бог, а обычное бездумное животное - что это истинно так, ясно всем
народам, только не египтянам! - Камбиз убил собственноручно ударом акинака
этого священного быка на глазах потрясенных и растерянных, онемевших от
ужаса жителей Мемфиса. Но на следующий день царь повелел соорудить
околевшему быку погребальный саркофаг с надписью: "Камбиз, царь Верхнего и
Нижнего Египта, посвятил большой саркофаг своему отцу Осирису!"
- Если ты уверен в своей правоте, то твое бездействие преступно, мой
Дарий! Кто или что мешает тебе убить этого жреца, если ты убежден, что его
присутствие дурно влияет на нашего владыку?! Или же боишься гнева
Камбиза?! - Прексасп помолчал, словно ожидая ответа собеседника. - И
все-таки твои доводы не смогли убедить меня. Убежден, что это Ахурамазда
карает персов, ополчившись на Камбиза...
- Ты уже видел царя, беседовал с ним? - Дарий решил сменить тему
разговора. Протяжно зевнув, прикрыв при этом рот ладонью, откинулся он на
устланное барсовой шкурой ложе.
- Нет, - ответил Прексасп, догадавшийся о его намерении. - Страж
дверей велел мне явиться утром, к пробуждению Камбиза...
- Утро уже близко, Прексасп. Тебе следует хорошо отдохнуть, прежде
чем ты предстанешь перед очами владыки. Во время беседы остерегайся лишних
слов, способных вызвать гнев Камбиза. Помни, Прексасп: это не тот Камбиз,
с которым ты простился много дней тому назад, исполняя царское
повеление...
В летнюю пору темнота ночи не в силах противостоять долго
наступающему в разноцветных одеяниях рассвету: едва золотистая полоска
зари легла на волнистую линию восточной части окоема, шум и говор
пробудившегося от сна лагеря поднял на ноги Прексаспа, привычного к
лишениям походной жизни. Теисп еще сладко спал, разметавшись на ложе, и
Прексасп не стал будить сына. Ополоснув лицо водой и расчесав волосы
гребнем из слоновой кости, вельможа поспешил к царскому шатру - Камбиз
вставал обычно вместе с рассветом. Но и на этот раз страж дверей не
пропустил вельможу в шатер, заставил ждать у входа.
Прексасп хорошо представлял, с каким нетерпением ждет его Камбиз:
стоит ему отойти от сна и узнать о возвращении в лагерь Прексаспа, и он
тотчас же призовет к себе царедворца. Усевшись на выступающий из песка еще
не успевший нагреться камень рядом с коновязью, вельможа погрузился в свои
тягостные мысли, рожденные ночным разговором с царским телохранителем. С
самого утра, лишь только открыл глаза вельможа, не давали они ему покоя,
не оставляя ни на мгновенье.
Тени, отбрасываемые белыми палатками военачальников и камышовыми
шалашами простых воинов, успели укоротиться вдвое, прежде чем в царский
шатер проник первый из приближенных Камбиза. К удивлению Прексаспа, это
был не кто иной, как его сын Теисп, юный царский виночерпий. Не заметив
отца, прошел мальчик мимо неподвижных, словно каменные изваяния,
часовых-мидийцев.
В такой ранний час в шатре Камбиза не могло быть гостей. Поэтому и
удивило Прексаспа появление сына, обязанностью которого было разливать
вино во время пира или золотистую хаому [хаома - опьяняющий напиток,
обожествленный народами, исповедующими зороастризм; употреблялся во время
ритуальных оргий; в Авесте говорится, что опьянение "златоцветной" хаомой
дарует "всестороннее знание"] во время ритуальных оргий. Сердце вельможи
забилось в тревоге, но появившийся тотчас же страж дверей взмахом руки
подозвал царедворца и впустил его в шатер. Владыка в легком льняном хитоне
и ярких зеленых шароварах сидел за низким столиком, уставленным яствами;
напротив него примостился на ярко-красном миндере черноголовый юноша в
одеянии жрецов Междуречья. Им прислуживал Теисп, - он держал в руках
разрисованный строгим геометрическим орнаментом темно-коричневый сосуд с
высоким горлышком и длинной вертикальной ручкой. При виде отца глаза
мальчика заблестели, но он ничем не выдал своей радости.
- Чем порадуешь, мой верный Прексасп? - обратился к вошедшему
вельможе Камбиз. - Надеюсь, ты выполнил мой приказ?
- Твое сердце может быть спокойно, владыка! Иначе я не посмел бы
предстать перед твоими царственными очами. Все сделано мною так, как ты
повелел своему рабу!
Камбиз взял со стола золотую скифскую чашу, наполненную
темно-вишневой жидкостью, выпил ее до дна за один прием. Не успел он
поставить чашу на столик, как Теисп вновь наполнил ее.
- Я награжу тебя так, что ты останешься доволен, мой верный Прексасп,
- взгляд Камбиза стал задумчивым, словно он вспомнил о чем-то. -
Присаживайся рядом с нами.
- Благодарю тебя, владыка...
- Попробуй этот напиток, услаждающий нашу быстротечную жизнь, в
которой огорчений больше, чем радостей.
Прексасп не смог скрыть свое недоумение.
- Владыка, не во гнев тебе будет сказано, но я не привык пить по
утрам перебродивший сок виноградной лозы. К тому же, я вижу, виночерпий не
разбавил его водой.
Брови Камбиза двинулись к переносице.
- Ты напрасно отказываешься, Прексасп. Это то самое вино, которое так
понравилось царю заносчивых эфиопов. Он выделил его изо всех даров,
посланных мною. Только из-за вашего малодушия я не смог покарать
нечестивца и бросить его к моим ногам! - закричал царь, вскочив на ноги.
Его помутневший взор с яростью уставился на Прексаспа. Вельможа тоже
вскочил на ноги, задев плечом Агбала, и тотчас же румянец на исхудавшем
лице Камбиза сменился мертвенной бледностью. Жестом руки царь усадил
вельможу. - Испей этот сладостный напиток, Прексасп, и ты не пожалеешь.
У Прексаспа не было ни малейшего желания вновь пробудить необузданный
гнев Камбиза, и он выпил бы предлагаемую чашу вина. Но в шатре находился
его сын, его надежда в настоящем и опора в будущем. В присутствии Теиспа
вельможа не мог нарушить один из заветов Ахурамазды - как смотрел бы он в
глаза своему сыну, наставлял бы его, воспитывал в нем достойного мужа,
если б сам с легкостью нарушал предписания всевидящего бога?!
- Если это приказ, владыка, то я выполню его тотчас же, но если твое
предложение продиктовано желанием сделать мне приятное, то уволь, владыка,
и прикажи своим слугам подать мне чашку колодезной воды.
Камбиз вновь вспыхнул; отодвинув от себя столик с яствами, он
расплескал вино.
- Мой верный Прексасп, я вижу, ты готов презирать своего
слабовольного владыку, который пьет по утрам, не таясь от персов, не
разбавленное водою вино?!
- Владыка, могут ли подобные мысли родиться в моем сердце, преданном
тебе? Но ведь известно от отцов и прадедов наших, что этот напиток
разрушает безжалостно наши тела. Он губит рано или поздно тех, кто
пристрастится к нему. Тревога поселится в сердцах твоих воинов, если они
дознаются о твоей слабости. Ведь вино способно отнять твой разум и
притупить остроту зрения, лишить хладнокровия и точности удара, владыка.
- Мне не составит труда доказать тебе твою неправоту, Прексасп... -
зловещим тоном произнес Камбиз. - Теисп, подай мне лук и колчан, а затем
встань у входа в шатер!
Юный виночерпий опустил еще полный сосуд на ворсистый ковер, подал
Камбизу инкрустированный слоновой костью боевой лук и колчан, туго набитый
перистыми стрелами и, пятясь назад, достиг выхода, застыв там неподвижным
изваянием. Сердце Прексаспа сжалось от ужаса, он без труда понял, что
задумал Камбиз.
- Смотри, Прексасп, я направлю стрелу в твоего сына, - цедил сквозь
зубы царь, - и если она пронзит его сердце, то никто из персов не посмеет
сказать, что моя рука или глазомер способны подвести меня во время
кровопролитной битвы!
Камбиз медленно натягивал тетиву, словно наслаждаясь беспомощностью
отца. Глядя исподлобья на жертву, он отпустил тугую тетиву, и она басовито
загудела, послав стрелу в цель. Теисп зашатался и, раскинув руки, упал
навзничь. Откинулся тяжелый полог шатра, и внутрь заглянуло удивленное
лицо стража дверей.
- Вели рассечь тело Теиспа и показать отцу сердце его сына, дабы он
убедился в том, что стрела послана именно туда, куда и была направлена
мною! - закричал Камбиз. И тут же на глазах присутствующих обмяк и сел на
ложе, выронив лук. Высокий лоб его покрылся мелкой испариной. Камбиз
провел по нему тыльной стороной ладони.
- Оставьте меня одного... - еле слышно вымолвил он.
...Трудно описать душевное состояние Прексаспа, покидавшего царский
шатер. В голове вельможи царил хаос, помутневшие глаза застилала невесомая
пелена. Не чувствуя под собою ног, он слегка пошатывался, словно ему
пришлось-таки опорожнить золотую скифскую чашу, добытую воинами Кира во
время похода на непобедимых саков. Но в груди у него не было испепеляющего
разум гнева, жажда мщения Камбизу не обжигала его сердце.
Люди, подобные Прексаспу, тем легче смиряются перед своим
властелином, чем суровее последний. Поклоняясь кумирам, требующим
постоянных жертв, в том числе человеческих, карающих склонных к
прегрешениям смертных неурожаями, чумой и набегами кочевников, эти люди и
своих земных владык желали видеть алчными, жестокими, без малейшего
сострадания к своим беспомощным жертвам. Искренняя доброта и величие души
в своих властелинах непонятна рабам от природы. Это они нарекли льва царем
всех зверей, а не дикого и грозного вепря, который хоть и может постоять
за себя при встрече с человеком или другим противником, но не отличается
кровожадностью.
Ничем не отличался от них и Прексасп.
Многовековая, передаваемая от отца к сыну, из поколения в поколение,
закрепленная домашним воспитанием и непреклонными убеждениями окружающих
рабская покорность глубоко проникла и укоренилась в вельможе. И она не
позволила сейчас волнам гнева и ярости завладеть его разумом. Мысль о
возможном мщении даже не приходила в его голову. Людей, готовых
распластаться в ногах своего повелителя, воспринимать как должную,
заслуженную кару любой приговор за малейшую провинность порождали не
только погрязшие в предрассудках и темных суевериях античные века. Во все
времена и эпохи на них опирались и ими помыкали венценосные владыки. И
сейчас даже убийство младшего сына не послужило толчком для Прексаспа, не
заставило его выйти из привычного повиновения.
Подняв на руки уже начинающее коченеть тело сына, он покинул лагерь
через ворота, обращенные к востоку, и углубился в пустынное море желтых
песков, оставив за спиной окраину полей [древнеегипетский термин; граница
обрабатываемых земель на краю пустыни]. Несмотря на боль невозвратимой
утраты, тисками сжавшую сердце, он не забывал зорко следить за тем, чтобы
ни одна капля крови не упала на раскаленную землю и этим не осквернила ее.
Там, в глубине безжизненной пустыни, среди сухих песков надеялся он
отыскать гранитную или известняковую глыбу, на которую возложит своего
мальчика, чтобы оплакать его и навсегда проститься с ним. Долго он шел,
внимательно осматривая окрестности за пеленой знойного марева, выискивая
подходящую скалу: такую, чтобы труп сына не скатился на землю-кормилицу,
когда хищные птицы и дикие звери начнут рвать его на части...
Приближался полдень, то время суток, когда все живое в этом краю
спешит спрятаться в благодатной тени или в глубине своих нор. Едкий пот
застилал глаза вельможи, а жгучие лучи солнца словно пытались воспламенить
его шерстяной, мокрый под мышками, хитон. Дышал он тяжело, с хрипом, как
загнанный зверь - ни одного грана влаги не было в раскаленном воздухе. Как
утверждали жрецы Мемфиса, уже более сотни лет здесь, в окрестностях
