Он еще не знал всего, чего можно ждать от горцев. И улыбаться ему -
не следовало!
Вот уж чего никак не ожидал офицер - так это того, что хайлендер,
страшно оскалившись в агонии, подтянет к себе врага, схватившись за древко
копья-знамени. Так, что наконечник весь целиком исчезнет в его теле.
Так сделал это в своем последнем бою король Артур, если верить
легенде...
И, оказавшись на несколько дюймов ближе, вновь обрушил Дункан свой
палаш - на всю длину клинка...
Мак-Лауд успел увидеть, как опрокинулся от его удара враг (убит он,
ранен или просто отброшен? Хоть бы - первое...). И тут же жестокая боль в
подреберье скрутила его пополам.
И самое последнее, что он тогда рассмотрел, был метнувшийся ему
навстречу квадрат знамени. Этот квадрат был уже не бел, а красен от крови.
Его крови...
Говорили в старину: переоценишь свою силу - беда. Недооценишь силу
неприятеля - три беды.
7
Небо на востоке багровело все больше и больше. Вот-вот из-за
горизонта вынырнет краешек дневного светила, сметая предутренние сумерки.
Вдалеке завыл волк. И, вторя ему, выла во дворе собака - так, как
испокон веков воют собаки над покойником.
Столь велико было горе бессловесной твари, что не чувствовала она
рядом, всего в нескольких шагах, присутствия незнакомого человека...
Тогда все обернулось куда легче, чем могло обернуться. Знамя - не
просто кусок материи на шесте.
Недаром все воинские уставы строже всего прочего карают за утерю
знамени...
Почти победившие Фархерсоны дрогнули, когда в гуще схватки вдруг
колыхнулся и исчез их боевой символ - черный барс на белом фоне. А когда
он снова поднялся над головами, - не сразу узнали они белое полотнище в
красном...
И почти побежденные Мак-Лауды смогли отступить, вывести из боя свои
поредевшие силы...
Знамя появилось вновь лишь оттого, что какой-то расторопный воин,
обнажив шотландский кинжал-баллок (с мечом было не развернуться в
тесноте), несколько раз рубанул узким лезвием по древку копьеца почти
вплотную к телу Дункана. Сразу же за ушедшим в живую плоть наконечником.
И на четвертом ударе кинжал с сухим хрустом рассек древко, отделив
знамя от тела сраженного врага.
А по Дункану воин рубить не стал, сочтя его убитым. Впрочем, в этом
он, по сути, и не ошибся...
И вынес Дункана из битвы конь, следуя за отходящими Мак-Лаудами.
А потом два войска, обезглавленные гибелью предводителей, измученные,
израненные, долго стояли друг напротив друга, обмениваясь оскорбительными
выкриками.
Но никто не решался вновь ступить на разделявшую их полосу вереска,
обильно политую кровью. И от выстрелов воздерживались, хотя оставалось еще
сколько-то стрел в колчанах и пуль - в кожаных мешочках при пороховнице.
Никакого перемирия заключено не было. Однако, повыкрикивав
ругательства (больше для самоуспокоения: много ли расслышит враг, до
которого сейчас - сотня ярдов?) и собрав раненых и убитых - всех, кого
удалось, - рати стали удаляться друг от друга.
Сперва - медленно пятясь, лицом к противнику, чтобы отразить
возможную атаку. Но чем больше росло расстояние между ними, тем больше
воинов поворачивались к врагу спинами.
Не будет больше между ними крови. Во всяком случае, сегодня...
Так два зверя, сойдясь в жестокой схватке близ некой условной линии,
разграничивающей их охотничьи участки, все же не дерутся до смертного
исхода, как было бы это вблизи логова! Израненные, окровавленные
расползаются они - каждый на свою территорию.
Чтобы через неделю или через год сразиться снова...
А в целом все завершилось, пожалуй, так на так.
Ничего не решил этот бой, никому не принес перевеса...
Лекаря не было в деревушке, до него скакать - треть дня. Да и не
обойдет один лекарь всех пострадавших.
Ничего, женщинам Мак-Лаудов - как и любого другого клана - не
привыкать к ремеслу целителей...
Как мастерство клинкового боя передается от отца к сыну, так и
искусство врачевания - от матери к дочери. И ценится оно никак не меньше,
чем умение прясть или следить за домом.
Ибо едва ли в Хайленде найдется женщина, которой не пришлось бы
бинтовать раны мужчинам своей семьи.
Сперва - отцу или старшему брату. Потом - мужу. Еще через сколько-то
лет - сыновьям...
А там и внукам, если доживет она до той поры...
И - не видно конца круговороту.
Случилось так, что в стоящем на отшибе жилище Дункана не было
женщины, способной наложить повязку.
Старшим в роду после смерти родителей оставался Дункан. Оттого и не
завел он жену, пока не выдал замуж всех своих сестер.
Все же - выдал... И свадьба его должна была состояться через месяц...
Теперь - не состоится.
Но так ли, иначе ли, но в доме его теперь обитали одни старухи -
бабушка и две пожилые тетки. Их руки дрожали, глаза были слабы.
А сестры - что ж, сестры ушли в другие дома. И их мужья сегодня тоже
не остались невредимыми.
Однако невеста Дункана, прекрасная Дженет, дочь Лина, прибежала в тот
же миг, как ее жениха внесли во двор. Хотя ее дом тоже не миновало горе...
Своими тонкими, но крепкими пальцами, привычными и к прялке, и к
серпу, она тщетно пыталась извлечь из зияющей раны железо. Но - не смогла.
И навряд ли лекарь, если бы за ним все-таки поскакали, добился бы
большего.
Изогнутые, вычурные зубцы, украшавшие острие офицерской пики, не были
предназначены для того, чтобы усугублять страдания, - ведь вообще не
предполагалось, что это острие может быть пущено в ход. Однако теперь они
сработали, словно зазубрины остроги.
Вырвать наконечник можно было только вместе с внутренностями...
А впрочем - не все ли равно? Редко излечиваются от раны в грудь. Еще
реже - от раны в голову.
От раны в живот - и вовсе никогда...
Но, не желая признать очевидного, осталась Дженет в доме Дункана,
чтобы бодрствовать над раненым.
Именно ее светловолосую голову и рассмотрел Конан сквозь бойницу
окна. И закусил губу в тоске, потому что нахлынули воспоминания о том, как
умирал он в первый раз, и как сидела над его смертным ложем девушка, очень
похожая на эту...
Говорили в старину: если того, кто дорог тебе, вздумает похитить
Сумеречный Народец - сожми его в объятиях покрепче и не пугайся, если
эльфы превратят его в зверя, змею или брус раскаленного железа. Тогда
развеются их чары...
8
Дженет знала об этом обычае. Но ведь немыслимо обнять человека, если
каждое прикосновение к его пронзенному телу вызывает новый взрыв боли.
Она сидела рядом с устланным овечьими шкурами ложем, держа Дункана за
руку. Постепенно горе и усталость брали свое. Под визгливое причитание
старух, под собачий вой и вой ветра на дворе, под хриплые стоны раненого
Дженет словно впала в забытье.
Глаза ее оставались открытыми, но уже не воспринимали окружающее. И
пальцы медленно разжались.
Со стуком, словно дерево или иной неживой предмет, ладонь Дункана
упала, ударившись о земляной пол.
Да, это доля женщины - сидеть рядом с умирающим, принять его
последнее слово, закрыть ему глаза...
И Конан понял, что его задача - спасти любовь своего собрата по Пути
от той участи, которая досталась на долю любви между ним самим и девушкой
по имени Элен Лебединая Шея.
Горькая участь...
Конечно, не от него зависит поведение девушки. Элен поступила так, а
Герда - иначе... Герда? Бренда? Луиза?
Словно теплая волна, придя откуда-то со стороны, коснулась его
сознания. И он понял, что женщина, с которой он расстался в межзвездной
дали, посылает ему свой знак.
"Я с тобой. Я всегда с тобой..."
А еще, в этот же самый миг, Конан ощутил знакомое покалывание под
ребрами - там, где комом обозначилось сердце.
Он знал, что это означает. Это в нескольких шагах от него просыпалась
Сила, которая предшествует Воскрешению...
Наступило время вступать в игру.
Дженет все еще не вернулась к реальности, зависнув в каком-то
странном пространстве между явью и сном, бытием и небытием. Какие-то
странные голоса звучали у нее в мозгу, странные образы виделись ей.
Женщина с меняющимся, дробно множащимся лицом... Старик с молодыми
глазами, молодыми движениями - только косица седых волос напоминает о его
возрасте, да еще странное выражение таких молодых, как показалось вначале,
глаз...
И еще - человек непонятного возраста. Вроде бы он тоже молод, но
взгляд... Такой взгляд не появляется ни на третьем десятке, ни, пожалуй, и
на седьмом.
А о том, что бывают люди старше семидесяти годов, Дженет и не слыхала
никогда.
Они, кажется, говорили о чем-то, эти трое (или шестеро? Отчего-то
вдруг показалось, что образ женщины троится), но смысл их речей ускользал
от Дженет.
Кто это? Ангелы небесные? Но ведь совсем иначе описывают небожителей
священники.
Значит...
Но Дженет боялась додумать эту мысль до конца - хотя чего уж тут
додумывать? Известно ведь: если не верх, то низ. Если не Рай - значит,
Преисподняя.
Если не ангелы - демоны...
Но каким-то неведомо, немыслимо обострившимся чувством Дженет поняла:
только от них, от этих существ, может прийти сейчас помощь.
И она решилась.
"О неведомые пришельцы, кем бы вы ни были, если нужно - возьмите мою
жизнь, возьмите мою душу, казните ее вечными муками в глубинах ада, но
спасите... Спасите Дункана! Спасите, ведь по силам это вам!"
И тут...
И тут третий из незнакомцев встретился с ней взглядом. Вроде бы
ничего страшного не было в его лице, даже наоборот - хорошее мужское
лицо... И ум в нем виден, и мужество, и доброта, а это - редчайшее
сочетание...
Но зрачки - две бездны, полные живого, клубящегося мрака...
Девушка не успела ужаснуться - хотя именно ужас, даже не страх,
огладил ее сердце холодными пальцами.
Высохшая, морщинистая рука легла на ее плечо:
- Успокойся, доченька...
Это была младшая из старух - тетка Дункана. Ей, наверное, сравнялось
не так уж много лет - но непосильная работа обрушила на ее тело
преждевременную дряхлость.
- Успокойся и поди приляг. Ему уже не нужно твое бодрствование...
Все поняв, но не поверив, медленно встала Дженет. Без страха протянув
руку, коснулась лежащего.
Лоб, на котором она столько раз меняла влажную тряпицу, больше не был
горяч.
Был он холоден. И тело, кажется, уже начинало коченеть.
Дункан Мак-Лауд умер. Умер уже несколько минут назад - наверное, как
раз тогда, когда она прислушивалась к голосам, темно и лживо обещающим
спасение.
Так и не стал он ее мужем, да и женихом-то, по сути, не успел стать.
Не возлюбленный он ей, не любовник...
А теперь уже - и не любимый... Нельзя ведь любить мертвого? Или -
можно все-таки?
...Когда Дункан уходил в бой, она дала ему оберег - самый надежный,
какой могла. Оправленную в серебро иконку с ликом святой Дженевьевы.
Видно, не снизошла до Дункана ее небесная покровительница...
Иконка все еще лежала на его груди, прямо напротив сердца. Так никто
и не осмелился снять ее, когда разрезали окровавленную одежду.
- Это будет мне память о тебе, Дункан, - сказала Дженет вслух.
Осторожно потянув шелковую ленту через голову лежащего, она сняла образок
и повесила на шею себе.
- От сердца - к сердцу!
- ...От сердца - к сердцу!...
И, забыв о своей святой покровительнице, о своей недавней
