которыми я когда-либо встречался. А встречался я со многими...
- Почему?
- А сам ты не понимаешь?
- Нет... - лениво протянул Дункан. И запрокинул голову, следя, как
воронья стая вычерчивает узор на небесной лазури...
(Был час отдыха. Оба лежали на пустоши, расстелив подбитые мехом
плащи. Мелкая живность, обитающая в вересковых дебрях, не остерегаясь,
пробегала то рядом с лежащими, а то и прямо по ним...
Она - живность - уже усвоила, что эти люди ей не опасны).
- Что ж, если не понимаешь, придется объяснить... Во-первых: не
вкладывай в удар мышечную силу. Силы в тебе на трех отличных воинов
хватит, даже и еще на одного, похуже, останется. Но...
- Что же за бой - без силы?! - Дункан вздернул брови в возмущенном
удивлении.
- ...Но упрямства - на шестерых хватит, и еще на двоих останется, -
продолжил Конан совершенно невозмутимо. Лишь глаза его блеснули.
- А насчет твоего вопроса - "что за бой без силы?" - объясняю... Ты
видел когда-нибудь, как вода обтекает камень? Ну, так смотри...
Вы видели когда-нибудь, как вода обтекает камень? Или как струйка
дыма, змеясь, проходит сквозь плотную крону дерева, нависающую над
костром?
Если видели - поймете...
Обнажив клинки, они встали лицом к лицу. И вроде бы ни единого
движения не сделал Конан, - но вот уже лезвие его меча касается шеи
Дункана.
А оружие Дункана отведено далеко в сторону. Безнадежно далеко...
Знал Дункан, что Учитель не обезглавит его. Но, несмотря на это,
бешеная ярость исказила его лицо. Все смешалось в ней, в этой ярости:
злоба на себя, никак не постигающего науку боя, на своего Учителя, на
судьбу...
Ярость боя...
И Конан убрал свой меч.
- А вот это - второй из твоих главных грехов, - сказал он, как будто
и не было ничего.
- Какой еще - "второй"?! - Дункан, словно бык на арене, повел налитым
кровью глазом.
- Да, именно этот... Ненависть к противнику. Желание победить...
Боязнь унижения... Ну что, может быть, ты спросишь теперь - "что за бой
без ненависти?"
- Не спрошу, - Дункан потупился.
- Молодец! А я вот - спросил в свое время...
- Ты? Спросил? У кого?
Конан усмехнулся:
- У своего Учителя, разумеется. Уж не думал ли ты, что я родился с
моим воинским умением? Или - что под кустом я его нашел?
(По правде сказать, чуть ли не так Дункан и считал. Мысль о том, что
у его Учителя был свой Учитель, потрясла его до глубины души.
Но тогда он постеснялся признаться в этом...)
- Нет. Я вообще не думал об этом. И не намерен думать - во всяком
случае, до обеда, - злость слетела с Дункана, не оставив следов. Правда,
точно так же - разом! - она может и вернуться...
Он знал за собой такое качество...
- Так давай, наконец, обедать! - Дункан склонился над туго завязанным
узелком.
- Что там приготовили наши бабы?
("Бабы" - это, конечно, о всех, теперь уже четырех, женщинах его дома
было сказано. Вот так, скопом.
Значит, и о Дженет - тоже...)
В узелке оказался копченый желудок, набитый ароматными травами и
овечьим мясом.
- Хэгиш... - произнес Конан с непонятной лукавинкой.
Непонятно - об обеде ли он это сказал...
Говорили в старину: тот, с кем ты преломил хлеб - друг. А если
станешь враждовать с ним - то кусок этого хлеба встанет у тебя поперек
горла...
И опять над горизонтом поднялось дневное светило - в сорок восьмой
раз, считая с того утра, как Конан вырвал из тела Дункана зазубренное
железо.
Старухи так и не смогли привыкнуть к новому постояльцу. Украдкой они
крестились, сплевывали через левое плечо, да и вообще без нужды избегали
даже приближаться к Конану. А уж говорить с ним - упаси Всевышний!
Дженет же... Впрочем, она всегда понимала все и сразу. Но и ей было
нелегко...
Как-то раз, улучив момент, Конан смог обменяться с ней парой слов без
свидетелей.
- Скажи мне - только откровенно! - что тебя мучает, девочка?
Дженет посмотрела на него с несколько показным удивлением. Это
удивление не было связано с "девочкой": она давно осознала, что хотя Конан
выглядит гораздо моложе Дункана и вряд ли старше ее, он - старейший из
всех, кто и ныне живет на Земле...
- Мучает? Что может меня мучить? Мой муж жив, здоров, счастлив - чего
же мне еще желать...
И горечь была в ее ответе - возможно, незаметная ей самой...
А мужем она называла Дункана. Хотя не был их брак освящен церковным
благословением.
- Не надо лгать мне. Я ведь умею читать в человеческих душах...
- Умеешь... - с той же горечью произнесла Дженет. Но вдруг в глазах
ее темным пламенем полыхнул вызов:
- А уж если умеешь - сам ответь на свой вопрос! - дерзко выкрикнула
она.
Не только дерзость была в ее голосе. Робкая надежда проглядывала
сквозь нее... Но мало кто сумел бы это увидеть.
Разве что тот, кто читает в человеческих душах...
- Ответить мне нетрудно, - сказал тогда Конан. - Ты думаешь, что он -
Дункан - "изменяет" тебе со своим клинком?
Дженет не смогла ответить - на несколько секунд она замерла, словно
пораженная громом. Потом - кивнула неуверенно.
- Да...
- Так знай же, девочка: все мужчины - немного подростки. Когда мы
поутру берем оружие и уходим в горы, - он не изменяет тем самым вашей
любви. Просто это - этап, через который нужно пройти.
- Я понимаю... - прошептала Дженет. И уголки ее губ в ожидании чуда
дрогнули зародышем улыбки.
- Высшее мастерство, позволяющее сразить врага - это холм, а не гора.
- Не женское дело судить о воинском искусстве. Но, если я правильно
понимаю, ты хочешь сказать...
- Я хочу сказать, что вершина - это меч, дающий жизнь, а не смерть.
Этого Дункан еще не понял.
- Но поймет?
- Поймет... И тогда ему не придется выбирать между мечом и любовью.
Конан не сказал, что у него самого на это понимание ушло более
четырех веков. Не сказал, что ему в течение своей жизни не раз приходилось
делать подобный выбор.
Сумеет ли он сейчас заставить своего ученика посмотреть на этот выбор
с той высоты, с которой смотрит теперь он сам?
С высоты, позволяющей увидеть, что никакого выбора нет вообще - как
нет выбора между водой и воздухом.
Все в равной мере нужно для жизни...
Даже сам себе не мог Конан ответить, сумеет ли он сделать это. Не
было у него полной уверенности.
Верно сказано: "Лучший ученик - трудный ученик..."
А особенно - когда в этом ученике пробуждается память о прошлой
жизни, заставляя ощущать себя Мастером. Которым он еще далеко не стал.
Да, пожалуй, и не был. Даже в той, прошлой жизни.
Иначе именно он - а не Конан - сумел бы пройти весь Путь, оставшись
последним из бессмертных...
А пока что ему оставалось лишь неловко гладить по голове Дженет,
когда она, плача и смеясь одновременно, припала к его груди. Как ребенок в
минуту горя или радости припадает к груди взрослого...
Вот так странно, неожиданно проявилось у Дженет счастье от
пробудившейся надежды.
Надежды на любовь...
- Ну перестань, ну что ты... - шептал он. - Не надо... Не бойся! Ну,
как тебе не стыдно - ведь большая же девочка. Вот Дункан нас увидит - что
он подумает?
А Дункан видел. Он стоял в дверном проеме и смотрел на них с
изумлением. Именно изумление застыло у него в глазах - не ярость...
И ладонь он даже не подумал положить на эфес...
"О, ты делаешь успехи, ученик мой... Ничего, ты у меня еще станешь
Мастером!"
Разумеется, вслух этого Конан не сказал. Он вообще ничего не произнес
вслух. Только глазами знак сделал - поймав взгляд Дункана:
"Уйди! Не напугай ее..."
И, помедлив, с непривычной робостью прикрыл Дункан Мак-Лауд перед
собой дверную створку, осторожно придерживая ее, чтобы не обернулась в
испуге Дженет, услышав скрип петель.
Говорили в старину: много женщин бывает у воина, но восплачет по нему
- лишь одна...
11
Теперь они сражались на крутом склоне - Дункан внизу, Конан сверху.
И нелегко было отражать удары, если противник может поразить тебя в
любое место, а ты ему достаешь только от колен до пояса. Да еще густая,
испокон веков некошеная трава затрудняет движения.
Ну что ж - воин должен уметь сражаться и тогда, когда это нелегко!
Иначе - не быть ему воином...
- Терпи, терпи, ученик! Вот подойдет зима - я твои силы еще и в
рыхлом снегу опробую...
- В снегу... - пропыхтел Дункан. Сказать что-либо еще у него не
хватило дыхания.
- Да, в рыхлом снегу глубиной по грудь. И в холодной воде - той же
глубины. А еще - в лесном завале, на каменистой осыпи... А ты как думал,
ученик?
На этот раз Дункан вообще ничего не ответил. Он отчаянно пластал
клинком воздух - но, показалось ему, что только ветер, поднимаемый его
оружием, сам относит противника на безопасное расстояние...
А потом они уселись на этот же склон, тяжело дыша. То есть это Дункан
дышал тяжело, а грудь Конана вздымалась не чаще, чем обычно.
И Дункан знал: причина - не в том, что тот оказался сверху. Во время
прошлой тренировки они на пробу поменялись местами.
Результат оказался тот же...
- Неплохо, неплохо. Вчера ты при таком бое был бы пять раз убит, а
сегодня - лишь трижды. Совсем неплохо!
- Трижды?!
- Да. Не спорь - я считал.
Дункан вспыхнул было от ярости и досады, но не смел спорить.
Вместо этого он потянул из ножен палаш-клеймору и внимательно
осмотрел клинок. На лезвии было несколько зарубок. Две из них появились
уже сегодня...
- Как бы мне такой меч, как у тебя, добыть, Учитель?
- Сейчас - тяжело... Он откован в стране, которую вы теперь называете
Сипанго, и...
- Как?
- Ага, значит, вы ее еще так не называете... Но сейчас только плыть
туда - несколько лет. К тому же иноземцев, "белых дьяволов", туда не
пускают, согласно императорскому указу. Да и мечи - не разрешают
вывозить...
- Но это препятствия - человеческие, их можно обойти.
- Можно. Но проще дождаться, когда Сипанго станут называть Японией.
- И скоро это будет?
- Через несколько сотен лет...
- Долго ждать... - Дункан с сожалением покачал головой.
Конан посмотрел на него сквозь прищуренные веки:
- Ты что, думаешь, так уж много зависит от качества стали?
Дункан в ответ кивнул даже с некоторым удивлением: как же, мол, еще?
- Ясно... Запомни, ученик мой: каждому суждено иметь свой меч,
который будет сопровождать его на Пути. Но меч этот - не просто кусок
металла, закаленный, отточенный и насаженный на рукоять.
На это Дункан кивнул уже без всяких колебаний:
- Конечно! Меч - это все!
- Ничего ты не понял, оказывается... Не меч есть все, а все есть меч!
И твои мысли, и твое тело, и твой клинок, конечно, - все!
- А что, это не одно и то же?
- Да, значит, ты понял даже меньше, чем ничего... Ну, что тебя еще
интересует сейчас?
- Многое... - Дункан вдруг оживился. Впервые его учитель обратился к
нему с подобным вопросом.
- Меня интересует, сумел ли тогда я убить того, кто устроил мне
первую смерть. Интересует, скоро ли нам удастся показать Фархерсонам, кто
хозяин в долине Алмайне. Интересует, остался ли жив молодой Габур,
которого увезли, израненного, к какому-то прославленному целителю. Потому
что, если он оставил этот мир...
- И что же тогда? А, понимаю... Если умер от ран последний из сыновей
Форгейма, значит, место тана...
- Нет, ты не подумай... Я не желаю ему смерти... - Дункан в смущении
