храма на залитый солнцем двор.
- Есть ли здесь кто-нибудь? - выкрикнул он.
На его зычный голос из-под навеса вышел мужчина с гладко выбритым
теменем, с лицом, опухшим от долгого сна. Это был надсмотрщик над рабами,
лидиец.
- Чей это ребенок надрывается, нарушая тишину обители бога? -
встретил его мрачным взглядом Пирхум. - Вели матери немедленно успокоить
этого недоноска, или я прикажу бросить его в волны Евфрата!
Смиренно выслушав господина, раб скрылся под покатым навесом, и
несколько минут спустя плач ребенка утих так же внезапно, как и возник.
Пирхум, окинув хозяйским взглядом безлюдный двор, вернулся в прохладный
полусумрак обители Мардука.
Взобравшись на залитую асфальтом крышу храма, Агбал прощался с
Вавилоном. Опасное поручение отца не заставило его сердце биться чаще
обычного. С уверенностью, свойственной цветущей молодости, смотрел он в
будущее, нисколько не сомневаясь в благоприятном исходе задуманного отцом
и Верховным собранием жрецов Вавилона. Все, что ни предпримет он на
погибель царя персов и мидян там, в далеком Мемфисе, на берегу
благодатного Нила, будет угодно небожителям и уже освящено здесь, на
земле. И сейчас он прощался со своим любимым городом, уверенный в том, что
еще не раз будет обозревать с высоты узкие улочки и яркую зелень его
висячих садов, причисленных к семи чудесам света. Он прощался с Вавилоном
не навсегда, а всего лишь на неопределенный срок!
Агбал стоял лицом к прямой, словно луч, залитой солнцем роскошной
Дороге Процессий - еще несколько лет назад, в дни пышных и торжественных
новогодних празднеств, при огромном стечении народа везли по ней в храм
Мардука статую бога Набу из Борсиппы [Борсиппа - пригород Вавилона на
правом берегу Евфрата; Набу - бог мудрости в Вавилоне]. Юноша хорошо видел
и сам дворец новогодних праздников, расположенный вне городских стен.
Украшаемый в течение многих веков самыми искусными мастерами Междуречья,
он и сейчас производил неизгладимое впечатление на иноземцев. Напротив
дворца возвышаются над городской стеной ворота мудрого бога Сина [бог
луны] - многие халдеи молятся и приносят жертвы ему, а не Мардуку. Виден и
никогда не пустующий храм богини Иштар [богиня производительных сил
природы, жизни и любви, умирающей и воскресающей растительности] - сюда
стремится в первую очередь большинство гостей Вавилона, познавших когда-то
юных служительниц богини или услышавших из чужих уст о их волшебной,
неслыханной красоте и неземной страсти. Через город катил свои желтоватые
воды Евфрат, - широкие пролеты мостов, сложенные из тяжелых каменных глыб,
скрепленных тусклым свинцом и черным асфальтом, соединяли его берега и обе
части города. И, конечно же, видимая издалека, на далеких подступах к
городу, семиэтажная Этеменанка, поражающая чужеземцев своими
неправдоподобными размерами, - независимо от того, в первый или сотый раз
посетили они древний город...
Плач ребенка долетел и до ушей Агбала, вернул его к действительности.
Определив время по местоположению светила на выгоревшем небосводе, он
поспешил к лестнице, по которой взобрался на крышу храма - отец уже должен
был давно закончить свою молитву Мардуку.
Юноша нашел отца у изваяния верховного бога Междуречья. Услышав
торопливые шаги сына, Пирхум круто повернулся и пошел ему навстречу.
- Пришло время проститься, сын мой, как это ни прискорбно - последние
мгновения мы с тобой наедине! Спешу поделиться радостью: Мардук
благословил тебя! Действуй смело на благо Бабили! - Пирхум тяжело
вздохнул, окинул сына долгим взглядом. - Ты должен с пользой для нашей
касты [вавилонское общество не делилось на касты, но с этим термином оно
было знакомо благодаря торговым и иным связям с древней Индией]
использовать дар, ниспосланный тебе мудрыми и вечными богатствами. Только
избранные небожителями обладают способностью, сосредоточив свою волю,
осуществлять власть над людьми. Как мог, я облегчил твою задачу - не во
всем же полагаться на богов! Слышал я от верных мне людей, что
потерял-таки Камбиз свое душевное равновесие. Послал он из своего лагеря в
Египте в многовратные Сузы знатного вельможу, поручив ему убить тайно
брата своего Бардию. И убить так, чтоб слух об этом злодеянии не достиг
ушей персов. Лишили его разума всесильные боги! Не напрасны были мои
лжедоносы владыке персов и мидян о том, что задумал якобы Бардия
узурпировать власть, воспользовавшись отсутствием царя, и уже собирает
вокруг себя заговорщиков - всех, недовольных Камбизом! Им несть числа! -
воскликнул Пирхум, разведя руками.
- Как только караван из Элама покинет городские ворота и растянется
по дороге в Ханаан, - продолжал Пирхум неторопливо, - я пошлю в Сузы
быстрого гонца с письмом к царевичу, предупрежу его... Нам, жрецам Бабили,
не принесет пользы ранняя смерть Бардии, нам, жрецам Бабили, куда
выгоднее, если между зазнавшимися персами разгорится братоубийственная
война! Пусть они уничтожают друг друга: персы - персов, мидяне - мидян...
Тогда обезлюдеют их города, покроются сорняками поля, и не будет скот
кочевников топтать наши сочные пастбища. Ослабеют они, и не смогут
возродить былую мощь мидийского царства! Но если одному из братьев суждено
погибнуть от гибкого железа или хладнокованной бронзы, то да будет это
Камбиз, а не брат его Бардия! Да погибнет Камбиз от меча, который ты
вручишь посягнувшему на обители богов. И тогда, если это угодно
небожителям, мы легко возродим прежнее величие Мардука! Торопись,
осененный моим благословением, сын мой! Даже если тебя ждет смерть от руки
грязного перса, я знаю, ты не дрогнешь в свой последний час перед лицом
неотвратимой опасности. В шестьдесят раз лучше положить свою жизнь на
алтарь бога, чем, дожив до глубокой старости, умереть на своем ложе от
долгой изнурительной болезни, еще при жизни иссушенным ею, как мумия...
Агбал, не пропустивший ни слова из произнесенных отцом, молчал, и это
молчание смутило Пирхума. Жрец взял сына за локоть и произнес
проникновенным голосом:
- Но если твое мужество несовершенно, если ты в душе колеблешься, то
откажись, и я пойму тебя, сын мой...
Агбал улыбнулся смущенно, словно чувствовал за собой вину.
- Отец, я выполню твое поручение. Закрой свое сердце перед недоверием
к сыну...
Пирхум привлек к своей груди юношу. Несколько мгновений стояли они,
прижавшись друг к другу под неотрывным и жутким взглядом Мардука.
Неудержимое время торопило их: скоро, лишь только спадет полуденная жара,
тамкары покинут город.
Жители Мемфиса поднимали из руин свой древний город, разрушенный
воинами Азии, разъяренными оказанным им сопротивлением. Огонь, рожденный
горящим "мидийским маслом" ["мидийское масло" - нефть], которое
перебрасывалось через городские стены в глиняных горшках с помощью
дальнобойных метательных орудий, с трудом находил себе пищу в
обороняющейся столице, где не было деревянных строений, - по воле богов на
берегах Нила, зажатого, со всех сторон сыпучими песками пустыни, лесов
нет, и египтяне снаряжали за древесиной далекие и дорогостоящие морские
экспедиции. И все же жилища бедняков сильно пострадали в дни осады и
скоротечного штурма, - их плоские крыши, крытые связками сухого,
изъеденного древоточцами, тростника, вспыхивали мгновенно, разбрасывая во
все стороны быстрогаснущие искры. От восхода и до захода солнца с
трудолюбием муравьев месили мемфисцы тяжелую, липкую глину, резали серпами
и сушили на илистом берегу новые охапки тростника - благо его было в
изобилии. Медленно, но неотвратимо восстанавливал Мемфис свой прежний, до
нашествия, облик.
Персидский гарнизон не чинил особых препятствий жителям покоренной
столицы.
Изнурительная, не прерываемая ни на один час работа подвигалась к
концу; лишь кое-где, в основном на окраинах, были видны следы полыхавшего
недавно пожара, и словно взывали к мщению заброшенные очаги тех мемфисцев,
кто, оставив семью на произвол переменчивой судьбы и милость сородичей,
ушел из города, чтобы влиться в ряды воинов Амиртея, продолжавшего
сопротивление иноземцам. Дома их ждали своей очереди: восстановив свои,
соседи примутся и за эти жилища, чтобы сюда могли вернуться жены и дети не
пожелавшие стать рабами и гнуть свою спину на персов. И когда ожил рынок,
наполнился многоголосым шумом, жизнь города вошла, казалось, в свое
прежнее русло.
Владыка персов и мидян, чтобы не стеснять своим присутствием и
многочиленной свитой фараона Псамметиха, признавшего поражение и
принесшего торжественную клятву в вечной покорности, расположился со своим
окружением в военном лагере, выстроенном еще во время осады Мемфиса. Здесь
Камбиз устраивал торжественные смотры своим полчищам, здесь принимал
богатые дары номархов [номарх - владетель нома (области) Египта] Верхнего
и Нижнего Египта, здесь держал военный совет со своими поседевшими в
битвах полководцами.
Еще недавно переполненный неуемной энергией, уделявший сну не более
пяти часов в сутки, владыка персов и мидян занемог, казалось, никому не
ведомой болезнью. Еще какой-то месяц назад его можно было встретить в
любой час суток во всех уголках раскинувшегося вдоль берега Нила огромного
лагеря, и часовые, знакомые с повадками грозного царя, зорко всматривались
в темь южной ночи, прислушиваясь к малейшим шорохам - даже полевая мышь не
проскользнула бы незамеченной мимо них.
Но в последние дни, вернувшись из закончившегося неожиданной
катастрофой эфиопского похода, Камбиз превратил себя в добровольного
узника своего роскошного алого шатра, подаренного владыке царем арабов;
целыми сутками не выходил из него владыка, никого не желая видеть. Воины
боялись потревожить его покой бряцаньем оружия или громким разговором, и в
лагере царила тишина, необычная для такого большого скопления людей.
Камбиза словно подменили.
Любимый сын своей матери, наследник престола, в первую очередь
благодаря ее интригам, Камбиз с детства привык к тому, что любая его
прихоть исполнялась немедленно всеми родными и угодливыми слугами. Он до
сих пор не научился считаться с обстоятельствами, порою
труднопреодолимыми, и лишь недавно столкнулся с неудачами, с крушением
своих замыслов - больших и малых.
Видимо, Ахурамазда отвернулся от своего любимца!
Так успешно начавшийся египетский поход грозил закончиться гибелью
всего войска! От отборной армии, отправившейся вместе с ним в далекую
Эфиопию, осталась лишь меньшая половина, вынужденная вернуться с полпути.
Исхудавшие, изнуренные, съевшие всех вьючных животных, оставившие в песках
Юга свое испытанное в многочисленных сражениях оружие, бородатые персы в
своих грязных отрепьях походили скорее на одичалую толпу безумных, нежели
на мужественных воинов, чьи грозные клинки из голубого металла обратили в
постыдное бегство армию фараона. Инар со своим сыном Амиртеем, ливийцы,
возглавившие сопротивление и утвердившиеся в заболоченной части Нила,
успешно противостояли царским полководцам, и те никак не могли пробиться в
дельту полноводной реки. Не только воины-одиночки, но и целые отряды
непокорившихся египтян пробирались к Инару с Амиртеем; накопив достаточно
сил, не пожелавшие признать персидского господства могут запереть
единственный выход из этой страны, и тогда все войско завоевателей ждет
бесславный конец.
И оно уже таяло с каждым днем, как слиток олова, брошенный в
