лицо с резкими очертаниями, упрямой складкой, круто перерезающей лоб...
Кто это был - Конан так и не смог распознать тогда.
Удар. Хруст. Упруго ломаются под весом низвергшегося на них тела
мокрые стебли.
Огни близкого пожарища багрово тлеют, перерезая почти непроглядную
тьму. Где-то вдалеке слышно пронзительное ржание - визг обезумевшей
лошади.
Какой это мир? Какой век?
Вот так он вернулся в край, где войны веселы, а песни грустны.
Говорили в старину: никто не войдет дважды в одну реку, ибо в
следующий миг и он не тот, и река не та...
Даже в почти непроглядной тьме мудрено было Мак-Лауду не узнать эти
края. Пусть разум и забыл бы - душа не забудет...
Преходящи люди Земли Скоттов, но вечны ее холмы. Вечны скалы и
плоскогорья, поросшие вереском, способным укрыть коня вместе со всадником.
Вечен рев прибоя в узких фьордах, прорезающих линию побережья.
И вечны легенды...
Да, грустны хайлендские песни, и заунывна музыка-пиброх, рождаемая в
кожаных утробах волынок. И каждый волынщик бережет родовое плетение
музыкального узора, передавая мелодию пиброха старшему сыну с не меньшей
заботливостью, чем цвета клановой юбки или старинный меч-клеймору.
А слова бродячих бардов, у которых нет даже волынки, да и вообще
ничего нет, кроме серебряно звучащего голоса да ножа с выгравированным на
лезвии цветком чертополоха за отворотом чулка, - слова их бывали веселы,
бывали задорны.
Но потаенная печаль проступала сквозь это веселье...
И задорен буйный шотландский танец - флинн. Однако мало веселья
проглядывает в желании танцоров "подержать судьбу за бороду", когда они,
распаленные пляской, перескакивают через скрещенные в ярде над полом
лезвия клеймор.
При этом отнюдь не специально для танца изготовлены эти мечи или
палаши с огромной, словно щит, гардой, которые здесь тоже зовутся
клейморами. Клинок каждого из них отточен до смертельной остроты... Когда
танцующие откружатся в вихре флинна, эти клинки займут свое прежнее место
в ножнах на левом бедре.
И выйдет носитель клейморы на вечернюю дорогу, ежесекундно готовый то
отразить нападение разбойников, а то и присоединиться к ним - по
обстоятельствам...
Да, именно так! Бедны хайлендские плоскогорья, неурожайна земля, а
овцы, пасущиеся на вересковых пустошах - худы и малочисленны. И
пресловутая шотландская скупость - отсюда же...
Зато каждый член клана, даже не получивший права на дворянское
звание, носит на поясе меч либо палаш, а за отворотом чулка - нож с
гравировкой в виде цветка чертополоха.
А под крышей каждого дома, надежно укрытый за стропилами, ждет своего
часа большой лук длиной в рост человека и два колчана легкоперых стрел.
Реже - не лук, а арбалет: дорог и сложен в изготовлении он для нищего
хайленда, легче уж полудюжиной луков обзавестись...
Еще реже хранится за стропилами то, что порой приносит победу, но
никогда не приносит чести: Жезл Запрета...
(Нет, Запретные Жезлы - это из иного мира, иного времени. Хотя есть
ли оно - иное время? Не все ли времена слиты воедино?
Но все-таки...)
Все-таки: хранится за стропилами то, что порой приносит победу, но
никогда не приносит чести. Мушкет с кремневым замком или аркебуза с замком
фитильным. Вымененные, краденные...
(Да, вот так - правильно. Это Земля, а не Зайст).
...Вымененные, краденные или добытые в бою на землях своих южных
соседей - "сассэнах", которыми правит ныне гордая и чопорная Рыжая Бес -
королева-девственница [Елизавета Тюдор (1533-1603) - королева с 1558 г.].
И все это: клинок, стрела или огневое зелье - ежеминутно готово пойти
в ход...
Про каждого юношу, что входит в возраст, приличествующий браку,
первым делом спрашивают: "Чей он сын? Какого клана?"
Второй же вопрос таков: "Много ли овец он угнал?"
А вопрос третий: "Много ли снес голов?"
И трудно поверить, что в эти же годы Европа принимает второе-третье
поколение "людей Ренессанса". Уже умер Рафаэль, умер Микеланджело, родился
и даже успел написать часть пьес Шекспир... И свой университет есть уже
чуть ли не в каждом из больших городов...
(Но не в Эдинбурге! Правда, он появился там вскоре, однако лишь
потому, что Эдинбург находится на землях лоулендеров, которых горцы
Хайленда не признают за подлинных шотландцев).
А хайлендская знать, возглавляющая кланы, - это не великолепные графы
и бароны континента. И даже не строгие, сдержанные в одежде и проявленных
чувств лорды, из которых состоит двор Рыжей Бес.
Одеянья их скроены из холста и кожи; вместо дворцов у них -
замки-крепости; и боевые клейморы носят они вместо полуигрушечных шпаг с
вычурными эфесами.
Нет, не дворяне они в прямом смысле этого слова. Скорее -
предводители отрядов, скроенных по единству крови и жизненного
пространства. Вожди племен. Таны.
Таны...
Есть среди них такие, как Эйн Глен-Финенский, который остановил
расправу над тем, кого считал невиновным. Остановил - рискуя своей жизнью,
жизнью и покорностью своих соплеменников.
Но есть и такие, как Мак-Бет Гламисский, что опозорил родовой замок,
пролив там кровь заночевавшего в замке сюзерена, - с целью завладеть его
уделом.
Последних - таких, как Мак-Бет Гламисский - больше. Словно и не
пролегла между кланами Мак-Бетов и Мак-Лаудов пропасть глубиной в пять
веков.
И гонят таны своих пастухов, каждый из которых два месяца в году -
воин, и своих воинов, каждый из которых девять месяцев в году - пастух, в
бессмысленные войны на земли соседних кланов.
Впрочем, гонят ли? Попробовали бы не погнать... Тогда, пожалуй, сами
прогнали бы таких танов воины-пастухи... Прогнали - и посадили на их место
других, более лихих и воинственных.
Вот отчего трещат на вересковых холмах копья, звенят доспехи,
сшибаются, плюясь искрами, голубоватые клинки.
Вот отчего после выигранного боя победители начисто вырезают
побежденные кланы. Это - если суров их тан, тан-победитель.
Если же тан мудр, добр и честен, - то вырезают лишь мужчин и
мальчиков захваченной деревни...
А уж если мудр, добр и честен тан настолько, что эти черты его
характера вызывают даже некоторый ропот среди одноплеменников (как роптал
на Эйн Гуса клан Мак-Лаудов), - то тогда тех из мальчиков, кто по малому
возрасту своему не достает еще макушкой до уровня тележной оси, оставляют
в живых.
(Редко, очень редко бывает такое. В стране, живущей законами кровной
мести, обычно не рискуют сохранять жизнь возможному мстителю - "из гнид
вырастают вши!").
Но не глумятся над мертвыми. И не нападают врасплох, обеспечив себе
безопасность ночью или туманом. А золото, награбленное у побежденных, -
это золото быстро расходится, не обогатив победителей. Ибо при всей
воспетой многими шотландской скупости, не стремятся хайлендеры копить
ТАКИЕ деньги.
И никогда во время боя тан не сможет вообразить для себя иного места,
нежели в первых рядах атакующих.
А уж тем более немыслимо, чтобы кто-нибудь вмешался в ход
единоборства, если во время боя два воина не просто сошлись в схватке, а
успели выкрикнуть друг другу старинный вызов на поединок.
И вовсе безразлично при этом, принадлежат ли поединщики к
благородному сословию или нет. Все равно вмешательство недопустимо... Ни у
кого даже мысли такой не возникнет - помогая своему поединщику, нанести
врагу удар в спину.
Даже если от этого и зависит исход не одного поединка, а всей битвы.
А следовательно - жизнь своего клана.
Но горцы твердо знают, какими тропами следует ходить, а какими - не
следует...
Вот почему Черный Воин, недоброй тенью мелькнув на хайлендском
горизонте, тут же исчез с него. Хотя он и не успел в полной мере
осуществить свою цель...
Но - не может быть для Крагера среды более чуждой, чем окружение
воинственных горцев. Совсем иные источники питают их воинственность! И не
по силам Крагеру долго носить личину Мак-Крагера.
Да, ведома горцам тропа чести. И не боязнь это проклятия со стороны
мага Мерлина или феи Морганы.
(Не очень-то и верят ныне, кстати говоря, в Мерлина и Моргану...
Поди, не десятый век на дворе, - а как-никак, конец шестнадцатого столетия
от рождества Христова!).
Просто если не уважать противника - то и себя незачем уважать.
Все горцы Хайленда наполовину язычники - и те, кто считает себя
католиками, и те, кто к протестантам себя причисляет. Для всех них начало
пути в Авалон - шотландский рай - лежит на клинке вражеской клейморы, что
после славной битвы исторгнет душу из тела. Вот отчего говорят: веселы
войны!
Если кровь - пусть она льется рекой! Если легли трупы - пусть они
громоздятся грудами! Почти неведомо хайлендерам примирение, и в ненависти
они заходят едва ли не столь же далеко, сколь и в дружбе.
Или в любви...
Этот путь жесток, но честен. По нему можно идти, не уродуя
собственную душу.
Во всяком случае, какое-то время...
Да, надолго выпал Хайленд из хода истории. Будто застрял он в той
эпохе, когда викинги плавали вдоль побережья на узких, хищных ладьях,
увенчанных драконьими головами.
Но, может быть, за то и ценят Северную Шотландию? Многое не сумела
она приобрести, - но многое сумела и не утратить.
Как знать, не оттого ли столь богата Шотландия мудрецами и поэтами,
что ежеминутно нависающая над головой смерть заставляет с особой тонкостью
чувствовать жизнь...
И не оттого ли и сейчас, и через многие века во всем мире будут жадно
слушать баллады шотландских горцев, любоваться неповторимым узором тартана
или многоцветьем росписи старинных книг...
А во время клановых праздников потомки хайлендеров, которых разметало
по свету от Аляски до Австралии, неизменно облачаются в одежду и цвета
своего клана - юбку-килт, плед и клетчатую шапочку. На пояс же цепляют
споррэн - огромный кошель из тюленьей шкуры.
И говорят о себе в такие дни лишь во множественном числе: "Мы -
Мак-Интайры из Лэрга"... "Мы - Канингемы с Барра..."
"Мы - Мак-Лауды из Глен-Финен..."
Но все же, все же...
Говорили в старину: не получит мертвый ни пенни, ни травинки, ни
клока шерсти с худой овцы - будь он тан или последний свинопас.
2
Все же опасно дергать судьбу за бороду.
И лгут те, кто говорит о веселых войнах, - даже если правы они насчет
щемящей грусти хайлендских баллад. Но оттого, быть может, и грустны песни,
что войны длятся веками, и не видно им конца...
А погибнуть с честью - можно лишь для себя. Для твоих родных и
близких ты просто гибнешь - и малым облегчением становится для них
завоеванная тобою честь...
...Конан встал. Предрассветная прохлада коснулась его тела холодными,
влажными пальцами. Небо на востоке уже начинало окрашиваться алым - будто
кровь вытекала из широкой, в пол-горизонта, раны.
Сколько времени он пролежал так, прислушиваясь к своим мыслям?
Долго. Достаточно долго, чтобы угли близкого пожарища почти
прогорели, а визг смертельно раненной лошади вдалеке сменился глухим
хрипом.
(Помнил Конан: лошади крепки на рану. Долго они цепляются за жизнь -
и умирают медленно, трудно).
Рядом с багровыми углями обозначился парно сверкнувший огонек. Волк?
А вот еще две зеленые светящиеся точки чуть в стороне. И еще...
Ого! Целая стая!
Не верьте, если скажут, что волк боится огня. Он отступит перед
