толпу. «Не-е-е-ет!» – закричал он. Толпа с гулом отхлынула.
«Не-е-е-ет!» Так он сжег свою Эльзу». Франсуа. Она видела
меня. Она видела каждый мой шаг к ней. Она видела, как я
наклонился и поднял факел. Она смотрела в мои глаза. Барроу.
(обращается к Маргарет). Вы-то откуда знаете? Маргарет. Я
поняла это из романа. Мы все здесь из романа «Последняя
женщина». Квитаний. За что же такая немилость стать
одушевленным? Страдали бы эти, бумажные. И кто, простите, эта
«Последняя женщина»? Уж не вы ли? Автор что, спятил? Маргарет.
К счастью, не я. Ее имя Хельма, что означает – «власть». Наци.
Говорю же вам, несправедливо! Квитаний. Ну, вы-то из истории.
Наци. Не только я, не только! Славка. Тихо! (Обращается к
Франсуа.) Ну и что? Франсуа. Так лошадей я не гнал никогда в
жизни. Ничего не сказав родителям, я слег, быстро зачах и на
пятый день умер. А потом у нее спросили: «Скажи, чем
отличаются самоубийцы от тех, кто убивает свою любимую?» Она
сказала, что у меня не было цели убивать ее. Да и какой я
самоубийца? «А как быть с теми, кто убивает себя, не ведая об
этом?» И она ответила: «Если он сделал это невольно, то не
может быть самоубийцей!» «А что же тогда происходит в те
мгновения, когда он видит, кого сжигает, а она еще жива и
смотрит ему в глаза!» Маргарет. «Ее лицо исказилось от ужаса.
А дальше она услышала: “Ведь согласись, в душе человека в этот
момент не могут происходить обычные процессы. Они
сверхнеобычны. Ведь не может же неимоверное напряжение
человеческого духа в эти мгновения быть мертво и неподвижно!
Что порождает оно в душе? Согласись, что, если перед тобой
женщина, которую ты любишь, ради которой живешь, – ты убиваешь
себя сам. Если бы он узнал любимую потом, через некоторое
время, самоубийством это назвать было бы нельзя. Но он убивал
ее живую и сознавал, что делает!”» Леонардо. Так что же ты
почувствовала в это мгновение? Маргарет. «Тогда она закрыла
глаза и, собравшись с силами, произнесла: “Мне стало безмерно
его жаль. Я простила его. Моя любовь простила его”».
Наступает тишина.
Сток. Что же дальше? Франсуа. А потом я умер. Квитаний. Ну… и?
Франсуа. Наверное, я попал в ад, если так называть то место,
где я помнил это… и переживал. И видел это беспрерывно. А
главное… главное, испытывал и ее муки тоже. Барроу. Ну
наконец-то! Маргарет. Если убиваешь себя, не ведая об этом… А
если других, не ставя такой цели? А потом видишь, что
натворил. Как с этим жить? Как смотреть матерям в глаза?
Славка. Это вы про перестройку и после? Премьер. Ну, ты
сказал! Славка. Ну, я спросил! А что? Сколько пацанов в
девяностые годы умерло от наркотиков и было убито? Сотни
тысяч, не меньше! А в планы власти это не входило. Так что тот
самый случай! Угрохали без умысла. Впереди еще разговор с
родителями. Барроу (с издевкой). Вы меня пугаете. Раб. Опять
память. Говорил же, не уйти от нее. Она и есть ад. Квитаний.
Ну, договорились! Славка. А я, пожалуй, соглашусь. Когда
совершаешь страшное, событие проходит, а память и через
тридцать лет возвращает тебя туда. А если непрерывно… (Качает
головой.) Наци. Ну уж нет, какой же это ад? Маргарет. У
каждого свой. У одного за то, что сделал твой ребенок, а у
другого… Наверное, ад – это то, что тебя мучает всю жизнь.
Убийца. Нет, это только приемное отделение. А там такое уже
длится бесконечно! (Указывает на ворота.)
Снова раздается страшный грохот, ворота ходят ходуном. Все в
оцепенении. Голос, хорошо знакомый, картавый: «Послушайте,
если вы немедленно не откроете, я сию же минуту звоню
Луначарскому! Ммм, простите, этому… ну да вы меня поняли».
Премьер. Вот это да! Не ожидал! Квитаний. Вы знакомы? Премьер
(усмехнувшись). Кто же его не знает? Это тот, который сказал,
что есть случаи, когда убийство не оправдано, а есть случаи,
когда можно отправить на тот свет тысячи женщин и детей. Это
он первым брякнул: «Морально только то, что способствует
победе пролетариата». Вроде по-трезвому. И освободил своих
сторонников от такого досадного понятия, как совесть. А этот
(показывает на Наци) просто украл идею. (Ругается.)
Госполитиздат, семдесят третий год. (Сплевывает.) Квитаний.
Так что же у него не хватает мозгов отпереть ворота самому?
Сказал же старик… Премьер. Не дай бог. Вот пусть это чучело и
отвечает за всех. (Указывает на Наци.) Леонардо. Гигил – скрип
зубов. Мангигил – скрипеть зубами от злости. Барроу. Что еще
такое ты вычитал, старик? Леонардо. Словарь тагальского языка.
Полинезия. Барроу. Ну, финиш! Здесь такое происходит, а он…
(Качает головой.) Квитаний. Почему же? Напротив, он самый
нормальный. А свихнулись мы. Один или пара – на свободе.
Другой – душегубец. Эта занята эмансипацией и карьерой.
(Указывает на Маргарет.) А между прочим, результат один! (Ищет
глазами, останавливается на Стоке.) Ну, того еще только
снесло, но поди тоже готов на злодейство. Ну а владение миром
– фишка вот этого. (Кивает на Барроу.) Барроу. Душами! Душами!
Квитаний (машет рукой). Да ладно уж. Маргарет. Я не знала…
Барроу (хохочет). Да, мадам, вас посетила плохая новость,
знания не передаются половым путем.
Славка снова дергается.
Наци (громко). Я тоже слушал увертюру к опере Вагнера
«Тангейзер» там, в бункере, в последние минуты. Барроу. Час от
часу не легче! Когда же это кончится? Славка. А вы, кстати,
тоже можете исповедаться. Или дергайте, пока при памяти.
Так-то лучше будет. Барроу. Щенок. Что ты понимаешь в лучшем!
Может, я и родился на свет, чтобы сделать это «лучшее»! Я так
долго шел вперед. Столько совершил. Мне единственному удалось
расколоть человечество пополам. Я уже видел результат! (Встает
в величественную позу, достает лист и читает.) «Гигантская,
диаметром в тысячи километров, воронка зияла прямо под ней,
нарушая естественную границу между Европой и Азией. «Здесь
были Уральские горы», – мелькнуло в голове. Переместив с
ужасом взгляд ниже и вправо, она увидела вершины Тибета,
покрытые вечными снегами. Они были кровавого цвета. Вся
территория Северной Америки потеряла четкие очертания и
напоминала гигантское коричневое озеро с дельтами тысяч желтых
рек. Мощные тектонические сдвиги земной коры породили
гигантские трещины на огромных территориях. Аляска,
