даже подумать, чем это могло закончиться для Персиды!
Камбиз был уверен, что Гаумата уже успел заручиться поддержкой
большинства могущественных сатрапов, обещав щедро отблагодарить, в случае
успеха, за их вероломное предательство по отношению к своему истинному
владыке. Так, по крайней мере, должен был поступить способный
предвосхищать события человек. Ему же, Камбизу, как видно, не на кого
будет опереться! Псамметих казнен в минуту безумного ослепления, а
Амиртей, засевший в заболоченной дельте и уже собравший немалые силы, не
согласится стать его союзником, даже если пообещать ему трон фараона и
венец со священным уреем [урей - священная змея - кобра; часть головного
убора фараона]. Какой здравомыслящий хозяин заключит союз с наглым вором,
проникшим в его дом и осквернившим очаг, но оказавшемся в западне, в
безвыходном положении?!
Нет, в этот решительный час Камбиз мог надеяться только на себя и на
свое поредевшее, но еще сильное войско!
Но и оно грозило выйти из повиновения. Как доложил царю Гобрий, его
самый удачливый и опытный полководец, вспомогательные отряды
каппадокийцев, эламитян, сирийцев и ионийцев готовы были взбунтоваться в
любое время, покинуть лагерь и отправиться на родину. Гобрий не был
голословным, он назвал владыке имена двенадцати сотников и пятидесятников,
открыто призывающих своих соплеменников перейти на сторону Бардии,
которому, как они смеют утверждать, Ахурамазда вручил бразды правления над
всей Персидой. Только торжественная клятва своими богами, которую воины
вспомогательных отрядов дали царю перед далеким походом в Египет,
кичившийся перед остальным миром своими несметными богатствами, еще
удерживали их от мятежа. Но было бы верхом безрассудства надеяться на то,
что терпение воинов беспредельно.
Или Камбиз возглавит войска и поведет их на самозванца, или их
выведут из Египта изменившие своей клятве!
Вот доводы, которые привел Гобрий царю; они заставили Камбиза
покончить со своим праздным бездействием. Он велел полководцу схватить
немедленно всех клятвопреступников, посмевших распустить свои змеиные жала
и будоражить ядовитыми призывами основную, уже начинающую колебаться массу
воинов. Гобрию удалось выловить по одиночке всех военачальников,
призывавших соплеменников к неповиновению. Под покровом южной ночи все
двенадцать отступников с кляпом во рту и со связанными за спиной руками
были выведены из лагеря так, что даже персы, кроме задействованных Гобрием
царских телохранителей, не узнали об этом. Полководец был предусмотрителен
- весть о казни изменников, распространившись среди их сородичей
(последние были связаны со своими предводителями более тесными узами, чем
клятва, данная ими Камбизу перед походом), могла вызвать ненужные
осложнения. Любое войско сильно своим единством, дисциплинированностью
воинов, это Гобрий понимал как никто другой в его время.
Погоняемая бичами из сплетенных воловьих жил, тесно сбившаяся группа
мятежных военачальников углубилась в пустыню. Хлесткие бичи с бронзовыми
бусинками на концах, уже успевшие до рукояти окраситься кровью, свистали
над их склоненными головами, исполосовали им спины, изорвали поистертые за
время похода одежды. Кляпы во рту затрудняли дыхание и не позволяли ни
издать стон, ни выкрикнуть пересохшим ртом грозные проклятья. Смертники
только мычали, судорожно сжимая кулаки, не в силах разглядеть в ночной
темноте лица своих истязателей.
Отойдя от лагеря на расстояние в десять полетов стрелы, конвоиры
зажгли факелы, прикрепили их к древкам копий, воткнутых наконечником в
легко раступающийся песок. Чадящие огни роняющих смолу факелов осветили
небольшую котловину; здесь конвоиры быстро выкопали двенадцать одинаковых
ям. В них опустили связанных военачальников и засыпали так, что только
непокрытые головы отступников торчали из песка. Белки их глаз, отражая
пламя, казались красными, налитыми темной кровью...
На другой день, сразу же после душного полудня, войско персов
выступило в долгожданный поход. "Домой", - как думали немногие. "На Сузы",
- как догадывалось большинство, и как это и было на самом деле. Впереди
многолюдной колонны шли меченосцы с плетеными кожаными щитами. За ними -
рослые копьеносцы в длинных и пестрых хламидах, подпоясанные длинными
кусками материи - подобиями кушаков, концы которых, опушенные бахромой,
свешивались до самой земли. За копьеносцами, на расстоянии полета стрелы,
шествовали одетые в латы "десять тысяч", или, как их еще называли,
"бессмертные", - отборная пехота, составленная исключительно из персов;
следом двигались тысяча алебардщиков со своими сверкающими на солнце
топориками на длинных рукоятях и тысяча конных царских телохранителей с
Камбизом во главе, восседающие на темно-вишневых чепраках. Вслед им
катились, погружаясь в рыхлый песок чуть ли не по самые ступицы, боевые
колесницы и многочисленные, составляющие едва ли не половину всей колонны,
тяжелогруженные повозки громадного обоза, за которым шли легковооруженные
отряды метателей дротиков и лучников. Замыкали колонну те же лучники,
восседающие на верблюдах.
Сильно вытянувшееся войско возвращалось на родину, следуя вдоль русла
Нила; от внезапного нападения и удара во фланг огромную колонну защищали
отряды мидийских и бактрийских всадников в штанах из мягкой, специально
выделанной кожи. Широкогрудые нисейские скакуны, грациозные, рослые,
неутомимые в беге, гордо несли своих черноголовых седоков, словно радуясь,
что их наконец-то вывели из загона на вольный простор.
Во время похода Агбалу следовало находиться при обозе, вместе с
другими жрецами, магами, знахарями, предсказателями судьбы и подобными им
шарлатанами. Он уже давно не встречался с царем, владыка словно забыл о
нем, а способность Агбала подчинять людей своей воле проявлялась только на
близком расстоянии. И сейчас тяжелые сомнения терзали душу юноши. Он
боялся предстать перед отцом, перед Верховным собранием жрецов Вавилона,
не выполнив наказа. А время, отпущенное Мардуком, стремительно истекало -
войско персов, миновав Бирюзовые хребты [Бирюзовые хребты (древнеегип.) -
горы Синайского полуострова], приближалось к границам сирийской сатрапии.
Скоро примкнувший к войску караван эламских тамкаров, возвращающийся из
Египта на родину через Бабили, расстанется с персидским войском,
отклонившись на восток, и Агбалу, если он не хотел вызвать ненужные
подозрения, следовало присоединиться к каравану. Ведь он уже не раз ловил
на себе косые взгляды Дария, Прексаспа, да и других царедворцев, иногда
настороженно-грозные, иногда попросту завистливые, но и в том и в другом
случае враждебные.
Но ведь ему еще не удалось, несмотря на все ухищрения, пробудить у
великих Персии недовольство Камбизом! Даже Прексасп остался верен своему
владыке! Не удалось также Агбалу вызвать гнев у номархов и жрецов Египта,
чтобы они призвали свой народ к восстанию против пришельцев, посмевших
посягнуть на древние святыни Тамеру [Тамеру - "Любимая страна",
поэтическое название Египта] и осквернить их! И, самое главное, Камбиз до
сих пор еще жив, а пока он жив, юноша не может покинуть персидское войско.
Наказ отца и священнослужителей Бабили должен быть выполнен во что бы то
ни стало, иначе ему нет обратной дороги в родной город!
Меч! Меч царя Хаммурапи, бронзовый клинок которого покрыт слоем яда
из страны Синдху, должен лишить Камбиза жизни! Для этого вполне
достаточно, чтобы владыка лишь слегка поранился, или даже едва надрезал
кожу, пробуя остроту лезвия пальцем! И как мог забыть об этом Агбал, когда
имел доступ в шатер царя!
И юноша решился! Если царь забыл о нем, он сам должен найти
возможность приблизиться к Камбизу, даже если это будет сопряжено с
опасностью для его собственной жизни - уже давно Дарий не сводит глаз с
посланца вавилонских жрецов! И однажды такая возможность представилась,
прекрасная возможность...
Ранним утром, перед очередным утомительным переходом, только что
принявший клятву от влившегося в его войска отряда воинов-сирийцев Камбиз
велел своим конюхам подвести к нему коня. Меч Хаммурапи, приносящий победу
в сражении, висел у него на поясе, сверкая золотой рукоятью. Агбал,
оказавшийся рядом, среди других жрецов и магов, охвативших полукольцом
грозного владыку во время торжественной церемонии, затрепетал. Сейчас, или
никогда, оправдает он доверие пославших его в лагерь персов.
Всегда отличавшийся ловкостью искусного наездника, на этот раз Камбиз
был неузнаваем. Тяжело переставляя негнущиеся ноги, словно к каждой из них
был привязан увесистый груз, сделал два шага к своему скакуну, неуклюже
присел перед тем, как вскочить на чепрак, и при этом неловком движении
ножны меча уперлись ему в бедро. Остро отточенный клинок легко пропорол
истлевший за тысячу лет конец ножен и глубоко вонзился в бедро владыки, и
тотчас же выступившая из раны кровь окрасила пурпуром его хламиду.
В тот миг, когда подбежавшие к Камбизу Прексасп и Гобрий подхватили
побледневшего владыку на руки, Агбал почувствовал устремленный на него
пристальный взгляд Дария. Он уже давно понял, что этот суровый
телохранитель не поддается его мысленным внушениям, и сейчас был бессилен
что-либо предпринять. Но как бы то ни было, он сделал свое дело, и теперь
очередь за ядом. Если хоть малая толика его останется в глубокой ране,
скорая смерть Камбиза неминуема. Забыв о царском телохранителе, Агбал с
удовлетворением наблюдал за тем, как расторопные царские знахари спешили
наложить тугую повязку на кровоточащее бедро, пытаясь остановить кровь.
Когда им удалось это, Камбиз взобрался на коня, и выстроившееся в колонны
войско двинулось в сторону сирийского города Акбатаны.
Всю первую половину этого злополучного дня Камбиз не слезал с коня,
мужественно перенося острую боль. Но после того, как в час полуденной жары
колонна остановилась, и воины, рассредоточившись, расположились на привале
для кратковременного отдыха и принятия пищи, царь почувствовал слабость и
головокружение. Знахари наложили новую мазь и повязку, после чего царю
стало немного легче, но он все же попросил уложить его в колеснице -
продолжать поход верхом на коне он был не в состоянии.
К вечеру, когда вдали уже показались белые стены Акбатан, царь вновь
почувствовал недомогание. Малейшая тряска приносила ему нестерпимую боль.
Он было приказал слугам нести его в паланкине, но затем был вынужден
отказаться и от этой возможности продолжать движение навстречу Гаумате. И
хоть до наступления сумерек было еще не менее двух часов, он велел
остановить войско. Не дожидаясь, когда его воины разожгут костры, улегся
Камбиз на попону под открытым небом и забылся тяжелым сном.
Весь этот день пытался Агбал, воспользовавшись сумятицей, покинуть
войско, но ему не удалось осуществить задуманное: Дарий неусыпно следил за
ним. Оставалась надежда на ночную темноту, под ее покровом решил он
покинуть лагерь, но юноше не суждено было дожить до ночи. Вечером, еще до
захода солнца, когда войско персов, напоминающее скорее траурное шествие,
а не триумфальное возвращение покорителей Египта, все еще двигалось в
сторону Акбатан, к Агбалу подъехали Прексасп и Дарий, и на их суровых
лицах юноша прочел свой приговор. Вельможи спешились, и на глазах у
жрецов, магов и обозных рабов два акинака сверкнули клинками и вонзились в
грудь растерянного юноши, чуть ниже левого соска. Вытерев клинки песком,
