лет, он учил его ездить верхом и драться; крепкий мужик
на пятом десятке, но для Торкаса он был стариком.
- Не бойся, - сказал Торкас. - Я не спрошу.
Их дормы остались внизу, у начала тропы, и, вскакивая в седло, он
снова взглянул на Тайда. Глаза - в глаза и не единого слова. И это значит:
из тех, что посмеют ответить, я должен спрашивать только мать. И это
значит: мне незачем торопится, до вечера я не смогу увидеть ее.
Ему было незачем торопится: еще загадка ко многим загадкам. Она
отлично легла к другим, и сразу все стало почти понятно.
Я не знаю, как зовут мою мать.
Вастас, владетель Такемы, зовет мою мать _т_о_о_м_и_, женою старшего
брата, - но у Вастаса нет братьев.
А все в доме, даже жены Вастаса, называют мать госпожой - и в лицо, и
за глаза. В детстве я думал: "госпожа" - это ее имя.
Я не знаю, кто мой отец. Вастас зовет меня сыном, но это не так... Я
знаю чуть не с рождения, что Вастас - не мой отец, хотя любит меня, как
сына.
Суровое вдовство матери и то, что она не стареет. Она красивее всех
женщин Такемы, но кто из мужчин пытался прислать ей дары?
И странные сны, где меня всегда побеждают. Всегда я дерусь с одним и
тем же врагом, и он всегда успевает меня прикончить. И тусклая память о
непрожитой жизни. Какие-то сказочные города, чудовища, огромные реки...
Кто этот бог, что бросил меня и мать? И что во мне так встревожило
Тайда?
В доме Вастаса свято блюли старинный обычай. С десяти лет Торкас жил
среди воинов на мужской половине, и _р_а_о_л_и_ - внутренний дом - был
закрыт для него. Он мог попросить служанку позвать к нему мать, но это
было бы оскорбительно для нее. Только к смертному одру он мог бы ее
позвать.
Она могла бы вызвать его к себе, но это было бы оскорбительно для
него. Он был воин высокого ранга, а не слуга - только к смертному одру она
могла бы его позвать.
И оставалось лишь просить у Вастаса позволения пройти вместе с
матерью во внутренний сад.
...Дворик, где пахли цветы и журчала вода, и деревья еще не осыпали
вялые листья. Серый сумрак висел среди серых стен, и мать была все такой
же девочкой в черном.
Кем он был, этот бог, который оставил ее?
- Мама, - сказал он тихо, и голос его задрожал, потому что эта
девочка - все равно его мать. Она его родила и кормила грудью, и, пока
могла, отгоняла страшные сны. - Мама, - спросил он, - как твое имя?
Снизу вверх она глядела в его глаза, и в огромных ее глазах было
черное горе.
- Еще не время, Торкас, - сказала она.
- Мама, - сказал он, - я уже многое понял.
Черное горе стояло в ее глазах, но голос ее был тверд и спокоен:
- Догадываться - не значит знать. Нет, Торкас, - сказала она. - Не
торопись. Побудь еще моим сыном. Мальчик мой, - нежно сказала она, - не
покоряйся, будь сильнее судьбы! Разве Вастас не любит тебя? В самый черный
час он спас меня. Он заботился о тебе и воспитал, как родного сына. Разве
ты не обязан отдать наш долг? Служи ему, защищай, унаследуй Такему и
сбереги от врагов!
- Мама, я должен знать! Я выберу сам, но я должен.
- Выбора не будет, - сказала она.
Стоят и смотрят друг другу в глаза рослый воин и хрупкая женщина в
черном. И только глаза их похожи - как мрак походит на мрак, огонь - на
огонь и вечность - на вечность.
- Мое имя Аэна, - сказала она. - Я дочь Лодаса, одного из Двенадцати.
- Двенадцать?
- Двенадцать соправителей Ланнерана, - ответила она без улыбки. -
Твой отец был Энрас из рода Ранасов, третий по старшинству. Он был
человеком, но его сделали богом. Больше я тебе ничего не скажу.
Она повернулась и ушла, и он остался один. И он подумал: почему она
моя мать? Почему другой такой нет на свете?
4. ВАСТАС
Лет десять, как он перестал ночевать в _р_а_о_л_и_. С тех пор, как
начались страшные ночи. Слишком долго его вызывать из раоли, не то, что из
комнат в Верхней башне.
А, может быть, вовсе не в этом дело. Жены его стареют, как и он сам,
а _О_н_а_, та, которую он так поспешно назвал сестрою, та, между которой и
им только его честь и его слово...
Даже горечи нет в мимолетной мысли, как нет в нем сейчас волнения
