холоду пола. Потолок посветлел, и легкий дымчато-оранжевый
свет заструился сверху, обволакивая и погружая его в зловещую
дремоту. «Вот так, наверное, и начинается сумасшествие», –
успело мелькнуть в голове. И вдруг из разверзшегося над ним
малинового небосвода бархатным и низким звуком, размеренно,
словно рождаясь и тут же умирая от безысходности, поплыли
слова: – Что же мне делать-то с тобой? Ведь было! «Было…
было…» – ответило эхо. Сознание погасло. Когда он пришел в
себя, то вспомнил, что не дописал главного. Иржи Сток знал,
что должен написать. С трудом придвинув к себе бумагу, он
склонил голову и в ужасе отпрянул. Ниже написанного им он
прочел: «Но убийца ли он?» Это был не его почерк. Уже
четырнадцать месяцев Сток считал себя таковым.
* * *
– Вот ты и увидела живых. – Голос вернул Леру к
действительности. – Время, куда ты попала, – это черта, за
которой начнется сначала разрыв в уровне жизни, а затем
массовая гибель людей, не обладающих ресурсами, которая
выльется в самую страшную войну: не за Землю, территории и
власть, а за возможность продолжать жить. Человечество должно
было договориться раньше. Это его точка невозвращения. Каждый
самолет может вернуться обратно, домой, истратив половину
горючего. Это и есть точка невозвращения. Перелетев за нее,
вернуться нельзя. Человек – единственное разумное существо на
земле – договориться не мог. Существовала только одна
возможность жить дальше в мире: богатые страны должны были
поделиться с бедными, при этом уровень жизни их граждан упал
бы. Другого пути не было. Это была бы своего рода проверка:
развитые государства подтвердили бы свои слова о гуманизме не
посылкой нескольких самолетов с поношенными вещами и
продуктами в помощь бедствующим, а реальной потерей
достигнутых благ и привилегий. Привилегия жить лучше других не
может принадлежать никому, потому что в этом случае ты
отнимаешь ее у кого-то. – Они ведь ее получили именно за счет
бедных! Это они сделали их земли своими колониями сотни лет
назад, не дав им развиваться, а затем отобрали и использовали
их природные богатства на благо своих граждан и государств.
Это они властвовали над ними только ради собственных
интересов. И построив на этом собственную экономику, лицемерно
стали говорить о гуманизме и других «ценностях цивилизации»!
Они просто должны отдать то, что задолжали! – Верно. Но этого
не случилось. Когда ты должен доллар, хозяин положения тот,
кому ты должен. А когда ты должен миллион, хозяин уже ты. Это
нехитрое утверждение очень подходило той, второй половине,
которая поддержала того сумасшедшего. А разве это произошло
впервые в истории человечества? Каждый раз менялся только
масштаб. Ловушка, которую расставил дьявол, захлопнулась.
Только в этот раз в нее попали все. Случилось то, что ты
видишь. – Боже, чем же это закончилось? Неужели это конец
жизни на земле? Неужели это и называли концом света! Лера
замолчала. Все, чем жили люди, чем жила она каждую минуту
своей жизни, было напрасным. Все эти полочки с книгами в
огромных библиотеках, эти кладези человеческой мысли о великом
и возвышенном, о сути и смысле человеческого бытия,
рассуждения великих мыслителей, потративших жизнь на поиски
пути к лучшему, все эти театры с их попытками обнажения
пороков и страстей, с их поисками и устремлениями – все это в
одночасье оказалось пустым и ненужным, все оказалось суетой и
тленом. Платоны и Вольтеры, Эйнштейны и Аристотели, поэты и
художники – весь авангард человечества вел его не тем путем и
привел не туда. Она видела финал пути. «Неужели так бесславно
человечество закончило свой путь? Для чего же тогда люди
рождались, жили и умирали? Для чего жила моя бабушка, для чего
жил мой сын? Зачем все это было? Как такое могло случиться?
Какое счастье, что я умерла раньше и не увидела конца. Нет,
все-таки увидела». Ею медленно овладевала опустошенность и
чувство безысходности. Что-то в ней отчаянно сопротивлялось
такой реальности. Боролось, отвергало ее, и эта
неестественность происходящего, невозможность принять его и
смириться с ним вылились в крик, простой человеческий крик.
Уже в который раз она почувствовала, как нестерпимая
физическая боль разрывает изнутри все ее существо. – Господи!
Я не хочу видеть это! Н–е–е–ет! – вырвалось у нее. – Но это
был не ее голос. Это был крик уже другого человека. Человека,
которым она стала. Сознание медленно возвращалось. Она снова
была здесь. – Я хочу посмотреть на тех, кто привел мир к
такому концу! Она была поражена твердостью своего голоса. –
Ведь они тоже здесь? И вдруг услышала: – Да! Они здесь!
Неужели ты никогда не смотрела в зеркало? В ее глазах снова
потемнело.
* * *
Меж двух гигантских колоннад, прямо напротив нее стояла
женщина все с теми же огненно-рыжими волосами. «Как странно»,
– подумала Лера. Перед женщиной маячили три черные тени, не
давая ей пройти в галерею. Она повернула голову. Глаза их
встретились. В них было отчаяние. Чувствовалось, что она почти
оставила свои попытки. – Ее зовут Маргарет. Она хочет убить
своего ребенка, – услышала Лера. После того ужаса, который она
только что пережила, удивляться не было сил. – Может быть, так
и надо? – выдавила она. – Почему вы не поможете ей? – Потому
что дело не в ее ребенке, а в ней. Лучше бы не родиться ей.
КНИГА ХАОСА
Всего в пятистах метрах от Кремля, рядом со знаменитым Домом
Пашкова, известного своим мистическим прошлым, возвышается
огромное серое здание – Библиотека имени Ленина. Гигантское
хранилище достижений человеческой мысли всех времен и народов
молчаливо стоит, с укором взирая на древние стены цитадели
русских императоров. Четырнадцать колонн из мрачного серого
мрамора подпирают главный вход в этот пантеон знаний. Словно
вырастая из мрачных подземелий, где расположен главный
лабиринт книжных хранилищ, день и ночь из года в год стоят эти
часовые, охраняя главную свою тайну.
* * *
Квинс – район в Нью-Йорке, не пользующийся дурной славой. Но,
расположенный в сорока минутах езды на метро от Манхэттена,
это все-таки не самый освещенный пригород города-монстра. В
