проводимые аналогии частью неточны, а порой и несправедливы. Но
положение в нашей науке очень задевает меня профессионально,
оно представляется мне крайне ненормальным, даже опасным для
общественной жизни и в то же время -- практически не
исследуемым, как это ни парадоксально, научными методами.
Поэтому я и использую ту модель, что имею,-- за неимением
лучшей.
Мой план таков: сначала -- методика разрушения творческой
личности, по многим причинам выработавшаяся в нынешней
советской науке. Затем -- предлагаемый мной центр реанимации
ученых: кооперативный научно-исследовательский институт. А на
закуску для тех, кто решился бы вступить на этот путь, я
покажу, что их там ждет.
Итак, статья, которую я оптимистически называю...
"Реанимация".
Методика.
Дисциплина, безответственность, безделье
Десять часов утра. К громадному зданию из стекла и бетона
стройными колоннами спешат две тысячи людей. Невольно задаешь
себе вопрос: "Что это за люди? Куда они идут? Что они там
делают? Для какой работы необходимы совместные, согласованные,
одновременные усилия двух тысяч человек?" Это -- ученые, они
идут в НИИ заниматься научной работой. Последуем за ними. В
дверях их встречает вооруженная охрана, внимательно проверяя
пропуска. Еще более внимательно она станет осматривать ученых в
18 часов 45 минут, когда они будут выходить из института. Но об
этом -- ниже.
Входим внутрь -- всюду идеальный порядок. Институт разбит
на отделения, отделения -- на отделы, отделы -- на сектора или
лаборатории. У каждого подразделения -- свой начальник.
Дисциплина идеальная. Научная работа идет строго по плану. Есть
план у института, "спущенный" откуда-то с недосягаемых высот,
есть план и у каждого научного сотрудника -- индивидуальный,
расписанный по месяцам и кварталам. К тому же у него есть и
соцобязательства. Они отличаются от плана только сроками
выполнения научных работ, все эти сроки -- на пять дней раньше
плана. Странные мысли рождает этот вид двух тысяч ученых,
которые, рассевшись по своим местам, выполняют приказы
начальников. А что если взять какую-нибудь другую группу
творческих работников? Например, композиторов или поэтов?
Собрать их в одном месте, назначить начальников, "спустить
план". И пусть сидят все вместе с десяти утра и пишут
запланированные сверху симфонии.
Но отбросим эти нездоровые мысли и присмотримся
внимательнее. Ведь у дисциплины есть и обратная сторона. Если
ты все делаешь по приказу, то ты сам лично ни за что не
отвечаешь. В этом, в частности, огромная притягательная сила
армии -- ни о чем не надо думать, все за тебя решают другие.
Это -- внешняя, навязанная тебе дисциплина. Безответственность
и отсутствие внутренней дисциплины порождают безделье, эту
страшную болезнь НИИ. Можно годами, да что там, десятилетиями
быть послушным ученым и ничего не делать. Безделье -- это
болезнь, разъедающая душу творческого работника.
Коллективная ответственность
Этот пункт -- прямо, без оговорок, по Беттельгейму,
который, видимо, сумел уловить некий общий принцип, позволяющий
добиться послушания в любом случае даже от людей творческого
труда. Раз есть дисциплина и порядок, значит, есть и нарушения.
А за нарушения наказывают, но не того человека, который что-то
натворил, а всю лабораторию или весь отдел. Я не знаю случая,
когда за провинность одного страдал бы целый институт, но в
принципе это могло бы быть. Вообще такая абстрактная идеальная
сущность, как лаборатория или отдел, в душах сотрудников НИИ
обретает плоть и начинает жить своей самостоятельной жизнью.
Отдел пострадает, отдел нуждается, отдел лихорадит, отдел надо
спасать... Как и в лагере, метод этот хорош тем, что заставляет
самих людей следить друг за другом и самим предотвращать
нежелательные поступки своих коллег. Когда в 1975 году меня
выгоняли из института за "вольнодумство", то делали это мои же
коллеги -- вмешательства извне не потребовалось. Аргумент был
все тот же: мое существование "угрожает отделу".
Фон террора
Разрушение личности, по Беттельгейму, должно происходить
на некотором постоянном фоне страха. И, будто проштудировав его
книгу, высшее начальство регулярно, в конце каждого года,
проводит сокращение. Каждый раз экзекуции подвергается
небольшой процент научных работников, но для поддержания фона
этого вполне достаточно. Почему это так страшно? Дело в том,
что по мере разрушения личности ее место начинает занимать
"отдел". Человек, чувствуя свою собственную незначимость,
должен -- просто для того, чтобы жить,-- отождествиться с
чем-то большим, чем он сам. С чем-то более сильным, более
важным. И отдел становится для него родным. Поэтому отлучить
его от отдела -- это все равно, что отнять ребенка от
материнской груди. Неважно, что мистический страх, окружающий
сокращение, абсолютно необоснован. Нет у нас безработных
ученых; даже самый отъявленный бездельник всегда найдет себе
работу в НИИ. Более того, парадоксальным образом регулярные
сокращения лишь увеличивают численность ученых. Но доводы
рассудка, даже ученого. рассудка, бессильны, тут работает
массовая психология.
Картошка
Научная деятельность -- это разновидность
интеллектуального труда. Исследователь оттачивает свой
интеллект, старается поддерживать некоторый постоянный уровень
творческого возбуждения. Поэтому, если стоит задача добиться
послушания, более того, исключить саму возможность конфликта с
начальством, очень хороши любые методы, которые как бы говорят
ученому: твой высокий интеллект ничего не значит, ты будешь
делать самую механическую, грязную работу и, главное,
бессмысленную. Тут прекрасно проявили себя знаменитые овощные
базы, колхозы, олимпийские стройки и столбы. Молодежь, правда,
может не знать, что такое столбы. Этот метод как-то в последнее
время вышел из употребления. Придется объяснить. У каждого
отдела есть свой родной столб, например столб No 181 на
Ленинском проспекте. И вот каждый раз, как приезжает
какой-нибудь высокий гость из дружественной страны, весь отдел
выстраивается около этого столба, дружелюбно помахивая -- нет,
не хвостами -- разноцветными флажками. Многозначительная
деталь: если какие-либо граждане по собственной воле захотят
участвовать во встрече,-- не выйдет. Энергичные мальчики с
красными повязками -- тут как тут. "Вы откуда? Ах, не из
отдела. Проходите, здесь стоять нельзя!" Трудно удержаться,
чтобы снова не вспомнить Беттельгейма: прикажут --
волеизъявляй, не прикажут -- проходи.
Сюда же относится и скалывание ломом льда у райкомовского
подъезда, которое многому может научить ученого. Человеку как
бы говорят: что это у тебя за работа такая, если тебя можно
послать на месяц на картошку и ей (работе) от этого ничего не
будет? (Картошке, правда, тоже ничего не будет -- она все равно
на овощной базе потом вся сгниет.) Но тут вовсе не в ней дело,
иначе директора институтов сумели бы отбиться от этого нелепого
оброка.
Теперь о политинформации, тоже, кажется, уходящей в
небытие. Но я еще хорошо помню эти мучительные минуты и' часы и
потому позволю себе просто процитировать небольшой отрывок из
моей статьи о книге Беттельгейма: "...Вот типичный лагерный
метод. Собирают группу людей и на протяжении, скажем, часа
читают им вслух что-нибудь такое, что и так развешано по всему
лагерю,-- правила лагерного поведения или лагерные новости, или
еще что-нибудь в этом роде. Это один из вариантов низведения
взрослого до состояния ребенка -- насильно читать ему вслух то,
что он и так знает или сам может прочесть. Теперь посмотрим,
как ведут себя заключенные. Вот они получили приказ собраться в
помещении, где происходит чтение вслух. Большинство сразу
автоматически встает и идет, куда сказано,-- приказ без помех
проваливается в ноги. Другие начинают ерзать, как будто
испытывают некоторое неудобство. Они себя убеждают, что надо
идти. А потом -- идут. И это -- замечательно, это значит, что
они еще не прошли весь путь, ведущий к "идеальному
заключенному". Самое страшное -- автоматизм поведения: сказали
-- идешь..."
Характеристика
Это уникальное явление нашей культуры, тут мы
первопроходцы -- у Беттельгейма об этом ничего нет. Впрочем,
такого и вообще нет ни у кого. Я несколько раз пытался
объяснить иностранному ученому, что такое "характеристика", но
не вышло. Они вежливые, эти иностранцы, кивают головой: "Йес,
ай сии". Но нет, ничего не понимают. Хотя, надо отдать им
должное, очень терпимые, уважают обычаи чужой страны.
Встретившись в джунглях Амазонки с каким-нибудь забытым богом
племенем и увидев непонятный им ритуал, все равно уважают.
Считают, что если люди так делают, значит, им это для чего-то
нужно.
Характеристика, действительно, очень нужна. Ее задача --
показать тебе, что от твоих личных научных усилий, трудов,
достижений ничего не зависит. Характеристика -- твое
"общественное лицо", а такое лицо может иметь каждый. Более
того, чем хуже твое академическое лицо, тем лучше
характеристика, поскольку она -- мера твоего послушания, твоей
безличности, твоего растворения в серой массе. Характеристика
следует за каждым твоим шагом, она -- как номер,
вытатуированный несмываемыми чернилами на руке (оказывается, я
был не совсем прав насчет Беттельгейма). Ты его показываешь,
когда поступаешь в аспирантуру, защищаешь диссертацию,
приглашаешь своего друга из-за границы к себе в гости,
покупаешь дом в деревне и т. д. Добавлю сюда еще и гнусность,
унизительность самой процедуры получения этого клейма.
Один мой молодой коллега вскоре после защиты собрался
жениться. Спрашивает: "А для ЗАГСа не требуется
характеристика?" Посмотрел я в его загнанные глаза и не
нашелся, что ответить.
Адаптация
Так в советском научном мире называется воровство.
Масштабы его потрясают. Целые институты занимаются только тем,
что крадут. Крадут все, что плохо лежит,-- технологию,
программы, проекты, серии ЭВМ, формулы, теоремы, химические
реакции. Я не говорю о том, насколько эта государственная
"политика адаптации" -- политика воровства -- пагубна для самой
науки. Сейчас для меня важно, насколько губительно воровство
для творческой личности. Человек, привыкший жить краденым, уже
не способен создавать свое. Лично он может быть плох или хорош,
но для науки или искусства он умер, ибо он идейно бесплоден. А
что может быть хуже этого? Ведь еще не известно, отравил ли
Сальери Моцарта, но что не крал у него музыки -- это точно.
Атмосфера воровства заразительна. Это -- как СПИД,
поражается иммунная система ученого. Перестанешь отличать свое
от чужого, краденого. Научный работник начинает красть все, что
ни попадается ему под руку. Его можно узнать по беспокойному
бегающему взгляду. Вспомним проходную НИИ. Не зря вооруженная
охрана так тщательно обыскивает их на выходе, открывая
портфели, дамские сумочки, выворачивая карманы. Напрасно:
ученые -- народ изворотливый. Найдут способ вынести все что
угодно. Говорят, в Грузии одна безутешная вдова поставила на
могиле мужа танк "Т-34". Муж ее работал в НИИ по танкам. Так
его коллеги сообразили, как "Т-34" протащить через проходную.
Конечно, представителям фундаментальных наук хуже --
