Научная фантастика - Макнамара К.Л.

Горец 1-4

                        Кристофер Лоуренс МАКНАМАРА

   				ГОРЕЦ 1-4









                        Кристофер Лоуренс МАКНАМАРА

                                 ГОРЕЦ (1)



                                           "Всех же дней жизни Адамовой
                                           было девятьсот тридцать лет..."
                                                              (Быт. 5; 5.)



     Начало начал, младенчество времени. Именно тогда появились мы.  Мы...
Потом, осознав себя, ощутив в себе силу и  почувствовав  зов  бесконечного
Пути, мы молча двинулись через века. Вооруженные тяжелой яростью,  мы  шли
все дальше и дальше, погружаясь в душные человеческие джунгли.  И  в  этом
будущем калейдоскопе  прозрачно-призрачных  судеб  мы  жили  своей  тайной
жизнью и пытались собраться вместе. Даже когда нас осталось  совсем  мало,
мы упрямо шли навстречу друг другу. Шли...
     И не только шли. Мы сражались до последнего человека.
     Пусть давно никто, подобный  нам,  не  появлялся  среди  людей  -  мы
сражаемся до последнего человека, до конца, до нынешнего времени.



                                    1

     Яркие  вспышки  ослепительными  молниями  били  в  глаза.   Казалось,
зрители, словно зерно из лопнувшего мешка, сейчас хлынут  с  переполненных
трибун  на  освещенный   белоснежный   квадрат   ринга,   изнывающий   под
зажигательными па длинноногих блондинок  с  алыми  и  голубыми  муфтами  в
руках.
     Жизнерадостный  комментатор  поудобнее  уселся  в  кресле,   поправил
жиденькие лоснящиеся волосы и поднес к тонким пунцовым губам черную  губку
микрофона.
     Музыка стихла. Медленно угасли лампы, и девушки послушно растворились
во мраке зала. С потолка упал узкий голубой луч.
     - Дамы и господа! - торжественно произнес  комментатор,  и  его  лицо
засияло солнечной улыбкой. - Сегодня - впрочем, как и всегда - наш старый,
видавший виды "Мэдисон" снова полон. Я не стану  попусту  задерживать  вас
никому не нужной болтовней, я скажу только, что сегодня, в этот прекрасный
вечер вы сможете увидеть то, чего мы все так ждали  и  что  само  по  себе
является чудом. Итак, финал сезона среди тяжеловесов!
     Зал оживился, дрогнул, трибуны  захлебнулись  восторженными  воплями.
Почтенная публика ликовала, предвкушая удовольствие.
     Динамики изрыгали сенсацию:
     - На ринге встречаются два величайших монстра нашего времени: Горилла
Лэбс и Красавчик Дэйв!
     Возле западной двери возник небольшой водоворот.  Толпа  забурлила  и
расступилась. Выставляя вперед дубинки, две колонны полицейских  оттеснили
беснующихся поклонников, расчищая  узкий  проход  к  рингу.  И  наконец  в
сопровождении дюжих телохранителей вышел невообразимых размеров чернокожий
борец, рядом с которым и телохранители, и полисмены действительно казались
сворой макак рядом с гориллой.
     Увидев кумира, поклонники Лэбса взвыли. Ряды полицейских дрогнули, но
через секунду их каменный порядок  был  восстановлен  благодаря  стараниям
мускулистых парней из охраны. Сотни рук взметнулись вверх, головы пытались
протиснуться сквозь сомкнутые полицейские мундиры, пальцы тянулись к алому
шелковому халату борца, стараясь если не оторвать кусочек  на  память,  то
хотя бы коснуться ускользающей огненной материи.
     Фотовспышка осветила Лэбса. Он тихонько, но грозно зарычал, и  мощные
мышцы шеи вспухли, поворачивая голову в  сторону  источника  света.  Из-за
корпуса   профессиональной   камеры   появилось   сияющее   потное    лицо
взъерошенного  фоторепортера.  Лэбс  остановился,  разминая  пальцы   рук.
Журналист пощелкал затвором и, брызжа слюной, интимно просипел:
     - Горилла, одну улыбочку! Всего одну! Лучший снимок!
     Физиономия вновь нырнула в фотоаппарат.
     - Чи-и-з! - проревел чернокожий громила, впечатывая квадрат кулака  в
широкую линзу объектива.
     Брызнуло стекло  -  и  окровавленное  лицо  репортера  с  размазанной
улыбкой оказалось под ногами обезумевшей от  счастья  толпы.  Начало  было
многообещающим.
     Горилла Лэбс фыркнул, стряхнул с могучей  лапы  осколки  и,  довольно
оскалившись, двинулся дальше.
     - Дамы и господа! Сейчас! Именно сейчас перед вами  предстанет  живая
легенда! Черный монстр Горилла Лэбс!
     Ассистент комментатора подбежал к поднявшемуся на ринг бойцу и  ткнул
ему в лицо микрофон:
     - Мистер Горилла! Пару слов зрителям перед началом боя!
     Глаза Лэбса зловеще блестели в свете софитов. Наморщив лоб и нахмурив
брови, негр скорчил страшную рожу и, схватив микрофон, заорал:
     - Он - покойник, этот Красавчик! Он будет  сегодня  в  морге  строить
глазки своим вонючим потрохам!
     Лэбс грозно заревел, затем разинул пасть, засунул внутрь  микрофон  и
медленно  сжал  челюсти.  Стоваттные  динамики  под  потолком  разразились
предсмертным микрофонным воплем. А на черном лице лишь  раздулись  широкие
ноздри - и белозубый рот выплюнул на пол обломки пластика.
     Трибуны выли и пенились бешеным восторгом.  Такого  не  помнили  даже
болельщики-ветераны.
     Сбросив халат, Лэбс немного поиграл полированным глянцем черных  мышц
и замер в своем углу, предоставив спину стараниям усердных массажистов.
     Ассистенту перебросили новый  микрофон,  и  неутомимый  раб  рекламы,
подождав, пока затихнут приветственные вопли, продолжил:
     - Это был Горилла Лэбс! А теперь... - Зал застыл в ожидании. - Дамы и
господа!  В  синем   углу   сейчас   появится   очаровательный   белокурый
разрушитель, этот Красавчик Дэйв! Дэйв! Мы все ждем тебя!
     Вой, полиция, телохранители, поклонники... Все, как положено.
     Из восточного входа появился длинноволосый блондин в  голубом  плаще,
украшенном сверкающими серебряными звездами.  Раскачиваясь  и  ворча,  как
потревоженный гризли, он вразвалку шел к рингу, время от времени  потрясая
над головой глыбами сжатых  кулаков.  На  лице  Красавчика  Дэйва  застыла
непроницаемая угрюмая маска.
     Зрители волнами накатывались на охрану - и  вдруг  та  не  выдержала.
Прорвав цепь полицейских, фанаты бросились к Дэйву, топя в своем  бушующем
море телохранителей. Подняв обожаемого кумира на руки, толпа понесла его к
рингу и как  пушинку  перебросила  через  канаты.  Невозмутимый  Красавчик
приземлился так, словно только что встал с кресла после ленча.
     Ассистент, широко разведя  руки,  немедленно  подбежал  к  белокурому
гиганту и привычным жестом протянул микрофон.
     - Вонючим черномазым обезьянам отрывают  хвосты  и  головы!  -  четко
проговорил Дэйв и скрипнул зубами.  -  Это  ты,  ниггер,  который  трахнул
собственную задницу! Ты мертв! Понял?!
     С этими словами он отшвырнул в сторону микрофон и рекламщика, чуть не
оторвав последнему руку, и лишь потом снял халат.
     Спружинив на канатах,  толстяк  ассистент  подхватил  здоровой  рукой
услужливо протянутый звукоусилитель и, смело влетев на  середину  ринга  и
задыхаясь от восторга, заверещал:
     - Это был Красавчик Дэйв! Все-таки больно он дерется, господа!
     Появившийся  на  ринге  рефери  выгнал  толстяка  за  канаты,  жестом
остановил овации и торжественно, приняв величественную позу, произнес:
     - Приготовились...
     "Мэдисон" замер. Тишина  становилась  все  более  тонкой  и  хрупкой;
секунды ползли, словно пьяные улитки с вечеринки...
     Гонг! И трибуны взревели с новой силой.
     - Ты готов умереть, сукин сын? - заорал Горилла Лэбс и бешеным  быком
набросился на Красавчика Дэйва.
     Размашистая оплеуха звонко обрушилась на щеку блондина,  разбрызгивая
во все стороны искрящиеся капли пота.  Дэйв  отшатнулся  и  стал  медленно
заваливаться  на  спину,  вращая  огромными  ручищами,   словно   мельница
крыльями. Тяжелое тело с грохотом рухнуло под визг и свист публики.
     Лэбс довольно ухмыльнулся и шагнул вперед.
     Синие в звездах борцовки внезапно взлетели  вверх  -  и  дальше  Лэбс
продолжал двигаться лишь по инерции. Сильнейший удар, обрушившийся на  его
шею и уши, лишил чернокожего борца возможности что-либо предпринять.  Ноги
Красавчика  Дэйва,   сплясав   на   лоснящемся   загривке   Гориллы   свой
разрушительный танец, неумолимо влекли несостоявшегося победителя на  пол.
Тем не менее, падая, Лэбс успел выставить вперед руки.
     На западной трибуне человек по  имени  Рассел  Нэш  -  крепко  сбитый
мужчина средних лет в строгом сером плаще - устало прикрыл глаза, до  того
равнодушно взиравшие на ринг. Шум зала отдалился, затих, и в сознании Нэша
гнусаво зазвучала тягучая мелодия шотландской волынки...
     ...Звуки волынки утонули в конском топоте. Малиновые стяги  трепетали
под холодными влажными поцелуями ветра, приносившими запах конского пота и
разгоряченных человеческих тел. Коричневые фигуры, по пояс  погруженные  в
молоко утреннего тумана,  медленно  надвигались  на  черно-серые  шеренги,
ощетинившиеся длинными пиками.
     Небо на востоке бледно зарумянилось...
     Красно-голубой шар стремительно катался по белой  поверхности  ринга.
Несчастный рефери вцепился короткими ручками в  канаты  и  завис  на  них,
смешно поджав толстые ноги.
     На середине  помоста  сумасшедшая  карусель  остановилась.  Красавчик
неожиданно легко стряхнул с себя гигантскую тушу Гориллы и с  размаху  сел
верхом  на  черное  тело,  размазанное  по  снежной   поверхности   ринга,
впечатывая розовую, бугрящуюся  бицепсом  руку  между  лопаток  соперника.
Чернокожий взревел раненным слоном и попытался сбросить сидевшего  у  него
на пояснице Дэйва. Рывок... еще один...
     ...С высокого холма можно было увидеть  огромное  скопление  пеших  и
конных воинов, прятавшихся  в  туманной  лощине.  Слабый  белесый  пар  от
учащенного дыхания поднимался над ними.
     Украшенные  бронзовой  чеканкой  боевые  рога  возвестили  о   начале
сражения. Серая масса дрогнула и, как потерявшая равновесие лужица  ртути,
потекла на большой болотистый луг, где,  ощетинившись  длинными  пиками  и
серебристой сталью мечей, воинов ожидала другая армия, под желтым стягом с
черной головой быка.
     Звон металла, конское ржание, крики...
     - Убей его, убей! - отдавалось под сводами зала.
     Успевший вырваться Лэбс разбежался и, словно пушечное ядро,  врезался
в оградительные канаты, используя их  пружинящую  силу.  Красавчик  кряхтя
поднялся на  четвереньки.  Его  светлая  шевелюра  растрепалась  и  теперь
походила на сноп свежего сена.  Разогнув  мускулистую  спину,  он  оторвал
сжатые кулаки от пола и, сгруппировавшись, приготовился к отражению  атаки
летящего на него  Гориллы,  оравшего  во  всю  глотку  нечто  невнятное  и
нецензурное.
     Глыбы  тел  столкнулись,  как  два  айсберга.  Фонтан  алой  крови  и
ругательств  брызнул  из  разбитых  губ  Дэйва,   окрашивая   снежно-белую
поверхность ринга. А Горилла, перекувырнувшись через  голову,  остановился
неподалеку от сбитого с ног противника.
     Рефери опустился на одно колено и попытался  нащупать  пульс  на  шее
Дэйва. Одновременно другой рукой, поднятой вверх, он отсчитывал секунды:
     - Один, два, три...
     Пальцы разгибались один за другим, а трибуны шелестели вслед за ними:
     - Четыре, пять...
     Горилла Лэбс прохаживался рядом, гордо выпятив грудь  и  демонстрируя
поклонникам   свои   великолепные   мышцы.    С    трибун    ему    махали
звездно-полосатыми флажками. Черный гигант осклабился и довольно прорычал:
     - Чего возиться? Он уже труп! Похороните, и дело с концом...
     - Шесть, семь...
     Красавчик Дэйв - труп с точки зрения  Лэбса  -  неожиданно  встряхнул
головой  и  приподнялся  на  руках.  Его  взгляд  становился   все   более
осмысленным.
     - К черту! - процедил он сквозь зубы и, вскочив, отшвырнул в  сторону
рефери.
     Лэбс удивленно обернулся и, мгновенно оценив  ситуацию,  по  привычке
спружинил на ближайшем ограждении и вновь полетел на Красавчика. Только на
этот раз Дэйв вовремя отскочил  в  сторону  -  и  Горилла  пронесся  мимо,
получив вдогонку удар пяткой в поясницу.
     ...Лезвие меча бессильно дрогнуло и упало, вонзившись в холодную жижу
под ногами. Рыжебородый воин пытался вырвать из своего  живота  копье,  но
оно не слушалось его слабеющих пальцев. И раненый, хватая ртом воздух, как
выброшенная на берег рыба, отступал назад, пока  волна  страшной  боли  не
смяла судорогой тело и не бросила его на землю.
     Щит опустился. Жилистая рука перехватила копье, но наконечник  плотно
засел во внутренностях врага под пластинами доспехов...
     - Десятый раунд, - рефери дал знак к началу - и прозвучал гонг.
     Трибуны взвыли от восторга,  когда  оба  соперника  в  очередной  раз
растянулись на полу. Казалось, только вой зрителей и заставил бойцов снова
подняться. Поддержка зала восстанавливала потерянные силы подобно допингу.
Разлетевшись в разные углы, борцы постояли и направились в центр за свежей
порцией пинков и тумаков, которые припасли друг для друга.
     Обезумевшие  от  возбуждения   очаровательные   молоденькие   девушки
перевешивались через поручни верхних  трибун  и  что-то  истошно  кричали.
Подоспевшие полицейские возвращали  поклонниц  на  их  места,  но  навести
порядок на десятом раунде невозможно. Это знает даже новичок.
     Девушки  лягались,  вырываясь  из  крепких  объятий  закона,  рыдали,
растирая  по  раскрасневшимся  физиономиям  потекшую  косметику,   яростно
отбивались и продолжали надрывать голосовые связки.
     А на ринге продолжалось священнодействие боя.
     Удар в лоб заставил  Красавчика  Дэйва  в  сотый  раз  опуститься  на
четвереньки. Сознание сжалось в красный пылающий  шар,  готовясь  покинуть
уставшее измотанное тело, а голова вдруг стала слишком  тяжелой  даже  для
монументальной шеи Красавчика.
     "Черт бы вас всех побрал!  Разорались,  сучки!.."  -  успел  подумать
Дэйв, растягиваясь на полу.
     Горилла схватил белокурую  голову  соперника  и  принялся  деловитыми
короткими сериями наносить удары  коленом  в  его  лицо,  свободной  рукой
отмахиваясь от рефери.
     Трибуны неистовствовали. Да, сегодня победа  Гориллы  Лэбса  была  на
редкость красивой и убедительной. Любого спроси...
     Боковые судьи жестами показали, что им  все  ясно  и  понятно.  Гонг.
Рефери наконец прорвался к еле дышащему Дэйву, отпихивая  от  него  Лэбса.
Лэбс подумал, треснул напоследок хрипящего  экс-Красавчика  по  затылку  и
отошел в сторону...
     Бурый луг постепенно становился серо-серебряным. Из-за плотной  стены
щитов  встал  изрядно  поредевший  строй  лучников   и,   прицелившись   в
отступающих врагов, дал тихий шелестящий залп.
     Солнце уже поднялось и теперь, съедая остатки  тумана,  отражалось  в
лежащем и шевелящемся  металле.  Вой  волынок  аккомпанировал  пляшущей  в
солнечных зайчиках смерти...
     Рефери торжественно поднял  руку  победителя  и  повис  на  ней,  как
обезьяна на ветке могучего дерева.
     -  Дамы  и  господа!  Победа!  Победил  Горилла  Лэбс!  Приветствуйте
чемпиона!.. - во всю глотку вопил комментатор.
     Люди вскакивали с мест, свистели, орали,  в  воздух  летели  бумажные
ленты серпантина и конфетти, хлопали хлопушки.
     Всенародное ликование бурлило, грозя захлестнуть своими волнами ринг.
     Рассел Нэш - невозмутимый мужчина на западной трибуне - поднял  глаза
на экран монитора, установленного над верхними трибунами сектора.  Крупным
планом  показывали  победителя.  На  его  помятом  черном   лице   застыла
самодовольная гримаса. Лэбс старательно таращился в  искрящийся  вспышками
фотокамер зал.
     Круглолицый парень в надвинутой на глаза  бейсболке  положил  тяжелую
руку на плечо Рассела и, дыша пивным перегаром, восторженно  заорал  прямо
ему в ухо:
     - Он выиграл! Он все-таки выиграл, этот сукин сын!..
     Рассел не шевелился.  Перехватив  его  отсутствующий  взгляд,  парень
отстранился и продолжал радостно орать, уставясь на светлый квадрат  ринга
внизу.
     Странное, до боли в груди знакомое чувство внезапно охватило Рассела.
Он  приподнялся  со  своего  места  и  стал  пристально  всматриваться   в
противоположные трибуны. Оттуда, из пестрого скопища маленьких человечков,
на него смотрел кто-то,  пока  еще  незнакомый,  но  тем  не  менее  очень
близкий, чей  пристальный  холодный  взгляд  смог  отыскать  Нэша  в  этом
разношерстном зрительском винегрете. И Рассел понял.
     Пора. Пришло время. Время для жизни и смерти.
     Рассел встал и начал пробираться к выходу.
     Он поднял воротник серого плаща, закрывавший половину лица, и, втянув
голову  в  плечи,  медленно  двинулся  по   ступенькам   к   выходу   мимо
по-лицейских, стоящих возле  самых  дверей.  Потом  обернулся  и  еще  раз
посмотрел в зал.
     - Дамы и господа, - вещал, приветливо улыбаясь, комментатор, -  через
минуту мы вручим победителю наш главный приз и пояс чемпиона!
     - Здорово?! - обратился к Расселу коренастый сержант, стоящий слева в
дверях. - Правда, здорово?!
     - Что? - Рассел прищурился и, тяжело вздохнув, произнес:  -  А...  Вы
действительно так думаете, сержант?
     Полицейский удивленно проводил взглядом странного зрителя.



                                    2

     Даже здесь, в глубине подземного  гаража,  были  слышны  восторженные
крики и громовые  овации,  приветствующие  чемпиона.  Бетонные  перекрытия
мерно гудели в такт аплодисментам, сотрясающим зал "Мэдисона".
     Петляя между машинами, Рассел наконец вышел из-за бетонной колонны  и
остановился в широком проходе, слабо освещенном тусклыми лампами  дневного
света. Пусто. Только гулкое эхо еще  отражало  от  стен  звук  его  шагов,
словно бегая между стоящими в ожидании  предстоящей  дороги  автомобилями.
Что-то хрустнуло под ногой - и  Рассел  вздрогнул.  Раздавленная  жестянка
из-под кока-колы отлетела в сторону, дребезжа и подпрыгивая.
     - Мак-Лауд!
     Он резко обернулся на зов. В трех ярдах от него стоял  седой  человек
старше средних лет, с гладко зачесанными назад волосами. Человек был  одет
в черный кожаный  плащ,  из-под  которого  выглядывали  лацканы  дорогого,
хорошо пошитого пиджака.  Большие  солнцезащитные  очки  скрывали  верхнюю
часть лица, видны были лишь широкие скулы, массивный подбородок  и  жестко
очерченный рот. Но взгляд... Для этого - не  нужны  глаза,  для  этого  не
нужно даже тело. Для этого нужна цель. Остальное неважно.
     - Да, это я.
     Рассел медленно отступил назад, расстегивая на груди пуговицы  своего
плаща. Седой человек молча шевельнулся, и в его руке возник длинный  узкий
меч-шпага с роскошной, богато украшенной гардой,  состоящей  из  перевитых
между собой полосок металла.
     - Не торопись, - проговорил Рассел, отступил еще на шаг,  осмотрелся,
и сунул руку под плащ.
     Пора. И седой человек тоже понял это.
     Короткий стремительный выпад - и тонкая  сталь,  просвистев  рядом  с
головой  Нэша,  с   визгом   наткнулась   на   серебристо-голубое   лезвие
подставленной под удар катаны - традиционного  меча  самураев.  Нападавший
отскочил в сторону и, скинув одним движением мешавшую ему верхнюю  одежду,
приготовился к новому броску.
     - Мак-Лауд, - злобно обратился он  к  Нэшу,  стоявшему  с  обнаженным
мечом наизготовку, - ты не забыл? Должен остаться только один!..
     С этими словами незнакомец  вновь  ринулся  в  атаку.  Лезвия,  будто
ласкаясь,  прошлись  друг  по  другу  -  и  узкий  клинок,  соскользнув  с
изогнутого тела катаны, со скрежетом пронзил капот стоящей  рядом  машины,
как если бы тот был сделан из картона.
     - Договорились, - холодно отозвался Рассел, словно не его только  что
пытались убить. Он описал своим японским мечом замысловатую дугу - и  лязг
скрещивающейся стали заполнил  бетонный  мешок.  Удары  сыпались  один  за
другим, голубые смертоносные молнии разбрасывали снопы белых искр. Наконец
Рассел прижал соперника к капоту синего "шевроле" и  нанес  сокрушительный
удар сверху. Но лезвие, слизнув по  дороге  полу  пиджака,  погрузилось  в
мягкий дребезжащий металл.
     - Стареешь, Мак-Лауд! - ехидно заметил седой, отскакивая  к  бетонной
колонне. - Ты, наверное, скоро умрешь!
     - Может быть, хотя я думаю иначе...
     Рассел вскочил на капот одной из машин рядом с колонной и  набросился
на противника, не давая  ему  времени  на  нападение.  Седой  защищался  с
ожесточением обезумевшего тигра. Нырнув за колонну, по которой уже  успели
пройтись мечи, он, улучив момент,  тоже  взобрался  на  капот  автомобиля.
Лезвие его меча просвистело  над  головой  Рассела  и,  неожиданно  высоко
взлетев, прорезало толстую медную змею многожильного кабеля. Сноп  искр  и
шквал голубого пламени вырвались из зияющей раны. Длинные  лампы  дневного
света под потолком мигнули и погасли. На несколько минут гараж  погрузился
во мрак.  Рассел  застыл  на  месте,  подобно  статуе  древнего  воина,  и
напряженно вслушивался в тишину. Какой-то  звук  за  спиной  заставил  его
обернуться - и тут же лобовое стекло машины, на капоте которой  он  стоял,
лопнуло и осыпалось в салон хрустальным дождем колючих осколков.
     Слабый желтый свет аварийного освещения, загоревшегося в  гараже  как
по мановению волшебной палочки, до неузнаваемости изменил цвета стоящих  в
рядах автомашин.
     Черная фигура скользнула в проеме  между  "порше"  и  микроавтобусом.
Рассел прыгнул и, перелетев через две машины, оказался на крыше  автобуса.
Теперь седая голова маячила прямо у его ног. Нэш  занес  меч.  Острая  как
бритва катана на взмахе в один миг перерубила трубу водоснабжения и кабель
сигнализации, проходившие по балке потолка.
     Ледяной душ из отверстия в трубе  обрушился  на  голову  седого.  Тот
зашипел и вскинул вверх руку с оружием.
     Рассел спрыгнул с капота - и в эту секунду лезвие узкого меча  словно
обвилось  вокруг  самурайского  клинка,  выбивая  рукоять  катаны  из  рук
хозяина. Катана, сверкнув в желтом свете бирюзовым бликом, перевернулась в
воздухе и исчезла под колесами дорогого "рено".
     - Ну, Мак-Лауд, что мы теперь будем делать? Все-таки умирать?
     Седой медленно надвигался на прижавшегося к мокрому металлу Рассела.
     В десяти ярдах от него за  старой  моделью  "форда"  на  стене  висел
пожарный щит с большим топором и длинным багром.
     Рассел присел, уворачиваясь от удара, и  вжался  в  дверцу  автобуса,
которая разошлась над  его  головой  от  разрушительного  удара  стального
лезвия. В следующую секунду он  уже  мчался  к  щиту.  Промокшая  насквозь
одежда прилипла к телу, мешая  свободно  двигаться,  но  Нэш  благополучно
добрался  до  щита,  резкими  прыжками  ускользая  от  преследующего   его
вездесущего гибкого клинка.
     Руки впились в  липкую  от  грязи  рукоятку  багра.  Седой  методично
взмахивал своим мечом-шпагой, и с каждым последующим ударом  древко  багра
становилось короче на несколько дюймов. Рассел продолжал отступать, сдавая
позиции, с каждым шагом отдаляясь от машины, под которой лежало его верное
оружие.
     Еще одна атака седого - и в руках Нэша остался лишь небольшой обрубок
буковой рукоятки. Плотно сжатые губы седого дрогнули, обнажая ровные  ряды
белоснежных зубов в нехорошей кривой улыбке:
     - Я напоминаю: должен остаться только...
     Он не договорил. Рассел бросил обрубок древка в голову седого.  Узкое
лезвие молниеносно взметнулось, рассекая летящий предмет на две половинки,
одна из которых все же ухитрилась сбить с переносицы темные очки.
     Воспользовавшись моментом, Рассел незаметно нырнул за капот  "бьюика"
и присел на корточки.
     Его соперник отбежал в сторону и стал  быстро  удаляться  в  звенящий
мрак дальнего перехода гаража.
     Рассел растянулся  на  мокром  бетоне,  осматривая  пространство  под
колесами стоящих рядом автомобилей. Слева от него, за третьим рядом машин,
на полу блестел  клинок  его  меча.  Рассел  стремительно  метнулся  через
капоты, словно идущий на нерест лосось, и через мгновение  оказался  возле
нужного ему автомобиля.
     Искаженное лицо седого внезапно вынырнуло из проема между аппаратами,
продающими баночное пиво. Рассел скользнул под машину и  протянул  руку  к
драконьей голове, которой была украшена  рукоятка  катаны.  Быстрые  шаги,
сливающиеся с шелестом падающей с потолка воды, приближались.
     Рука крепко сжала  оружие.  Рассел  мгновенно  поднялся  на  ноги  и,
взметнув клинок, парировал тяжелый удар, который обрушился сверху. Изящный
поворот лезвия - и острие катаны буквально вырвало меч из рук  противника.
Меч описал большую дугу и упал в двадцати футах от сражавшихся.
     Скуластое лицо соперника  приобрело  серый  цвет.  Седой  смотрел  на
Рассела, не решаясь сделать ни малейшего движения. И тогда резкий  боковой
удар завершил не в меру затянувшийся  бой.  Голова,  отсеченная  от  тела,
стукнулась о мокрый бетон пола и покатилась. Тело еще долю секунды  стояло
в прежней позе, после чего грузно повалилось набок, фонтанируя  кровью  из
перерубленных артерий.
     Рассел снова ощутил холодные потоки, льющиеся с потолка, но это  была
уже не вода, - вернее, не только вода.
     Искрящееся в желтом свете лезвие катаны на два дюйма вошло в бетонную
колонну  на  той  высоте,  где  несколько  секунд  назад  находилась   шея
противника. Резким рывком Нэш освободил смертоносную  сталь  и  отошел  от
обезглавленного тела.
     Порывистый ветер, налетевший ниоткуда, превратился в ледяной смерч  и
медленно поднял мертвое тело в воздух. Из перерезанной шеи еще  продолжала
капать кровь. Тяжелые бурые капли падали на бетон и собирались в небольшие
лужицы.
     Тупая боль сдавила виски. Тишину подземелья гаража  взорвал  громовой
раскат - и ослепительная молния ударила  в  спину  опустившегося  на  одно
колено Рассела. Жуткий нечеловеческий крик вырвался из его груди и понесся
по сумрачным тоннелям, отражаясь от стен и петляя среди колонн.
     Извивающиеся змеи молний оплели тело Рассела  и  зависший  в  воздухе
труп,  бичами  хлестнули  по  стальным  корпусам  дремлющих  машин.  Сотни
автомобилей  разом  взревели  моторами,   вспыхнули   фары,   замигали   в
беснующейся  цветомузыке  красные  и   желтые   огоньки.   Казалось,   что
электрический  дьявол  вселился  в  разноцветный  металл  и  наделил   его
собственной жизнью, удивительной и неподвластной человеку.
     Превозмогая страшную боль в голове и во всем теле, Рассел поднялся на
ноги. Блистающий поток бушевал вокруг  него.  Новый  раскат  грома  потряс
холодные своды бетонного подземелья, и по широкому  проходу  между  рядами
автомобилей запрыгали ослепительные мячики шаровых молний.
     Снова грянул гром. Машина, стоящая возле Рассела, тронулась с  места,
но, не успев проехать и двух футов, рассыпалась на куски от мощного взрыва
внутри салона. То же произошло со следующей машиной; за  ней  еще,  еще...
Волна взрывов прокатилась по гаражу.
     Все было очень просто - и очень страшно. Резкий толчок  воздуха  -  и
блестящая совершенная конструкция,  шедевр  современного  дизайна,  брызжа
стеклом и  расплавленным  пластиком,  превращается  в  груду  бесполезного
искореженного хлама.
     В воздухе метались голубые змеи молний и бушевал невидимый тайфун,  в
эпицентре которого неподвижно стоял человек,  которого  все  звали  Рассел
Нэш. Лишь покойный обладатель узкого меча звал его Мак-Лауд.
     Все прекратилось так же неожиданно, как и  началось.  Морозный  поток
исчез, унося с собой искрящиеся хлысты разрядов и рвущую  на  куски  боль.
Обезглавленное тело рухнуло на пол, как и положено нормальному  покойнику,
а не электрическому зомби.
     Все. Все?..
     Рассел открыл глаза.  Холодный  пот  стекал  со  лба,  заливая  едким
соленым раствором глаза. Было  тихо.  Он  по-прежнему  находился  рядом  с
убитым, окруженный  изуродованными  неведомой  силой  автомобилями.  Пахло
озоном, словно только что отбушевала гроза; пахло морем и  лесом.  Вдалеке
послышались переливы полицейских сирен.
     Рассел огляделся по сторонам и  начал  выбираться  из  автомобильного
хаоса, лавируя между разноцветными мертвыми машинами.
     Вспыхнули длинные люминесцентные светильники. Вой полицейских  сирен,
приближаясь, усиливался.  Рассел  вновь  осмотрелся.  Страшные  разрушения
царили в четком круге диаметром в добрые сто ярдов,  с  эпицентром  в  том
месте, где Рассел снес голову своему  противнику.  Остальные  "кадиллаки",
"порши", "ситроэны", "БМВ" и прочие машины, как и раньше, мирно  стояли  в
белых прямоугольниках парковочной разметки.
     Он бросился бежать к своей машине, оставленной возле бокового  въезда
в гараж. Звук его удаляющихся  шагов  метался  в  плотной  тишине  пустого
гаража.
     По дороге он уладил еще одно очень важное дело. Встав на капот одного
из автомобилей, Нэш аккуратно положил свой меч на металлический  щиток,  к
которому были прикреплены лампы дневного света. Задержавшись на мгновенье,
он спрыгнул на пол и провел рукавом плаща по  мокрому  лицу.  Слезы?  Вряд
ли...



                                    3

     Солнце неудержимо падало в рыхлые  серые  тучи,  напоминающие  своими
очертаниями угрюмые скалы над  четкой  линией  горизонта.  Морской  ветер,
приносивший запах водорослей и свежей рыбы, трепал знамя. Под его  резкими
порывами древко прогибалось, голова быка злобно бодала желтое поле.
     Дорога,  по  которой  двигалась  процессия,  была  вымощена   кусками
гранита, поэтому звук шагов и цокот конских  копыт  разносился  далеко  по
округе.
     Впереди колонны, растянувшейся на добрую милю, держа в руках  большой
тисовый крест, шел сутулый монах в надвинутом на самый нос капюшоне грубой
льняной рясы. Тяжелая ткань, подпоясанная толстой  веревкой,  была  сплошь
перепачкана грязью и покрыта бурыми пятнами запекшейся крови.
     За  монахом  шли  волынщики,  старательно  выдувая  звуки   старинной
победной песни, затем -  барабанщики,  отчаянно  избивающие  свои  кожаные
инструменты короткими палочками с набалдашниками.
     - Мак-Лауд! Мак-Лауд! - гремело вдоль дороги. - Вернитесь с победой!
     На большом каменном мосту, выложенном  дубовыми  бревнами,  прямо  на
широком гранитом парапете  резвились  мальчишки.  Рискуя  в  любую  минуту
свалиться в воду, они весело кричали, глазея на сверкающее вооружение,  на
возбужденные и довольные лица идущих воинов.
     Процессия вступила на мост. На другом берегу реки их  ожидали  жители
близлежащей деревушки Глен-Финен.
     Дойдя до середины реки, монах поднял над  головой  крест.  Барабанная
дробь стихла, волынки замолкли  -  и  только  шипение  воздуха  в  кожаных
мешках, глухой шум шагов и мерный топот копыт нарушали наступившую тишину.
Под влиянием ощущения торжественности  и  важности  момента  смолкли  даже
пронзительные голоса неугомонных мальчишек.
     Монах набрал  полную  грудь  воздуха  и,  потрясая  крестом,  громким
голосом торжественно возгласил:
     - В этот год, 1534 от Рождества  Христова,  победа  достанется  клану
Мак-Лауд!
     Вновь барабанная дробь, причитания  волынок;  детвора  встрепенулась,
как стая возбужденных сорок, и так же радостно загалдела.
     А колонна  тем  временем  перевалила  через  мост  навстречу  вопящим
жителям деревушки. Пешие бойцы и всадники, гордо подняв голову,  проходили
мимо очаровательных молодых девушек, готовых молиться  на  героев,  идущих
навстречу славе; мимо стариков и старух, несмотря  на  преклонный  возраст
вышедших встречать надежду и опору клана; мимо женщин  с  детишками,  мимо
лающей своры собак.
     Высокий могучий  всадник  в  просторной  накидке  из  оленьей  шкуры,
надетой прямо на кожаную куртку с металлическими пластинами, приподнялся в
седле и, раскачиваясь на стременах, посылал жаркие, полные страсти взгляды
в толпу.
     - Тугл! - девичий крик на миг перекрыл восторженный гомон толпы. Воин
опустился в  седло,  и  из  густой  бороды  стыдливо  выглянула  белозубая
счастливая улыбка.  Он  повернулся  к  ехавшему  рядом  совсем  еще  юному
безбородому пареньку с загорелым  лицом  и  большими  голубыми  глазами  и
лукаво спросил:
     - Ну, что ты скажешь?
     - Хороша, - встряхнув каштановыми волосами, ответил парень.
     - Я не об этом!.. Скажи мне честно, ты боишься?
     - Нет, брат Тугл! - юноша замотал головой.
     - Ха! Ложь жжет мои уши! - запрокинув голову, бородатый  Тугл  громко
расхохотался. - Даже я  в  своем  первом  бою  струсил  так,  что  замочил
клановую юбку килт. Ха-ха-ха! Правда, потом я выяснил, что мой  килт  мокр
от крови врагов!
     Парень подобрал поводья и смущенно заулыбался.
     - Да будет тебе, - раздался из-за  спины  Тугла  хриплый  баритон.  -
Брось задираться...
     Друзья обернулись.  Позади  ехал  Эйн  Гусс,  видавший  виды  пожилой
верзила с морщинистым скуластым лицом  и  зачесанными  назад  уже  изрядно
поседевшими и поредевшими волосами. Он придержал  своего  коня  справа  от
юноши и,  протянув  мускулистую,  исписанную  синими  линиями  вен,  руку,
похлопал парня по плечу:
     - Я уверен, он будет держаться в бою, как  настоящий  воин.  Из  тебя
выйдет толк, Конан!
     - А я тебе повторяю, что он в своей сумке носит запасной килт!  -  не
унимался бородач. - И мне  придется  внимательно  следить,  чтобы  вонючие
лоулендеры не поцарапали своим железом его хорошенькую мордашку!
     Эйн Гусс прищурился и ухмыльнулся в пышные рыжие усы.
     Кавалькада свернула на узкую дорогу, ведущую к деревне.  Воины  вышли
на площадь - и строй на мгновенье  распался  под  натиском  родственников,
возлюбленных и тех ребятишек, которые, не выйдя встречать армию  к  мосту,
дожидались появления ее в деревне, чтобы уже оттуда проводить в бой.
     Конан осадил коня, стараясь держаться возле Тугла и  Эйна  Гусса.  Из
стоящей рядом с большим навесом группы людей выбежала длинноногая стройная
девушка  и,  подобрав  подол  темно-вишневой  юбки,  бросилась  к  Конану,
протягивая ему небольшой серебряный амулет на широкой шелковой  ленте.  Ее
длинные тонкие пальцы коснулись запястья  юноши,  а  большие  карие  глаза
смотрели грустно и нежно. Она проговорила чистым и звонким голоском:
     - Возьми вот это, Конан!.. И тогда в любом сражении я  буду  рядом  с
тобой...
     Она отскочила от гарцующей лошади и побежала рядом.  Густые  вьющиеся
пряди волос падали на ее ангельское лицо. Это было... Но  Конан  не  успел
ничего ответить.
     - Прекрасная Элен,  в  сражении  ему,  конечно,  понадобится  хороший
талисман, например, вот такой, - весельчак Тугл, улыбаясь, указал на  свой
круглый щит. - Он несколько великоват, зато надежен и...
     Девушка не обратила на зубоскальство Тугла никакого внимания.
     - Я буду с тобой! - повторила она,  останавливаясь  возле  рыболовных
сетей, расставленных на длинных кольях для просушки. Людской поток обтекал
колонну воинов, как река - косяк рыбы.
     - Ты можешь быть и со мной, - сквозь смех заметил бородач  и  тут  же
сделал серьезное лицо.
     Конан повернулся к нему и бросил злой взгляд на  обидчика.  Но  через
мгновение Тугл вновь гоготал во все горло и горячил коня, напрочь забыв  и
о пышноволосой Элен, и о возмущенном Конане.



                                    4

     ...Рассел открыл дверцу и сел за руль своего автомобиля.
     Развернувшись, он  бросил  взгляд  в  глубину  подземелья.  Казалось,
ничего не произошло, лишь  слабо  мерцали  лампы  аварийного  освещения  и
капала вода из поврежденной трубы.
     Белоснежный "порше" взвизгнул горящей на повороте резиной и  рванулся
навстречу прохладе ночного Нью-Йорка...
     ...Седой дым горящего костра окутывал площадку.  Поверх  расстеленной
волчьей шкуры,  брошенной  на  вытоптанную  боевыми  конями  траву,  сидел
огромного роста воин. Был он закован в массивные стальные латы,  наплечные
щитки которых были выполнены в виде черепов, а остальные детали -  в  виде
костей мифических чудовищ.  Держа  в  руках  двуручный  меч-эспадон,  воин
любовался  совершенством  его  тяжелого  клинка  и  отблесками   огня   на
сверкающей стали.
     Низенький оруженосец незаметно поправил застежку  черного  шерстяного
плаща на плече хозяина и почтительно отошел в сторону, где  лежал  тяжелый
арбалет. С серьезным видом слуга принялся точить стрелы.
     - Мак-Крагер, у нас все готово.
     Рыцарь поднял голову и равнодушно посмотрел  на  подошедшего  к  нему
Мэрдока - похожего на медведя вождя клана  Мак-Кримонс.  На  бледном  лице
появилась странная улыбка,  обнажившая  ряд  крупных,  неправильной  формы
зубов.
     Это больше походило на звериный оскал.
     - Неужели они все-таки решились на этот бой?
     - Да. Разведчики доложили, что Мак-Лауд  уже  всего  в  трех  полетах
стрелы, за тем холмом, - Мэрдок указал на макушку дальней гряды,  поросшую
густой травой.
     - Хорошо. Меня это радует.
     - Мне до сих пор непонятно вот что... Для  чего  тебе  участвовать  в
этом сражении против Мак-Лауд? Ваш клан давно не имеет с ними никаких дел.
Ты или безрассудно храбр, Мак-Крагер, или...
     Мэрдок хотел сказать: "или невообразимо глуп"  -  но  не  рискнул,  и
правильно сделал.
     - Мне нужен только один человек. Один из клана Мак-Лауд. Остальных  я
оставляю тебе и твоим людям, мой любопытный Мэрдок.
     Гигант поднялся на ноги и жестом  подозвал  оруженосца.  Тот  снял  с
торчащего из земли копья  большой  шлем  вороненой  стали  в  виде  черепа
медведя с длинным плюмажем из конского волоса, закрепленным на вершине,  и
протянул шлем хозяину.
     - Мак-Лауд - сильные воины. Я бы не стал рисковать своей шкурой  ради
какого-то одного...
     Мэрдок  поправил  капюшон  шерстяной  накидки,   наброшенной   поверх
панциря.
     Рыцарь надел шлем.  В  обрамлении  мощных  клыков  его  бледное  лицо
выглядело как маска самой смерти.
     - Скажи, Мэрдок, что ты знаешь о Конане Кодкелдене из клана Мак-Лауд?
     - Я ничего о нем не слышал, - вождь Мак-Кримонс  покачал  головой.  -
Тугл Мак-Лауд - хороший воин, а Кодкелден... Нет, не слышал.
     - Это совсем еще мальчишка...
     - Зеленый сопляк? И ты ищешь встречи со щенком?!
     - Да. Но мне он нужен живым. Только живым.
     - Это бой, смелый Мак-Крагер. Я ничего не могу гарантировать.
     - Можешь. И постарайся не перепутать. На нем будет  короткая  накидка
поверх кожаной рубахи без металла; кроме того, у парня длинные  каштановые
волосы, голубые глаза... Короче, если хоть кто-нибудь из твоих головорезов
его тронет, будет иметь дело со мной.
     - Ну-у, как хочешь... Это твое дело, и я в него не лезу. Я,  конечно,
предупрежу своих людей о твоей  просьбе,  но...  -  Мэрдок  сделал  шаг  в
сторону, собираясь уйти, но вдруг, у вновь развернувшись к своему угрюмому
собеседнику, спросил: - Сколько я тебе должен за этот бой? Ты мне так и не
назвал цену. А я привык заранее договариваться с наемниками.
     - Тысячу! Тысячу полновесных звонких монет!..
     - Что? Но ведь это...
     -  Тысячу  получишь  ты.  Если  Кодкелден  сегодня  останется  жив  и
встретится со мной. Я тоже люблю заранее договариваться с наемниками.
     У Мэрдока  отвисла  от  удивления  челюсть.  Ничего  не  ответив,  он
заспешил к уже начинающим построение  воинам.  По  дороге  вождь  погладил
бороду и задумчиво пробормотал:
     - Сумасшедший. Впрочем, какая мне разница...
     - Помни о нашем договоре, Мэрдок! Мальчишка - мой!  -  крикнул  вслед
черный рыцарь, потрясая над головой двуручным эспадоном  и  подобрав  свою
волчью шкуру, тоже пошел к войскам.
     Из-за длинного свеженасыпанного вала выбежала цепь  воинов,  держащих
большие деревянные щиты, обшитые бычьей кожей со  стальными  многогранными
бляхами в центре. Построившись в сплошную стену,  воины  дружно  выставили
вперед  копья,  организовывая  непроходимое  препятствие   для   вражеской
конницы.  За  ними  выстроились   лучники   и   тяжеловооруженные   отряды
пехотинцев.
     Над холмами мелодично, но грозно запели волынки, призывая  к  бою,  и
резкие голоса боевых рогов тяжело подхватили боевой призыв. Звуки сплелись
в один протяжный гул. Желтое полотнище, возникшее из-за гряды, развевалось
на пронизывающем ветру, и при каждом  новом  порыве  ветра  казалось,  что
голова черного быка опускает  рога,  направляя  их  на  вражеский  стан  и
готовясь поднять на их острия противника, подбросить его в воздух и  затем
растоптать мощными копытами. Застучали барабаны,  вынуждая  кровь  быстрее
пульсировать в венах.
     - Смерть Мак-Лауд! - закричал Мэрдок при виде ненавистного знамени.
     Хриплые грозные голоса вознесли этот клич высоко в хмурое небо...


     ...Тугл провел пальцем по  лезвию  своего  меча  и,  разминая  плечи,
покрутил клинок над головой.
     - Сегодня славный день,  Конан,  -  сказал  он  и  похлопал  молодого
Кодкелдена по плечу. - Не раскисай сразу. Помни, что твой  враг  не  будет
жалеть тебя. И в конце концов  все  зависит  от  того,  кто  нанесет  удар
первым. В случае чего, все равно мы все встретимся в нашем шотландском раю
на Аваллоне. Вперед! И  не  замочи  свой  килт!  -  в  его  густой  бороде
промелькнула необидная улыбка.
     - Да здравствует Мак-Лауд! Смерть Мак-Кримонс!
     Конан обнажил свой меч и вместе с остальными бросился бегом в ложбину
между холмами, где их уже поджидали отряды противника.
     Что вы знаете о битве? О той  битве,  когда  ледяной  ветер  обжигает
лицо? О настоящей битве, которая по традиции происходит всегда рано утром,
чтобы солнце  успело  увидеть  кровь.  Когда  все  мужчины  твоего  клана,
вооруженные дедовскими мечами-клейморами, в клетчатых килтах и  со  старым
родовым  знаменем  на  Т-образном  древке,  с   восторженно-злыми   лицами
спускаются по склону холма навстречу таким же людям, но из другого  клана,
из другого рода, и уже поэтому не заслуживающих  этой  жизни.  Она  просто
слишком хороша для таких ублюдков, которые - как, впрочем, и ты  -  жаждут
только одного - твоей смерти и смерти всех твоих родичей. Поэтому  чувство
звериной ненависти переполняет тебя и, предвкушая возможность убить врага,
ты несешься вперед, обнажив меч; несешься навстречу этим людям,  навстречу
злым горящим глазам и перекошенным в дикой  ярости  ртам.  Бежишь,  ожидая
решения, которое должно снизойти свыше - оттуда, с небес - и дать  или  не
дать тебе шанс выжить... Но нет. Это не главное. Перед  боем  об  этом  не
думаешь. Просто пришла пора драться,  и  поэтому  тебе  страшно  и  весело
одновременно, и остро чувствуется утренняя прохлада. Особенно  остро.  Как
никогда.
     Раскат грома заставил Конана остановиться и замереть.
     Подняв  глаза,  он  посмотрел  вверх.  Голубое  небо  было  чистым  и
безоблачным. Откуда же гром?
     Неподалеку на  остром  уступе  отвесной  скалы  был  отчетливо  виден
всадник на вороном коне.
     Блестящее лезвие широкого клинка незнакомой  формы  сверкнуло  в  его
руке. Черный плюмаж шлема развевался  на  ветру,  словно  косматый  темный
штандарт. Конь воина то и дело вставал на дыбы, выбивая копытами искры  из
гранитного постамента.
     Ослепительный зигзаг молнии - словно бог полоснул  огненным  мечом  -
рассек небо и обрушился прямо на всадника. Гром чуть  не  оглушил  Конана,
наполнив голову  вибрирующим  звоном.  Странное,  почти  животное  чувство
подсказывало ему, что удивительный всадник и молния в ясном небе неспроста
появились в это утро. Конан видел черного воина впервые, но ему  почему-то
почудилось, что он знает этого рыцаря. Знает  очень  и  очень  давно,  всю
жизнь, а может, и больше. Страшная боль вспыхнула  в  груди  -  и  тут  же
пропала,  унесенная  порывами  холодного  ветра,   проникающего   ледяными
кристалликами под доспехи.
     Оцепенение прошло,  и  Конан  с  головой  погрузился  в  звон  и  рев
окружающей его битвы.  Ряды  смешались,  и  он  очутился  в  самом  центре
кровавой схватки. Тугл, забияка и насмешник Тугл, постоянно опекавший его,
исчез - и Конан никак не мог найти его оленью пятнистую накидку в бушующем
море спин, мелькающих вокруг.
     - Мак-Лауд! - пронзительно закричал Конан, но  его  голос  потонул  в
скрежете стали и воплях умирающих людей.
     Солдаты в незнакомых юбках пробегали мимо него,  размахивая  длинными
клинками клеймор и древками алебард со  сверкающими  полумесяцами  лезвий.
Конан поднял меч в надежде, что бегущий навстречу враг не  успеет  нанести
удар первым, что он опередит смертоносное движение.  Вот  Мак-Кримонс  все
ближе, ближе...
     Но искаженные гримасой ненависти лица проносились мимо, как будто  не
замечая Конана. С воплем  он  бросился  на  одного  из  бегущих.  Это  был
коренастый бородач в тяжелом панцире и с  секирой  в  громадных  волосатых
лапах. Но тот лишь парировал сокрушительный удар Кодкелдена,  отклонившись
в сторону и оттолкнув его рукояткой секиры, и побежал дальше.
     Юноша ничего не понимал. Он - молодой воин, жаждущий славы, и в  этом
бою он оказался в положении невидимки.  Неизвестно  почему,  но  никто  не
замечал его, просто не обращая на Конана никакого внимания. Даже  копья  и
стрелы,  летящие  над  головой,  огибали  юношу,  как  заколдованного.  Он
двинулся навстречу  вражескому  всаднику,  бешено  размахивающему  широким
палашом, отбиваясь сразу от четырех окруживших его противников.
     - Сразись со мной! - в очередной раз завопил Кодкелден,  бросаясь  на
всадника и подставляя свой меч под удар палаша.
     - Пшел, щенок! - рыкнул всадник, уводя оружие в сторону.
     Сильным ударом ноги он отшвырнул Конана в грязь, куда через мгновение
рухнул круглолицый детина с большим мясистым носом и выпученными  круглыми
глазами. Из-под съехавшего на затылок шлема выбивались слипшиеся от пота и
грязи пряди жестких и курчавых волос.
     -  Сразись  со  мной!  Ну  хоть  ты!..  -  взвыл  в  отчаянии  Конан,
набрасываясь на упавшего.
     Детина зажмурил глаза и, плюнув липкой слюной  в  юношу,  отшатнулся,
поднимаясь на четвереньки. За его спиной появился пожилой горец  из  клана
Мак-Лауд,  держащий  в  руках  длинный  кинжал  с  большой  крестовиной  и
крестящий им воздух, как настоящим распятием. Увидев врага у своих ног, он
ловко схватил его за шиворот и приподнял, запрокидывая голову  несчастного
назад. Лезвие проползло  по  горлу,  разделяя  дергающийся  кадык  надвое.
Фонтан крови брызнул  из  перерезанного  горла,  заливая  клинок  и  руку,
багряным потоком покрывая грудь бьющегося в предсмертной пляске тела. Рука
убийцы разжалась, отпуская голову; окровавленное лезвие исчезло в  широком
рукаве льняной  рубахи.  Горец  зачем-то  перекрестил  захлебывающегося  в
собственной крови детину и метнул непонимающий взгляд на все еще  лежащего
в грязи Конана. Юноша опустил испуганные глаза, боясь, что его  заподозрят
в трусости. И утирая рукавом плевок, поднялся на ноги.
     Разбрасывая могучими ударами наседавших врагов, Тугл  вынырнул  из-за
переломанных прутьев повозки, над которой до  сих  пор  торчало  древко  с
черным стягом с желто-голубыми цветами трех лесных фиалок по полю.
     - Ну как? Еще не наделал под себя, братишка? - тяжело дыша, прохрипел
он, приближаясь к Конану.
     - Никто не хочет сражаться со мной, - пожаловался юноша. -  Наверное,
это ведьма Моргана. Я заколдован.
     - Ерунда, - утирая пот, ответил Тугл. - Ты что, все еще веришь в  эти
детские сказки? Или тебя по голове ударили? Нет, - он с ревом всадил меч в
одного из бегущих противников, - все-таки прав  отец  Томас!  Наслушаетесь
сказок, а потом богохульствуете. Моргана!.. Ты еще Мерлина вспомни!
     Двое  дюжих  парней  налетели  откуда-то  сзади  и,  обогнув  Конана,
набросились на Тугла, размахивая шипастыми дубинками и палашами.
     - Ну вот, видишь, брат! Я так больше не могу! -  Конан  сунул  меч  в
ножны.
     - Ерунда, - шипел оскаленным ртом Тугл, - не бывает такого! Не городи
чушь и держись возле меня, мальчишка!.. А ну-ка...
     Острие его  меча  отсекло  одному  из  нападавших  руку.  Отрубленная
конечность упала к ногам ее владельца, продолжая крепко сжимать дубину.
     Конан отступил назад и наткнулся на круп неизвестно откуда  взявшейся
за его спиной лошади. Зловещая фигура черного колосса нависла над ним.  На
лице, полузакрытом уродливым шлемом, был виден  только  кривозубый  жуткий
оскал.
     - Меня ищешь?! - не то вопросительно, не  то  утвердительно  произнес
рыцарь -  и  хотя  он  говорил  спокойно,  его  голос  был  похож  на  рев
разъяренного буйвола.
     - Сразись хоть ты со мной! - вытаскивая меч, крикнул Конан.
     - С удовольствием! - был ответ.
     Гигант-воин поднял коня на дыбы и неожиданно повернул в сторону.
     Спрыгнув с коня, великан  оказался  всего  в  каких-нибудь  двух-трех
ярдах от Конана. Он тоже приветственно взмахнул мечом и сказал:
     - Я рад, что нашел тебя, Кодкелден!
     Широкое лезвие эспадона с легкостью отразило размашистый удар Конана,
в который он вложил всю свою неизрасходованную в этом бою силу.
     - Ты всего лишь наглый мальчишка,  -  разочарованно  протянул  черный
воин и сделал резкий выпад. - А я-то ждал...
     Обжигающая боль пронзила живот юноши. Он отчетливо почувствовал,  как
с хрустом разошлась под острой сталью кожа, пропуская лезвие внутрь тела.
     Судорогой   сковало   руки.   Они   вдруг   оказались   тяжелыми    и
неповоротливыми, как будто вытесанными из камня. Волна предсмертного ужаса
и боли, прокатившись по телу, ударила в голову, расколов  дневной  свет  в
ослепительные вспышки. Звуки боя превратились в одну длинную низкую  ноту,
словно кто-то невидимый, не переводя дыхания,  бесконечно  дул  в  басовую
трубу волынки.
     И вдруг боль прошла, словно ее никогда и не было. Зрение вернулось  к
Конану, но почему-то он видел только темные угли глаз в забрале медвежьего
шлема рыцаря. Больше ничего не было.  Не  было  неба,  травы,  Тугла.  Все
исчезло. Были только жгучие глаза и меч. И еще закованная в доспехи  рука,
которая провернула лезвие в ране -  и  Конан  почувствовал,  как  холодная
сталь крошит кости позвоночника. Новая волна нестерпимой боли  захлестнула
ватное тело.
     Воин выдернул эспадон из Конана Кодкелдена и  улыбнулся.  Пока  юноша
медленно опускался на мягкую бурую землю, черный проговорил:
     - Тебе это уже не понадобится, но ты  имеешь  право  знать:  остаться
должен только один.
     Окровавленное лезвие эспадона взлетело высоко над головой рыцаря,  но
неожиданный тяжкий удар в бок отбросил его от Конана.  Это  Тугл  с  ревом
набросился на  гиганта,  пытаясь  кинжалом  попасть  в  узкую  щель  между
стальными пластинами панциря. Черный  лишь  зло  рыкнул  и  коротко  ткнул
эфесом в лицо Тугла. Тот, пролетев добрых два ярда,  с  воплем  рухнул  на
землю, обливаясь кровью из рассеченной брови.
     - Мак-Лауд! Мак-Лауд! На помощь! - закричал Тугл во все горло.
     На зов поспешили родичи - и вот вокруг стонущего Конана возникло трое
разъяренных  соплеменников  с  длинными  клейморами.  Подбежали  еще  трое
копьеносцев. Поднялся взбешенный Тугл; заметив скопление,  со  всего  поля
начали подтягиваться люди. На лице черного рыцаря вновь  появилась  кривая
недобрая ухмылка. Отбиваясь от насевших на него Мак-Лаудов, он закричал:
     - Мы еще встретимся! Встретимся в другом  месте  и  в  другое  время,
Кодкелден! Жди этого дня!..
     Затем черный гигант  по  имени  Мак-Крагер  вскочил  в  седло  своего
неизвестно откуда вновь появившегося вороного коня, и только пыль взвилась
за неистовым всадником.



                                    5

     ...Натужный вой сирен наполнил улицу - и первая  черно-белая  машина,
мигающая алыми и голубыми огнями, вылетела из подворотни, подставляя  свой
глянцевый, украшенный гербом штата  бок  под  бампер  визжащего  тормозами
белого "порша".
     Рассела ударило о руль, и он устало подумал, опуская голову на  руки:
"Сегодня покрышкам конец..." Еще четыре черно-белых автомобиля подоспели к
нарушителю и, резко затормозив, окружили его  плотным  мигающим  и  воющим
кольцом.
     Молодой  сержант,  выставив  перед   собой   ствол   53-го   магнума,
срывающимся голосом засипел:
     - Из машины!.. Быстро! Кому сказал!..
     - Еще не самый худший  из  вариантов,  -  пробормотал  себе  под  нос
Рассел, откидываясь на спинку сиденья. - Слава  всевышнему,  что  в  нашем
штате не гильотинируют за нарушение правил дорожного движения.
     - Выходи, выходи! Руки за голову!
     Двое парней в форме плюхнулись прямо на белоснежный капот,  направляя
через лобовое стекло на Рассела стволы своих пистолетов. Парни  явно  были
очень серьезно настроены и при этом нервничали.
     Рассела вдруг подбросило вверх - и пара крепких рук, выдернув Нэша из
машины, отнюдь не деликатно швырнула его на полицейскую машину.  Продолжая
держать Рассела за  шиворот,  как  провинившегося  школьника,  полицейские
принялись за монотонную работу, проделываемую каждым из них  добрую  сотню
раз на день.
     - Расставь ноги, - орал ретивый сержант,  ударяя  носком  ботинка  по
икрам ног арестованного. - Где твои документы, приятель? Ну?!
     Ствол пистолета то и дело тыкался  в  затылочную  ямку,  и  это  было
достаточно  неприятно.  Чьи-то  руки  заскользили  по   телу   в   поисках
спрятанного  оружия.  Нагрудный  карман  куртки,   надетой   под   плащом,
вывернулся наизнанку, неохотно расставаясь с хранившимся в ней бумажником.
Полисмен извлек из кармашка кожаного портмоне  водительское  удостоверение
и, подставив его под яркий свет фары, прищурившись прочел:
     - Рассел Нэш... - На его  лице  появилась  брезгливая,  но  довольная
улыбка. - Ну, мистер Нэш, куда это мы так быстро ехали?
     Отправив карточку в карман  брюк,  он  отстегнул  от  пояса  стальные
браслеты наручников.
     - Ну, давай руки! Живее, сукин сын! - рявкнул он,  заламывая  Расселу
руку и застегивая первое кольцо.
     - Хотя бы права зачитал... Что, не учили говнюка? -  процедил  сквозь
зубы придавленный к капоту и тяжело дышавший Рассел.
     - Зачем тебе права? Сам ведь все знаешь!..
     Визгливый резкий голос фараона  вызывал  тошноту.  Рассел  Нэш  резко
отдернул свободную левую руку и быстрым хлестким  ударом  влепил  сержанту
звонкую оплеуху. От неожиданности тот отпустил задержанного и,  запрокинув
голову, отлетел на мокрый асфальт мостовой.
     - Черт! - взвыл он, опускаясь костлявым задом в лужу.
     Два кольта хищными стволами уперлись в виски  Рассела,  но  он  и  не
думал оказывать сопротивление. Один из здоровенных парней схватил его руку
и завернул за спину.
     - Даже и не думай, приятель, и не дыши! - шипел в ухо  его  напарник,
ввинчивая ствол в висок. - Ишь, дерьмо...
     - Этому  мерзавцу  не  права  зачитывать  надо,  а  уши  отрывать,  -
отряхивая грязь с куртки и штанов, проговорил сержант.
     Наручники за спиной щелкнули.
     - Ты имеешь право не отвечать на вопросы... - на глубоком вдохе начал
полицейский, убирая пистолет от головы Нэша.
     Нью-Йорк. Почти двухтысячное лето от Рождества Христова.
     И четыреста с лишним лет от битвы враждебных шотландских  кланов,  не
вошедшей ни в один учебник истории. Время - коварная штука...
     Судебный эксперт Бренда Уайт поднялась на ноги  и,  бросив  последний
брезгливый  взгляд  на  обезглавленное  тело,  укоризненно  посмотрела  на
полного седеющего мужчину лет сорока пяти с  пухлым  морщинистым  лицом  и
большими залысинами на круглом черепе.
     - Что скажешь? - поинтересовался он и, вставив в рот половину толстой
сигары, щелкнул большой зажигалкой.
     -  Нужно  было  в   первую   очередь   вызывать   судебно-медицинскую
экспертизу, а не только  туполобых  детективов,  -  она  поправила  ремень
сумочки и направилась к машине.
     Толстый комиссар пошел за ней.
     Толпа зевак возмущенно гудела, поддерживая  владельцев  изуродованных
автомобилей, которые на чем свет стоит ругали полицию. Зрители налегали на
шеренгу оцепления, но та упорно  не  подпускала  их  к  безголовому  телу,
лежащему в проходе между четырехколесными развалинами.
     Затянутые в черные плащи полисмены из  отдела  по  раскрытию  убийств
щелкали  затворами  фотокамер  и  делали  какие-то  замеры.  Гордый  собой
сержант, задержавший Нэша,  слонялся  без  дела  и  приставал  ко  всем  с
дурацкими вопросами, забыв даже о субординации.
     - Определите причину смерти, комиссар! - возбужденно заорал он.
     Тот придержал идущую рядом с ним девушку за локоть и ласково ответил:
     - Тебе очень весело? Тогда либо заткнись, либо катись в задницу.
     Сержант  обиженно  замолчал.  Толстяк  пошел  дальше,  пуская   шлейф
сигарного дыма.
     - Понимаешь, у нас почти ничего нет, - тяжело вздыхая, обратился он к
девушке.
     - То есть как это ничего? - Бренда остановилась. - А адрес? Фамилия?
     - Да я не об этом... Мы сейчас допрашиваем одного человека по фамилии
Нэш. Он торговец антиквариатом. Его задержали при выезде из гаража.
     - Вы его подозреваете в убийстве?
     - Ну-у, не то чтобы подозреваем... Просто это  единственный  человек,
покинувший гараж за последние полчаса.
     От группы полицейских отделился тощий лысый тип с большим блокнотом в
руках. Он протянул блокнот толстяку-комиссару  и,  пока  тот  просматривал
записи, обратился к девушке:
     - Привет, Бренда! Хорошо выглядишь сегодня!
     Девушка кокетливо улыбнулась.  Комиссар  по-дошел  к  стоящему  возле
полицейских машин лейтенанту  и,  ткнув  в  сторону  тела  тлеющим  концом
сигары, хрипло проговорил:
     - Ну, и когда же он умер? Выясните!
     Полицейский кивнул и заспешил к  шушукавшимся  неподалеку  экспертам.
Переговорив с одним из них, лейтенант вернулся и доложил:
     - Где-то в 9:50 или 10:10. Парни говорят, что оружие было острым, как
бритва, и голову отрезало одним движением.
     Бренда подошла к машине, и тут ее взгляд нашел что-то в проходе между
разбитыми лимузинами. Она замерла и побледнела.
     Лысый забрал у комиссара блокнот и, почеркав в нем, положил в  карман
плаща.
     - Неординарное убийство. Верно, шеф? - он поднял глаза на  комиссара.
- Помните, недавно было еще одно такое же убийство. Кажется, в Нью-Джерси.
Надо бы...
     Крик Бренды не дал ему договорить. Обернувшись, он увидел, как Бренда
исчезает за  искореженным  остовом  одной  из  взорвавшихся  машин.  Через
секунду эксперт Бренда Уайт закричала еще раз.
     - Боже мой, Фрэнк! - девушка с трудом вытащила из-за спины сумочку  и
надела на дрожащие руки резиновые перчатки. - Фрэнк, подойди сюда! Живо!
     Она медленно выбралась из-под машины, держа в руках блестящий  меч  с
роскошной резной рукояткой и витой, инкрустированной драгоценными  камнями
гардой. Толстый комиссар с трудом протиснулся к Бренде, пачкая свой плащ о
куски искореженного металла.
     - Ну-ка, ну-ка... Дай я взгляну,  -  он  отшвырнул  окурок  сигары  в
сторону и нежно притронулся к блестящему в  неярком  свете  люминесцентных
ламп обоюдоострому клинку. - Что это? Орудие убийства?
     - Это Толедо-Саламанка, -  торжественно  и  благоговейно  проговорила
Бренда.
     - Что? - Фрэнк протянул руку к лезвию и удивленно отшатнулся. - Черт!
- На большом пальце его правой руки зиял  глубокий  порез.  -  Мать  твою!
Острый! Так это орудие убийства?
     - Это очень редкий испанский  меч,  -  задумчиво  продолжала  Бренда,
любуясь редкостной находкой.
     - И наверное, он очень дорого стоит? - поинтересовался как  бы  между
прочим комиссар, перевязывая порезанную руку большим носовым платком.
     - Я думаю, - девушка прищурилась, прикидывая  в  уме  ориентировочную
цену, - где-то миллион долларов.
     - Ого!  -  появившийся  за  спиной  Фрэнка  лысый  владелец  блокнота
удивленно присвистнул.
     - Ну, это приблизительная цена, - Бренда улыбнулась.  -  В  принципе,
такую вещь вам оценит любой торговец антиквариатом, даже начинающий.
     - Неплохая мысль, коллега! Умница! Ты всегда быстро все понимаешь!  -
кивнул Фрэнк.
     - Так-то оно так, но все равно на нем нет крови.
     - А это мы еще посмотрим. Стив, - обратился комиссар к лысому, - будь
добр, отнеси меч на экспертизу. Пусть снимут отпечатки  пальцев.  И  пусть
поищут кровь на лезвии. Не забудь, - он вытащил  из  кармана  перемотанную
руку, - что там может быть и моя кровь.
     - Понял, шеф.
     - Да, и скажи сержанту, чтоб прекращал этот  балаган,  а  пару  машин
захвати с собой. Пусть определяет причину  взрыва.  Через  час  поговорим.
Бренда, милая, подвези старика.


     Рассел сидел за столом в комнате для допросов и пристально, не отводя
взгляда, смотрел на сержанта, стоящего возле закрытых металлических жалюзи
одного из окон. Сержанту было неуютно, несмотря на то, что  он  уже  давно
переодел мокрые после падения  в  лужу  брюки.  Бравый  полисмен  потрогал
ноющую скулу, на которой все  еще  оставалось  красное  пятно  от  недавно
полученной затрещины, и бросил злой взгляд на обидчика.
     - Надеюсь, не очень болит? - ухмыльнувшись, заботливо поинтересовался
Нэш, похлопывая себя костяшками кулака по челюсти.
     - Нет. Все в порядке,  -  сержанту  казенная  вежливость  давалась  с
трудом.
     Дверь распахнулась, и вошли Фрэнк со Стивом. Вид у них был усталый  и
измученный. Фрэнк поставил на стол чашку с горячим кофе и положил  длинный
кулек, в котором находился меч, найденный в гараже. У Стива в  руках  была
большая папка, которую он раскрыл перед шефом,  когда  Фрэнк  опустился  в
кресло.
     - Привет. Я - комиссар полиции Фрэнк Морран.
     Рассел покосился на комиссара и буркнул в ответ:
     - Не так уж приятно видеть вас в столь поздний час, комиссар, но  все
равно - здравствуйте.
     Морран равнодушно пожал плечами и достал из папки фотографию. Мельком
взглянув на нее, он положил снимок на стол перед Расселом и спросил:
     - Ты видел его раньше, Нэш?
     Рассел пододвинул к себе фотографию и, бросив на нее быстрый  взгляд,
вернул Фрэнку.
     - Нет. Я его не знаю.
     - Его звали Вэселек, - комиссар сунул фотографию обратно в  папку.  -
Тут, понимаешь ли, такое  грустное  дело...  Ему  голову  отрубили  совсем
недавно, в Нью-Джерси.
     - Жалко, - Рассел печально покачал головой. - Еще молодой человек...
     - Молодой. Ты в Нью-Джерси бывал?
     - Бывал изредка.
     Молодой сержант не смог удержаться и тоже задал вопрос:
     - А сам ты откуда, Нэш?
     - Мало ли откуда, - сердито огрызнулся Рассел. - Отовсюду.
     - Хорошо, хорошо, - успокоил их комиссар и  продолжил  допрос:  -  Ты
торговец антиквариатом?
     - Да, - Рассел кивнул, - но какое это имеет отношение к полиции?
     - Имеет, раз мы этим интересуемся. Что это такое? - Фрэнк  указал  на
пакет с мечом.
     Рассел склонился над столом и, с минуту  подумав,  глубокомысленно  и
торжественно, словно обдумывал это целую вечность, произнес:
     - Меч.
     Сержанта передернуло, и он взорвался, как праздничная петарда:
     - Ты, остряк-самоучка, если ты...
     Его остановил комиссар:
     -  Призываю  к  порядку,  сержант,  -  и   сам   продолжил:   -   Это
Толедо-Саламанка. Так утверждают наши эксперты.
     - Ну и что? - невозмутимо поинтересовался Рассел.
     - А то, мистер Нэш, что, наверное, вы и сами  знаете,  что  этот  меч
стоит миллион долларов. А если его продать  на  нелегальном  аукционе,  то
можно получить и больше. Тем более, что  сейчас  японцы  очень  увлекаются
подобными вещицами. Но меня интересует не это.
     - Неужели? Вы так хорошо изучили именно этот вопрос.
     - И тем не менее, - расплылся в улыбке Фрэнк. - У  меня,  знаешь  ли,
есть одна версия. Такая небольшая, но очень интересная теория. Поделиться?
     Фрэнк легко переходил от "вы" к "ты", и это раздражало Нэша.
     - Куда ж от вас денешься? -  обреченно  вздохнул  Рассел,  показывая,
что приготовился внимательно слушать.
     - Спасибо. Так вот, ты был там, в гараже. Хотел у этого парня  купить
редкий  меч.  Кстати,  как  его  фамилия?   -   комиссар   заинтересованно
прищурился.
     - Ой, - огорчился Рассел, - а  я  думал,  что  вы  мне  это  скажете!
Кстати, чья фамилия - меча? Или все-таки парня?
     Фрэнк, не дрогнув, продолжал:
     - Короче говоря, вы не сошлись в цене. Затем повздорили и ты  отрубил
ему голову.
     - А  хотите,  комиссар,  я  расскажу  вам  другую  теорию.  Она  тоже
достаточно интересна и так же реальна, - предложил Рассел.
     Он попытался было встать, но сержант тут же бросился к нему и, усадив
обратно, стал рядом.
     Нэш успокоил его жестом и продолжал рассказ сидя:
     - Я хочу вот что вам рассказать. Относительно того типа, ну,  который
без головы... Дело  в  том,  что  этот  вшивый  реслинг  на  него  излишне
подействовал. Понимаете? Так, знаете ли, подействовал, что он спустился  в
гараж и сам себе отрезал голову.
     Лысый Стив, до того молчавший, хихикнул.
     - Это совсем не смешно, - рявкнул на него Фрэнк.
     - Ты педик? - снова влез в разговор сержант.
     - А тебе что, напарник понадобился? - парировал Рассел.
     - Нет. Я просто могу рассказать, что произошло, - сержант склонился к
Нэшу и зашептал ему на ухо: - Ты  спустился  туда,  в  этот  гараж,  чтобы
по-быстрому с ним пообщаться...
     - Ты либо больной, либо голубой, - посочувствовал сержанту Рассел.  -
Либо и то, и другое.
     Сержант озверел и накинулся на задержанного, который, не оставшись  в
долгу, впечатал свой кулак в физиономию сержанта.
     - Хватит! Взбесились вы, что ли! - заорал Фрэнк, подскочив в кресле и
бросившись разнимать дерущихся. - Черт бы вас всех побрал!..
     В комнату вбежало трое  полицейских,  держащих  револьверы  наготове.
Рассел  выпустил  воротник  сержанта   и   отошел   к   столу,   поправляя
растрепавшуюся прическу.
     - Я арестован? - резко спросил Рассел.
     - Нет, - ответил комиссар, - но... Пока еще нет.
     Нэш протянул раскрытую ладонь сержанту. Тот, ничего не говоря,  вынул
из кармана брюк бумажник и водительские права Рассела и вложил их в нее.
     - Спасибо, - Рассел кивнул. - Я пошел.
     Он положил права в бумажник, бумажник - в карман куртки и  направился
к двери.
     - Нэш! - воскликнул Фрэнк.
     Рассел обернулся.
     - Мы только начали разговор. Давай продолжим.
     - Пожалуйста, но не  сегодня.  Мой  адрес  вы  найдете  в  телефонном
справочнике.
     - Черт! - прошипел сержант, вытирая идущую из  носа  кровь.  -  Сукин
сын!..
     Рассел улыбнулся, кивнул всем присутствующим и вышел.



                                    6

     ...Закат догорал над горизонтом, плавно переходя на западе из алого в
темно-бордовый и уходя на  восток  фиолетово-черным  покрывалом.  Багровое
солнце медленно опускалось за голые скальные  пики,  молчаливыми  стражами
возвышающиеся над погружающимся в сон величием.
     Холодная  гладь  озера  серебристым  зеркалом  лежала  на   небольшой
площадке между поросшими лесом горами. Розовый туман,  впитавший  багрянец
угасающего светила, плавно поднимался над водой.
     На востоке фиолетовое небо уже было пробито первыми дырочками  ранних
звезд, тускло мерцающих на бархатном покрывале ночи. Солнце еще  не  упало
за горизонт, но деревушка Глен-Финен уже погружалась в тревожный  глубокий
сон, какой бывает у воина, проведшего день в звоне и скрежете битвы.  Дома
черными  кубиками  выстроились  на  большой  поляне,  некогда  появившейся
вследствие вырубки в незапамятные времена векового  леса,  из  которого  и
были построены эти небольшие жилища.
     Развешанные вдоль берега на длинных шестах сети походили на  странный
клетчатый забор, охраняющий покой кроваво-красной воды с алой дорожкой. На
поросшем  пушистым  мхом  валуне  сидел   одинокий   волынщик   и,   глядя
полуприкрытыми  глазами  на  бледный  и  тусклый  серпик  луны,  наигрывал
протяжную  грустную  мелодию  -  словно  скорбно  выл  одинокий  волк   по
безвозвратно потерянной подруге.
     В этот вечер на узких улочках деревушки было тихо и пустынно, и  лишь
печальные звуки волынки да слабый вечерний  ветер  тревожили  эту  мертвую
тишину.
     Конан лежал на широкой скамье, покрытой овечьими шкурами. Его  широко
открытые глаза не моргая смотрели на пламя масляного  светильника,  тускло
коптящего под потолком. Рыжеволосая девушка стояла на коленях  рядом.  Она
изредка поправляла широкую повязку, опоясывающую раненого, сквозь  которую
проступило большое кровавое пятно, и нежно гладила шершавую  щеку  Конана.
На ее заплаканном лице застыла маска отчаяния. Большие глаза с надеждой  и
мольбой о чуде и спасении смотрели на монаха, стоящего у  ног  умирающего.
Монах в очередной раз пропустил  между  указательным  и  средним  пальцами
длинную связку четок с  большим  костяным  распятием  и,  подняв  глаза  к
потолку, негромко произнес:
     - Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь, - его рука добралась до
креста, подняла его вверх и трижды осенила крестным знамением  бездыханное
тело юноши. - Все кончено.
     Лицо девушки исказила гримаса страдания.
     - Нет! Нет! - вскрикнула  она  сквозь  душащие  ее  слезы  и,  рыдая,
уронила голову на плечо покойного.
     Удивительно, что оно все еще было теплым.
     Монах перекрестился, накинул на голову капюшон рясы и пошел к дверям,
где стоял Эйн Гусс.
     - Другие люди тоже умирают сегодня, я должен помочь и им. Мне пора, -
тихо проговорил монах, склоняя голову.
     - Спасибо тебе, отец Томас, - вполголоса ответил Эйн  Гусс,  выпуская
священника на улицу.
     - Отец, почему так? - громко причитала девушка. - Господи!
     - Тихо, - сурово ответил тот, - замолчи. Он умер и его душу не должны
тревожить крики глупых женщин. Не мешай мужчине умирать. Идем.


     Тугл потрогал глубокую ссадину  над  бровью  и,  облизнув  пересохшие
губы, пригубил пенистый эль из большой  глиняной  кружки.  Сидевший  возле
него  Эйн  Гусс  пустым  тоскливым  взглядом  смотрел  на  языки  пламени,
метавшиеся в большой металлической жаровне, стоящей прямо у ног.
     - Мы снова остались ни с чем,  -  тихо  и  задумчиво  проговорил  он,
вздохнув.
     - Это все тот странный рыцарь.  Я  никогда  раньше  не  видел  его  у
Мэрдока. Откуда он? - спросил угрюмо Тугл.
     - Одному Богу известно...
     Ровный гул в продымленной харчевне действовал усыпляюще. Воины сидели
небольшими группами за столами и возле  ярко  пылающих  жаровен.  Негромко
переговариваясь, они обсуждали  прошедший  бой  и  крепким  элем  поминали
убитых друзей и родственников. Некоторые из завсегдатаев уже  спали  прямо
здесь же, облокотившись на стол или на спину соседа.
     Вдруг покосившаяся дубовая дверь открылась - и  в  проеме  неожиданно
возникла стройная фигура Конана. Вначале никто  не  обратил  на  вошедшего
никакого  внимания.  Уставшие  мужчины  продолжали  есть,   пить,   щупать
подававших еду девушек и обсуждать свои проблемы.
     Конан переступил через криво стоявшую скамью и направился к  Туглу  и
сидевшему с ним Эйну Гуссу, рядом с которым была его дочь Элен.
     Разливавшая вино хозяйка подняла голову и бросила равнодушный  взгляд
на нового посетителя. Взгляд скользнул по  знакомой  фигуре  и  застыл  на
лице. Веки женщины поднялись вверх,  обнажая  белки  больших  светло-карих
глаз.  Пальцы,  держащие  тяжелый  кувшин,  разжались  -  и   одновременно
раздавшиеся испуганный женский  крик  и  грохот  разбивающегося  вдребезги
кувшина заставили встрепенуться всех присутствующих.
     Тишина повисла в воздухе, перемешиваясь с дымом  от  пламени  очагов.
Конан  остановился,  непонимающим  взглядом  обводя  испуганные   лица   и
пялящиеся на него глаза, словно он был голым или превратился в привидение.
     -  Привет  всем,  -  юноша  неловко  улыбнулся,  стесняясь  всеобщего
внимания, и поднял в приветствии руку.
     Эйн Гусс повернул седеющую  рыжую  голову  и,  щурясь  подслеповатыми
глазами, посмотрел на Конана. Тугл тоже развернулся. Его лицо  вытянулось,
пальцы неровно прошлись по густой бороде, в глазах промелькнул страх.
     - Ты ведь мертв, - тихо прошептал  он,  поднимаясь  со  скамьи.  Элен
негромко вскрикнула  и,  встав  со  своего  места,  подошла  к  неподвижно
стоящему Конану. Тонкие пальцы потянулись к его плечу,  но  не  коснулись,
словно не смогли преодолеть какую-то невидимую тонкую преграду,  возникшую
между двумя телами. Большие глаза блеснули  в  свете  пламени,  наполняясь
слезами. По прелестным губам пробежала не то судорога, не то улыбка.
     - Он Люцифер во плоти! -  прошептала  девушка  и,  отступив  на  шаг,
закричала: - Изыди! Изыди, сатана!..
     Тугл перекрестился и,  стараясь  не  смотреть  на  Конана,  произнес,
вставая:
     - Не говори так, Элен... Лучше я сам это скажу!
     Конан подошел к нему и тронул за руку:
     - Это я, брат Тугл.
     Бородач отдернул руку и сел на прежнее место.
     - Ты что, будешь пить с нами?
     - Да. А за что вы пили?
     - Мы пили за упокой души Конана ап Кодкелдена Мак-Лауд,  -  продолжая
неотрывно смотреть в пламя, ответил Эйн Гусс.
     - Я не понимаю, в чем дело...
     Юноша растерянно склонился над Туглом, но тот шарахнулся от него, как
от прокаженного.
     - Ты говоришь, дышишь...  А  ведь  был  трупом,  -  быстро  заговорил
бородач. - Эйн Гусс сам закрывал тебе глаза. Ты умер, Конан!
     Гусс молча кивнул.
     - Я не понимаю ничего, - испуганно повторил ошарашенный Конан.
     - Как тебе это удалось?
     Тугл встал и, достав из ножен меч, приставил его к груди Конана.
     - В тебе дьявол!
     - Господи, Тугл! - юноша  отшатнулся.  -  Двадцать  лет  мы  с  тобой
вместе! Мы ведь родственники...
     - Конан Мак-Лауд - мой родственник, а вот кто ты такой - я не знаю!
     - Эйн Гусс! - вскричал Конан, ища поддержки у единственного человека,
которому всю жизнь верил как себе, который  славился  своей  честностью  и
справедливостью и который был  отцом  девушки,  единственной  в  мире  для
Конана Мак-Лауд.
     Мускулистая рука подалась вперед,  остановив  приближающегося  парня.
Потом пожилой воин встряхнул головой - и пряди рыже-седых волос  упали  на
лоб. Слова путались в мохнатых усах, становясь почти неслышными:
     - Иди, иди, Конан... Уходи от нас. Навсегда.
     - Да вы что  все,  с  ума  посходили!  -  закричал  юноша,  глядя  на
начинающих подниматься со своих мест соплеменников.
     - Иди с богом. Иди от греха, - продолжал бубнить Эйн Гусс.
     - Я никуда не пойду, - вскричал Конан и сел на скамью.
     Тяжелый  глиняный  кувшин  с  вином  опустился  на   затылок   юноши,
разлетевшись вдребезги, и Конан тут же  как  подкошенный  рухнул  на  пол,
теряя сознание. Тугл, скрежеща зубами, накинулся  на  упавшего,  заламывая
ему руки за спину. Успевшие подняться со своих мест  родичи  бросились  на
помощь Туглу.
     Сознание провалилось в черный  колодец.  Разноцветные  пятна  пестрым
хороводом  завертелись  перед  глазами,  расплываясь  в  мутные  очертания
человеческих фигур. Пятна лиц, то болезненно яркие и четкие, то  пастельно
размытые и бледные,  скалились  ненавистью.  Они,  такие  знакомые,  вдруг
превратились в уродливые  маски  демонов,  выкрикивающие  странные  звуки,
лившиеся бурным водопадом откуда-то сверху,  сливаясь  в  резкие,  грубые,
ничего не значащие слова, смысл которых, и без того туманный,  расползался
под градом обрушивающихся ударов.
     Дыхание то и дело перехватывал спазм, заставляющий судорожно  хватать
ртом обжигающий воздух. Тугл, друг и брат Тугл,  сцепив  оскаленные  зубы,
монотонно, как кузнечный молот, наносил  своим  большим  кулаком  короткие
удары. Привкус крови и клокотание в груди мешали Конану дышать.
     Рыжеволосая красотка  Элен  вырвалась  из  крепких  объятий  отца  и,
вцепившись ногтями в лицо избиваемого, заверещала дурным голосом дерущейся
кошки. Если бы не подоспевший Эйн Гусс, то через мгновение  юноша  лишился
бы глаз благодаря стараниям бывшей возлюбленной. Держа  извивающуюся,  как
угорь на сковородке дочку, Эйн Гусс прокричал в беснующуюся толпу, плотным
кольцом обступившую еле стоящего на ногах Конана:
     - Расходитесь все! Живо!
     Но его никто не слушал. И через три  минуты  привязанного  к  большой
дубовой чурке Конана уже тащили на веревках  к  огромному  стогу  сена  на
окраине деревни.
     - В огонь сатану! - ревела добрая сотня глоток.
     Эйн Гусс, отшвырнув Элен в толпу  и  схватив  Тугла  за  пояс,  ловко
отбросил его от растянувшегося в пыли Конана.
     - Он твой родственник! Брат!
     - Люцифер не может быть братом! - истошно вопил бородач. - Его  нужно
сжечь!
     - Расходитесь! - перекрыл вой толпы голос  Гусса,  и  в  нем  звенела
сталь. - Все! Больше сегодня  ничего  не  будет!  Вы  никого  не  сожжете!
Расходитесь! Я вам приказываю!
     Сознание в который раз с адским упорством возвращалось к  Конану,  не
давая возможности забыться и не видеть больше этого кошмара.  Вой  ревущей
толпы отдавался в голове резкими отвратительными звуками.
     Прекрасная Элен, сверкая безумными глазами, бросилась вперед, крича:
     - В огонь его! В огонь!
     Мощные руки отца схватили ее за плечи и втолкнули обратно  в  глубину
вновь взрывающейся воплями толпы. Люди приближались к Конану и Эйну Гуссу.
Тяжелое  дубовое  полено  скользнуло  по  ноющей  спине   юноши.   Горящий
позвоночник с  трудом  разогнулся.  Затекшая  рука  вместе  с  привязанным
бревном подалась вперед, отталкивая озверевшего Тугла.
     - Ты идти можешь? - услышал Конан над ухом тихий голос Эйна Гусса.
     Он поднял ничего не понимающий взгляд и одними губами ответил:
     - Я - нет, но тело мое уйдет отсюда.
     - Тогда уходи. Беги, мой мальчик, спасайся!
     Гусс  вытолкнул  из  толпы  истерзанного  Конана  и,  раскинув  руки,
принялся  сдерживать  штормовой  натиск  соплеменников,  кричащих,  но  не
решающихся всерьез штурмовать такой бастион.
     Конан посмотрел в последний раз  в  глаза  Эйна,  обрамленные  густой
сетью глубоких морщин, и проговорил:
     - Я не забуду тебя, Эйн Гусс.
     Морщины стали глубже.
     - Прощай, Конан. Храни тебя Господь, несчастный ты человек...



                                    7

     Серебристый "кадиллак" выехал из подземного гаража, в котором  давали
напрокат машины, и, быстро  набирая  скорость,  понесся  по  полупустынной
улице в  сторону  Бруклинского  моста.  Рука  с  сетчато-металлическими  и
кожаными украшениями на запястье и массивными перстнями на пальцах  нажала
кнопку на панели приемника.
     Звонкий женский голос читал сводку последних новостей:
     - Обезглавленное  тело  найдено  в  подземном  гараже  Мэдисон  Сквер
Гарден.  Потерпевший  не  опознан.  Никаких   документов,   удостоверяющих
личность...
     - Заткнись! Я и без тебя знаю,  как  его  зовут!  -  громовой  голос,
похожий на рев разъяренного буйвола, заглушил звук радио.
     Обвешанная  чем  только  можно  рука  ударила  по  кнопке,   выключая
приемник, и вставила кассету в магнитофон.
     С широкой автострады автомобиль свернул  на  узкую  темную  улочку  в
районе, который так любили  разнообразные  бродяги,  наркоманы,  рокеры  и
прочая экстравагантная нью-йоркская публика.
     ...В маленькой прокуренной  комнатке  за  обшарпанной  стойкой  сидел
тощий парень  в  футболке,  раскрашенной  под  тигровую  шкуру,  и  старых
замусоленных штанах, заляпанных краской  и  еще  какой-то  дрянью.  Вокруг
тонкой небритой шеи обвивались  цепочки  с  дешевыми  кулончиками  в  виде
крестов, черепов, молний и еще бог знает чего. Положив ноги в  разодранных
армейских ботинках на  стойку,  тощий  тупо  смотрел  в  экран  маленького
полуразрушенного  телевизора,  ковыряя  в  редких  желтых  зубах   большой
сапожной иглой.
     Скрипучая дверь распахнулась,  под  потолком  уныло  брякнул  зеленый
медный колокольчик, и в прокуренное помещение вошел  двухметровый  гигант,
одетый в кожаную куртку, у которой один рукав был аккуратно отрезан,  и  в
черные  штаны  из  чертовой  кожи,  облепленные   различными   бляхами   и
заклепками. На плечах у него висела небольшая аккуратная сумка-баул,  а  в
крепкой мускулистой руке он сжимал плоский чемодан, похожий на  чемоданчик
для инструментов. Густые черные волосы, собранные  на  затылке  в  длинный
хвост; глубоко посаженные черные  глаза,  окруженные  нездоровой  синевой,
двумя провалами темнели на бледном лице. Правый глаз, подчеркнутый длинным
тонким шрамом, который начинался над бровью и заканчивался почти на  щеке,
чуть косил. Но самое запоминающееся во внешности  гостя  -  огромный  шрам
через все горло. Как можно было выжить после такого ранения -  неизвестно,
но факт оставался фактом: страшный неровный  рубец  опоясывал  мощную  шею
зловещим ожерельем.
     Поставив чемоданчик  на  заплеванный  кафель  возле  стойки,  человек
бросил взгляд  на  пьяного  в  стельку  одноногого  негра,  сидевшего  под
газетным  щитом  с  прошлогодним  номером  "Вашингтон  Пост".  Чернокожий,
погруженный в чтение дешевого комикса, ни на кого не обращал внимания.
     - Мне нужна комната.
     Громовой  хрипловатый  голос  привел  парня  за  стойкой  в  чувство,
напомнив об обязанностях портье.  Он  медленно  опустил  ноги  на  пол  и,
поднявшись из скрипучего кресла, протянул незнакомцу  гостиничный  журнал.
Тот раскрыл его и на свободной от записей строчке корявым детским почерком
вывел свое имя. Парень забрал журнал и, пробежав глазами  по  написанному,
лениво проговорил:
     - Хорошо, мистер Крюгер. Пожалуйста, вперед  двадцать  баксов,  если,
конечно, вас не затруднит и...
     Крюгер вынул из-за широкого пояса со стальными острыми шипами толстую
пачку разномастных банкнот и бросил на потертый пластик  стойки  хрустящую
двадцатидолларовую купюру.
     Парень явно не ожидал увидеть наличные после первого  же  требования.
На его узком лице, напоминавшем морду породистой гончей, появилась улыбка,
обнажившая редкие крысиные зубы.
     - Прекрасно! -  Деньги  исчезли  за  стойкой.  -  Спасибо!  -  парень
протянул  ключ  с  большим  брелком  номера.   -   Если   вам   что-нибудь
понадобится... - замызганный портье криво подмигнул  громиле.  -  Ну,  там
баба или так просто...
     Крюгер с каменным лицом, не говоря ни слова, пошел  вверх  по  крутой
загаженной лестнице на второй этаж так называемого отеля.
     Негр внезапно отложил журнал и, натянув на глаза  жеванную  шляпу  из
разваленного молью фетра, скептично заметил:
     - Да ладно, что ты распинаешься... Какой придурок, интересно,  вообще
остановится в этой проклятой дыре?
     Парень  перегнулся  через  стойку  и  погрозил  одноногому  костлявым
кулаком. Негр расхохотался. Резкий лающий смех вдруг перешел  в  надрывный
хронический кашель.
     ...Комната выглядела на удивление неплохо. Возле  одной  стены  стоял
широкий продавленный диван, а возле стены  напротив  -  рассохшийся  шкаф.
Между ними на полу лежал затертый коврик. Возле не мытого  с  незапамятных
времен окна на низенькой тумбочке стоял маленький телевизор -  черно-белое
ископаемое, неизвестно каким образом дожившее до сегодняшнего дня. И  все.
Удобно, лаконично, просто. Кому не подходит, может переехать в "Хилтон".
     Бросив в угол баул, Крюгер положил чемоданчик на диван и,  расстегнув
замки, откинул крышку. В обтянутый изнутри черным бархатом кейсе  хранился
большой,  разобранный  на  части  двуручный  меч-эспадон.   Металл   слабо
поблескивал на черном материале, отражая свет  одинокой  тусклой  лампочки
под потолком.  Блик  скользнул  по  лицу  Крюгера,  отразившись  в  черных
зрачках.
     Пальцы погладили разобранное оружие и, секунду помедлив, извлекли  из
выемки длинную рукоять. На штифт  села  прямая  длинная  крестовина;  руки
медленно двигались, лаская  поблескивающий  металл.  В  рукоять  с  легким
щелчком вошла половинка лезвия. С присоединением каждой новой  детали  меч
становился все  тяжелее.  Теперь  уже  приходилось,  не  отпуская,  крепко
держать его рукой. Шалнер тихонько застонал, присоединяя вторую  половинку
клинка.
     Крюгер, сжимая рукоять, медленно  поднял  собранный  эспадон.  Словно
взявшись за руки, человек с  мечом  застыли  в  номере  ветхой  гостиницы.
Человек прикрыл глаза, а меч, сверкнув, выплюнул остро отточенные ушки  из
крестовины.
     - Мы соберемся вместе...
     Тяжелое лезвие, описав полукруг, заметалось в  пространстве  комнаты.
Оно сверкало, приглашая на этот бешеный танец Крюгера. И вот человек и меч
стали  одним  существом,  заполнив  собой   все   помещение   и   вытеснив
застоявшийся воздух.
     Неожиданно дверь за спиной  Крюгера  скрипнула,  и  в  темном  проеме
возникла  стройная  рыжеволосая  девица  в  короткой  кожаной  юбке  и   в
обтягивающей пышную, неестественно круглую  грудь  кофточке.  Издалека  ее
наряд можно было принять за женский вариант гидрокостюма.  Переминаясь  на
высоченных каблуках, она окинула стоящего к ней спиной  постояльца  долгим
оценивающим взглядом и невозмутимым голосом привычно произнесла, продолжая
перемалывать челюстями жевательную резинку:
     - Привет. Меня зовут Кенди.
     Многоопытной Кенди приходилось видеть всякое, и она давно  разучилась
удивляться.
     - Да, - Крюгер медленно поднес к лицу лезвие  и  замер,  рассматривая
нежданную гостью в отражении полированной стали.
     На его узких губах  возникла  странная  улыбка,  похожая  на  злобный
оскал. Отраженный от клинка свет вновь блеснул  в  темных  глазах  Крюгера
холодными молниями.
     - Разумеется, тебя так зовут! А как же еще!..
     Рукоять провернулась в широких ладонях,  и  кончик  лезвия  с  легким
звоном вошел в бетонную плиту пола на добрых два дюйма.
     Дверь захлопнулась за спиной девушки.


     Бренда сидела в своей лаборатории, склонившись над микроскопом. Через
опущенные  жалюзи  окна  доносились  приглушенные  голоса  полицейских  из
управления.
     Дверь открылась, и в лабораторию вошел лысый Стив, помощник комиссара
Моррана.
     - Привет, - улыбаясь, поздоровался он с порога.
     Быстро подойдя к Бренде, Стив склонился над ней и  поставил  на  стол
небольшую пластиковую коробочку. Девушка нехотя оторвала взгляд от окуляра
и исподлобья посмотрела на гостя:
     - Что-то ты очень возбужден, Стив...
     - Хороший день сегодня. Тебе так не кажется?
     Она удивленно подняла брови:
     - Ты пришел только для того, чтобы мне это сообщить? Или у тебя  есть
еще какие-то дела?
     - Понял. У тебя сегодня не такой уж хороший день, но...
     - Послушай, Стив, если ты...
     - Вот,  -  Стив  перестал  дурачиться  и  указал  на  принесенную  им
коробочку, - это тебе от шефа. А ему это дал медицинский эксперт.
     - Ну и что это?
     - Они бы тоже не прочь это знать. Эту  ерунду  нашли  у  того  парня,
помнишь, которому снесли голову в гараже?
     - Это срочно?
     - Ну, Морран, конечно, хотел бы побыстрее раскрутиться с этим делом.
     - Хорошо, - кивнула Бренда.
     - Тогда я побежал. Пока, - он помахал ей ладонью и стремительно вышел
из комнаты.
     Девушка  проводила  его  взглядом  и,  когда  дверь  за  его   спиной
захлопнулась, озадаченно взяла в руки коробочку.
     На кусочке хлопчатобумажной ткани лежали пылинки какого-то блестящего
металла. На первый взгляд они были похожи на  осколки  разбитого  страшным
ударом безопасного лезвия для бритья.
     К  крышке  коробочки  кусочком  скотча  была   приклеена   небольшая,
сложенная вчетверо записка. Широким размашистым почерком Фрэнка  там  было
написано: "Детка, будь добра, определи, что это. Эксперты обвиняют меня  в
колдовстве. Эти кусочки металла были найдены на срезе позвоночного  столба
и, возможно, имеют отношение к оружию,  которым  был  нанесен  смертельный
удар. Не подведи старика, посмотри быстренько, что это такое".
     Бренда отошла к большому столу, заставленному приборами,  и  включила
анализатор элементов, напоминавший микроволновую  печь.  Достав  маленьким
пинцетом образцы, она поместила их на плоское стеклышко и поставила его на
столик в камере анализатора.
     Сиреневые лучи лазера упали на таинственные  пылинки.  Голубой  экран
дисплея запищал - и за  бегущей  по  экрану  юркой  звездочкой  потянулись
стройные ряды цифр и символов.
     - Химический состав, - бормотала себе под нос Бренда.
     Наряду с известными элементами,  входящими  в  состав  любой  хорошей
стали, компьютер называл элементы, явно не вписывающиеся в привычные рамки
представлений о металлургии. А возле трех пунктов,  мерцающих  на  экране,
вообще горела красная надпись: "Элементы не могут быть определены".
     Машина несла явно какую-то чушь,  и  поэтому  Бренда  нажала  клавишу
повтора операции. Лучи тонкими ниточками связывали пылинки с  компьютером.
Изображение вздрогнуло: информация начала перерабатываться  по  новой.  По
рядам символов пробежала волна, но данные не изменились.
     - Давай-ка распечатаем результаты, - предложила она машине  и  нажала
клавишу. - В конце концов, это же не летающая тарелка, а просто пыль,  так
что нечего придумывать каких-то марсианских Гефестов.
     Принтер напряженно застрекотал.  Бренда,  немного  подождав,  вырвала
лист из щели и, бросив его на стол, впилась глазами в текст.
     Рука автоматически потянулась к  клавишам.  Через  мгновение  принтер
выплюнул еще один лист со структурным анализом  найденного  Брендой  меча.
Обе  колонки  элементов  совпадали   в   основных   значениях,   но...   В
Толедо-Саламанке не было ничего особенно удивительного. Сталь - она всегда
сталь, даже древняя и редкая. А вот микросколы неизвестного металла...
     Сложив оба листа пополам, Бренда поместила их  в  тонкую  пластиковую
папку. Раскрыв сумочку, она достала из  нее  большой  целлофановый  пакет,
куда положила набор чистых стеклянных  пробирок,  парочку  щупов,  пинцет,
миниатюрный металлоискатель  с  программируемым  поиском  и  хирургический
тонкий фонарик с гибким световодом.
     Одним движением сбросив с себя белоснежный халат,  Бренда  подхватила
легкую поклажу и быстрым шагом направилась к выходу. Раскрыв дверь  резким
коротким толчком, она чуть не сбила  с  ног  проходившего  мимо  комиссара
Моррана. Он с шипением отпрянул в сторону, потирая ушибленную руку:
     -  Бренда,  дорогая,  отчего  такая  спешка?  Ты  что,  забыла   дома
включенный тостер?
     - Почти, - девушка неловко улыбнулась. - По-моему, Фрэнк, я на пороге
грандиозного открытия.
     Ее глаза оживленно бегали по недоверчивому лицу комиссара.
     - Что-нибудь новенькое из жизни нежно любимых перочинных  ножиков?  -
посмеиваясь, проговорил Морран.
     - Ой, молчи...
     -  Хорошо,  хорошо,  но,  пожалуйста,  не  забудь  завтра  к   десяти
предоставить мне отчет об этих кусочках дерьма, которые  я  тебе  прислал.
О'кей?
     - Конечно, Фрэнк.
     Девушка поправила вечно сползающую с  плеча  сумочку  и  побежала  по
узкому коридору.


     Кассовый автомат проглотил кредитную карточку  -  и  через  несколько
секунд  оранжево-черный  шлагбаум  с  негромким  жужжанием  пополз  вверх,
освобождая дорогу в подземные гаражи "Мэдисона". Рассел остановил машину в
проезде,  не  сворачивая  в  разлинованные  и  освещенные   прямоугольники
действующей стоянки. В подвале было  практически  пусто,  поэтому  большая
часть гаража не освещалась. Свет был лишь на ближайшей к выходу  небольшой
стоянке, где тихонько прикорнул десяток автомобилей. Представлений сегодня
никаких не было, и вся  громада  гигантского  сооружения,  созданного  для
развлечений, была погружена в  спокойный  сон  от  макушки  флагштоков  на
стеклянном потолке стадиона до  бетонных  казематов  гаражей  и  подсобных
помещений.
     Заехав в неосвещенную часть, Рассел остановил  машину  под  одним  из
темных светильников и выключил фары. Он выбрался из-за баранки и, встав на
капот, начал шарить руками  за  металлической  рамой  светильника.  Пальцы
пробежали  по  пыльной  поверхности,  нащупывая  спрятанный  там  предмет.
Звонкий цокот металлических набоек женских туфель заставил  его  отвлечься
от осмотра светильника, слезть с машины и отскочить в сторону, за колонну.
     Луч света вырвал из мрака небольшой круг серого бетона. Рассел вжался
в колонну, неотрывно следя за черным  силуэтом,  быстро  приближающимся  к
нему. Бренда - это была она - остановилась  и  осмотрелась.  Луч  фонарика
осветил белую затертую полоску мела,  оставленную  полицейскими  на  месте
убийства для обозначения положения трупа.
     - Здесь,  -  тихо  прошептала  девушка,  доставая  из  пакета  тонкий
стержень металлоискателя с "блином" на конце.
     Надев маленькие наушники, она провела  "блином"  по  колонне.  Резкий
свист ударил в уши. Металлоискатель четко показывал наличие  металлической
конструкции - спрятанной в бетон несущей опоры арматуры.  Сменив  частоту,
Бренда снова провела диском по колонне. На этот раз было совсем тихо.
     Чуть выше шеи в мембране наушников  раздался  слабый  щелчок.  Бренда
поднесла диск к углу колонны, и металлоискатель затарахтел,  как  пулемет.
Фонарик  высветил  узкую  выбоину  в  теле  колонны.  По-видимому,  что-то
металлическое было в щели.
     Бренда достала пинцет, пробирку и, убрав  фонарик,  сунула  пинцет  в
"рану". В узких губках пинцета блеснул металлический серо-голубой осколок.
Нет, не осколок, а так, пылинка. На лбу Бренды выступили капельки холодной
испарины. Быстрым движением она поместила драгоценную находку  в  пробирку
и, спрятав ее в тонкий пластиковый пакет, отправила в сумочку, висевшую на
плече.
     Рассел попытался  осторожно  приблизиться  к  стоящей  фигуре,  желая
рассмотреть, что это она  делает.  Стеклянная  мелкая  крошка,  оставшаяся
после автомобильного побоища, слабо хрустнула под  каблуком  его  ботинка.
Бренда вздрогнула и отшатнулась от колонны. Тонкий луч фонарика  заметался
из стороны в сторону, вырывая из мрака лишь отдельные  колонны  и  пустоту
площадки. Рассел прилип к холодному бетону, затаив дыхание.
     - Кто здесь?! - Голос девушки заполнил  пространство  гаража,  гулким
эхом отдаваясь в пустынном подземелье. Ответом ей  была  глубокая  плотная
тишина.
     Бренда  заспешила  к  выходу,  продолжая  настороженно  озираться  по
сторонам и прижимая к бедру непослушную сумочку.
     Даже на улице испуг не проходил. Она быстро миновала Мэдисон-авеню и,
свернув на 62-ю улицу, зашла  в  небольшой  уютный  бар,  расположенный  в
первом этаже углового дома. В зале  было  тихо  и  малолюдно.  Увидев  ее,
знакомый бармен приветливо улыбнулся:
     - Давно не появлялась, Бренда...
     Он протянул усевшейся за стойку девушке каталог напитков. Бренда вяло
улыбнулась и покачала головой:
     - Времени нет, Джордж.
     - Да, да, - парень понимающе кивнул, - работа, работа... Значит,  как
всегда?
     - Как всегда.
     - Бренди? Бренде - бренди?
     - Да, немного бренди.
     Бармен поставил на полированную стойку рюмку и поднес  к  ее  тонкому
краю горлышко пузатой бутылки.
     - Скажи, когда хватит.
     Темная прозрачная жидкость неспешно полилась в рюмку. Когда  до  края
осталось всего три миллиметра, девушка устало произнесла:
     - Достаточно.
     Бармен убрал бутылку. Бренда выпила залпом.
     Не помогало. Расслабиться не удавалось. Несмотря на  изрядную  порцию
спиртного, ее все еще трясло, как в лихорадке.
     Рассел вошел в бар и тоже остановился  возле  стойки,  всего  в  двух
шагах от девушки. Кивнув бармену, он поманил его пальцем.
     - Извини, Бренда, - произнес Джордж и отошел в сторону.
     - Оранж со льдом, - как можно равнодушнее проговорил Рассел.
     Бренда  на  мгновение  обернулась  к  вошедшему,   бросив   на   него
настороженный  взгляд.  Ничего   страшного,   как,   впрочем,   и   ничего
примечательного в  лице  незнакомца  не  было.  Поэтому  она  вернулась  к
созерцанию пустой рюмки.
     Бармен поставил на столик высокий стакан с желтым напитком, в котором
плавали прозрачные кубики льда.
     - Джордж, тебя можно? -  подозвала  официанта  Бренда  и  указала  на
пустую рюмку. Сама не зная почему, она начала нервничать. Отпустившее было
беспокойство снова охватило ее.
     - Я вас знаю? - тихо проговорил Рассел, лениво отпивая из стакана.  -
Мне кажется, что да.
     - Что вы сказали?
     Девушка развернулась и пристально всмотрелась в лицо, черты  которого
терялись в слабом освещении зала.
     - Ничего особенного, - почти шепотом произнес  Рассел.  -  Но  я  вас
знаю, Бренда.
     - Что? -  ошарашенно  переспросила  девушка,  поднимаясь  с  высокого
табурета и подходя к Нэшу.
     -  Мэдисон  Сквер  Гарден,  -  четко  выговаривая   слова,   произнес
загадочный незнакомец. - Вы часто ходите туда?
     Бренда настороженно посмотрела на него и ответила вопросом на  вопрос
(она вдруг разозлилась - и это придало сил и уверенности):
     - Почему вы об этом спрашиваете?
     Рассел старался  не  смотреть  на  девушку  и  невозмутимо  продолжал
отхлебывать из своего стакана.
     - Баскетбол, цирк, реслинг? - настаивал он.
     Бренда вспомнила странные звуки в гараже под стадионом, и по ее спине
прошла холодная волна.
     - Вы что, следили за мной?
     - Нет, - Рассел покачал  головой.  -  Просто  мрачные  места  ночного
города - не лучшее место для прогулок. Такая  симпатичная  девушка  должна
знать об этом.
     Он поднял глаза и пробежал взглядом по ее фигуре.
     - Я бы хотел проводить тебя домой, Бренда.
     - Откуда вы знаете, как меня зовут?
     - Я не знаю. Мне показалось, что мы знакомы уже тысячу лет, и это имя
всплыло само собой.
     - Очень странно,  -  девушка  в  нерешительности  пожала  плечами.  -
Очень...
     - Что? Мое предложение?
     - Нет... А впрочем, и то и другое.
     - Так вы принимаете его?
     -  Нет.  Я  не  нуждаюсь  в  посторонней  помощи  и   постараюсь   не
заблудиться.
     - А если нападение? Сейчас так неспокойно. И, знаете,  газеты  пишут,
что этот район небезопасен.
     - Я уж как-нибудь...
     Бренда швырнула на стойку помятую банкноту и, громко цокая  каблуками
по гранитному полу, вышла из бара.
     Выпитый бренди ничуть не улучшил самочувствия. Алкоголь лишь обострил
чувство непонятного беспокойства и страха. Отойдя от бара, она свернула  в
темную подворотню и принялась ждать, решив во что бы то ни стало  выяснить
все. Для чего ей это было нужно, Бренда не знала сама, но внутренний голос
говорил, что за этим странным человеком, назвавшим ее по имени и почему-то
наблюдавшим за ней, необходимо проследить. Здесь крылась какая-то страшная
тайна, но...
     Рассел вышел из бара минут через десять. Осмотревшись по сторонам, он
поднял ворот плаща и, втянув голову в плечи, быстрой размашистой  походкой
зашагал по улице в сторону небольшой  китайской  фабрики  по  производству
пластиковой тары.
     Передвигаясь  на  носочках,  чтобы  не  громыхать  по  ночным  улицам
стальными шпильками каблуков, Бренда короткими перебежками последовала  за
ним, от одного уличного фонаря к другому, прячась за  столбами  и  в  тени
домов.
     Рассел свернул в  узкий  проход  между  забором  завода  и  складским
ангаром. Пройдя еще несколько ярдов, он стремительно метнулся в сторону  и
притаился  за  высоким  стеллажом  металлических  контейнеров.  Бренда   в
нерешительности остановилась возле темного прохода, но, немного  помедлив,
все же решилась и шагнула во мрак.
     Крепкая рука ухватила ее за талию, прижимая обе руки девушки к  телу,
а широкая ладонь закрыла рот. Резким  броском  придавив  Бренду  к  бетону
забора, Рассел приложил указательный палец  освободившейся  руки  к  своим
губам и прошептал:
     - Тихо!
     Девушка попыталась вырваться, но рука Рассела  цепко  держала  ее  за
голову, закрывая рот и не давая кричать.
     Черный силуэт возник впереди, в  конце  коридорчика.  Широкое  лезвие
двуручного меча со свистом разрезало воздух, разрушая металл попавшихся на
пути контейнеров. Рассел одним движением отбросил  обезумевшую  от  страха
девушку в сторону и, пригнувшись, выбежал  из  проема  на  площадку  перед
воротами  ангара.  В  голубом  свете  мощного  прожектора   Нэш   все-таки
рассмотрел противника.  Двухметровая  фигура,  затянутая  в  черную  кожу,
медленно приближалась  к  нему,  выставив  перед  собой  блестящее  лезвие
эспадона. Длинные волосы цвета воронова крыла спадали на широкие  плечи  и
закрывали почти половину знакомого бледного лица. Это было лицо  человека,
коряво выводившего в гостиничном журнале: "Виктор Крюгер". Это  было  лицо
черного Мак-Крагера. Лицо смерти.
     Рассел осмотрел площадку, пытаясь найти хоть что-то, чем  можно  было
бы защищаться.
     - Я рад встрече с тобой, Мак-Лауд!  -  прогремел  голос  вооруженного
мечом человека, и черный призрак сделал выпад. Рассел, уворачиваясь,  упал
на асфальт и откатился в сторону. Лезвие  просвистело  всего  в  дюйме  от
спины, оставляя на асфальте глубокую царапину.
     - Ты всегда умел прятаться, Конан.
     Черная фигура приблизилась к поднимающемуся Расселу  и  сильно  пнула
его ногой в бок. Вскрикнув от боли, Нэш отлетел к стене ангара и  ударился
затылком о бетон. Превозмогая гул в голове, он стал подниматься.
     - Ты помнишь, что я тебе говорил: остаться должен только один!..
     Черный занес над головой меч.
     Бренда поднялась с земли и, ухватив валявшийся рядом  кусок  стальной
трубы, зачем-то пригибаясь,  побежала  к  дерущимся.  Эспадон  Крюгера  на
мгновение завис в воздухе...
     - Лови, - вскрикнула девушка, бросая трубу.
     Нэш перехватил ее как раз в тот момент, когда  лезвие  эспадона  было
готово опуститься на его шею. Сталь  взвизгнула,  высекая  голубые  искры.
Рассел не удержался на ногах и вновь  упал,  не  выпуская  трубы  из  рук.
Крюгер склонился над ним и, ухватив за ворот плаща, поднял  вверх.  Рассел
извернулся  и  нанес  сокрушительный  удар  трубой  в   челюсть   Крюгера.
Оглушенный противник разжал кулаки, отступая на несколько  шагов.  Прикрыв
глаза, он встряхнул головой, приходя  в  себя,  и  на  его  лице  возникла
холодная и злая улыбка.
     - Ты что, до сих пор не понял, Мак-Лауд, что я сильнее?
     Крюгер  расхохотался,  яростно   набрасываясь   на   Рассела.   Ловко
увернувшись, Рассел обломком трубы выбил меч из рук Крюгера и тут же нанес
несколько сильнейших ударов в голову и грудь противника.  Теперь  это  был
обыкновенный кулачный бой. Черный отлетел на стеллаж  сложенных  у  ангара
труб, не успев собраться для контратаки. Рассел  буквально  отбил  руку  о
твердое, словно стальное, тело, но противник через мгновение вновь  был  в
форме и, поднявшись, ответил резким тычком ладони в скулу Нэша.
     В глазах Нэша потемнело; теряя равновесие,  он  повалился  на  спину,
пытаясь прикрыть голову руками.
     - Ты что, забыл, Мак-Лауд? Остаться должен  только  один!  -  взревел
черный. Его голос громовым раскатом  пронесся  над  ангаром  и  растаял  в
ночном небе.
     Крепко сжав плечи Рассела,  Крюгер  принялся  методично  бить  его  о
толстую  стальную  балку,  словно  хотел  разнести  противника  на  мелкие
кусочки. Металл гудел, как церковный колокол. С  каждым  новым  ударом  из
груди Рассела вырывался  сдавленный  стон.  Вскоре  его  руки  бессильными
плетьми повисли, болтаясь из стороны в сторону, как у манекена.
     Черный отшвырнул обмякшее тело Нэша. Эспадон лежал в сторонке, ожидая
своего хозяина в пяти ярдах от места сражения.
     Вот Крюгер подошел, вот он взял свое верное оружие и занес клинок над
головой.
     Проклятая балка! В глазах  Нэша  стояла  серебристая  пелена,  голова
гудела, тело казалось тяжелым и ватным, и каждое новое движение давалось с
неимоверным трудом. Для восстановления  сил  нужно  было  всего  несколько
минут. Немного. Всего две-три, не больше. Но,  как  и  всегда  в  подобной
ситуации, их не было. Каждая секунда ценилась на вес золота.
     Рассел с трудом поднялся  с  липкого,  не  отпускающего  асфальта  и,
шатаясь, смотрел на приближающегося Черного воина с занесенным над головой
мечом.  На  мгновение  ему  показалось,  что  он  слышит  тяжелое  дыхание
противника совсем близко, словно  тот,  не  заметив  своей  цели,  несется
сквозь его, Рассела, тело куда-то дальше, где...
     Время вдруг стало каким-то  резиновым  и  почему-то  потекло  страшно
медленно. Зато Крюгер неумолимо - хотя и не  так  быстро,  как  раньше,  -
приближался.
     В этот момент Расселу страстно захотелось  жить.  Он  еще  не  совсем
пришел в себя, и этого желания было недостаточно для достойного  отражения
атаки. Но зато его вполне хватило на то, чтобы  попытаться  убрать  голову
из-под несущегося навстречу смертоносного клинка.
     Еще мгновение... А сколько всего мгновений в ударе  двуручным  мечом,
наносимом из-за головы? Несколько или нисколько? Или бесконечно много, или
ни одного...
     Резкий  оглушительный  крик  разрушил   это   удивительное   действо.
Истерически вопила Бренда, прикрывая рот растопыренными пальцами рук.
     На лице Крюгера появилась улыбка, обнажившая ряд желтых зубов, словно
инкрустированных серебряными капельками.
     -  Мы,  оказывается,  не  одни,  -  удивился  он,  на  миг   задержав
сокрушительный размах меча.
     Возле самого фундамента ангара Рассел увидел длинный  прут  арматуры,
вросший в многолетнюю грязь. Отдирая мокрое, подернутое ржавчиной  железо,
он успел подняться  на  ноги  и  полоснуть  импровизированным  оружием  по
туловищу Черного, который, тихо зарычав, ответил тяжелым ударом  эспадона.
Звон стали заглушил крик Бренды, превращаясь в  вибрирующий  вой.  Остаток
арматуры дрожал в руках Рассела. Это был, конечно,  не  меч,  и  следующий
удар должен  был  стать  последним,  но  Рассел  не  собирался  сдаваться.
Поэтому, лихорадочно соображая, что еще можно  предпринять,  Нэш  встал  в
стойку и...
     Свистящий гул вертолета наполнил воздух. Мощный луч прожектора вырвал
из ночного мрака часть построек и, быстро перемещаясь, затормозил на  двух
фигурах, стоящих в странных позах. Луч держал их в светлом  круге,  как  в
прицеле. Хриплый голос прозвучал в динамиках мегафона:
     - Положите ваше оружие! Вы арестованы!
     Крюгер опустил меч и,  подняв  голову,  посмотрел  на  приближающийся
вертолет. Рассел отшвырнул  бесполезную  арматуру  и  попятился  назад,  к
границе пятна яркого света.  Лицо  двухметрового  воина  исказила  гримаса
разочарования и ненависти.
     - Я тебя еще найду, Мак-Лауд! - проревел он и исчез  во  мраке  узких
проходов. Луч бросился вдогонку за вооруженным человеком, забыв о Нэше.
     - Стоять! - надрывно неслось из вертолетного динамика.
     Рассел бросился к сидящей на земле Бренде, рывком поставил ее на ноги
и потащил за собой к навесу над небольшой площадкой.
     Девушка постепенно приходила в себя, хватая воздух  широко  раскрытым
ртом.
     - Объясни, что это было? В чем дело?  Кто  это?  -  забормотала  она,
отдергивая руку.
     - Заткнись! - рявкнул Рассел, опускаясь на деревянный ящик.
     - Кто это? - продолжала тарахтеть Бренда. - В конце  концов,  я  имею
право знать!
     - Чтобы ты за мной больше не ходила, понятно?! - Рассел вытер  мокрое
от пота лицо рукавом плаща. И категорично заявил: - У человека всего  одна
жизнь, и ее нужно ценить. Иди домой. Ясно?
     Он повернулся к ней спиной и собрался уходить,  но  Бренда  задержала
его, вцепившись мертвой хваткой в руку.
     - Твое имя Мак-Лауд? Да?
     - Слушай, иди домой, - с  чувством  произнес  Нэш,  отдернул  руку  и
растворился в темноте.
     - Черт! - озадаченно проговорила девушка, сжимая голову руками. Слезы
потекли по ее щекам, смывая косметику.


     Рассел вышел на 62-ю улицу и осмотрелся. Плащ, залепленный  грязью  и
местами   порванный,   выглядел    совсем    плохо.    Поэтому,    сбросив
компрометирующую тряпку, он разорвал ее на кусочки и выбросил в  ближайший
мусорный бак.
     Потом пришлось вернуться в гараж "Мэдисона" и забрать  оттуда  меч  и
автомобиль.
     Ключ зажигания нырнул в щель - и мотор  взревел,  нарушая  полуночную
тишину подземелья. Белый "порш" как привидение вылетел из гаража и понесся
по малолюдным в этот поздний час улицам.
     Машину Рассел оставил за два квартала от своего дома, хотя в  этом  и
не было необходимости, - на всякий случай. И пускай на улице было  тихо  и
безлюдно, Нэш все равно дважды прошел мимо своего подъезда, останавливаясь
то у витрины ближайшего ювелирного магазина, то в покосившейся  телефонной
будке, делая вид, что куда-то звонит. И только после  этого,  окончательно
убедившись, что за ним никто не следит, Рассел открыл большие резные двери
подъезда и вошел в широкий холл, охраняемый бронзовыми  статуями  крылатых
сфинксов.
     Металлическая  решетка  лифта  закрылась  за  его  спиной,  и  кабина
медленно поползла вверх. Тонкие стальные плиты гудели под  ногами.  Затем,
спустившись  по  винтовой  лестнице  в  круглую  залу,  которая   являлась
одновременно его кабинетом и спальней и  в  которой  он  проводил  большую
часть своего свободного времени, Нэш  положил  меч  на  низенький  столик,
забросил влажную от пота куртку на спинку кресла  и  тяжело  опустился  на
диван.
     События двух последних дней явно выделялись на фоне размеренной жизни
преуспевающего торговца антиквариатом, отличающегося, правда,  от  обычных
людей некоторыми, совсем незначительными, странностями. Это все надо  было
тщательно проанализировать.
     Что-то  произошло  в  привычном  течении  событий,  сделав  их  исход
непредсказуемым. Такого еще не было.
     Ну, один из Носящих  Меч,  через  несколько  лет  -  другой  или  два
одновременно - но в Африке и в Индии. Бывает. Но чтобы  вот  так:  один  в
Нью-Джерси и через два дня второй в Нью-Йорке...
     А осталось не так уж много Носящих Меч. Скажем прямо, совсем мало.  И
тут еще Мак-Крагер, Черный Крюгер...
     Неужели этот гигантский город-монстр  станет  местом  свершения  того
самого пророчества, о котором говорил ему...



                                    8

     Широкий ремень, переброшенный через  рассохшуюся  от  времени  балку,
натянулся струной, приподнимая  тяжелую  крышку  кузнечного  меха.  Мощная
струя горячего воздуха обдала тлеющие  угли,  наполняя  их  свежей  силой.
Длинные щипцы нырнули в адский жар горна и извлекли из его пылающего нутра
кусок раскаленного железа, исходящий фонтанами искр.  Молот  опустился  на
яркий белый край, скалывая с него  оболочку  окалины.  Резкий  дребезжащий
звон наполнил кузницу и, вырвавшись за ее стены, мгновенно распространился
по небольшой долине, укрывшейся от морской прохлады за извилистым  морским
берегом,  изрезанным  неглубокими  фиордами.  Еще  дюжина   ударов   -   и
великолепная подкова, отчаянно шипя, нырнула в холодную воду.  Белоснежное
облако пара вырвалось  из  кадки,  наполняя  кузницу  запахом  остывающего
железа и мокрого дерева. Жар, идущий от горна, осадил  вздымающиеся  клубы
пара на стены и стоящего возле наковальни человека.
     Конан отложил щипцы в угол и  достал  из  воды  еще  теплую  подкову.
Обтерев ее ветошью, он вышел во двор.
     Стоящий  неподалеку  конь  нервно  подергивал  ушами,  вслушиваясь  в
странные звуки, исходящие из пышущего жаром сарая. Широко раздувая ноздри,
он тихонько фыркал, чувствуя  неприятный  запах.  Мелкая  дрожь  проходила
волнами по его телу, сгоняя назойливых насекомых. В больших черных глазах,
обращенных к появившемуся хозяину, отражался испуг.
     Конан  потрепал  своего  любимца   по   холке.   Животное   фыркнуло,
успокаиваясь. Подняв правое копыто скакуна, Конан приложил к  нему  только
что изготовленную подкову. Она пришлась впору.
     Конь послушно стоял  на  месте,  пока  хозяин  прилаживал  железку  к
копыту. Завершив работу, человек спрятал  нехитрый  инструмент  в  широкий
карман кожаного фартука, отпустил  конское  копыто  и  отошел  в  сторону.
Животное затанцевало на месте, переминаясь с ноги на ногу, словно примеряя
новую обувь.
     Немного  полюбовавшись  сделанной  работой,  Конан  огляделся.  Яркое
солнце горело в ослепительно синем небе, даря тепло суровым горам. Пологие
склоны и крутые  уступы,  укутанные  зеленью  трав,  молчаливыми  древними
исполинами наблюдали за работой человека, волею судеб заброшенного  в  эти
суровые, но неповторимо прекрасные места.
     Сейчас, наверное, уже никто не смог бы вспомнить, откуда  среди  этих
неприступных гор возникла одинокая  башенка  и  кто  ее  построил.  Гордое
величие этого полуразрушенного,  но  не  покоренного  природой  сооружения
привлекло Конана  -  и  он  остался  здесь  рядом,  ведя  жизнь  одинокого
отшельника вот уже несколько лет. Только однажды сюда  забрели  пастухи  в
поисках новых пастбищ и  остановились  на  ночлег.  Они  и  теперь  иногда
заходят, меняя снедь и овечьи шкуры на металлические поделки Конана.
     А год назад с ними пришла девушка, дочка одного из пастухов. Ее  мать
умерла, а она, так и не выйдя замуж, отправилась  с  отцом  в  горы  пасти
овец.
     И с этой минуты жизнь Конана изменилась. Черт возьми! Она была просто
красавица! Белокурые волосы спадали пушистыми  прядями  на  полные  плечи,
черные густые  брови  подчеркивали  великолепие  глубоких  синих  глаз,  а
кокетливо вздернутый носик и  необычайно  алые  губки  придавали  ее  лицу
просто божественное очарование. Она была великолепна! А фигура!..  Девушка
была достаточно высокой, и ее сильное стройное тело, затянутое в узкий лиф
шерстяного платья, дышало нежной свежестью полевого цветка.
     - Герда!
     Она вышла  из  дверей  старой  башни  заброшенного  замка  и,  быстро
перебирая  ногами,  закрытыми  широкой  темно-коричневой  юбкой  до   пят,
подбежала к Конану.
     - Ты хотел меня видеть? - приблизившись, спросила она.
     - Конечно, мой цветочек,  -  радостно  воскликнул  Конан  и  заключил
девушку в объятия.
     - Ты сделаешь все, что я хочу, милый? - прошептала она, прижимаясь  к
нему всем телом.
     - Конечно! Я сделаю все, что ты захочешь!
     Стоявший за спиной Конана  жеребец  громко  заржал,  взрывая  копытом
землю. Молодые люди счастливо рассмеялись.
     - Я смертельно устал и голоден как волк, - рыкнул  Конан  и,  шутливо
взревев, подхватил девушку на руки. - Пойдем, я умоюсь.
     С девушкой на руках он пошел к стене сарая, где стояла дубовая бочка,
до краев наполненная холодной дождевой водой. Опустив  Герду  на  землю  и
сбросив с шеи петлю фартука, он расправил плечи и окунул голову  в  темную
прохладу воды.
     - Господи! Хорошо-то как!
     Девушка улыбаясь побежала в дом - и  через  минуту  вновь  появилась,
держа в руках большое блюдо с куском жареного  мяса,  лепешкой  и  высоким
кувшином. Поставив нехитрую снедь на  большой  камень,  она  опустилась  в
траву и, пока Конан ел, нежно смотрела на него.
     Покончив с трапезой, Мак-Лауд опустился на траву  рядом  с  ней.  Она
положила голову на его широкую грудь и, глядя прямо в глаза, прошептала:
     - Повелитель мой, - ее губы чуть шевелились, выпевая ласковые  слова,
- я так рада, что нравлюсь тебе...
     - Ты всегда будешь мне нравиться, - кивнул Конан.
     Он крепко обнял подругу и, прижав  к  себе,  тронул  ее  теплые  губы
долгим поцелуем.
     Хвост  белоснежного  скакуна  промелькнул  над  ними,  на   мгновение
закрывая голубой купол неба. Мелкие камешки и  песок,  поднятые  в  воздух
копытами, посыпались на влюбленных. Девушка вскрикнула. Конан подскочил  и
бросил недоумевающий взгляд белого коня, на котором сидел  странно  одетый
немолодой человек.
     На лице незваного  гостя,  покрытом  множеством  морщин  и  оливковым
загаром явно не местного происхождения, появилась довольная улыбка.
     - Добрый  день!  -  вежливо  кивнув  головой,  заговорил  незнакомец,
произнося слова с каким-то слабым акцентом. Акцент был явно не  ирландский
и не французский. Конан не смог определить происхождение  незнакомца.  Тем
временем странный человек поднес руку, затянутую в тонкую мягкую перчатку,
к широким полям шляпы из заморского красного фетра  с  большой  серебряной
пряжкой, в которую были  вставлены  диковинные  перья  какой-то  заморской
птицы. Какой именно птицы, Конан не знал. Он таких никогда не видел.
     - Я Санчос де ла Лопес де Рамирес, - представился всадник.
     Хорошо поставленный голос и умение держаться  указывали  на  то,  что
этот человек знатного  происхождения  и  хорошо  воспитан.  Правда,  Конан
ничего этого не понял. Он  просто  очень  удивился  пришельцу  и  выступил
вперед, на всякий случай прикрывая собой девушку.
     - Ты кто?
     Легкий смех вырвался из груди  незнакомца.  Подняв  седые  брови,  он
повторил, четко выговаривая непривычные для Конана слова:
     - Санчос де ла Лопес де Рамирес.
     Настороженный Конан сделал еще шаг навстречу и спросил:
     - Что тебе нужно?
     Рамирес соскочил с коня. Налетевший из-за фиордов ветер трепал  перья
на его шляпе и роскошный  плащ,  расшитый  розетками  из  тех  же  перьев.
Поправив золотую фибулу на плече, он откинул полу плаща и протянул руку  в
перчатке.
     Конан покосился на раскрытую ладонь и снова произнес:
     - Что тебе нужно?
     - Мне нужен ты, - весело сказал гость.
     Его слегка раскосые глаза превратились в узкие щелочки, взрывая  кожу
в уголках век глубокими морщинами. Рот  под  тонкими  усами  растянулся  в
добродушной улыбке.
     - Ведь ты Конан ап Кодкелден Мак-Лауд. Ты был ранен в сражении и тебя
выгнали из твоего клана, из деревушки Глен-Финен. Пять лет назад.
     Девушка испуганно посмотрела на чужеземца и, дернув Конана  за  руку,
тихо проговорила:
     - Кто это?
     Рамирес бросил учтивый взгляд на девушку и галантно раскланялся.
     - Иди в дом, - тихим голосом приказал Конан.
     - Нет, я останусь с тобой.
     Неизвестно откуда взявшаяся злость овладела Конаном.
     - Делай, что тебе говорят, женщина, - прорычал он.
     - Мы скоро придем, Герда, -  спокойно  подтвердил  Рамирес,  все  еще
продолжая улыбаться.
     Мертвенная бледность появилась на  лице  девушки.  Накинув  на  плечи
Конана накидку, Герда  быстро  пошла  к  дому,  постоянно  оборачиваясь  и
спотыкаясь. Когда она скрылась за дверью, в безоблачном ясном небе  грянул
оглушительный гром. Конан  поднял  голову.  Ослепительная  вспышка  молнии
расколола  синеву,  соперничая  в  яркости  с  солнцем.  В  этот  же   миг
невообразимая боль наполнила тело. Возникнув в  груди,  она  неудержимо  и
быстро разрасталась. Казалось, еще миг - и  окровавленные  клочья  бывшего
Конана разлетятся во все стороны.
     Но боль ушла так же внезапно, как  и  возникла.  Лишь  в  глазах  еще
мелькали  сверкающие  шары,  да  в  ушах  стоял  непривычный  гул.  Мышцы,
собравшись  в   единый   искореженный   страхом   сгусток,   ослабели,   и
подогнувшиеся  колени  не  выдержали  веса  туловища.  Испустив  из  груди
оглушительный  нечеловеческий  вопль,  Конан  рухнул  на  траву  под  ноги
шарахнувшегося в сторону коня Рамиреса.
     Испанец присел на корточки рядом с лежащим на  земле  юношей  и  тихо
произнес:
     - То, что ты сейчас испытал, это Сила. Тебе надо  уметь  пользоваться
ею.
     - Кто ты? - выдохнул Конан, приподнимаясь на локтях.
     Рамирес поднялся на ноги и, воздев руки к небу, воскликнул:
     - Мы с тобой братья, Кодкелден! Мы с тобой одной крови!
     Вновь ударила молния. Голос Рамиреса, подхваченный  холодным  ветром,
ударился в скалы и эхом понесся далеко в горы.



                                    9

     ...Бренда   вошла   в   прокуренный   кабинет   Моррана   и,   бросив
неодобрительный  взгляд  на  сидящего  с  сигаретой  в   зубах   толстяка,
поздоровалась. Фрэнк, разговаривавший по телефону, прикрыл микрофон трубки
рукой и быстро шепнул:
     - Привет!
     Затем, снова вернувшись  к  разговору,  он  зажмурил  глаза,  глубоко
вздохнул и, грубо выругавшись в трубку, бросил ее на аппарат.
     - Извини, Бренда, - проговорил он, поморщившись, и, опустив  ноги  со
стола, сел по-человечески и указал  девушке  на  кресло  напротив.  -  Эти
остолопы из... Так вот, они совсем спятили!
     - Тяжелый день? - посочувствовала девушка комиссару.
     - Кошмар! - отмахнулся Фрэнк. А как наши дела с экспертизой?
     - Вот то, что ты просил, -  Бренда  протянула  десяток  листочков  и,
немного помолчав, добавила: - Тут очень интересная вещь получается...
     - Какая? - поинтересовался  Морран,  наклоняясь  вперед  и  укладывая
бумаги в папку с другими документами.
     - Ну, во-первых, я пришла к выводу, что убийство  было  совершено  не
Толедо-Саламанкой, то есть не тем мечом, что нашли в гараже.
     - Я в этом и не сомневался, - хмыкнул Фрэнк. - На мече не  обнаружено
следов крови. Но зато на нем нашли отпечатки пальцев.  А  они  принадлежат
потерпевшему. Так что...
     Комиссар тяжело поднялся с кресла и, поправив пиджак, начал  собирать
бумаги, которые намеревался взять с собой.
     - Ты уходишь? - спросила Бренда.
     - Да. У меня, понимаешь ли, одно дело... -  он  устало  посмотрел  на
девушку.
     - Так... И ты даже не взглянешь на результаты экспертизы?
     - Ну, извини, детка. Действительно,  очень  срочное  дело.  Сейчас  я
сбегаю к Двизлу и потом обязательно посмотрю. Ладно?
     - Зайдешь к нему через десять минут, а?
     - Никак не получится. К тому же он - шеф. У нас сегодня  кроме  этого
безголового есть еще огромная куча дерьма, которую срочно надо  раскидать.
Извини.
     - Можешь хотя бы оказать мне одну услугу? - попросила Бренда.
     - Миллион, но не сейчас.
     - У тебя есть документы по делу Вэселека?
     - Брендочка, милая, отстань, будь добра, от меня хоть на две  минуты.
Иначе у тебя будет дело еще об одном безголовом. Если забуду документацию,
Двизл мне голову точно оторвет. Я и сопротивляться не буду.
     Комиссар взял со стола папку и пошел к двери. Бренда  преградила  ему
дорогу и спросила,  давая  понять  всем  своим  видом,  что  на  этот  раз
отказывать ей нельзя:
     - Может, пообедаем?
     Морран остановился и тяжело вздохнул:
     - Пообедаем. Дай пройти.
     Она отошла в  сторону,  и  Фрэнк,  добравшись  до  вешалки,  принялся
натягивать плащ.
     - Когда? - настаивала Бренда.
     - А кто за это  платить  будет?  -  поинтересовался  комиссар  уже  в
дверях.
     - Я, - девушка бросилась за ним следом. - Когда?
     - Тогда через час. Через час с четвертью. Довольна?
     По коридору им навстречу шел Стив.
     - Комиссар, я к вам, - выпалил он.
     - Ребята, через час! Внизу! Бога ради! - взмолился Фрэнк. -  Он  меня
уже в машине ждет! - и стремительно перебирая короткими толстыми  ножками,
побежал по коридору.
     - Что это с ним?
     - Ничего. Просто я его пригласила пообедать.
     - Пригласи меня, - очаровательно улыбнулся Стив и пообещал:  -  Я  не
убегу. Кстати, ты сегодня отлично выглядишь. Как всегда.
     - Спасибо. Кстати, - она прищурилась, -  ты  случайно  к  шефу  не  с
материалами по делу Вэселека?
     - С ними, а что?
     - Тогда у меня есть ровно час, и я собираюсь  с  тобой  пить  кофе  в
твоем кабинете.
     - Ну, пойдем. Я к твоим услугам, - галантно раскланялся Стив и  повел
Бренду к себе.
     Бросив на стол документы, он  подошел  к  полке,  на  которой  стояла
кофеварка, и засуетился, вытирая большим платком вспотевшую лысину.  Через
минуту кофе был готов. Налив крепкий напиток  в  чашки,  Стив  подал  одну
Бренде, одну взял себе, одну поставил остывать "на потом" и  сел  на  край
стола.
     - Ну, - спросил он, приготовившись к разговору, - что тебе нужно?
     - Я хочу поговорить с тобой об этом деле с  обезглавленным  трупом  в
гараже "Мэдисон".
     - Что тебя интересует?
     - Все с начала до конца. Ты же занимаешься этим делом?
     - Лучше бы я им не занимался. Сейчас как на зло  все  хотят  со  мной
поговорить именно об этом деле.
     - А кого же еще это интересует?
     - Как кого? Страховые компании, где  были  застрахованы  взорвавшиеся
автомобили.
     - Но ведь  это  же  проще  простого,  -  удивилась  Бренда.  -  Даешь
заключение, и все.
     - Дело в том, - начал долгое объяснение Стив, - что я  не  могу  дать
заключение о причине взрыва. Потому что не могу сказать перед  присяжными:
"Это все взорвалось потому что взорвалось". Бренда,  милая,  давай  сменим
тему? Мне это все уже порядком надоело.
     - Не психуй. Давай вместе попробуем  во  всем  разобраться.  В  конце
концов, это твоя работа, а мне это просто интересно, я ведь  не  присяжный
заседатель и не судья.
     - Попробуй разберись! - иронически воскликнул Стив. - Там  взорвалось
семьдесят восемь машин. Две  из  них  я  привез  на  экспертизу  сразу,  а
остальные мы осмотрели потом уже на свалке. Боже, это просто  титанический
труд!
     - И что же?
     - Ничего.
     - В каком смысле?
     - В том, что  никаких  следов  взрывчатки.  Более  того,  все  машины
взорваны изнутри. Вот, - он полез  в  стол  и  вынул  тонкие  листочки,  -
почитай сама. Это заключение, которое они мне  дали,  заявив,  что  больше
ничего не могут для меня сделать.
     Бренда взяла бумаги и забегала глазами по строчкам.
     - Ничего не понимаю, - произнесла она, закончив читать.
     - Я тоже.
     - Нет, они, конечно, любят давать пространные отчеты ни о чем,  но...
Тут же просто ничего нет.
     - Нет! Обрати внимание на восьмой пункт.
     - Подожди, тут их всего четыре.
     - Четыре? - Стив заглянул в заключение. - Вот черт, забыл!
     Он опять нырнул в ящик стола и извлек оттуда очередные бумажки.
     - Вот еще. Читай.
     Бренда на несколько минут погрузилась в чтение документации. Дочитав,
она подняла на Стива удивленные глаза.
     -  Ничего  себе!  Эти  бездельники   заключили,   что   машины   сами
развалились. От старости.
     - Да. Дескать, усталость металла,  повышенный  электромагнитный  фон,
словно в них попала молния. Хотя какая к матери молния, если они нигде  не
то что не оплавлены - даже не обожжены!  Ты  представляешь,  что  со  мной
сделают  представители  страховых  компаний,  если  я   представлю   такое
заключение?
     - А ты что, его серьезно собираешься представлять? В суде?
     - Об этом я и хотел поговорить с Фрэнком. Потому что молнии - заметь,
противопожарные молнии, - на глубине двадцати метров под землей! Это...
     - Послушай, - остановила его причитания Бренда, - ты консультировался
с кем-нибудь по этому вопросу?
     - С кем?
     - Ну хотя бы с Филом.
     - С этим шутом гороховым? - взревел Стив так громко, что сразу  стало
понятно: консультировался. - Да! Он мне сказал, что это,  наверное,  самое
обыкновенное сверхъестественное явление - полтергейст. А на вопрос о  суде
заявил, что теперь, дескать, такое время, что так и надо говорить.  А  для
надежности,  чтобы  эта  зараза  не  разбежалась  по  городу,  посоветовал
окропить груду металлолома святой водой!
     - А если это действительно полтергейст?
     - Я тебя прошу!..
     - А все же!
     - Тогда я обращусь к "охотникам за привидениями". В конце концов,  не
лазить же мне самому по свалке с бутылкой святой воды!
     Они еще немного посмеялись, допили кофе, и Бренда собралась  уходить.
Стив проводил ее до двери и на прощание сказал:
     - Знаешь, только сейчас вспомнил. Вчера произошло еще  одно  странное
событие.
     - Опять привидения?
     - На этот  раз  нет.  Вчера  полицейский  вертолет  засек  на  заводе
пластиковой тары, недалеко от 62-й улицы, дерущихся  на  мечах.  Это  было
ночью. И их было трое.
     -  Ну   и   как?   -   поинтересовалась   Бренда,   стараясь   скрыть
обеспокоенность. - Их поймали?
     - Поймаешь их! - с сожалением протянул Стив. -  Их  даже  не  удалось
разглядеть толком. Один, говорят, высокий,  другой  -  среднего  роста,  а
третья - женщина.
     - И что, тоже с мечом?
     - Нет, женщина, кажется, была только с сумочкой.
     Бренда посмотрела на часы, ойкнула и  убежала,  пообещав,  что  Фрэнк
через час будет в своем кабинете.


     Рассел откинулся на  спинку  дивана  и  взял  с  журнального  столика
большую толстую книгу в глянцевой  суперобложке.  На  черном  поле  белыми
буквами  было  набрано:  "История  металлургии  и  изготовления  холодного
оружия".
     Перевернув книгу, Рассел долго рассматривал  на  ее  тыльной  стороне
фотографию этой странной девушки, блуждающей ночами в мэдисонском  гараже.
Подпись  под  фотографией  поясняла,  что  это  Бренда  Уайт,  эксперт  по
холодному оружию центрального департамента полиции Нью-Йорка. Год рождения
1969. Это уже третья ее серьезная работа. Училась...
     Рассел полистал книгу и, отложив  ее  на  подушку,  взял  с  того  же
столика свою катану и вынул ее из ножен.  Осмотрев  лезвие,  он  обнаружил
несколько новых щербинок, правда, размером с булавочное острие.
     Тяжело  вздохнув,  он  еще  раз  осмотрел  меч,  любуясь  красотой  и
совершенством оружия.


     Фрэнк снял плащ и грузно опустился в кресло  напротив  своего  стола.
Протерев вспотевший лоб платком, он сказал появившейся в дверях Бренде:
     - Больше я с тобой в эти игры не играю.
     Он покачал головой и погладил свой круглый живот.
     - Просто я знаю слабости комиссаров.
     - Ты - дилетантка. Комиссары любят легкую  застольную  беседу,  а  не
бесконечное траханье мозгов каким-то сраным безголовым делом.
     Бренда прошла на середину кабинета и, поставив на стол сумочку,  села
напротив Моррана, мило улыбаясь.
     - Я никак не возьму в толк, - продолжал развивать свою мысль Фрэнк, -
зачем тебе это!
     - Я тебе уже говорила, Фрэнк. Я хочу найти таинственный  меч.  Потому
что,  во-первых,  это  очень  старое  оружие.  Это,  конечно,  только  мое
предположение. А во-вторых, у этого металла очень странный  состав.  Будет
просто революция в металлургии.
     -  Бренда,  сколько  лет   мы   знакомы,   столько   я   слышу   этот
металлургический бред. - Фрэнк взял одну из папок на столе. - Извини меня,
это бестактный вопрос, но ты никогда не думала о семье?
     - Думала, думала, - быстро проговорила она, глядя на папку.  -  Давай
ее сюда.
     - Господи, мы с Фанни никогда не увидим тебя в белом платье! Держи, -
он протянул Бренде документы. - Сядешь здесь, в этом кресле, и  почитаешь.
Только ни о чем меня не спрашивай, мне надо поработать.
     - Я все поняла, - глаза Бренды загорелись. - Всего пять минут.
     Фрэнк, кряхтя, вылез из кресла, обошел  стол  и,  усевшись  на  стул,
углубился в работу, вдохновенно просматривая содержимое каких-то папок.
     Бренда положила  дело  на  колени  и,  отогнув  пластиковую  обложку,
достала листочки,  часть  из  которых  была  написана  от  руки,  часть  -
отпечатана на машинке; были среди них фотографии, графики и даже  какие-то
математические выкладки.
     Среди отчетов  и  заключений  разнообразных  экспертов  Бренда  нашла
фотографию Мак-Лауда. Она пристально вглядывалась в знакомое лицо.  Подняв
глаза, она окликнула Фрэнка, который недовольно спросил:
     - Что тебя интересует?
     - Этот человек тоже проходит по нашему делу? - она ткнула  пальцем  в
фотографию.
     - Да. Это Рассел Нэш. Я тебе уже говорил о нем. Ты что, его знаешь?
     - Нет, - равнодушно проговорила Бренда. - Это тот самый тип,  который
выезжал из гаража? Да?
     - Он.
     - И, как я понимаю, у тебя нет против него ничего конкретного? Так?
     - Ничего. Совершенно. Но внутренний голос мне  подсказывает,  что  он
совсем не  тот  человек,  каким  хочет  казаться.  Мы  его,  так  сказать,
работаем. Но пока это только версия. Кстати, он торговец антиквариатом.
     - Я помню. Рассел Нэш...
     - Да, - Морран кивнул.
     Досмотрев  дело,  Бренда  вернула  папку  Фрэнку  и  взяла   сумочку,
собираясь уходить.
     - Ты довольна?
     - Почти. Но  того,  что  я  хотела  бы  найти,  нет,  -  на  ее  лице
промелькнула разочарованная гримаса.
     - Конечно, нет. Орудие убийства - у убийцы, а его-то у нас и нет.
     - Дело даже не в этом. В деле нет ни единого слова о втором мече.
     - Я вижу, что тебя это огорчает даже больше, чем меня. Ну  да  ладно.
Мне жаль, Бренда, что я не смог тебе  помочь,  но  это  все,  что  есть  у
старика Моррана. Может быть, через несколько дней что-то всплывет. Заходи.
     - Ты прекрасный сыщик, Фрэнк. И все не так уж плохо, - Бренда пошла к
двери. - Я обязательно зайду. Пока.
     - Пока. Всегда рад тебе помочь, детка.



                                    10

     - ...Тебе нужно научиться  сражаться  в  любой  ситуации,  -  Рамирес
вставил тяжелые весла в уключины и уселся на скамью, постелив на нее  свой
плащ.
     - У меня острый меч, - огрызнулся Конан.
     Испанец приглашающим жестом указал на лодку. Конан вошел в нее и стал
на носу. Оттолкнувшись от близлежащего  валуна,  Рамирес  пустил  лодку  в
плаванье.
     - Иногда, Мак-Лауд, самого острого оружия  в  мире  недостаточно  для
победы.
     Лодка покачивалась на небольших волнах, неумолимо удаляясь от берега.
Рамирес налегал на весла,  напевая  протяжную  незнакомую  песню.  Чувство
неловкости овладело Конаном, он испуганно посмотрел на испанца.
     - Я не люблю лодок и воды. Я мужчина, а не рыба, - гордо, но дрожащим
голосом заявил он.
     - В своем наряде ты больше похож на женщину. А еще ты похож на хэгиш,
- язвительно заметил Рамирес.
     - Что значит "хэгиш"? - поинтересовался Конан, не зная, обижаться ему
или нет.
     - Хэгиш - это желудок овцы, нашпигованный травами.
     - Что вы с ним делаете?
     - Как что? Едим его, разумеется.
     - Но ведь это отвратительно, - Конан скривился.
     Рамирес оставил весла, повернулся к Мак-Лауду  и  достал  из  кармана
кисет.
     - Почему  же?..  -  сказал  Рамирес,  нюхая  табак.  -  Это...  -  он
прищурился и громко чихнул.
     Лодка сильно  закачалась,  Конан  бешено  взмахнул  руками,  стараясь
удержать равновесие.
     - Осторожно! Мы сейчас перевернемся! - волна гнева накатила на  него.
- Ты, испанец, какого черта...
     - Я не испанец, - спокойно прервал его вопли Рамирес. - Я египтянин.
     Конан захлебнулся душащей его злостью и,  насупив  брови,  пристально
посмотрел на улыбающегося Рамиреса:
     - Но ведь ты сказал, что испанец. Ты лжец!
     - Я подданный испанского короля.
     - Все равно ты лжец!
     Глаза Мак-Лауда горели злобой, рука автоматически поползла по  бедру,
нащупывая рукоять меча.
     - Знаешь что! - Рамирес повысил голос. - У тебя манеры  осла,  пахнет
от тебя, как от козла, одет ты, как женщина,  и  совершенно  не  понимаешь
своих возможностей.
     - Что я должен понимать, и вообще - какого черта!..
     - Заткнись. Сейчас ты многому научишься и многое поймешь. Смотри сам.
     Рамирес качнул еще раз лодку.  Правый  борт  почти  зачерпнул  темную
воду,  а  затем  резко  поднялся  вверх.  Конан  потерял   равновесие   и,
перекувырнувшись через голову, полетел в воду. Звонкий  смех  вырвался  из
груди Рамиреса и полетел к берегу, чтобы отразиться от прибрежных  скал  и
помчаться далеко в море.
     - Помогите, помогите! Я не умею плавать! Помогите! Тону!
     Шерстяная юбка и накидка из  оленьей  шкуры,  наброшенная  на  плечи,
постепенно пропитались водой и превратились в свинцовые  путы,  неудержимо
влекущие слабое тело на дно.
     - Помоги!.. Помоги... - вопил Конан, захлебываясь и глотая воду.
     - Дурак! Ты не сможешь  утонуть!  Ты  не  умеешь!  Ты  бессмертен!  -
продолжая истерически хохотать, отозвался Рамирес.
     Ему явно нравилось это действо, и поэтому он, чувствуя, что  выполнил
свой долг как надо, поплыл на лодке к берегу, распевая во все  горло  свои
протяжные песни.
     Значительно  облегченная  лодка,  легко  разрезая  невысокие   волны,
понеслась к обрывистому берегу бухты.
     Промокшая одежда сковывала  движения.  Интенсивная  работа  руками  и
ногами измотала Конана - и  он  стал  медленно  погружаться  в  прозрачную
холодную   бездну.   Последний   большой   пузырь   воздуха,    окруженный
многосотенной  свитой  маленьких  пузырьков,  вырвался  из   его   рта   и
серебристым  мягким  шаром  рванулся  вверх  сквозь  бирюзовую  прозрачную
жидкость к изломанному зеркалу поверхности.
     Соленая морская вода хлынула в легкие.  Конан  ждал  смерти,  но  она
почему-то не приходила.  Сердце  продолжало  громко  колотиться  в  груди,
разгоняя кровь по всему странно чужому телу.  Во  рту  был  отвратительный
привкус морской воды, но скоро Мак-Лауд со всем этим  свыкся.  Глаза  тоже
постепенно привыкли и лишь слегка щурились. Представшая  картина  потрясла
его.
     Резкие линии солнечных лучей, искривляясь  в  зеркале  морских  волн,
проникали в  зеленоватый  полумрак,  бросая  дрожащие  блики  на  покрытые
водорослями валуны  и  почерневшие  от  времени  и  гнили  толстые  стволы
затонувших бревен от разбитых штормами кораблей.
     Стаи больших и маленьких рыб проплывали мимо, круглыми бусинками глаз
глядя на странного пришельца, неизвестно как  попавшего  в  их  молчаливый
мир. Хотя нет. Полной тишины там не было. Просто звуки,  тихие,  шуршащие,
глухие и одновременно нежные, воспринимало уже не ухо, а все тело.
     Конан извлек из ножен меч и, размахнувшись им, разрезал густой клубок
длинных веревок водорослей. В воде меч казался намного легче,  но  двигать
им было труднее, чем в  воздухе.  Это  было  весело  и  странно,  и  Конан
засмеялся, выпуская из легких струю  теплой  воды.  Вместо  смеха  в  ушах
зашуршало.
     "Дьявол!" - подумал он.
     Не в  силах  осознать  до  конца  происходящее  с  ним,  Конан  начал
пробираться по густо поросшему дну в сторону  чернеющего  вдали  скального
уступа, расчищая себе дорогу ударами меча.
     Вскоре Конан вышел из воды бесшумно, как грозный морской  царь  Келп.
Вода тонкими струйками стекала с его мокрой одежды. Волосы перемешались  с
тонкими стеблями морской травы и облепили лицо.
     Рамирес сидел лицом к морю на большой коряге, выброшенной приливом, и
грелся возле костра, наспех  сложенного  из  сухих  водорослей  и  сучьев,
принесенных сюда морем.
     Стараясь как можно тише ступать по мелкой гальке путающимися в мокрой
юбке ногами, обутыми в такие же мокрые сапоги  из  плохо  выделанной  кожи
буйвола, Конан приблизился к  сидящему.  Рука,  крепко  сжимающая  рукоять
меча, медленно поднялась над его головой и мгновенно опустилась. Сталь  со
звоном врезалась в старое дерево, разбрасывая во все стороны сырые осколки
древесины.
     Рамиреса на коряге не было. Он словно  растворился  в  сыром  воздухе
побережья. Конан же не удержался на ногах и упал на колени.
     Холодный металл коснулся затылка Конана, срезая прядь  мокрых  волос.
Он застыл на месте и в нерешительности повернул голову. Рамирес, не убирая
клинка с шеи, улыбнулся и, погладив свои тонкие усы, проговорил:
     - Это просто поразительная неловкость. Твое внезапное нападение  было
настолько же успешно, как и нападение неуклюжего ребенка.
     Испанец одним быстрым движением вернул  свой  меч  в  ножны  и  помог
Конану подняться на ноги. Тот попытался что-то сказать, но вместо звука из
его рта вырвалась мощная струя воды, заливая расшитый золотыми пряжками  и
роскошными аграмантами камзол из бордового бархата.
     - Черт! - мокрый Рамирес отскочил в сторону.  -  Ты  все-таки  умеешь
отыгрываться!..
     Вода  все  продолжала  выливаться   из   легких   Конана.   Хрипя   и
откашливаясь, он изрыгал теплую воду на  мшистые  камни.  Резкие  судороги
перехватили грудь, отдаваясь болью во всем теле.
     Первый вдох был коротким. Пламя обожгло внутренности - казалось,  что
воздух хлынул в легкие из  кузнечного  горна.  Сердце  бешено  колотилось,
готовое в любую минуту вырваться из груди. Новый вдох вызвал лишь  приступ
клокочущего кашля, выбрасывавшего из трахей остатки морской воды.
     Еле шевеля языком Конан произнес:
     - Это невозможно. Это какие-то дьяволовы дела...
     Что-то холодное и скользкое проползло по бедру и упало на камни.  Две
небольшие рыбешки выпали из-под килта.
     - Ты сейчас похож на трубадура,  Мак-Лауд,  -  Рамирес  хохотал,  как
ребенок, с трудом переживая  душащие  приступы  хохота  и  утирая  рукавом
набегающие слезы.
     - Что ты ржешь, как необъезженный жеребец,  -  возмутился  шотландец,
косясь на лежащий на бревне меч. - Я не вижу здесь ничего смешного.  Ты  -
пособник Люцифера. Так? Ты ему помогаешь?
     - Господи! - пытаясь отдышаться, протянул Рамирес. Я  помогаю  одному
идиоту-шотландцу Мак-Лауду. Пытаюсь ему объяснить и доказать,  что  он  не
умеет умирать. Пойми ты, дубина, что ты не  сможешь  этого  сделать,  как,
впрочем, и убить меня!
     - Я ненавижу тебя!
     Конан схватил меч и приставил его к груди Рамиреса.
     - Великолепно, - испанец скептически  посмотрел  на  дрожащий  кончик
клейморы, которая внезапно, повинуясь его быстрому движению, закувыркалась
в воздухе, сверкая на солнце. - Это просто прекрасное начало. Раздевайся.
     Рамирес расстегнул застежки  на  своем  камзоле  и,  подняв  с  земли
суковатую палку, подвесил его прямо над пламенем.  Конан  некоторое  время
стоял в раздумье, глядя, как мокрый бархат исходит белыми облаками пара.
     Солнце  постепенно  скатывалось  в  море.  Ветер   стал   прохладней.
Сообразив, наконец, что замерзает, Конан сбросил  одежду  и  присел  возле
костра, хлопая себя по синеющим плечам непослушными ладонями. Испанец одел
уже успевший просохнуть наряд и повесил сушиться обмундирование Мак-Лауда,
а затем, вынув из лодки свой странный павлиний плащ, накинул его на  плечи
Конана.
     - Быть бессмертным, - поучительно заметил он,  -  это  совершенно  не
значит, что  холод  никогда  не  застанет  тебя  врасплох.  Надо  все-таки
заботиться  о  своей  персоне.  Иначе  можно  попасть  в   затруднительное
положение.
     Подняв с земли  сумку,  Рамирес  извлек  из  нее  небольшую  глиняную
бутылочку, плотно закупоренную пробкой. Распечатав сосуд, он поднес  узкое
горлышко к своему  длинному  носу  и,  вдохнув  аромат  напитка,  протянул
бутылочку Конану. Тот взял и тоже понюхал горлышко.
     В нос ударил резкий запах спирта и горькой полыни. Конан  поморщился,
возвращая бутылочку, но испанец остановил его руку, подталкивая ее к лицу.
     - Пей, дурья твоя башка!
     Сам не понимая почему, Конан послушался и сделал  большой  глоток  из
глиняной посудины. Обжигающий комок, прокатившийся по горлу в пищевод, был
похож на проглоченную каплю расплавленного олова.  Небо  и  глотка  горели
огнем, но зато в груди  и  животе  было  тепло.  Слезы  брызнули  из  глаз
Мак-Лауда. Подскочив на месте, он бросился к воде, делая судорожные глотки
и тут же отплевываясь от мерзкого и соленого морского питья.
     Рамирес чуть не упал с коряги от хохота.
     - Что ты мне подсунул? - пытаясь отдышаться, прохрипел Конан.
     Во рту все еще оставался горьковатый привкус полыни, но огонь  внутри
погас и осталось только приятное тепло, расходящееся  от  желудка  во  все
стороны.
     -  Боже  мой-ой-ой!  -  Рамиреса  смех  сворачивал  буквально  в  три
погибели. - Ты решил,  что  я  тебя  отравил?!  Ха-ха-ха!  Господи,  какой
болван! Это абсент - спирт с полынью. Очень хорошо греет  -  как  снаружи,
так и изнутри.
     - Спирт?! - Конан бросил недоверчивый взгляд на валявшуюся на  гравии
и уже бережно закрытую пробочкой бутылочку. - Это гораздо крепче  эля.  От
этой штуки пьянеешь, как от большого кувшина разом.
     - Да, - Рамирес кивнул, - только это скорее не выпивка, а лекарство.
     - Послушай, - Конан завернулся в плащ Рамиреса и сел рядом. - Объясни
мне. Ведь я же не настолько глуп, чтобы  не  понять  того,  что  произошло
сегодня. То есть я, конечно, мало что понял, но...
     Испанец подбросил в  костер  большую  охапку  мелких  веток  и  сухих
водорослей, пристально всматриваясь в разгорающееся с новой силой пламя.
     - Почему  встает  солнце?  Почему  звезды  -  это  только  дырочки  в
покрывале ночи? Никто этого не знает, Мак-Лауд. Известно  только,  что  ты
другой. А я - такой же, как и ты. Люди будут  ненавидеть  тебя,  стараться
изгнать, как твои родственники изгнали тебя из  твоей  деревни.  Но  этого
можно избежать, если ты научишься скрывать свои  способности,  свою  силу.
Скрывать все. До тех пор, пока мы не соберемся все вместе.
     Рамирес умолк, продолжая смотреть на алые языки пламени.
     - Кто я? Кто - все вместе? - Конан озадаченно насупился.
     - Таких, как мы с тобой, осталось совсем немного. И  с  каждым  годом
нас становится все меньше и меньше. Мы  разбросаны  по  всему  бескрайнему
миру, но мы соберемся в один великий день и соединимся все вместе в одно.
     - Но как мы узнаем друг друга?
     - Так же, как я узнал тебя. Мы просто ощутим тягу друг к  другу,  где
бы мы ни находились. И закончим битву, которую ведем с тех пор как родился
этот мир.
     - А против кого мы должны воевать?
     - Наступит время, и ты сам все узнаешь. Ты  увидишь  лицо  того,  кто
придет за тобой. Но пока я должен выполнить свой долг перед тобой. Научить
тебя драться. И драться достойно. И иметь возможность  противостоять  всем
трудностям, подстерегающим тебя в течение твоего бессмертия.
     - И ты только ради этого нашел меня?
     Недоверие и сомнения вновь охватили Конана.
     - Да! - Рамирес кивнул. - Я пришел учить тебя, потому что  ты  -  еще
одна надежда на будущее. На то будущее, которое наступит после бессмертия.
     - Так чего же ты ждешь?
     - Я жду того момента, когда ты поймешь, кто ты, и  захочешь  идти  по
предначертанному тебе пути.
     - Ты говоришь какими-то загадками, - задумчиво произнес  Мак-Лауд.  -
Какая разница, хочу я или нет, если этот путь мне предначертан?
     - Разве можно  встретить  кого-нибудь  на  дороге,  если  никогда  не
выходишь из дома? Ты должен захотеть стать тем, кем должен стать.
     - Должен - значит, хочу, - неуверенно сказал Конан.
     - Нет, - вздохнул Рамирес и покачал головой. - Не то.
     - А что же тогда?
     - Только "да" или "нет". И если "да",  то  не  потому,  что  неудобно
сказать "нет". И я не могу принять решение за тебя. Ну да ладно... Это  не
главное.
     - Слушай, только что ты сказал, что это главное, а теперь...
     - А теперь все будет, как будет. Твое решение само найдет тебя.
     Уже почти стемнело. Рамирес поднял голову  и,  посмотрев  на  звезды,
сказал:
     - Одевайся и пойдем.
     Он забросал костер мелкой галькой и песком и направился к лодке.


     Еще во сне Конан услышал нервное  похрапывание  лошадей,  подведенных
Рамиресом к самому окну. Открыв тяжелые веки, он приподнялся  на  локте  и
осмотрел погруженную во мрак комнату. Уткнувшись носом в меховую  накидку,
Герда крепко спала.
     Быстро  вынырнув  из-под  овечьей  шкуры,  служившей  одеялом,  Конан
натянул на ноги еще сырые после вчерашнего путешествия под водой сапоги и,
коснувшись губами нежной щеки  Герды,  выбрался  через  окно  на  холодный
утренний воздух.
     - Ты очень много спишь, Мак-Лауд, - сердито заметил Рамирес. -  Не  я
должен будить тебя, а ты сам обязан чувствовать приближение рассвета. Так,
как это делают птицы, пробуждающиеся еще до того, как первые  лучи  солнца
покажутся над горизонтом. Ни разу они не ошиблись  и  не  проспали,  и  ты
должен научиться этому.
     - Я попытаюсь, - кивнул Конан, забрасывая ногу в стремя.
     Рамирес взмахнул арапником,  ударяя  по  кисти  руки,  вцепившейся  в
седло. Конан испуганно отпрянул, еле удерживая равновесие на одной ноге.
     - Ты что? С ума сошел?
     - Твой конь ускакал, Мак-Лауд, - пояснил Рамирес, собирая поводья его
коня. - Раньше вставай.  Тебе  явно  вреден  комфорт.  Сегодня  ты  будешь
сопровождать меня пешком.
     - Что? - Конан начал звереть.
     - Ты что, настолько ослаб, что легкая  пробежка  утром  тебе  не  под
силу? - ехидно спросил Рамирес.
     - Мак-Лауд ничего не боится! - гордо ответил шотландец.
     - Тогда вперед!
     ...Береговая полоса белоснежного кварцевого песка кончилась.  Испанец
поднял на дыбы разгоряченного коня  и,  изящно  осадив  его,  спрыгнул  на
землю. Конан, шатающийся из стороны в  сторону  с  широко  открытым  ртом,
опустился на колени, пытаясь перевести  дух.  Воздух  с  надсадным  хрипом
вырывался из его груди. Рамирес протянул ему меч:
     - Защищайся, воин!
     Взяв свое оружие и  крепко  сцепив  зубы,  Конан  поднялся  на  ноги.
Обрушившийся на него шквал резких ударов заставил его начать  обороняться.
Отразив серию выпадов Рамиреса, он сделал бросок вперед, стараясь  достать
противника. Изогнутое лезвие катаны Рамиреса змеей обогнуло сталь клейморы
и уперлось в тяжело прыгающий кадык Конана.
     - Знаешь, почему ты проиграл? - убирая  оружие,  спросил  Рамирес.  -
Потому что ты разозлился. Никогда не злись.
     - По-твоему, я что - должен любить человека, который нападает на меня
с оружием в руках и хочет убить?
     - Почему бы и нет?
     Конан окинул испанца недоверчивым взглядом.
     - Ты сумасшедший сукин сын.
     - А ты дурак. Ты бессмертен и тебя никто не сможет убить.  Так  зачем
злиться попусту? Вот только если тебе смахнут голову с плеч -  тогда  все,
конец. Ты умрешь. Но пока этого не произошло и чтобы не  допустить  этого,
тебе нужно сражаться спокойно, без страха, ненависти и злобы.
     - Попробую. Хотя,  по-моему,  этому  нельзя  научиться.  Воин  должен
чувствовать  ненависть.  Она  помогает  преодолеть  страх   и   уничтожить
противника. Меня так учил Эйн Гусс.
     - Твой Эйн Гусс глуп.
     Глаза шотландца вспыхнули, но Рамирес поймал его взгляд и  проговорил
как можно ласковее:
     - Ты не понял меня, Мак-Лауд. Твой Эйн Гусс дрался всю жизнь. А ты не
должен драться. Ты должен сражаться.
     - Я отлично тебя понял, испанец, - зашипел  Конан.  -  Ты  все  время
стараешься унизить меня. Ты издеваешься надо мной!
     - Отнюдь. Я  пытаюсь  сделать  из  тебя  настоящего  воина,  имеющего
огромную силу. Глупо иметь в руках такую мощь и не уметь пользоваться ею.
     - Тогда учи, черт тебя побери! - вскричал Конан.
     - Обязательно, но только после завтрака. Пойдем домой.


     Герда убрала со стола большую миску с обглоданными костями  молочного
поросенка и на ее место водрузила пузатый кувшин с золотым янтарным  элем.
Рамирес налил до краев большие оловянные бокалы и, отставив кувшин на край
стола, пригубил пенящуюся жидкость.
     - Отличный напиток, - он приподнял бокал и слабо кивнул.
     - Это рецепт нашего клана.
     - Ну что же, люди, которые варят  такое  пиво,  достойны  похвалы,  -
улыбнулся Рамирес.
     - Ты говорил, что после  завтрака...  -  залпом  осушив  свой  бокал,
проговорил Конан.
     - Зачем ты торопишься? Неужели ты думаешь, что можно  опоздать  стать
тем, кем ты станешь все равно? Подожди. Будь  спокоен,  и  все  произойдет
само собой.
     - Но ты заинтересовал меня своими баснями, а теперь...
     - Чувства не должны заставлять тебя что-то делать. Наоборот, действия
должны порождать у тебя какие-то чувства, которые тут же рассеиваются  как
дым.
     - Но как же я тогда смогу понять, когда надо действовать?  -  спросил
озадаченный Мак-Лауд.
     - Этого не надо понимать. Ты просто должен или  оставаться  в  покое,
или чувствовать, что ты уже  движешься.  Не  беспокойся,  твое  тело  само
знает, что нужно делать. Ты должен только наблюдать.
     - То есть как наблюдать? Так, следуя твоим советам,  я  превращусь  в
одного из тех идиотов, которые ходят  по  дорогам,  не  видя,  куда  идут,
которых кормят из жалости и над которыми издеваются даже пятилетние дети!
     - Это пустяки, - успокоил  его  Рамирес.  -  Согласен,  сначала  твое
поведение будет не совсем обычно, но зато потом ты сам сможешь выбрать для
себя удобную форму существования. Так что не волнуйся, это пустяки.
     - Пустяки?!
     - Да. Сейчас для тебя  есть  вещи,  которые  намного  важнее.  Смотри
внутрь себя и осознавай собственное "я".
     - Как же мне это делать, если я - не "я", а наблюдатель, -  придрался
Конан.
     - А ты представь, что наблюдатель - это я.
     Перехватив бессмысленный взгляд Мак-Лауда, Рамирес успокоил его:
     - Ну, пускай "ты". Какая разница?
     - Это сумасшествие, - подвел итог беседы Конан.
     - И ты больше ничего не можешь сказать по этому поводу?
     - Больше ничего. Только одно мне  непонятно.  Какое  отношение  имеет
весь этот бред к умению воина владеть оружием и поражать врага?
     - Это научит тебя не проигрывать, - объяснил самозваный учитель.
     - То есть как не проигрывать?
     - Очень просто. Представь себе, что ты - это я. И проиграл я.  Может,
так тебе будет легче? Тебе покажется, что поражение не твое, а значит, его
просто нет. И главное - не огорчайся по этому поводу.
     - Это бред. Чье-то поражение всегда есть.
     - Нет, поражения никогда нет, потому что никогда нет боя.
     - Что? - Конан чуть не подавился элем.  -  Все,  что  ты  мне  сейчас
сказал - чистой воды идиотизм. Глупость. Ты отрицаешь очевидные вещи.  Что
ты твердишь? Я - это ты, ты - это я. Этого никто не сможет сделать. Ясно?!
     - Ты все-таки хэгиш, - тяжело вздыхая, сказал Рамирес.
     Солнце причудливыми бликами прорывалось сквозь  густую  крону  дубов,
бросая солнечные зайчики на небольшие кусты и редкую траву. Холодные струи
пота стекали со лба Конана, заливая глаза. В ноющих  от  усталости  мышцах
гудела каждая клеточка, делая зажатый в руке меч  бесполезной  неподъемной
железякой, непригодной для защиты, а тем более для  нападения.  Подняв  на
Рамиреса усталый взгляд, Конан смущенно улыбнулся.
     - Попробуем еще раз, - утешил его Рамирес, занеся лезвие над  головой
и описывая им резкий полукруг.
     Понимая, что он так и не сможет оторвать меч от земли, Мак-Лауд  упал
на колени, уворачиваясь от клинка, который пронесся над его головой.
     Рамирес  чуть  заметно  кивнул  и  как-то   растерянно   остановился.
Вдохновленный его одобрением, а еще  больше  -  беспомощной  позой,  Конан
словно обрел новые силы. Он быстро сгруппировался, одним прыжком  поднялся
с колен и собрался было броситься на улыбающегося Рамиреса, но в этот  миг
дерево, стоявшее слева от него, заскрипело, качнулось  и  начало  медленно
падать, разбрасывая во  все  стороны  гнилые  сучья  и  обломанные  ветки.
Многокилограммовое бревно придавило Конана к земле.
     - Ты дьявол,  Рамирес!  -  простонал  от  собственной  неосторожности
Конан, с трудом выползая из-под ствола.
     Левая рука безжизненной плетью висела вдоль туловища.
     - Тринадцать тысяч  сто,  -  смеясь,  прохрипел  Рамирес.  -  Юбилей.
Поздравляю.
     - Что ты все считаешь?
     Конан  потрогал  сломанное  плечо.  Он  никак  не  мог  привыкнуть  к
ощущениям, возникающим при регенерации.  Раздробленные  кости  срастались,
мышцы восстанавливали свою  первоначальную  форму.  Ощущения  были  такие,
словно под кожей копошится целая армия каких-то цепких  кусачих  жучков  с
острыми коготками на лапках. Больно и щекотно. Отвратительно. Но полезно.
     - Именно столько раз ты сказал, что я дьявол, - пояснил Рамирес. -  Я
хочу знать, когда тебе это надоест. Вот и считаю.
     - На этот раз была чистая случайность... - начал  было  оправдываться
Конан, но внезапно замолчал, и его взгляд упал на гладкий срез  ствола.  -
О-о-о, нет! Ты действительно Дьявол!
     - Тринадцать тысяч сто один, - со вздохом заметил Рамирес,  опускаясь
на траву и начиная по своему обыкновению хохотать.


     Великолепный длинный выпад ушел в пустоту, и Конан с  трудом  удержал
руку с мечом. Этот смертоносный порыв остановил звон катаны о  шотландский
металл. Клеймора замерла, а вместе с ней и Конан, но было поздно. Холодное
лезвие катаны касалось затылка. Конан разжал руки, роняя меч.
     - Но как? Черт!
     - Все та же ошибка, Мак-Лауд. Никогда не пытайся нанести удар во  всю
длину клинка. Не горячись, - спокойным голосом объяснял Рамирес.
     После почти получасовой непрерывной  тренировки  он  сохранял  ровное
дыхание, словно биться мечом для него  было  так  же  естественно,  как  и
дышать.
     Конан вновь встал в стойку и, как только испанец  шевельнул  лезвием,
обрушил на него сокрушительный удар сверху. Лезвие клейморы вновь с  шумом
вспороло пустоту. Конан потерял равновесие и полетел на холодные гранитные
плиты перед своим полуразрушенным жилищем. Звериный рык отчаяния  вырвался
из его груди.
     - Опять лишнее, - Рамирес насупился. - Веди себя с честью.
     Конан попытался подняться, но, запутавшись в  разлетевшихся  складках
заколотого на груди, как плащ, пледа, вновь растянулся на земле.
     Сидящая на ступеньках девушка чуть не выронила из рук  клубок  пряжи.
Ее веселый смех запрыгал по двору, как частый град из набежавшей тучки.
     Краска стыда залила лицо  Конана.  Крепко  сжав  кулаки,  он,  словно
пружина, подскочил в воздух, но снова запутался и упал.
     - Герда, я тебя прошу! Перестань! Пожалуйста!.. -  жалобно  простонал
он.
     Рамирес повернулся к ней и, строго наморщив лоб, погрозил пальцем.
     - Женщина не должна смеяться над воином. Это не делает  ей  чести,  -
проговорил он, и больше ни на мгновение не  задерживая  на  ней  внимания,
обратился к Конану: - Ты опять собираешься меня убить и ненавидишь. А  это
ни к чему не ведет. Поймешь ты это когда-нибудь? Ладно, с сегодняшнего дня
я дам тебе новое задание. Пойдем.
     Огромные вековые дубы  покачивали  могучими  ветками  и  скрипели  на
ветру, ломая желтые соломинки солнечных лучей. Лес становился все темнее и
темнее, свет с трудом пробивался сквозь  густые  кроны  лесных  исполинов.
Звуки шагов пытались взлететь, но, запутавшись в листве, гасли,  становясь
с каждой минутой все глуше и тише.
     Неожиданно плотный темно-зеленый  полумрак  взорвался  режущим  глаза
солнечным  светом.  Перед  глазами  возникла  огромная  поляна,   идеально
круглая, сплошь поросшая высокой густой травой, доходившей Конану почти до
пояса. Посредине  поляны  красовался  гигантский  пень  не  менее  трех  с
половиной ярдов в поперечнике. На идеально  ровной  поверхности  спила  не
было  видно  ни  одной  царапины  или  трещины,  ни  одного,  даже  самого
маленького,  пятнышка  гнили  или  плесени,  хотя  само   дерево   исчезло
достаточно давно. Пень был серого цвета.
     - Господи, - прошептал Конан, осторожно касаясь пальцами  потемневшей
древесины, - что здесь росло? Что это было за дерево и куда  оно  исчезло?
Посмотри, Рамирес, ни обломков,  ни  щепок,  ни  срубленных  веток,  какие
всегда бывают на месте вырубки. Ничего. И еще... Как его отсюда вывезли?
     Лес плотной стеной окружал поляну, словно не  решаясь  вторгнуться  в
заповедные пределы. Или, может быть,  он  охранял  это  чудо?  И  Конан  с
Рамиресом были первыми за многие  десятилетия,  попавшими  сюда.  А  может
быть, даже просто первыми?!
     - В каждой стране есть нечто подобное, - присаживаясь  на  край  пня,
проговорил Рамирес, - у каждого народа. Но не каждый может, а главное,  не
каждый умеет этим пользоваться. Это дар Бога, это источник жизни.
     - Что же здесь росло? - Конан присел рядом.
     Ощущение торжественности и значительности момента охватило Конана, он
вдруг почувствовал, что ничтожен и мал, бесконечно одинок в этом  огромном
мире.  Страх  коснулся  его  тела  липкими  холодными  пальцами  -  и  оно
задрожало. В холодном море  этой  нервной  дрожи  растворялся  разум;  еще
немного - и переставший владеть собой Конан взвыл бы, как...
     - По преданию, - голос Рамиреса вырвал  его  из  склизкой  бездны,  -
здесь росло дерево, давшее жизнь всему лесу. Не только этому лесу, а всему
лесу на территории Английского и Шотландского королевств. В те времена еще
не было даже эльфов и водяных. Так гласит легенда.
     - Но куда же оно пропало?
     - Говорят, из этого дерева были сделаны трон и стол короля Артура. Но
в эту легенду я почему-то не верю, - усмехнулся Рамирес.
     - Подожди, - Конан задал еще один вопрос: - А откуда ты узнал об этом
месте? Кто тебе рассказал о нем? Ты ведь приезжий, и все это время  жил  с
нами...
     - Никто мне ничего не рассказывал,  -  улыбнулся  испанец.  -  Ты  же
можешь найти ручей в лесу, когда хочется пить?
     - Зачем их искать? Они же встречаются на каждом шагу! И  к  тому  же,
там более влажная земля и такие растения, которые...
     - Вот видишь. Найти это место так  же  просто.  Надо  только  увидеть
окружающий тебя мир  и  почувствовать  его,  как  ты  чувствуешь  прохладу
близкой воды. Ты тоже научишься делать это.
     - Тебе хочется верить, - Конан поднялся на ноги и поправил ремень, на
котором висел меч.
     - О-о-о, - Рамирес одобрительно кивнул. - Это уже  что-то!  Ты  начал
прислушиваться к моим словам.
     - Ты мне сам говорил, что тебя надо слушать. А теперь я и сам  говорю
себе это, - Конан был признателен Рамиресу за  то,  что  в  этом  странном
месте тот чувствовал себя как дома и вел себя, как будто...
     - Прекрасно, - Рамирес поднялся с пня.
     Сняв камзол и меч, он положил их к подножию исполина, а сам взобрался
на  серую  площадку.  Немного  побродив  по   чудесному   кругу,   Рамирес
остановился в центре, запрокинув голову и широко раскинув руки.  Несколько
минут он  оставался  неподвижным.  Конану  стало  не  по  себе.  Он  вновь
почувствовал  себя  одиноким,  но  на  этот   раз   ощущение   собственной
ничтожности не успело полностью захватить  его.  Рамирес  открыл  глаза  и
кивком предложил Конану подойти к нему.
     Положив меч и накидку возле вещей Рамиреса, Конан взобрался на  серый
помост. Поверхность под ногами слабо вибрировала и была мягкой  и  теплой,
как будто он шел не по жесткой древесине, а по покрывалу, обшитому овечьей
шкурой. Конан медленно подошел к  испанцу  и  остановился  возле  большого
пятна сердцевины. Всмотревшись в лицо учителя, он чуть  не  закричал.  Тот
старел  на  глазах,  превращаясь  в  глубокого  старца,   морщинистого   и
сгорбленного.
     - Сядь, - тихо проговорил Рамирес, кладя руку на  плечо  Мак-Лауда  и
вновь становясь прежним.
     Юноша  внезапно  успокоился  и,  повинуясь  этому  мягкому   приказу,
опустился на колени.
     - Что ты видишь перед собой?
     - Деревья, траву...
     - Что еще?
     - Голубое небо, облака...
     - А еще? - настаивал Рамирес.
     -  Листья  на  дубах,  желуди  почти  созрели,  солнечные   блики   и
насекомых...
     - Ты слеп, мой мальчик, - печально проговорил учитель.
     - Почему слеп? - удивился Конан. - Я же сказал, что вижу...
     - Ты слеп, Мак-Лауд. Твой взгляд спотыкается о предметы. Он не  может
блуждать  между  ними  и  омывать  бытие,  как  ручей  омывает  камни,  не
останавливаясь ни на мгновение.
     - Но если я не остановлю взгляд, то ничего не увижу!
     - Нет, ты увидишь все. Нельзя остановить взгляд по  очереди  на  всех
листьях, их слишком много, но можно их охватить взглядом. Подумай об этом.
Ты должен научиться видеть весь мир сразу.
     Рамирес слез с пня и начал одеваться.
     - Ты уходишь? - Конан испуганно посмотрел на него. - Я сам  не  найду
дороги обратно.
     - Тебе это не будет нужно, - успокоил его Рамирес. -  Просто  сиди  и
смотри. Тебе не помешает немного побыть одному.  Хотя  я  сомневаюсь,  что
одиночество вообще возможно.  Так  что  я  все  равно  буду  с  тобой.  Не
волнуйся.
     - Так значит, ты не уходишь? Ты останешься?
     - Я останусь, конечно, - сказал испанец  и,  махнув  рукой,  пошел  к
деревьям, окружавшим поляну.
     - Ты придешь за мной?
     - Я с тобой.
     Из этого разговора Конан понял только одно: ему надо посидеть на  пне
и подождать. Зачем - он  так  и  не  понял,  но  собрался  исполнить  волю
учителя. В конце концов надо было  оставаться  воином,  а  значит,  нельзя
бояться; тем более, что бояться было некого. И он принялся ждать.
     Прошел день,  незаметно  подкрались  сумерки.  На  поляне  ничего  не
менялось, только вокруг  нее  лес  жил  своей  нормальной  лесной  жизнью.
Затихая к ночи, прекратился ветер, давая отдых измученным за  день  густым
кронам; затихли птицы.
     Конан почувствовал, что его глаза начали слипаться,  веки  отяжелели.
Огромная площадка пня уютно грела тело - и он уснул,  а  когда  проснулся,
поляна была погружена в густой молочный туман. Где-то в кронах еще  сонных
дубов высвистывал последние ноты своей  предрассветной  песни  соловей.  И
хотя на западе  еще  слабо  просматривались  точечки  по-утреннему  мутных
звезд, на  востоке  небо  приобрело  серо-голубой  оттенок  и  томилось  в
ожидании первых розовых лучей.
     - Я тебе не помешаю? - неожиданно услышал Конан чей-то голос.
     Он обернулся, но на поляне никого не было.
     Только туман подбирался к краям пня и, словно  ударяясь  о  невидимую
стену, собирался небольшими клубящимися  волнами  и  откатывался  назад  в
траву, где превращался в серебристую пыль мельчайших первых  капель  росы,
оседающих на тонких зеленых стебельках.
     - Кто здесь? - спросил Конан.
     - Не бойся, - услышал он в ответ тот же голос  и  удивился,  внезапно
сообразив, что не может понять, кто говорит с ним:  мужчина  или  женщина,
стар этот человек или молод.
     - Кто здесь? - Конан вращал головой, пытаясь определить место, откуда
исходил звук.
     - Ты напуган?
     Источник звука не определялся; голос, казалось, звучал отовсюду, даже
снизу. Но почему-то Мак-Лауд не испугался.  Он  поймал  себя  на  странной
мысли, что все происходит так, как должно происходить, а  значит,  бояться
нечего. И вообще все,  что  происходит  с  человеком  -  это  как  восход,
одинаковый и разный одновременно, но всегда неожиданный, и  поэтому  страх
бессмыслен и празден.
     - Нет, - ответил Конан.
     - Тогда почему у тебя так часто бьется сердце?
     - Я удивлен.
     - Хм... - согласился голос, - бывает.
     - Рамирес, выходи, - позвал вполголоса  Конан,  не  надеясь,  однако,
увидеть испанца. - Зачем прятаться?
     - Я не Рамирес. Ты же и сам это  знаешь.  Понимаешь,  друг,  меня  не
видно. Я здесь, но невидим. Извини, если это невежливо, но я  хочу  просто
поговорить с тобой.
     - Ну-у, - смутился Конан,  -  понимаешь  ли...  Я  просто  не  привык
разговаривать с... - он старательно подбирал слова,  стараясь  не  обидеть
собеседника, - не видя, с кем разговариваю.
     - Хорошо. Давай сделаем так. Если тебе важно на что-нибудь  смотреть,
то смотри в туман. Он иногда бывает похож на  то,  что  тебе  хотелось  бы
увидеть.
     - Может быть, - проговорил Мак-Лауд.
     - Да, еще, - смущенно попросил незнакомец, - пожалуйста, не  кричи...
Ты просто думай. То, что хочешь сказать, проговори про себя, а  я  услышу.
Ладно?
     Не очень веря в успех этого предприятия, Конан подумал: "Ты эльф?".
     И тут же услышал ответ:
     - Нет.
     "Тогда гном или тролль?"
     - Нет.
     "Демон?"
     - Нет. Не надо пустых перечислений. Не все ли равно, кто я - ведь  ты
меня не видишь. Может быть, меня вообще нет.
     - То есть как нет? Я же тебя слышу?
     - А может быть, и тебя нет, - огрызнулся голос. - И вообще,  чего  ты
пристал? Я ничего не могу сказать, потому что  у  меня  нет  названия.  На
твоем языке меня просто нет, так что можешь звать меня, как захочешь.
     - Кажется, я понял, кто ты, - изрек Конан. Ты дьявол, который являлся
Господу и смущал его своими речами.
     - Ну и самомнение у тебя,  -  восхищенно  заметил  голос  и,  немного
помолчав, спросил: - А ты что, смущен?
     - Нет, почему я должен  быть  смущен?  Я  добрый  христианин  и  твои
дурацкие...
     - Ладно, ладно, успокойся. Думай обо мне все, что  хочешь.  Это  твое
дело, тем более, что это не имеет никакого отношения к тому, о чем я  хочу
с тобой поговорить.
     - А о чем ты хочешь со мной поговорить? - спросил Конан.
     Он закрыл уши ладонями, пытаясь определить, звучит ли  голос  снаружи
или в его собственной голове. Откуда  у  Конана  возникла  такая  странная
мысль, он сам, наверное, ответить бы не смог.
     - Обо всем, - голос звучал изнутри. - Представь себе, что  мы  просто
два странника, которые встретились на дороге. Расскажи мне о себе. Кто  ты
и зачем оказался здесь. Расскажи...
     - Нет, сначала расскажи ты.
     - Ладно. Я изучаю вас.
     - Кого это вас?
     - Всех вас, людей.
     - Шотландцев?
     - Пусть так.
     - Так, значит, ты  шпион?  Шпионишь  для  англичан?  -  разочарованно
заметил Конан.
     - Нет. Англичан я тоже изучаю. И других людей  тоже.  Скажем  так:  я
изучаю всех людей, всех государств  и  народностей.  И  поэтому  я  сейчас
разговариваю с тобой.
     - И только для этого ты пришел сюда?
     - Я сюда не пришел.
     - То есть как? Ты же здесь.
     - И да и нет. Я везде.
     -  Послушай-ка,  -  раздраженно  проговорил  Мак-Лауд,  -   перестань
говорить загадками!
     - Не кипятись! Сейчас я тебе все объясню. Я из  другого  мира,  и  на
вашей земле никто обо мне ничего не знает.
     - Значит, ты лазутчик, которого еще не  обнаружили.  Шпион  какого-то
вражеского государства,  которое  хочет  захватить  Шотландию,  но  боится
признаться в этом. Ты, конечно, солжешь...
     - Ты глуп, Конан. Рамирес прав.
     - Откуда ты знаешь испанца? Ты следил и за ним тоже?
     - Я тебе уже объяснял, что я из другого мира. И мне наплевать на вашу
междоусобную ерунду. Меня здесь вообще нет, и мне нечего  делить  с  вашим
народом!
     - Тогда почему же я  тебя  слышу?  -  немного  успокоившись,  спросил
Конан.
     - Ты меня не слышишь. Ты же только что сам убедился в этом.  Ты  меня
думаешь, точно так же, как и я думаю тебя. Понятно?
     -  Нет.  Не  понятно,  -  Конан  разочарованно  покачал  головой,  но
почему-то успокоился окончательно.
     В конце концов, если "его" нет, то чем "он" может угрожать? И поэтому
Конан спросил:
     - Тогда объясни мне все-таки, что тебе нужно?
     - Давай отвлечемся от этой темы, - предложил собеседник.  -  Расскажи
лучше ты мне, что тебе здесь нужно, что ты здесь делаешь?
     - Я здесь становлюсь воином, - гордо проговорил Мак-Лауд.
     - Как это?
     - Меня оставил здесь мой учитель. Он спросил, что я вижу вокруг себя,
а потом ушел. Поэтому я и принял тебя за  него.  Так  что  я  сижу  здесь,
смотрю... Только ничего не вижу.  Ты  вот  пришел,  то  есть,  извини,  не
пришел, то есть... Ну, ты понял.
     - Так я помешал твоим размышлениям? Я не нарочно. Просто ты уже думал
о конкретных вещах, и я решил...
     - Да нет! Ни о чем я не  размышлял  и  ничего  еще  не  почувствовал.
Только тебя...
     - Как ничего? Разве ты не почувствовал, насколько это странное место?
Разве это не чудо, что этот пень теплый и на  ощупь  напоминает  шерстяное
одеяло, разве не чудо, что он греет и защищает тебя от холода и  холодного
тумана и прохлада не может пересечь его границ?  Разве  не  чудо,  что  ты
здесь уже почти сутки и тебе не хочется ни есть, ни пить?
     - Я об этом как-то не думал, -  растерянно  признался  Конан,  и  ему
стало стыдно, что все это увидел кто-то без тела и из другого мира, а  он,
сидя собственной задницей на этом чуде, ничего не заметил.
     - В вашей легенде говорится, что из этого дерева были сделаны круглый
стол и трон короля Артура,  который  был  воином,  рыцарем  без  страха  и
упрека, без ненависти. Ты понял, почему так рассказывают?
     Горячий воздух висел над землей, размывая очертания  деревьев  вокруг
поляны. Птичьи голоса стихли, расплавленные  жестоким  солнцем,  и  только
звон вибрирующих солнечных лучей  наполнял  лес.  Взгляд  Конана  упал  на
землю. Под стеблями высокой травы ползали муравьи. Там,  в  тени,  они  не
страдали  от  испепеляющего  жара  полуденного  солнца.   Занятые   своими
муравьиными делами, они не обращали внимания на то, что над ними  травяной
купол, который помогает им выжить.
     И вдруг перед его глазами пронесся нескончаемый поток птичьих  гнезд,
мышиных нор и человеческих домов,  мелькали  какие-то  странные  животные,
которых он никогда не видел, их  дома,  опять  дома  людей,  но  сделанные
почему-то из снега или из каких-то листьев, как будто... Поток жизни  омыл
душу и умчался, но он мог вернуться.
     "Да, я понял, - подумал Конан. -  И  еще  я  понял,  что  это  только
легенда".
     - Ты будешь воином, - тихо сказал голос.
     - Я буду воином, - согласился Конан. - Потому что  пришло  мое  время
встать под удар вражеского  меча  во  имя  того,  кто  назвал  день  моего
появления в этом мире, кто послал  мне  учителя,  кто  сам  является  моим
учителем и кто показал мне силу, которая поддержит меня  всегда  и  везде,
где бы я ни был. Мне надо  еще  научиться  ею  пользоваться,  но  я  стану
воином.
     Оранжевые блики  ложились  на  траву.  Уставшие  после  трудного  дня
солнечные лучи пробивались сквозь  плотную  шапку  листвы  косыми  нитями,
вышивающими мягкие тени на зеленом бархате поляны. С  каждым  стежком  они
теряли свою силу, потому что клубок золотого солнца катился все  дальше  и
дальше, убегая за горизонт.
     Фиолетовые клубы сумерек обняли пушистый лес. Ночной холод  опускался
резкими бодрящими  волнами,  оседая  крупными  каплями  вечерней  росы  на
широких травинках. Полукруг  луны  выплыл  из  лесного  мрака,  и  тусклый
желтеющий  свет   боязливо   повис   над   верхушками   деревьев.   Поляна
преобразилась. Желтый сверкающий ковер лесным озером лежал перед  Конаном,
а пень, словно белый остров, стоял посреди этого великолепия.
     Наклонившись,  Конан  увидел  перед  собой  только   одну   капельку,
замершую, скованную страхом под великим и бескрайним небом на дне  лесного
колодца. В капельке отражался полумесяц, такой же желтый  и  великолепный,
как и на небе; и он точно так же дарил  свет  своему  маленькому  миру.  В
капле отражался какой-то город. По его улицам ходили маленькие человечки с
крылышками и без них, маленькие барышни в  высоких  островерхих  шапочках.
Они что-то пели, играли на маленьких дудочках и танцевали.
     Конан прислушался. Ноты капельками упали  в  бездонное  небо.  Звуки,
льющиеся из росинок, сливались в тоненькие  трели,  которые  сплетались  в
музыку. Она гремела на весь лес, она  гремела  везде,  где  росли  потомки
великого дерева жизни.
     Тело Мак-Лауда, повинуясь этому ритму, задвигалось в странном танце.
     - Пойдем домой, мой мальчик...
     - Ты уходил отсюда стариком, Рамирес.
     - Это было давно. Целую жизнь назад. Пойдем домой.
     - И ты опять молод.
     - И я опять старик. Пойдем домой.
     - А разве мы не дома?
     - Конечно, дома. Пойдем домой.
     - Пойдем.


     Бой был изматывающим. Рамирес наносил удары с неимоверной  быстротой.
Конан сдерживал атаки испанца, каждый раз  стараясь  отбросить  противника
хоть на несколько шагов, чтобы получить вожделенное  мгновение  передышки.
Парируя прямой выпад Рамиреса, шотландец отлетел в сторону, словно листок,
подхваченный  ураганом.  Лезвие  клейморы  лязгнуло  о  скальную  плиту  и
застряло в узкой трещине в камне.
     Времени для извлечения оружия из ловушки не было. Беспощадный испанец
поднес меч к горлу Конана.
     - Ты снова мертв, - проговорил он спокойным ровным голосом.
     Мак-Лауд опустил меч и выпрямился, тяжело дыша.
     - Я опять что-то не так делаю, - прохрипел он, -  но  никак  не  могу
понять, что именно.
     - А что тебя смущает?
     - Неужели я слабее тебя?
     - Нет.
     - Но  тогда  почему  же  я  не  могу  остановить  твои  удары,  а  ты
останавливаешь мои не глядя. Почему через несколько минут боя я  устаю,  а
ты, упражняясь часами,  дышишь  так  же  ровно,  как  и  в  первые  минуты
тренировок, и не чувствуешь усталости?
     - Я рад за тебя. И горд, - сказал Рамирес. - Ты видишь то, что должен
видеть. Ты научился видеть, но ты не умеешь дышать.
     - Разве можно не уметь дышать?
     - Разве можно так быстро забыть, что с тобой  только  что  произошло?
Дело все в том, что ты не умеешь дышать и держаться на ногах. А для  того,
чтобы этому  научиться,  тебе  нужно  совсем  немного.  Ты  просто  должен
чувствовать каждый вдох вот здесь, - Рамирес постучал  кулаком  по  пряжке
пояса, на котором висел его меч.  -  Представь  себе,  что  у  тебя  здесь
волынка. И ты играешь на ней. Ты надуваешь воздухом мягкий кожаный  мешок,
который, наполняясь, становится упругим и может  звучать.  Только  это  ты
звучишь своими движениями. Чем сильнее сдавишь воздух в мешке, тем  громче
будет музыка. Ты сам волынка и волынщик. Попробуй. Смотри, вдыхай  коротко
и быстро носом, а выдыхай медленно, словно поешь, через рот.  Ну,  что  ты
чувствуешь?
     - Внутри появляется какой-то упругий теплый шар. Что это?
     - Это ты, но это еще не все. Попробуй почувствовать, что дышишь  всем
телом, что воздух в тебя поступает и через ноги, и  через  руки,  и  через
кожу. На это уйдет чуть больше  времени,  но  это  необходимо.  Почувствуй
ногами землю, представь, что это шар, большой  и  тяжелый,  и  ты  его  не
можешь поднять. Он лежит на земле и  дышит  своей  поверхностью,  и  земля
отдает ему свою силу. Этот шар - ты. Этот шар - ты и твой меч. Возьми его,
и попробуем. Но почему теперь ты стал двигаться медленнее?
     - Я стал дышать так, как дышишь ты.
     - Когда твое тело  привыкнет  к  нужному  ритму  и  ты  сможешь  себе
позволить не следить за формой своего тела, не думать об  этом,  а  просто
дышать движениями, ты сможешь двигаться так быстро, как тебе будет угодно.
Ведь в одном выдохе волынки может быть один долгий звук, а  может  быть  и
множество  коротких.  И  чем  более  искусен  волынщик,  тем  быстрее   он
перебирает руками, поднося к губам дудочки, тем быстрее меняется звук.


     - Почему ты опустил меч, Мак-Лауд?
     - Мы деремся с тобой  целый  день,  -  Конан  посмотрел  на  Рамиреса
исподлобья.
     - Ты устал? - Рамирес положил меч в ножны и подошел к нему.
     - Любой бой не может продолжаться так долго.
     - Ты болен.
     - Что? Я здоров.
     - Ты хочешь знать, почему до сих пор я не победил тебя, хотя  мог  бы
это сделать уже не раз?
     - Да. Я думаю, что ты этим унижаешь меня.
     - Ты сам унизил себя.
     - Нет, мне надоело, что ты издеваешься надо мной.
     - Ты болен.
     - Я здоров.
     - Почему ты опустил меч, Мак-Лауд? Ты не хочешь жить? Да. Я  говорил.
Я говорил, что нет ни  жизни,  ни  смерти,  ни  победы,  ни  поражения.  Я
говорил, что надо идти туда, куда зовет тебя твое сердце. Но я никогда  не
учил тебя гордыне. Я говорил тебе, что меч должен думать тобой,  а  не  ты
должен думать мечом. Не ты его хозяин, а он твоя душа. До тех пор, пока ты
держишь его в своих руках, ты жив. Таково твое предназначение. Потому  это
не бой продолжается так долго. Неужели ты подумал, что твое предназначение
- бессмыслица?
     - Учитель...
     - Ты болен. Болезнь - это навязчивая идея. Ты хочешь узнать, когда же
наконец ты сможешь победить меня?
     - Учитель...
     - Ты уже  можешь  победить.  Но  сначала  надо  избавиться  от  этого
желания. Желания победить. И от желания показать свои знания. И от  других
желаний. И даже от желания избавиться от  всех  желаний.  Если  хоть  одно
желание, хоть одна идея завладеет твоим разумом, он потеряет свободу и  не
сможет бесконечно двигаться. А с ним остановишься и ты. Ты  задумаешься  и
не сможешь сражаться.
     - Рамирес, - простонал Конан, - я никогда  этого  не  пойму.  Что  же
делать?
     - Это очень хорошо. Это не нужно понимать. Нужно  быть.  Быть  в  том
состоянии,  как  будто  тебя  нет  вообще.  Ты  этого  не  поймешь  и   не
почувствуешь, но это почувствует твой меч. Твой  меч  соединится  с  твоей
душой - и тогда ничего уже не будет  стоять  между  твоим  мечом  и  твоим
предназначением. Даже ты сам.  Пусть  когда-нибудь  меч  почувствует  твою
руку, Мак-Лауд.
     Два  всадника  поднимались  по  узкой  тропинке  на  широкое   плато,
затерянное в самом сердце величественных гор.  Площадка,  поросшая  густой
ярко-зеленой травой и миниатюрными, истерзанными ветром кустами, уходила в
пропасть буро-серым утесом, нависшим над глубиной огромным куском  омытого
дождями и вылизанного воздушными потоками камня.
     Спешившись и  оставив  коней  на  траве,  где  те  замерли,  послушно
уткнувшись в зеленый ковер, люди прошли к обрыву  и  долго  смотрели,  как
из-за большой гряды напротив выплывала  огромная  грозовая  туча.  Солнце,
испугавшись ее свинцовой мощи, поспешило сдаться в плен, нырнув  за  серые
решетки плотных облаков.
     Только черные полоски бесстрашно парили в небе. Это  птицы,  чувствуя
приближение грозы, купались в  беснующихся  в  вышине  потоках.  Почти  не
шевелясь,   птицы   то   резко   меняли   направление,   послушные    воле
разбушевавшейся  стихии,  то  вдруг  начинали  отчаянно  бороться  с  ней,
исступленно дергая крыльями.
     Понаблюдав за бесконечным танцем пернатых, стоявшие на краю  пропасти
люди пошли обратно. Свист ветра в ушах нарастал,  вытеснив  все  остальные
звуки. Поэтому, когда сталь ударилась о сталь, ничего не  изменилось.  Так
же выл ветер, так же носились в серой пустоте черные полоски.
     Фигурки двух сражающихся на мечах  людей  протанцевали  по  плато,  а
после,  оставив  траву  ненасытным  лошадям,  перешли   на   голый   утес,
возвышающийся над горной страной. На мгновение даже  солнце  выглянуло  из
своей темницы. Взглянув на дерущихся, оно сразу же потеряло к ним  интерес
и скрылось обратно, жалуясь на головную боль от перемены погоды.
     Внезапно из рук одного из людей выпал сверкающий меч  и,  кувыркаясь,
полетел в  оскаленную  пасть  каменного  провала.  Солнце  замерло,  решив
пронаблюдать исход поединка. Меч падал. Подойдя к обрыву, люди склонились,
глядя вслед падающему оружию. Так и не дождавшись,  пока  закончится  этот
долгий полет, один из стоящих - тот, у которого выбили меч, - рванулся  за
ним в пропасть.
     Оставшийся стоять наверху поступил еще  глупее.  Открыв  в  удивлении
рот, он закричал:
     - Рамирес! - и, бросив свой меч в пропасть, с минуту помедлил и  тоже
ринулся вниз.
     Головная боль у солнца  разразилась  с  новой  силой.  Оно  прорычало
сквозь огненные зубы:
     - Идиоты!
     И, плюнув дождем, убежало за серую стену  туч  отдыхать  от  безумств
этого мира.


     Они шли по песчаному берегу, усыпанному мелкими ракушками и  корявыми
сучьями деревьев, принесенных сюда приливом.
     - Каким ты теперь себя чувствуешь, Мак-Лауд?
     - Мир, который вокруг меня, теперь во мне. И я тоже в нем, -  ответил
Конан, падая на песок. - Я счастлив.
     Рамирес расстегнул застежку плаща, и тот бесформенной массой  упал  с
его плеч. После чего  испанец  сел  рядом  и  принялся  стаскивать  с  ног
промокшие сапоги.
     - Нам остается запомнить совсем немного, - улыбнулся он.
     По ступеням поросших кустарником  шхер  спустился  огромный  олень  с
раскидистым деревом ветвистых рогов на  голове.  Он  грациозно  подошел  к
большему кусту и, беспечно шевеля ушами, начал объедать сочные листья.
     - Ты видишь его? - тихонько спросил Рамирес, стараясь не шевелиться и
указывая взглядом на благородное животное.
     Конан медленно приподнялся на локте.
     - Это вожак, - прошептал он.
     Рамирес покачал головой и приказал:
     - Вставай.
     Олень встрепенулся, заметив присутствие незнакомцев.  Подняв  голову,
он спрыгнул на пляж и, не  останавливаясь,  побежал  туда,  где  виднелась
тропинка, по которой можно было подняться наверх, на  спасительные  уступы
шхер. Выбивая из земли сильными копытами небольшие камни и положив рога на
спину, он бежал прочь так вдохновенно, словно уходил  от  настигающей  его
стрелы.
     - Представь, Конан, что ты стрела. Ты  начинаешь  уходить  назад.  Ты
уходишь назад все дальше и дальше, чувствуя внутренностями пружину тетивы.
Это та сила, благодаря которой ты сможешь быть тем, кем ты должен быть.  И
ты уходишь назад, а сила растет, - Рамирес положил руку на плечо Конана. -
Но быть стрелой может любая  железка.  Представь  себя,  Конан,  вот  этим
оленем. Ты видел, как он победил. Он обогнал стрелу, потому что его сила -
это сила, сохраняющая жизнь. И он быстрее, чем стрела. Вперед, Мак-Лауд!
     Рамирес рванулся с места и полетел, подымая  тучи  брызг,  по  полосе
воды, облизывающей пляж.
     - Я чувствую его! Я слышу!.. - закричал Конан и побежал следом.
     Легкое гибкое тело стелилось по воздуху, не ощущая собственного веса,
словно его несла вперед неведомая сила.


     Конан и Рамирес  прошли  по  изнывающему  от  зноя  лугу  и,  миновав
поросший  вереском  и  тоненькими  чахлыми  кленами  холм,  углубились   в
прохладный полумрак леса. Миллиарды листьев  плотным  занавесом  закрывали
солнце, не давая ночной прохладе и сумраку уйти из-под их  мягкой  тяжелой
защиты. Ковер из густой травы и широких  листьев  папоротника,  украшенный
камнями, скрытыми целиком под бархатом мха, был влажен.  Рамирес  поднялся
на пригорок, Конан последовал за ним.
     - Сегодня ты узнаешь, каким ты стал воином.
     Он приставил клинок к груди Конана. В один миг клеймора  оказалась  в
руке шотландца и отразила нападение. Еще один выпад,  зазвенела  сталь,  и
Конан вновь застыл в стойке, готовый встретить новые атаки. Его ничего  не
выражающие глаза смотрели куда-то вдаль, за Рамиреса, как будто его вообще
не было.
     - Очень хорошо, - испанец тоже встал в стойку.
     Его тонкие усы приподнялись, обнажая ряд ровных зубов.
     Еще раз  описала  восьмерку  древняя  катана,  пытаясь  достать  тело
Конана, но клеймора успела перехватить последний взмах.
     -  Отлично.  Ты  просто  молодец,  -  восторженно  произнес  Рамирес,
останавливая руку над головой.
     Улыбка появилась и на губах шотландца. И тут же Рамирес превратился в
грозовую  тучу,  сверкающую  молнией  меча.  Сталь  заплясала  в   воздухе
молниеносными разрядами, и Конан снова провалился в бездонную пустоту боя.
     Но вдруг что-то произошло. Седая туча  блеснула  последней  вспышкой,
которая, встретившись со вспышкой клейморы, растворилась.  Голубое  лезвие
выпало из рук Рамиреса, отлетая в сторону, и испанец упал рядом  с  ним  в
заросли папоротника.
     Меч Конана лег на его  грудь,  касаясь  острием  подбородка.  Рамирес
замер, но в его лице не было ни страха, ни  удивления.  Ничего.  Оно  было
таким же, как и всегда, когда он разговаривал с Конаном,  словно  они  все
еще продолжали неоконченный разговор. Он лежал на земле и ждал,  чувствуя,
что его собеседнику предстоит ответить на сложный вопрос.
     Напряжение в руке Конана возрастало с каждой секундой.
     Мак-Лауд увидел, что его учитель находится во власти одного страшного
человека, сжимающего в руках меч. Кто он, этот человек?
     Конан вспомнил все, что произошло с тех пор как пришел  Рамирес,  как
тот стал его учителем - и понял, что готов отдать за него  жизнь.  Поэтому
надо было что-то делать, чтобы сейчас спасти испанца.
     Черты лица убийцы... Знакомые... Кто же он, этот человек?
     Но разве это так важно, кто он? Если нужно просто  уничтожить  его  и
его  смертоносную  сталь,  которая,  становясь  все   тяжелее,   стремится
упасть...
     И поэтому Конан подошел и  опустил  клинок  на  шею  этого  человека.
Убийца из деревушки Глен-Финен умер. И родился Конан Мак-Лауд.
     -  Вставай,  мой  добрый  брат,  -  произнес  он,  помогая   Рамиресу
подняться.


     Сутулый парнишка принял  поводья  из  рук  Конана  и  отвел  коней  в
просторное стойло.
     - Дай им отборного овса. Слышишь, отборного!
     Рамирес бросил вслед своим словам серебряную монетку.  Паренек  ловко
поймал ее и, улыбнувшись, отправил в складку одежды под поясом.
     - Не понимаю, Конан, зачем мы пришли на этот праздник?
     Он пристально всматривался в лица проходивших мимо людей.
     - Это ведь ярмарка, Рамирес, - Мак-Лауд сиял, различая в разноцветной
толпе  бордовое  платье  своей  ненаглядной  Герды.  -  Неужели  у  вас  в
Испании... То есть у вас в Египте...
     - У нас в Испании... - Рамирес  неопределенно  хмыкнул.  -  Наверное,
есть... Конечно есть! Просто я не очень люблю эти  шумные  сборища,  -  и,
встрепенувшись, словно только что проснулся,  произнес:  -  Да!  Герда  же
очень хотела побывать тут. Тогда все ясно.
     Они прошли между рядами съехавшихся сюда со всей округи  торговцев  и
покупателей, между импровизированными столами и гружеными повозками.
     - Герда очень хотела побывать здесь, - повторил Конан.
     Дорогу им  преградила  шумная  группа,  следящая  за  представлением,
устроенным  бродячими  менестрелями  и  трубадурами.  Играя  на  лютнях  и
дудочках,  в  сопровождении  больших  армейских  барабанов  артисты   пели
издевательские стишки об английском короле и его окружении. Зрители весело
приплясывали вместе с ними, пытаясь  повторить  припев  липнущей  к  языку
мелодии.
     Рамирес прошел сквозь толпу и лениво бросил мелкую  монетку  к  ногам
поющих.
     - Ты что, интересуешься политикой? -  удивленно  спросил  его  Конан,
продолжая оглядываться на артистов, когда они выбирались из балагана.
     - Нет, - Рамирес покачал головой. - Просто  они  хорошо  играют.  Мне
понравилась их музыка. А тебе?
     - Хм... Меня не интересует ни то, ни другое.
     - А что тогда? - Рамирес прищурился. - Герда?
     - Конечно, Герда! Я давно хочу тебе сказать,  брат...  Я  хочу  иметь
семью.
     - Мы не можем иметь семью, - покачал головой Рамирес.
     - Почему?
     - Семья останавливает мысль. Ты  тогда  не  сможешь  быть  воином,  -
твердо сказал испанец.
     - Нет. Я не могу ее оставить. Она будет несчастна.
     - Она все равно будет несчастна.
     - Она будет счастлива, когда у нас появятся дети...
     Рамирес взял его за руку, останавливая, и тихо сказал:
     - У бессмертных не может быть детей.
     - Но что я... - Конан вдруг почувствовал, что земля  под  его  ногами
закачалась, и тихим испуганным голосом спросил: - Что же я  смогу  сказать
ей?
     Он взглядом указал на приближающуюся к ним девушку.
     Герда подошла к ним и, опустив  на  землю  мешок,  в  котором  что-то
трепыхалось, обняла Конана за шею. Тот подхватил ее  на  руки  и  принялся
быстро кружить. Девушка громко завизжала, и Конан поставил ее на ноги.
     - Они будут жить у  нас,  -  она  указала  на  копошащийся  мешок.  -
Подождите меня где-нибудь неподалеку,  пожалуйста.  Я  пойду  купить  себе
новое платье, ведь сегодня праздник.
     Герда двинулась к воткнутым в  землю  рогатинам,  на  которых  висели
разнообразные тряпки.  Навстречу  ей  из-за  большой  телеги  с  криком  и
улюлюканьем внезапно выбежала ватага мальчишек, одетых в огромные, висящие
на них мешками отцовские рубахи и сползающие на глаза шлемы. Облепив Герду
со всех сторон, они стали кружить вокруг нее, вскидывая  вверх  деревянные
мечи и копья. Девушка, улыбаясь, подняла руки вверх, понарошку сдаваясь  в
плен на милость победителя.
     Щуплый долговязый парнишка, по-видимому, бывший в этой армии вожаком,
в лучших рыцарских традициях склонился в почтительном поклоне  и,  положив
на  землю  свое  грозное  оружие,  приподнялся  на  носочки  и   попытался
поцеловать Герду в губы. Она отшатнулась, и с хохотом схватив сорванца под
мышки, перенесла его к повозке, словно  взяла  в  плен,  и  отпустила  ему
легкий подзатыльник.
     Мальчишка почесал патлатую голову, напялил  на  нее  упавший  шлем  и
повел свою армию дальше в поход, голося и присвистывая.
     - Ух, сорванцы, - прокричала Герда им вслед  и,  счастливо  улыбаясь,
пошла своей дорогой.
     - Она прекрасна, - восхитился Конан и двинулся вслед за ней.
     - Ты  должен  оставить  ее,  брат,  -  тяжело  вздохнув,  пробормотал
Рамирес.
     Конан,  ничего  не  ответив,   зашагал   в   сторону   дерущихся   на
импровизированном помосте полуобнаженных борцов. С минуту он  наблюдал  за
зрелищем, после чего, опустив голову, с печальным лицом уселся на  толстое
бревно.
     - Мак-Лауд, - Рамирес возник перед ним из пустоты как привидение, - я
родился 2447 лет назад. За это долгое время  у  меня,  кроме  всех  прочих
приключений, было три жены.
     - Это твои личные трудности, - огрызнулся Конан.
     Не обращая внимания на грубость, Рамирес продолжил:
     - Последняя была японкой. Ее отец,  Окадзаки  Масумунэ,  был  великим
мастером. Он делал мечи. И его мечи  единогласно  признаны  лучшими  всеми
знатоками. Это был гений. Он сделал для меня  этот  меч.  Единственный  во
всем мире.
     Рамирес извлек катану из ножен и протянул  ее  Конану.  Взяв  в  руки
оружие, Конан почувствовал,  что  оно  намного  легче  тяжелой  и  длинной
клейморы. Серебристо-голубая  сталь  играла  на  солнце,  а  вдоль  лезвия
отсвечивала радужная полоса.
     В полированной стали отражалось солнце, бросая  слепящие  зайчики  на
лицо Мак-Лауда; из этого сверкающего пятна на лезвии  на  Конана  смотрели
черные глаза странной формы и словно нарисованные. Тончайшие линии  бровей
подчеркивали их выразительность. Они прищурились в ласковой  улыбке,  и  в
капельках  зрачков  заиграл  яркий  свет.   Конан   задрожал.   Он   вдруг
почувствовал, что держит в своей руке чью-то нежную теплую руку с бьющимся
на запястье пульсом.
     Клинок задрожал. Видение исчезло.
     - Дочь старого мастера была так же единственна, как  и  этот  меч,  -
продолжал Рамирес, и голос его был тих и печален. - Прошу тебя,  Мак-Лауд,
отпусти ее.
     - Это слишком дорогой подарок, - ответил Конан, возвращая  катану.  -
Подождем, брат. Ты сам научил меня не торопиться.
     Не говоря больше ни слова, он поднялся и пошел туда, где  к  большому
шатру подъезжали все новые и новые посетители ярмарки.
     Рамирес остановил коня у подножия небольшого холма чуть южнее  гряды,
за которой отдыхала деревушка Глен-Финен.
     - Зачем мы приехали сюда? - спросил Конан, тоже остановившись рядом.
     -  Неужели  ты  забыл?  -  испанец  спрыгнул  с  коня.  -   Ты   что,
действительно не помнишь это место?
     - Ну, почему? Это то самое место, где... - Конан  замялся,  не  зная,
как сказать.
     - Да. Черный рыцарь. Именно поэтому я и нашел тебя. Нас очень мало, и
мы должны помогать друг другу.
     - Я помню тот день, - Конан кивнул.
     Громовой голос Черного воина вновь прозвучал у  него  в  ушах,  и  он
поежился, как от холода.
     - Было очень больно. Кто это был - в таких странных доспехах?
     Рамирес бросил на траву сумку для дичи, уселся на нее,  подобрав  под
себя ноги, и сказал:
     - Это Крагеры. Очень древний народ.
     - Откуда они? Я раньше о них ничего не слышал.
     - Это не удивительно, Мак-Лауд. Их не так  много,  но  физически  они
значительно выносливее обычных людей. Кроме того, они дики  и  беспощадны.
Они бросают своих детей в ямы с дикими  собаками,  и  те  дерутся  с  ними
насмерть. Это гроза всех смертных. Хуже чумы.
     - И всем им дано бессмертие?
     - Нет, только некоторым.
     - Таким, как Черный рыцарь?
     - Да. И если он победит в схватке с нами, то обычные люди будут вечно
страдать. Потому что мир будет погружен в  хаос  бессмысленной  борьбы  за
существование. В борьбу ради борьбы.
     - И что тогда?
     - То, что я сказал.  В  такой  борьбе  люди  не  только  гибнут.  Они
ожесточаются и перестают быть людьми.
     - Я понимаю. Но как же тогда сражаться с такими?
     - Ну-у... - Рамирес поднял брови, и  его  лоб  покрыла  густая  сетка
морщинок, - надо уметь пользоваться  данной  тебе  силой,  быть  настоящим
воином и помнить о своем предназначении. Дерзать и делать все, что можешь.
Ведь в конце концов останется  только  один.  И  в  зависимости  от  этого
определится, каким будет мир после бессмертия. Твоего и моего.


     Свинцовые тучи собрались в небе, предвещая наступление грозы. Рамирес
отошел от жарко пылающего камина и сел на небольшой табурет, облокотясь на
темные дубовые доски стола. Герда отложила клубок овечьей шерсти и,  убрав
с лица растрепавшуюся челку, спросила:
     - Ты замерз?
     - Да. Мои кости чувствуют изменение  погоды  и  не  выносят  сырости,
милая Герда. Я люблю жить на юге, - тяжело вздохнув,  проговорил  Рамирес,
отпивая из глиняной кружки терпкое теплое вино.
     - Ты  мне  обещал  дорассказать  историю  о  своих  приключениях  при
испанском дворе, - напомнила девушка.
     - Ну  разумеется,  -  он  кивнул.  -  На  чем  я  тогда  остановился?
Напомнишь?
     Первые вспышки молний заблестели тонкими огненными нитями  за  узкими
окошками башни, бросая резкие тени на лица  сидящих.  Ударил  гром.  Герда
вздрогнула.
     - Ты рассказывал о кареглазой красавице Маргарите.
     - Так вот, - Рамирес привычным жестом закрутил усы, - я  был  безумно
влюблен в нее. Только о ней и думал. Ни о чем другом. Это  было  словно  в
страшном сне.
     Герда заулыбалась и напомнила дальше:
     - Тогда отец запер ее в верхних покоях дворца. А потом?
     - Да, сущий демон был этот герцог, - Рамирес расхохотался. -  Но  мои
друзья устроили мне свидание с ней. Ночь тогда выдалась  почти  такая  же,
как сегодня.
     Раскаты грома потрясали стены башни. Рамирес замолчал, вслушиваясь  в
доносящийся гул разбушевавшегося ненастья. Герда удивленно  посмотрела  на
него и спросила:
     - Ну а что же было дальше?
     - Я взобрался на крышу. Прикрепил к шпилю  оставленную  мне  друзьями
веревку...
     - Это, наверное, очень высоко?
     - Не очень, - Рамирес прищурился. - Как две эти башни.
     - Ты испугался?
     - Ее окно было под самой крышей. Но  что  значат  какие-то  временные
трудности, когда идешь к даме сердца? Ветер звенел у меня в ушах, но я был
одержим целью и ничего не видел. Только ее  божественные  черты  грезились
мне в темноте. Раскачавшись на веревке, я влетел в открытое окно...
     - И она бросилась в твои объятья?  -  восхищенно  попыталась  уладить
девушка исход романтического предприятия.
     - Увы, милая Герда,  -  он  покачал  головой.  -  К  сожалению,  моей
прекрасной дамы уже не было, - Рамирес залпом осушил свою кружку. - Но  не
огорчайся, милая Герда, зато там была другая дама.
     - И что же?
     - Я представился той даме, которая была  в  комнате,  и  она  любезно
согласилась мне помочь в этом щекотливом деле.
     Герда захохотала, а потом, взяв  в  руки  большой  кувшин  с  широким
горлышком, спросила:
     - Ты еще вина хочешь?
     - О да, с удовольствием, - Рамирес протянул кружку.
     Отставив кувшин,  она  приготовилась  слушать  дальше,  а  неутомимый
рассказчик поднес руку к губам и вдруг замер. Его лицо стало необыкновенно
серьезным и  сосредоточенным,  а  взгляд  жестким,  не  видящим  ничего  и
одновременно видящим все.
     Ощущение смертельной опасности  вместе  с  холодными  порывами  ветра
ворвалось в узкие проемы окон, поднимая в воздух стаю голубей, живущих  на
верхних деревянных  балках,  торчащих  из  стен  башни.  Отбросив  кружку,
Рамирес вскочил с табурета, выхватывая из ножен меч.
     - Что случилось? - Герда  тоже  встала,  недоуменно  осматриваясь  по
сторонам.
     - Герда! - испанец бросил  на  девушку  беспокойный  взгляд.  -  Беги
отсюда! Беги! Быстро!
     Раскат  грома  потряс  башню.  Она  задрожала,  словно  в  лихорадке.
Внезапно массивная  дубовая  дверь  разлетелась  в  щепки,  и  на  пороге,
разбрасывая обломки досок, возникла почти восьмифутовая  фигура  человека.
Бешеные  порывы  ветра  трепали  его  густую  черную   шевелюру.   Крепкое
мускулистое тело, одетое в странного вида кожаную куртку с узкими рукавами
и черные штаны из грубой, плохо  выделанной  кожи,  наводило  на  мысли  о
многих битвах.
     Незнакомец встряхнул головой, сбрасывая с волос щепки разбитой двери,
и осмотрел  помещение.  Его  глубоко  посаженные  глаза  казались  черными
точками, горящими ненавистью. Над правой бровью  был  виден  тонкий  шрам,
заканчивающийся почти на щеке. Он был воспален и кровоточил.  Тонкие  губы
растянулись в ехидной улыбке,  обнажая  ряды  кривых,  неправильной  формы
зубов.
     Герда взвизгнула, отскакивая к корзинам с овечьей шерстью. Перебросив
гигантский меч из руки в руку, незнакомец медленно вошел  в  зал.  Вспышки
молний освещали его ярким белым светом, отчего  он  походил  на  Люцифера,
покинувшего ад.
     Рамирес отступил на шаг, выставляя  вперед  катану.  Его  лицо  вдруг
стало совершенно спокойным, превратившись в маску.
     - Мак-Крагер? - спросил он.
     - Рамирес, - заревел незнакомец, улыбаясь, и его улыбка,  похожая  на
вход в геенну, не предвещала ничего хорошего,  -  наконец-то  мы  с  тобой
встретились!..
     Заглушая своим ревом громовые раскаты, Черный воин занес над  головой
свой двуручный эспадон и опустил его на стол. Лезвие прошло сквозь толстые
дубовые доски, разрезая их надвое, как нагретый нож - масло.  Рамирес  еще
на один шаг отступил от вставшего на обломки стола  противника,  и  катана
живым серебром перечеркнула сумрак.
     - Где этот горец? - прогрохотал Мак-Крагер,  подступая  к  застывшему
Рамиресу.
     - Ты опоздал, - безразлично улыбнулся тот. -  Я  подготовил  его  для
встречи с тобой.
     - Да? - Мак-Крагер вновь занес меч  над  головой.  -  Ты  только  зря
потерял время, Рамирес. Ему твоя наука не поможет. Он - слабак. Как и ты.
     Эспадон рассек воздух над головой уклонившегося  в  сторону  испанца.
Лезвие перерубило деревянную  балку,  подпиравшую  потолочное  перекрытие,
которое, лишившись привычной опоры  и  не  выдерживая  собственного  веса,
скрипнуло и, сбросив со старых бревен облако серой пыли, провисло.
     Движение меча Рамиреса было легко и неуловимо. Звериный рык застрял в
горле рыцаря, превращаясь в глухой клокочущий хрип. Широко раскрывая  рот,
он выпучил глаза и схватился руками за перерезанное горло. Из  рассеченной
артерии сквозь пальцы рекой хлестала густая алая  краска,  заливая  черный
костюм.
     Увидев фонтан крови, бьющей из страшной раны, Герда  издала  истошный
вопль и заметалась в углу, закрыв лицо руками. Рамирес сделал  шаг  назад,
отступая от раненого врага, и вновь застыл с занесенным над головой мечом.
     - Герда, уходи немедленно! - закричал он.
     Рыцарь глубоко вдохнул, прочищая залитое  кровью  горло,  и  взмахнул
мечом, словно отгоняя наваждение. Он отнял руку от  горла  и  вытер  ее  о
штаны. На его шее зиял рваный рубец с неровными пунцовыми краями. Еще  раз
жадно вдохнув воздух, Мак-Крагер широко и удивленно улыбнулся.
     Тяжелый  меч  вновь  со  свистом  разрезал  вставшее  на   его   пути
пространство. Два лезвия со звоном встретились.
     Рамирес двигался, как тень, один  за  другим  отражая  сокрушительные
удары Черного рыцаря. Мак-Крагер принялся  загонять  испанца,  ушедшего  в
непробиваемую глухую  оборону,  на  узкую  каменную  лестницу  без  перил,
ведущую на несуществующий второй этаж, от которого остались  лишь  толстые
деревянные балки, торчащие из кирпичной кладки, да еще узкий карниз.
     Новый удар, и  клинок  эспадона  застрял  в  рассыпающемся  растворе,
соединяющем гранитные  кирпичи  стены.  Потеряв  всего  мгновение,  Черный
рыцарь  попятился,  отстраняясь  от  блестящего  кривого  лезвия   катаны,
пронесшегося  перед  его  глазами,  и   с   трудом   удержал   равновесие.
Серебристо-голубое сияние срезало с его макушки клок волос.
     - Ну что? - поинтересовался Рамирес. - Дальше?
     Взревев, Мак-Крагер вырвал из стены застрявший меч и, вращая  им  над
головой, дико заорал:
     - Сейчас ты умрешь, Рамирес!
     Испанец взбежал по ступенькам, прыгнул на деревянную  балку  и  начал
медленно отступать по ней, цепляясь свободной рукой за шершавые выступы  и
неровности стены. Черный бросился за ним следом.
     Рамирес парировал удары, отступая  все  дальше  и  дальше  по  балке,
вжимаясь в холодный сырой гранит. Сталь лязгала по камню, высекая из  него
фонтаны голубых и желтых искр. Еще шаг - и огромный  воин  больше  не  мог
достать испанца своим мечом. Не раздумывая,  он  тоже  прыгнул  на  балку.
Дерево, источенное временем, не выдержало  чрезмерной  тяжести  и  рухнуло
вниз, увлекая за собой кричащего от гнева и бессилия Мак-Крагера.
     Истошный  вопль  Герды  заполнил  башню  вибрирующим  гулом.  Пытаясь
укрыться от падающих сверху  обломков,  она  спряталась  под  корзинами  с
распущенной шерстью.
     Тело рыцаря врезалось в земляной пол, и два тяжелых дубовых бревна  в
целой куче мелких щепок с глухим грохотом свалились сверху.
     - Герда! - Рамирес бросился вниз по ступеням к обезумевшей от  страха
девушке.
     Гора обломков  вздрогнула,  ожила,  и  Люцифер,  заключенный  в  ней,
пробудился, чтобы окончить поединок.
     Девушка снова закричала.
     Эспадон коснулся каменных плит у самых ног Рамиреса, отламывая  серый
гранит. Стон рвущегося в окна  ветра,  вспышки  молний  и  раскаты  грома,
следующие один за другим, создавали для этой битвы истинно адский колорит.
Старая башня начала разваливаться, словно не выдерживая накала боя.
     Выписывая в  воздухе  широким  клинком  восьмерку,  Черный  наступал,
продолжая реветь, как все демоны геенны на шабаше. Его губы, дергающиеся в
оскале, произнесли:
     - Рамирес, ты же сам знаешь, что я сейчас  самый  сильный!  Зачем  же
ты...
     - Да? - испанец продолжал отступать. - Я знаю, что  ты  наглый  сукин
сын. Это все, что я знаю.
     Эспадон скользнул по изгибу катаны и, врезавшись в  кирпичную  стену,
разрушил  кладку.  Груда  камней  грохочущим   водопадом   обрушилась   на
сражающихся.
     - Ты мне еще не веришь? - рыцарь злобно захохотал.
     - Я пока вижу, что мой удар не улучшил твой голос, -  ехидно  заметил
Рамирес.
     Раскат грома  заглушил  их  голоса,  прервав  разговор.  Порыв  ветра
набросился на людей, стоящих на покатых ступенях, чуть не сбрасывая  их  с
узкой лестницы, ведущей в никуда. Меч Рамиреса, словно  подхваченный  этим
воздушным потоком, ожил, переходя в наступление. Рука подалась - и  катана
по самую гарду вошла в тело Мак-Крагера, вспарывая ему живот.
     Оскалившись и отступая назад  по  гудящим  ступеням,  Крагер  схватил
лезвие катаны и начал вытаскивать его. Покрытый густой кровью меч вышел из
внутренностей рыцаря,  разрезая  до  кости  тут  же  срастающиеся  пальцы.
Медленно отводя  от  себя  окрашенную  багрянцем  сталь,  Черный  взмахнул
зажатым в другой руке эспадоном и обрушил его на плечо Рамиреса.  Холодная
сталь рассекла грудь, обнажая кости ребер. Холодный ветер обдавал крупными
каплями дождя измученное борьбой тело. Гроза  теперь  бушевала  прямо  над
развалинами  башни,  от  которой  осталась  только  одна   полуразрушенная
лестница, ведущая в бездну. Широкое лезвие  во  всю  длину  прошло  сквозь
тело, разнося позвоночник торчащими в разные стороны острыми ушками гарды.
Рамирес обессиленно повис на металле, словно  пойманная  рыба,  насаженная
ловким рыболовом на ивовый кукан.
     По тонким губам гиганта пробежала легкая улыбка.
     - Кто эта женщина? - спросил он.
     Рамирес повернул к нему голову  и,  глотая  пересохшим  ртом  влажный
воздух, прокричал, перекрывая грохот беснующейся стихии:
     - Она моя!
     - К сожалению, уже не твоя, - засмеялся ему в лицо Черный.
     Он трижды  провернул  меч  в  теле  испанца  и,  приподняв  Рамиреса,
поставил его на колени  на  последнюю  ступень  лестницы.  Широкое  лезвие
вынырнуло из тела. Рамирес пошатнулся, пытаясь упасть в чернеющий  провал,
но противник перехватил его тело, крепко сжав рукой плечо.
     - Прощай, - смех Черного рыцаря гремел как гром, - сегодня ты  будешь
спать уже в аду.
     Герда выбралась из-под засыпанных пылью и мелкими камнями  корзин  и,
прячась за валунами гранитных блоков от сильных  порывов  ледяного  ветра,
всматривалась в фигуры, стоящие на самом верху чудом  уцелевшей  лестницы,
острым пиком уходившей в  ночной  мрак,  наполненный  разрядами  молний  и
громовыми раскатами.
     Черный рыцарь широко размахнулся -  и  лезвие  эспадона  в  один  миг
отделило голову Рамиреса от тела.
     - Я останусь один! - победно взревел  рыцарь  и  потряс  над  головой
окровавленным оружием.
     Безжизненное тело испанца повалилось на бок и рухнуло в  пропасть  на
обломки башни.
     Герда страшно  закричала,  но  звуки  ее  слабого  голоса  утонули  в
раскатах грома.
     Мак-Крагер широко развел руки, ощущая мощный поток живительной  силы,
тугими  струями  омывающий  его  тело.   Молнии   огнедышащими   драконами
проносились мимо, разрывая холодный плотный воздух  с  неимоверным  ревом.
Один из них пылающим языком лизнул лезвие меча и, соскользнув  с  пластины
гарды, ударился о каменные ступени. Гранит не выдержал  и  раскололся  под
ногами опешившего воина. Мак-Крагер успел только взвыть, обрушиваясь  вниз
в сопровождении фейерверка огненных вспышек.
     Как по  мановению  волшебного  жезла  Мерлина  гроза  стихла.  Молнии
исчезли, а раскаты грома глухим эхом блуждали во мраке ночи, отражаясь  от
каменных боков засыпающих гор.
     Дрожа  всем  телом  от  страха  и  холодного  ветра,  Герда  подошла,
пробираясь через развалины, к тому месту, где под обломками лестницы лежал
Черный рыцарь.  В  полумраке,  освещенном  только  чахлым  рогом  молодого
месяца, виднелся край черной кожаной куртки.
     Когда девушка склонилась  над  обломками,  большой  камень,  лежавший
возле ее ног, отлетел в сторону - и крепкие пальцы огромной руки сжали  ее
горло, не давая испугу вырваться наружу безумным воплем.
     Из завала появились голова и туловище рыцаря. Обезображенное,  все  в
запекшейся крови, лицо расплылось в широкой  зловещей  улыбке,  сверкающей
кривыми зубами.
     - Здравствуй, красавица! - прогрохотал он.
     Мак-Крагер медленно встал на ноги, продолжая  сжимать  горло  девушки
своими железными пальцами, закинул меч на  плечо  и  начал  выбираться  из
развалин.



                                    11

     Медный колокольчик над дверью  вздрогнул,  наполняя  просторный  холл
мелодичным звоном. Бренда вошла  внутрь  и  очутилась  в  большом  зале  в
компании двух  египетских  сфинксов,  приподнявшихся  на  своих  массивных
передних лапах и раскинувших огромные крылья из тускло сверкавшего золота.
Не обращая внимания ни на холодное спокойствие суровых лиц,  смотрящих  ей
вслед, ни на их вызывающее великолепие, она быстро прошла через прихожую в
следующую комнату, заставленную старинной мебелью, где под  большой,  ярко
горящей лампой за широким столом, на  котором  лежали  какие-то  бумаги  и
безделушки, сидела средних лет женщина. Оторвавшись от чтения, она подняла
голову, приветливо улыбнулась и тихо проговорила приятным голосом:
     - Чем я могу вам помочь?
     Бренда тоже улыбнулась в ответ.
     - Я Бренда Уайт.
     -  Очень  приятно,  -  женщина  кивнула.  -  Вы   хотите   что-нибудь
приобрести?
     Она указала взглядом  на  стену,  увешанную  картинами,  гравюрами  и
гобеленами.
     - Нет, спасибо... - Бренда смутилась.
     - Я еще могу вам предложить...
     - Спасибо, но я хочу поговорить с мистером Нэшем.
     Улыбка исчезла  с  лица  секретарши,  взгляд  стал  колючим,  и  она,
пристально всматриваясь в лицо гостьи, ответила:
     - К сожалению, его сейчас нет здесь.
     - Нет? Тогда я могу позвонить ему домой?
     Бренда подошла к столу и потянулась  к  стоявшему  на  нем  телефону.
Женщина положила руку на трубку аппарата и все так же спокойно произнесла:
     - Боюсь, что это невозможно.
     - Но я хочу поговорить с ним. Это довольно срочное дело...
     - Мистер Нэш скоро придет. Если хотите, подождите его здесь.
     Через четверть часа появился Рассел. Он, как всегда, был  в  плаще  и
держал в руках последний номер  "Нью-Йорк  Пост".  Поздоровавшись,  Рассел
подошел к столу и положил на него газету.
     - Это Бренда Уайт, - объяснила секретарь, указывая на посетительницу.
     - Мы уже встречались с ней, Рейчел, - кивнул мистер Нэш и обратился к
Бренде: - Чем я могу помочь вам?
     - Я бы хотела получить ваш совет.
     - Совет? - удивился Рассел и,  прищурившись,  посмотрел  ей  прямо  в
глаза. - Разве вы тот человек, который следует чужим советам?
     - Ну, все зависит...
     - Ладно, ладно. Что вас интересует?
     Бренда замялась, подбирая выражения. Все-таки это было не  личное,  а
уголовное дело.
     - Может быть, мы... - она запнулась, но потом,  собравшись  с  духом,
продолжила. - Расскажите мне о  психопате,  который  в  час  ночи  дерется
средневековым мечом посреди Нью-Йорка.
     Секретарша  бросила  на  Рассела  быстрый  испуганный  взгляд,  а  он
расхохотался.
     - Увы, я вынужден вас огорчить, мисс Уайт. Я об этом ничего не знаю.
     - Тогда, наверное, вы мне не расскажете и  о  мече,  которому  тысяча
лет?
     - Да, - согласился Рассел, - не расскажу. Понимаете, в чем дело...  Я
не занимаюсь антикварным оружием.
     Он подошел к Бренде, взял ее за руку и подвел  к  столу,  где  лежала
гора проспектов.
     - Посмотрите, - он сунул ей один из них.  -  Я  могу  предложить  вам
великолепные  серебряные  изделия  восемнадцатого  века.  Посмотрите.  Для
девушки это больше подходит, чем...
     - Я вижу, вы не хотите мне помочь.
     - Ну почему же? - он поднял брови, весьма ехидно  улыбнулся  и  вдруг
спросил: - Вы умеете готовить?
     Бренда удивленно посмотрела на него. Рассел  пожал  плечами  и  снова
улыбнулся.
     - Просто я подумал... Может, мы сможем поужинать вместе?
     - Что вы скажете, если это будет в моей квартире на 153-ей улице?
     - Подходит. Когда?
     - Может быть, вечером?
     - Отлично. Вечером.


     Комиссар плюхнулся в кресло, жалобно  скрипнувшее  под  тяжестью  его
тела, и закинул ноги на стол.  Устроившись  поудобнее  и  отпив  из  чашки
глоток крепкого горячего кофе,  он  взял  свежий  номер  "Нью-Йорк  Пост",
который лежал тут же под  каблуком.  Прочтя  на  первой  странице  крупный
заголовок "Охотники за головами в Нью-Йорке! Город  охвачен  ужасом!",  он
тяжело вздохнул и принялся извлекать из кармана пиджака носовой платок.
     Сидевший в такой  же  позе  Стив  сонно  посмотрел  на  комиссара  и,
продолжая жевать жареный картофель, пробубнил с набитым ртом:
     - У меня новости, шеф.
     - Давай твои новости. Не сомневаюсь в их дерьмовости.
     - Наблюдение за Нэшем было установлено, как вы и приказывали.
     - Что-то появилось?
     - Появилось. Она появилась.
     - Кто такая? -  Фрэнк  промокнул  вспотевший  лоб  и  спрятал  платок
обратно в карман.
     - Некто Бренда Уайт, - язвительно произнес помощник комиссара.  -  Вы
ее знаете? Я тоже.
     - Мерзавка, - комиссар покрутил головой.
     - Позвоните ей, шеф. Она заслужила хорошую трепку.  В  лучшем  случае
она просто все испортит.
     - Бесполезно. Ты же прекрасно знаешь, что она мне скажет.
     Кофе в чашке у комиссара закончился, и Фрэнк с сожалением смотрел  на
кофеварку в нише. Вставать не хотелось.
     - Стив, - обратился он к помощнику, -  а  ты  уверен,  что  это  была
именно Бренда?
     Тот отправил в рот новую  порцию  картофеля,  взял  у  Фрэнка  чашку,
подошел к агрегату и оттуда заговорил:
     - Это была точно она. Я видел, как она побывала  в  его  магазинчике.
Потом пришел Нэш. Кстати, по-видимому, в помещении  магазина  находится  и
его квартира. Так вот, Бренда поговорила с ним минут пять,  не  больше,  и
ушла. Наверное, представилась и договорилась о встрече.
     Стив  вернулся,  протянул  комиссару  чашку  и  сел  на  свое  место,
занявшись дальнейшим уничтожением картошки.
     - Спасибо, Стив, - комиссар  отхлебнул  из  чашки.  -  Ты  слышал  их
разговор?
     - Разумеется, нет. Из машины не слышно.
     - Тогда мы сделаем вот что, - подытожил комиссар. - Ты  присмотри  за
Брендой и зайди к ней в гости. Просто так. Попьешь кофе, поговоришь.  Она,
конечно, грамотная стерва, но, может, заинтересуется чем-то, спросит,  что
у нас слышно, и сама расскажет о чем-нибудь. Пойди, Стив, я знаю, что тебе
понравится это задание.
     - Шеф, а может, вы ей все-таки позвоните?
     - Не позвоню.



                                    12

     Рассел уже почти собрался в гости и  теперь  стоял  у  окна,  ожидая,
когда Рейчел по старой традиции принесет ему галстук. Этот визит к  Бренде
Уайт был большой проблемой. Необходимо было провести его  так,  чтобы  она
потеряла всякий интерес к "психопату" и к его мечу.  Но  разве  можно  это
сделать? Любопытство полицейского эксперта неисчерпаемо и вечно, как  сама
полиция.
     Рейчел бесшумно вошла в комнату и остановилась в дверях, всматриваясь
в темный силуэт неподвижно стоящего на фоне ночного города Рассела.
     - Что ты смотришь на меня? - не оборачиваясь, спросил он.
     - Я думала, что ты меня не заметил. Ты даже  не  повернул  голову,  -
тоном обиженного ребенка произнесла  женщина.  -  У  тебя  что,  глаза  на
затылке?
     - Боже мой, ты никогда не  станешь  взрослой,  -  укоризненно  сказал
Рассел.
     - Не ругайся.
     Бесшумно подойдя к нему, она подняла воротник его рубашки и принялась
завязывать галстук.
     - Вот. Теперь ты неотразим, - Рейчел улыбнулась.
     - Да. А где...
     - Люди спрашивают о тебе, - вдруг серьезно сказала секретарша. -  Что
я должна им говорить?
     - Скажи им, что я твой отец. Или сын.
     - Мне не до шуток, Рассел.
     - Ну, тогда скажи...


     "Тигр" развернул башню и, приподняв  ствол,  выстрелил.  Трехдюймовый
снаряд с воем пронесся над головой  Рассела  и  взорвался  где-то  позади.
Теплая взрывная волна лизнула тело, заставив крепко прижаться  к  разбитой
взрывами земле. Изрядно поредевшая цепь автоматчиков выбежала  из-за  угла
горящего  дома,  лихорадочно  отстреливаясь,  и   бросилась   к   тяжелому
грузовику, ожидавшему их.
     Минометный залп разорвал воздух,  и  грузовик  разлетелся  на  куски,
накрывая  солдат  пылающими  обломками.  Автоматчики  упали  на  кирпичное
крошево, закрывая головы от огненного ливня.
     Рассел  подтянулся  на  руках  и  бросился   вперед,   к   уцелевшему
металлическому остову большого ангара, охваченному серым дымом от  горящей
обшивки деревянных стен.  Трое  фашистов,  заметив  движущегося  человека,
побежали за ним, беспрерывно стреляя из "шмайссеров".
     Пробежав задымленные развалины, Рассел нырнул  за  груду  кирпичей  и
принялся  осматривать  улицу,  на  которой  очутился.  Автоматная  очередь
заставила его пригнуться и открыть ответный огонь из револьвера.
     Немцы засели за стеной полуразвалившегося сарая напротив и не  давали
ему пошевелиться. Стреляли двое. Пули свистели вокруг, ударяясь о  кирпичи
и вздымая фонтанчики бурой пыли. Судя по всему,  немцы  прикрывали  своего
товарища, который подбирался к Расселу.  Он  понял  это,  когда  брошенная
немцем граната пролетела у него над головой и разорвалась где-то в глубине
изуродованного бомбежкой дома. Вихрь осколков  пронесся  над  вжавшимся  в
битую штукатурку Нэшем, градом обрушиваясь на него и  раскаленным  железом
впиваясь в тело.
     Решив, что противник убит, солдат бросился вперед.  Он  так  внезапно
вырос перед Расселом, что тот не успел даже направить на  противника  свой
пистолет. Тогда, бросившись на немца, он повалил его  на  землю.  Оба  без
оружия, оба сильные, они катались по кирпичному  крошеву.  То  Рассел  был
сверху, то немец. И  оба  пытались  дотянуться  до  отброшенного  Расселом
пистолета.
     В борьбе они выкатились из дома и упали на разбитые ступени  крыльца.
С головы немца свалилась каска, и Рассел увидел маленькую голову,  бледное
лицо и коротко подстриженные светлые волосы. Такой жалкой  показалась  ему
эта голова без каски...
     В очередной раз оказавшись наверху,  он  схватил  подвернувшийся  под
руку обломок бетонной ступени и что было сил ударил немца по  лицу.  Потом
еще раз, и еще... Пока, наконец, руки немца не разжались и не свалились  с
плеч обмякшими плетьми.
     Быстро поднявшись на ноги, Рассел бросился к соседнему дому, который,
как ни странно, был даже с крышей и  уцелевшими  оконными  рамами.  Снаряд
снес только заднюю стену, покосив  тяжелые  перекрытия  и  разбросав  край
черепичной крыши.
     Возле дома, накренившись на борт, горел грузовик, груженный какими-то
ящиками. Ветер раздувал пламя, поднимая в жаркий воздух клубы черного дыма
и клочья сажи.
     Из смрада  пожара  вынырнул  небольшой  бронированный  автомобиль  со
стоящим в его  кузове  пулеметчиком.  Машина  чуть  не  сбила  Рассела,  с
грохотом проносясь мимо. Солдат бросил испуганный взгляд на него  и  повел
пулеметом. Рассел  прилип  к  искореженному  осколками,  но  почему-то  не
рухнувшему фонарному столбу, ожидая новой смерти, но  броневик  подбросило
на кочках, задирая плюющийся свинцом ствол пулемета  вверх.  Пули  провыли
над головой, отбивая широкие щепки от столба.
     Выбрасывая тучи песка и пыли  из-под  колес,  бронемашина  исчезла  в
седом облаке пыли.
     Главное было - выйти из зоны огня, и,  согнувшись,  Рассел  продолжил
путь к дому, через который намеревался попасть на  соседнюю  улицу.  Новая
стая пуль завизжала над головой, и в прыжке он залетел за стену,  услышав,
как позади него взрывается ручная граната, очевидно, брошенная вслед.
     Внутри царил беспорядок.  Разбросанная  взрывом  мебель  изувеченными
останками громоздилась по всей комнате. Обрывки бумаги и одежды  покрывали
эту гору толстым слоем. Возле входной двери на обломках разбитого шкафа  в
неестественно вывернутых позах лежало  два  трупа:  мужчина  и  женщина  с
простреленными головами.
     Грохот разрывов и свист пуль стали стихать. Рассел поднялся  на  ноги
и, подойдя к горе обломков, прислушался.  Обостренное  чутье  подсказывало
ему, что в доме есть кто-то живой и испуганный. Кто это - человек, собака?
Рассел  откинул  дверцу  тумбочки  для  белья,  на  которой  стояла  чудом
уцелевшая вазочка. Из  темноты  на  него  смотрели  огромные  перепуганные
глаза. Пятилетняя девочка,  скрючившись,  сидела  в  маленьком  деревянном
пространстве. Она слабо пискнула, инстинктивно закрывая голову руками.
     - Тихо! - Рассел приложил указательный  палец  к  губам  и  попытался
улыбнуться. - Не бойся меня. Как тебя зовут?
     Он протянул к девочке руки. Она часто заморгала и,  шмыгнув  курносым
носиком, еле слышно произнесла:
     - Рейчел.
     - Красивое имя, - кивнул Рассел. - А меня зовут  Рупперт  Шеллингтон.
Не бойся. Почему ты здесь?
     - Они всех убили, - всхлипнула Рейчел, размазывая слезы по черному от
сажи и пыли круглому личику.
     - Тихо, - как можно спокойнее проговорил Рассел. - Пойдем,  я  возьму
тебя с собой.
     Девочка протянула к нему дрожащие ладошки, и он, подняв ее  на  руки,
пошел прочь из дома. Как только  он  сделал  несколько  шагов,  автоматная
очередь сзади  обожгла  его  спину.  Глухо  охнув,  он  повалился  вперед,
стараясь не обрушиться своим весом на девочку.  Они  лежали  не  шевелясь,
прислушиваясь к звуку приближающихся шагов. Рассел вздохнул.
     - Ты жив? - удивленно прошептала Рейчел. - А я думала, ты умер.
     Не шевелясь, он ответил:
     - Тихо. Это волшебство.
     Человек подошел и остановился над ними. Рассел, спружинив  на  руках,
ударил вверх ногой, отбрасывая в сторону одетого в черную форму  эсэсовца,
из рук  которого  выпал  автомат.  Через  мгновение  оружие  имело  нового
хозяина.
     Испуганный немец с трудом удержал равновесие и,  увидев  перед  собой
ствол собственного автомата в  руках  вскочившего  на  ноги  застреленного
человека, удивленно произнес:
     - Я же тебя убил!
     - Ты меня - нет, - ответил Рассел, - зато я тебя убью.
     - Тебе придется стрелять, - предупредил немец.
     - Как скажешь, - согласился Нэш и открыл огонь.
     Автомат забился в его руках, выплевывая свинцовую  начинку  магазина.
Удары пуль подбросили эсэсовца в воздух, разрывая черный френч в клочья.
     Рейчел вскрикнула и поползла к груде обгоревших фанерных коробок.
     - Все в порядке, детка, - Рассел опустил автомат.  -  Теперь  пойдем,
быстро. Здесь нельзя больше оставаться...


     Рассел и Рейчел спустились  в  холл  офиса.  Взяв  со  стола  большой
сверток, перевязанный блестящей лентой, Рассел сунул его под мышку. Рейчел
протянула ему коробку с бутылкой старого коньяка.
     - Спасибо, милая. Я пошел.
     - Ну останься со мной хоть на мгновение, - жалобно произнесла Рейчел,
проводя пальцем по его небритой щеке, - пожалуйста.
     Рассел облокотился на сфинкса и внимательно посмотрел на нее.
     - Послушай, - она подошла к нему, - ты не можешь скрыть от меня своих
чувств. Я слишком давно знаю тебя. Давай поговорим.
     - О чем же ты хочешь говорить со мной сейчас?
     - О твоем одиночестве.
     - Я не одинок, Рейчел.
     - Ты одинок. Ты даже на свидание к девушке идешь, как на войну.
     - Ну, ты сама знаешь, что это за свидание. И  кроме  того,  тебе  это
только кажется.
     - Нет, не кажется. Тебе не хватает человека, который...
     - У меня есть "человек, который", и еще у  меня  есть  все,  что  мне
нужно, - перебил ее Рассел.
     - Нет, - Рейчел покачала головой, -  ты  отказываешь  людям  в  праве
любить тебя.
     - Я оставляю эту возможность поэтам,  -  высокопарно  произнес  он  и
улыбнулся.
     - Вы жестокий и мерзкий тип, мистер Нэш!
     - Рейчел, ты всегда была такой романтичной! Ладно,  детка,  на  войне
как на войне. Пока!
     Он поцеловал ее в лоб и быстро вышел.


     Бренда открыла замочек крепления и, провернув ладонью полный  барабан
тяжелого полицейского "бульдога", вернула его в  исходное  положение.  Еще
мгновение она любовалась матовой вороненой сталью оружия. Это, конечно, не
клинок искусно выполненного кинжала и не  меч  старинной  работы,  которые
приводили ее  в  благоговейный  трепет  совершенством  формы,  мастерством
исполнения, красотой души, вложенной в изделие мастером, - но тем не менее
тоже оружие. Этот  кусочек  огнедышащего  железа  придавал  уверенности  и
решимости, необходимых для осуществления предстоящего дела.
     Она сама толком не знала, зачем подготавливает оружие в  тот  момент,
когда  к  ней  в  гости  должен  был   прийти   этот   странный   торговец
антиквариатом,  этот  Рассел  Нэш.  Но  что-то  говорило  ей,  что  лишняя
предосторожность  не  повредит.  В  конце  концов,  она  же  может  и   не
воспользоваться пистолетом...  А  этот  тип  запросто  способен  оказаться
маньяком.   Или,   например,    фанатиком    одной    из    многочисленных
псевдорелигиозных сект, которые помешаны на применении  холодного  оружия.
По данным статистики,  почему-то  вспомнила  она,  на  долю  таких  психов
приходится до восемнадцати процентов  убийств...  И  пускай  в  этом  деле
женских голов еще не находили, но...
     Ход размышлений Бренды оборвало мелодичное пение дверного звонка, что
избавило ее от необходимости вооружаться еще  чем-нибудь,  баррикадировать
двери и устраивать в прихожей что-нибудь, хотя бы  отдаленно  напоминающее
минное поле.
     Вздрогнув, она положила пистолет в ящик  секретера  и,  развернувшись
лицом к прихожей, громко прокричала, так, чтобы ее было хорошо  слышно  за
входной дверью:
     - Сейчас, сейчас! Одну минутку!
     Подняв с дивана портативный магнитофон,  она  нажала  на  его  панели
клавишу "запись" и, убедившись  в  его  исправности,  поместила  маленький
серебристый аппарат в плоскую резную шкатулку, стоящую на книжных  полках,
которые, в свою очередь, располагались возле двух пузатых кресел. Поставив
на шкатулку мелкую статуэтку, она сказала:
     - Уже иду!
     Быстро поправив прическу  перед  зеркалом,  Бренда  открыла  замки  и
распахнула входную дверь. На пороге стоял Рассел со свертками в руках.
     Поймав на себе настороженный взгляд девушки, он расплылся  в  широкой
доброжелательной улыбке и, кивнув, произнес:
     - Добрый вечер. Вы меня узнали?
     - Привет. - Бренда улыбнулась в ответ, прислоняясь к дверному косяку.
     - Ты так быстро  открываешь  дверь...  И  даже  не  спрашиваешь,  кто
пришел. Смелая девушка. А если бы это был не я?
     - А кто? - настороженность в ее глазах не пропадала, а голос  немного
подрагивал. - У меня нет врагов.
     - Счастливая ты женщина. Такая красивая и без врагов.  Не  верю.  Ну,
может быть, хоть для порядка есть один - два...
     - Так уж получилось, - она лукаво опустила глаза.
     - Извини, можно  задать  тебе  один  неуместный  вопрос?  -  попросил
Рассел. - Всего один.
     - Пожалуйста.
     - Мы будем ужинать здесь?
     - О-о-о, - Бренда смутилась, - конечно, нет. Проходи.
     Рассел вошел в прихожую,  ярко  освещенную  бра  и  ажурной  люстрой,
висевший высоко под потолком. Возле стены на полированной крышке  тумбочки
стояла фарфоровая статуэтка улыбчивого китайского болванчика,  укоризненно
качавшего круглой лысой головой.
     Бренда закрыла дверь и указала на свертки в его руках:
     - Ты не хочешь отдать мне все это и снять плащ?
     - Нет, - Рассел покачал головой. - Пожалуй, пока я  подержу  это  при
себе.
     - Ну, как хочешь.
     Она задумчиво окинула его взглядом и направилась в спальню, не говоря
ни слова.
     - Куда ты?
     Бренда обернулась и, смущенно улыбаясь, произнесла:
     - Я сейчас. Я там кое-что забыла, - она  указала  на  закрытую  дверь
комнаты. - Ты пока проходи, располагайся.
     С этими словами она протянула руку  в  сторону  дверного  проема,  за
которым виднелась какая-то большая комната, очевидно, гостиная.
     - Как скажешь, - пожал печами Рассел.
     Бренда плотно закрыла за собой дверь и, подойдя в  высокому  зеркалу,
стоящему прямо возле кровати, посмотрела на свое отражение. Лицо,  которое
она увидела в зеркале, было испуганным, неуверенным,  и  выглядело  просто
отвратительно.
     - Ты знаешь, что делаешь? - спросила она у отвратительного лица.  Оно
ничего не ответило хозяйке, только как-то нервно  насупило  брови.  Бренда
пожала плечами и принялась надевать  большие  темно-синие  серьги  в  виде
остроконечных треугольников, свисающих длинным углом вниз.
     Постояв несколько мгновений, она еще раз посмотрела в глаза отражению
и задумалась. Чем бы еще заняться  до  того,  как  этот  страшный  человек
начнет отрезать ей голову?
     Рассел прошел в гостиную, аккуратно и со вкусом обставленную  хорошей
дорогой мебелью. Сняв плащ и бросив его на спинку кресла, он положил пакет
на большую тумбу под зеркалом, затем, отойдя к  столу,  поставил  на  него
коробку с бутылкой.
     Возле дальней стены, над встроенным в нее камином, висела картина, на
которой был изображен  гордо  стоящий  юноша  в  национальной  шотландской
одежде, грациозно опирающийся на зачехленный в узорчатые ножны меч. Рассел
безошибочно определил возраст  картины.  Середина  ХVII  века.  Подойдя  к
полотну, он разыскал дату в правом нижнем углу: 1651 год. И  неопределенно
хмыкнув, пошел осматривать комнату дальше.
     Его  взгляд  остановился  на  кривоногом  секретере  черного  дерева,
однако, современной работы.  Руки  коснулись  полировки,  пальцы  зацепили
кольцо ручки нижнего ящика. Улыбка, не сходившая с лица Рассела, сменилась
притворным удовольствием.
     - Превосходно, - прошептал он, взвешивая в руке оружие и заглядывая в
барабан. - Молодец, девочка.
     Положив пистолет на место, он уже громко,  чтобы  его  могла  слышать
Бренда, произнес:
     - Мне нравится твоя квартира!
     Отодвинув плотную штору, Нэш  выглянул  в  окно.  На  противоположной
стороне улицы, под фонарем, стоял пепельный "шевроле". Сидевший  за  рулем
водитель поднял лысую голову и, заметив, что Рассел на него  смотрит,  тут
же уткнулся в подставленную кем-то газету, делая вид,  что  читает  что-то
очень интересное в полутемной машине.
     - Да у тебя еще и прекрасный вид из окна!
     - Мне нравится, когда перед окном старинные пристройки, -  послышался
приглушенный голос Бренды из другой комнаты.
     Рассел прислушался. Что-то тихонько шипело. Эта квартира была  просто
нафарширована всякими сюрпризами.  Где  же,  где  же?..  Вот!  Из  плоской
шкатулки, резную крышку которой он только что откинул,  на  него  стыдливо
смотрел,  вращая  громадными   глазами   прозрачной   кассеты,   маленький
магнитофон  с  оторванной  крышкой  кассетного  люка.  Бедняга   оскалился
щербатыми клавишами с выбитым зубом "запись" и горестно шипел. Склонившись
над магнитофоном, Рассел громко произнес ему на самый динамик:
     - Кстати, у тебя вдобавок прекрасный вид не  только  из  окна!  -  и,
улыбнувшись, захлопнул крышку шкатулки и водрузил ее на место.
     Потом он взял с камина две рюмки и поставил их на стол.
     - Ну как? - спросила Бренда, заходя в комнату.
     -  Великолепная  квартирка.  Мне  нравится,  -  ответил  Рассел.   Он
распечатал коробку и вынул из нее бутылку.
     - Выпьем? - спросил Нэш.
     - Конечно.
     - Бренда, мы уже некоторое время знаем друг друга, но мне хотелось бы
знать, где ты работаешь, чем зарабатываешь себе на жизнь.
     - Я работаю в музее, - спокойно ответила она.
     - В музее? - он удивленно повернулся к ней.
     - Да. А что, не похоже?
     - Почему же, - засмущался Рассел. - Просто у  меня  никогда  не  было
девушки, которая работает в музее. Ты просто музейная редкость.
     - Мы еще ничего не пили, а  ты  уже  говоришь  комплименты,  -  мягко
упрекнула его Бренда.
     - Извини. Сейчас будем пить, - он  взял  в  руки  бутылку.  -  Так  о
работе...
     - Я работаю в Метрополитен. В отделе приобретения.
     - Разумеется, - гость кивнул. - Этим, наверное,  и  объясняется  твой
интерес к древнему оружию.
     - Да, отчасти так.
     - Но что тебя интересует конкретно? Японцы умели делать  превосходную
сталь. Лучшую в мире. Хотя у арабов были дамасские клинки, а у  русских  -
булат, тоже отличного качества. Некоторые  характеристики  этих  мечей  не
уступают лучшим японским образцам. К сожалению, я в этом мало разбираюсь.
     - Жаль. Потому что мне было бы интересно поговорить именно об этом.
     Ловко  распечатав  коньяк,  закрытый  настоящей  пробкой  и   залитый
сургучом,  Рассел  показал  этикетку  Бренде  и  налил  напиток  в  рюмки.
Искрящееся содержимое бутылки  мягко  наполнило  хрусталь.  Рассел  поднес
рюмку к носу:
     - А теперь, дамы и господа, - коньяк. ХVIII век.
     - Неужели, - Бренда тоже взяла рюмку, - это на самом деле так?
     - Да.
     - Действительно, - изумленно  подтвердила  она,  внимательнее  изучив
этикетку.
     - 1783 год, - тихо проговорил Рассел.
     Прикрыв глаза, он вдыхал божественный  аромат  напитка,  согреваемого
теплом его пальцев.
     -  Это  был  очень  хороший  год,  -  продолжал  он  рассказывать.  -
Прекрасная погода для этого сорта. Я помню этот год очень отчетливо.
     - А что ты еще помнишь? - Бренда улыбнулась.
     -  Что?  Моцарт  написал  свою  первую  симфонию,  братья  Монгольфье
поднялись впервые на воздушном шаре, Великобритания признала независимость
Соединенных Штатов, там как раз закончилась война...  Хороший  год,  -  он
открыл глаза и, щурясь, посмотрел на Бренду. - А что?
     - Неплохо, - кивнула девушка. - А ты помнишь, что ты положил на полку
под зеркалом?
     - Это тебе.
     - Мне?
     - Да.
     - И я смогу это оставить?
     - Сможешь, если захочешь.
     Она взяла с полки сверток и взвесила его в руке. Продолжая смотреть в
зеркало на Рассела, Бренда принялась разворачивать хрустящую под  пальцами
тонкую бумагу. Через мгновение у нее в  руках  была  великолепно  изданная
книга в глянцевой суперобложке, на черном поле которой было белыми буквами
крупно набрано: "История металлургии  и  изготовления  холодного  оружия".
Автор - Бренда Уайт.
     Улыбка мгновенно сошла с ее лица и, вновь подняв глаза на гостя,  она
зашипела сквозь плотно стиснутые зубы:
     - Сукин сын! Где ты взял эту книгу?
     - Видишь ли, дорогая Бренда,  -  Рассел  подошел  к  ней,  -  у  меня
обширная библиотека. Да, кстати, там  не  написано,  что  ты  работаешь  в
Метрополитен. Там написано, что ты эксперт... Полицейский эксперт.
     - Тебя  это  испугало?  -  Бренда  стала  медленно  прохаживаться  по
комнате.
     - Нет. Меня это не пугает.  Просто  теперь  мне  ясно,  что  комиссар
Морран и ты хотите меня подставить.
     Бренда остановилась.
     - Я не работаю на Моррана.
     - Прекрасно! - Рассел расхохотался, разводя руками. - Тогда почему  в
машине под твоим  окном  сидят  двое  полицейских?  Один  из  них,  лысый,
кажется, помощник комиссара Моррана.
     Девушка подбежала к окну. Пепельный "шевроле" Стива стоял под фонарем
на  противоположной  стороне  улицы.  Она  испуганно  отпрянула  от  окна,
посмотрела  на  Рассела  так,  словно  тот  должен   был   срочно   начать
террористические действия, и, почти не дыша, спросила:
     - И что ты теперь собираешься делать?
     - Я? Нет, сейчас вопрос в том, что собираешься делать ты?  -  ответил
он.
     Она заметалась по комнате, бросаясь то  к  секретеру,  то  к  входной
двери.
     - Ну, что ты решила? - полюбопытствовал  Нэш.  -  Побегаешь  еще  или
все-таки будешь стрелять в меня?
     Бренда замерла, держа ладонь на ручке ящика секретера.
     - Только смотри, - напомнил ей Рассел, - не  забудь  покричать  перед
этим что-нибудь погромче в магнитофон. В суде тебе поверят.
     Лицо девушки залила краска, сердце бешено  забилось.  Она  подошла  к
гостю и взяла его за руку.
     - Извини, - опуская глаза, произнесла она, - я не буду стрелять.  Это
все глупо. Правда?
     - Тогда говори, что тебе нужно  от  меня,  потому  что...  -  Рассел,
подняв со спинки кресла свой плащ и перебросив его через руку,  направился
к выходу.
     - Подожди. - Бренда загородила собой дверь. - Мне  нужен  меч,  а  не
убийца.
     - И ты решила...
     - Я хочу увидеть только меч, - настойчиво повторила она.
     - Почему?
     - Если этот меч, - Бренда тараторила, как в лихорадочном бреду, - был
изготовлен более тысячи лет назад...  -  ее  глаза  горели,  она  отчаянно
жестикулировала. - Это будет революция в истории металлургии. И не  только
в истории металлургии, но и в истории всего  человечества.  А  если  я  не
ошиблась, и  в  состав  этой  стали  действительно  входят  те  уникальные
элементы, которые...
     - Откуда ты взяла этот меч? - спросил Рассел.
     - Я нашла микроскопические осколки в шейных позвонках  трупа.  В  том
гараже, где тебя задержал Морран, в колее, где остался след от удара меча,
я нашла эти пылинки.
     - И только на основании того, что тебе попались какие-то неопознанные
пылинки,  ты  начинаешь  расследование?  Ты  сошла   с   ума,   -   Рассел
разочарованно покачал головой.
     - Конечно, от этого можно сойти с ума,  -  Бренда  крепко  сжала  его
руку. - Я обработала результаты на машине,  все  проанализировала.  Машина
ошибиться не может. Когда я представляю, сколько этому мечу лет...
     - Лучше бы ты это себе  не  представляла,  -  спокойно,  но  от  души
посоветовал Рассел.
     - Понимаешь, мне нужно получить ответ на свои вопросы!
     - Тебе! - Рассел отдернул руку.  -  А  кроме  этого  тебя  что-нибудь
интересует?!
     Он открыл дверь и вышел на лестничную  площадку.  Бренда  хотела  еще
что-то сказать ему, но Нэш быстро спустился по лестнице вниз.
     Прохлада   вечера   коснулась   его   разгоряченного   лица.   Бросив
настороженный взгляд на все еще стоящий под фонарем "шевроле",  он  втянул
голову в воротник плаща и быстрым шагом направился к  своему  дому,  решив
пройтись пешком, чтобы обдумать сложившуюся ситуацию.
     Двойственное чувство возникло у Рассела. Он слишком долго знал  людей
и научился разбираться в их тончайших проявлениях. Сейчас он понимал,  что
Бренда не врет. Так, как она рассказала ему об  оружии,  которого  никогда
раньше не видела, мог рассказать еще только один  человек  -  он  сам.  Ее
голос, взгляд не врали, не  могли  врать,  и...  И  еще  она  была  чем-то
неуловимо похожа на...
     Канарейка  такси,  вынырнув  из   ближайшего   переулка,   взвизгнула
тормозами и, сбросив дальний  свет,  остановилась  возле  Рассела.  Стекло
дверцы медленно поползло вниз.
     - Эй, парень! - донеслось из темноты салона. - Уже поздно. Не желаешь
проехаться?
     У водителя был приятный,  хорошо  поставленный  голос.  Расселу  даже
показалось, что он уже слышал его раньше, поэтому он медленно повернулся к
машине, сам не зная зачем. Идти было не так далеко; правда, моросил дождь.
Он открыл дверцу и сел на заднее сиденье.
     - Мне надо...
     - Знаю, - ухмыльнулся парень. - Сейчас лучше  не  ходить  по  улицам.
Читал газеты?
     - Нет, - Рассел заерзал на сиденье, пытаясь найти удобное  положение.
- А что пишут?
     - Пишут, что какие-то сумасшедшие по  ночам  рубят  прохожим  головы.
Говорят, их целая банда.
     Рассел присмотрелся к голове таксиста. Силуэт,  чернеющий  в  тусклом
свете, показался ему знакомым. Может, действительно  когда-то  подвозил...
Знает ведь, куда везти, и чем искать неизвестно  кого  на  ночных  улицах,
подобрал старого клиента. Хоть и недалеко, зато надежно.
     - Что с тобой, парень? Проблемы?
     - Есть немножко! - ответил Рассел.
     Он был даже рад этому нелепому таксисту, отвлекшему его от  невеселых
мыслей и навалившихся проблем. Ему нравилось  ехать  по  темным  улицам  и
запросто болтать, не боясь сказать что-то лишнее, с человеком, которому от
него ничего не нужно.
     - Это, конечно, не мое дело, - продолжал водитель, - просто я  всегда
развлекаю попутчиков. Работа такая.
     - Ничего. Все в порядке.
     - Проблема, наверное, с бабой?
     - Почти, - со вздохом ответил Рассел.
     - Все они стервы,  -  безапелляционно  заявил  таксист.  -  Она  что,
перестала тобой интересоваться?
     - Если бы!
     - А, наоборот. Заинтересовала тебя вконец? - засмеялся  разговорчивый
шофер.
     - Если бы! - снова тяжело вздохнул Нэш.
     - На тебя, брат, не угодишь! А может быть, тебе просто нужно оставить
ее?
     - Не в этом проблема. Я ей не нужен, и она мне не нужна...
     - Хорошо, если так. Бабы, они, сам понимаешь... Сегодня не  нужен,  а
завтра вешаются, как... Не отвяжешься.
     - Эта не будет.
     - Если так, то слава Богу! Ну  да  ладно.  Десять  баксов,  -  машина
остановилась возле дома Рассела.
     Он свернул  банкноту,  сунул  ее  в  ячейку  сетки  и  открыл  дверцу
автомобиля.
     - Бывай! Смотри, не теряй голову! - раздался в последний раз знакомый
голос, и такси рванулось с места.
     -  ...Тебе  нужно  оставить  ее,  брат,  -  прозвучало  еще  в   шуме
удаляющегося лимузина.
     Рассел замер. Знакомая боль в груди перехватила  дыхание.  Он  впился
взглядом в пустоту улицы и закричал:
     - Рамирес!
     Ночь. Тишина и промокший насквозь плащ,  словно  он  всю  дорогу  шел
пешком под этим проклятым моросящим  дождем.  А  может  быть,  так  оно  и
было?..
     Рассел запустил руку в карман,  вытащил  из  него  связку  ключей  и,
выбрав нужный, медленно подошел к двери. Сквозь стекло и легкую решетку за
ним были видны черные спины сфинксов и их золотые крылья, поблескивающие в
свете уличных фонарей. Он открыл замок и  дернул  на  себя  тяжелую  дверь
парадного.


     ...Из-под ног выпорхнула перепуганная курица. В комнате было жарко  и
светло от пылающего очага, пахло горячей похлебкой, жареным мясом и свежим
хлебом. В ногах сидящей на скамье Герды резвился маленький щенок,  играясь
большим клубком шерстяной пряжи. Подняв глаза, Герда ласково улыбнулась  и
сказала:
     - Уже все давно готово, милый.
     Она быстро поставила на стол деревянные миски со снедью  и,  пока  он
ел, собрала разложенное на скамье возле стены рукоделье и выгнала на улицу
расшалившегося щенка, устроившего по этому поводу визгливую истерику.
     Потом Герда принесла кружки, кувшин вина и, сев рядом, тихо сказала:
     - Сегодня ровно год прошел с той ночи...
     - Да, - эхом откликнулся Конан.
     - Я до сих пор не могу поверить, что Рамиреса нет больше с нами.
     - На то была воля Божья.
     - Мне страшно, Конан, - Герда поежилась и прижалась к нему.
     - Не бойся, солнце мое, - он поцеловал ее в щеку. - Все будет хорошо.
     - Но он искал тебя, этот черный человек.  Ему  нужен  был  ты,  а  не
Рамирес. Я боюсь. Мне до сих пор снятся его лицо и громоподобный голос...
     - Если бы ему был нужен я, он бы уже меня нашел. Все будет хорошо,  -
Конан обнял ее за плечи. - Он не придет больше.
     - Это страшный человек. Даже Рамирес его испугался.
     - Рамирес не испугался. Это невозможно, как восход солнца на западе.
     - Но он почти не сопротивлялся, - Герда всхлипнула. - Он  принял  это
как должное.
     - Правильно. Это и должно было произойти. Не плачь.
     - Нет, я не верю. Разве может человек так просто идти на смерть? Этот
человек - сама смерть.
     - Нет, милая. Просто Рамирес  был  уже  не  так  молод,  как  прежде.
Помнишь, как он рассказывал о своей жене? Она умерла.
     - Помню, - всхлипнула Герда.
     - Сейчас он с ней.
     - Да, он ее очень любил, -  девушка  начала  было  успокаиваться,  но
вдруг заплакала с новой силой. - Конан, но это была и твоя смерть!
     - Нет. Моя смерть далеко-далеко. Она сюда  никогда  не  придет,  ведь
здесь живешь ты, - он взял Герду на руки и понес к горе овечьих шкур. - Ты
- моя жизнь. Ничего не произойдет. Будем только ты и я, и эти вечные горы.
Не волнуйся, любимая, здесь будет спокойно, как на святой  земле,  и  сюда
никто больше не придет с оружием.
     ...И время медленно шло мимо них, обтекая мужчину и пылью  оседая  на
женщине.
     "Смотри, милая, холода прошли, и теперь ноги больше  не  стынут,  как
зимой, и в комнате нашей тепло от тлеющих в очаге углей и нашего  дыхания,
а на полу и на стенах красноватый отсвет.
     Наша жизнь... Она так похожа на звездочку, летящую по небу,  и  никто
не должен желать себе лучшей судьбы.
     Посмотри, здесь такая тишина, и бледный месяц над  вершинами  обещает
нам завтра хорошую погоду. А скоро горы станут зелеными и  теплыми,  и  ты
опять будешь возиться с маленькими ягнятами...
     Мы будем жить здесь всегда...
     А следующей зимой опять выпадет снег, и все станет белым, а развалины
старого замка исчезнут под белым одеялом и превратятся всего  лишь  в  еще
одну гору. Опять задует холодный ветер с моря  и  будет  приносить  к  нам
звуки далеких штормов, и будет выть, бушевать непогода, но мы будем жить в
нашем маленьком доме. Нам будет тепло от тлеющих углей очага и  от  нашего
дыхания.
     Я буду уезжать и возвращаться и, оставив  коня  возле  дома,  кричать
так, чтобы перепугать птиц в дальнем лесу:
     - Герда!
     Ты помнишь, как это было? Я не пошел в дом, потому что знал, что тебя
там нет. Мое сердце позвало меня туда, в небольшое ущелье, где серебристые
струи водопада так похожи на твои седые волосы. Ведь сколько  было  зим  и
сколько весен! И все эти годы мы здесь, и наши сердца, взявшись  за  руки,
блуждают по этим горам.
     - Герда!
     - Я иду к тебе, Конан!
     Ты так же прекрасна, как в тот день, когда мы с тобой  в  первый  раз
встретились. И опять у  тебя  на  руках  крошечный  ягненок,  и  ты  идешь
навстречу мне по горной тропинке, а я не знаю - стоять ли мне на  месте  и
любоваться тобой, или лететь навстречу.
     - Я иду к тебе, Конан!
     Ты, как всегда, отвечаешь мне и, подойдя, целуешь. А  я  всегда  беру
тебя на руки и несу в дом к теплу очага и красноватым отсветам на  полу  и
стенах.
     - Мой прекрасный повелитель!..
     - Я не повелитель. Я - твой муж.
     - Мой муж...
     - И останусь им навсегда.
     Сегодня такой же кроваво-красный  закат,  как  много-много  лет  тому
назад. Ты приподняла голову с подушки и протянула мне руку. Я прижал ее  к
своей щеке.
     - Зачем ты вернулся сегодня?
     - Потому что я люблю тебя  так  же,  как  и  в  тот  день,  когда  мы
познакомились.
     - Я не хочу умирать... Ты останешься здесь навсегда?
     - Не знаю. Если это поможет чем-то этому миру...
     - А если нет?
     - А если нет...
     - Обещай, что тогда ты вспомнишь обо мне.
     - Обещаю. Тогда я приду к тебе и буду с тобой. Вечно.
     - Жаль только, что у нас с тобой так никогда и не было детей.
     - Прости меня...
     - О, Конан, зачем ты вернулся сегодня? Зачем ты не  дал  мне  умереть
тихо и спокойно?
     - Прости меня, Герда.
     - Спасибо.
     - Я тебя люблю.
     - Я тоже тебя люблю.
     - Пока мы живы, больше ничего не важно. Мы любим друг друга. Что  еще
имеет значение?
     Солнце светит, но почему-то холодно. Я  тебя  укрою  оленьей  шкурой.
Согрейся. На тебе твоя овечья  накидка  и  сапожки,  которые  я  тебе  сам
сделал. Согрейся.
     Спокойной ночи, любовь моя!
     Твой сон будут охранять мой меч  и  вечные  горы.  Могила  на  склоне
завалена камнями, и крест клейморы сверкает в лучах заходящего солнца.
     До свидания, любовь моя!
     Небо на закате гаснет, покрываясь темным  пеплом  сгоревшего  солнца.
Пылает наш дом, засыпая  в  серых  сумерках  небесного  пожарища.  В  туче
оранжевых искр возносится к небу его душа и тает за сонными облаками.
     Спи спокойно, любовь моя!.."


     Рассел проснулся со странным  чувством,  о  котором  никогда  не  мог
забыть. В груди огромной жабой сидела  неповоротливая  боль.  И  взгляд...
Откуда-то сверху в Нэша целился тот взгляд, повинуясь которому, надо  было
идти в бой.
     Солнце только что выкатилось  из-за  горизонта,  окрашивая  свинцовые
воды Гудзона ядовитой желтизной. Никогда не засыпающий  Нью-Йорк  протирал
сонные окна  небоскребов.  Магазины  и  лавки  уже  подняли  тяжелые  веки
витринных жалюзи.
     Оставив машину  на  стоянке,  Рассел  пошел  прогуляться  по  еще  не
успевшим заполниться отдыхающими людьми аллеям центрального парка.  Взгляд
сверху становился все пристальнее. Собственные шаги  отдавались  в  голове
глухим топотом. И вдруг все стихло.
     Шелест листвы и птичье пение... Ноги сами вынесли Рассела на горбатый
изящный мостик, переброшенный через озеро в самом центре  парка.  Туман  в
голове рассеялся.
     На середине мостика, облокотившись о перила, стоял высокий чернокожий
человек, одетый в странные  одежды  мавританских  вельмож  прошлого  века.
Широкое полотно, раскрашенное золотом  и  охрой,  окутывало  мощное  тело,
придавая и без того крупной фигуре  угрожающий  вид.  Склонив  голову,  он
любовался проплывающими по зеркальной глади белыми лебедями.
     Рассел остановился и понял, что  достиг  цели.  Человек,  стоящий  на
мосту, мог быть только...
     - Датворт?! - выкрикнул Нэш, приближаясь к нему.
     Негр вздрогнул и медленно повернул голову.
     -  Мак-Лауд?!  -  мохнатые  черные  брови  сползлись  к   переносице,
закладывая на лбу глубокие морщины.
     Нэш спрятал правую руку под плащ, нащупывая  теплую  кость  драконьей
головы на рукоятке катаны.
     Нервное напряжение сковало обоих. Правая рука Датворта была  спрятана
за пазуху в складки странного одеяния. Он сделал  шаг  навстречу  Расселу,
который, резко выхватив из-за пазухи в приветствии  пустую  руку,  показал
негру ладонь с растопыренными пальцами. Датворт в ту же  секунду  отбросил
широкий рукав. В его  черной  руке  блеснула  серебром  плоская  маленькая
фляжка.
     - Ты, как всегда, в своем репертуаре, - расхохотался Рассел, бросаясь
в распахнутые объятия старинного друга.
     - Рад снова тебя видеть, - ответил Датворт. - Похоже, сто лет прошло?
Или нет?
     - Ровно сто, - Рассел кивнул.  -  Сто  лет  со  дня  нашей  последней
встречи. Как твои дела?
     - Вот так, - негр широко улыбнулся, протягивая Расселу фляжку.
     Тот взял ее и, отвинтив от узкого горлышка маленькую пробочку, поднес
сосуд к носу.
     - Что это? - Рассел недоверчиво посмотрел на Датворта.
     - Это? - хохотнул он. - Бум-бум.
     - Опять этот страшный напиток?
     - Такой сильный человек, как ты, не  должен  бояться  такого  чистого
маленького бум-бума.  Или,  может  быть,  ты  думаешь,  что  я  хочу  тебя
отравить?
     Улыбка не сходила с его черного лица. Датворт погладил ладонью усы  и
аккуратную  бородку,  потом,  забрав  флягу,   сделал   из   нее   большой
вдохновенный глоток. Крякнув, он с чувством произнес:
     - Ты ничего не понимаешь в отраве. Придется травиться самому.
     - Я думаю, что ты просто сумасшедший сукин сын, - Рассел постучал  по
виску указательным пальцем.
     Датворт снова стал серьезным:
     - Так, значит, это не ты меня вызывал?
     - И, как я вижу, меня тоже звал не ты, - кивнул Рассел.
     - Значит, здесь есть кто-то еще, -  негр  стукнул  кулаком  о  перила
мостика.
     - Есть, - подтвердил Рассел. - Я даже знаю, кто.
     -  Черт  с  ним!  Главное,  что  все  соберутся  здесь  и  исполнится
предначертанное.
     - По-моему, уже собрались.
     - Все равно, черт с ними всеми! Меня сейчас интересует совсем другое.
     - Что же?
     - Я считаю, что нам срочно  нужно  повеселиться,  -  снова  улыбнулся
Датворт.
     Расхохотавшись, он ухватил Рассела за плечи и тихонько  произнес  ему
на ухо:
     - Ты знаешь, надо пойти куда-нибудь выпить, а то мне  опять  кажется,
что время чуть не поймало нас...
     - Пойдем. Правда,  когда  в  последний  раз  тебе  это  казалось,  мы
действительно...


     ...Ледяное крошево, срываемое мощными порывами ветра с темного  неба,
в кровь резало веки и лоб. Толстая шерстяная повязка,  закрывавшая  нос  и
щеки, спасала лишь первые  десять  минут.  Учащенное  дыхание  пропитывало
шерсть влагой, которая мгновенно застывала и превращалась в  непробиваемую
ледяную корку, примерзающую к коже.
     Темнело.  Ночь  неслышно,  как  охотящаяся  кошка,  подкрадывалась  к
ползущим по тропе людям, поджидая, когда подвернется удобный момент, чтобы
схватить  их  в  свои  мягкие  смертоносные  лапы.  Разбивать   лагерь   и
устраиваться на отдых было бессмысленно. До  привала,  за  которым  лежала
вожделенная долина, оставалось всего полторы мили.
     Сделав еще несколько шагов, Датворт опустился в сугроб  и  сбросил  с
плеч брезентовые лямки большого рюкзака. Глухой рык вместе с облаком  пара
вырвался из его груди, на глазах превращаясь в искрящуюся тучку  опадающих
на землю ледяных кристаллов.
     - Мак-Лауд, где ты? - зашипел он, пытаясь приподняться на непослушных
руках.
     - Вставай, брат, надо идти, - опустился тот  возле  него  на  колени,
опираясь на лезвие ледоруба как на костыль.
     - К черту все! Сколько нам еще идти?
     - До ночи мы должны быть на перевале. Вставай.
     - По-моему, в Дайке мы немного не рассчитали с поклажей,  -  огромная
рукавица похлопала по каменной глыбе рюкзака. - С каждым шагом весу в этом
чертовом булыжнике прибавляется на фунт.
     - Ты же помнишь, что у нас впереди, - Мак-Лауд схватил негра за ворот
волчьей шубы и встряхнул, как мешок.
     - Мне нужно время, иначе я не смогу идти дальше. Час, не больше.
     - Не получится. До заката осталось всего-то минут сорок.
     Ноги  Мак-Лауда  поползли  по  толстому  насту  и  он,   не   удержав
равновесия, повалился на Датворта.
     Из удаляющейся по  тропе  группы  людей  вышел  коренастый  невысокий
мужичок лет сорока пяти и вернулся назад к упавшим. Вид у него был бодрый,
а поклажа за спиной не казалась столь  серьезной  и  внушительной,  как  у
остальных. Подойдя к лежащим в  снегу  людям,  мужичок  окинул  их  добрым
лукавым взглядом и произнес:
     - Простите, ребята, но вам, наверное, уже все равно...
     Мак Лауд обернулся. Подошедший вынул большой многозарядный  кольт  и,
приблизившись на шаг, выстрелил в грудь каждого из лежащих.
     - Черт! - взвыл Датворт, приходя в себя от боли  и  разом  переставая
ныть. - Мак-Лауд, убери этого психа! Он мне сердце прострелил! Больно  же,
собака!
     Мужичок не сразу сообразил, что происходит.
     - Чего суетитесь, парни, ваши пожитки еще пригодятся старому  Майклу,
- с этими словами он выстрелил Датворту в голову. - Они все равно  вам  не
пона...
     Он  не  договорил,  заметив,  что  Датворт  поднимается  на  ноги.  В
наступившей уже темноте было плохо  видно,  как  регенерирует  его  черное
лицо, но зато белки глаз негра блестели и не давали усомниться в том,  что
он жив. Он схватил Майкла за руку и легко сломал ее.
     - Не приставай к нам! - рявкнул Датворт. - Не видишь,  что  ли,  люди
отдыхают!
     Майкл  перехватил  револьвер  и   начал   беспорядочно   стрелять   в
неубиваемого негра. Мак-Лауд хохотал, как безумный, вызвав и на себя  град
пуль из кольта обезумевшего от страха Майкла.
     - Чего ты ржешь, Мак-Лауд? - заорал Датворт.
     Он схватил ледоруб, быстро  взмахнул  им  в  воздухе  -  и  в  глазах
нападавшего  навсегда  застыло  выражение  смертельного  ужаса.  Дымящаяся
струйка крови скатилась по лбу на висок и застыла на мочке уха.
     - Зачем ты его убил, Датворт? - сразу стал серьезным Конан. -  Он  же
не мог нам сделать ничего плохого.
     - Мог, - зло отозвался тот. - Нам обязательно пришлось бы убить  его.
Иначе мы никогда не смогли бы вернуться в Дайк. И, кроме  того,  пошли  бы
слухи и россказни. А мы не можем этого допустить. Эти ошалевшие  старатели
перевернули бы землю только для того, чтобы всласть поохотиться на нас.  У
нас не было выбора.
     - Никто не знает, что  случилось  бы.  По-моему,  его  не  надо  было
убивать.
     - Ладно, сейчас не время. Поговорим после. Идем.
     Путники подняли рюкзаки и двинулись вслед ушедшим раньше людям.


     В маленьком ресторанчике было  пусто.  Аккуратные  столики,  покрытые
фиолетовыми скатертями, рядами стояли  вдоль  стен.  Датворт  недоверчивым
взглядом обвел зал и, наклонившись к уху Рассела, тихо спросил:
     - Ты считаешь, что здесь можно как следует выпить?
     - Конечно, можно. Иначе зачем бы я привел тебя сюда? - успокоил друга
Рассел. - А что тебя смущает?
     - Как-то здесь... благопристойно, - чернокожий пожал плечами и сел за
приглянувшийся ему столик. - Ну, хорошо...
     - Просто еще никого нет, - Нэш опустился рядом.
     Сухощавый официант подскочил к ним и положил на  стол  меню.  По  его
лицу было видно, что он безмерно рад  таким  ранним  посетителям.  Датворт
открыл папку, с секунду повращал огромными  глазами  и  захлопнул  ее,  не
прочитав ни единой буквы.
     - Нам нужно немного виски.
     - Да, - паренек понимающе кивнул. - Сколько именно?
     Глаза Датворта загорелись, но он произнес спокойно и небрежно:
     - Мы ненадолго. Просто хотим немного  расслабиться,  правда,  Рассел?
Три бутылки виски и два пива. Пожалуй, все. Мы совсем ненадолго.
     - Сейчас будет, - официант заспешил к стойке.
     - Ну и медленно же он двигается!  -  Датворт  проводил  парня  долгим
пристальным взглядом и, достав свою фляжку, сделал большой глоток. - Ты же
знаешь, Мак-Лауд, как я не люблю эту историю.
     - Я даже знаю,  почему.  У  тебя  по  сей  день  похмелье  после  той
двухнедельной пьянки, с которой все началось. Вы выпили все, что горело  в
этой проклятой дыре, в этом Дайке. А в себя ты пришел уже  с  рюкзаком  за
спиной, бредя по снегу.
     - Да, - вспомнил  Датворт,  -  вам  показалась  тогда  забавной  идея
вытащить меня в экспедицию. Майкл так и  говорил:  "Снег,  и  только  твоя
черная макушка торчит из сугроба". Мне эта идея  понравилась,  да  и  тебе
тоже. А вообще-то, это просто золотая лихорадка, черт бы ее взял!
     На столике появилось все необходимое для продолжения воспоминаний.
     - Да, только холод Аляски выморозил хмель из твоей головы, - вздохнул
Рассел.
     - Да. Много бум-бума утекло с  тех  пор.  И,  кстати,  с  тех  пор  я
возненавидел зиму, - пожаловался негр.
     - Подожди, подожди... До этой истории ты,  кажется,  очень  не  любил
жару?
     - Да, не любил. Потом приехал на север, немного выпил  и  понял,  что
зима мне тоже не подходит. Ты только подумай, я бы там замерз в  снегах  и
пролежал бы, наверное, тысячу лет, пока бы меня не раскопали  какие-нибудь
сраные археологи. Это было бы открытие века! Самый северный негр. А  нашли
бы они меня потому, что из какого-то неизвестного сугроба торчала  бы  моя
черная макушка.
     - Но все-таки ты зря тогда его убил, - сказал вдруг Нэш.
     - Послушай, брат, тебе не надоело? Мы уже сто лет не можем решить эту
проблему. Я тебе еще раз говорю, что у нас просто не было выхода. Это тебе
не Европа XVII века. Нашумел и сбежал в Америку, как будто тебя никогда  и
не было.
     - Послушай, Датворт...
     - У нас не было выбора, Конан. Я же не  монстр  какой-нибудь!  Иногда
так  надо  поступить.  Ты  же  помнишь,   какие   у   тебя   самого   были
неприятности...


     ...Карета остановилась на большой поляне в глубине леса, прилегающего
к старому парку. Было раннее утро, теплое и свежее,  -  лучшее  время  для
того, чтобы кого-нибудь убить. Из кареты вышел высокий господин, одетый  в
бордовый  камзол,  богато  украшенный  золотыми  и  серебряными  галунами.
Секунданты приехали намного раньше и теперь как  раз  закончили  размечать
площадку. Кивнув всем присутствующим, господин, как вкопанный, остановился
и, переждав шквал ухаживаний своего слуги, поправлявшего  на  нем  кружева
манжет и воротника, спросил:
     - А где же господин де Монтегю?
     - Вы прекрасны, вы великолепны, вот он испугался и...
     К поляне подъехала еще одна карета,  и  из  нее  выпал  всклокоченный
человек в сбившемся парике. Карета остановилась немного  поодаль.  Из  нее
вышел слуга выпавшего господина и, поставив его  на  ноги,  сунул  в  руки
шпагу. Господин де Монтегю попытался опереться  на  тонкий  клинок,  но...
Слуга вновь поставил его на ноги и проговорил на ухо:
     - Хозяин, месье Клод Филипп де Бэссет ждет вас.
     - Ждет? А почему их двое? Ты же говорил, что будет только какой-то...
а, черт с ними! Пусть подходят по одному. А ты кыш-ш...  чтобы  в  карете,
мерзавец...
     Адриан Пьер де Монтегю - человек с  подозрительно  знакомым  лицом  -
отогнал  своего  слугу  шпагой  и,  продолжая  покачиваться  и  с   трудом
удерживаясь на ногах, заплетающимся языком как можно громче произнес:
     - Передайте господам, этому, как его... Филиппу и Клоду, что ли... А,
черт с ними обоими... что я готов... к его услугам.
     Высокий господин взял предупредительно поданную ему шпагу,  несколько
раз рассек ею воздух, поморщился и заменил на другую. Секунданты дали знак
к началу поединка. Парик сполз Адриану на глаза, но тем не менее он  пошел
навстречу противнику.
     Движения де Бэссета были легки и грациозны. Отведя шпагу де Монтегю в
сторону, он  изящно  проткнул  ему  живот.  Раненый  вскрикнул,  ноги  его
подкосились и, повиснув на шпаге, как кусок окорока на вертеле, он  громко
икнул. Тело растянулось на траве. Месье де Бэссет гордо отступил и, описав
победный вензель шпагой, удовлетворенно улыбнулся тонкими губами.
     Старательный слуга мельтешил, принимая  окровавленное  оружие,  сыпал
комплименты, преданно заглядывая в глаза хозяина...
     - Эй, Бэссет, это вы, что ли? - раздался сзади пьяный голос.
     Высокий господин  обернулся.  Перед  ним  стоял  убитый  Адриан.  Его
белоснежная рубаха была перепачкана кровью, но он пытался  принять  боевую
стойку, одной рукой держа шпагу, а другой - сползающий на глаза парик.
     Выхватив из рук слуги свою шпагу, Клод Филипп нанес еще один удар. На
этот раз, несомненно, смертельный. Шпага вошла прямо в сердце надоедливого
Адриана, который с досадой произнес: "Черт!", - и свалился на землю.
     - Превосходно! Какой удар! - закричал слуга, целуя руку,  протянувшую
ему шпагу.
     Не успели они сделать и двух шагов, как за их  спинами  опять  что-то
завозилось и сказало:
     - Ну, господа, чего вы все время толкаетесь...  Здесь  дуэль  или  не
дуэль? А, господа?..


     Зал   маленького   ресторанчика    начал    постепенно    заполняться
посетителями.
     - Ну и долго вы так упражнялись? - спросил, утирая слезы, Датворт.
     - Этого я не знаю, - гордо ответил Рассел. - Я, честно говоря, вообще
ничего не помню. Мне потом об  этом  человек  пять  рассказывали,  но  все
называли разное число. Один даже сказал,  что  "полторы  дюжины".  Но  это
бред. Он колол меня всего-то восемь раз. Это я насчитал потом на себе.
     - Да, совсем немножко. Интересно, что с ним было, когда  он  посчитал
все эти "разы"?
     - Ничего не было.
     - Совсем ничего?
     - Нет, я же говорю! Я пришел в себя, попросил у него прощения...
     - Ты это помнишь или тебе опять кто-то рассказал? - хохотал Датворт.
     - Рассказали, конечно... Но  все-таки,  я  же  попросил  прощения!  Я
сказал: "Я приношу вам свои извинения за то, что назвал вашу жену  сучкой.
Еще раз извините. Живите долго и счастливо".
     - Да, это ты сказал. Но что ты сказал ему потом? Об этом говорила вся
Европа. "Передайте ей, что мы с Мишелем будем ждать ее завтра...  то  есть
уже сегодня... у мадам Жу".
     - Кто тебе это рассказал? Бэссет растрезвонил?!
     - Читал я об этом. Исторический факт. Так что неизвестно еще, кто  из
нас больший алкоголик.
     - Конечно, ты.
     - Сейчас мы это проверим.
     Чернокожий жестом подозвал официанта и  потребовал  еще  пива  и  еще
виски.
     - Мы здесь ненадолго, зашли расслабиться, - по второму разу  повторил
он, заказывая дополнительные две бутылки. - Давно с другом не виделись...
     -  Но,  -  продолжил  разговор  Рассел,  -  мои  пьянки  никогда   не
заканчиваются трагически. А ты Майкла все-таки убил.
     -  Ничего  себе  не  заканчиваются!  По  твоей  вине  тогда  молодому
цветущему юноше напрочь отстрелили задницу. Помнишь?


     Шатаясь из стороны в сторону с чувством честно выполненного долга, де
Монтегю шел в поля, рассуждая тихим срывающимся голосом:
     - ...и извинился... потому что он бегает и толкается, а это значит...
не дуэль... какое-то чертово  безобразие...  а  значит,  честь  спасена...
вперед, друзья!..
     Слуга де Бэссета бросился к карете, нырнул вовнутрь и через мгновение
появился с двумя пистолетами в руках. Он забегал  вокруг  своего  обалдело
стоящего хозяина, голося  и  пытаясь  вложить  в  его  руку  огнестрельное
оружие. Наконец ему это удалось.
     - Вот, вот... Убейте этого негодяя! Такие оскорбления надо смывать...
     - Пошел вон!
     Де Бэссет отпихнул слугу и направился к карете,  даже  не  замечая  у
себя в руках пистолет. Слуга заюлил у него на пути:
     - Ваша милость, сейчас я его приведу, да? А вы его...
     - Ну надоел же... - сквозь зубы  процедил  дуэлянт  и,  подняв  руку,
чтобы дать затрещину, увидел оружие. - Сейчас я тебе...
     - Нет! - не своим голосом заорал слуга, бросаясь бежать. - Хозяин, не
надо! Нет...
     Звук выстрела перекрыл его голос, заржали испуганные лошади...  Когда
дым рассеялся, на краю поляны стоял человек, держась руками за спину  чуть
пониже поясницы. Глаза его были закрыты, а лицо исказила гримаса боли.
     - Хозяин, за что? - проговорил он и медленно упал в траву лицом вниз.
     Адриан даже не обернулся, уходя все дальше и дальше.


     - Этот юноша отделался легким испугом, - оправдывался Рассел. - С ним
ничего страшного не произошло. А задница  зажила  за  каких-нибудь  десять
дней.
     - Только ты так лихо засветился, что тебе пришлось срочно сматываться
в Америку, - напомнил чернокожий.
     - Но зато все обошлось. А в Америке я встретил тебя. Так  что  все  к
лучшему...
     - Все к лучшему! - передразнил его Датворт. - Из-за тебя  тогда  чуть
не начались новые средние века. Еще немного - и стали  бы  жечь  колдунов.
Спасибо  Великой  французской  революции,  что  отвлекла  всех  от   этого
полезного дела.
     - Ну и что? Зато это были неплохие времена. Мы много  путешествовали,
много дрались...
     - И много пили.
     - И очень много пили, - подтвердил Рассел. - Ведь  это  именно  из-за
бум-бума у тебя были тогда неприятности?
     - Да. Только почему "были"? Они у меня всегда есть,  и  всегда  из-за
выпивки.
     - Но тогда, насколько я помню, тебя хотели повесить?
     - Хотели. Я украл у надсмотрщика бутылку джина и немного расслабился,
- зажмурился Датворт, вспоминая, как ему тогда было хорошо.
     - Ну да, а расслабившись, отделал его же так, что  чуть  не  убил,  -
помог воспоминаниям Нэш.
     - Это потому, что  он  был  неправ.  Сказал,  что  меня  срочно  надо
повесить в  наказание  за  плохое  поведение  и  пьянство.  Сам,  гад,  не
просыхал, а еще воспитывал. Не мог же я терпеть такие издевательства.  Вот
и...


     ...Обгоревшие останки форта возникли на  ярко-рыжем  ковре  выжженной
солнцем прерии как диковинный мираж. Раскаленный воздух дрожал,  и  черные
силуэты развалин шевелились в  дьявольской  пляске.  С  трудом  передвигая
ноги, Дусул дошел до поваленных  бревен  разрушенного  частокола  форта  и
тяжело опустился на колени, лаская руками обгоревшие останки  дерева.  Сил
не хватало даже для того, чтобы пошевелить  веками  и  хоть  на  мгновение
прикрыть от солнечных лучей воспаленные глаза.
     Дусул не знал, сколько он прошел. Десять миль или тысячу.  Он  только
помнил, что промелькнула длинная череда дней и ночей. Сколько их было?  На
ногах висели свинцовые колодки усталости. Все дни изматывающего  блуждания
по прерии его преследовала только одна мысль: что люди с  плантации  могли
пуститься в погоню, и тогда  -  конец.  Виселица,  и...  И  он  не  сможет
умереть, а притвориться не по-лучится, и они раскроют его тайну.
     Всматриваясь в горизонт, он не видел ничего, кроме плывущего  марева,
исходящего от земли. Жара звенела, создавая иллюзорные озера у самого края
земли, расточительно выплескивавшие свои голубые бездны за горизонт.
     Вода.
     Только сейчас Дусул понял, насколько обезвожено его  тело.  Это  была
уже не жажда. Внутри была такая же пустыня, как и снаружи.
     Но самое страшное, что пустыня царила во  всем  теле.  Оно  настолько
высохло, что остался только скелет, обтянутый  пергаментом  кожи,  которая
посерела и была иссушена  так,  что  даже  солнечные  ожоги,  лопаясь,  не
кровоточили, а лишь  выпускали  капельку  бесцветной  жидкости  и  тут  же
затягивались, образуя уродливые, неразглаживающиеся рубцы. Самым  страшным
было, однако, другое: начавшие подсыхать глаза видели  все  хуже  и  хуже.
Превозмогая боль во всем теле, он поднялся на ноги и,  шатаясь,  вошел  во
двор уничтоженного форта. Когда именно произошло сражение, определить было
невозможно. Остовы строений успели зарасти чахлой травой,  выгоревшей  под
беспощадными лучами. Она окутывала все вокруг призрачным желтым туманом.
     Дусул обошел развалины по периметру. В квадрате фундамента  одной  из
сгоревших построек  он  обнаружил  целую  гору  лошадиных  и  человеческих
костей. Похоже, индейцы после битвы собрали сюда  все  трупы  бледнолицых.
Очертания фундамента указывали на то, что это была конюшня. Лошади, скорее
всего, сгорели во время внезапно начавшегося пожара, пока люди  сражались.
Обогнув незаросшую могилу, Дусул оказался  рядом  с  небольшой  деревянной
постройкой.
     Странник растащил в стороны верхние доски, перевесился через разбитые
обгорелые бревна  сруба  заброшенного  колодца  и  заглянул  вовнутрь.  Из
темного провала пахло сыростью и гниющей  древесиной.  Это  был  настоящий
фимиам, и Дусул двинулся навстречу божественному запаху жизни.  Ноги  сами
по себе распрямились и, перевалившись через край,  он  упал  в  прохладный
мрак колодца. А потом пил, пил, пил... Вода холодным потоком  вливалась  в
тело, впитывалась  кожей...  Он  отмокал,  приобретая  свой  прежний  вид,
наливаясь водой, как воздушный шар воздухом, пока не превратился  вновь  в
высокого и крепкого чернокожего.
     Сознание  вернулось  резким  ударом.  Перевернувшись  на  спину,   он
посмотрел наверх. В квадрате колодца было видно ночное  небо,  на  котором
горели яркие звезды. И в то же мгновение в его  мозгу,  обжигая  сознание,
вспыхнула мысль: "Меч"!
     Развязав на груди узел, он сбросил с плеча  тонкую  веревку  и  вынул
из-за спины большой тряпичный сверток, в котором хранилось  самое  ценное,
что было у него. Размотав грязные тряпки,  Дусул  извлек  из  них  большой
ятаган.
     Вставив широкое лезвие в щель между бревнами, он подтянулся  на  нем,
цепляясь пальцами  рук  и  босых  ног  за  скользкую  от  сырости  обшивку
колодезного штрека. Перемещая меч и упираясь  в  стены  руками  и  ногами,
Дусул постепенно выбрался из колодца, используя меч как опору.
     Над прерией висела ночная прохлада. Он прошел всего ярдов десять,  не
больше, и опустился на траву, поглощенный внезапно набросившимся на него с
яростью бешеного льва сном.  Спал  он  до  тех  пор,  пока  приближающееся
фырканье и топот конских копыт не разбудили его.
     Дусул подскочил, крепко сжимая в руке  оружие.  Солнце  уже  выползло
из-за горизонта и висело в белой дымке, пытаясь разогнать  свежесть  ночи.
Он осмотрелся. Пегий жеребец мирно пасся неподалеку  от  него.  В  дорогой
сбруе с  серебряными  накладками,  покрытый  красной  попоной,  он  скорее
походил на ярмарочное животное, чем на коня, который привез своего хозяина
черт знает куда через всю пустыню. Владельца, однако, нигде видно не было.
     "Неужели приблудился?" - мелькнуло в голове Дусула.
     Но сам же с собой не согласившись, он принялся оглядываться с двойным
энтузиазмом. Во-первых, конь был упитанный и  бодрый,  щипал  траву  и  не
рвался к колодцу, а во-вторых, страшно заболело в  груди,  а  это  кое-что
значило.
     Квадратная фигура внезапно  возникла  возле  Дусула,  словно  выросла
из-под земли. Человек был среднего роста, с невероятно  широкими  плечами,
укутанный в длинный, до пят, лазурный  плащ;  опять  же  -  рыжие  волосы,
зеленые глаза...
     - Доброе утро, - громко произнес незнакомец. - Наконец-то ты  пришел.
Я жду тебя здесь уже почти год. Я рад.
     Он сбросил плащ, под  которым  обнаружилось  крепко  скроенное  тело,
одетое в короткую тунику. Потом вскинул руку,  и  Дусула  отбросило  назад
волной боли, от которой ему пришлось зажмуриться и стиснуть зубы, чтобы не
закричать. Глухо простонав  что-то  нечленораздельное,  Дусул  собрался  в
комок и приготовился к отражению последующих атак.
     Незнакомец хрипло рассмеялся. Только теперь Дусул заметил в его  руке
короткий римский меч.
     - Я вижу, что ты узнал меня, - незнакомец  радостно  улыбнулся,  -  и
тоже рад долгожданной встрече. Пока мы не начали,  я  хочу  тебе  передать
привет.  От  твоего  учителя.  Он  мертв.  Я  убил  его,  и  он  почти  не
сопротивлялся. Он знал, что я сильнее его, а значит, сильнее тебя. Поэтому
пора приступать.
     Холодная волна прошла по спине Дусула. Не произнеся ни звука в ответ,
он набросился на человека в тунике, бешено  вращая  ятаганом.  Бой  длился
считанные секунды. Зазвенели, сходясь, клинки, рассыпали звон металла  над
пробуждающейся  ото  сна  прерией.  Люди  двигались  быстро  и   бесшумно.
Создавалось впечатление,  что  две  сверкающие  иголки  мелькают  в  руках
невидимой швеи, сшивая прозрачный жаркий воздух, а за  ними  мелькают  две
нитки. Черная и белая.
     Разрубленное пополам белое тело упало на песок, заливая его  потоками
крови. Дусул отошел в сторону, отирая пот со лба.
     Серебряные  молнии  и  голубые  искры  окутали  лежащего,  подтягивая
половинки друг к другу. Резкий поток обрушился на  чернокожего,  сбивая  с
ног, поднял с земли тучу  пыли  и  человеческие  останки  и,  поддерживая,
соединил в одно невредимое тело. После этого, свернувшись в воронку, ветер
стих так же внезапно, как и возник.
     - Ты самонадеян и  глуп,  асарус,  -  взревел  восставший  противник,
поднимая с земли свой короткий широкий меч.
     Битва закипела с новой силой. Ятаган скользнул по рукоятке вражеского
меча. Оружие выпало из рук белого воина, пройдя одним молниеносным  рывком
сквозь отрезанные и моментально вновь выросшие пальцы.
     - Хаким Уль-Ислам меня многому научил, - прошипел  Дусул.  -  Ты  сам
сегодня убедишься в этом!..
     Дусул занес над головой свое оружие. Рыжеголовый отскочил,  мгновенно
оказавшись с другой стороны лежащего на земле римского меча и  увернувшись
от страшного удара. Дусул заметил  его  движение  и  остановил  клинок  на
полпути.  Резко   изменив   направление,   он   бросил   лезвие   вдогонку
ускользающему противнику, который, упав на  корточки,  уже  протянул  было
руку к рукоятке. Сталь ятагана со свистом рассекла воздух  и  вонзилась  в
тело, раскалывая шейные позвонки.
     - Мы так  и  не  успели  познакомиться  поближе,  -  выдохнул  Дусул,
опускаясь на землю возле отрубленной головы, - но,  честно  говоря,  я  не
жалею.
     В эту секунду ударила молния, и форт вспыхнул новым пожаром. На  этот
раз горело все, что только могло гореть: трава, останки строений и ограды,
даже земля.
     Пегий  конь  поднялся  на  дыбы,  громко  заржал  и  бросился  прочь,
испуганный пламенем.
     Дусул сидел  на  песке,  не  обращая  внимания  на  облизывающие  его
оранжевые языки, и смотрел на распадающееся в огне обезглавленное тело.
     Когда шквал огня стих  и  по  черному  пепелищу  зашелестел  вечерний
ветер, чернокожий собрался уходить, но как  только  он  попытался  встать,
узкий голубой клинок коснулся его подбородка.


     - Я тогда тебя  чуть  не  убил,  -  проговорил  Рассел  заплетающимся
языком.
     - Да, это было почти так, как сегодня. Но в тот раз мы  еще  не  были
знакомы, - напомнил Датворт.
     - Черт побери, ради  этого  стоило  переплыть  океан.  Ты  знаешь,  я
чертовски рад, что мы тогда договорились. В конце  концов,  ты  совершенно
прав, что приятнее вместе пить, чем вместе драться.
     - Там, где дело касается выпивки, - согласился Датворт, -  я  большой
специалист.
     Рассел кивнул, голова его соскочила с подставленной под нее ладони  и
безвольно качнулась, чуть не ударившись об стол. Негр залился  смехом,  но
пошатнулся на стуле и, запутавшись в своей широкой одежде, чуть  не  упал.
Рассел тоже рассмеялся.
     - Послушай, Мак-Лауд! - предложил Датворт.  -  Я  не  привык  бросать
начатое дело. Давай продолжим?
     - Давай,  -  чтобы  не  испортить  так  славно  начавшийся  день.  Мы
встречаемся не так часто, и было бы обидно...


     Крюгер отодвинул стальную решетку лифта  и  вышел  в  узкий  коридор,
который вел к холлу и выходу из гостиницы. В отеле сегодня  отмечали  один
из  ежедневных  праздников  -  и  поэтому  вонь  была  невыносимая.  Запах
спиртного и табачного перегара  висел  настолько  плотным  занавесом,  что
резал глаза, и неискушенный в посещении подобных мест человек запросто мог
бы лишиться чувств.  На  полу  были  разбросаны  окурки,  валялись  пьяные
полуобнаженные люди. Они валялись в номерах и коридорах, никому не нужные,
но и никому не мешающие.
     Крюгер переступил через распростертые тела, пробираясь к  выходу.  Он
был сосредоточен как никогда и в держал руке  свой  маленький  чемоданчик,
похожий на те, в которых носят инструменты. Лицо  его  было  даже  бледнее
обычного.
     Портье по-прежнему сидел в кресле, закинув ноги на стойку, и  пустыми
глазами смотрел в хрипящую развалину телевизора.  Заметив  своего  жильца,
парень лениво  сплюнул  погасший  окурок  и,  продолжая  смотреть  "ящик",
процедил:
     - Как тебе понравилась Кенди?
     Крюгер остановился и медленно повернул голову. Почувствовав  на  себе
его тяжелый взгляд, парень опустил  ноги  и,  забегав  глазами  по  холлу,
вжался в кресло. Гигант медленно подошел к  стойке,  деловито  перевесился
через нее и схватил тщедушного  человечка  за  голову,  которая  полностью
поместилась в его огромной ладони. Тот  взвизгнул  от  боли  и,  подаваясь
вверх, последовал за рукой Крюгера.
     - Чтобы ты ко мне больше вообще никогда не обращался!  Ни  по  какому
поводу! Не разговаривай со мной! - проревел Крюгер прямо в перекошенное от
страха лицо. - И никого ко мне не присылай. Никогда. Понял?
     - Я-я-я хотел... только... - жалобно промямлил парнишка.
     Пальцы огромной руки сжались, грозя раздавить челюсть.
     -  Чтобы  ты  больше  со  мной  никогда  не  разговаривал,  -   четко
выговаривая каждый слог, повторил Крюгер. - Ты все понял?
     Портье часто закивал.
     - Ну, хорошо, - постоялец разжал тиски.
     Парень отлетел головой в шкафчик с ключами  и,  едва  дыша,  проводил
Крюгера долгим злым взглядом. Когда тот  вышел,  портье  расправил  чахлые
плечи и, тыча в сторону ушедшего трясущимся  грязным  пальцем,  заверещал,
брызжа слюной:
     - Надеюсь, сукин сын, тебе голову оторвут и в задницу засунут!
     Вечно сидящий возле  стойки  старик-негр  захохотал  и  прикрыл  лицо
газетой, которую всегда читал.
     - А ты что смеешься? - взревел портье.
     Он постепенно приходил в себя. Чем больше времени проходило с момента
его унижения, тем громче он орал,  пытаясь  хоть  как-нибудь  восстановить
утраченный престиж.
     Негр сунул в рот горлышко бутылки с пивом и сделал несколько  больших
глотков. Затем, протерев рукавом рубахи пухлые губы, он проговорил, давясь
от хохота:
     - Смотри, Венто, этот мужик сам кому хочешь и что  хочешь  в  задницу
вставит. А ты, похоже, ему понравился.
     - Слушай, - портье прищурился, - ты вообще  заткни  пасть,  дерьмовый
специалист по чужим задницам!
     Негр поднял глаза, сделал дурашливо-перепуганную физиономию  и  вновь
издевательски расхохотался.



                                    13

     Кроваво-красный "БМВ" с ревом несся по центральной автостраде. Мощный
восьмицилиндровый двигатель  гудел,  как  взлетающий  самолет,  перекрывая
гремящую внутри салона музыку. Проскочив на  красный  свет,  Майкл  бросил
машину резко влево, чуть не врезавшись в застрявший на перекрестке фургон,
и, свернув, покатил по тускло освещенной улице, густо облепленной рекламой
и  вывесками  ночных  баров   и   увеселительных   заведений,   с   лениво
прохаживающимися возле них  по  тротуару  в  поисках  подходящего  клиента
образцами женских услуг.
     Уменьшив скорость, он поднял с бокового сиденья свой верный "узи"  и,
отделив магазин, проверил его содержимое. Майкл умел обращаться с оружием.
Он вообще много чего умел...
     Через полуоткрытое окно послышались странные звуки,  похожие  на  шум
работающего кузнечного пресса.  Инстинктивно  Майкл  бросил  взгляд  в  ту
сторону, откуда шел странный звук. В  желтом  свете  фонарей  в  небольшом
переулке мелькали две тени...
     Мечи с невообразимым грохотом встречались над  головами  противников,
подобно молниям сверкая в мутном свете уличных фонарей.  Крюгер  неумолимо
наступал, тесня  Датворта  к  большой  куче  пустых  картонных  коробок  и
различного хлама, наваленного посреди переулка. Негр  с  трудом  сдерживал
тяжелые удары эспадона, усиленно орудуя ятаганом.
     Майкл взвел затвор автомата и пробормотал:
     - А ну-ка, посмотрим...
     Длинной перебежкой он приблизился к сражающимся, прячась  за  бортами
мусорных контейнеров. Он никогда не видел ничего подобного,  хотя  повидал
на своем веку много разных сражений.  Это  было  как  в  кино,  словно  он
смотрел  исторический  фильм,  в  котором  придурки-режиссеры   перепутали
декорации: почему-то оставили в кадре забытый на площадке после  фильма  о
трущобах антураж.
     Два огромных парня в каких-то непонятных одеяниях дрались  на  мечах.
Зачем - Майкл понять не мог, и поэтому он, прижав  к  груди  "узи",  вышел
из-за бака и заорал:
     - Какого черта? Что здесь происходит?
     Но дерущиеся не обращали на него  ни  малейшего  внимания,  продолжая
осыпать друг друга мощными ударами.
     Крюгер отбил выпад Датворта и, развернувшись, мощным  ударом  смахнул
наконец голову негра с плеч. Ятаган выпал  из  мертвой  руки,  звякнув  об
асфальт.  С  глухим  стуком  упала  голова.  Крюгер   опустил   оружие   и
торжествующим взглядом окинул молча наблюдавший за сражением переулок.
     Тело еще мгновение постояло на ногах, после чего медленно  опустилось
на землю, разбрасывая руки.
     Видавшему и не такое Майклу вдруг сделалось не по себе.  Направив  на
двухметрового гиганта ствол автомата, он с остервенением надавил на спуск.
Грохот автоматной очереди разрезал наступившую тишину. "Узи" бился в руках
долгой истерикой. Пули  врезались  в  живот  Крюгера,  разрывая  в  клочья
футболку под черной кожаной  курткой  и  окрашивая  ее  в  алый  цвет.  Не
удержавшись на  ногах  под  шквалом  свинца,  победитель  этого  страшного
поединка повалился спиной в картонные коробки. Громкий рык, похожий на рев
бури, вырвался из его груди, заглушая треск плюющего огнем автомата.  Пули
рассекали деревянные ящики, почти бесшумно проходили сквозь картон, цокали
по стальным прутьям балконных решеток, скалывали куски кирпича,  превращая
их в пыль.
     Майкл  отпустил  рукоять  автомата  лишь  тогда,  когда   закончились
патроны. Наступившая тишина звенящим покрывалом  опустилась  на  переулок.
Майкл закинул оружие за спину и, поправив на плече ремень,  вытащил  обрез
12-го калибра. Потом он начал  медленно  приближаться  к  горе  картона  и
дерева, прошитых пулями.
     Взгромоздившись  на  какой-то  ящик,  Майкл  заглянул  за   картонную
коробку, где по его расчетам должен был лежать разнесенный в клочья труп с
развороченными внутренностями. На куче хлама никого не было.  Только  алые
следы свежей крови на смятой и разорванной бумаге.
     - Что за черт? - холодный пот выступил на лице, мурашки  побежали  по
позвоночнику.
     Майкл почувствовал, что начинает медленно  сходить  с  ума.  Странный
шорох  раздался  за  его  спиной.  Он  резко  обернулся   и   понял,   что
действительно сошел с ума.
     Только что убитый им  человек  смотрел  на  него  в  упор  ничего  не
выражающим взглядом. Затем, улыбнувшись, он всадил лезвие своего огромного
меча в живот Майкла по самые острия ушек гарды.
     Боль пронзила все тело, глаза застлала красная пелена.  Рука  Крюгера
медленно поднялась вверх, и Майкл повис на мече, беспомощно болтая ногами.
В глазах его застыло выражение смертельного ужаса.
     Гигант все держал и держал  руку  поднятой  вверх,  продолжая  крепко
сжимать эфес меча. Майкл  глухо  застонал.  Словно  вспомнив  о  человеке,
наколотом на эспадон, Крюгер раскрутил меч над головой и легким  движением
мускулистой руки отбросил неудачливого стрелка в стену ближайшего дома.
     Опустив меч, Крюгер подошел к обезглавленному телу  Датворта.  Легкая
голубоватая дымка начала окутывать убитого. Собравшись под  телом  плотной
искрящейся подушкой, голубое облако поднимало труп над землей.
     Из-под прикрытых век гигант наблюдал за этим фантастическим действом.
Облако  приобрело  фиолетовый  оттенок  и,  растворяясь,  превратилось   в
ослепительные молнии, раскалывающие воздух с оглушительным грохотом.
     Налетевший откуда-то из глубины переулка  ураганный  ветер  поднял  с
земли разбросанный хлам и закружил его в водовороте  смерча,  складывая  в
аккуратную большую кучу.
     Замерший Крюгер ожил. Он медленно, двумя руками, поднял  над  головой
меч и закричал не по-человечески долго и  протяжно,  как  одинокий  горный
водопад.
     Висящее в воздухе над землей тело вспыхнуло,  превращаясь  в  ревущий
клубок бешено извивающихся демонов  света,  земля  вздрогнула  под  ногами
Крюгера, который, не выдерживая навалившейся на него  боли,  закричал  еще
громче. И в эту секунду грянул  взрыв.  Словно  черные  летающие  тарелки,
взмыли  вверх  чугунные  крышки  канализационных  люков,  обнажая  дышащие
пламенем отверстия подземных шахт. С воем и скрежетом лопнули все  оконные
стекла в окрестных домах, выбрасывая прозрачную  защиту  комнат  на  улицу
снопами голубого огня.
     Стеклянная крошка, подхваченная  ветром,  закружилась  в  сумасшедшей
пляске над крышами зданий и, переливаясь всеми цветами радуги,  посыпалась
на асфальт тяжелым звенящим ливнем.
     Огненные змеи распались,  опуская  обезглавленное  тело.  Дьявольское
пламя вернулось в свой мир, перестав терзать  эту  землю.  Ураган,  славно
поработавший дворником, затих где-то в верхних этажах и на чердаках домов,
пустыми черными глазами разбитых окон смотрящих на ночную улицу.
     Крюгер медленно, раскачиваясь из стороны в сторону, пошел  в  сторону
улицы, на которой толпились зеваки, наблюдавшие с раскрытыми от  удивления
ртами  за  фантастическим  представлением.  Под   его   тяжелым   взглядом
собравшиеся со всего квартала истерически вопящие шлюхи мигом разбежались.
Гигант остановился возле старенького "форда", в котором сидели престарелая
дама и худой пожилой мужчина.
     Взревев, как бешеный бык, Крюгер  одним  движением  срезал  эспадоном
стальную крышу автомашины. Тонкий металл лишь тихонько похрустывал,  когда
гигант открывал крышу наверх,  сминая  ее  пополам  и  обнажая  содержимое
салона. Сделав из закрытой машины  открытую  и  сбросив  помятую  ненужную
часть на землю, Крюгер принялся за сидевшего в  машине  мужчину  в  кепке,
который, замерев, смотрел на  Крюгера,  расплываясь  в  глупой  испуганной
улыбке. Схватив его за лацканы пиджака, нападающий выдернул водителя из-за
руля и, перевернув вниз головой, швырнул на асфальт под  какой-то  грязный
мусорный бак. Забросив на заднее сиденье меч, Крюгер, не открывая  дверцы,
запрыгнул в салон  и,  криво  улыбнувшись  вжавшейся  в  кресло  старушке,
проревел:
     - Мамаша!
     Она поправила платок на голове и, быстро перекрестившись, прошептала:
     - Твою мать...
     Крюгер до отказа нажал педаль акселератора  и,  резко  бросив  машину
влево, понесся по улице.
     - Это моя жена! Это моя машина! - бросился  за  автомобилем  успевший
встать владелец кепки.
     Старушка заверещала, поднявшись из своего кресла и вцепившись  руками
в чудом уцелевшее после удара мечом лобовое стекло.
     - Помогите, помогите! - орала она, срывая в крике голос. - На помощь!
Этот траханый говнюк похитил меня! Помогите! Он украл мою машину!..
     Крюгер от смеха откидывался на сиденьи, хрюкая в восторге.
     На очередном повороте старушка не удержалась на ногах  и,  перемахнув
через лобовое стекло,  словно  акробат,  растянулась  на  капоте,  мертвой
хваткой вцепившись в отрывающуюся ленту резины уплотнителя. Машина с ревом
вылетела на  оживленную  автостраду  и,  ловко  маневрируя  между  другими
автомобилями, понеслась на север.



                                    14

     Стеклянные автоматические двери распахнулись - и в длинный просторный
холл госпиталя вошел комиссар. Его толстое лицо  выглядело  озабоченным  и
злым. Он постоянно протирал платком потный лоб,  что  само  по  себе  было
плохим признаком, и, тяжело дыша, хрипло кричал на идущего рядом Стива:
     - Все, что ты сейчас тут наговорил, можешь засунуть себе  в...  стол!
Это сказки и легенды, художественная литература, а не полицейский отчет!..
     - Фрэнк,  успокойся,  я  проверил  всех,  -  утешал  разбушевавшегося
начальника Стив, - и всех опросил. Ты же знаешь,  что  если  я  ничего  не
нашел, то делать там нечего.
     Комиссар это знал, но  тем  не  менее  орал,  досадуя  на  отсутствие
необходимой информации.
     - Но ведь там стояли люди, они же  смотрели!  Что,  никто  ничего  не
видел? - возмущался он.
     - Никто и ничего. Они все именно в этот момент отвернулись.
     - А этот идиот с автоматом? Что он там делал?
     - Я не знаю, что он там  делал!  Может,  наркотики  искал,  а  может,
девочку, а может, просто так... гулял. Сейчас мы это у него выясним.
     - А кто тогда должен знать? Почему ты до сих пор ничего не выяснил?
     - К нему не пускали, - оправдывался помощник  комиссара,  -  все-таки
серьезное ранение.
     - Ты хоть выяснил, кто он?
     Фрэнк остановился возле дверей палаты, где дежурили два крепких парня
в форме.
     - Бывший морской пехотинец, -  тяжело  вздохнул  Стив.  -  Воевал  во
Вьетнаме. Свихнулся на почве антикоммунизма.  Так  что  разговор  будет...
Чокнутый, одним словом, но зато с полным набором боевых наград.
     Морран крякнул, пряча платок в карман пиджака, и со вздохом сказал:
     - Ладно, не психуй. Посмотрим...
     Полисмены, стоявшие  возле  двери,  разошлись  в  стороны,  пропуская
комиссара  с  помощником  в  небольшую  палату,  заставленную  шкафами   с
медицинским  оборудованием,  с  койкой   посредине,   на   которой   лежал
пострадавший.  Возле  него  стояла  симпатичная   молоденькая   медсестра,
присоединявшая тонкие  пластиковые  трубки  капельницы  к  большой  колбе,
висевшей на стойке.
     Фрэнк и Стив тихо поздоровались. Девушка в ответ улыбнулась и так  же
тихо произнесла:
     - Пожалуйста, только недолго. Он еще очень слаб.
     - Конечно, - кивнул Стив, - спасибо.
     Она проверила зажим и быстро вышла из палаты.
     Человек, лежавший на кровати, был  очень  похож  на  римского  воина.
Крупное лицо с острой,  выдающейся  вперед  челюстью,  глубоко  посаженные
голубые глаза, прямой правильный нос и тонкие губы.  По  этому  лицу  было
видно, что его хозяин побывал в разных переделках, потому что мелкие шрамы
на щеках напоминали осколочные ранения  от  взрыва  какой-то  гранаты.  Он
открыл глаза и попытался улыбнуться гостям.
     - Привет, - сказал комиссар и облокотился на высокую спинку  кровати.
- Как дела, старина?
     - Ты можешь говорить? - спросил Стив.
     - Могу, - прохрипел пострадавший.
     - Тебя зовут Майкл Бенкс. Так?
     - Да.
     - Ты видел того человека?
     - Лучше, чем вас сейчас, комиссар. Он же меня поразил...
     - Это он? - Морран протянул раненому фотографию  Рассела.  -  Ты  его
видел?
     Майкл поморщился и ответил:
     - Нет. Не его.
     - Ты уверен, приятель? Ведь там было темно.
     - Он пытался меня убить, и я никогда не забуду его морды. Кроме того,
у него была перерезана глотка. Понимаешь?
     Майкл чуть приподнял голову. Было видно, что каждое, пусть даже самое
простое, движение дается ему с величайшим трудом и болью. Стив  пододвинул
стоящий в углу стул к кровати и, сев на него, достал из кармана блокнот.
     - Ты можешь нам рассказать, - попросил он, - как все это  было?  Если
тебе, конечно, не трудно.
     - Может, пока не стоит? - спросил Морран, посмотрев на помощника.
     - Стоит, - прохрипел Майкл. - Если это поможет найти того ублюдка, то
я готов. Я думаю,  что  здесь  кроется  нечто  большее,  чем  обыкновенное
хулиганство.  Это  большое  дерьмо,  потому  что  здесь  замешана  большая
политика.
     - Хорошо, -  кивнул  комиссар.  -  Начинай.  Ложись,  расслабься,  не
вскакивай и говори. Он все запишет, и мы его поймаем.
     Бенкс набрал в легкие воздуха и, с  шумом  выпустив  его  через  нос,
начал рассказывать.
     - Я каждый  вечер  выезжаю  на  дежурство  в  эти  кварталы.  Полиция
призвала на помощь ветеранов, чтобы навести порядок в этом гадючнике.  Вот
мы и патрулируем улицы. У меня есть разрешение  на  ношение  оружия,  и  в
машине у меня всегда припасена пара-тройка серьезных штучек.
     - Да, это мы видели. У тебя в машине нашли  винтовку  32-го  калибра,
два армейских кольта калибром 9 миллиметров и...
     - Все верно. А "узи" и обрез я взял с собой. Так  вот,  я  свернул  с
12-ой улицы на 736-ю. Там всегда полно всяких шлюх и  наркоманов.  Проехав
три дома, я затормозил, потому что услышал странный шум.
     - Ты услышал его несмотря на гул работающего мотора?  -  Стив  что-то
быстро записывал в свой блокнот.
     - Да его и мертвый  бы  услышал!  -  Майкл  тяжело  вздохнул.  -  Это
грохотало так, как будто поблизости работал кузнечный пресс.  Я  тогда  не
понял, кто они.
     - Кто?
     - Я расскажу об этом позже. Давайте пока не отвлекаться.
     Он прикрыл глаза. Комиссар посмотрел на  Стива.  Тот  пожал  плечами.
Майкл продолжил:
     - Так вот. Я взял "узи" и обрез и бросился в переулок. Там было полно
мусорных баков и всякого дерьма, за которым легко спрятаться.
     - И что же там было? - спросил Морран.
     - Я их сразу увидел. Эти двое дрались на мечах, как одержимые.  Такой
крепкий негр с бородой, в цветных дурацких тряпках. Вы  же  его  наверняка
уже видели в морге. И второй...
     Майкл дернулся и тут же застонал от накатившей боли. Пальцы вцепились
в простыню, стягивая ее в комок. На лбу выступила испарина.
     - Он был двухметрового роста. В плечах  -  как  два  меня.  Лошадиная
голова и черные волосы. А одет, как поганый рокер. Весь в  черной  коже  и
дрался, как раненый зверь.
     Лицо Бенкса исказил новый приступ боли. Он  застонал,  запрокинув  на
подушках голову, и жестом подозвал комиссара.  Морран  сел  на  кровать  и
крепко сжал его руку.
     - Держись, приятель. Теперь все позади.
     - Ничего не позади. Самое страшное может  вот-вот  начаться.  Дело  в
том, что этот малый не похож на американца. Он похож на русского. С  такой
раной нельзя выжить. Это  был  просто  покойник.  Дерьмовый  вонючий  труп
дерьмового русского.  Москва  начинает  против  нас  войну.  Она  засылает
диверсантов-зомби.  Необходимо  срочно  связаться  с  ЦРУ.  Комиссар,   не
упустите момент!
     Майкл дергался и лихорадочно хрипел.
     - Успокойся, - ласково проговорил Фрэнк.
     - К черту!
     - Приятель, тебе нельзя волноваться.
     - Я сказал, к черту! Это был настоящий ад -  там,  на  улице.  Огонь,
везде огонь. Понимаешь, комиссар... Я стрелял в  него  бог  знает  сколько
раз. Всю обойму выпустил. А значит, хотя бы половина боезапаса оказалась у
него в кишках. Он ведь ранил меня только после того, как я наделал  в  нем
столько дырок, что хватило бы на целый взвод.
     Комиссар понимающе кивнул и поднялся с кровати.
     - Ну, не знаю, - он искоса посмотрел на все еще сидящего с  блокнотом
Стива. - Наверное, парень, я к тебе пришлю наших художников. И раз ты  его
так  хорошо  помнишь,  ты  сможешь  описать   им   портрет   этого   типа.
Договорились?
     Морран снова вытер платком вспотевший лоб и  отошел  к  двери.  Стив,
закончив стенографировать, тоже встал. Майкл поднял голову и позвал:
     - Эй, полицейский...
     Комиссар приблизился к кровати.
     - Что-то еще?
     - Ты думаешь, что я сумасшедший, да?
     Судорога прошла по его лицу.
     - Не переживай так, Майкл. Мы постараемся во всем  разобраться.  Будь
уверен. Выздоравливай поскорее.
     С тяжелым чувством полного отсутствия каких-либо фактов Фрэнк покинул
больничную палату. Устало осмотрев стоящих  возле  двери  полицейских,  он
вяло махнул рукой и пошел по коридору. Стив поспешил следом.
     - Похоже, он действительно свихнулся, -  Морран  тяжело  вздохнул.  -
Жаль...
     - Но, шеф, у нас все равно больше нет  свидетелей,  -  развел  руками
Стив.
     - Не нужно мне напоминать об этом! Ты что, думаешь,  я  сам  не  могу
запомнить такую простую вещь? - заорал взбешенный комиссар.


     Фрэнк проснулся от стука в стекло автомашины. Открыв глаза, он увидел
склонившегося Стива. Морран открыл дверцу и вышел на улицу.
     - Ну, и что же тебе сказали эксперты? - он с трудом подавил зевок.
     - Шеф, они меня в могилу сведут с этим делом. И вас тоже,  -  жалобно
простонал Стив.
     - Есть проблемы?
     - Есть, и все те же. Я к этому  уже  привык.  Они  не  нашли  никаких
признаков взрывчатки. Повторяется та же история, что и  в  этом  проклятом
гараже "Мэдисона". И никто ничего не знает. Только я знаю  наверняка,  что
для того, чтобы чугунную крышку  канализации  на  третий  этаж  забросить,
нужно не меньше килограмма динамита. А  может  быть,  и  больше.  Или  это
действительно русские изобрели новый тип взрывчатки?
     - А что, если какие-то нетрадиционные соединения?
     - В том-то и дело, что ничего нет. Чисто, как на лужайке.
     - Мне бы твои проблемы, - вздохнул комиссар.
     - Это и ваши проблемы, шеф, так что не беспокойтесь, - сказал Стив.
     - Ничего. Сейчас у нас будут другие проблемы. Пошли.
     Фрэнк направился к тележке, с которой  продавали  "хотдоги".  Сутулый
негр в белом фартуке прикреплял к брезентовому тенту свежий номер какой-то
газеты.   На   первой   странице   красовалась   устрашающая    физиономия
разыскиваемого преступника, а под  ней  было  написано:  "Его  разыскивает
полиция! Помогите полицейским! Это охотник за головами! У  полиции  ничего
не получается! Нужна помощь города!".
     - У нашего парня богатое воображение, -  заметил  Стив,  указывая  на
картинку.
     - А-а, - Морран отмахнулся. - Он, похоже, сам  его  придумал.  Голову
даю на отсечение, что такого типа просто нет на свете. Этот парень - псих.
- Две порции, - обратился он к чернокожему продавцу, - и попить.
     Выдавая заказанное, негр ткнул вилкой в газету и спросил:
     - Фрэнк, ты это читал? Очень интересно.
     Морран откусил бутерброд и пробубнил:
     - Ты же знаешь, что полицейские не умеют читать.
     Негр прыснул.
     - Всегда расстроит, - проворчал Фрэнк. - Перестану я сюда  ходить.  У
тебя прямо как на работе. Ни на секунду не расслабишься.
     Стив отпил из пластикового стаканчика и, облизнув губы, спросил:
     - Ладно, раз уж о работе... Так  расскажите,  в  чем  ваши  проблемы,
комиссар?
     Морран доел сосиску и заказал еще одну.
     - Проблема только одна. Подняли шум газетчики, и это дерьмо дошло  до
мэра.
     - Ого!..
     - Да, а мэру, конечно, не нравится беспорядок в городе. Он  возмущен.
Поэтому он позвонил мне вчера в два часа ночи.
     - Ну и как? - поинтересовался Стив.
     - Больше я не спал.
     - Нет, что сказал мэр?
     - А что он мог сказать? Спросил, что все это значит. А как я ему  все
это растолкую, если сам ничего не  понимаю.  Теперь  я  к  телефону  боюсь
подходить. Да, кстати, - вспомнил комиссар, -  ты  эти...  образцы  Бренде
носил?
     - Носил, - Стив кивнул.
     - Ну, и что она сказала?
     - Наша красавица теперь мечом покойного  мавра  занимается.  Говорит,
редкая вещь. XII век. От микроскопа не отходит и  металлургически  бредит.
Знаете что, шеф, по-моему, все,  кто  занимается  этим  делом,  постепенно
сходят с ума. Вот и мэр...
     - Уймись и оставь свои умозаключения при себе, - одернул его Фрэнк. -
Расскажи мне лучше, что конкретно сказала Бренда?
     - Она сказала, что меч не зарегистрирован ни  в  одном  из  каталогов
холодного оружия. Говорит,  что  интересно  изготовлен,  а  дальше  ничего
понять не могу. Позвоните сами...
     - Какая разница! Она все равно  пробредит  полчаса,  а  я  все  равно
ничего  не  пойму,  потом  только  два  дня  мучиться  буду  от   сознания
собственной тупости, - махнул рукой комиссар. - Пусть уж лучше так...
     - Фрэнк, - вдруг тихо проговорил Стив, - а  может,  определим  его  в
нераскрытые? И все?
     - Определишь, как же! Определить-то, конечно, можно. Только  с  мэром
ты об этом сам поговоришь. Ладно? И непременно в два часа ночи.
     Морран доел "хотдог", сунул  руку  в  карман  за  платком,  бросил  в
большую корзину стаканчик и тарелку и быстро пошел к машине.


     После ссоры с Расселом Бренда не находила себе места. Все,  что  было
связано с ним, казалось  ей  необычайно  странным.  Это  его  появление  в
баре... Потом вдруг  оказалось,  что  он  проходит  по  делу  с  какими-то
отрезанными головами, и еще много всего. Но самое главное то, что, похоже,
он знает о мече, который ее так интересовал.
     Причем все, что касалось Рассела Нэша, было  окутано  туманом  тайны.
Желая хоть немного рассеять этот туман, Бренда решила выяснить хотя бы то,
что могли ей дать архивы. То есть она  хотела  попробовать  разыскать  его
родственников.
     ...Бренда вошла в просторный зал центрального  архива  Нью-Йорка.  На
доходивших до потолка стеллажах в десять рядов располагались толстые папки
со свидетельствами о рождении, собранные здесь с начала века.
     Найдя полку под литерой "Н", Бренда взяла  одну  папку  и,  пролистав
аккуратно подшитые листки, нашла нужную страницу. Свидетельство о рождении
было выдано Хилтонским отделением штата Нью-Йорк. В строке  "Полного  имя"
мелким размашистым почерком было выведено:
     "Рассел Эдвин Нэш.
     Место рождения: город Сиракузы, штат Нью-Йорк.
     Год и время рождения: 17 ч. 11 мин. 22 октября 1943 г.
     Пол: мужской.
     Имя отца: Карон Джон.
     Имя матери: Кэлси Нэш.
     Рождение засвидетельствовано врачом Вильямсом Б.Килтоном."
     Отстегнув интересующую ее страницу, Бренда прошла в  конец  коридора,
где стоял ксерокс, и сняла с листа копию.


     К счастью, доктор Килтон все еще жил в пригороде  Нью-Йорка  и  найти
его не составило большого труда.  Выйдя  на  пенсию  и  оставив  работу  в
госпитале, он переехал в Нью-Бритен - такой же, как и  Сиракузы,  городок,
где занимался частной практикой.
     Бренда вошла в узкую комнату, стены которой были  окрашены  в  нежный
голубой цвет. Все убранство этого кабинета состояло из письменного  стола,
заваленного бумагами и стоявшего под яркой лампой, на тонком  витом  шнуре
спускающейся с потолка, пары резных стульев и узкой  кушетки,  застеленной
белоснежной простыней. Окна были закрыты тяжелыми жалюзи.
     Из боковой двери вышел высокий - некогда, наверное, хорошо  сложенный
-  мужчина,  потерявший  форму  скорее  из-за  собственной  лени,  чем  от
старости. Поправив серый свитер на выдающемся вперед животе,  он  взял  из
рук Бренды ксерокопию свидетельства и, пробежав глазами по листу, кивнул.
     - Да, да... Фамилия матери Нэш. Я помню этот случай. Очень сложный  и
трагический.
     Он жестом  предложил  девушке  присесть  и  сам  опустился  на  стул.
Поправив очки, сползшие на нос, и щурясь, он заглянул в глаза Бренде.
     - Я боюсь, что не смогу быть вам полезен, - со вздохом произнес врач.
- Ну да ладно. Спрашивайте. Какие вам нужны сведения?
     - Мне нужно все, что вы знаете  о  нем  и  о  его  матери,  -  Бренда
кокетливо улыбнулась.
     - К сожалению, не так много. У  нее  были  какие-то  неприятности  во
время беременности. Точнее я ничего сказать не могу. Знаю  только,  что  к
нам она поступила в  очень  плохом  состоянии.  Ее  привезли  и  сразу  же
отправили в операционную. У  нас  записаны  только  те  сведения,  которые
удалось у нее получить перед родами на операционном столе.
     - А в чем дело?
     - Дело в том, что она умерла при родах.
     - Его мать? - удивилась Бренда.
     - Да.
     - А другие родственники?
     - О них ничего не известно.
     - А вообще, как его считали - законным ребенком или нет?
     -  Нет,  -  Килтон  покачал  головой.  -   Скорее   всего,   он   был
незаконнорожденным. За ними никто не приехал, и их  пришлось  хоронить  за
счет клиники.
     - Но почему "их"?
     - Как почему? Потому, что ребенок умер  через  полторы  минуты  после
смерти матери. Честно говоря, я не очень понимаю, почему  вас  так  сильно
интересует это дело. Оно, право, не стоит того. Все было чисто. Это я могу
вам сказать как врач. А если... Если бы, скажем, там было что-то  не  так,
то за давностью лет... Вы меня понимаете?
     - О, конечно, мне просто нужны  были  именно  эти  сведения.  Спасибо
большое, доктор Килтон. До свидания.


     В пятом часу утра людей в управлении почти не  было.  Уставшие  парни
возвращались  с  ночного  дежурства,  лениво  расхаживая  по  коридорам  в
ожидании пересменки.
     Бренда влетела, как реактивный снаряд. Процокав на  высоких  каблуках
по залу, где стояло множество столов, она вошла в  небольшую  комнату.  За
дисплеем, погруженный в табачный дым, сидел курчавый темноволосый  мужчина
и, покусывая колпачок авторучки, смотрел  в  экран  ничего  не  понимающим
взглядом.
     Услышав, как открылась дверь, он повернулся на вращающемся кресле  и,
увидев Бренду, улыбнулся и сонно проговорил:
     - Привет, дорогая.
     - Привет, - девушка присела рядом.
     - Я всю ночь провозился с компьютером.
     - Это я вижу. Тебе нужно выспаться, - Бренда улыбнулась.
     - Я так и сделаю, как только... Ну ладно.  Везде,  везде,  за  многие
годы, с конца XVIII века, -  один  и  тот  же  почерк...  Люди  умирали  и
появлялись через строго определенные отрезки времени...
     - Тебя потянуло пофилософствовать?
     - Нет. Просто люди появлялись через определенные отрезки  времени,  -
повторил он, - примерно каждые пятьдесят лет.
     Он пробежал пальцами по клавиатуре. На дисплее высветились фамилии:
     Адриан Монтегю
     Тэгьюс Джерибат
     Альфред Николсон
     Рупперт Шеллингтон
     Рассел Нэш
     А внизу было написано: "Сравнительный анализ почерка".
     - Смотри, Бренда.
     Он тронул пальцем еще одну клавишу, и из списка имен и фамилий  стали
отделяться буквы, падая вниз, под строчки, в специально отведенный для них
прямоугольник и собираясь в слова: Рассел Нэш. Набранное компьютер наложил
на последнюю строчку столбца. Буквы в точности совпадали при наложении.  У
Бренды перехватило дух. Она удивленными глазами посмотрела на  сидящего  и
тихо спросила:
     - Что все это значит? Можно сделать какие-нибудь выводы?
     - Можно, но я стараюсь их не делать. Подумай сама. Эти подписи  взяты
из архива. А возраст документов доходит до 260 лет...
     - То есть?
     - То есть этот тип ошивается в жизни с XVIII века. Он хитрый, гад. Он
все четко рассчитал. Почти легализовался.  Он  выбирает  матерей,  которые
умирают при родах вместе с детьми, и через некоторое время  использует  их
имена. Только я тебе этого не говорил.
     - Подожди, подожди, - Бренда нервно теребила челку, - подожди...  Это
невозможно. Ты, наверное, действительно не выспался.
     - Хуже. Это так и есть.
     - Я не могу поверить в это.
     - Я тоже. Более того, я в это не верю, но ты сама видела, а  факты  -
нехорошая вещь.
     - Подожди, но физические возможности человеческого организма не...
     - Это не ко мне. Это к медицинским экспертам. Я в это не верю.
     - Извини. Спасибо, - Бренда поднялась и, поправив  сумочку,  пошла  к
двери.
     На половине пути она остановилась и, немного придя в себя, сказала:
     - Нет. Это действительно бред. Наверное, чья-то ловкая  мистификация.
Только вот для чего? Ладно, разберемся.
     - От таких мистификаций, знаешь ли...
     - Ну ладно, не обижайся. И знаешь что еще, - небрежно сказала она,  -
сотри этот материал. Неудобно такой идиотизм оставлять в памяти.
     - Тебе распечатки прислать?
     - Как хочешь, - рассеянно проговорила она. - Я  бегу.  Пока.  Хотя  -
пришли, шутки ради...


     Глаза Бренды бешено сверкали, меча молнии. Она  нависала  над  столом
Рейчел и кричала, сама не  замечая  что  делает,  на  вжавшуюся  в  кресло
секретаршу:
     - Черт бы вас побрал!
     - Я никак не могу взять в толк, мисс Уайт, что вам нужно.
     - Я объясняю вам в который уже раз, что мистер Нэш  умер.  Понимаете,
миссис Элетайн, он мертв! Мертв с момента рождения. И  поэтому  я  хочу  у
вас...
     Рассел вошел, громко хлопнув дверью. Бренда резко обернулась и  мигом
замолчала. Он холодно посмотрел на нее и произнес бесстрастным голосом:
     - Что ты здесь делаешь, Бренда?
     Она  на  мгновение  растерялась,  но  потом,  собравшись  с  мыслями,
выпалила:
     - Почему ты взял фамилию мертвого, Нэш? Он умер в городе  Сиракузы  в
1943 году.
     Рассел бросил настороженный вопросительный взгляд на  Рейчел,  но  та
лишь пожала плечами, давая понять, что не знает, откуда взяла эти сведения
Бренда.
     - Ну хорошо, - сказал Рассел, - пойдем.
     Взяв Бренду под руку, он поднялся  с  ней  на  второй  этаж  дома  и,
распахнув узкие высокие двери, впустил в  круглую  комнату.  Чтобы  в  нее
попасть, надо было спуститься по узкому  коридорчику  ступенек.  Посредине
стоял диван, кольцом охватывающий центр  комнаты,  в  который  можно  было
войти, спустившись еще на три ступеньки.
     На уровне его спинки возвышался помост, взойдя на который можно  было
поближе рассмотреть стеллажи, встроенные в  стены  шкафов.  Там  находился
целый музей. Сверкающие  гранями  в  искусственном  освещении  хрустальные
кубки и вазы, потертые и выцветшие знамена, пистолеты, винтовки, арбалеты,
разнообразные доспехи и латы, старинные шляпы и плащи...  Глаза  у  Бренды
разбежались. Такой коллекции мог позавидовать любой исторический музей.
     Часть стены не была занята стеллажами.  Там  висели  разнообразнейшие
клинки, от мечей до кортиков. Бренда направилась туда.
     - Что это? - проходя мимо заваленных древностями полок, спросила она.
- Ты ограбил какой-нибудь музей?
     - Эти вещи собрались за всю мою жизнь, - тихо проговорил Рассел.
     - Это стоит целое состояние.
     - Это не главное.
     - А что же главное?
     - Бренда, - вдруг изменившимся  голосом  сказал  он,  -  я  живу  уже
несколько веков. Я не могу умереть.
     Девушка  остановилась,  кивнула,  удивленно  посмотрев  на  него,   и
улыбнувшись, сказала:
     - Это не смертельно. У  каждого  свои  трудности,  -  она  подошла  к
холодному оружию, с минуту молчала, осматривая  все  экспонаты  вместе,  а
потом сказала: - Ты хорошо составил свою  коллекцию.  Кроме  всего,  здесь
есть даже такие экземпляры, которых больше нет ни у кого.
     Рассел подошел к ней и снял со стены небольшой кинжал.
     - Да, - подтвердила Бренда,  -  я  смотрела  именно  на  него.  Очень
красиво.
     Он вынул кинжал из ножен и, повертев  лезвие  перед  своими  глазами,
как-то странно взглянул на Бренду, от чего ей стало не по себе.
     - Зачем ты это взял? - дрогнувшим голосом спросила она.
     Он протянул кинжал ей.
     - Возьми ты.
     Бренда протянула руку. Холодная рукоятка кинжала нырнула в ее ладонь,
а сверху она почувствовала тепло руки Рассела. Девушка  подняла  взгляд  и
пристально  посмотрела  в  спокойное  лицо  Нэша.  Оно  было  серьезно   и
сосредоточено:
     - Меня зовут Конан ап Кодкелден Мак-Лауд, - сказал он. - Я  из  клана
Мак-Лауд. Я родился в 1518 году от Рождества  Христова  в  деревне  нашего
клана Глен-Финен на берегу озера Лох-Несс. Я бессмертен.
     Она понимала, что Рассел говорит правду. Это не могло  быть  правдой,
но было. Вспомнив то, что ей  сказал  компьютерщик,  Бренда  почувствовала
себя совсем плохо. В голове все перемешалось,  колени  девушки  задрожали.
Поэтому, когда Рассел, чуть повернув ее руку, в которой был зажат  кинжал,
подошел поближе и странно дернулся, она ничего не поняла.  Только  увидев,
как он побледнел, Бренда сообразила, что что-то не так. Действительно,  на
полу блестели красные капли, и ее рука с кинжалом,  все  еще  торчащим  из
живот Нэша, была вся в крови. По его рубашке расплывалось алое пятно.
     Продержавшись на ногах еще несколько секунд, Рассел упал  на  колени.
Она выпустила рукоятку клинка, а он быстрым движением вырвал его из  тела.
Прикрыв ладонью рот, Бренда склонилась  к  раненому  и,  дрожащими  руками
срывая пуговицы, расстегнула рубашку. На  месте,  где  только  что  торчал
кинжал, сейчас был виден лишь  четкий  рубец,  который  медленно  исчезал,
превращаясь на глазах в полоску чуть заметного шрама.
     Рассел наклонился к ней и мягко поцеловал. Она решительно  ничего  не
понимала. Но смысл последнего поступка все же дошел до нее.



                                    15

     Утренняя служба давно закончилась, и в гигантском соборе  людей  было
немного. Стоящие на  хорах  мальчики  тихо  пели,  наполняя  своды  нежной
мелодией, бережно выводимой высокими голосами.
     Это удавалось не каждый год, но всегда в этот  день  Рассел  старался
посетить церковь, чтобы поставить свечку и вспомнить свою любимую женщину.
Он не мог забыть ту светловолосую шотландку, подарившую ему свою жизнь без
остатка.
     Остановившись возле статуи  Мадонны,  освещенной  множеством  свечей,
Рассел поставил свою свечу и преклонил колена.
     - С днем рождения тебя, - прошептал он, - дорогая моя жена Герда. Моя
память бессмертна, как и я, а значит, ты тоже бессмертна...
     Поднявшись с колен, он отошел к скамьям и опустился на одну  из  них.
Как всегда, вспоминая Герду, Рассел  вспомнил  и  Рамиреса.  Он  прекрасно
помнил его слова: "Ты должен драться до тех пор, пока  хоть  один  из  нас
жив. И пока ты находишься на святой земле, с тобой ничего не случится. Это
традиция".
     Его размышления прервал грохот шагов. Странно одетый человек вошел  в
храм. Обычно сюда не заглядывали  разряженные  в  черные  кожаные  костюмы
громилы с бритой головой и в ожерелье  в  виде  цепи  с  висящими  на  ней
стилетами. Звуки шагов его тяжелых, подкованных  железом  ботинок  звонким
эхом разносились по всему помещению, отдаваясь в нефах.
     Рассел резко обернулся и увидел двухметровую фигуру позади себя.
     - Столько лет прошло, а мы еще  живы  с  тобой,  Мак-Лауд,  -  Крюгер
склонился к Нэшу и проговорил эти слова не похожим на его  обычную  манеру
шепотом.
     Расплываясь в ехидной  улыбке,  он  опустился  на  заднюю  скамью  и,
откинувшись на спинку, скрестил руки на груди. Рассел Нэш кивнул.
     - Я рад видеть тебя здесь, Мак-Крагер, - взгляд Рассела скользнул  по
гладко выбритому черепу.
     Крюгер провел рукой по лысой голове и, тронув ожерелье на  шее,  тихо
пробасил:
     - Нравится?
     - Кто тебя стрижет?
     - Я замаскировался, - Крюгер снова  заулыбался,  блестя  инкрустацией
зубов. - Так меня никто не узнает.
     - А я узнал, - Рассел развел руками.
     - Только ты один.
     - Ты пришел для того, чтобы похвастаться своей новой прической?  Твоя
голова не стала от этого лучше.
     - Мне нужна твоя голова, - спокойно проговорил Крюгер на ухо Расселу,
- и награда за это. Должен остаться только один. Ты, наверное, знаешь, что
остались только ты и я. Пора заканчивать.
     - Конечно, знаю.
     Из бокового входа в храм  показалась  группа  монашек.  Сложив  перед
собой руки и уставив глаза в пол, они медленно двигались к алтарю.  Крюгер
выставил в проход между скамьями  ногу  в  армейском  ботинке  и  громовым
голосом выпалил:
     - С днем всех святых, сестры!..
     Монашки шарахнулись в сторону и, не переставая креститься,  двинулись
дальше, огибая возникшую преграду, почти вжимаясь в борта скамеек. Высунув
язык  и  громко  задышав,  Крюгер  проводил  их  пронзительным   идиотским
взглядом, полным наигранной похоти и притворного звериного вожделения.
     Вновь откинувшись на спинку скамьи, он расхохотался,  заглушая  пение
хористов. Те немногие люди, которые  в  этот  час  были  в  храме,  начали
покидать церковь.
     - Нет чувства юмора у людей! Скучно, - пожаловался Крюгер.
     Рассел прищурился и прошипел сквозь плотно стиснутые зубы:
     - Я вижу, меч Рамиреса  не  сумел  заткнуть  твою  поганую  глотку...
Жаль...
     Самодовольная  улыбка  на  лице  Крюгера  расползлась  еще  шире.  Он
наклонился к Мак-Лауду и негромко проговорил:
     - Твой Рамирес был утонченный сноб, он умер на коленях.  Я  снес  ему
башку и изнасиловал его бабу еще до того, как его труп успел остыть.
     Новый приступ истерического хохота  вырвался  из  его  груди.  Рассел
опустил голову и до боли в суставах  сжал  кулаки,  не  в  силах  сдержать
ярость, бушевавшую в  нем.  Крюгер  заметил  это  и,  прекратив  смеяться,
всмотрелся в искаженное судорогой лицо шотландца.
     - А-а-а, - протянул он, и кончики его  губ  выгнулись  в  ухмылке,  -
Рамирес меня обманул. Она была не его женщиной. Она была твоей женщиной. И
она так никогда и не сказала тебе об этом? Интересно -  почему?  Может,  я
дал ей то, чего ты никогда не смог ей дать? И она всю  жизнь  ждала  моего
возвращения...
     Рассел вскочил и, схватив Крюгера за ворот  куртки,  притянул  его  к
себе.
     - Запомни, Мак-Крагер, я хочу встретиться  с  тобой.  Ты  не  сможешь
оставаться здесь вечно. Когда-нибудь мы встретимся снаружи, и тогда...
     Крюгер опустил глаза на сжимавший его ворот кулак  Рассела  и,  резко
вырвавшись, поднялся со скамьи. Указательный палец  его  руки  уткнулся  в
грудь Нэша.
     - Ты всегда будешь слабее меня, Мак-Лауд. И тебя ждет та  же  участь,
что и Рамиреса. Хотя он был отнюдь не святой...
     Широко улыбнувшись, он опустился на скамью.
     - Ты что, - прищурившись, гадливо спросил Рассел, -  хочешь  сказать,
что Рамирес мог бы оказаться здесь сейчас вместо тебя?
     Продолжая улыбаться, Крюгер ответил:
     - Прощай, Мак-Лауд. Скоро мы встретимся с тобой. Скоро.
     Рассел развернулся и быстро вышел из храма. А Крюгер закинул ноги  на
спинку  стоящей  впереди  скамьи  и,  сцепив  руки  на   затылке,   громко
рассмеялся. Громоподобные раскаты  хохота  поднимались  к  высоким  сводам
собора и, путаясь в узорчатых анфиладах, эхом обрушивались вниз.
     Священник  долго  терпел  это  безобразие  и  наконец,  не  выдержав,
перекрестился и быстро подошел к смеющемуся.
     - Это храм Божий, - тихо проговорил он, складывая руки с  четками  на
груди, - люди пытаются здесь молиться, а вы им мешаете.
     - Да... - задумчиво  протянул  Крюгер,  запрокидывая  голову.  -  Эти
бесполезные и беспомощные людишки пытаются просить небо, как и этот...
     Он протянул руку, указывая на распятие, висевшее над алтарем.
     - Он умер за наши грехи, - спокойно ответил пастор.
     - Это его личное дело, - лениво отозвался Крюгер и  внезапно,  словно
проснувшись, вскочил и согнулся в поклоне. - Простите меня, святой отец.
     Он поймал руку священника и сделал вид, что собирается припасть к ней
долгим поцелуем.  Коснувшись  губами  руки,  Крюгер  внезапно  лизнул  ее,
вывалив  свой  длинный  змеиный  язык   и,   подняв   голову,   всмотрелся
исполненными восторга глазами в побледневшее лицо  пастора.  Тот  отдернул
руку и, вытерев мокрую кисть о рясу, быстро перекрестился, читая молитву.
     Продолжая  смеяться,  Крюгер  пошел  к  выходу,  поправляя  на   ходу
металлические цепи  и  бляхи  на  воротнике  куртки.  Остановившись  возле
дверей, он поднял руки вверх и уверенно произнес:
     - Я хочу вам сказать, что все равно вы все сгорите в  огне.  И  я  об
этом позабочусь.


     День у Бренды выдался суматошный. Морран и Стив с утра таскали ее  по
управлению, утрясая с начальством какие-то идиотские вопросы, связанные  с
запутанным делом об отрубленных головах. Поэтому под вечер ей уже отчаянно
хотелось поскорее добраться до дома и упасть в ванную,  из  которой  можно
будет бесконечно долго перебираться в кровать. А потом уснуть.
     Поднявшись на этаж, Бренда подошла к своей двери и, раскрыв  сумочку,
принялась разыскивать запропастившиеся куда-то ключи.
     - Здравствуй, красавица!  -  прокатилось  по  лестнице  оглушительное
рычание.
     Бренда вздрогнула и подняла глаза. Через пролет на лестнице,  ведущей
наверх,  стоял  двухметровый  лысый  человек,  затянутый  в  черную   кожу
странного однорукавного костюма. На лице его змеилась зловещая  улыбка.  В
руках человек держал большой пакет с хрустящим картофелем. Отправив порцию
снеди в рот, он скомкал пакет в  кулаке,  отбросил  его  в  угол  и  начал
спускаться вниз, лениво перемалывая челюстями пищу.
     Сердце Бренды провалилось  в  пятки.  Волна  страха  холодной  мокрой
простыней окутала тело, заставляя мелко дрожать и сковывая движения.
     Непослушными пальцами она все-таки разыскала ключ,  затолкала  его  в
замочную  скважину  и  сделала  оборот.  Замок  щелкнул,   но   дверь   не
открывалась.  Нужно  было  сделать  еще  один  оборот.  Крюгер   продолжал
спускаться по лестнице, с каждым мгновением  на  фут  сокращая  расстояние
между ними. Бренда взвизгнула и чуть  не  вывернула  пальцы,  проворачивая
ключ в замке. С грохотом, рассыпая содержимое  сумочки,  она  ввалилась  в
распахнувшуюся дверь.
     Хохот приближающегося  Крюгера  сотрясал  лестничную  клетку.  Бренда
упала на дверь, захлопывая ее.  Дрожащие  руки  сами,  летая  со  страшной
быстротой, лихорадочно принялись закрывать замки и щеколды, навешивать  на
петлю цепочку. С  трудом  переводя  дух,  она  отошла  в  глубину  темного
коридора и там замерла, прислушиваясь.
     Через секунду сильный  удар  снаружи  заставил  металл  дверной  рамы
истошно завизжать. Испуганная Бренда сорвалась  с  места  и  пролетела  по
коридорчику, ведущему на кухню. Второй удар вырвал из  деревянной  обшивки
доски, разнося их в щепки.  Крюгер  плечом  вышиб  тонкий  дубовый  щит  в
деревянной раме и, просунув в образовавшееся отверстие руку,  добрался  до
замков и быстро сорвал их с двери.
     Страх тугим ошейником перехватил горло несчастной девушки. Бренда, не
понимая, что делает, со всех ног бросилась бежать вглубь квартиры, пытаясь
разыскать в ставшей совершенно чужой обстановке то место, где на  полке  в
большой резной шкатулке она хранила свой револьвер.
     Крюгер  неотступно  шел  следом,  с  легкостью  разбивая   баррикады,
создаваемые Брендой из  попадающейся  под  руки  мебели.  Орудуя  коваными
ботинками как строительной гирей для разрушения зданий, он  расчищал  себе
путь, неумолимо приближаясь к Бренде.
     Вот и  комната  с  заветной  шкатулкой.  Бренда  пересекла  ее  одним
гигантским прыжком. Холодный металл оружия добавил  уверенности,  несмотря
на то, что она прекрасно понимала всю бессмысленность  этого  предприятия.
Но все равно больше делать было решительно  нечего,  так  что  можно  было
надеяться только на то, что  это  даст  ей  время  придумать  какой-нибудь
выход.
     Она выставила вперед руки и,  взведя  курок,  направила  пистолет  на
дверь. Крюгер появился в проеме и сделал шаг вперед. Зажмурившись,  Бренда
нажала на спусковой крючок. Раздался  выстрел.  Револьвер  дернулся  в  ее
руках, задирая ствол.
     Открыв глаза, она увидела, сквозь рассеивающийся пороховой  дым,  что
Крюгер по-прежнему стоит перед ней.
     - Ты очень невежлива, крошка, - проревел он, выбивая пистолет  из  ее
рук. - Но ничего, я научу тебя хорошим манерам.
     Он сгреб отбивающуюся Бренду в охапку  и,  положив  на  плечо,  понес
прочь из квартиры. Она извивалась, пытаясь освободиться, колотила  его  по
спине, царапала лысый череп, но Крюгер лишь хохотал  и  похлопывал  ее  по
заду огромной ладонью.
     Забросив  орущую  Бренду  на  переднее  сиденье  своего  серебристого
"кадиллака", он повернул ключ и дал полный  газ.  Автомобиль  взревел  как
бешеный и, дергаясь в припадке, принялся жечь резину шин, удерживаемый  на
месте мощными тормозами.
     - Ну что? - Крюгер повернул голову к  девушке  и  с  мерзкой  улыбкой
спросил: - Ты любишь прокатиться с ветерком?
     Бренда вжалась в сиденье и  замерла,  только  одна  рука  лихорадочно
шарила по стенке салона в поисках ремня безопасности.  Ничего  не  находя,
она судорожным быстрым движением повернула голову  и,  взглянув  на  муфту
крепления, увидела, что ремня там нет. Заметив ее взгляд, Крюгер объяснил:
     - Мне они не нужны, - и заботливо поинтересовался: - А тебе?
     "Кадиллак" сорвался с места и понесся по улице, оставляя на  асфальте
черные полосы обугленной резины. Резко бросив машину влево, Крюгер  выехал
на середину заполненной несущимися автомобилями автострады.
     - У нас есть немного времени, которое нужно убить. Пусть скакун  пока
порезвится, - проревел он, отрывая руки от руля и давая возможность машине
самой выбирать себе дорогу по полосе движения.
     Включенные фары встречных машин казались  Бренде  ураганом  несущихся
навстречу шаровых молний,  с  воем  и  лязгом  пролетавших  мимо,  обтекая
серебряную пулю "кадиллака", готового в любую секунду врезаться в одну  из
них.
     - Ай-ай-ай! - заорал вдруг Крюгер, подражая Бренде.
     Он двумя пальцами взялся за руль  и  ловко  повернул  его  на  полный
оборот. Машина взвыла, обдирая  покрышки  до  корда.  Ускорение  размазало
Бренду  по  сиденью,  сильно  ударив  о  дверцу,  когда   тяжелая   машина
затанцевала  в  стремительном  пируэте  посреди   трассы.   Развернувшись,
автомобиль понесся обратно, предварительно  снова  переехав  на  встречную
полосу движения.
     Бренда взвыла почище полицейской сирены, безумными глазами  глядя  на
дорогу и чувствуя, что еще миг - сердце  выпрыгнет  из  ее  груди.  Крюгер
одним пальцем управлял несущимся по ночной  дороге  автомобилем,  разрезая
встречный поток гудящих сигналов и визжащих тормозов.
     Бренда кричала все громче и громче, а  Крюгер  вторил  ей,  превращая
испуганный вопль в адский вой.
     Неожиданно сбросив газ, он бросил машину на тротуар, по которому  шли
ничего не подозревающие пешеходы. Люди  разбегались  в  разные  стороны  с
безумным криком, влипая в стены и витрины. Выбегавшие  на  проезжую  часть
тут же попадали под колеса  проносящихся  мимо  машин,  которые,  стараясь
избежать трагедии, сворачивали в  сторону,  врезаясь  в  фонарные  столбы,
сталкиваясь с другими машинами...  Не  успевая  затормозить,  задние  ряды
автомобилей натыкались на передние...
     Широкий  капот  "кадиллака",  переливаясь  в  свете  рекламных  щитов
множеством разноцветных бликов, подминал под себя  не  успевших  отскочить
людей. Мощный металл бампера  подбрасывал  тела  вверх,  ломая  ноги.  Они
взлетали, как игрушечные, и падали на капот.  Искаженные  ужасом  и  болью
лица калейдоскопом замелькали перед лобовым стеклом, оставляя на нем  алые
потеки крови.
     - Прошу прощения! Извините! - ревел Крюгер каждый раз, когда с машины
слетала очередная изуродованная жертва.
     Бренда, не выдерживая этого зрелища, закрыла глаза руками и  кричала,
кричала...
     Квартал закончился. Резко свернув на боковую дорогу,  Крюгер  понесся
навстречу сырой ночи, прочь от густо забитого транспортом и людьми центра.
Крики,  грохот  бьющихся   автомашин,   беспорядок   дорожно-транспортного
происшествия остались позади.
     Бренда открыла глаза и вновь чуть не потеряла сознания. Два  огромных
трейлера  вынырнули  из-за  поворота  и,  ослепляя   мощными   галогенами,
двинулись навстречу обезумевшему "кадиллаку". Расстояние между грузовиками
казалось настолько маленьким, что в него с  трудом  мог  бы  втиснуться  и
мотоциклист.
     Трейлеры  взвыли  сиренами,  предлагая  освободить  середину  трассы.
Бренда, белая как полотно, повернулась к Крюгеру.
     - Мы сейчас разобьемся. Сверни, пожалуйста...
     - Конечно, - легко согласился Крюгер и нежно добавил: -  Для  тебя  -
все, что хочешь.
     Лысый гигант  кивнул  и,  зло  хохоча,  переключил  коробку  передач,
увеличивая обороты двигателя. Белоснежные ангары на  колесах  разошлись  в
стороны - и "кадиллак", обдирая крылья и двери о муфты  трейлерных  колес,
вошел в этот казавшийся бесконечным коридор,  грозящий  принести  в  конце
только одно - смерть.
     Дорожные динозавры исчезли во мраке ночи, унося с собой истошный  вой
сирен и рев мощных двигателей.
     - Неплохая прогулка, верно? - Крюгер откинулся на спинку  сиденья  и,
улыбаясь, послал Бренде воздушный поцелуй.
     Обогнув восточную часть города по окружной трассе, черный воин  вновь
бросил машину в погруженные в сон кварталы Нью-Йорка. Дорога  была  пуста.
Миновав  "бабочку"  развилки  и  сбив  несколько  указателей,  запрещающих
проезд, серебряная стрела вылетела на соседнюю дорогу  богатого  квартала,
где  на  аккуратно  подстриженных  газонах,  словно   игрушечные   домики,
располагались фешенебельные  особняки.  Выпуская  густые  клубы  выхлопов,
машина выехала на узкую трассу, проходящую  между  рядом  домов  и  речным
каналом.
     - Прекрасный вечер для прогулок, - прогремел  Крюгер,  выстукивая  на
пластике руля пальцами дробный ритм. Он затянул какую-то  бравую  песню  с
непонятными словами, которые растворялись в  хрипе  раненой  глотки.  Алая
точка  габаритного  огня  мотоцикла  замелькала  впереди,  держась  правой
стороны дороги. В глазах Крюгера промелькнул  багровый  отблеск,  придавая
всему лицу дьявольское выражение.
     - Сейчас мы его... немножко... - протянул Крюгер в такт мелодии.
     Бампер "кадиллака" приближался к заднему колесу мотоцикла. От легкого
прикосновения двухколесную машину повело в сторону. Ничего  не  понимающий
водитель обернулся: рядом с ним неслась серебряная металлическая  громада.
Парень повернул ручку газа. Мотоцикл выплюнул густое облако  дыма  и  стал
отрываться от преследователя.
     Бренда завизжала, а Крюгер вновь увеличил  скорость.  Поравнявшись  с
багажником мотоцикла, изо всех  сил  пытающегося  уйти  от  преследования,
Крюгер начал медленно прижимать его  к  гранитному  парапету,  отделяющему
дорогу от линии канала.
     Девушка стонала, сжимая ладонями виски и закрыв глаза.
     Поняв, что ему не уйти от этой  адской  машины,  мотоциклист  сбросил
газ, решив попробовать переместиться назад. Но этот  маневр  оказался  для
парня роковым.
     Почувствовав  намерение  жертвы,  Крюгер  опустил  кулак  на  клавиши
переключения коробки передач. "Кадиллак" застонал и  на  полном  ходу  дал
задние обороты.  На  мгновение  застопорившиеся  колеса  завизжали.  Клубы
серого дыма от сожженной резины покрышек вырвались из-под задних  крыльев,
закрывая смердящим туманом начинающего маневр отступления мотоциклиста.
     Угол багажника "кадиллака" врезался в центр мотоцикла, отбрасывая его
на парапет. Огромная скорость в  одно  мгновение  превратила  двухколесный
транспорт в груду искореженного хлама.  Судорожно  барахтаясь  в  воздухе,
парень, словно камень, выпущенный из пращи, полетел  на  середину  канала.
Мощная серебряная бестия размазала останки мотоцикла по граниту,  разбивая
заодно и собственный кузов, и,  выписав  на  дороге  замысловатый  зигзаг,
понеслась дальше в темноту ночи.
     - Мне нравится катать красавиц на своей машине, - оскалился Крюгер. -
Дорогая, мы уже  почти  приехали.  Обидно,  правда?  Вон  там  наше  милое
гнездышко, - он указал рукой на возникшее  на  фоне  ночных  огней  города
огромное рекламное объявление: "Серебряная чашка".
     Но Бренда больше не видела и не слышала ничего. Сознание оставило ее.
Запрокинув голову, она сползла по сиденью на плечо Крюгера, который теперь
гнал машину по пешеходной дорожке подвесного моста через Гудзон.


     Рассел  пришел  домой.  Большие  напольные  часы,  громко  отбивавшие
секунды, затрещали массивными шестеренками и пробили два раза.
     Целый день он бродил  по  городу  в  поисках  Крюгера.  Зов  слышался
отовсюду, и Нэш чувствовал себя совершенно разбитым. Острая боль  в  груди
не прекращалась.
     Сбросив  плащ  на  стол  Рейчел,  он  окинул  взглядом  свой  офис  и
почувствовал, что сам сейчас чужой в этих старых, уже  давно  привыкших  к
нему стенах. И пошел в жилую часть дома.
     Внизу на столе звонко затарахтел телефон, щелкнул  автоответчик  и  в
динамике раздался голос Крюгера:
     - Мак-Лауд, ты еще жив? Шутка. Посмотри двадцать восьмой  канал.  Там
тебе передают привет. Одна твоя хорошая знакомая.
     В трубке раздались короткие гудки отбоя. Острая боль  с  новой  силой
врезалась в грудь Рассела. Голос, прогремевший  из  телефонного  аппарата,
расколол черепную коробку напополам.
     Экран телевизора вспыхнул. В свете полицейских мигалок и в  окружении
машин "скорой помощи" появилось озабоченное лицо диктора.
     - Полчаса назад эта трагедия произошла в нашем городе. Машина выехала
на встречную полосу движения, после чего,  попав  на  пешеходную  дорожку,
совершила массовый наезд на пешеходов. В результате  образовалась  пробка,
много машин разбилось. Полиция подозревает, что за рулем был сумасшедший.
     Картинка поменялась. Диктор в студии говорил:
     - Это было  прямое  включение  с  места  событий.  По  нашим  данным,
полученным  из  полицейского  департамента,  по  меньшей  мере  пятнадцать
человек погибло и  более  сорока  получили  ранения.  Полиция  разыскивает
автомобиль марки "кадиллак"  серебристого  цвета.  По-видимому,  в  машине
находилось два человека.
     Рассел выключил телевизор. Звонок телефона вновь нарушил  наступившую
тишину.
     Дверь на втором этаже  скрипнула,  звонко  зацокали  каблуки  женских
туфель. Нэш поднял голову. По лестнице спускалась Рейчел.
     - Мак-Лауд! - позвал из  автоответчика  голос  Крюгера.  -  Как  тебе
передача? Интересно, правда? Я умею  веселиться.  Нам  было  очень  весело
вдвоем, Мак-Лауд! Твоя подружка умеет очаровательно кричать. Слышишь?
     Из динамика донесся крик Бренды,  перекрываемый  гулом  автомобильных
сирен и воем моторов.
     Рассел почувствовал зов - на этот раз четкий, как навигационный лазер
самолета. Он точно указывал направление, не давая  возможности  сбиться  с
курса ни на дюйм.
     - Он сумасшедший, больной... - произнесла Рейчел.
     Рассел заметался по комнате, ища куртку. Вот, на стуле... Он  схватил
с журнального столика меч-катану и побежал по  лестнице  к  выходу.  Возле
Рейчел он остановился:
     - Я оставил инструкции...
     - Ты уходишь?
     - Там написано, что надо делать с магазином. Ты все оттуда узнаешь.
     - Ты уходишь насовсем?
     - У тебя будет все, что нужно.
     - И ты вернешься?
     - Нет, - Рассел покачал головой.
     - Даже если ты его убьешь, ты все равно не вернешься?
     - Да. В эту ночь Рассел Нэш снова умрет.
     - Снова! Это для тебя снова...
     - А для тебя так же, как и для всех людей на Земле.
     На ее глазах появились слезы. Она тихо произнесла:
     - Тогда я тебе могу пожелать только не терять голову.
     - Ничего страшного, - он поцеловал ее в лоб и пошел к дверям,  сжимая
в руках ножны.
     - Конечно, - она размазывала  слезы  ладошкой  по  лицу,  совсем  как
тогда, когда была маленькой.
     - Ты же сама знаешь, Рейчел, что это все только игра.
     Рассел поднял воротник и вышел на улицу.
     - Прощай, папа, - прошептала Рейчел.


     Боль в груди была нестерпимой, а в голове отчетливой картинкой  стоял
тот  первый  бой,  в  котором  Рассел  встретил  Черного  воина.  Ощущение
пронзающего тело клинка было настолько реальным, что Рассел  почувствовал,
как по животу течет теплая липкая кровь.
     Он остановился возле шестнадцатиэтажного здания  странной  постройки,
ныне заброшенного и ремонтируемого, а  ранее  широко  известного  во  всем
городе из-за отличного ресторана и  гостиницы,  занимавшей  большую  часть
дома. От былой роскоши заведения осталась  только  гигантская  надпись  на
крыше,  розовыми  буквами  освещавшая  почти  всю   улицу   перед   домом:
"Серебряная чашка".
     Боль внезапно прошла, оставив на теле только холодную испарину.
     Рассел распахнул дверь и переступил порог. Там  было  совсем  тихо  и
пусто;  коридоры  и  лестничные  пролеты,  погруженные  во   мрак,   давно
обезлюдели. Лифт не работал, и Рассел пошел наверх  по  полу-развалившейся
лестнице.
     Миновав последний, самый длинный пролет, огибавший зал, расположенный
на последнем этаже и по высоте занимавший пять этажей здания, он вышел  на
крышу. Чердачная  дверь,  сорванная  с  петель,  искореженной  кучей  дров
валялась возле порога, торча острыми обломками досок.
     Ночной ветер, прилетевший с  моря,  ударил  в  лицо  соленым  ледяным
потоком. Сделав несколько шагов, Рассел остановился и  прислушался.  Кроме
воя ветра и далекого шума проезжающих внизу машин, ничего не было слышно.
     Надев толстые кожаные перчатки, он вынул из-за пазухи свое оружие  и,
обнажив клинок, провел лезвием  в  воздухе.  Яркая  надпись  циклопической
рекламы, горящей прямо над головой, бросила нежный блик на голубую  сталь.
Женский   крик,   сорвавшийся   с   высоты   металлических    конструкций,
поддерживающих горящие буквы, заставил его  вновь  застыть  на  месте.  Он
поднял глаза и высоко в переплетениях арматуры  увидел  висящую  на  трубе
Бренду. Она не могла дотянуться до стального прута  и  поэтому  висела  на
руках, раскачиваясь от мощных порывов  ветра,  как  муха,  запутавшаяся  в
металлической паутине.
     Крюгера нигде не  было  видно.  Подбежав  к  тонкой  ржавой  лестнице
(ранее, очевидно, используемой только электриками), Рассел полез наверх.
     Ветхая конструкция от  каждого  нового  порыва  ветра  и  от  каждого
движения Мак-Лауда была готова рассыпаться. Поднявшись на второй ярус,  он
выставил вперед меч и медленно пошел  к  привязанной  тонкой  веревкой  за
талию девушке. Рассел вошел в луч света, отбрасываемый иллюминацией и,  не
говоря ни слова, приложил палец к  губам.  Бренда  замолчала  и  понимающе
кивнула, усилив этим движением амплитуду  тела.  Рассел  сделал  несколько
шагов. До висевшей девушки оставалось футов шесть-семь, не больше.
     В этот момент Крюгер, проломив пластик буквы и размахивая  эспадоном,
прыгнул на решетки яруса. Металл под его  массой  жалобно  пискнул,  грозя
каждую минуту развалиться на части.
     Расселу удалось выдержать удар Крюгера,  который  тот  нанес  сверху.
Сталь лязгнула,  наполняя  воздух  дребезжащим  гулом.  Преградив  путь  к
Бренде, Крюгер начал сыпать мощные удары  один  за  другим,  но  постоянно
натыкался  на  меч  шотландца.  Лезвие  эспадона  соскальзывало  с  узкого
изогнутого клинка катаны, разрубая тонкие металлические трубки опоры.
     Расселу пришлось отступить на пару шагов. Для настоящего боя места на
узкой дорожке мостика  было  мало.  Поэтому  оба  бойца  испытали  большое
облегчение, когда один из мечей  перерубил  трубу,  поддерживающую  пол  и
стальную сетку. Под тяжестью тел ярус провалился - и  Крюгер,  не  удержав
равновесия, упал вниз.
     Спуск по лестнице, занимающий много времени, был вдобавок  отнюдь  не
безопасен. Черный гигант, лежавший на битуме, поднялся и  принялся  рубить
несущие опоры рекламного щита. Металл под ногами загудел и зашатался.  Нэш
бросил короткий взгляд по сторонам. Прямо над его головой  был  прикреплен
растяжной  трос.  Другой  его  конец  падал  на  край  крыши.  Времени  на
размышления практически не было, поэтому, зажав  под  мышкой  меч,  Рассел
вцепился руками в трос и, оттолкнувшись от стонущего металла, поехал вниз.
     Импровизированная канатная дорога работала исправно. Секунда - и ноги
Нэша коснулись кирпичного парапета, ограждающего  крышу.  Крюгер  вертелся
волчком, срезая пятидюймовые трубы  опор  и  вращая  мечом,  как  лопастью
тяжелого вертолета. Примерившись, Рассел кинулся на врага.
     Крюгер, не  успевая  отреагировать  на  молниеносные  движения  Нэша,
сделал два взмаха впустую и шагнул назад. Пригнувшись, Нэш резко  выставил
вперед меч, на который и наткнулся все еще  двигающийся  противник.  Куски
обрезанной куртки и окровавленной футболки упали на битум.  Взвыв,  Крюгер
опустил эспадон и выбил режущую сталь из своего тела.
     Рассел вместе с мечом отлетел к  стеклянному  солярию,  прикрывавшему
центральный зал ресторана.
     Голубые молнии обвились вокруг талии  Крюгера,  восстанавливая  тело.
Черная фигура еще  раз  взмахнула  мечом  и  перерубила  последнюю  опору,
державшую всю  многотонную  конструкцию.  Металл  заскрежетал  -  и  часть
надписи, накренившись, начала падать  вниз,  разрывая  растяжные  тросы  и
увлекая за собой соседние надстройки крыши.
     Бренда повисла  на  обломке  трубы,  потерявшем  опору  и  постепенно
прогибающемся. Веревка, державшая ее, слетела с оборвавшейся металлической
балки, руки разжались - и девушка полетела вниз. Пролетев несколько ярдов,
Бренда  чудом  зацепилась  курткой  за  искореженную  металлическую   арку
помоста.
     Рассел вскочил на ноги как раз в тот миг, когда меч Крюгера летел ему
навстречу. Металл снова запел под руками. Клинки сцепились.  Гарда  катаны
зашла за длинное острое ушко  эспадона  и  заклинила.  Противники  рванули
оружие на себя, но мечи остались на месте, не в состоянии разорвать замок.
     Рассел перехватил рукоятку меча обеими руками и, провернувшись  через
спину, дернул катану так, чтобы она сошла с ушка эспадона.  Меч  соскочил,
отбрасывая противника в сторону.
     Мощный поток ветра сорвал кусок  металлической  конструкции,  который
увлек  за  собой  бак  автономной  системы  пожаротушения.  На   дерущихся
обрушился все сметающий  водопад  резко  пахнущей  реактивами  маслянистой
воды. В несколько секунд эта  искрящаяся  в  свете  уцелевших  букв  масса
растеклась по поверхности крыши, покрыв ее двухфутовым слоем жидкости.
     Поток накрыл шотландца с  головой  и  отнес  в  сторону  от  Крюгера,
который стоял как скала, с трудом удерживаясь на  ногах.  Кислая  жидкость
наполнила рот. Рассел поднялся и, разгребая  перед  собой  воду,  двинулся
навстречу ожидавшему его  сопернику,  который  беспокойно  оглядывался  по
сторонам.
     - Ты не устал? - сплевывая воду, поинтересовался Нэш.
     Крюгер улыбнулся. В его глазах отражались розовые блики рекламы.
     - Ты все же не понимаешь, Мак-Лауд, что я сильнее тебя,  -  прогремел
он, поднимая над головой меч.
     Ослепительная вспышка сверкнула в небе. Голубой шар рассыпался над их
головами  на  тысячу  извивающихся  змей.  Пляшущие  языки  пробежали   по
уцелевшим  сочленениям  рам  и,  взрывая  металл,  окончательно  разрушили
остатки рекламы. Змеи фыркнули, разбрасывая во все стороны  снопы  голубых
искр, и исчезли в толще кипящей воды.
     Крюгер исчез под водой и через  миг  появился  позади  противника,  с
силой размахиваясь мечом. Нэш, успев подставить под удар катану, отлетел к
стеклянной раме солярия и растянулся на ней. Возле него в то же  мгновение
обрушился эспадон. Алюминиевая рама рассыпалась - и Рассел полетел вниз  в
громадный зал ресторана. Крюгер, не удержавший равновесия, рухнул следом.


     ...Бренда очнулась лежащей на узком парапете крыши. Голова ее свисала
вниз, туда, где в глубине черной пропасти яркой полоской светилась  ночная
улица. Поднявшись на ноги, она отпрянула от края и,  пройдя  по  колено  в
воде, увидела сквозь груду металла, как две сражающиеся  фигуры  упали  на
стекло и исчезли во мраке внезапно появившегося провала.
     Огненный вихрь поднялся из воды, с воем  пронесся  над  изуродованной
крышей и растворился в воздухе над разломанным солярием.


     Падение было долгим.  Два  тела  разом  рухнули  на  щербатый  паркет
гигантского пустого зала. Сломанные кости срастались быстрее  обычного,  а
боль в регенерирующих конечностях почти не чувствовалась.
     Оба воина поднялись на ноги одновременно.  Шесть  футов  отделяло  их
друг от друга. Крюгер занес меч и, разбежавшись,  набросился  на  Рассела,
который с трудом увернулся от страшного удара, разносящего в щепки дубовый
паркет. Острая боль обожгла руку упавшего Нэша. Он опустил глаза.  Меча  в
руке не было. Также не было и кисти руки. Впрочем, кисть скоро  объявилась
на прежнем месте, а вот меч - нет.
     Продолжая рычать, как взбесившийся тигр, Крюгер ударом ноги  отбросил
катану со все еще сжимавшей ее кистью к дальней стене и, вращая эспадоном,
принялся наносить быстрые сильные удары по уворачивающемуся противнику.
     Чудом Нэшу удалось вскочить на ноги. Стараясь не попасть под  тяжелый
эспадон, Рассел непрерывно двигался. Легкий танец, похожий не то на  взлет
диковинной птицы, не то на движения обороняющейся дикой  кошки,  не  то...
Меч  метался  за  человеком,  со  свистом  рассекая  воздух  в   считанных
миллиметрах от тела, но ни разу так и не задел его.
     Крюгеру надоело гоняться за неуловимым противником, и он, молниеносно
бросив свое огромное тело вперед, как пушечное ядро, сбил с  ног  Рассела.
Поднявшись одним прыжком, Черный воин занес меч над головой Нэша, и в  эту
секунду на его собственную голову  опустился  кусок  металлической  трубы.
Тело отреагировало  само.  Развернувшись,  Крюгер  выбил  из  рук  Бренды,
неизвестно откуда взявшейся здесь, ее наивное оружие.
     - Красавица... а кусается, - удивленно проговорил он и поднял меч...
     Бренда закрыла глаза. Звон металла показался ей звоном прошлой жизни,
удаляющейся от нее по корявому паркету. Но на всякий случай она приподняла
веки, чтобы хоть в последний раз посмотреть, как... Меч гиганта споткнулся
о вовремя  подставленную  катану  всего  в  нескольких  дюймах  от  головы
девушки.
     Нэш успел.
     Улыбка сошла с лица Крюгера, уступая место огорченной  мине,  которая
тут же сменилась звериным оскалом.
     Нэш улыбнулся. Это был последний раз, когда Крюгер  видел  его  лицо.
После этого Рассел растворился в  каком-то  странном  и  диком  танце:  он
напоминал грозовую тучу, ползущую по залу  и  рассыпающую  голубые  молнии
клинка. Крюгер едва успевал отражать сыплющиеся на него удары. Один из них
распорол ему живот. Боль на мгновение пронзила тело  -  и  гигант  опустил
взгляд. Этого было вполне достаточно, чтобы Крюгер не увидел  взметнувшего
меч Мак-Лауда. Он даже не успел пошевелиться, только  губы  его  искривила
болезненная гримаса, обнажив стальную инкрустацию. Через мгновение голубая
сталь катаны мелькнула в воздухе в последний раз.
     Голова Крюгера отделилась от туловища и скатилась  на  землю.  Ровная
линия среза была всего в четверти  дюйма  над  шрамом,  оставленным  мечом
Рамиреса.
     Огненный столб ревущим  потоком  вырвался  из  обезглавленного  тела,
поднимаясь вверх и закручиваясь в гигантский смерч,  достающий  до  самого
потолка зала. Смерч, постепенно сворачиваясь, превратился в  шар,  который
разросся, окутал тело Крюгера и беззвучно исчез, не оставляя следов.  Тело
плавно опустилось на пол.
     Рассел стоял, склонив голову. Ледяной ветер,  возникший  из  звенящей
тишины, коснулся его лица, спутывая волосы на голове. Смотря  прямо  перед
собой, Нэш тихо проговорил:
     - Теперь я остался один! Один!..
     Порыв ветра превратился в ураган. Огромные окна, занимающие почти всю
западную стену зала, глухо охнули и осыпались. В груди Рассела разорвалась
огненная бомба. Боль заполнила все тело, до самой последней клеточки.
     Потолок растворился, обнажая черный провал неба  с  мириадами  звезд,
которые никогда не были видны с Земли. Одна из них стала быстро  мигать  и
расти, с каждым мгновением приближаясь к одиноко стоящему человеку.  Тугой
луч света белым водопадом обрушился на него, и,  врезавшись  в  пол  зала,
рассыпался на сотни искрящихся молний и  ослепительных  шаров  с  длинными
хвостами протуберанцев. Рассел вскрикнул от нестерпимой боли. Она  доросла
до неба, заполнив собой всю Вселенную.
     Змеи, искря и шурша, начали вращаться вокруг  него.  Грохот  заполнил
зал. Молнии раскалывали воздух, проносясь  изломанными  шнурами.  Вращение
усилилось и превратилось в огненный  водоворот.  Тело  Рассела  подбросило
вверх - и он завис в воздухе, стараясь изо всех сил вырваться из стянувших
его пылающих тросов.
     Хвостатые шары слились в одну искрящуюся массу, из которой  появились
гигантские  чудовища  с  оскаленными  пастями,  полными  острых  зубов   и
изрыгающими пламя. Они закружились вокруг беспомощного тела,  набрасываясь
на него, словно голодные  псы.  Рассел  оказался  внутри  этих  прозрачных
пастей, зубы с  треском  впивались  в  его  тело,  пронзая  электрическими
разрядами, взрывая внутренности... В следующую секунду монстры рассыпались
в прах. И, совершив последний оборот вокруг извивающегося  тела,  огненные
шары слились в новое чудище, еще более ужасное, чем предыдущие.
     Казалось, еще миг - и мозг сгорит в пылающем вихре, окутывающем Нэша.
Монстры, проносящиеся перед глазами, в последнюю  секунду  превращались  в
знакомые и незнакомые человеческие лица. Вот... еще одно... и еще...
     Смерч огней закручивался все быстрее и быстрее, пока вдруг не исчез.
     Судорожно хватая  пересохшими  губами  воздух,  Рассел  опустился  на
исковерканные дымящиеся остатки паркета, словно упавший с  дерева  осенний
лист. В голове по-прежнему звучал истошный вопль голубых чудовищ. Сознание
было мутным.
     Бренда медленно, почти  по-кошачьи  бесшумно  подошла  к  Расселу  и,
опустившись возле него на колени, коснулась рукой  его  мокрых  волос.  Он
глухо застонал и, приподняв голову, посмотрел на нее.
     - Чудеса закончились, - проговорил он разбитыми в кровь губами. -  Но
голову я все-таки потерял.
     Бренда коснулась пальцами его губ и заплакала.



                                    16

     Рассел остановил машину на поросшем высокой травой холме. Горы  возле
горизонта  -  так  же,  как  и  много  столетий  назад,   -   громоздились
величественными стражами, укрывшись мягким пуховым одеялом облаков.
     Бренда вышла и, щурясь от яркого солнца, сиявшего на  глубоком  синем
небе, вдохнула прохладный горный воздух, напоенный ароматом моря  и  трав,
залюбовалась необъятными просторами, расстилавшимися перед ее глазами. Она
опустилась на траву, подогнула под себя ноги и поманила рукой Нэша. Он сел
рядом и обнял ее за плечи.
     - Так значит, здесь все начиналось? - шепотом спросила она.
     - Да, - улыбнулся Мак-Лауд, - это моя родина. Вон  за  той  горой,  в
долине, стояла наша деревня.
     - Мне страшно при мысли, что все это было так давно.
     - А ты не думай...
     - Не могу не думать. Удивительный мир... Ты рядом и...
     - Это совершенно другой мир, милая, и он  остался  только  у  меня  в
голове. Он живет и будет жить до тех пор, пока я дышу.
     - А что происходит в том мире?
     - У него своя жизнь. И если я сконцентрирую свое внимание,  то  смогу
понять, что думают люди во всем мире. И в том, и в этом...
     - Какой от этого прок? - спросила Бренда.
     - Я помогу понять им друг друга.
     - Сначала нужно выяснить, хотят ли они этого.
     - Люди стремятся к объединению и взаимопониманию, Бренда...
     - Тогда это здорово, - она  прикрыла  глаза  ладонью,  закрываясь  от
яркого солнца, и спросила: - А что я сейчас думаю?
     - Ты? Ты думаешь, сможешь ли ты любить меня. А еще ты думаешь,  каким
я стал теперь.
     - И каким же ты теперь стал?
     - Я стал таким же, как ты. Таким же, как сотни и тысячи других  людей
на земле. Я могу состариться, я могу умереть, я могу иметь детей.  И  даже
если я ошибаюсь - это не важно.
     - Наверное, это будут наши общие дети.
     Она потянулась к нему,  но  вдруг  через  их  головы  перепрыгнул  из
ниоткуда появившийся белоснежный конь.
     - Ты можешь больше не слушать меня,  старого  напыщенного  испанского
индюка, - прозвучал издалека голос Рамиреса.
     Скакун мгновение косил иссиня-черными глазами на целующихся людей,  а
затем вихрем понесся по зеленому лугу.





                        Кристофер Лоуренс МАКНАМАРА

                                 ГОРЕЦ (2)




                                    1

     Музыка, как живое существо, наполняла огромный зал, проникая  во  все
его закоулки, завораживая сознание, чаруя душу ощущением красоты и силы...
Старик, откинувшийся на спинку кресла, установленного  в  отдельной  ложе,
спал; но даже сквозь дрему эти чувства пронизывали его существо.
     Впрочем, сам он не назвал бы свое состояние дремой,  это  было  нечто
иное... Грезы? Видения?
     Воспоминания?..
     Да, скорее всего,  это  были  именно  воспоминания.  О  бывшем  и  не
бывшем...
     Вот это - точно, было: громадное  здание,  высокие  потолки,  колонны
белого мрамора (дворец какого-то из местных правителей - вождя, шамана или
президента, кто их разберет...) и посреди этого великолепия - ряды коек  с
больными,  умирающими...  Портативный  радиоприемник  в  который  уже  раз
твердит  о  том,  что   "положение   в   Центральной   Африке   становится
неконтролируемым". Между койками, с трудом протискиваясь  (зазор  оставлен
минимальный - чтобы разместить как можно больше людей),  снуют  чернокожие
медсестры, но они не в силах облегчить страдания своих пациентов.
     Да, вот так-то, вожди -  президенты  -  шаманы...  Ситуация  не  была
необратимой еще считанные  месяцы  назад,  весь  мир  предупреждал  вас  о
сложившейся  угрозе  экологическому  равновесию.  Но  вы  не  то   слишком
упивались своим суверенитетом, не то и вовсе не знали, что  это  за  штука
такая - "экология".
     Только тогда спохватились, когда жареный петух радиации клюнул вас  в
черные ягодицы. А теперь вам если что и остается, так  это  отдавать  ваши
роскошные дворцы под госпитали,  тем  более,  что  дворцы  -  единственные
приличные здания в стране. Но толку от этого сейчас  немного.  Потому  что
язва  озоновой   дыры,   расползающаяся   над   сердцевиной   африканского
континента, уже выбрасывает во все стороны  злокачественные  метастазы.  С
каждым часом множится число дыр в броне атмосферы, сквозь них устремляется
губительный поток солнечной радиации, и  остановить  этот  поток  обычными
мерами уже невозможно.
     Раненые глухо стонут, ворочаясь на скомканных простынях. Часть из них
- местные жители, часть - добровольцы-специалисты из самых  разных  стран,
съехавшиеся  сюда,  когда  невозможность  "обычных  мер"  еще   не   стала
очевидной. Он и сам ведь был одним из таких специалистов...
     И тот человек, над смертным ложем которого он теперь сидит, - тоже.
     Не тот, а та. Женщина. Его жена.
     Бренда Уайт, она же - Бренда Мак-Лауд  (она  сама  настояла  на  том,
чтобы взять себе  его  подлинную  фамилию,  а  не  псевдоним,  который  он
использовал в этой своей "новой жизни").
     И "новая жизнь" стала  для  них  обоих  просто  жизнью.  Последней  и
единственной. Как много сотен лет назад была первая из его жизней  -  там,
давно и далеко, в Хайлендских горах [хайленд - гористая  часть  Шотландии;
жители ее, хайлендеры, считали себя истинными  шотландцами,  в  противовес
"обританившимся" жителям долин - лоулендерам].
     В этой жизни тоже нашлось место лишь для единственной женщины...
     - Обещай мне, муж мой... -  рука,  покрытая  струпьями  радиационного
ожога, слабо шевельнулась.
     - Да, - он склонился над ней, ловя еле слышный  звук  голоса.  -  Да,
родная. Все, что ты хочешь...
     - Все - не надо... - губы женщины тронула улыбка.
     Только губы и улыбались  на  ее  лице:  глаз  не  было  видно,  глаза
закрывал слой влажной марли, потому что свет, даже рассеянный,  болезненно
травмировал опаленную сетчатку.
     -  Обещай  мне  только  одно.  Что  ты  постараешься...  постараешься
что-нибудь сделать с ЭТИМ...
     Он мучительно сглотнул:
     - Я постараюсь. Я смогу остановить... Верь мне...
     Она снова улыбнулась:
     - Наверное, со стороны все это выглядит, как в дурацком  фильме:  Она
перед смертью просит думать не о себе, а о деле, Он торжественно  клянется
продолжать борьбу... Но что делать, если мне осталось  лишь  обратиться  к
своему мужу с такой просьбой, а тебе - дать именно этот ответ? Да и некому
смотреть со стороны...
     Да, со стороны смотреть было некому. Хотя  их  и  окружало  множество
людей, каждый из них был занят собственной бедой и болью. Недаром говорят:
"Самое полное одиночество - в толпе".
     Но если бы нашелся кто-нибудь любопытный, он  бы  увидел,  что  глаза
мужчины словно полны жидкого стекла. Слезы? Да, слезы...
     А ведь он не знал слез дольше, неизмеримо  дольше,  чем  кто-либо  из
живущих - уже пять веков. Даже тогда, когда он стоял над безглавым  трупом
Учителя у подножья полуразрушенной башни, даже когда на руках его иссякала
жизнь Герды, некогда юной и желанной, - глаза его были сухи...
     Разве что в детстве... Но когда оно было, его детство?
     (А действительно - когда оно успело пролететь, его детство? И главное
- ГДЕ? Сколько он ни пытался, ему ни разу не удавалось  проникнуть  сквозь
барьер собственной юности: горы, клан Лаудов, овечьи стада, запах  дыма  и
сыромятной кожи...
     Он чувствовал себя восемнадцатилетним, но верны ли  его  ощущения?  И
верны ли были ощущения его  сородичей  по  клану,  помнивших  его  чьим-то
сыном, внуком, братом?)
     Довольно! Хватит об этом. Не до того сейчас!
     Перед ним пролетают последние секунды жизни его жены,  а  он,  видите
ли, воспоминаниям предаваться изволит... Подонок!
     - Я очень люблю тебя, Бренда... - прошептал он чуть слышно.
     - Я тоже люблю тебя...
     Ее рука, покрытая язвами и трещинами, поднялась в последний раз -  он
быстро поцеловал ее - и мягко упала на скомканное покрывало.
     И сразу же шум ударил по барабанным  перепонкам  -  шум,  который  он
долгое время не  ощущал.  Торопливые  шаги  медперсонала,  стоны  и  хрип,
тяжелое дыхание,  гул  огромных  вентиляторов  под  потолком,  нагнетающих
свежий воздух...


     Да, это - было. Хотя он бы  многое  отдал,  чтобы  именно  эта  часть
воспоминаний оказалась плодом воображения...
     И вот это - было тоже: шесть  рядов  колючей  проволоки  под  высоким
напряжением, охрана, охрана, охрана, предупреждающая надпись на щите...


     Шесть рядов колючей проволоки, охрана, надпись  на  щите,  желтая  по
алому: "Зона F-6. Дистанция безопасного приближения  -  30  метров.  Огонь
открывается без предупреждения".
     В последнем сомневаться не приходилось... Автоматы в руках охранников
синхронно  поворачивались,  следя   за   проходящими   людьми   бездонными
глазницами стволов. Именно поэтому случайные зеваки избегали  даже  ходить
мимо зоны, не то что переступать ограничительную линию.
     Этот  вопрос  -  об  "особом  режиме  охранения"   -   крайне   резко
дебатировался на каждой сессии Объединенного  правительства.  Но  в  конце
концов  всем  пришлось  согласиться,  что  иного  шанса  Земле  просто  не
оставлено.
     Слишком важны были работы,  проводившиеся  на  объектах  F-6.  А  чем
важнее работа  -  тем  большего  материального  обеспечения  она  требует.
Платиновые контакты, тончайшая золотая проводка...
     Слишком большим соблазном было все это для гангстеров, уже  несколько
раз пытавшихся устроить налет на зону. Каждый  раз  отбивать  такой  налет
удавалось с большим трудом и еще большими потерями.
     Слишком уж много теперь насчитывалось гангстерских  банд  -  сильных,
организованных и отлично вооруженных. Как грибы  после  дождя  начали  они
возникать на планете,  когда  в  пламени  экологического  кризиса  сгинули
национальные правительства,  а  Объединенные  власти  напрягли  все  силы,
пытаясь  выбраться  из  этого  кризиса.  Не  сразу  они  поняли,  что,  не
справившись с асоциалами, из пропасти не выкарабкаться.
     И, конечно же, слишком много развелось тех,  кто  приветствовал  этот
кризис, призывал его, как призывают священную грозу на голову "прогнившего
мира". Секта  "Святых  последних  дней",  "Слуги  Божьей  кары",  "Пророки
Армагеддона"... Еще какие-то "Апостолы огненного крещения"...
     Эти были похуже гангстеров. Тех, по  крайней  мере,  занимали  только
ценности, прочую аппаратуру они обходили стороной, да  и  кровь  старались
зря не лить. "Апостолы" же, как и прочие сектанты, громили все подряд. Все
и, главное, ВСЕХ: те, кто пытался  остановить  катастрофу,  воспринимались
как прислужники Сатаны. А с такими разговор бывал короток.
     Главным  же  достижением  Проекта  были   именно   люди   -   ученые,
специалисты... Оказывается, не так-то и много  оказалось  на  Земном  шаре
специалистов в данной области. Поэтому те, кто были, работали на износ.
     И День настал.


     Неподалеку от главного пульта управления находился телевизор, и, хотя
громкость была  приглушена  почти  до  предела,  кое-какие  звуки  все  же
пробивались сквозь многоголосый гомон.
     - По нашим данным, именно в  эти  минуты...  -  скороговоркой  частил
комментатор, словно боясь, что его прервут.
     Тот, кто стоял за главным пультом, нахмурился:
     - Что это еще за "наши данные"? - с неудовольствием произнес он.
     Расположившийся рядом с  ним  плотный  крепыш,  покрытый  шоколадного
цвета загаром, только хмыкнул в ответ.
     - Ну, ты же знаешь тележурналистов,  "вторую  древнейшую  профессию"!
Все у них схвачено, везде свои информаторы.
     - Неужели и среди нас?
     - Выходит,  и  среди  нас  тоже.  Техники,  охранники,  обслуга...  А
возможно - это намеренная утечка информации "сверху".
     - Плохо.
     - Да ладно... Чем теперь это нам может помешать?
     Стоящий за пультом нахмурился еще сильнее.
     - Как сказать... Сюда, небось, уже стекаются религиозные фанатики  со
всей округи. Ну и вообще! Таких я  не  видел  даже  среди  прихожан  Джона
Нокса.
     - Кого?
     - Ты вряд ли был с ним знаком... Он скончался  лет  за  четыреста  до
твоего рождения.
     - А...
     Крепыш не нашелся, что ответить. Впрочем, он давно замечал  за  своим
собеседником разные странности. Но делу они не мешали.
     В данный момент знаток Ноксовой паствы, склонившись над  клавиатурой,
споро передавал на компьютер очередную команду. Прядь длинных волос,  упав
ему на лоб, прилипла к вспотевшей коже, но  у  человека  не  было  времени
поправить прическу. Волосы эти, некогда темно-русые, выгорели под  бешеным
солнцем почти до белизны. А кожа, наоборот, приобрела шоколадный  оттенок.
Впрочем, так выглядели все в этом помещении.
     - Ты похож на негатив, - сказал крепыш.
     Его собеседник, закончив ввод данных, оторвался от компьютера:
     - Это еще почему?
     - Волосы светлые, шкура темная. Хоть печатай тебя наоборот.
     Не дождавшись ответа, крепыш продолжил мысль:
     - Все мы здесь схватили  такую  дозу  солнечного  излучения,  что  на
десять жизней хватит. Теперь каждому из нас придется проходить  длительный
лечебный курс... Тебе в первую очередь - ты ведь, пожалуй,  больше  других
под открытым небом провел...
     - Мне - не  придется.  Ни  в  первую  очередь,  ни  в  последнюю.  Не
беспокойся об этом. И вообще - не беспокойся...
     Крепыш хмыкнул.  По  правде  говоря,  он  действительно  затеял  этот
разговор для того, чтобы преодолеть собственное беспокойство.
     Чтобы не ждать в молчании, когда наступит МИГ, который решит все...
     И тут он снова услышал голос, доносящийся из динамика.
     - Да, да, именно в эти минуты! - захлебывался комментатор.  -  Именно
сейчас международная группа ученых,  объединившая  лучшие  умы  Земли,  во
главе с доктором Аланом Найманом, под общим руководством Карла  Мак-Лауда,
председателя Проекта, предпринимает решающую попытку!
     Крепыш - а это и был доктор Найман - слегка  присвистнул.  Глаза  его
округлились.
     - Даже тебя вычислили, Карл! - сказал он светловолосому. -  Эх,  куда
только служба секретности смотрит... Дармоеды!
     Мак-Лауд улыбнулся ему со своего места за пультом.


     Почему - Карл Мак-Лауд? А почему бы и нет... Надо  же  было  выбирать
себе какое-то имя после того, как прекратил свое существование Рассел Нэш.
     Он оставался последним, поэтому  о  конспирации  можно  было  забыть.
Смертные не будут охотиться за Мак-Лаудом. Впрочем, теперь он и  сам  стал
смертным... Он бы не только фамилию, но  и  имя  себе  оставил  прежнее  -
Конан. Однако как раз в это время по экранам триумфально  прошел  фильм  о
некоем волосатом мускулистом дегенерате (словно в насмешку, тот еще  через
каждую минуту выхватывал меч и начинал им крушить все,  что  находилось  в
пределах досягаемости, явно  не  представляя  при  этом,  за  какой  конец
полагается  держать  клинок...).  Эту  гориллу,  которая   была   призвана
олицетворять духовное здоровье и нравственную силу дикарей-варваров, звали
именно Конан.
     (Бренда тогда умирала со смеху при одной только мысли  о  том,  какой
эффект произвело бы подлинное имя ее мужа на будущих  друзей  и  знакомых.
Вдобавок ко всему, мускулатурой он не уступал тому  самому  герою-варвару,
да и с коллекцией мечей так и не сумел расстаться. Это - единственное, что
сохранилось у него от прошлой жизни.
     Бренда...)
     Вот так именно и появился  на  свет  Карл  Мак-Лауд,  гражданин  США,
уроженец Нью-Йорка, тридцати двух лет от роду - если верить документам...
     Но совсем не обязательно им верить!
     Тем более, что время не стоит на месте...


     - Кто это? - прошептала роскошно и безвкусно одетая женщина.
     Ее спутник (любовник? муж?) с неудовольствием оторвался от сцены:
     - Где?
     - Да вон, вон - куда ты смотришь? Слева! В отдельной ложе!
     Она говорила так громко, что с соседних рядов на нее зашикали. Это не
произвело на женщину ни малейшего впечатления.
     - Безобразие! - продолжала возмущаться она. - Нам  сказали  -  больше
билетов нет! А этот старый сморчок занял целую ложу!
     Муж или любовник поднес  к  глазам  театральный  бинокль.  Собственно
говоря, он отлично знал, чья это ложа, но  его  смутило,  что  женщина  не
узнает этого человека сама. Может быть?..
     Нет, в ложе действительно сидел тот, кто и должен был сидеть.
     - Да, это он. -  Мужчина  опустил  бинокль.  -  Все  в  порядке.  Ему
полагается. За ним многое зарезервировано на всю жизнь - и эта ложа в  том
числе...
     Возмущение женщины при этих словах еще более усилилось.
     - А почему это ему полагается, а нам - нет?!
     - Ну... - мужчина в затруднении пожал плечами. - Я же  говорю  -  это
старик Мак-Лауд! Как-никак спаситель человечества... Да ты должна  помнить
- эти события всего  двадцать  пять  лет  назад  происходили,  тебе  тогда
было...
     - Не вздумай напоминать мне о моем возрасте! Оч-чень любезно с  твоей
стороны! - Женщина на некоторое время замолчала. Однако ненадолго.
     - Так кто это, ты сказал? - спросила она тоном ниже.
     - Мак-Лауд! - процедил муж или любовник сквозь зубы.
     - А...
     - Ну, вспомнила, наконец?
     - Да... Кажется. Он что-то там изобрел... Не помню, что.
     Мужчина едва удержался от того, чтобы не выругаться вслух.
     - Да, ты еще глупее, чем я раньше думал...
     Впрочем, эту фразу он тоже не решился произнести вслух...


     И еще один человек следил в этот момент из зала за одинокой  фигуркой
в ложе.
     На какое-то мгновение их глаза встретились,  и  человек  нерешительно
помахал рукой, пытаясь привлечь к себе внимание. Но не преуспел в этом.
     Взгляд старика на какой-то миг задержался на нем, но тут же скользнул
дальше. Чистый, ясный, ПУСТОЙ старческий взгляд.
     Человек в зале - это был доктор Найман - вздрогнул от неожиданности.
     "Как же он сдал... Настоящая человеческая развалина".
     Найман и сам уже не позволял себе забыть о собственном возрасте -  но
его старость не сопровождалась  дряхлостью.  Во  всяком  случае,  пока  не
сопровождалась...  Он  по-прежнему  был  одним  из  крупнейших  на   Земле
специалистов в  своей  области.  Правда,  корпорация  "Шилд",  сотрудником
которой он все еще числился, уже лет пять как старалась не допускать его к
серьезной работе.
     Но это объяснялось своими причинами, вовсе не  связанными  с  утратой
трудоспособности...
     Наверное, именно поэтому вид  Мак-Лауда  потряс  его.  Ведь  тот  был
моложе, чем он, Алан Найман. Или нет?
     "Странно - столько времени знаком с человеком, а так и не  удосужился
узнать его возраст".
     Во всяком случае,  при  их  первой  встрече  -  тогда,  давно,  более
четверти века тому назад, - Карл выглядел очень молодо.  От  силы  лет  на
тридцать. Доктор Найман  (тогда  сорокалетний)  даже  удивился,  как  этот
мальчишка успел набрать в научном мире вес, достаточный, чтобы  возглавить
проект, равного которому не было в истории планеты.
     Впрочем, руководитель проекта - должность почти номинальная. Основную
научную работу придется вести не ему...
     По крайней мере, так думал доктор  Найман.  Но  вскоре  ему  пришлось
узнать, насколько он ошибался...


     ...А действительно - как он сумел возглавить  Проект  (да,  именно  с
большой буквы)?
     Он и сам не мог бы ответить - как. Возможно, ответ знал Рамирес.
     (Рамирес? Ра-ми-рес... Кто это?)
     Он не мог вспомнить, кому принадлежит это имя.
     И все же откуда-то из затянутых белесой мглой  глубин  памяти  пришел
образ: седой, но легкий в движениях человек, слово которого так же остро и
безошибочно, как его меч, а в уголках глаз собрались веселые морщинки.
     Рамирес... Санчос де ла Лопес де Рамирес по прозвищу...
     По прозвищу...
     Ведь было, было у него прозвище, напоминающее не звон золота, а  звон
стали, такое же легкое и ясное, как он сам?!
     Нет, не вспомнить прозвища...
     Ладно, потом.
     Тогда Рамирес сказал так:
     - Теперь, когда ты остался совсем один, -  за  твоими  плечами  стоит
сила всех. Такая сила, которую даже трудно представить...
     И еще так сказал он:
     - Ты, именно ты теперь поможешь  людям  по  всей  Земле  понять  друг
друга.
     Или не так он сказал?
     Или это сказал не он?
     Действительно - не мог говорить Рамирес "...когда ты  остался  совсем
один..."! Не дожил он до этого времени!
     Но слова  застряли  в  памяти,  а  вместе  со  словами  -  интонация:
дружеская и одновременно чуть насмешливая. Так умел  разговаривать  только
один из людей, встретившихся на его пути. На Пути...
     Кто бы ни сказал это - давно мертвый Учитель,  внутренний  голос  или
даже Голос Свыше - он оказался прав.
     Сила - это мудрость. Мудрость - это знания. Если угодно, наука, но не
только она. Для того, кто стоит на Пути, не существует  препятствий.  Путь
же проходит сквозь все, сквозь любую сферу человеческой деятельности.
     Он стоял на Пути.
     Фехтование, живопись и поэзия - несравнимые вещи. Но подлинный Мастер
(именно Мастер - не рубака, не  маляр,  не  рифмоплет)  слагает  сагу  или
короткое стихотворение-танка столь же легко и безошибочно,  как  рассекает
врага на поединке - от плеча к бедру одним взмахом, и срубленная  половина
тела валится наземь раньше, чем  ударит  кровяной  фонтан  из  открывшихся
артерий.
     Или - с такой же легкостью - Мастер создаст картину, не отрывая кисти
от холста, одним движением.
     Он был Мастером, Мастером, каких еще не бывало.
     Поэтому поставить и решить научную проблему для него было не труднее,
чем сплотить, направить в одно  русло  усилия  разношерстной,  ершистой  и
обидчивой массы юных (и не  очень  юных)  гениев.  А  эти  качества  редко
совмещаются в обычном человеке.
     Строго говоря, в обычном - почти никогда. Можно даже без "почти".
     Поэтому именно ЕГО палец завис  над  красной  кнопкой,  когда  НАСТАЛ
ДЕНЬ.
     ...Да, пожалуй, это и был ответ...



                                    2

     Палец его завис над красной кнопкой.
     - Это последний шанс для Земли! - надрывался телевизор. -  Мы  знаем,
мы верим - наша планета будет спасена! - Диктор словно творил молитву  или
заклинание, завораживая как себя, так и своих слушателей.
     - Выключите эту коробку! - истерично  крикнул  кто-то  из  ученых.  -
Слушать же невозможно! Какой кретин вообще врубил ее на полную громкость?!
     Это была разрядка. В тот же миг, подхваченный общей страстью, кто-то,
- может быть, тот, кто кричал? -  подхватив  тяжелый  табурет,  с  размаха
швырнул его на звук.
     - Этот день - "день, который спасет Землю", - не  будет  забыт  сотни
лет, - ликующе выкрикнул телекомментатор. - Миллиарды людей, что придут за
нами...
     Потом был звон и экран брызнул осколками толстого дымчатого стекла. И
все стихло.
     Кто-то напряженно расхохотался.
     - Поделом... - негромко сказал Карл.
     Алан Найман кивнул.
     - Этот день не будут помнить сотни лет... -  меланхолично  проговорил
он. - Если все пройдет успешно, эти самые "миллиарды"  забудут  его  через
одно-два поколения. Таково уж свойство человеческой натуры.
     Мак-Лауд испытующе взглянул на него:
     - А если?..
     Найман усмехнулся:
     - Если же нас постигнет неудача - вышеупомянутых миллиардов вообще не
будет.
     С минуту они молчали.
     - Ты всерьез допускаешь это, Алан? - спросил Мак-Лауд шепотом.
     Тот пожал плечами:
     - Я допускаю все. Это маловероятно, но вполне возможно.  Поэтому  мне
тоже не нравится поднятая тележурналистами шумиха.
     Мак-Лауд вздернул бровь, и Найман уточнил свою мысль:
     - Сейчас, когда мы только готовимся предотвратить  беду,  нас  жаждут
растерзать в основном сектанты. Если же нас постигнет  неудача  -  в  этом
желании объединится все человечество...
     - Не все ли равно, Алан? Что-то ты уж  очень  легко  отделил  нас  от
человечества. Если мы не добьемся успеха - нам не удастся надолго пережить
этот день, пусть даже мы избежим растерзания...
     И пока доктор  Найман  обдумывал  его  слова,  Мак-Лауд  потянулся  к
микрофону.
     - Начинаем, - сказал он самым обыкновенным голосом.


     Буквально через секунду после этих  слов  зона  F-6  превратилась  во
всполошенный муравейник.
     Впрочем, сходство было кажущимся: каждый  знал  свои  обязанности,  и
ритм работы, став лихорадочно-напряженным, отнюдь не свелся к хаосу.
     - Освободить опасный участок! - неслось из множества мегафонов.
     - Повторяем: всем освободить опасный участок!
     Эта команда была выполнена  с  особым  энтузиазмом:  через  несколько
секунд вокруг центрального сооружения образовалась пустота.
     Это  сооружение   выглядело   немыслимой,   невообразимой   громадой.
Казалось, груда циклопических бетонных блоков вывалена в середину площадки
без всякого плана, словно  кубики  великана-младенца.  Вместе  с  тем  вся
постройка производила впечатление  какой-то  варварской  стройности,  даже
изящества, при всем своем гигантизме, - как ангкорский храм.
     И над всем этим, возносясь на высоту большую,  чем  принято  называть
"птичьим полетом", громоздился круглый в сечении шпиль энергоразрядника.
     - Службы контроля?
     - Готовы.
     - Диспетчерская?
     - Готова.
     - Энергия?
     - Готова...
     За  одним  этим  словом  стояло  нечто,  куда  более  громадное,  чем
строительный гигант в центре зоны.  Фактически  на  F-6  сейчас  поступала
львиная доля всей электроэнергии  Земли.  Впоследствии  затраты  несколько
уменьшатся, но тем не менее многие десятки, а скорее всего - сотни лет  на
Проект будет работать вряд ли менее половины планетарной промышленности.
     По правде сказать, некоторые сомнения на этот счет у Мак-Лауда были -
да и остались, если уж быть до конца честным. Как-то в узком кругу он даже
мрачно пошутил: резонно ли спасаться от людоеда, превращаясь в донора  для
вампира, пусть даже энергетического?
     Но выбирать, увы, не приходилось.
     - Охрана?
     - Да готовы мы, готовы! Долго будешь капать нам на мозги, Карл?
     Охранники  действительно  вот  уже  сутки  находились   в   состоянии
повышенной  готовности.  Правда,  такой  ответ  со  стороны  их  командира
(кристаллически чистый типаж "старого служаки": смел  без  бравады,  верен
без  лести)  был  бы  уместен  скорее  для  предводителя   горного   клана
хайлендеров.
     Однако именно  поэтому  Карл  Мак-Лауд,  бывший  Конан  ап  Кодкелден
Мак-Лауд, не сдержал улыбки.
     - О, у тебя еще и мозги  есть?  Непозволительная  роскошь  при  твоей
профессии, Лесли! Ну как, готов защищать апостолов сатаны?
     - А тебя и защищать не нужно, вояка! - с искренним уважением  ответил
Лесли. - Ты и сам умеешь драться, как сатана!
     Мак-Лауд снова улыбнулся. В начале работ он едва отличал Лесли от его
подчиненных: охрана есть охрана. Что рядовой, что  капитан  -  все  равно.
Дистанция от них до руководителя Проекта фактически одинакова.
     Впервые по-настоящему познакомились они на спортивном комплексе,  где
персонал поддерживал свою форму. Лесли О'Майер (нет, не  хайлендер,  но  -
ирландец, гэлец, тоже кельтская кровь...) тогда  как  раз  тренировал  там
своих ребят. Полурота выстроилась в круг, наблюдая, а в центре этого круга
солдатики наскакивали на своего командира.
     Наскакивали  не  один  на  один  -  тут  бы  и  вопросов   не   было.
Втроем-вчетвером, иногда используя учебные ножи и автоматы  с  пластиковым
штыком. Как болонки на волкодава...
     И с тем же результатом.
     Когда Мак-Лауд вошел в круг,  капитан  пренебрежительно  скривился  и
потребовал принести боксерские перчатки: "Еще  мне  не  хватало  идти  под
трибунал!". После первого раунда  он  не  поверил  сам  себе,  и  пришлось
провести второй.
     Третья их встреча состоялась уже наедине, вечером, когда опустел зал.
На этот раз они провели матч без перчаток и без правил,  как  в  настоящем
бою. Особо опасные  удары,  конечно,  все-таки  проводились  не  в  полный
контакт, чтобы и впрямь не убить и не покалечить. Впрочем,  капитан  очень
скоро убедился, что его шансы нанести такой удар практически равны нулю.
     После этого Мак-Лауд одно время думал, что он  приобрел  себе  врага.
Оказалось - друга...
     - Ладно-ладно - не переусердствуй. Ты здесь  для  того  и  поставлен,
чтобы мне не пришлось драться самому. У меня сейчас другие заботы будут.
     - Понял. Охрана готова, сэр!
     - Пульт N_5?
     - Полная готовность у пульта!
     - Ясно... Космос?
     - Космическая служба ждет указаний!


     Мак-Лауд бросил быстрый взгляд на монитор. Спутник как раз выходил на
нужную позицию. На экране многоцветно светилась карта местности, в  центре
ее ослепительно сияла точечка энергоразрядника. И  прямо  к  ней  тянулась
пунктирная нить - траектория движения спутника. Через несколько секунд  он
пройдет над ними.
     Это был единственный из ныне функционирующих спутников. Все остальные
обветшали и прекратили действовать за эти десятилетия.
     Правда,  где-то  в   пространстве   еще   блуждают   спутники-шпионы,
спутники-убийцы, ощетинясь ракетами  и  жерлами  лазерных  установок.  Они
рассчитаны на века, даже на тысячелетия.
     Сейчас они ослепшими хищниками кружат вокруг планеты, и ни  толку  от
них, ни отдачи. Спасибо хоть, что и помех от них тоже нет.
     Вполне могло бы статься, что  какая-нибудь  из  этих  стальных  птиц,
потеряв свой электронный разум, плюнет чем-то ядерным в своего  выходящего
на орбиту сородича.
     И тогда - конец.
     Новый спутник не собрать, не запустить. То есть сделать это можно, но
работы продлятся столь долго, что уже некому будет завершать. Даже  запуск
этого, единственного, чуть не превысил возможности  земной  экономики.  Ей
ведь еще энергетический щит создавать предстоит...
     И без спутника тоже не обойтись. По крайней мере один - необходим.
     Была  идея  всю  защиту  сделать  спутниковой,  но  от  нее  пришлось
отказаться.  Теперь  сеть  разрядников   расположилась   на   естественных
возвышениях. Нижний край энергетического щита пройдет в атмосфере, даже не
на стратосферном уровне.
     Но именно поэтому нужен  один,  хотя  бы  один  внеатмосферный  пункт
контроля.

                         Как маяк над морем.
                         Как пастух над стадом.
                         Как голова над туловищем.

     ("Как паук над паутиной..." - пришла вдруг мысль. Но Мак-Лауд отогнал
ее усилием воли. Слишком уж жуток был этот образ.)


     - Внимание! - механически-бесстрастно произнес радиоголос.  -  Десять
секунд до запуска. Начинаем отсчет времени. Один...
     Все вокруг замерли. И у всех  одновременно,  несмотря  на  коричневые
маски загара, лица залило бледностью.
     - Два...
     Тишина была абсолютной.  На  грани  слуха  колыхался  тонкий,  словно
комариный, звон. Но скорее всего, это звенело в ушах  от  напряжения.  Они
сейчас находились в пустыне - какие тут комары...
     - Четыре... Пять.
     Мак-Лауд вдруг ощутил в правой кисти резкую  усталость,  почти  боль.
Это еще что такое?!
     Оказывается, он как занес руку  над  кнопкой  совершенно  бесцельным,
чисто рефлекторным движением еще несколько минут  назад,  даже  до  начала
переклички, - так и продолжал ее держать до сих пор. Он понятия об этом не
имел!
     - Семь...
     Пунктирная  линия  приближалась  к  яркой  точке.   Мак-Лауд   быстро
промассировал  затекшие  мускулы  и  опустил  руку  на   подлокотник.   Он
единственный сейчас оставался спокоен. Пусть только внешне.
     - Пуск!
     Кнопка была нажата.


     Как это будет, не знал никто. Потому что испытания не проводились, да
и не могли проводиться.
     Конечно, существовали теоретические выкладки, обычные расчеты  и  так
далее. Но ведь одно дело - быть знакомым с  такой  информацией,  и  совсем
другое - увидеть все воочию.
     Оранжево-желтый, интенсивный до того, что казался материальным, столб
света рванулся в небо с верхушки разрядника. Диаметр его  был  около  пяти
метров, но с такого расстояния  казалось,  что  столб  этот  -  игольчатой
тонкости.
     Но это была не игла, а могучая энергетическая колонна - самая  мощная
из всех, которые когда-либо создавал человек.
     Медленно нарастая  по  мере  того,  как  росла  подаваемая  мощность,
колонна-игла возносилась на все большую и большую высоту, пока не  исчезла
за пределами видимости.  Излучаемое  ею  сияние  было  столь  сильно,  что
наблюдатели  вынуждены  были  отвести   взгляд,   несмотря   на   защитные
очки-консервы.
     Один Мак-Лауд не опустил глаза. Но этого, кажется, никто не  заметил.
А если бы и заметил - не расшифровал бы...
     Там, где-то в немыслимой вышине,  сверкающий  столб  достиг  параболы
спутниковой антенны, отразился от нее - и тут же небо перечеркнуло  сеткой
поперечных лучей.
     Оттенок небесного свода изменился. Он больше не выглядел голубым.
     Словно полупрозрачный зонтик, раскрылся над  головами  энергетический
щит. Теперь свет солнца уже не казался таким яростно губительным:  на  его
пути был надежный фильтр. Впрочем,  главная  часть  отсекаемого  излучения
лежала  вне  видимого  спектра.  Ультрафиолет,  солнечная  и   космическая
радиация...
     Конечно, не целиком. Но то, что  проходило  сквозь  толщу  щита,  уже
позволяло нормально жить.
     Именно жить - а не просто влачить существование, тратя  все  силы  на
то, чтобы спастись от клыков оскаленного Неба.
     Только  теперь  люди,  собравшиеся  внизу,  поняли,  что  эксперимент
завершился успехом.
     - Ур-ра! Мальчики, мы - гении!
     Легким движением подхватив Наймана и еще одного из  своих  помощников
на руки, словно они и впрямь были мальчиками, Мак-Лауд закружился  с  ними
по помещению.
     - Карл! Ты что, сдурел?! - выкрикнул Найман.
     Но  он  и  сам  уже  захлебывался  от   переполнявшего   его,   давно
сдерживаемого смеха облегчения.
     Рядом с  ними  кто-то,  став  на  колени,  молился  вслух.  Но  голос
молящегося почти потонул во всеобщих криках радости.



                                    3

     Да, он сделал это. И никогда не жалел о сделанном. Хотя  и  тогда,  и
позже тревожащие мысли пробивались в его сознание, будя память.
     О пауке, царящем над паутиной...
     О словах молитвы, заглушенных ликованием...
     И о новых поколениях, которые никогда  не  увидят  голубого  неба,  -
потому что небо стало теперь лилово-оранжевым, исчерканным полосами...
     Никогда? Да, похоже, что никогда...
     Раньше считалось, что защитный барьер  потребуется  в  течение  трех,
максимум - шести лет. Но прошло уже и шесть, и шестнадцать... Скоро  будет
уже 25 лет с тех пор. Больше четверти века!
     И - никаких перемен.
     Утверждают,  что  озоновый  слой,   вопреки   ожиданию   многих,   не
восстановился. Что он, скорее всего, вообще невосстановим. Поэтому  щит  -
вечен.
     Но  это  значит  -  вечна  стагнация,  в  которую   вошло   общество,
вынужденное  постоянно  отрывать   от   себя   такой   громадный   процент
овеществленного труда. Вечным становится отсутствие воздушного транспорта.
Навек приходится забыть о выходе в космос.
     И еще кое-что становится вечным. А главное - всесильным. Корпорация!
     Мысль эта пришла в голову Мак-Лауду не  сразу,  но  и  отнюдь  не  на
двадцать шестой год после реализации Проекта. Нет, он и теперь не  пожалел
о  содеянном.  Тогда  надо  было  сделать  так.  Иногда  нет  альтернативы
хирургическому скальпелю, даже если нож в руках врача  делает  его  чем-то
сродни мяснику.
     Но сейчас...
     Допустимо ли хвататься за скальпель, когда, возможно, требуется более
мягкое лечение. Или... Или даже никакого лечения не требуется?
     Он пытался проверить расчеты, доказывающие необратимость исчезновения
озона в атмосфере. Пытался, но - потерпел неудачу.
     Даже не недоступность, засекреченность информации  была  тому  виной:
этот барьер ему помогли бы преодолеть талант, опыт, связи... Деньги,  если
уж на то пошло! (Нет, недаром говорил Рамирес о Силе,  которая  ему  дана.
Все это в конце концов - преломления,  показатели  этой  силы  на  бытовом
уровне!)
     Просто на пути его встал неодолимый противник.  Этот  враг  поджидает
каждого из людей. Разница в том, что обычные люди к этому готовы, он же  -
не был готов.
     Старость!


     Да, "Старость" было имя его врага...
     Вобрать в себя всю Силу, сконцентрировать  ее,  направить  на  нужное
Деяние - можно. Но для этого нужно стать человеком. Не  сверх-,  а  просто
человеком.
     Человек же - смертен. Причем смерть ему приносит  не  только  клинок,
отделяющий голову от тела. Возраст сам по себе тоже несет смерть, пусть не
столь явную, но не менее неизбежную.
     Он знал, что одряхления ему  не  миновать.  Знал  умом:  понимал,  не
принимая. Поэтому слабеющие  мышцы  и  память  он  счел  сперва  симптомом
какой-то нераспознанной болезни.
     Мак-Лауду пришлось сменить несколько лучших врачей, пока один из  них
(он тоже, кстати, был весьма и весьма немолод) не  сказал  ему  того,  что
следовало бы сказать сразу.
     - От старости нет лекарств, - вот так и сказал он. - Нет и не  будет.
Поэтому советую вам смириться с неизбежным. В  конце  концов,  вы  прожили
хорошую жизнь. Да и впереди осталось не так уж мало: быть может, процентов
20, а то и все 30 от уже прожитого...
     "Что вы знаете о мере моего "уже прожитого", доктор?.." - хотел  было
спросить Мак-Лауд. И - не спросил. Он продолжал сидеть, уставясь в  пол  и
уронив на колени вдруг ставшие страшно тяжелыми кисти рук.
     - Но... - продолжал врач.
     Мак-Лауд поднял глаза:
     - Но?
     -  ...Но  возвращения  прежней  трудоспособности  не  ждите.   Ни   в
физическом, ни в интеллектуальном плане.
     Мак-Лауд кивнул. Он  уже  догадывался,  что  ему  предстоит  услышать
именно это.
     - Существует множество сусальных историй о  тех,  кто  "телом  дряхл,
духом бодр". Иногда такие  истории  даже  не  являются  выдумкой.  Однако,
во-первых, это возможно только до определенного предела.
     - Вы хотите сказать... у меня этот передел уже перейден?
     Врач виновато развел руками.
     - Ясно... А во-вторых?
     - Во-вторых... Как я уже сказал, такие истории не  являются  выдумкой
ИНОГДА. По правде говоря, крайне редко.
     Мак-Лауд некоторое время ждал продолжения, но его не последовало. Все
уже было сказано. Чего уж тут добавлять.
     - Ну что ж, благодарю за  приговор,  доктор.  Позвольте  только  один
вопрос.
     Врач снова развел руками. Видимо, он все-таки испытывал неловкость.
     - Вы сами о своем переделе осведомлены, доктор? Он, как я понимаю, не
так-то и далек...
     Это был жестокий вопрос  -  жестокий  и  ненужный.  Мак-Лауд  тут  же
пожалел, что задал его.
     Почтенный эскулап, однако, вовсе не был смущен.
     - Судя по множеству данных, предел этот наступает в возрасте примерно
восьмидесяти лет. Плюс-минус пять лет в какую-либо сторону, - сухо  сказал
он. - Следовательно, мне остается еще годков десять. А...
     Врач оборвал себя. Он явно намеревался сказать: "А вам остается..."
     Вместо этого он бросил взгляд на стол, где лежала выписка из  истории
болезни.
     И тут брови его резко подскочили вверх:
     - По-позвольте... - начал было он.
     Но Мак-Лауд уже шел к выходу.


     Согласно документам, ему было пятьдесят. Скорее всего, именно  это  и
значилось в выписке. Но опять-таки - верить ли документам?
     Он знал свой возраст. Знал и причину произошедшего. Во всяком  случае
- догадывался.
     Как сходит с гор лавина?
     Долго-долго  лежит  недвижимо  толстый   пласт   снега,   подтаивает,
трамбуется, отягощает сам себя. Недели,  месяцы...  годы  (это  -  в  зоне
вечных снегов). Порой - столетия.
     Столетия требуются  для  формирования  снежной  громады.  И  секунды,
иногда минуты - на обвал, когда нашлась для того должная причина.
     Причина может быть совершенно ничтожной - например, крик. Или  просто
громкий голос. И храни тогда Господь голосистого шутника!
     Потому  что  мгновенно  от  вершины  до  подножия  склона  проносится
колючая, крутящаяся мерзлая пасть, пожирая в движении все на своем пути.
     Еще  в  юности  хайлендской  он  видал  такое.  Да  и  потом  не  раз
приходилось, когда судьба забрасывала его в горы...
     Смерть последнего из неумирающих - меньший повод, чем крик в горах?
     Груз прожитых веков - меньше ли весит, чем снеговая толща?
     Лавина тронулась с места, набрала разгон. Поди объясни  ей,  что  те,
кто еще недавно считали себя его сверстниками, сейчас даже не  старики,  а
бодрые пожилые люди.
     А то  и  вовсе  -  "мужчины  среднего  возраста",  еще  и  внуков  не
дождавшиеся...


     Тяжелее всего, страшнее  всего  было  терять  рассудок.  Каждый  раз,
просыпаясь, знать, что можешь,  помнишь,  осознаешь  меньше  и  хуже,  чем
прошлым утром...
     Даже тело - могучее, хотя уже заметно обрюзгшее тело  четырехвекового
бойца - сдавало медленнее, чем разум.
     Порой он надолго умолкал посредине фразы, мог часами сидеть, уставясь
в одну точку. Иногда он заглядывал в комнату, где хранилась его  коллекция
оружия (единственное, что сохранилось у него из прошлой жизни, вернее,  из
прошлых жизней...). Это помогало, но - ненадолго.
     Он  любовно  оглаживал,  перебирал  старые  клинки,  примерялся,  как
ложится в ладонь рубчатая рукоять.  Пару  раз  даже  пробовал  возобновить
тренировки, но тут же бросал. Слишком уж тягостны были воспоминания.
     После одной из таких горе-тренировок, когда он не смог  воспроизвести
свой коронный выпад, "визитную карточку" своего стиля работы мечом,  -  он
запил...
     Совсем недавно из газет ему удалось узнать продолжение истории врача,
поставившего ему диагноз - приговор. Вернее, окончание.
     Для этого врача, оказывается, предел наступил минус -  а  не  плюс  -
пять лет от восьмидесятилетнего Рубикона.
     В день своего семидесятилетия он заперся у себя в  кабинете,  оставил
на столе нотариально заверенные  распоряжения  о  судьбе  своего  немалого
состояния и выстрелил себе в висок из маленького револьвера.
     Убить себя? Вот так, прямо, не передоверяя дело алкоголю?
     Это мысль...
     Но, собственно, зачем? Зачем облегчать работу силам хаоса?
     Старый человек дремал в обитом бархатом кресле...


     ...Примадонна на сцене пела. Теперь к ней подключился еще  и  мужской
голос.
     Он попытался прислушаться, но это ему удалось  лишь  наполовину.  Что
происходит? Где он сейчас находится?
     - Вагнер, - еле слышно подсказали ему.
     Мак-Лауд с трудом повернул  голову.  За  его  спиной  стоял  один  из
заместителей директора оперы  ("Ого!  Видно,  я  до  сих  пор  еще  внушаю
доверие!"), всей своей позой выражая предупредительную готовность.
     - "Гибель богов", - продолжил он.
     (Да, теперь я тоже вспомнил. Какой позор - быть такой развалиной!).
     Вагнер... А уж не был ли я с ним,  часом,  знаком?  Не  сообразить...
Германия, 19-й век... Вполне. Нас могла свести судьба! Во  всяком  случае,
композиторы входили в круг моих знакомств.
     Но вот кто именно? Нет, не вспомнить. Если бы заранее знать,  кто  из
окружающих - гений... Мнения современников зачастую не лучший критерий для
этого!
     - Благодарю.
     - Не за что, сэр!
     И снова он остался в ложе один.


     Боги, действительно, погибли.  Все,  кроме  одного,  да  и  тот  стал
смертным...
     Он неловко поправил галстук-бабочку. Украдкой оглянувшись,  потянулся
за флаконом. Впрочем, кого ему стесняться?
     Официально во флаконе находились сердечные капли. Жидкость перелилась
в маленький серебряный стаканчик -  и  по  ложе  облаком  расползся  запах
спиртного.
     Мак-Лауд выпил залпом. Несколько секунд он  сидел  неподвижно,  потом
глаза его прояснились. Конечно, слишком дорогой  ценой  доставалась  такая
ясность. Но теперь это единственный способ ее достигнуть.
     Зал коротко зааплодировал - очевидно,  тенор  особенно  долго  держал
ноту. Да, силен у тебя голос, парень, силен, только что ж ты  своим  мечом
бутафорским так рьяно размахиваешь? При твоей-то толщине и неуклюжести...
     Звонко, словно золотые монеты в  подставленный  шлем,  падали  в  зал
чеканные слова немецкой речи. Музыка  облегала  их,  как  доспех  облегает
фигуру воина.
     В последний раз немецкий язык он слышал...  да,  очень  давно.  Горит
город, черные солдаты и  черно-рыжие  псы  рыскают  по  развалинам,  треск
очередей, треск щебня под колесами бронемашин...
     На руках у него - маленькая девчушка в разорванной рубашке. И один из
черных солдат стоит под дулом его шмайссера - того  самого  шмайссера,  из
которого только что влепил очередь в спину Мак-Лауду.
     Влепил - и не промахнулся. А вот теперь он обезоружен, его автомат во
вражеских руках. И  сам  он  -  эсэсовец,  самокатчик,  от  сапог  до  шеи
затянутый в черную кожу, - стоит,  пошатываясь,  а  на  лице  его  борются
гордость, страх и изумление.
     Гордость победила.
     - ...Нет! Тебе придется стрелять! - выкрикивает он. Мак-Лауд пожимает
плечами: твой выбор, дружище... Автомат выплевывает порцию огня и  свинца.
Девочка, вздрогнув, еще крепче прижимается к его плечу.
     Девочку эту тогда звали Рахиль. В Америке же ее имя  было  Рейчел,  и
она стала его спутницей на много десятков лет...


     Мак-Лауд встрепенулся,  но  неведомый  поток  уже  нес  его  сознание
куда-то, где блеск мечей и доспехов присутствовал одновременно с  грохотом
очередей.
     - Помни, Горец... - звучал чей-то голос. -  Помни  свой  дом  -  там,
вдалеке... Ты сделал свой выбор, но дом остается домом. Помнишь?
     - Помню... - прошептал он.
     И память обрушилась на него.
     Та память, куда он рвался, как заключенный на волю.
     Самая первая память.



                                    4

     Дом его носил имя Зайст.
     Был он далеко - в другой Галактике. Маленькая  планетка,  вращающаяся
вокруг полуостывшей звезды.
     Если бы нашелся кто-нибудь, в чьей власти сосчитать, измерить время и
пространство...
     Но - нет таких...


     Солнце вставало над заснеженной равниной Зайста. Его  лучи  скользили
по насту, как лыжники, и отскакивали от него, словно  тупая  стрела  -  от
брони.
     Отскочив, били по глазам неосторожного.
     Страж Границ, Ингкел по прозвищу Махайра, натянул  капюшон  на  лицо.
Недостойно воина быть  убитым  потому,  что  глаза  его  изранены  снежной
слепотой.
     - Катана! - крикнул он.
     - Катана собирает резерв, - ответили из толпы.
     Страж Границ сам знал это, а ответивший знал,  что  он  знает.  Но  -
перекличку бойцов полагалось начинать прозвищем предводителя.
     - Эсток!
     - Здесь я, Страж! - таков был ответ Фер Ломна, прозванного Эсток.
     - Кончар!
     - Здесь я, Страж! - ответил Конайре, Кончаром прозванный.
     - Спада!
     Спада было прозвище Да Рига, сына Рогайма. Ответил и он.
     - Акинак!
     - Здесь... - ответил Этирне по прозвищу Акинак.
     И далее, далее... Пять сотен бойцов. Полностью весь Священный отряд.
     Нет, 498. Без предводителя и еще без одного.
     - Клеймора! - воззвал Страж границ, но  молчание  было  ему  ответом,
пока  не  заговорил  Мак  Айлиль  по  прозвищу   Скрамасакс,   ранее   уже
отозвавшийся: [прозвища даны  автором  по  названиям  клинков;  махайра  -
кривой древнегреческий меч, эсток - меч-шпага позднего рыцарства, кончар -
граненый азиатский клинок, спада - длинный меч римской конницы,  акинак  -
скифский меч, скрамасакс - оружие германцев; расшифровку прозвищ Катана  и
Клеймора см. в тексте]
     - Клеймора с Катаной, Страж. Предводитель вытребовал его к себе.
     Страж Границ, которому в этой  битве  надлежало  быть  предводителем,
свел брови. Не бывало ранее, чтобы Катана выделял кого-либо!
     Но - не время для раздоров. Останется жив - спросит у Катаны. Однако,
не остаться ему в живых...
     Тяжело ступая, прошелся Страж вдоль замерших рядов. И все видели, что
висит у него на груди Запретное - жезл свинца и пламени.
     Ропот  прошел  по  шеренгам,  но  притих,  потому  что  страшен   был
окаменевший  взгляд  предводителя.  И  совсем  замер,   когда   роптавшие,
присмотревшись, увидели свежую зарубку на этом жезле...


     Жезл тот был добыт Махайрой этой же ночью, пять часов назад.
     Обходил посты он - и услышал тихий говор за скалой.  Услышав,  понял,
что это вражеские разведчики, тоже желающие проверить, бдят ли на постах.
     Судя по звуку, их было трое. Но  они  не  ждали  нападения  так,  как
должно ждать его вблизи чужого лагеря.  Уверенность  была  в  их  голосах,
уверенность и презрение к своим противникам.
     Извлек Махайра свой меч и прыгнул за угол скалы, прямо в вой и крик.
     Их было не трое, а четверо: подвел Стража слух. Но их подвела вера  в
силу своего оружия. Подвела десятикратно.
     Ни один из врагов не успел пустить его в  ход,  всех  уложило  гнутое
лезвие - четвертый уже падал, а первый еще не успел упасть. Махайра  стоял
над ними, переводя дыхание.
     Один раз клинок его встретился не с живым  мясом,  а  со  сталью,  и,
звякнув, отбил ее в сторону.  Это  был  единственный  звук  за  все  время
схватки. Следующий взмах поправил дело.
     Что же, однако, попало ему под удар?
     Это был не меч.
     И не секира.
     Наклонившись, с гневом и болью увидел Страж,  что  все  четверо  были
вооружены  Запретными  предметами.  Ибо  только  оружие  ближней   схватки
разрешают Право и Обычай в боях между людьми.
     Ни энергия Взрыва, ни энергия Луча, ни энергия  Пламени  не  являются
разрешенными. И даже не потому, что такой бой несправедлив.
     Не более несправедлив он, чем клинковая схватка. Так же требует он  и
мужества, и умения.
     А потому, что кровав он! Небывало кровав. Немыслимо.


     Только  один  из  жезлов,  в  которых  быстрый  огонь  раз  за  разом
выбрасывает  кусочки  металла,  взял  Махайра.  Именно  тот,  по  которому
пришелся его удар.
     Взял он жезл для себя. И  не  жалел,  что  оставил  лежать  на  снегу
остальные три.
     Потому что даже победа хороша не любой  ценой.  Сейчас  же  о  победе
вообще не  будет  речи.  Не  выстоять  четырем  жезлам  против  вражеского
Священного отряда, который поголовно жезлами вооружен.
     Да и не одни жезлы у них, наверное.
     Равно как и не один отряд пойдет в атаку...
     Лишь он сам, предводитель, может взять грех на свою совесть. Он будет
стрелять из жезла не ради победы, которая невозможна, а  для  того,  чтобы
запомниться врагу и в поражении.
     Нарушение запрета не ляжет пятном на души его  товарищей.  И  на  его
душу тоже не должно лечь, ибо предводитель имеет  право  на  многое,  если
идет в бой без расчета вернуться из боя.
     А если все же запятнает, обречет на вечные муки - ну что ж...
     Не пристало воину более заботиться о  спасении  своей  души,  чем  он
заботится о спасении собственного тела!


     - Что видите? - спросил Махайра.
     И ответил ему Скрамасакс, самый зоркий из всех:
     - Вижу: чернеют фигуры над горизонтом.
     - Узнаешь ли их?
     - Трудно не узнать... Это воины, которые идут на нас.
     - Найдется, кому встретить их, - улыбнулся предводитель.
     ("Встретить, но не остановить..." - добавил он про себя.)
     Кто-то за его спиной затянул "Сагу о Крагерах".


     Сага о Крагерах, потомках Крагеров.
     "Неведомо,  таковы  они  от  рождения  или  становятся  такими  после
рождения. Не кормят их женщины детей грудью, а отдают их щенным сукам.  Не
играют их дети друг с другом - грызутся со щенятами в норах.
     Когда же входит их подросток  в  возраст,  и  время  ему  становиться
юношей - приводят его в зал, где вырыта яма, обнесенная частоколом.
     И сажают его в яму, отобрав одежду и все, что может служить  оружием,
оставляя лишь собственные руки и зубы, данные ему от природы.
     И одного за другим пускают в яму могучих псов, его молочных братьев.
     И говорят: "Убей!". И убивает он своим природным оружием тех,  с  кем
испил молоко из одних сосцов.
     А от частокола ярусами вверх уходят скамьи, где сидят  взрослые,  что
прошли уже это испытание. И смотрят: останется ли жив? Силен ли? Ловок ли?
Не жалостлив ли?
     Убив же всех, выходит он из ямы и, не  смыв  крови,  садится  с  ними
наравне. Тогда получает он меч, плащ и имя.
     Тот из них, кто не падет в бесчисленных битвах, живет жизнью  хищника
до старости, ходя в разбойные походы всякий раз, когда к  клинку  приходит
желание пролить кровь - а неведомы ему иные желания!
     И умирают их старики в походах, падая головой вперед, так как  нет  у
них человеческой старости, ибо нет и человеческого детства.
     Страшно смотреть  им  в  глаза,  сверкающие  из-под  нечесаных  лохм,
которые ниспадают, как лошадиная грива.
     Вожди их бьются мечами с рукоятью из  человеческой  кости  и  лезвием
длиной в рост мужчины, что разрубают волос на воде.
     Не обойтись такому мечу без  крови  сроком  более  семи  дней,  иначе
потребует он крови своего хозяина.
     Вождем же может стать лишь тот, кто сумел сразить три раза по  девять
врагов и завладеть их добром и женщинами.
     У прочих же не в ходу мечи, раздают  они  удары  железными  цепами  с
тремя девятизвенными цепочками, на каждой из которых по три железных шара.
     И семь железных шипов венчают каждый шар, и нет среди них ни  одного,
который бы не был смазан ядом.
     Одолев защитников, входят они в селение и рубят все,  что  шевелится,
дышит, вопит от страха на руках у матери.
     Право и Обычай у них свои, а иных они не признают.
     Горе тому, кто встанет против них, ибо воистину бой с ними - не песнь
победы, но похоронная песнь!
     Неведомо их начало и конец, равно как и граница их власти.
     Лишь на Священной Земле иссякает их сила, но ведь все  силы  иссякают
там, даже те, которые могли бы остановить род Крагеров..."



                                    5

     Катана первым различил далекий грохот. Он остановился, прислушиваясь.
Остальные продолжали движение: мало ли какие звуки рождает  снежная  даль,
до того ли сейчас?!
     Грохот повторился.
     А потом он повторился еще раз. И еще. И -  без  конца.  Тогда  уже  и
самые недогадливые из идущих придержали шаг, оглядываясь в недоумении.
     Прислушавшись, можно  было  различить  двойную  сущность  доносящихся
звуков: короткий взревывающий гул - и резкий сухой  удар  через  несколько
мгновений после этого. Но вскоре и выстрелы, и разрывы слились в  сплошном
едином громыхании.
     Впрочем, только Катана знал, что это звуки выстрелов и разрывов. Да и
он не знал - догадывался.
     Некому и неоткуда здесь было знать наверняка, что это за штука  такая
- канонада...
     И еще Катана услышал - на сей раз это услышал  он  один,  потому  что
только он знал, чего можно ожидать, к чему нужно прислушиваться, - дробный
частый перестук. Будто где-то вдалеке рвали на полосы прочную материю.
     Столь прочной она была, что каждая ее нить,  сопротивляясь,  издавала
свой собственный треск. Отчего нити рвались не сразу, а по очереди.
     Очереди...
     - Что это? - спросил его кто-то растерянно.
     - Обвал в горах... - с видом знатока пояснил другой.
     Катана перевел взгляд на него.
     - Обвал, говоришь?!
     - Конечно! Снег сходит. Что же еще? - ответил тот не менее уверенно.
     Они не понимали... Ни один из них не мог даже представить  себе,  что
это такое - нарушение Запрета. Да и откуда им взять понимание этого?
     Соблюдение Права и Обычая приходило в душу  каждого  со  времени  лет
короткого роста. Было оно естественным, как еда, как  дыхание.  Как  песня
матери для ребенка. Как меч на боку - для взрослого.
     Как сама жизнь...
     - Значит, снег... - повторил Катана в задумчивости.
     И, повернувшись к строю, резко и четко выкрикнул слова приказа.
     Приказ этот был  совершенно  немыслим,  невероятен.  Замер  Священный
отряд в неподвижности, и каждый думал, что ослышался.
     Как это - идти назад?
     Как это - спасать свои жизни, пусть даже жизни женщин и детей  своего
клана?
     (Последнее было немыслимо вдвойне,  ибо  не  меньше  четвертой  части
Священного отряда составляли женщины  -  в  мужских  костюмах,  с  мужским
оружием. Недостало мужчин в клане, чтобы дважды  набрать  священное  число
пятьсот.)
     Как это - не идти на выручку своим из  передового  отряда?  Разве  не
затем снарядили их?
     - Не идти! - сказал Катана, и голос его был  звонок,  словно  клинок,
вырывающийся из ножен.
     А потом он продолжил, и на сей раз клинок  его  голоса  проскрежетал,
словно был он уже стерт, иззубрен, сломан о вражеские доспехи:
     - Нет больше передового отряда...
     И все в строю вдруг осознали, что гул канонады затих.  Осознав  же  -
повиновались команде.


     А передовой отряд в это время еще существовал. Хотя действительно его
борьба и жизнь уже близились к концу.
     И уж конечно, он не продержался бы до той минуты, когда на  помощь  к
нему смог бы прийти резервный отряд. Да  и  расклад  сил  был  таков,  что
резерв имел возможность разделить с авангардом лишь гибель - не победу...


     "Умен был  Ингкел,  прозванный  Махайрой,  умен  и  опытен  в  ратном
искусстве. Не случайно его полторы дюжины лет звали Стражем Границ.
     Даже сейчас, когда искал он лишь славной гибели,  так  как  ясно  уже
было, что никому не устоять, когда идут войной сыны Крагеров с  Запретными
жезлами в руках, - даже сейчас он заботился о том, чтобы гибель эта дорого
обошлась врагу.
     К тому же ему легче, чем Катане, было убедить своих  людей  выполнять
его указания - а эти указания тоже были немыслимы для тех, кто сам  знаком
с мастерством ратоборца.
     За него убеждал отнятый у лазутчиков жезл. Больше же  всего  убеждала
зарубка возле прицела.
     Значит, и впрямь можно если не спасти свою жизнь, то  продать  ее  за
изрядную цену...


     - А теперь что видишь ты?
     И вновь отвечал зоркий Скрамасакс, лежа  на  вершине  высочайшего  из
окрестных холмов.
     - Вижу: идут  враги  тремя  отрядами.  Каждый  из  них  числом  равен
полутора Священным.
     - Что ж, число - не сила. Когда схватятся они с нами, куски их смогут
пройти в решето. Не видишь ли чего еще?
     - Вижу. В руках у каждого из идущих Запретный жезл. Но цепы  свои  не
оставили они, несут за плечами.
     - Не видишь ли, как идут отряды?
     - И это вижу я. Первые два - в паре дюжин шагов один впереди другого.
Задний - в четырех сотнях шагов от них.
     - Плоха эта весть...
     Промолчал Скрамасакс, не зная, что отвечать Махайре.
     - Не видишь ли странного в рядах дальнего из отрядов?
     - Вижу и это. С боков его влекут тяжелые стволы  на  колесах,  числом
дюжина без двух. Следом за каждым влекут ящики.
     - Знаешь ли, как зовутся эти стволы, для чего они служат?
     - Неведомо мне это, Страж.
     - Запомни же на всю  свою  жизнь,  то  есть  на  сегодня:  бомбардами
зовутся они. Это оружие Запрета, как и жезлы в руках у Крагеров...
     - Запомню, Страж...
     - Знай: мы не сумеем вовсе помешать врагам пустить их в ход.  Но  так
сделаем, что пустят они их в ход в миг, удобный для нас, а не для  них.  И
еще знай: даже это нас не спасет.
     - Лишнее говоришь, Страж. Давно я понял это...
     - Так знай же то, чего ты еще не понял: Катана может  успеть  к  полю
боя. Но не успеет он.
     - А это - вдвойне лишнее ты сказал, Страж.  Не  стану  выслушивать  я
хулу на Катану даже из твоих уст!
     - Не хулу я говорю. Мы  -  последние  на  Зайсте,  кто  стоит  против
Крагеров. Проиграв здесь - где  выиграем?  На  кого  поле  битвы  оставим?
Ведома мне мудрость Катаны. Знаю я,  что  стократ  ему  легче  умереть  на
бранном поле, чем поступиться честью. Но предоставить Злу полную победу  -
не стократно, а тысячекратно тяжелее!
     - А разве есть у него выбор? У него - и у всех нас?
     - Есть. Но не спрашивай меня об этом.
     - Я понял тебя, брат мой... Слава Катане, если он все же  придет.  Но
если не придет - слава ему вдвойне!
     Впервые Мак Айлиль назвал Махайру не так, как полагалось бойцу  звать
командира. И улыбка тронула губы Ингкела, видимые сквозь щель забрала.
     - Ты прав, брат... Теперь скажи: видишь ли ты предводителя Крагеров?
     - Не знаю, предводитель ли он, - но кто-то идет во  главе  одного  из
отрядов, и при нем свита с большими мечами. Высок он ростом, а на голове -
шлем с забралом в виде птичьего клюва.
     - Ставлю голову против мизинца  левой  ноги:  идет  он  во  главе  не
ближайшего, а третьего из отрядов!
     - Не приму твою ставку,  брат...  Он  действительно  идет  с  третьим
отрядом, отчего я и усомнился в его предводительстве. Скажи: как  возможно
это?
     - Да вот уж таков он...
     Ингкел не добавил - "брат". И Мак Айлиль понял, что  теперь  командир
для него вновь - не брат, а Страж Границ. Стража же  принято  называть  по
должности и по прозвищу.
     Значит, и сам он теперь для Махайры - снова и до конца - не  брат,  а
воин. Не Мак Айлиль, а Скрамасакс.
     Что ж, иначе и не может быть в битве...
     - Неужто трус он, их предводитель?  Но  как  могут  Крагеры  идти  за
трусом? Хуже того - впереди труса?!
     - Нет, воин, мужества ему не занимать. Однако преступивший  Запрет  в
одном - в другом тоже преступит... Жизнь ему дороже, чем Честь.
     С минуту молчали они, глядя  на  приближающиеся  цепи.  Потом  шагнул
Страж Границ вниз, к своему отряду. И воин последовал за ним.



                                    6

     Крагер всех Крагеров мерно шагал впереди третьего отряда. Плевать ему
было на геройство -  во  всяком  случае,  на  геройство  в  понимании  тех
недоумков, которые посмели бросить вызов его власти.
     Не трижды по девять,  а  сто  раз  по  девять  врагов  сразил  он  во
множестве битв, прежде чем смог увенчать  себя  шлемом  предводителя.  Для
этого, кстати, пришлось ему снять этот шлем со  своего  предшественника  -
вместе с головой, разумеется...
     Это было нелегко. Но он не колебался и мгновения, прежде  чем  начать
бой.
     Однако  в  том-то  и  дело,  что  было  это  до  того,  как  он  стал
предводителем, Крагером  Крагеров  -  зверем  суши,  драконом  вод,  орлом
поднебесья!
     Он ступал тяжело. Был он столь велик телом, что  только  из-за  этого
обычно проваливался в снег до середины голени там, где обычный воин увязал
по щиколотку.
     Сейчас же,  кроме  непомерной  груды  собственных  мускулов,  был  он
отягощен еще и весом двойного панциря. Ни к чему Крагеру  Крагеров  глупая
смерть от случайного удара - даже  если  такая  смерть  почитается  высшей
доблестью.
     Чуть ли не столько же, сколько панцирь, весил гигантский меч-эспадон,
который предводитель нес на плече.
     Поэтому при каждом шаге проваливался он выше колена.
     Рядом плотным четырехугольником шагала свита, звеня  сталью  наборных
доспехов. Не свита - личная гвардия. Самые отчаянные головорезы, преданные
ему душой и телом.  Впрочем,  до  конца  он  мог  полагаться  лишь  на  их
"телесную" преданность - да и не было ведь ему никакого дела до их души...
     Ровным счетом никакого...
     Впрочем, это такие молодцы, для которых не только  душа,  но  и  куда
более грубые материи не характерны.
     Обдумав  эту  мысль,  он  усмехнулся.  Лицо  его  отливало   страшной
бледностью, и черными дырами казались на нем провалы  глаз.  Но  щеки  его
полыхали свежим румянцем, и красны были губы его под клювастым  наличником
шлема.
     Красны, как у грудного младенца.
     Или у вампира, пьющего человеческую кровь...
     При этой мысли снова усмехнулся тот, кого на Зайсте называли Крагером
всех Крагеров. В Шотландии шестнадцатого века его будут звать Мак-Крагер.
     В Америке же века двадцатого - Крюгер. Виктор Крюгер.
     Что означает "Крюгер-победитель".


     Гвардейцы действительно были отборными рубаками. Каждый из них нес на
плече такой же эспадон,  как  Крагер  Крагеров.  На  плече  -  потому  что
невозможно выхватить из-за пояса оружие, один лишь клинок которого длиннее
перехвата руки.
     Не просто длиннее руки,  а  в  человеческий  рост.  В  рост  высокого
мужчины. Под стать ему и рукоятка, обложенный человеческой костью эфес для
двуручной рубки - в треть длины лезвия.
     Такими мечами сокрушают древка копий, по три-четыре на один  взмах  -
если ощетинится ими вражеская фаланга, выдвигая на несколько  шагов  перед
собою копейную стену.
     Или же - для другого еще пригоден эспадон. Поэтому и  вооружаются  им
не просто те, кто длиннорук и  ловок,  но  прежде  всего  -  бойцы  личной
охраны. Те, кто сопровождает командующего...
     Если окажется повергнут командир в гуще схватки  -  встанут  над  ним
телохранители и опояшут его сияющим  кольцом  стали  поперечником  в  семь
локтей. Дадут подняться.
     Ибо мало у кого хватит решимости  шагнуть  в  образованный  страшными
размахами круг, над которым гудит и стонет пластуемый железом воздух. Да и
недостаточно  одной  решимости.  Мастерством  же  клинкового  боя   редкий
сравняется с носителями эспадона.
     Впрочем, мастерства - тоже мало. Испокон веков Крагеры не стремятся к
условиям честного  боя.  Поэтому  каждый  клинок  от  жала  до  крестовины
тщательно, любовно смазан ядом.
     Трупным ядом. Добывают его Крагеры из тел убитых врагов. Врагов же  -
не хоронят.
     Быть может, в данном случае это  даже  излишне:  ведь  тот,  по  кому
придется удар эспадона, умрет не от яда... Нет, не излишне это!
     Ореол лютого  страха  исходит  от  Крагеров:  от  них  самих,  от  их
поступков. Их взгляда... Запаха немытой кожи...
     От их оружия...
     И он, этот ореол, словно удлиняет  их  мечи.  На  четверть.  А  то  и
наполовину.
     Если противник не сумел укрепить свой дух - то десятикратно удлиняет.


     На сей раз гвардейцы не собирались пускать в ход мечи. В руках у них,
как и у всех остальных воинов клана, были Запретные жезлы огня и металла.
     Нет, не жезлы - автоматы. Крагеры не нуждаются в словах-заменителях!
     Крагер всех Крагеров величественным  жестом  простер  вперед  руку  в
латной рукавице.
     - Смотрите! - сказал он.
     - Мы смотрим, вождь! - многоголосо ответили ряды.
     - Смотрите и запоминайте!
     (... - Запомним... - отозвалось эхо от дальних холмов.)
     - Запоминайте на века, какая участь постигает противящихся нам! Всех,
кто...
     Продолжения   не   последовало.   Предводитель   осекся,   пристально
вглядываясь в морозную дымку над белой равниной. Туда, где, растянув цепь,
находились сейчас передовые отряды.
     Что-то происходило там, вдалеке.
     Что-то совсем иное, чем ожидалось...


     Да, этот день запомнится на века. Но запомнится иначе.
     Не о Крагерах будут петь хвалебные песни. И саги сложат не о них.
     И вообще, имя Крагеров будет в  этих  сагах  начинаться  с  маленькой
буквы. Если, конечно, кто-нибудь удосужится записать  слова,  слетающие  с
губ слепых певцов.
     Даже не именем оно будет считаться, а проклятьем, ругательством.  Так
и поведется с тех пор.
     Потому что не всякая  победа  -  победа.  И  не  всякое  поражение  -
поражение.


     "...Никогда не разлучают бойцов Священного отряда. На то  он  и  есть
Священный!
     Свято число его -  пять  сотен.  Священна  клятва,  соединяющая  всех
бойцов с такой же  неразрывностью,  как  неразрывны  после  проковки  нити
твердого и мягкого металла, образующие узор на булатном клинке.
     Свято и нерушимо место командира - в центре первого ряда атакующих...
     Махайра же отряд - разлучил. И было решиться на  это  не  легче,  чем
выйти на бой с жезлоносцами, преступившими Запрет.
     Потому  что  связь,  возникающая  меж  душами  воинов  -  от  момента
принесения клятвы до конца боя, - прочнее даже самого  лучшего  из  сортов
булата".
     БЫЛО ЖЕ - ТАК:



                                    7

     ВОТ КАК БЫЛО:
     "...На две части разделил Махайра отряд. И случайно ли,  нет  ли,  но
оказались те части равными.  И  числом,  и  деяньями,  кои  им  предстояло
свершить.
     В первую часть - меткие стрелки, никогда не промахивающиеся. Были там
лучники, бьющие птицу в глаз на лету и способные пронзить стрелой доску из
дерева ангпиту толщиной в три пальца за четыреста шагов. Были арбалетчики,
разящие птицу в зрачок глаза и  пробивающие  такую  же  доску  за  семьсот
пятьдесят шагов.
     Дерево ангпиту столь прочно и тяжело, что - всем  ведомо  -  тонет  в
воде.
     И не только в воде рек, порожденных тающим ледником, но и в  соленых,
вязких водах Океана.
     Отделив стрелков, разместил он их за вершиной одного из  холмов  так,
что скрывал их гребень. И сказал: здесь ждите, пока скомандую я.
     И еще сказал: начинайте разить на всю длину  полета  стрелы.  Но  при
этом будьте столь же метки, как если бы враг был от  вас  не  дальше,  чем
различим цвет глаз его.
     Сумеете ли? - спросил.
     И отвечено было ему, что сумеют.
     Во вторую часть отряда - мечевые бойцы  вошли.  Из  тех,  что  восемь
трехпальцевых досок разрубают, держа двуручный меч одной рукой.  Это  -  о
силе сказано.
     О быстроте же можно сказать: поставь такого с мечом на открытое место
и выведи против него троих лучников. И пусть пошлют  в  него  свои  стрелы
одновременно. И не будет другого исхода: две стрелы  отобьет,  от  третьей
уклонится. Разве что такой исход: перерубит одну стрелу,  а  уклонится  от
двух других.
     Отобрав их, повел к невысокой гряде, где надлежало пройти Крагерам. И
сам встал в середину первого ряда. Нет, не встал,  а  лег.  И  отряд  свой
положил на снег.
     И сказал: лежите, пока не скомандую. Вам команда будет иная, чем тем,
кто залег на холме.
     И нужды указывать вам, что делать, - нет. Пусть каждый делает то  же,
что и я..."


     А первые два отряда шли беззаботно, полагаясь на силу своих жезлов...
нет,  автоматов.  Перебрасывались  шуточками,  смеялись,   не   глядя   по
сторонам...
     И то сказать: к чему приглядываться? Открыта долина, ни спрятаться на
ней, ни залечь. Неровности - малы, и за ними тоже не укроешься.
     Ну, не то что совсем не укроешься, - быть может, шагах  в  пятидесяти
тебя видно и не будет... Но - не ближе.
     Если же кому-то хочется быть расстрелянным именно с пятидесяти  шагов
- что  ж,  это  его  дело.  Целиться  так  еще  удобнее,  чем,  скажем,  с
тысячешагового рубежа. А вплотную - все-таки не подойти.
     Человек - не малая цель, в горного зяблика не  превратится.  Отряд  -
тем более...
     Большие холмы? Да, есть они. Но - по бокам долины. Вдалеке.
     Вдалеке...
     Должно быть, именно так думали Крагеры.  По  крайней  мере,  до  того
момента, как по ним ударил сплошной ливень стрел.


     "...И все сталось так, как и было задумано Стражем Границ.
     Когда приблизились враги к  поперечной  гряде,  трижды  вскричал  он,
коротко и пронзительно - так, как кричит горный жаворонок.
     Это был сигнал для стрелков. Потому  что  не  поют  жаворонки,  когда
земля укрыта снегом.
     И встали стрелки, подняв свое оружие. Далеко было до  Крагеров,  лишь
немногим менее предела, на который посылает стрелу большой лук.
     Сказал тогда младший из лучников:
     - О, братья мои! Мыслимо ли - точно пустить стрелу в такую даль? Быть
может, в лошадь или быка попаду я - если будут стоять они на месте. Но  не
могу я увидеть цвет глаз наступающих. И не по силам это смертному!
     И ответил стоящий рядом с ним, старший по возрасту:
     - Совета ли спрашивали у тебя?  Либо  твоего  мнения,  что  по  силам
смертному, что нет? Или и сам ты не знаешь, какого цвета глазная  радужина
у твоих врагов?  Черна  она,  словно  провал  бездонный,  так  как  сквозь
глазницы их просвечивает нутро их души. Так делай же, что приказано!
     И, ни слова более не сказав, натянул тетиву  юноша.  А  разом  с  ним
взяли прицел все остальные.
     И каждый из них различил цвет глаз того, в кого целился.  Потому  что
душа невидимо изливалась оттуда.
     Когда же души нащупывают друг друга - нет между  ними  расстояния.  И
уже нечто большее, чем сам человек, оценивает дальность, высоту,  поправку
на ветер...
     Да, не только человеческая рука натягивает гнутую  палку.  Не  только
сплетенная из воловьих жил тетива вбирает в себя запас накопленной силы.
     И не одна стрела летит в цель..."


     Кто стрелял? Откуда?!
     Те, кто успел вскинуть автоматы,  открыли  огонь  наугад.  Потом  они
определили, на каком  из  холмов  расположились  стрелки.  Но  это  им  не
помогло. И даже не потому, что уже поздно было.
     Расстояние было слишком уж велико не для пули -  пуля-то,  не  будучи
живой, расстояний не выбирает - а для самих автоматчиков.  Чтобы  стрелять
на такую дистанцию - надо снайпером быть.
     Да еще по едва различимым за гребнем мишеням. Да еще  против  солнца,
против его слепящих лучей...
     Снайперов же - не хватало. По той же причине, что и  осторожности  не
хватило первым отрядам.
     Слишком уж велика была вера Крагеров  в  собственную  несокрушимость.
Мнилось им, что одно лишь нарушение Запрета само по себе даст им победу...


     "Расстояние было большим, чем то, с которого пробивают доску ангпиту.
Да и доспехи ведь прочнее доски трехпальцевой...
     Но не спасла наступающих удаленность, не спасла и  броня.  Свершилось
то, что предначертано.
     Тех, кто не прикрыл лицо, стрелы били в лицо.  Тех,  кто  прикрыл,  -
поражали в глазную щель забрала. И не было промахов.
     И не было раненых.
     Через минуту же - не было первого из  отрядов.  Словно  и  не  бывало
вовсе.
     Лишь малая толика Крагеров уцелела - числом дюжины в  четыре.  Каждый
из них тоже пролил свою кровь. Поразили их стрелы в кисть правой руки -  и
не держать им в ней больше  жезл  Запрета,  за  треххвостый  цеп  тоже  не
схватиться.
     Сделано это было не по недосмотру, а с умыслом..."


     Стрела - даже  на  излете,  даже  идя  по  крутой  дуге  -  сохраняет
достаточно силы, чтобы пронзить и мягкую плоть, и кости скелета. Главное -
суметь попасть...
     Крагеры так и не поняли, как ухитрились это  сделать  их  противники.
Хотя и очень  стремились  понять  -  чтобы  овладеть  подобной  меткостью,
использовать ее во владении своим оружием Запрета.
     Всегда Зайст защищался от них. Никогда им не  приходилось  защищаться
от других сыновей  Зайста.  Поэтому  и  не  понимали  они  многого.  Очень
многого.
     И дивились их предводители, что нераскрытым остается для  них  секрет
предельной меткости.
     И предельной силы.
     И предельного - вернее, беспредельного, - мужества.
     Потому дивились они, что неведомо  им  было,  какая  сила  встает  за
спиной человека, обороняющего свой дом и свою честь...


     Пока что дело обстояло так.
     Те, кто получил звенящую, трепещущую смерть в лицо - медленно оседали
наземь. Никто из них не успел почувствовать свою гибель.
     Когда острие стрелы, пройдя сквозь  череп,  упруго  звенит,  ударяясь
изнутри о сталь назатыльника шлема, - смерть приходит раньше, чем боль...
     Остальные же - раненые, обезоруженные  -  бежали.  Нет,  все-таки  не
бежали: не таковы были Крагеры, чтобы спасать себя бегством.
     Они были в полной уверенности,  что  просто  перегруппировывают  свои
ряды. Сейчас, вот  сейчас  они  объединятся  со  вторым  отрядом,  который
следует за ними почти вплотную и уже изготовился к стрельбе...
     Но, бросившись  назад,  они  загородили  обзор  автоматчикам  второго
отряда. Сбили им верный прицел.
     Собственно, для того их и оставили в живых. Но в те бесконечно долгие
секунды этого не понял никто.


     И тогда  перед  Крагерами  словно  из-под  земли  выросли  меченосцы,
атакующие не плотной шеренгой, а в рассыпном строю -  чтобы  труднее  было
попасть.
     Многое сыграло тут свою роль - и шок, и внезапность  нападения.  Едва
ли не самым главным было то, что второй отряд уже настроился на поединок с
лучниками. К ближнему бою он не был готов.
     Да еще поди разбери, кто из бегущих навстречу свой, кто - чужак.
     Вдобавок Крагеры вообще не представляли, что кто-то  может  атаковать
их с мечами наперевес. Причем не наобум,  в  смелости  отчаяния,  а  умно,
обдуманно.
     Несколько секунд ушло на замешательство. Еще несколько было потеряно,
когда воины уже оценили обстановку, но не решались открыть огонь, чтобы не
перебить своих же.
     А потом не было у них больше секунд...


     - Что там творится? - спросил Крагер всех Крагеров. Он уже не  просто
указывал вперед простертой  рукой.  Теперь  в  руке  его  был  эспадон,  и
удерживал он его с той же легкостью, с какой рядовой воин кинжал держит.
     Ближайший из свиты растерянно пожал плечами:
     - Не знаю, вождь!
     Взмах - и по земле покатилась голова, пятная красным белизну снега.
     - Так что же произошло там? - теперь вопрос  был  обращен  к  другому
гвардейцу.
     Тот оказался догадливее и вмиг уразумел, насколько он  сам  близок  к
тому, чтобы рисовать красным по белому.
     - Сейчас узнаю, о вождь!
     И поднес к глазам Стекло Дальнего Зрения.
     (Это тоже было нарушением Запрета. Не только в оружейном деле,  но  и
вообще ни в чем, причастном к  войне,  не  разрешалось  применять  Высокое
Знание...)



                                    8

     ДА, БЫЛО ТАК:
     "Когда встали бегущие первого отряда перед глазами и стволами  жезлов
отряда второго - тогда поднял Махайра свой меч. И блеснул  на  солнце  тот
клинок, словно серп земледельца, готовящегося к обильной жатве...
     И это было сигналом для тех, кто лежал рядом со Стражем Границ.
     Одновременно с мечом предводителя блеснули и их клинки, лишь  на  миг
запоздав. И с громким кличем вскочил каждый из половины Священного отряда,
ибо прошло время таиться.
     Все же хорошими воинами были Крагеры второго отряда. Не  растерялись,
дети вражьи. Успели вскинуть Запретные жезлы к плечам.
     Вскинув же - выстрелили. И  упала  половина  от  половины  Священного
отряда, не изведав крови врага.
     Но те, кто не упал..."


     Даже Крагерам было нелегко решиться открыть огонь по своим.  На  этом
они потеряли несколько драгоценных секунд. Когда же решились - было  почти
поздно.
     Почти.
     Дробный залп разметал отступавших, уложил их на иссеченный  очередями
снег. Многие - если не большинство - из атакующих легли рядом с  ними.  Но
атака не захлебнулась.
     Потому что все прочие продолжали бежать, перепрыгивая  через  убитых,
не обращая внимания на кровь друзей и на собственную  кровь,  хлещущую  из
пулевых ран.
     В руках у каждого было оружие холодного боя. И каждый  в  неистовстве
крутил им так, что не было видно ничего, кроме  призрачной  стены  сияющей
стали, и не было слышно ничего, кроме свиста рассекаемого воздуха.
     Вот они уже рядом!
     Смяли  вражеский  строй,  но  и  сами  не  удержали   построение.   И
закружились в бешеном вихре рукопашной с рослыми Крагерами.
     Клинком - по стволу автомата, по доспехам, по рукояти железного цепа,
если кто успел за него взяться. Не думать об исходе схватки, о собственных
иссякающих силах, о жизни...
     И пусть ты чувствуешь горячий удар пули или шипастого  шара  -  но  и
этот, в черном, тоже рухнул.
     Никто и никогда не видал такого. Неоднократно простреленные  навылет,
врывались воины Махайры в ряды противника. И каждый, прежде чем  свалиться
самому, прихватывал с собой нескольких врагов.
     Отсечена рука? Перехвати меч в другую (а срубленная кисть, застывая в
мертвой хватке, все еще держится на эфесе) и  продолжай  рубиться.  Настиг
тебя вражеский удар? Что ж, подтяни к себе последним живым  усилием  того,
кто сразил  тебя,  до  рукояти  погружая  железо  в  собственное  тело.  А
подтянув, вонзи уже в его тело зубы, кинжал или пальцы костенеющих рук...
     И сталь одолела огонь и свинец... Потому что в  тесноте  сшибки  мало
толку было от автоматов. Потому что такого боя Крагеры не ждали.
     И не выдержали его.
     Возможно, они обратились бы в бегство, как это сделал  первый  отряд.
Но вскоре уже почти что некому было бежать. А главное - им не  дали  такой
возможности.
     Но не бойцы Стража Границ отняли у них эту возможность...


     ...Это рядовым Крагерам было непросто открыть огонь по соплеменникам.
Вождь же их не медлил ни минуты.
     И окружение его, из третьего отряда,  ни  минуты  не  медлило,  когда
вождь отдал приказ.  Слишком  наглядна  была  судьба  того,  кто  даже  не
ослушался, а всего  лишь  промедлил,  -  и  вот  его  обезглавленное  тело
остывает на снегу.
     Разом,  в  десяток  глоток,  взревели  бомбарды.  Им   вторил   треск
автоматных очередей.


     ...Именно  в  эти  минуты   Катана   остановился,   прислушиваясь   к
артиллерийскому гулу. А потом остановил свой отряд.


     Огненный смерч прошелся поперек долины - с запасом, во всю ширину.  И
с таким же запасом облако смерти накрыло живых и убитых,  своих  и  чужих,
меченосцев и автоматчиков...
     Только при первых взрывах отбросил Страж Границ свою махайру и взялся
за автомат, висевший у него поперек груди.
     Двадцать четыре патрона было в обойме  -  ровно  две  дюжины.  Только
наполовину он успел опустошить ее, целясь в сторону третьего из отрядов. И
всего лишь дважды промахнулся. Упал десяток врагов.
     Но еще раньше, чем  затвор,  лязгнув,  выплюнул  двенадцатую  гильзу,
черное одеяло смерти покрыло глаза Махайры. И выпал из его рук автомат.
     А снаряды еще долго рвались на месте схватки,  и  долго  стреляли  по
этому месту автоматчики, не оставляя кому-либо шансов уцелеть...


     "...Все это видели лучники на холме. Но слишком далеко  были  от  них
бомбардиры.
     Ибо даже если твой дух и воля, а не мышцы и лук, посылают  стрелу,  -
не безграничны и их  возможности.  Лишь  Творец  всего  сущего  шлет  свои
стрелы, куда хочет, не задумываясь о том, может ли он их слать.
     Поскольку может Он - все. Но не все, доступное  Творцу,  мыслимо  для
его творения.
     Сказал зоркий Скрамасакс:
     - Вижу: Стекла Дальнего Зрения в руках у многих Крагеров. Но  смотрят
они не в нашу сторону. Если затаимся сейчас - минует нас их огонь.
     Спросил Конайре, прозванный Кончар:
     - Что слышу я, муж меча и лука?! Чьи бы уста молвили это, да не твои!
     И ответил ему Скрамасакс:
     - Не понял ты меня, Конайре, сын Финнбара, прозванного Рапирой. Вовсе
не желаю я уцелеть, затаившись!
     Тогда вновь спросил его Конайре:
     - Так чего же хочешь ты для себя и для нас, муж меча и лука?
     И вся половина Священного отряда, стоявшая на холме, слушала их спор.
     И вновь заговорил Мак Айлиль, прозванный Скрамасакс:
     - Не для того собрались мы здесь, чтобы уцелеть. Желаю я нам - пройти
через огонь Запретного оружия. Ибо не пройдя - как воссоединимся с  нашими
братьями, что полегли с Махайрой?
     Вот так сказал он. И тогда ответил ему Конайре-Кончар:
     - Велика правда твоя, Мак Айлиль. Прости мне подозрение необдуманное!
     Простил его Мак Айлиль, не потребовав поединка, - ведь неуместен  был
поединок на поле сражения, перед лицом врага.
     Тогда в четвертый раз заговорил Кончар, поскольку  он  был  поставлен
старшим над половиной отряда Стражем  Границ  и  остался  старшим  теперь,
когда смежил веки Страж:
     - Что скажете, мужи-воины? Прав ли брат наш Скрамасакс?
     "Воистину прав!" - ответили.
     - Тогда делайте, что положено! И пусть будет то, что будет!
     Сказав это, Кончар первым натянул свой лук.
     И выстрелили одновременно с ним все остальные лучники, зная,  что  их
стрелы не достигнут цели. И выстрелили арбалетчики - не зная, достигнут ли
цели они..."


     Лишь четыре арбалета, как оказалось, обладали достаточной  силой.  Их
стрелы, тяжелые и короткие, свистя оперением, достигли  на  излете  группы
командиров, стоявших впереди третьего отряда.
     Но Крагер всех Крагеров не был задет.  Еще  тогда,  когда  по  отряду
хлестнула очередь, выпущенная Махайрой, воины из его ближайшего  окружения
выдвинулись вперед, прикрывая предводителя своими телами.
     И вот сейчас трое из них, не издав  ни  единого  звука,  опрокинулись
навзничь. В глазницах их, постепенно замирая, трепетали  оперенные  древки
стрел.
     Словно диковинные цветы...
     Трое - потому что один из  упавших  был  сражен  двумя  стрелами.  По
стреле в каждый глаз...
     - Оттуда! Вождь,  стреляли  оттуда!  -  кричал  один  из  гвардейцев,
указывая куда-то рукой.
     - Вон с того холма!
     И Крагер всех Крагеров медленно вытянул обнаженную полосу эспадона  в
том направлении, куда указывала рука гвардейца.
     И взревели бомбарды.


     ...Снова  безумствовал  десяток  орудийных  стволов,  снова  строчили
автоматчики - долго, очень долго уже после того, как на вершине  холма  не
осталось никого из живых.
     Да и от холма того мало что осталось...
     А потом измолотый в алмазную пыль снег, который сперва  был  вздыблен
облаком вместе с растерзанными частицами мерзлой земли, медленно опустился
на тела и остатки тел, прикрывая их призрачным покровом.
     Крагер Крагеров посмотрел на троих лежащих  гвардейцев,  на  пернатые
цветы, распустившиеся в их глазных орбитах.
     И молча покачал головой.


     Этот грохот тоже услышал Катана вдалеке отсюда. Услышал  и  оценил  -
даже не сам грохот, а его прекращение.
     А оценив, повел свой отряд прочь, шагая впереди,  -  чтобы  никто  не
видел его слез...


     ...Когда уцелевшая треть крагеровского войска  приблизилась  к  месту
схватки, земля перед ними вдруг зашевелилась.
     И встал из-под  снежного  крошева  Фер  Ломна  по  прозвищу  Эсток  -
единственный из уцелевших. Так бывает: иной раз остается кто-нибудь жив  и
даже невредим там, где не может быть живых и невредимых.
     Любит судьба пошутить иной раз...
     Страшен был взгляд Эстока. И  страшен  был  узкий  меч  в  его  руке,
обагренный кровью не одного Крагера.
     Но автоматы, мечи и боевые цепы, стеной надвигавшиеся на  него,  были
страшны не менее.
     Крагеры наступали осторожно, выставив оружие перед  собой.  Хватит  с
них потерь на сегодня! Ох, как хватит...
     Эсток даже удивился сперва: отчего же не стреляют? Неужели они  столь
глупы, что рассчитывают взять его живым? Но тут же понял причину этого.
     Медленно расступились ряды Крагеров, словно  вода  перед  корабельным
рострумом. И, как дракон на роструме, навстречу Эстоку тяжелым шагом вышел
НЕКТО.
     На голову выше окружающих, чуть ли  не  вдвое  шире  в  плечах.  Лицо
скрыто под хищноклювым забралом в виде орлиного черепа. Лишь  уголки  глаз
видны сквозь прорези полумаски.
     И темный, адский огонь полыхал в них...
     А в руках - громадный меч. Из тех самых, разрубающих волос на воде.
     Вот оно что...


     "...И усмехнулся Фер Ломна при виде этого.
     - Благословенна судьба моя! - так  вскричал  он.  -  Хороший  подарок
сделан мне напоследок!
     Понял он, что сам Черный Воин, Крагер всех Крагеров, решил помериться
с ним клинок на клинок, а не клинок на пулю.
     Для того решил, чтобы перед лицом рядовых воинов смыть с  себя  пятно
неудачи, которым пометил его нынешний день.
     И радость наполнила сердце Эстока, ибо замыслил он  увлечь  врага  за
собой в царство гибели. Вернее же - перед  собой  послать,  чтобы  шел  он
вестником, за длинные волосы неся, словно фонарь, свою отрубленную голову.
     Знал Эсток, что свеж Черный Воин, сам же он - изнурен  предшествующей
битвой, да и оглушен взрывом недавним.
     Знал он, что короче его меч-шпага, чем вражеский  эспадон,  смазанный
трупным ядом.
     И для быстроты движений снял Эсток перед началом боя доспехи,  черная
же броня противника - прочна была...
     Но с воинственным кличем бросился он  вперед,  и  клинок  его  описал
сверкающую дугу..."


     Нет, все было даже не так...
     Жалели сказители последнего из Священного отряда. А  жалея  -  давали
ему предсмертное утешение, которого он так и не получил.
     Хуже дело было...
     Великим счастьем, великой наградой было  бы  для  Фер  Ломна  ощутить
напоследок, что он проигрывает неравный бой.
     Но даже этого было ему не дано. Бой оказался равным!
     Не сыграло своей роли отсутствие доспехов или яд на клинке. Усталость
тоже роли не сыграла, так как не стал поединок затяжным.
     И никто из рядовых не вмешался в схватку  на  стороне  своего  вождя.
Знали они,  что  не  сносить  им  тогда  головы!  И  послушно  рассыпались
полукругом, освобождая место для боя.


     "...Говорят: истина дороже дружбы. Но вражды она - тоже дороже.
     Врагом для всех, кто носит имя человеческое, был вождь  Крагеров.  Но
велики были его сила и умение. Страшен и неотразим меч в его руках...
     Сталь задела о сталь, и искры посыпались, когда встретились эспадон с
эстоком. Но - только звон пошел. Остановил враг удар Фер Ломна и увел  его
на себя и в сторону.
     Так рыбак водит своей снастью сильную  рыбу,  которая  может  порвать
лесу.
     А затем свершилось странное. Велик был телом Крагер Крагеров, высок и
тяжел, словно горный бык. Но с легкостью юной  танцовщицы  провернулся  он
вокруг себя, опираясь на пальцы ноги.
     И - уже  с  разворота  -  обрушил  эспадон  вниз  всей  его  и  своей
тяжестью..."


     Темная полоса прошла через тело Эстока. От левого плеча -  к  правому
бедру.
     Губы его приоткрылись, словно хотел он что-то сказать  или  крикнуть.
Но невозможно подать голос, если рассечены легкие.
     Все видели, как, словно колос, снятый  со  стебля,  сползала  в  снег
половина тела.
     И только тогда ударила кровь...
     - Слава!! - бешено закричали воины.


     "Еще, говорят, так было: ноги Фер  Ломна  вместе  с  частью  туловища
продолжали стоять. Прежде, чем упали они, Черный Воин отбросил  свой  меч.
Всю пятерню запустил он в утробу страшно разрубленного тела. Вырвал печень
- средоточие жизни - и впился в нее зубами, размазывая дымящуюся кровь  по
лицу.
     Торжествуя, улыбался он кровавыми губами. Но угрюм был его взгляд..."



                                    9

     ...ВОТ ИМЕННО ТАК ВСЕ И БЫЛО.
     Впрочем, иное гласят древние сказания - не записанные, растворившиеся
в глубине веков. Саги, сложенные на их  основе,  также  представляют  дело
иначе.
     Будто все же одолел Фер Ломна на поединке  Черного  Воина.  Будто  не
победу, пусть  жестокой  ценой,  одержало  войско  Крагеров,  а  потерпело
поражение. Будто бы...
     Впрочем, кто знает... Может быть, путают. Может - ошибаются.
     Возможно, что и лгут - преуменьшая либо преувеличивая.
     Кто знает...
     Нем язык прошлого, и слепы его  глаза  -  словно  трепещет  в  каждой
глазнице трехперый хвостовик стрелы...


     Но ведь и действительно: вскоре исчез  с  лица  Зайста  Черный  Воин,
предводитель Крагеров.
     И сами Крагеры вслед за ним исчезли, подобно туману.
     Как дурной сон...
     Впрочем, никто уже на Зайсте и не знает, что  Крагеры  -  это  народ.
Хотя слово такое известно. Означает оно...
     Излишне говорить, что оно означает. Достаточно  сказать  одно:  любой
зайстовский мальчишка, если назовут его "крагером", кидается в  драку  без
раздумий.
     Потому что нет оскорбления страшнее...


     "...Искривились в улыбке окровавленные губы Черного Воина.  Но  угрюм
был его взгляд.
     Знал Крагер всех Крагеров: не сделано дело!"


     - Свободные люди Зайста, слушайте меня!
     Катана  уже  был  прежний,  уже  говорил  по-прежнему.  Трудно   было
поверить, что еще несколько  минут  назад  по  глубоким,  словно  рубленым
морщинам его лица одна за другой стекали слезы.
     Слезы горечи и бессилия. Слезы, рожденные невозможностью помочь.
     И действительно: никто не верил в это. Хотя  бы  потому  только,  что
никто не видел этих слез...
     - Я открываю вам последний секрет...
     - Слушайте! Слушайте! - пронеслось по толпе.
     Да, по толпе. Потому что именно в толпу превратился теперь  Священный
отряд резерва.
     По правде сказать, после того, как  он  не  пришел  на  помощь  своим
собратьям, этот отряд не мог уже называться "священным"...)
     - Да, открываю. Все когда-то  бывает  в  последний  раз...  Например,
сейчас я в последний раз выступаю перед вами как предводитель...
     Негромкий ропот прошел по зале. Но этим все и ограничилось.
     Если они уже не Священный отряд, если они  не  отстояли  свою  честь,
свою  землю  и  покой  своих  семей  -   действительно,   какие   уж   тут
предводители...
     Только один голос решился высказаться открыто:
     - Что это все значит? Ты - наш вождь, Рамирес! - выкрикнул этот голос
- ломающийся, еще юношеский.
     (От волнения вопрошающий даже не сообразил, что называть предводителя
по имени, а не по прозвищу - непристойно в часы войны.)
     - Ты - наш вождь! И ты не вправе покинуть нас,  пока  не  нашел  себе
преемника!
     Рамирес, прозванный Катаной, грустно усмехнулся в ответ:
     - Кто сказал тебе, что я не нашел его, Конан?
     Он тоже назвал юношу по имени...


     "...Свободные люди Зайста, слушайте..." - словно отзвук далекого  эха
прозвучал в голове у Крагера Крагеров.
     Он сморщился, будто от раны. Шеренги его воинов выжидающе смотрели на
вождя.
     - Вперед! - с хриплым рыком Черный Воин указал куда-то.
     Гвардейцы недоуменно озирались.
     - Куда, вождь? - решился, наконец, заговорить один из них. Он уже был
готов к тому, что это окажутся его последние слова.
     Но на сей раз предводитель не обнажил меча.
     -  Вперед,  бараньи  головы!  -  снова  прохрипел  он.  -  К  старому
зиккурату! Бегом!
     И, во время короткой паузы,  покуда  отряд  разворачивался  в  нужном
направлении:
     - Я знаю, я чувствую... Не спрашивайте у меня - каким образом!
     Никто и не  думал  у  него  спрашивать.  Не  было  таких  глупцов.  И
самоубийц - тоже не было!


     - ...Кто тебе сказал такое, Конан?!
     И снова ропот прошел по залу.
     Они находились теперь в здании старого зиккурата. Как  святилище  оно
не использовалось уже на памяти двух поколений - с тех пор, как цоколь его
треснул  после  землетрясения,  а  стены  угрожающе  накренились,  готовые
рухнуть.
     За эти десятилетия здание еще более обветшало. Трудно  было  сказать,
можно  ли  теперь  называть  укрываемую  его   крышей   площадку   "Святой
землей...".
     Наверное, нет... Ведь святость - не место, не предмет.  Она  творится
лишь осознанием ее как таковой...
     - Есть у нас новый предводитель,  свободный  народ  Зайста!  И  он  -
здесь!


     И снова короткая боль пронзила  голову  Черного  Воина.  Будто  орел,
изображенный у  него  на  шлеме,  вдруг  клюнул  его  сразу  в  оба  виска
одновременно.
     - А, проклятье!
     По верхней губе его тонкой,  нерешительной  струйкой  стекала  кровь,
струящаяся из лопнувшего сосуда в ноздре.
     Он смахнул эту  струйку  тыльной  стороной  ладони,  как  надоедливое
насекомое. После чего  вытер  руку  о  широкий  кожаный  пояс,  украшенный
клыками его молочных братьев по собачьей яме.
     Как всегда, прикосновение к этим кусочкам кости успокоило его.


     Катана простер перед собой ладонь - и словно невидимый ручеек теплоты
истек из ее середины. Все почувствовали его.
     Конан тоже ощутил эту теплоту. Более того - ему показалось,  что  луч
ее прошел сквозь его грудь, неведомым ощущением обогатив тело и душу.
     Но ведь так не могло быть... Или?
     Да нет, какое  там  "или"!  Наверняка  Рамирес  просто  указывает  на
кого-то за его спиной.
     Подумав так, юноша обернулся через плечо.
     -  Что  ты  вертишься,  Клеймора!  -  продолжал  Катана  со  странным
выражением в голосе. - Никого сзади тебя нет.
     Конан по прозвищу Клеймора, восемнадцати лет от роду, и сам уже видел
это.



                                    10

     Клеймора?
     Звонкое, лихое,  веселое  имя-название.  Как  вкус  старого  вина  из
резного кубка. Как птичий крик.
     "Клей-мора!" -  пронзительными  голосами  кричат  острокрылые  чайки,
пикируя  с  меловых  утесов  вниз,  выхватывая  рыбу  из  глубин  морского
изумруда...
     "Клей-мора" - в такт им присвистывает чибис над вересковой пустошью.
     И снова, снова - птичьи крики, блеяние овец, бредущих сквозь  вереск,
дым, запах вяленого мяса, запах старого эля, звук  волынки,  снова  птичий
крик...


     Стальная птица распустила тонкое перекрестье крыльев  над  колыбелью.
Длинно и узко ее тело - длиннее крылатого размаха.
     На конце же каждого крыла - по ажурному цветку. Цельно с перекрестьем
выкованы эти цветы. Умел был кузнец...
     Неярко блестит прорезной металл лепестков. Блестит вороненая сталь.
     Как змея вокруг кола плетня, вьется по клинку старинная надпись.  Нет
сейчас знатока, способного прочесть ее. Видать, мудры были предки!
     Но зачем читать? И так каждый в их роду знает ее наизусть!
     Родовой лозунг, девиз. Столь же звонкий  и  отточенный,  как  режущая
кромка меча.
     "Дружбу - друзьям, службу - старейшинам, покорность - Богу,  честь  -
никому!"
     Вот что выгравировано на клинке!


     Ему не было и года, когда отец повесил  над  его  колыбелью  стальную
птицу фамильного меча. "Прапрадедовский" - так называли его.
     На самом деле он, конечно, был еще более древен. Просто дальше своего
прапрадеда отец не знал родства. Именно с прапрадеда начиная,  старший  из
мужских потомков рода получал в наследство вот этот меч - клеймору.
     Длинный, узкий, хищно вытянутый клинок, равно пригодный для  рубки  и
укола. Двусторонняя заточка. Старинный закал столь хорош, что  за  полтора
века, - по меньшей мере! - как сошла клеймора с кузнечной  наковальни,  на
ней не появилось ни одной зазубрины.
     А она редко стояла без дела! Не один вражеский клинок был перерублен,
не одна кольчуга или шлем были иссечены вместе с их содержимым.
     А еще была крестовидная гарда -  поперечины  креста  выгнуты  летящим
изгибом (вот они - крылья  птицы!).  И  железные  цветы,  чудо  кузнечного
ремесла, на конце каждой поперечины.
     (Но не только украшением были их  лепестки!  Позволяли  они  зацепить
оружие противника - и вырвать его из рук поворотом кисти.)
     И была еще обмотанная шагреневой кожей рукоять для двуручного захвата
- такая же длинная, тонкая, изящно-прочная, как и сам клинок, но теплая  и
приятная на ощупь.
     Шагрень не давала ей повернуться в ладони: если скользка была  ладонь
от пота или же от облегавшей ее латной рукавицы.
     И, конечно, была надпись вдоль лезвия. Девиз, стоящий самого меча,  -
а уж тем  более  стоящий  всех  мехов,  золотых  кубков  и  овечьих  стад,
составлявших имущество семьи.
     Легкое, несмотря на свою длину, изящное без изощренности - и  грозное
в этом своем изяществе оружие. Клеймора. Прадедовский меч.
     В умелых руках он не уступит мечу-эспадону при всей его  убийственной
мощи.


     Эспадон? А почему вдруг вспомнился эспадон?
     Привычная память, память бойца, быстро подобрала нужный образ.
     Эспадон - оружие панцирной пехоты, самый большой из двуручных  мечей,
да и  вообще  из  всего  клинкового  оружия,  когда-либо  изготовлявшегося
человеком.
     Широко применялся ландскнехтами, а также спешенными рыцарями. Вернее,
самыми рослыми и могучими из ландскнехтов и рыцарей...
     Сам он, Мак-Лауд, - под этим или под другим именем - не раз  в  своей
странной жизни топтал пыль дорогами ландскнехтов...
     Но - ни разу он не взялся за эспадон. Иногда ему приходилось  терпеть
из-за этого насмешки - хотя немного находилось охотников смеяться над ним!
     А у находившихся - очень скоро пропадало такое желание.  Иногда  даже
вместе со всеми остальными желаниями...
     Но какой-то не вполне понятный страх вызывало в нем это оружие. Страх
и  отвращение.  Словно  означало  оно  причастность  к  чему-то   темному,
древнему, жуткому...
     А так - клинок как клинок, вполне ему по силам. Не хуже,  чем  та  же
клеймора.
     Клеймора... Традиционный двуручный меч шотландских горцев...


     Как ни странно, память его, кажется,  сохранила  этот  момент:  отец,
закрепляющий меч над колыбелью. Или это ложное воспоминание?
     Наверное, ложное...
     Только отчего же тогда помнится и то, что сказал отец в ту минуту?

                            ...В руке героя,
                            что в путь решился,
                            В поход опасный
                            на вражью землю,
                            Сей меч не дрогнет:
                            не раз бывал он,
                            Клинок двуострый,
                            в потехе ратной!

     И снова - как птичий крик, как далекий звон сечи - размеренно  льется
торжественная мелодия древнего речитатива:

                            ...В крови откован
                            тот меч победный,
                            Лучший из славных
                            клинков наследных.
                            Во многих битвах
                            он был испытан,
                            Клинок - наследье
                            далеких предков,
                            Шлемодробитель,
                            кольчугоборец,
                            Поющий песню
                            в игре сражений...

     Да, вовсе не похожа была  музыка,  звучавшая  в  отцовской  речи,  на
заунывный рев волынок и трехструнное бренчание виолы. Не похожа на обычные
песни хайлендской деревни Глен-Финен...


     Музыка?
     Окружающая действительность медленно доходила до сознания  Мак-Лауда.
Что с ним? Где он находится?
     Все в порядке.
     Он по-прежнему сидит в оперной ложе. А на  сцене  перед  ним,  приняв
демонически-байроническую позу, высится певец,  закутанный  в  плащ  цвета
воронова крыла.
     Рука его столь же картинно  романтическим  движением  легла  на  эфес
бутафорского меча.
     Вот оно в чем дело...
     Старый человек усмехнулся, поудобнее устраиваясь в кресле.  Вот  что,
оказывается, навеяло ему эти видения...
     Он устало смежил веки. И тут же прошлое вновь обрушилось на него...


     Или не прошлое? Или не видения это были, как не видением была  память
о Проекте?
     Или клеймора - оружие не только шотландских горцев?
     Значит, это не отец вешал над ним меч и пел древнюю песню... А  может
быть, все-таки отец - но не здесь, не на Земле?
     Кто знает...
     Нет ничего проще пустоты - но ничего нет и сложней ее. Особенно когда
это слепящая пустота межзвездных пространств...
     Так что, возможно, и на Земле это было тоже. И на Земле  -  и  не  на
Земле. И в средневековой Шотландии, и...
     Или это вообще одно  и  то  же?  Нет  двух  миров,  есть  один  -  но
разветвленный? И Земля, и Зайст - не сходятся ли они, как сходятся к  жалу
острия мечевые лезвия?
     (Кто, кто это сказал?! Чьи это слова?)
     Да, быть может, его воспоминания не  являются  ложными.  Надо  только
прислушаться. Прислушаться к тому, что говорит твой внутренний голос...
     Твой ли голос это говорит?..


     - ...Последний же секрет заключается вот в чем. Нет двух миров - есть
один мир, распластанный по обеим сторонам межзвездного клинка, пронзающего
бездну. И Высокое Знание...



                                    11

     - ...Никого сзади тебя нет...
     Он и сам уже понял это. Но все еще никак не мог поверить, что  Катана
указывает именно на него, а не на кого-то за его спиной.
     Остальные тоже не могли в это поверить.
     - Кто наш новый предводитель?  Покажи  нам  его!  -  раздалось  сразу
несколько выкриков.
     - Я уже показываю! - произнес Катана с  легкой  иронией.  Его  ладонь
по-прежнему была раскрыта.
     На этот раз искра энергии, пробежавшая  между  ним  и  Клейморой,  не
осталась невидимой. Она явственно сверкнула в сгущающейся полутьме.
     - О-о-о! - единой глоткой выдохнула толпа.
     Нет,  не  толпа.  Теперь  это  снова  был  Священный  отряд.  И,  как
полагается Священному отряду, у него вновь имелся предводитель.
     Вернее, даже два предводителя: Катана  пока  что  не  сложил  с  себя
полномочий. Да Клеймора и не помыслил бы претендовать на роль вождя в  его
присутствии.
     Как тут же выяснилось, Катана, оказывается, и не думал ему  эту  роль
предлагать.
     Он имел в виду нечто иное:
     - Понимаю, многим мой выбор покажется странным.  Воистину  -  никогда
еще юный не бывал предводителем! Но все же прошу верить  мне...  -  Катана
помедлил.
     - Ведь все вы знаете - мне ведомы  способности  человеческих  душ,  -
продолжил он тихо.
     - Мы знаем, вождь! Знаем, брат... - не сговариваясь,  отряд  ответил,
как один человек.
     Голос Катаны окреп:
     - К тому же знайте: он будет предводителем не сейчас, и не здесь...
     Конан с недоумением повернулся к Катане.
     - ...и не над вами, - закончил тот чуть слышно.
     Люди молчали. Это молчание далось им довольно  нелегко  -  уж  больно
необычные вещи говорил Катана.
     Но те, кто только что вновь стал Священным отрядом, - не  превратятся
так просто в толпу...
     - Он вообще станет предводителем не "за", а "против".  Не  для  того,
чтобы вести людей самому. А для того, чтобы не дать Крагерам вести  их  за
собой!
     Клеймора слушал его внимательно. Недоумение из  глаз  юноши  исчезло,
хотя он по-прежнему не понимал что к чему.
     - А каждый народ, который не пойдет за Крагерами - это  будем  мы.  И
любое место, где люди откажутся идти за ними, - будет здесь, на Зайсте.
     В повисшей тишине было слышно, как поет ветер, задевая далекие гребни
холмов.
     - Вы поняли меня, люди Зайста?!
     - Мы поняли... - ответил за всех Клеймора.
     Было ему так страшно, как никогда ранее не бывало. Не за себя: он уже
догадывался, что сам-то он уходит в жизнь.
     Но остальные...
     И Катана взял его за руку.


     Что это было?
     Он  не  смог  бы  этого  описать.  Ни  описать,  ни   вспомнить,   ни
представить... Словно становишься другим... Нет, не так.
     Словно растворяешься в глубинах  мироздания  Космоса,  исчезаешь  без
следа. Но это не страшно.
     Это не смерть.
     А точнее - и смерть, и жизнь, и небытие... и все остальное, для  чего
еще не придуманы слова.
     И снова: нет. Даже не так...


     Это не ты растворяешься во Вселенной -  а  Вселенная  растворяется  в
тебе. Растворяется, вливаясь, - и вот уже кровью твоей стал свет, а плотью
-  пустота,  и  до  смешного  маленькими  кажутся  тебе  планеты,  звезды,
галактики.
     Точнее, казались бы - но в твоем существе не  осталось  теперь  места
смеху.
     И горю. И радости. И вообще ничему.
     Но впереди уже блещет сияние, уже близок исход, близка цель...


     Это длилось недолго, а кончилось неожиданно.
     Окружающие вообще  ничего  не  увидели.  Лишь  на  миг  фигуры  двоих
предводителей - прежнего и  нового  -  словно  окутал  сверкающий  голубой
туман.
     Блеск его был столь ярок, что все невольно отвели взгляд. А когда они
подняли глаза, двое по-прежнему стояли на том же месте.
     Катана выглядел как и раньше. Но Клеймора...
     Трудно сказать, что в нем изменилось. Но теперь это просто был другой
человек.
     Это почувствовали все.


     - ...А теперь - о последнем секрете,  -  Катана  говорил  так,  будто
ничего и не произошло.
     - Все вы знаете о Земле, о мире, населенном подобными нам...  Все  вы
знаете, сколь велико расстояние между двумя мирами...
     И снова Клеймора молча кивнул, отвечая за всех.
     - ...но Высокое Знание гласит: нет на свете ничего, что  было  бы  по
сути своей далеким или близким. А значит - нет двух миров. Есть один  мир,
тянущийся вдоль обоих лезвий межзвездного меча...
     Рамирес обнажил свою  катану,  поднял  ее  перед  глазами.  Полыхнула
сталь.
     Но ярче, чем блеск стали,  снова  вспыхнул  голубой  туман,  окутывая
клинок.
     И стал клинок бестелесным - утратил форму, размер, очертания...
     И хотя каждый помнил, что меч-катана изогнут, что заточен он с  одной
стороны, а следовательно, имеет одно, а не два лезвия, - все  увидели  то,
что хотел им показать предводитель.
     Увидели, как медленно стекают  вдоль  ставшего  вдруг  прямым  клинка
горы, облака и океаны, как клубится над ними взвихренный слой атмосферы.
     Стекают снизу вверх, чтобы сойтись воедино на острие меча  сверкающей
искоркой. И, отделившись, воспаряет эта искорка над мечом.  Становясь  все
более яркой, возносится ввысь, ввысь...
     Ввысь...


     Видение окончилось. Катана вложил меч в ножны.
     Невиданным доселе светом сияли глаза каждого из  стоящих  в  зале.  И
понимание, только что снизошедшее, было различимо на дне глаз.
     - Когда мы начнем? - спросил Клеймора.
     - Сейчас.
     - А как нам  удастся  создать  острие,  которое  пронзит  межзвездную
бездну?
     Катана усмехнулся уголком рта.
     - Нам не придется ничего создавать. Острие уже есть. И все годы было.
Задача Высокого Знания состоит лишь в том, чтобы научить им пользоваться.
     Клеймора опустил глаза.  Он  должен  был  и  сам  догадаться...  Ведь
оказался же он приобщен - и только что - к тому,  что  называется  Высоким
Знанием!
     - Не волнуйся, мальчик... - тихо сказал Катана,  и  он  действительно
вдруг почувствовал себя мальчиком.
     Он, который недавно ощущал себя Вселенной!
     - Не волнуйся... Все еще придет. Тебя пока что лишь швырнуло вверх  -
так, что ты сумел увидеть вершину Мироздания!
     - Значит, сейчас я свалился  назад?  -  спросил  Конан  почти  что  с
испугом.
     И снова не за себя был этот испуг. А  за  дело,  которое  теперь  ему
предстоит и с которым он, следовательно, может не справиться.
     - Да, свалился. Но я же тебе говорю - не волнуйся...
     - Я смогу... Я смогу снова увидеть эту вершину?
     - Сможешь, сможешь... Но тебе еще предстоит долго учиться, чтобы твой
дух смог постоянно удерживать себя на высоком уровне...
     Клеймора с силой втянул в себя воздух. Глаза их встретились.
     - Я готов, - просто сказал он.
     Катана пристально посмотрел на него - и коротко кивнул.
     А потом, обернувшись  к  Священному  отряду,  отдал  приказ,  который
должен был быть отдан...


     - ...Ну, как он?
     - Все по-прежнему.
     - Дремлет?
     - Да...
     Директор оперного театра в нерешительности пожевал губами. Что-то  не
в порядке... Никогда еще их почтенный посетитель не забывал  проснуться  к
последнему действию. Обычно это случалось еще до наступления  финала  -  и
тогда ему хватало времени изобразить, что он вовсе и не спал.
     "Только  бы  не  скончался,  старый  маразматик!  -  директор   вдруг
испугался, что произнес это вслух. - Какой будет урон нашей репутации!"
     Он подозрительно скосил глаза  на  служителя.  Тот  стоял  с  прежним
скучающе-почтительным выражением.
     - Буди! - наконец решился он.



                                    12

     ...Они шли рядом, не оглядываясь  назад.  На  лице  Клейморы  застыла
скорбная маска. А Катана говорил, говорил  не  переставая,  чтобы  отвлечь
своего младшего товарища от того, что происходило за их спинами.
     Самому Катане приходилось куда тяжелее. Его-то некому было отвлечь...
     И даже того малого утешения у него не оставалось, что несколько часов
назад: отвернуться, скрыть свое горе, скрыть от чужих взоров свое лицо...
     Нельзя... Иначе мальчишка совсем расклеится. Он ведь  впервые  видит,
каково это - брать на себя ответственность за чужую жизнь.
     За жизнь и за смерть...
     И улыбка на губах у Катаны, и его нарочито веселый тон - все это тоже
было маской.
     А что творится у него в душе - лучше никому не знать...
     Два вождя, старый и молодой,  шли  плечом  к  плечу,  не  оглядываясь
назад. Старший говорил, не переставая...
     Их ноги, глубоко проминая хрустящий снег, оставляли за собой  двойную
цепочку хорошо различимых следов. По этим следам их и найдут.
     Нет, не найдут.
     Потому что там, откуда они  брели,  далеко  позади,  Священный  отряд
разворачивался в боевой порядок, готовясь сдержать преследователей.
     Именно сдержать - не задержать...


     "...Не  было  со  вторым  Священным  отрядом  Махайры,  не   было   и
кого-нибудь равного ему.
     Лишь  Катана  мог  сравниться  с  Ингкелом  в  искусстве  разгадывать
вражеские замыслы и расставлять свои полки. Но  и  Катаны  не  было  среди
сражавшихся.
     Почему - неведомо. Разное говорят...
     Так ли, иначе ли, но победа  эта  далась  Крагерам  куда  легче,  чем
предыдущая. Сказать по правде, и вовсе даром она им далась...
     Впрочем, кому ведомо, как бы обернулось дело, даже будь со  Священным
отрядом опытный предводитель. Воистину ведь - не те уже были Крагеры.
     Совсем не те...
     Глупую уверенность свою, туманящую разум, оставили они еще в долине -
на кровавом снегу, рядом с  трупами  своих  сородичей,  когда  пожал  серп
Махайры обильную жатву.
     Истину сказал Страж Границ: куски их тел могли пройти в решето.
     Жестокой ценой заплатили враги за науку. Но цена эта - была выплачена
уже.
     Дважды же цену не платят.
     Ко всему теперь готов был Крагер всех  Крагеров,  из  ведомого  и  из
неведомого. И воины его - тоже ко всему готовы были.
     Шли они, положив пальцы на спуск  своих  жезлов  Запрета.  И  снаряды
дремали в жерлах бомбард, как приплод в утробе щенной суки.
     Не удалось бы поймать их в прежнюю ловушку. А иные ловушки  -  бывают
ли?
     Если же бывают - где найти время, чтобы их подготовить? И место - где
найти?
     Нет перед старым зиккуратом холмов, нет леса, нет гряды поперечной...
     Но говорят старики, что  даже  не  пытались  воины  устроить  ловушку
Крагерам. Словно иная цель была у бойцов Священного отряда.
     Ходят слухи такие. Но никто не знает - верить ли? Равно как не ведает
никто - что за цель была у них?
     И была ли она вообще?
     А еще говорят, что..."


     Два вождя шли к зиккурату.
     Когда за их спинами со злобной радостью затрещали автоматы,  Клеймора
вдруг стал непоколебимо, словно врос в землю. И Катана понял.
     Понял, что отвлечь - не удалось. Понял, что если он  и  дальше  будет
пытаться отвлекать, то все его  доводы  разобьются  об  это  непоколебимое
упорство.
     Настало время говорить всерьез.
     - Я все понимаю, мальчуган... Пойми - через это тоже надо пройти.
     Юноша не отвечал. Он  пристально  рассматривал  снег  перед  собой  -
словно только что увидел.
     Значит, нужно высказаться  еще  прямее,  до  дна  открывая  потаенный
смысл.
     - Что, хочешь взглядом растопить дырку до самой земли?! Не старайся -
бесполезное занятие. Ну-ка, возьми себя в руки, воин!
     Голос Катаны хлестнул Конана, как  плеть.  И  медленно  поднял  Конан
глаза.
     - Да, воин! И прозвище в день  совершеннолетия  тебе  дано  по  имени
боевого меча! Брось вести себя, как баба!
     Рука младшего из предводителей потянулась  к  левому  бедру.  Не  для
того, чтобы обнажить клинок, - чтобы убедиться в его наличии.
     - Меч... - хрипло произнес он. - Что же - он именно для этого был мне
дан? Чтобы лежать в ножнах во время битвы?!
     Сказал - как пальцем ткнул в открытую рану.
     Катана даже не сразу смог ответить, хотя и знал, что ему  следует  на
это сказать...


     ...Люди бежали вперед - не залегая, не  скрываясь.  Бежали  прямо  на
пульсирующие вспышки очередей, на брызги снарядных разрывов...
     Не многим воинам удалось приблизиться к вражескому строю. Подойти  же
вплотную - не удалось никому.
     А потом предводитель Крагеров неспешно брел между убитыми, наклонялся
к их лицам, присматривался...
     Там же, где надо было переворачивать труп, - он не давал себе  такого
труда. Наступив на тело, с размаху полосовал эспадоном по шее.
     Потом поднимал голову за  волосы,  жадно  вглядывался,  ища  знакомые
черты.
     И - одну за другой - отбрасывал прочь с коротким проклятьем.
     Сзади - резко - стук сапог о наст. Крагер развернулся - и  с  видимой
неохотой удержал тяжелое лезвие.
     Он едва не зарубил одного из своих гвардейцев.
     - Катаны среди них нет, вождь! - пролепетал тот побелевшими губами.
     (Он и сейчас еще не был  уверен,  что  избежал  смерти.  За  такую-то
весть!)
     - Неопознанные? - отрывисто спросил Черный Воин.
     Гвардеец понял, что имелось в виду. Действительно, несколько  человек
были так изуродованы осколками, что их не удалось опознать.
     - Таких очень немного, вождь. И все, насколько  можно  разобрать,  не
подходят.
     Крагер всех Крагеров темно глянул на охранника:
     - Как это - "можно разобрать"?
     Смертная пустота ледяным потоком струилась из его зрачков. И гвардеец
сразу ослаб, зашатался.
     "Ну, вот и конец мне..." - только и промелькнула мысль.
     - По росту... по возрасту... - чуть слышно прошептал он.
     "По полу..." - хотел еще добавить, но не  решился.  Двое  из  семерых
оказались женщинами.
     Это больше всего потрясло его. Да и не его одного...
     Но - лучше не знать об этом вождю. Неизвестно,  как  отреагирует  он,
услышав невольно проявленное уважение к противнику.
     Впрочем, очень даже известно...
     Зрачки  предводителя  впились   ему   в   глаза   удавьим   взглядом,
обволакивая, туманя сознание... И - отпустили.
     Гвардеец с облегчением перевел дух.
     Он даже не успел испугаться, когда огромный клинок  вдруг  неуловимым
движением метнулся к его шее. И раздался отчетливый хруст...
     Только мгновение спустя гвардеец понял, что он, должно быть, убит.
     А еще через мгновение осознал, что все же остался среди живущих.
     Хрустнул перерезанный клинком ремешок Стекол Дальнего зрения.  Крагер
всех Крагеров не соизволил потратить время на отдачу приказа, на ожидание,
пока его подчиненный снимет этот предмет с шеи...
     Точно  так  же,  как  он  не  тратил  времени  и  сил  на  то,  чтобы
переворачивать мертвецов.


     ...Место сражения, конечно, истоптано множеством  ног.  И  подходы  к
нему - тоже.
     А вот дальше... Дальше - следы.
     Двойная цепочка следов, уходящая в сторону  нового  зиккурата.  И  на
конце ее, далеко - очень далеко - крошечные фигурки.
     Линзы приблизили их - совсем ненамного, лиц все равно  не  разобрать.
Но это и не требуется.
     У одной из этих фигурок на поясе меч - длинный и изогнутый, другая...
Впрочем, плевать на другую.
     Если у Черного Воина еще оставались какие-нибудь сомнения, сейчас они
исчезли.
     - Бомбарды - к бою! - заорал он, срывая голос.
     Но орудия молчали: утробы их  были  пусты,  разряжены  еще  во  время
сражения.
     А перезарядить их сразу не позаботились. Зачем? Ведь как будто  не  с
кем уже воевать?



                                    13

     ...Знал Катана, что ему следует сказать. И сказал, успокоив  дыхание,
чтобы голос его звучал, как прежде.
     - И для этого - тоже. Воин должен уметь не только  геройски  умереть,
но и выжить, когда это нужно. Сейчас - нужно!
     Клеймора вздернул бровь:
     - И легко нам будет жить после ТАКОГО?
     Но сейчас уже все его доводы  разбивались  о  твердость  Катаны,  как
волны о гранит прибрежной скалы.
     - Достоинство - это жить,  когда  подобает  жить,  и  умереть,  когда
подобает умереть... Именно так - а не наоборот!
     И, видя, что упорство младшего поколеблено, старший добавил:
     -  Воин  должен  знать,  что  иногда  в  бою  приходится   жертвовать
немногими, чтобы спасти многих.  Это  -  нелегко.  На  такое  дело  всегда
выкликают добровольцев, сознающих, на что идут...
     Молчание.
     - Да, мы сейчас -  это  "многие",  -  ответил  Катана  на  незаданный
вопрос. - А Священный отряд -  "немногие",  добровольцы.  И  все  это  уже
поняли, кроме тебя. Пойми же и  ты:  наша  жизнь  теперь  ценнее,  чем  их
смерть... и чем наша смерть, если уж на то пошло.
     И тут сзади, с большим недолетом, разорвался снаряд бомбарды.
     Несмотря на недолет, сомнения исключались: стреляли по ним. Больше не
по кому было стрелять на равнине.
     Клеймора вздрогнул всем телом. Катана даже  головы  не  повернул.  Он
почти обрадовался взрыву, ставшему необходимым аргументом.
     - И теперь лишь от  тебя  зависит,  будет  или  не  будет  их  гибель
бесцельной, - продолжал он с прежней невозмутимостью.
     - Ну, так что ты выбираешь, воин?
     Вместо ответа Клеймора повернулся всем корпусом и зашагал  в  прежнем
направлении.
     Катана поспешил за ним.


     Гвардеец растерянно  крутил  в  руках  перерубленный  ремень  футляра
Стекол Дальнего Зрения.
     В любое другое время он  бы  искренне  восхитился  глазомером  вождя,
верностью его руки. Не всякий сумел бы столь же точно отделить  футляр  от
ремня коротким ножевым лезвием, как Черный Воин  -  эспадоном!  -  на  всю
длину клинка!!!
     Но сейчас восхищение не шло в душу. Отталкивалось от нее,  как  капли
воды - от смазанного жиром пера болотной птицы.
     И даже не потому, что гвардейцу трижды за последнюю минуту дано  было
понять: жизнь его висит на волоске.
     Совсем не поэтому...
     Вот отчего, когда  Крагер  всех  Крагеров,  сочтя,  что  артиллеристы
недостаточно проворно заряжают орудия, единым  взмахом  меча  располовинил
тело ближайшего из них, - гвардеец злобно сощурился.
     Хотя  вина  артиллериста,  пожалуй,  действительно  имела  место.  И,
пожалуй, остальные в самом деле после этого быстрее изготовили бомбарды  к
стрельбе.
     Но все равно: гвардеец знал, что  он  -  не  единственный,  чьи  веки
сейчас сузил злобный прищур.
     Пока что они сдержались - и он, и все остальные.
     Пока.


     После первого же выстрела Крагер всех Крагеров убедился, что  далекие
фигурки находятся вне пределов досягаемости огня их бомбард.
     Значит, тем более недосягаемы они для автоматов.
     Зря он  зарубил  артиллериста.  Кстати,  это  оказалась  единственная
потеря Крагеров во втором бою.
     Зря не потому, что жаль, а потому, что напрасно! Беглецов  все  равно
не достать.
     Только потерял лицо. Сам, за здорово  живешь,  испортил  впечатление,
которое произвела на остальных  воинов  победа  над  уцелевшим  меченосцем
Махайры.
     Как кстати тогда это получилось. А теперь...
     Теперь он кожей чувствовал, как упираются  в  него  недобрые  взгляды
окружающих.
     Нет, не все, конечно, смотрели так. К тому же никто из  смотрящих  не
осмелился встретиться глазами с ним, а тем более -  выразить  недовольство
вслух.
     Он справится с ними. Легко справится... наверное. И все же...
     И все же лучше бы этих взглядов не было. Ведь не бывало же их раньше!
     Все эти мысли он додумывал уже  на  ходу,  устремляясь  в  погоню  за
Катаной и за его спутником. Вот еще забота - спутник какой-то...


     ...И снова могучая, почти осязаемая плоть музыки  наполнила  зал.  Но
был ли это зал оперы?
     И Вагнер ли писал эту музыку?
     Плащи, мечи, алтарь, сложенный из нескольких глыб дикого камня...  Но
все это другое.
     - Помни причину... - произнес чей-то голос.


     Обряд  подходил   к   концу.   Зачерпнув   бокал   священного   вина,
первосвященник  выплеснул  его  на  алтарь.  И  исчезло  вино  в   голубой
вспышке...
     (Там, где-то невообразимо далеко, оно сейчас должно было выплеснуться
на другой алтарь.
     Сейчас...
     Но не только пространства не существует для Высокого Знания.  Времени
- тоже не существует.
     Поэтому  нельзя  сказать  наверняка,  пролилось  ли  вино  на   плиты
шумерского  храма,  на  липкую  от  запекшейся  крови  жертвенную   плаху,
венчающую пирамиду ацтеков, - или же капли его упали на  алтарь  одной  из
христианских церквей.
     А может быть - омочили они  простертые  над  дарохранительницей  руки
проповедника "Вестителей Армагеддона", призывающего свою паству в поход на
зону F-6, против нечестивцев, мешающих свершиться правосудию Господнему?
     Все может быть...)
     Теперь  на  алтарь  ступили  Клеймора  и  Катана.   И   сложил   руки
первосвященник, готовясь произнести последние фразы.
     Трое же священников низшего ранга, обеими руками вознеся перед  собой
церемониальные мечи, хором запели молитву.
     Голубые искры посыпались с трех никогда не точенных клинков, сливаясь
друг с другом, объединяя свой свет... И вот уже в  свете  этом  становится
различим лесистый склон, одинокая  скала  над  ним,  а  еще  выше  -  узор
незнакомых созвездий...
     Другая сторона мечевого лезвия.
     Земля!
     Гулко хлопнула за спиной дверь зиккурата, распахнутая пинком...


     ...Только в Святом Месте может свершиться Обряд. В месте, где  Знание
- или Вера - обретает материализацию, превращаясь в Силу.
     И нет в мире сил, способных действовать рядом с этой Силой.
     Все это знал Черный Воин - вот почему он спешил перехватить  беглецов
до того, как они достигнут зиккурата.
     Но на каждые два его шага они, не  отягощенные  броней,  делали  три.
Поэтому не удалось не только перехватить их, но  даже  и  приблизиться  на
дистанцию верного выстрела.
     И не было у Крагера Крагеров сомнений в том, что он опоздал.  Входную
дверь он пнул уже просто так, утоляя бешенство.
     Это было единственное, что он еще мог  сделать.  Внутри  Зиккурата  у
него отнималась способность вредить.
     Впрочем, и враги его ничего не могли бы с ним сделать в зиккурате.
     И он шагнул внутрь.
     Охрана последовала за ним.


     Он увидел, как свет, ворвавшийся в распахнутые двери, сотнями  бликов
отразился в глазах множества людей, стоящих у задней стены.
     Жены и дети мятежного клана. Все-таки успели укрыться...
     Ну ничего, они еще подохнут здесь от голода и жажды... Если, конечно,
не пожелают выйти наружу - на верную смерть!
     А еще он увидел далеко впереди три  фигуры  с  ритуальными  мечами  в
руках.
     - Священники... - пробормотал он.
     Двоих, стоящих на алтаре, он, конечно, тоже увидел.
     И опустился Крагер  всех  Крагеров  прямо  на  пол,  прислушиваясь  к
звучанию Древнего Языка. Звеня бесполезным оружием, уселась вслед за ним и
вся свита.
     И никто из  гвардейцев  не  заметил,  что  -  не  считая  погибших  -
отсутствует среди них еще один человек...



                                    14

     Двое, стоявшие на глыбах алтаря, даже не обернулись  посмотреть,  что
творится сзади.
     Это их не касалось...
     - Древняя сила пробудилась в тебе... - сказал старший из них.
     - Да. В тебе и во мне, - ответил ему младший.
     И оба замолчали, прислушиваясь к речи первосвященника.
     - ...Большая миссия возложена на вас,  но  и  могущество  ваше  будет
немалым... - говорил тот. - Дар Воскрешения будет  дарован  вам...  Однако
помните: возможности его велики, но не безграничны.  Даже  Воскрешение  не
поможет тому, чей сосуд мыслей будет отделен от тела...
     - "Сосуд мыслей" -  это  "голова",  в  переводе  на  человеческий,  -
прошептал  Катана   заговорщицким   тоном.   -   Любит   старик   цветисто
выразиться...
     Его товарищ вымученно улыбнулся. Это была первая  его  улыбка  с  тех
пор, как они оставили Священный отряд, обреченный погибнуть, прикрывая  их
отход.
     - Знай: сейчас мы отправляемся. Это просто.  Куда  проще,  чем  будет
вернуться сюда опять, - продолжал Катана.
     Он говорил со все той же шутливой интонацией, хотя  на  душе  у  него
тоже кошки скребли.
     - Мы всегда будем вместе? - спросил у него Конан с затаенной мольбой.
     - Позови меня - и я приду. Быстро, очень быстро... - ответил  Катана,
и Конану стразу стало легче.
     Однако Катана тут же развеял эту легкость:
     - Но все-таки будь готов действовать в  одиночку.  Просто  на  всякий
случай... Ведь ты можешь и забыть о том, что меня  можно  вызвать,  просто
назвать мое имя. Да и само имя это  ты  можешь  забыть...  И  меня  самого
забыть можешь, если уж на то пошло...
     - Ни-ког-да! - раздельно произнес Конан. - Никогда я не  забуду  тебя
или имени твоего, Рамирес!
     Рамирес грустно улыбнулся:
     - Это не от нас с тобой зависит, сынок... мы мало знаем  о  том,  что
может случиться при такой переброске.
     - Ты хочешь сказать, что память...
     - Я этого как раз говорить не хочу, но придется.  Высокое  Знание  не
дает ответа, что происходит с памятью. Уничтожить ее  целиком  невозможно,
но...
     - Но?
     - Но можно стереть часть воспоминаний - или  даже  все  -  на  время.
Причем на очень большое время...
     Катана снова улыбнулся:
     - Не вешай нос, сынок! Возможно, и минует нас чаша  сия!  Никто  ведь
ничего не может сказать о том, что происходит впервые...


     На время... Причем на очень большое время...
     Именно это и произошло с обоими! Точнее, со всеми, кто в разные сроки
после них совершал подобный бросок!
     ...Только и оставалось у них, что смутное  чувство  общности  друг  с
другом... Да еще - гораздо менее смутное, но тоже неоформленное -  чувство
отторжения от тех, кто воспитывает своих детей в собачьих норах...
     Откуда они-то взялись, как  попали  на  эту  планету?  Или,  проиграв
сражение в одном из миров, воины-убийцы переместились в другой?
     Но ведь в том мире они вроде бы оказались  победителями?  Значит,  не
оказались...
     Датворт...  Вэселек,  прозванный  на   Зайсте   "Толедо-Саламанка"...
Крюгер...
     Крагер!
     И надо же, чтобы разгадка пришла так поздно, когда он  остался  один,
когда  истрепанные  старостью  нейроны  мозга  уже  почти  не  способны  к
умственной работе, а дряхлые мышцы - к боевой!
     Впрочем, как знать... Возможно, в этом была скрыта некая мудрость.
     Мудрость борьбы со Злом, даже если природа его тебе неизвестна...


     Первосвященник еще что-то говорил, но Конан уже не слушал его.
     Взглядом, в котором смешались надежда и тоска, он  обвел  задымленные
стены зиккурата. Последнее, что ему дано было увидеть на родной планете.
     -  Я  вернусь  сюда...  -  прошептал  он.  -  Я  вернусь...   Вернусь
обязательно...
     Глаза его были мокры от слез.
     Катана утвердительно кивнул:
     - Конечно, вернешься! Ведь тебе дано Воскрешение!
     Лоб юноши прорезала поперечная морщина:
     - Это что-то вроде колдовства, да?
     - Ну... Считай, что так, - Катана двусмысленно улыбнулся. -  Хотя  на
самом деле это относится  к  области  Высокого  Знания.  А  там,  куда  мы
отправляемся, одни будут называть это колдовством, другие - наукой, и  все
они будут правы и неправы одновременно.
     Он глубоко вздохнул всей грудью.
     - Ладно. Мне пора идти.
     И он шагнул под тусклые огоньки чужих звезд.
     - До встречи-и-и... - голос его возвысился и исчез за гранью слуха.
     Кажется, он звучал уже ОТТУДА.


     А со стороны казалось, что Катана исчез, растаял во всплеске  голубой
энергии.
     И Клеймора остался на алтаре один.
     Он понимал,  что  стоять  ему  здесь,  одному,  недолго  -  считанные
мгновения. Но именно в эти мгновения на его плечи упал непомерный, хотя  и
не имеющий веса, груз.
     Страх... и горе... и горечь разлуки...
     Он едва не соскочил с алтаря.
     В этот миг к нему и шагнул  первосвященник.  И  руны  Древнего  Языка
слетали с его тонких, блеклых от старости губ:

                         Жалобам муж не должен
                         Всем предаваться сердцем:
                         Сам он сыскать сумеет,
                         Как исцелиться в скорби!

     А потом, прервав руну, заговорил уже обычным голосом:
     - Помни причину происходящего, сын мой... Никогда не забывай о ней.
     И исчез в голубой вспышке Конан, прозванный Клейморой. Исчез с  гордо
поднятой   головой,   исчез,   расправив   плечи,   будто   пал   с    них
громадно-невесомый груз.
     А где-то в ином мире - через мгновение по собственному счету, но  Бог
весть когда по счету Зайста - обрел жизнь Конан Мак-Лауд.


                         ...И отступило время.
                         Скрылось, как не бывало,
                         За островами Ночи...

     Договорил  первосвященник  последние  слова  руны.  И  только  тогда,
расстегнув застежку на горле, уронил свое облачение.
     Ибо завершен был Обряд.
     Множество парных огоньков - словно глаза волчьей стаи -  смотрели  на
него со стороны той стены зиккурата, в которой был прорублен вход.
     И  вздрогнул  старик,  вдруг  ощутив  себя  просто  человеком,  а  не
первосвященником. Хотя и в этом случае не угрожало ему ничто.
     Крагер всех Крагеров усмехнулся плотоядно-красными губами и  встал  -
только зазвенели доспехи его и поднимающейся свиты.
     На Обряд он смотрел, не мигая, а сейчас моргнул в первый раз.
     И затмилась на миг одна пара волчьих огоньков.
     Он шагнул к выходу. Но еще прежде, чем он успел подойти к двери,  она
распахнулась сама.


     Сразу за порогом стоял человек.  Должно  быть,  это  именно  он  пнул
дверные створки.
     Нет,  не  один  он  был,  стоящий  за  дверью!  Весь  отряд  Крагеров
выстроился снаружи.
     Третий из отрядов. Семь с лишним сотен уцелевших - рядовые бойцы.
     И впереди - тот, кто  распахнул  дверь,  -  гвардеец.  Тот,  кого  не
досчитались бы в зиккурате, если бы вздумали считать присутствующих.
     Ни у одного не видно автоматов. Но в руках - боевые  цепы  с  девятью
шипастыми шарами на каждом.
     В руках же гвардейца - меч. И перерубленный ремешок все еще  болтался
на его шее.


     Дальнейшее произошло мгновенно. Гвардеец уже занес свой  меч,  Черный
Воин - даже не обнажил еще.
     Но велико было его умение, сильна и быстра рука...
     Полетели в темноту сброшенные  ножны,  глухо  звякнув  об  алтарь.  И
одновременно,  перекрестным  движением,  метнулись  навстречу  друг  другу
сверкающие полосы эспадонов.
     Тут же, лишь на миг опоздав, ударили изнутри автоматы личной гвардии.
     И - ничего.


     Ничего... Только две мощные вспышки полыхнули над порогом  там,  куда
пришлись клинки. И множество ярких, но мелких искорок там же, над порогом,
- все, что осталось от роя пуль.
     Мечи по дуге отскочили обратно, вырвались из не готовых к этому  рук.
Пули же просто исчезли: ни рикошета, ни осколков свинца...
     И никто не упал.
     Они забыли. Да и где им было помнить - тем, кто внутри,  и  тем,  кто
снаружи...
     Отказ от применения силы на Священной  земле  -  не  просто  один  из
Запретов. Он кое-чем подкреплен, кроме Права и Обычая...
     Верно сказано: "Нет в мире сил, способных действовать рядом с Силой".
     Граница же полной власти Силы - порог.


     Черный Воин захлопнул дверь - благо можно было это  сделать  изнутри.
Хотел запереть ее на засов -  но  испокон  века  не  имели  засовов  двери
зиккурата.
     Поднял эспадон. Оглянулся через плечо, уже без всякой улыбки.
     Со страхом и надеждой смотрела на него свита. С гневом и ненавистью -
те, что сгрудились у дальней стены.
     И бесстрастен был взгляд священников.
     - Начинайте Обряд! - рявкнул он во всю глотку.
     - Здесь не кричат,  воин.  Не  кричи  же  и  ты,  -  спокойно  сказал
первосвященник.



                                    15

     "...Истинно говорилось о Крагерах: "Право и Обычай у них свои, а иных
они не признают".
     Но поняли многие из них, что  не  признавать  обычаи  всех  остальных
людей - значит в скором времени отказаться и от обычаев собственных.
     Помогла это понять победа, которая была не победа. И поступки вождя -
победителя, что держал себя не так, как должно вести себя победителю.
     И не как должно предводителю держал он себя...
     Осознав же все это - бросили Крагеры наземь оружие Запрета.
     И изгнали в иной мир тех, кто противился этому.
     И ненавистно стало им имя свое.
     С тех пор и доныне зовутся они Хагены, ибо Хаген было малое имя того,
кто поднял меч на Черного Воина. И стало малое имя - именем клановым.
     И смешались Хагены с  теми,  кого  прежде  стремились  истребить  под
корень.
     Не стало зло - добром, а ярость - спокойствием. Не меньше воевал клан
Хагенов, чем самые худшие из его соседей, не менее жесток был и вспыльчив.
     Но и больше - не намного...
     И перестали они смазывать ядом свои мечи и  острия  шаров  на  боевых
щитах. А эфесы мечей начали отделывать костью бычьей.
     Убитых врагов же - хоронили теперь.
     А еще говорят, что...


     Вот что гласили сказания.  Но  многое  осталось  неизвестным  для  их
составителей...
     Например, они считали, что "иной мир", куда изгнали  противящихся,  -
синоним смерти. И оборот этот употребляли  лишь  по  традиции,  вроде  как
"жезл свинца и пламени" - для обозначения Запретного оружия.
     И когда говорили, что Хаген на Черного Воина "поднял меч", - не знали
они, что не удалось ему тот меч опустить...
     И не знали - почему.


     - ...Сэр! Проснитесь, сэр!
     Нерешительный  голос  вклинивается  в  видения,  пытаясь  вернуть   к
реальности. Напрасно!
     Потому что ТА реальность реальнее ЭТОЙ. Потому реальнее, что  важнее,
и еще  потому,  что  многое  объясняет  -  многие  ключевые  моменты  ЭТОЙ
реальности.
     Наконец, потому, что ТАМ он был молод, ЗДЕСЬ же - стар; и  жизни  ему
оставалось на донышке - как последний глоток в бутылке.
     Впрочем, если все, что видится ему - правда, то его в тот момент  уже
не было ТАМ. Следовательно, не мог он это видеть!
     Однако - видел. Видит.
     ...Отчаявшись, удаляется служитель.


     Первосвященник, хотя он и  оборвал,  поставил  на  место  пытающегося
повысить голос, - не мог отказать. Обряд свершается над всеми, кто  желает
того.
     Другое дело, что раньше таких случае не было вовсе, а  теперь  вот  -
второй раз за день.
     Но это, действительно, другое дело.
     Единственное, что мог сделать  первосвященник  -  вернее,  человек  в
первосвященнике, а не сан его, - это не читать прощальную руну.
     И не пели молитвы трое священнослужителей.
     Это заметил Крагер всех Крагеров, но лишь алогубая  улыбка  появилась
под орлиным шлемом. Словно позабавило его нарушение обряда, а не  ввело  в
гнев.
     Нет, не улыбка - просто в попытке изобразить ее  скривились  мясистые
губы. На настоящую улыбку эта гримаса походила не более,  чем  походит  на
нее широкий алый след клинка на перерезанном горле.
     Все-таки мало радости Черному Воину от того, что провожают его  таким
образом. Совсем не до забавы ему.
     Ему и остальным.
     Остальным...
     Крагер всех Крагеров... Не много же воинов его клана с ним  осталось,
не многими он предводительствует.
     А все прочие... Вот они стоят, наблюдая через порог, -  Крагеры,  еще
не ставшие Хагенами. Помешать  -  не  пытаются,  да  и  невозможно  это  в
зиккурате, в чем только что они сами убедились.
     Просто смотрят.
     Пожалуй, это в первую очередь для них - остающихся, а не для  этих  -
уходящих, допускается нарушение обряда. Но так ведь всегда и бывает...
     Совсем не все равно, что  делать  с  телом  сраженного  неприятеля  -
устроить ему почетное погребение, как достойному противнику, или  оставить
валяться, подобно падали.
     Но не все равно - живым. Мертвым-то как раз - все равно...
     К сожалению, это было самое большее (и одновременно - самое меньшее),
что мог сделать первосвященник.
     Как воин на Святой Земле лишен права вредить, так священнослужитель -
права отказывать.
     И вся Сила стоит за этим правом...


     ...Директору даже не потребовалось объяснений - он  все  понял  сразу
же, как только увидел, что служитель возвращается в одиночестве.
     - Ну, что? Не удалось разбудить?
     - Не удалось, - ответ был лишним, как, впрочем, и вопрос.
     - Почему?
     Вместо ответа служитель выразительно щелкнул пальцем по горлу.
     - Опять сердечные капли, похоже, принимал...
     "О Господи, снова нализался старикашка! Боже, до чего мне надоел этот
"Спаситель Человечества"!"
     И директор сам направился к ложе.


     Один за другим, попарно вставали на  алтарь  Крагеры.  Встречали  они
момент переноса никак не с меньшей твердостью, чем Катана,  и  с  большей,
чем Клеймора.
     Но - мертвой казалась эта твердость...
     Первым, одновременно с предводителем, встал человек,  чье  малое  имя
было Датворт. Прозвище же у него, как и у прочих было обычным: Эспадон.
     Встал - и исчез вслед за Черным Воином.
     А последнему не хватило пары. Он ступил на алтарь один.
     Малое имя его было Вэселек, прозвище же  -  Толедо-Саламанка.  Потому
что, единственный из всех, он бился узким мечом с  одноручной  рукоятью  и
сложной, ажурного плетения, гардой.
     Впрочем, владел он им - дай Бог всякому так эспадоном управиться...



                                    16

     - Проснитесь, пожалуйста, мистер Мак-Лауд...
     И снова  чей-то  голос  -  уже  не  столь  робкий,  но  вкрадчивый  и
почтительный до приторности - вклинивается в видения.
     Прочь, голос!.. Еще не все досмотрено...
     Еще не все, хотя  осталось  совсем  немногое.  Явственно  истончается
ткань видения, становясь почти прозрачной.
     Итак...


     Холод и тайна обитают в межзвездных  глубинах.  Даже  когда  пронзает
пространство невидимый меч Силы - много неожиданностей поджидает его.
     Ибо Время не отступило, что бы ни говорил первосвященник.
     И Расстояние - тоже не отступило. Точнее, отступило, но - не совсем.
     Крепка твердыня островов Ночи. Однако даже ей не остановить Силу.  Не
остановить. Но задержать ее, исказить ее путь - способна она...
     Не только память оказалась стертой у тех, кто  шагнул  через  бездну.
Развеяло их по временам и странам - так, что никто не попал в одно и то же
место одновременно с другим.
     С учетом обретенного ими бессмертия все это оказалось восстановимо: и
память, и связи между ними.
     Но долго пришлось им рыскать по планете, прежде чем встретиться.
     Одни искали встречи для единения. Другие - для убийства.


     Все. Видение стало совсем прозрачным - заколебалось и развеялось, как
дым.
     Хотя у него оставалось впечатление, что  это  еще  не  совсем  конец.
Что-то он еще должен был узнать... Совсем немного, но...
     Но теперь вкрадчивый  голос  -  единственная  реальность,  остающаяся
доступной.
     - Мистер Мак-Лауд... Проснитесь, мистер Мак-Лауд...


     Директор уже собирался с максимальной деликатностью потрясти  старика
за плечо, когда тот вдруг открыл глаза.
     В  глазах  его  была  пустота,  но  не   обычная   пустота   дряхлого
беспамятства, а словно... Нет, директор не смог бы ее описать.
     Он отшатнулся, как от удара. На миг ему показалось, что он смотрит  в
два глубоких колодца, а там, вместо дна, вспыхивают далекие искорки  мечей
и льется кровь...
     Впрочем, он быстро овладел собой:
     - Опера закончилась, сэр.
     Старик обвел глазами зал. Пуста  уже  была  не  только  сцена,  но  и
зрительские ряды.
     - Что... Где я? - он еще не пришел в себя.
     Директор не стал отвечать: вопрос явно был риторическим.
     Некоторое время Мак-Лауд сидел неподвижно, потом резко встряхнулся.
     - О, прошу простить... - он издал неловкий смешок. - Кажется, я...
     - Вы слегка прикорнули, мистер Мак-Лауд. Ничего страшного, с  кем  не
бывает...
     Мак-Лауд снова коротко хихикнул.
     - Да. Действительно. Вижу, я уже совсем старенький...
     И после паузы:
     - Наверное, пора мне умирать...
     Он с большим трудом поднялся, опираясь на спинку кресла и отказавшись
от услужливо протянутой руки. Шатаясь, направился к выходу.
     От чего он шатался: немощь сыграла свою роль или выпивка?
     Сыграла свою роль...
     Директор нахмурился. Ему вдруг, ни с того ни с сего, показалось,  что
Мак-Лауд сейчас тоже "играет роль".
     Игрой  было  нарочито  слабоумное   хихиканье,   походка   враскачку,
старческая немощь.
     Хотя, с другой стороны, - зачем это ему? Да и вообще - какая разница?


     Среди молодежи было популярно выражение  "двигаться  на  автопилоте".
Мак-Лауд не прибегал к таким сравнениям. Но действительно - он отдался  на
волю своего тела, как тяжелораненый полагается на волю несущей его лошади,
вручая ей свою судьбу...
     И сейчас руки его автоматически вели машину (да,  он  сам  еще  водит
машину! Не так и дряхл он, оказывается...), а мозг был занят другим.
     Что недослушал он? Что все-таки ему предстояло узнать?
     И действительно ли это важно для него?
     Где-то далеко едва различимый голос начал читать  размеренно,  словно
смакуя строки древней летописи:
     "...А еще говорят, что..."


     Сосредоточенность давалась ему очень дорогой ценой. Поэтому несколько
минут спустя ему и самому было мудрено ответить  -  дослушал  ли  он  этот
голос до конца?
     И если да, то что говорил голос?
     Быть может, вскоре это вновь всплывет в памяти. Или нет.
     Катана сказал: "Позови меня - и я приду. Быстро..."
     - Катана! - произнес он вслух, подсознательно надеясь на чудо.
     Но  ничего  не  произошло.  Да  ведь  и  не  могло  произойти,   если
вдуматься...
     Когда человека призывают - делают это по имени, а не по прозвищу.  Но
он не помнил теперь имени Катаны - так же, как  раньше  не  мог  вспомнить
прозвища.
     А главное - давно был мертв Катана. Уже около  пяти  веков  прошло  с
того  дня,  как  Мак-Лауд  нашел  его  обезглавленное  тело   у   подножья
полуразрушенной башни.
     Тогда он тоже не знал его прозвища. Да и  сам  Катана  -  все  ли  он
вспомнил тогда, что было с ними прежде?
     Нет ответа. И не будет. Ничего не осталось  теперь  от  Катаны,  даже
костей в могиле.
     Единственное, что осталось все-таки, - это меч его, тоже называвшийся
катаной...


     "Катана...  Так  называется  "средний  меч",  располагающийся   между
"большим" и "малым" мечами -  о-дати  и  ко-дати.  Самое  распространенное
оружие  самураев,  начиная  с  первых  веков  второго   тысячелетия   н.э.
Употреблялась в качестве двуручного меча и для работы одной рукой в паре с
боевым ножом вакадзиси. Этот стиль называется риото-дзукай...
     (Никогда ему не давался этот стиль. Ну что же,  зато  кое-что  другое
ему удалось.
     Ведь сколько мастеров - столько и стилей на свете...)
     ...Гарда, именуемая цубой - обычно  небольшая,  округлая,  бронзового
литья. Длина клинка... Вес... Угол изгиба... Форма рукояти..."
     И в конце статьи - краткая фраза, которая словно  бы  и  не  к  месту
совсем:
     "Меч окружается глубоким почитанием..."
     Это в нем опять пробудился специалист.  Антиквар,  эксперт,  торговец
оружием...
     Такие статейки он по роду своей деятельности читал не раз. Но  сам  -
не писал.
     Рука не поднималась...


     Пусты твои знания, антиквар. Пусты и суетны.
     Будь ты только антикваром - никогда бы тебе  не  понять,  отчего  при
слове "катана" перед глазами твоими встает уже образ  не  птицы,  а  рыбы.
Сильной, упругой рыбы, которая, блестя серебристой чешуей, ровно  движется
против течения.
     Ибо  не  сводится  понимание  меча  к  количеству  проковок,  которое
выдержал клинок, к материалу и форме гарды и прочим ВЕЩЕСТВЕННЫМ вещам...



                                    17

     Две головы осторожно выглянули из-за бетонного ограждения дамбы.  Тут
же нырнули обратно, пережидая, пока по краю его пройдется луч  прожектора.
И снова выглянули.
     Теперь предстояло спешить.
     Считалось, что прожектор посылает свои лучи вдоль  периметра  ограды,
исходя из закона случайных чисел, - предвидеть что-либо невозможно. Это  и
останавливало другие группы.
     Но тем, кто сейчас перебрался через  дамбу,  удалось  узнать,  что  в
работе прожектора тоже есть своя система.
     За эту информацию было заплачено недешево  -  жизнями  нескольких  из
товарищей. Но она оказалась весьма кстати.
     В руках у одного из них было устройство, которое немногие узнали бы с
первого взгляда. Правда, Мак-Лауд наверняка оказался бы в их числе.
     Видел он подобные штуки и на  Зайсте,  и  в  Шотландии  шестнадцатого
века.
     Это был арбалет - в прошлом оружие воинов, а  сейчас  -  диверсантов.
Так и не нашлось ему  замены,  несмотря  на  все  развитие  огнестрельного
оружия.
     Потому что есть вещи, с  которыми  может  справиться  только  стрела,
тетива и дуга пружинной стали.
     Палец нажал на спуск - и человека  шатнуло  от  толчка  в  плечо.  Но
стрела, увлекая за собой бухту троса, пошла над бурлящей водой.
     Еле слышный звук удара донесся с того берега.
     Стрелявший подергал за трос  -  и  остался  удовлетворен  надежностью
крепления. Видимо, не менее  трех  из  пяти  автоматически  раскрывающихся
зубцов стрелы нашли себе опору.
     - Быстро! - прошипел он.
     Это было первое и единственное слово, сказанное при переправе.


     Корпорация "Шилд" умела защищать свои объекты.
     Нет такой стены, которую  нельзя  преодолеть.  Нет  системы,  которую
нельзя обмануть. И нет охраны, которая была бы бдительна постоянно.
     Поэтому дополнительно к обычным  мерам  предосторожности  объект  был
опоясан рвом. Мощные насосы разгоняли воду в нем  до  брандспойтной  силы,
исключая переправу вплавь.
     На всякий случай - на какой именно, не знал, наверное, никто - во рву
кишела и живая опасность.
     Пираньи.
     Мутантные рыбки-людоеды, у которых страсть к сырому мясу  развита  от
природы, но реакция на человеческий запах  вдобавок  была  усилена  генной
селекцией.
     Не то что плыть - зайти в воду нельзя. Потому что выйти из нее  можно
- только скелетом.


     Переправлялись по двое. Натянутый до  звона  тросик,  вдоль  которого
скользили роликовые карабины, предохранял от сноса течением.
     Вода вскипала вокруг людей, билась серебристым облаком: сотни мелких,
с ладонь, рыбок тыкались в них курносыми мордами.
     Но - только бессильно щелкали,  обламываясь,  острия  не  по  размеру
грозных клыков.
     Поверх гидрокостюма каждый из людей  был  облачен  в  мелкую,  тонкую
кольчугу особо прочной  стали.  Эта  же  кольчуга  защищала  тянущиеся  от
дыхательных баллонов шланги.
     Все это - а так же  весьма  увесистые  тюки,  притороченные  к  груди
каждого, - отнюдь не облегчало передвижение. Когда  аквалангисты  достигли
противоположного берега, они просто вынуждены были сделать передышку.
     Всего их было шесть человек. Точнее, семь - но  один  остался  по  ту
сторону, следить за переправой.
     И среди этих шестерых находилась  одна  женщина.  Но  определить  это
стало возможно только после того, как они сняли маски.
     Движения ее были не менее быстры, чем у остальных. А несомый  груз  -
не легче.


     - Что за жизнь... - пожаловался один из аквалангистов, вытирая мокрый
от воды и пота лоб. - Арбалеты, кольчуги... Скоро мы вообще  будем  против
корпорации идти с мечами в руках!
     (Он и не подозревал, насколько близок к истине...)
     Женщина бросила взгляд в его сторону:
     - Тебя что-то не устраивает, Джон? - спросила она.
     Тот пожал плечами:
     - Да, что меня может устраивать?! Дикость ведь, средневековье сущее!
     - Правильно. Средневековье, - с нажимом произнесла женщина.  -  И  мы
здесь - именно для того, чтобы средневековье разрушить.  Неужели  об  этом
мало говорено?!
     Джон снова пожал плечами. Видимо, это его не убедило.
     - Да, говорено много, - ответил вместо него другой.
     (Именно он стрелял из арбалета. И арбалет все еще  висел  у  него  на
плече. Это было их единственное оружие.)
     - Но сейчас действительно не время и не место продолжать разговор.
     Он встал, и все поднялись вслед за ним. Даже Джон, которому в  голосе
арбалетчика почудилась недвусмысленная угроза.
     Пожалуй, это ему не просто почудилось...


     Человек с арбалетом наизготовку шел впереди.  Все  признавали  сейчас
его главенство, хотя вообще-то по  статусу  главой  их  была  женщина.  Но
теперь они пристроились к арбалетчику, как бронетранспортеры - к танку при
прорыве линии обороны. А тот  все  шагал  себе  вперед,  и  лишь  по  едва
уловимой грузности фигуры можно было узнать, что это уже  очень  немолодой
человек. Старшим из этой шестерки он годился в отцы, младшим - без  малого
в деды. Но грузность его дышала мощью,  и  уж  его-то  точно  меньше  всех
угнетала тяжесть кольчуги, акваланга и тюков.
     Имя его было Лесли О'Майер. Кое-кому в корпорации оно еще  оставалось
знакомым.


     Лесли О'Майер, бывший бравый капитан Лесли,  а  ныне  -  полковник  в
отставке, не стал живой легендой, в отличие  от  Мак-Лауда.  Да  он  и  не
нуждался в этом. Продолжал тянуть службу, постепенно вырастая в чинах.
     И  с  каждым  годом  все  лучше  и  лучше  понимая  сущность   работы
корпорации.
     Именно это понимание и привело его к тому, что на настоящий  день  он
был не просто полковником, но полковником в отставке.  И  весьма  солидную
пенсию ему словно швырнули в лицо: трать денежки и сиди себе тихо!
     Плохо они его знали...  Деньги  швырнуть  в  лицо  -  все  равно  что
перчатку.
     Вызов на смертельную дуэль.
     Вот почему он теперь шагал  во  главе  тех,  кого  корпорация  "Шилд"
называла "террористами" и "диверсантами". И вовсе это не было  парадоксом:
человек, одно время возглавлявший охрану корпорации, лучше других знает ее
уязвимые места.
     И охраны, и корпорации.



                                    18

     Руки рефлекторно управляли машиной - и она несла  его  по  привычному
пути. Казалось,  автомобиль,  как  умная  лошадь  под  потерявшим  поводья
всадником, сам выбирает маршрут.
     В сущности, не так уж и разнообразны были в последнее время маршруты.
Особняк... театр... бар... Даже железной лошади под силу это выучить.
     В приборную панель был вмонтирован  экранчик  небольшого  телевизора.
Сейчас на нем дергалась новомодная рок-звезда, оглушая слушателей поистине
металлической музыкой.
     Надо бы сменить программу... Но ни сил, ни воли нет, чтобы дотянуться
до переключателя.
     Пустота. Только теперь эта пустота не рождает образов прошлого...
     Внезапно    музыка    оборвалась.    Теперь    с     экрана     вещал
профессионально-бесстрастный голос диктора:
     -  Добрый  вечер.  Передаем  информацию  особой   важности.   Сегодня
корпорация "Шилд"...
     В  последние  годы  такое  часто  случалось.  Сведения  о  том,   чем
корпорация собирается в очередной раз  облагодетельствовать  спасенное  ею
человечество, считались до того важными, что  их  втискивали  куда  только
можно.
     И куда нельзя - тоже.
     - ...Очередные работы по нормализации защитного покрова  атмосферы...
- вещал диктор.
     Ну, конечно. Так и есть...
     Мак-Лауд все же нашел в себе достаточно сил, чтобы нажать на  клавишу
отключения.


     Сотрудник внутренней охраны еще оседал, скорчившись от удара в живот,
О`Майер уже выхватил из кармана кляп и наручники. Он по-прежнему  знал  не
только теорию, но и практику  своего  дела...  Кляп  забил  рот  охранника
прежде, чем тот коснулся земли.
     Женщина возилась с замком. Отмычки лязгали, но  ни  одна  из  них  не
проходила в щель.
     - Придется ломать, - наконец произнесла она, отрываясь от скважины.
     Лесли только усмехнулся:
     - Давно бы так, Луиза...
     Кто-то протянул ему короткий ломик, но полковник даже не посмотрел на
него. Без размаха ударил ладонью, примерился и повторил удар.
     Дверь, ведущая в лифтовую шахту, открылась - язычок замка был  словно
автоматом срезан.
     - Вот это да... - тихо сказали сзади. Кажется, говорил Джон.
     Снова наложив на тетиву стрелу-якорец, О`Майер встал на пороге  шахты
и прицелился вверх.


     Экран телевизора погас. Но за секунду до этого, когда изображение уже
исчезло, на нем неожиданно высветилась иная картинка.
     Странная  картинка.  Необычная.  Горы,  щетинящиеся  гребнями  острых
камней, глубокий девственно-белый снег...
     И - призрачные очертания нескольких человеческих фигур.
     Одна из них подняла необыкновенно  длинную  руку...  Нет,  рука  была
обычной, просто ее словно продолжал зажатый в ней меч.
     И Мак-Лауд понял, что не на Земле находятся эти горы.
     И голос, столь же призрачный, как  колеблющиеся  силуэты  перед  ним,
зашептал ему в уши:
     - ...А еще говорят, что...


     Да, холод и тайна обитают в  межзвездных  глубинах.  Крепка  твердыня
островов Ночи, ибо неведомы смертным их законы. Даже тем из смертных,  кто
познал таинство Воскрешения.
     Сила же - безлика. Сама по себе она не служит ни добру,  ни  злу.  Не
бывает белой Силы без черной. Черная же Сила невозможна без  материального
носителя. Если же нет его - сотворит она его  сама.  Заново  сотворит  или
воссоздаст один из образов прошлого.
     Самый черный.
     Вот почему Черный Воин, будучи убит на  планете  Земля,  вновь  обрел
жизнь на планете Зайст.


     "...А еще говорят, что когда исчез род Крагеров с лица  Зайста,  иным
показалось, будто не хватает чего-то на планете. Были это изгои из  разных
кланов.  Каждого  из  них  в  своем  клане  ждал  суд  за  лихие  дела.  И
объединились они, создав новый клан. И нарекли себя - Крагерами!
     Рассказывают старики:  повторяются  дела  человеческие.  Первый  клан
Крагеров тоже возник подобным образом. Впору усомниться оттого - не был ли
вообще первый клан создан тогда же, когда появились первые из изгоев? И не
исчезнет ли последний лишь тогда, когда последние изгои исчезнут?
     Значит, вечны Крагеры, если так...
     Но так ли, иначе ли - а теперь снова в  собачьих  норах  кормят  суки
вперемешку щенков и детей. Будущих Крагеров.  Правда,  робки  и  осторожны
пока что их родители, ибо ополчился отныне на них весь Зайст, воистину как
бешеных псов их преследуя. Но говорят,  что  растет  сила  новых  Крагеров
быстрее, чем их число. Ибо, войдя во вкус, припали они к Высокому  Знанию,
черпая прежде всего из Запретных его источников.
     Говорят также, что все-таки не видать им власти над  миром,  пока  не
возглавит их вновь Черный Рыцарь, Черный Воин - тот, который  исчез  много
веков назад.
     И еще говорят кое-что, вовсе непонятное. Будто  бы  и  впрямь  пришел
Черный Воин, наделенный даром бессмертия.
     Коль скоро правда это - последние дни настали для мира..."


     Двое стояли перед Черным Воином, который  вновь  стал  Крагером  всех
Крагеров. Пусть и другие теперь это Крагеры,  не  те,  что  раньше,  но  с
прежним вождем - завоюют они  славу  прежних!  И  плевать,  что  для  всех
остальных эта слава - не слава, а ужас и позор.
     Эти двое были молоды, но прошедший  испытание  собачьим  боем  Крагер
сразу признается взрослым.
     И  были  они  братья-близнецы.  Ужасен  был  их  облик,   но   ужасен
по-одинаковому. Даже родная мать не смогла  бы  их  различить.  Лишь  мать
молочная, наверное, различала - повинуясь звериному чутью...
     Поэтому так и называли их: Первый и Второй.
     Мечи были у них на поясе, а Запретные жезлы - в руках.  Но  вовсе  не
примитивные пороховые автоматы именовались сейчас Запретными жезлами.  Это
были устройства, испускающие боевой луч. На Земле бы сказали - "бластеры",
обозначая неведомое названием, взятым из антуража фантастики.
     Значит, бластеры. Пусть так.
     И еще из вещей Запрета имели они  оба  малые  платформы,  позволяющие
летать. У Первого это была действительно платформа,  у  Второго  она  была
выполнена в виде складных крыльев, прикрывающих спину.
     - Мне нужна голова Мак-Лауда! - произнес Черный Воин.


     В это  самое  время  Мак-Лауд  с  удивлением  озирался  по  сторонам,
соображая, куда это он заехал.
     Не сразу ему удалось понять, что железная  лошадка  доставила  его  в
один из баров, где он был завсегдатаем.


     И в это же самое время шестерка террористов, одетая в кольчуги поверх
гидрокостюмов, проникла на территорию мозгового центра корпорации.
     Женщина уже набирала заготовленную программу.
     - У нас есть тридцать секунд, - сказала она.
     И нажала клавишу ввода.



                                    19

     - У нас есть тридцать секунд, - сказала она.
     Все остальные согласно кивнули. Им было не по себе, хотя они и знали,
что полминуты никак не может им повредить.
     После нажатия клавиши в защитном экране образуется пробой. Впервые за
более чем четверть века.
     Пробой будет маленький, локальный, да и просуществует  он  недолго  -
едва успеешь сосчитать до тридцати. Но  в  эти  секунды  на  Землю  хлынет
невидимый и неосязаемый поток радиации.
     Его  не  сдержит  потолок  здания  -  корпорация  демонстративно   не
применяет в постройках соответствующих материалов.  Мол,  нас  бережет  не
крыша, а энергетический щит!
     Радиация проникнет внутрь. И за короткий отрезок времени они  замерят
уровень.
     Было  тут  одно  маленькое  "но":  не  только  приборы   подвергнутся
излучению, но и их тела.
     Хотя подсчеты убедительно показывали, что  тридцатисекундный  лучевой
"душ" совсем не страшен - мороз пробирал по коже...
     - Готовы?
     - Да, - ответил Лесли.
     Остальные просто кивнули. Кто-то из них нервно хихикнул:
     - Ну, все! Ночью фонарик не потребуется!
     - Почему?
     - Сами светиться будем в темноте... Ну давай же, Луиза, не тяни душу!
     Женщина нахмурилась. Ей не понравился этот образчик черного юмора.
     - Будем надеяться, что до этого не дойдет...
     И она нажала на кнопку тем же движением, как двадцать пять лет  назад
сделал это Мак-Лауд. Словно отменяя его поступок.


     Бармен уже распахнул перед Мак-Лаудом дверцу автомобиля.
     Это был молодой парень, крепкий, хотя и слегка полнеющий. В движениях
его виделось скорее гостеприимство, чем подобострастие.
     Безусловно, ему льстило, что "Спаситель Человечества"  сегодня  будет
надираться именно в его заведении.  Однако  обращался  он  к  Мак-Лауду  с
обычной вежливостью младшего по отношению к  старшему.  Пожалуй,  как  раз
поэтому Мак-Лауд выбрал именно его бар.
     - Как, сейчас не слишком много посетителей?
     - Да нет пока что... Утро ведь!
     Мак-Лауд с удивлением посмотрел на часы. Да, сейчас было раннее утро.
Черта с два разберешь это стараниями корпорации "Шилд"! Хорошо, хоть  день
от ночи отличить еще можно...
     Однако немало времени носила его по городу железная лошадка!
     Он ступил на асфальт и вздрогнул. Прямо  перед  ним,  у  стены  бара,
пошатываясь, стоял человек. Еще один завсегдатай. Ранний пьяница.  Точнее,
не пьяница уже -  алкоголик.  Неопределенного  возраста,  опустившийся,  с
мутным взглядом... В его глазах,  как  в  зеркале,  Мак-Лауд  увидел  свою
судьбу через еще несколько лет. Впрочем, если повезет,  он  умрет  раньше,
чем потеряет человеческий облик!
     Джимми перехватил его взгляд, но истолковал его по-своему.
     - А ну, ступай отсюда, дружок! Иди-иди-иди...
     Неясно, услышал ли его алкоголик  -  но  он  действительно  заковылял
прочь.
     - Все в порядке, сэр, -  бармен  повернулся  к  Мак-Лауду.  -  Можете
заходить!
     Мак-Лауд некоторое время стоял в задумчивости. Потом втянул голову  в
плечи, словно черепаха, укрывающаяся внутри панциря, и вошел в бар.


     Программа сработала.
     - Невероятно... - прошептала Луиза.
     Этого  действительно  не  ожидал  никто.  Все  они,  конечно,   имели
основания предполагать, что корпорация завышает данные. Собственно,  чтобы
узнать это, они и проникли сюда.
     Но на дисплее одна за другой появлялись  цифры,  свидетельствующие  о
том, что опасность не просто преувеличена, а вымышлена. Целиком.
     Как это могло произойти? Сам по себе восстановился озонный  слой?  Но
ведь утверждали, что  на  восстановление  потребуются  тысячи  лет...  Или
сыграли свою роль те самые "работы по нормализации защитного  покрова",  о
которых каждый слышал по десять раз на дню? Однако утверждали,  что  такие
работы продлятся сотни и сотни лет. Разумеется, это казалось благом  -  по
сравнению с тысячелетиями.
     И, конечно же,  сам  этот  факт  автоматически  продлевал  всевластие
корпорации на те же сотни лет. А дальше видно будет.
     Шестеро пробравшихся в мозговой центр намерены были опровергнуть  эти
утверждения. Но пределом их мечтаний было - еще несколько десятков лет под
лилово-оранжевым небом.
     И увидев, что реальной солнечной радиации хватит от силы  на  хороший
загар, они были ошеломлены. Настолько ошеломлены,  что  не  поверили  сами
себе. Вернее, показаниям приборов.
     Только Лесли криво усмехнулся. Он тоже не рассчитывал, что все  будет
именно так, но оставался спокойнее других.
     Именно поэтому он сумел вовремя заметить опасность.


     - Мне нужна голова Мак-Лауда...
     Двое, не шевелясь, выслушивали Черного Воина.
     - Не должен существовать тот, кто нанес мне поражение... Не должен он
умереть своей смертью, до самого конца считая себя победителем!
     Черный Воин втянул в себя воздух - теперь ему удавалось  сделать  это
беззвучно. Он все еще не мог привыкнуть к своему новому голосу.
     Вернее, старому. Но вновь обрести его Крагеру Крагеров удалось только
после пятивекового перерыва.
     С тех пор как меч Катаны, со  свистом  прорезав  воздух,  рассек  ему
гортань и голосовые связки, он мог разговаривать, только преодолевая хрип.
Любого обычного человека такой взмах уложил  бы  на  месте.  Даже  Черному
Воину не помог его дар Воскрешения. Вернее, помог, но - не до конца.
     Тот, кто приобщен к Воскрешению, может зарастить любую рану мгновенно
и без следа. Кроме первой.
     И кроме последней, разумеется.
     Первой раной  для  Мак-Крагера  стал  именно  этот  рубящий  удар.  И
страшный выпуклый шрам перехватывал ему  горло  до  тех  пор,  пока  через
пятьсот лет тот же самый меч не ударил почти по тому же  самому  месту  на
шее Виктора Крюгера.
     Этот удар, отделивший голову от тела, и стал причиной последней раны.
     А меч... Меч был в руках у Мак-Лауда.
     Первую же рану Мак-Лауду нанес  он  сам,  Черный  Воин.  До  сих  пор
дряхлеющее тело этого выродка несет на животе след этого удара!
     Крагер всех Крагеров скрежетнул зубами:
     - Найдите и убейте его, пока он не околел от старости!
     - Это будет нелегко... - нарушил молчание один из близнецов.


     Все   предусмотреть   оказалось   невозможным.   В   частности,    не
предусмотрели реакцию сотрудников "Шилд".
     О подтасовке знали лишь несколько чиновников высшего уровня.  Все  же
остальные - инженерный состав, научные работники, обслуга - были посвящены
не более, чем прочее население Земли.
     Поэтому,  когда  датчики  вдруг  показали   мгновенное   исчезновение
энергетического барьера прямо над  головами  работающих  в  здании  людей,
самообладания не сохранил никто.
     - Спасайтесь! - истерически крикнул  кто-то.  -  Сейчас  здесь  будет
высокий уровень радиации!
     В панике  толпа  ринулась  к  выходу.  Пожалуй,  даже  не  все  четко
представляли, куда они бегут. Кто спешил на  нижние  этажи,  надеясь,  что
множество переборок остановит  невидимые  лучи,  кто  торопился  выйти  за
пределы предполагаемой зоны  излучения  (ясно  было,  что  щит  пробит  на
участке всего нескольких сот квадратных метров).
     Иные просто бежали, подхваченные  общим  потоком.  Один  из  таких  и
наткнулся на охранника - с забитым ртом, прикованного к решетке.
     (По-хорошему следовало сделать так, чтобы охранник замолчал навсегда.
Тогда, кстати, не пришлось бы тратить время на кляп и наручники.
     Но никто не  решился  поступить  так.  Даже  Лесли,  хотя  он  и  был
профессиональным воякой.)
     Охрана объекта, конечно, и так была поднята по тревоге. Но  в  первые
мгновения паники все были уверены, что дело в  технической  неисправности.
Теперь же охранники знали, что на  объекте  находятся  незваные  гости.  И
действовали соответственно.


     Никто из шестерых не снял кольчуги. Баллоны аквалангов еще оставались
за плечами.
     Не так-то просто вновь облачиться в эту  сбрую.  При  запланированном
отступлении вполне могло не хватить на это времени.
     Но теперь все  предосторожности  сработали  против  них.  Потому  что
отступление получилось незапланированным.  А  лишний  вес  при  бегстве  -
помеха...
     И - никакого оружия, поскольку они не собирались убивать.  Арбалет  -
не оружие, а орудие переправы.
     Но Лесли взвел арбалет, отцепил трос от стрелы-якорька. И  рухнул  на
пол, взяв на прицел глубину коридора: приклад  к  плечу,  левую  руку  под
ложе, ноги - в упор...
     - Уходите! - коротко приказал он.
     Четверо  с  видимым  облегчением  кинулись  бежать  и   скрылись   за
поворотом. Луиза задержалась.
     - Я остаюсь, - сказала она.
     - Уходи! - страшен был уже не голос Лесли, а звучавшая в  нем  полная
уверенность, сознание своего права отдавать приказы.
     И она не посмела ослушаться...



                                    20

     - ...Для тебя это будет никак не труднее, чем для меня - вырвать твой
болтливый язык, - сказал Черный Воин.
     Это он постарался произнести с максимальной убедительностью.
     - Кроме того,  вам  надлежит  не  обдумывать  то,  что  я  сказал,  а
исполнять сказанное!
     Тут оба близнеца вдруг засмеялись каким-то немыслимым,  невообразимым
смехом. Видимо, рассмешило их слово "обдумывать". Вот уж чем они сроду  не
занимались...
     Да, это были не Крагеры прошлого клана... Но Черный  Воин  сдержался.
Он еще сделает этот клан равным прошлому...
     А эти... Что ж, они заплатят за свой смех. Потом. После возвращения.
     Пока что он нуждается в них...
     - Итак, найдите его - для меня. И убейте. Тоже для меня.
     На этот раз не было никаких смешков:  согласно  кивнули  две  головы.
Видимо, братцы сообразили, что играют с огнем.
     - Надеюсь, мне не придется самому приходить вам на помощь?
     Сказав это, Крагер всех Крагеров изобразил на лице улыбку.  Выглядела
она как гримаса - настолько странно было видеть его губы улыбающимися.
     Его  посланцы  синхронно  ответили  кукольными  усмешками  (они  тоже
смотрелись на их лицах неуместно - словно доспехи в бане).
     А затем с той же синхронностью отрицательно качнули головами.
     На сей раз им не пришлось ступать на алтарь зиккурата. Теперь Крагеры
обладали более надежными средствами для прыжка через Бездну...


     ...Их проход сквозь атмосферу зафиксировали только сотрудники все той
же корпорации "Шилд". Больше во всем мире никто не следил за небом...
     Когда на следящем экране один за  другим  высветились  два  всплеска,
наблюдавший за ним инженер подскочил от неожиданности.
     - Джек! Смотри!
     Джек с видимой неохотой оторвался от поглощаемого гамбургера:
     - Ну?
     Дежурный инженер без слов указал на экран. Это не возымело ожидаемого
действия. Пришлось ему все-таки заговорить.
     - Кто-то  проник  к  нам  сверху,  -  произнес  дежурный  подчеркнуто
будничным тоном. - Кто бы это мог быть, а?
     Вопрос был резонным. С тех пор как с вершин энергоразрядников в  небо
ударил  тысячеструйный  энергетический  фонтан,  ни   одно   искусственное
устройство не было поднято на орбиту.
     Но Джек явно не выглядел потрясенным.
     - Ну, во-первых, это может быть  один  из  космических  стервятников.
Знаешь  -  боевые  спутники,  запущенные  нашими  отцами-дедами   еще   до
Катастрофы.
     - Чего это ради они падать должны?
     - Мало ли... Срок пришел, вот и все.
     - Хорошо. А во-вторых?
     - Во-вторых... Ну, ты и сам мог бы догадаться. Метеор.
     -  Два  метеора.  Подряд.  Почти  одновременно.  И  -  на  расстоянии
полукилометра друг от друга. Вероятность просчитал?
     Джек тяжело вздохнул.
     - Не два метеора, - сказал он подчеркнуто мягко, словно ребенку. - Не
два. Один. Но при входе в верхние слои атмосферы он разделился  -  и  щита
достиг уже в виде парных осколков.
     Он снова вздохнул - тяжело, лениво...
     - Брось, Томми. Ничего не произойдет. Давно уже в этом мире ничего не
происходит... к сожалению. Разве что и впрямь явятся добрые или злые  дяди
из космоса...


     Сидя на  краю  эстакады,  Луиза  дышала  часто-часто,  как  загнанная
собачьей сворой лань.
     Она одна осталась в живых. И то - чудом. Когда  вертолет  прошел  над
кишащим пираньями рвом и дал очередь, пули достались только ее  последнему
спутнику. А потом вертолетная  фара  некоторое  время  провожала  его  уже
мертвое тело, уносимое потоком.
     За эти секунды она, следуя под  водой  вдоль  троса,  успела  достичь
берега. Счастье, что они не подумали, что на переправе были двое... И  тут
она оборвала сама себя.
     Какое "счастье" - мерзавка, мразь эгоистичная! Привести своих  друзей
в змеиное логово (пусть они и вызвались добровольно - это не снимает с нее
ответственности), уложить их всех, а теперь - "счастье"!
     А главное - зачем? Ради чего?
     Слезы душили ее - бесполезные, злые слезы...
     Неужели ради этих совершенно немыслимых данных, поверить которым даже
она сама не в силах?
     А может быть, кто-нибудь все же остался жив? Едва ли... Она вспомнила
мелькание прожекторов, безумный шквал автоматного огня, взрывы гранат...
     Нет, едва ли.  Впрочем,  если  кто-нибудь  еще  и  жив  -  вскоре  он
позавидует мертвым. Корпорация обязательно захочет  узнать,  кто  и  зачем
посетил ее святая святых. А среди ее заплечных  дел  мастеров  есть  такие
специалисты...
     И снова она оборвала себя. Надо было жить и действовать дальше.
     Сбросив опостылевшую кольчугу вместе с гидрокостюмом,  она  некоторое
время стояла  в  утренней  полутьме  обнаженная:  легкий  ветерок  приятно
холодил разгоряченное тело. Потом развернула заранее  спрятанный  пакет  с
одеждой.
     Одеваясь, Луиза почувствовала, как что-то плотное ткнулось ей в  бок.
Конверт в боковом кармане. А она и забыла о нем...  Этот  конверт  дал  ей
Лесли перед началом операции.
     - Сейчас не распечатывай. Даст  Бог,  не  понадобится,  -  сказал  он
тогда. И добавил:
     - Если понадобится - я потом сам все объясню. Ну, а в случае  чего...
Читать умеешь? Вот и прочтешь тогда.
     Торопясь, она распечатала письмо. Буквы прыгали у нее перед глазами.
     "Свяжись с Карлом Мак-Лаудом, - было написано  там,  -  возможно,  он
сумеет во всем разобраться. Найти его сумеешь в..."



                                    21

     Джимми возился за стойкой, старательно  изображая  работу  в  обычном
режиме. Он знал, что его посетителю не нравится, когда к нему относятся  с
подчеркнутым вниманием.
     - "Русский бар", мистер Мак-Лауд?  -  спросил  Джонни  как  бы  между
делом.
     Старик утвердительно кивнул.
     - Да, спасибо. "Русский бар", - как и бармен, эти слова  он  произнес
по-русски.
     Джимми  поставил   перед   ним   колоссальных   размеров   бутыль   с
сорокаградусным пойлом, считавшимся здесь русской водкой. В  бутыли  этого
пойла умещалось не меньше галлона.
     Потом он вновь отошел за стойку, одним глазом поглядывая за тем,  как
его  почетный  клиент  меланхолично  прихлебывает  алкоголь  из  граненого
стакана  чуть  ли  не  с  ведро  размером  (это  тоже  было   неотъемлемой
особенностью "Русского бара").
     Другим глазом в это время он следил за единственной, кроме Мак-Лауда,
посетительницей. Толстая молодая женщина, ввалившаяся к нему  сразу  после
открытия, уже с утра была "на взводе".
     В это момент экран установленного в баре телевизора осветился и голос
диктора произнес с необычной тревогой:
     - Внимание, внимание! Передаем информацию экстренной важности!


     Эту передачу смотрели и те  сотрудники  "Шилд",  которые  только  что
обсуждали вероятность падения двух метеоров.
     Прервав на минуту дискуссию, они повернулись к телевизору.
     ...экстренной  важности!  Сообщаем   о   варварском   акте   террора,
осуществленном на энергоразряднике B/X-49L.
     - Ох ты! Да это же рядом! - воскликнул дежурный.
     Джек досадливо отмахнулся от него.
     - ...Группа террористов, предположительно относящаяся  к  организации
"Кобол", проникла на территорию объекта, но была обнаружена. По  имеющимся
на настоящий момент данным, все террористы погибли  в  перестрелке.  Среди
сотрудников корпорации и полицейских жертв нет.
     - Так еще перестрелка, значит...
     Дежурный кивнул, соглашаясь.
     - Да их вообще напрасно террористами окрестили. Я кое-что про "Кобол"
знаю... Этакие ниндзя-любители, больше всего на свете опасающиеся пролития
крови.
     Между тем диктор продолжал развивать тему:
     - ...Как известно, группа  "Кобол"  ставит  своей  целью  уничтожение
энергетического щита. Нынешняя глава организации Луиза Маркос...
     На экране возникло женское лицо. Очень молодое - пожалуй, даже  юное.
Правильные, резко обозначенные черты, иссиня-черные волосы...
     Том, подсознательно  приготовившийся  увидеть  изображение  небритого
звероподобного бандита, даже присвистнул:
     - Ну и цыпочка! Слушай, а не ее ли  собратья,  часом,  устроили  этот
двойной всплеск?
     Джек только ухмыльнулся:
     - Ты опять за свое... Ну, если тебе не нравится  спутниково-метеорная
гипотеза, представь себе,  что  это  птичка  нагадила.  Божия.  Два  раза.
Выразила таким образом свое отношение к нашей родной корпорации!
     На этом их разговор прервался. Продолжать его дальше в том  же  тоне,
находясь в служебном помещении, было неблагоразумно: могли подслушать...


     - Хорошая девушка, - тихо и серьезно  сказал  Мак-Лауд,  указывая  на
экран.
     Джимми без слов показал оттопыренный большой палец. В эти минуты  все
его внимание ушло на телевизор, и он не видел, как посетительница оторвала
свое широкое седалище от стула и, слегка качаясь, двинулась к Мак-Лауду.
     Старик, сидящий к ней спиной, тоже не видел ее, пока  она  не  подала
голос:
     - Эй! Ты - Мак-Лауд?
     Он не ответил, занятый своими мыслями.
     - Я тебя спрашиваю! Ты - Мак-Лауд?! -  в  голосе  женщины  проступили
визгливые нотки.
     Старик медленно повернулся через плечо:
     - Да, это мое имя.
     - Очень хорошо... - женщина вольготно расселась рядом с ним.
     Старик не пошевелился.
     - Дерьмо собачье! - заявила она без всякой связи с предыдущим.
     Джимми вскинулся из-за стойки:
     - Слушай, подруга! А не пошла бы ты... - и он подробно объяснил, куда
именно.
     Женщина моментально окрысилась:
     - А мне на тебя плевать! Тебя не спрашивали! Не лезь в разговор!
     - Ничего-ничего, Джимми, - Мак-Лауд успокаивающе махнул рукой.
     Бармен вернулся на прежнее место. Сейчас он  клял  себя  за  то,  что
сразу не спровадил толстуху подальше - так, как он спровадил пьяницу.
     - Что тебе нужно? Кто ты вообще такая? - старик смотрел на нее уже  с
откровенным любопытством.
     Женщина грязно выругалась:
     - Я - никто! Я работаю каждый день, я пашу как вол, и моя  жизнь  уже
растрачена, а ты... - она вдруг сорвалась на визг. - Не пей,  слышишь,  не
пей, сволочь! Не пей, пока я с тобой говорю!
     Вся она была как на ладони - мелкая, ничтожная  душонка,  стремящаяся
ощутить свою самодостаточность любой  ценой.  Особенно  -  ценой  унижения
других.
     Если бы она только знала, каково это - носить на себе  бремя  прошлой
славы  и  знать,  что  ты,  такой  как   есть,   сегодняшний,   не   более
соответствуешь прошлой славе, чем это толстое, пьяное ничтожество.
     - Сейчас люди разделились на две половины. Те, кто видел звезды, -  и
кто не видел их. Ты сама к кому относишься?
     Но женщина вряд ли слышала его: бармен, умело подталкивая, уже  волок
ее прочь.
     - Я еще увижусь с тобой, мразь! - крикнула она в дверях.
     Мак-Лауд кивнул головой:
     - Меня увидеть легко...
     Бармен возвращался, брезгливо вытирая руки о куртку.
     - Джимми! А сам-то ты помнишь, как выглядели звезды? - спросил старик
с внезапной тоской.
     - Смутно, очень смутно. Я ведь тогда совсем маленьким был... - бармен
уже колдовал над каким-то хитроумным коктейлем. - Помню, небо было  другое
какое-то... Синеватое, кажется...
     Он говорил с явным равнодушием. Отличный парень -  но  ему  тоже  все
равно.


     Ей повезло. Спустившись с верхнего яруса автострады, Луиза  сразу  же
увидела стоящую перед баром  одинокую  машину.  Автомобиль  Мак-Лауда  был
столь же узнаваем "в лицо", как он  сам.  (Тоже  знаменитость  с  оттенком
анахронизма: черный  "линкольн",  очень  старый  и  громадный,  как  танк.
Говорят, на нем "Спаситель Человечества" ездил еще до Катастрофы.)
     Да, ей повезло с первого раза. И это хорошо. Неизвестно, сколько  она
сможет вот так открыто передвигаться  по  городу.  Охота  уже  ведется,  и
награда за поимку объявлена.
     Странный звук возник вдали, прокатился раскатом грома  -  и  внезапно
затих. Луиза Маркос, уже было  сделавшая  шаг  к  машине,  остановилась  и
повернула голову. На фоне энергощита,  закрывающего  небо  (он  постепенно
начал превращаться из  черно-оранжевого  в  оранжево-лиловый  -  утро  уже
вступало в свои права), расплывался странный узор.  Концентрические  круги
расходились вокруг пятна  бездонной  черноты  -  словно  круги  от  камня,
брошенного в тихую заводь.


     Бармен так увлекся смешиванием коктейля, что опоздал среагировать.  И
Мак-Лауд тоже опоздал. Почти.
     Толстуха, разъяренная оказанным ей приемом, осторожно  ступая,  снова
пробралась в бар. Схватив со стола галлонную бутыль  псевдорусской  водки,
она замахнулась ею, как булавой.
     Промедли старик еще мгновение - и голова его раскололась  бы,  словно
арбуз. Но раз и навсегда отработанным движением, которое не смогла  отнять
даже старость, он выбросил навстречу удару руку - вверх и назад.
     И ребро его ладони перерубило бутылку, пройдя сквозь толстое  стекло,
как сквозь  пустоту.  Лишь  на  обратном  движении  рука,  словно  обретая
материальность, неловко  чиркнула  по  клыкастым  осколкам  горлышка  -  и
окрасилась кровью.
     Джимми, одним прыжком перебросив свое грузнеющее тело  через  стойку,
кинулся к хулиганке. Но та уже исчезла в дверях: видно, хмель  моментально
слетел с нее.
     Мак-Лауд спокойно смахнул со стола осколки.
     - Пожалуй, мне нужно еще выпить, - сказал он  вслух  самому  себе.  И
потянулся к стойке. Но вдруг отдернул руку.
     Странное, почти забытое ощущение пронзило его.  Он  осмотрел  тыльную
сторону кисти. На ней не было царапин. Чистая, гладкая кожа.
     - О, черт! - пробормотал Мак-Лауд.
     Он был потрясен.



                                    22

     Слышно было, как Джимми на бегу кричит  в  спину  удирающей  от  него
женщине, предлагая ей остановиться для выбивания зубов, перелома челюсти и
отвода в тюрьму сроком на десять  лет.  Как  ни  странно,  эти  посулы  не
показались ей заманчивыми. Она только прибавила ходу.
     Через несколько минут Джимми вернулся в бар, совершенно  запыхавшись.
Он смотрел виновато: не догнал.
     - Ради Бога, извините, мистер Мак-Лауд! С вами все в порядке?
     Мак-Лауд не отвечал. Он сидел,  будто  окаменев,  и  взгляд  его  был
погружен внутрь себя. Он помнил, что регенерация сохранялась у него еще  и
после того, как  начался  процесс  старения.  Сохранялась  несколько  лет,
постепенно слабея. Сейчас раны затягивались у него нисколько не лучше, чем
у прочих людей. Но вот...
     С такой скоростью последний раз  порезы  у  него  закрывались  давно,
очень давно... Еще до того, как он остался Единственным.
     - ...С вами все в порядке, мистер Мак-Лауд?
     - Да, - медленно сказал он. - Со мной все в порядке...


     Выходя из бара и направляясь к машине, он по-прежнему был погружен  в
себя. Поэтому шагнувшую к нему женщину он сначала попросту не заметил.
     -  Мистер  Мак-Лауд?  -  женский  голос  вывел   его   из   состояния
сосредоточенности (или отрешенности - это как посмотреть...).
     Голос был  звонок  и  мелодичен,  но  он  сперва  было  подумал,  что
вернулась давешняя толстуха. И рука его медленно сжалась в кулак.
     Нет. Это была совсем не она.
     Совсем еще молодая девчонка -  среднего  роста,  худенькая,  пожалуй,
даже изможденная. Держится не совсем уверенно,  с  какой-то  робостью  или
настороженностью. Но в черных омутах глаз - непоколебимая настойчивость.
     - Да, это я, - произнес он все так же медленно.
     - Я Луиза Маркос.
     Некоторое время оба молчали. Мак-Лауд ждал продолжения, но оно так  и
не последовало.
     - Чем могу служить, мисс?
     - Мне нужно поговорить с вами.
     Мак-Лауд пожал плечами:
     - Что ж, если вам нужно только это... - он взялся за дверцу машины.
     - Привет вам от Лесли О'Майера, - сказала Луиза  чуть  более  быстро,
чем намеревалась.
     Ладонь Мак-Лауда замерла на ручке дверцы.


     Они сидели рядом и разговаривали. Вернее, говорила в  основном  Луиза
Маркос, а он больше отмалчивался.
     Собственно, в "линкольн" он ее все-таки не приглашал - она сама  села
рядом. Мак-Лауд тогда не нашелся, что  противопоставить  ее  упорству.  Но
сейчас в нем уже начинала закручиваться пружина раздражения.
     - Вы террористка? - наконец спросил он прямо.
     Луиза вздрогнула:
     - Почему вы спрашиваете об этом?
     - Потому что только что вас показывали по телевизору. Послушайте, вы,
наверное, еще не очень отдаете себе  отчет  в  том,  что  происходит.  Вам
сейчас пора искать нору потемнее. За вами  сейчас  охотятся,  ваша  голова
дорого ценится.
     От этих слов,  совпавших  с  ее  собственными  мыслями,  Луиза  снова
вздрогнула.
     - Да, вот так-то, девочка моя. И скрыться вам будет куда труднее, чем
организовать налет на энергоразрядник.
     - Мы... Мы убили кого-нибудь? - спросила она с неожиданным испугом.
     Мак-Лауд едва сдержал  улыбку.  Странная,  однако,  реакция  у  главы
террористов!
     - К сожалению, нет. Зато потеряли много своих.
     В машине воцарилась тишина. С  удивлением  (и  еще  каким-то  сложным
чувством, которое он не смог тогда расшифровать) Мак-Лауд увидел,  что  по
щекам девушки бегут прозрачные  капли.  Еще  более  странная  реакция  для
опытной террористки.
     - Лесли был с  вами?  -  спросил  он  неожиданно  для  себя  (он  уже
намеревался прервать этот разговор).
     Она молча кивнула.
     - Ну, и что с ним?
     - Не знаю...
     Она не покривила душой -  ей  и  в  самом  деле  не  довелось  видеть
собственными глазами, что случилось с Лесли О'Майером. Хотя  чего  уж  тут
неизвестного, когда человек остается прикрывать отход с  арбалетом  против
десятка автоматов...
     Впрочем, Мак-Лауд понял ее правильно.
     Не задавая больше вопросов, он как-то весь обмяк на своем сиденье.  И
девушка впервые почувствовала, насколько он стар...


     "Нет. Ничего не выйдет. Только  зря  мучаю  старика".  Она  уже  была
близка к тому, чтобы выйти из автомобиля.
     Значит, все было напрасно? Зря отдана жизнь полковника  Лесли,  жизни
остальных ребят, ее  собственная  жизнь  (теперь  уже  не  отсидеться,  не
спастись...).
     И главное, самое главное, - жизни, судьбы, надежды  миллиардов  людей
планеты!
     Она обязана совершить эту попытку. Ради всех них. В  том  числе  ради
несчастного старика, который не так давно еще был способен на  мудрость  и
доброту...
     - Послушайте, ведь вы же умели читать судьбу человечества, как книгу!
Помогите нам!
     Он вдруг взглянул на Луизу с неожиданной резкостью (она не  поняла  -
почему):
     - Какое там человечество. Я - старик!
     -  Не  прикрывайтесь  своей  старостью,  словно  щитом!  Мир  гибнет,
Мак-Лауд! Вы спасли его однажды - попытайтесь сделать это еще раз!


     "Попытайтесь еще раз... Хотя бы попытайтесь!"
     Мак-Лауд молчал. Разочарование росло в нем с каждой минутой. И - тоже
с  каждой  минутой  -  мозг  вновь  окутывала  вязкая  пелена   дряхлости,
отступившая было недавно, когда он увидел, как затягиваются раны на руке.
     Неужели она - фанатик идеи? Боже, сколько встречалось  таких  на  его
пути...
     Таких было немало и в корпорации "Шилд" - во всяком случае, в  начале
ее истории. И действительно: Проект,  спасение  человечества  -  куда  как
благородны такие цели! А потом...
     Впрочем, "потом" ведь всегда фанатики и идеалисты сменяются циниками.
Это - всеобщий закон. И вот уже вместо того, чтобы отдать Идее свою  жизнь
- отдают чужие. Иногда - раньше своей.
     А чаще - вместо своей...
     Только что, когда Луиза плакала при мысли  о  погибших  друзьях,  ему
хотелось погладить ее по голове,  как  гладят  ребенка  (которого  у  него
никогда не было). Но сейчас...
     - Будьте добры, покиньте машину, мисс Маркос, - сказал он холодно.
     - Нет! - ответила она с той же страстностью. Глаза ее уже были  сухи.
- Нет. Никогда!
     - Что ж, пеняйте на себя.
     И он с места дал полный газ.


     Он и сам не знал, что собирается делать... Может быть, покатать ее на
виражах на полной  скорости,  пока  она  не  начнет  визжать  и  проситься
наружу?..
     В том, что все будет именно так, Мак-Лауд не  сомневался.  Машину  он
даже в теперешнем состоянии водил виртуозно. Чувствовали они  друг  друга,
словно всадник и лошадь.
     (Опять?! Лошадь... Железная лошадка... Хелм Эдор!)
     Он не помнил, когда отец в первый раз посадил его на лошадь и оставил
одного среди поросших вереском холмов, как не помнил, когда у него в руках
оказался маленький меч - точная копия прапрадедовской клейморы. Не  помнят
этого мальчики  из  воинского  рода  -  ибо  слишком  рано  такое  с  ними
случается...
     Но имя первой лошади осталось в  памяти.  Хелм  Эдор  звали  смирного
буланого конька, что на старошотландском означает "хранящий воина". Он еще
не был воином, поэтому лошади приходилось хранить его за двоих.
     А потом Хелм Эдор умер, и он плакал  над  его  трупом  -  ибо  короче
конский век, чем человеческий...
     Особенно - чем ЕГО век!


     Мак-Лауд очнулся. Луиза смотрела на него с испугом,  но  не  пыталась
открыть дверцу и выскочить.
     - Вы по-прежнему хотите говорить со мной? - устало спросил он.
     Она только несмело кивнула в ответ.
     - Хорошо. Едем, Хелм!
     Луиза так и не поняла, кому он сказал это - автомобилю, что ли?
     Рука Мак-Лауда нежно огладила изгиб руля, словно конскую шею...


     ...Где это было? По холмам какого из миров скакал буланый конек  -  и
хохотал, взвизгивал от восторга на его спине маленький Конан Клеймора?
     Он уже знал ответ. Вереск обоих миров мяли копыта Хелма.  Обоих,  или
сколько там их есть еще...
     - Спрашивайте, - устало сказал Мак-Лауд.  Он  вновь  чувствовал,  как
пелена дряхлости подкрадывается к его мозгу.
     - Вы возглавляли Проект?
     - Да, возглавлял.
     - Скажите, нет ли у вас впечатления, что корпорация "Шилд"  намеренно
сохраняет нынешнее положение?
     Напористость  Луизы  вновь  слегка  покоробила  Мак-Лауда.   Хотя   -
недостаток ли это? Нет ничего выше Чести, но именно  Честь  порой  требует
поставить долг выше дружбы.
     Не он ли сам только что видел внутренним зрением, как бегущие в атаку
воины перешагивают через убитых и раненых?
     Таков уж мир... Иногда нельзя задерживаться рядом с упавшими друзьями
за счет друзей, продолжающих бой...
     - Впечатление такое есть, а вот уверенность... Уверенностью я его  не
назову.
     - Но если у вас имеются данные...
     - Девочка моя, этим данным - под три десятка лет. Все уже устарело...
Безнадежно устарело. А что до  новых  данных...  -  Мак-Лауд  выразительно
покосился на Луизу. - Может быть, вы заполните этот пробел? Как я понимаю,
вы побывали в "мозговом центре"?
     Луиза не решилась сообщить ему правду - слишком  уж  невероятной  она
была. Девушка потупилась:
     - Нам ничего не удалось узнать. Нас сразу обстреляли, и...
     - Понятно... - он сделал вид, что поверил ей. - Но тогда я  ничем  не
могу  помочь.  Информация  времен  Проекта  как   раз   давала   основания
предположить именно такой ход событий. Другое дело, насколько  полной  она
была тогда, в первые годы. Все устарело... включая меня... - продолжил  он
тихо. - Я старик, я умираю... Я - чучело прежнего Мак-Лауда.
     Он начал говорить эти слова, сам  считая  их  правдой.  Но  мгновение
спустя они тоже стали "устаревшими"...
     Короткая судорога вдруг передернула тело Мак-Лауда. И еще. И снова.
     Не веря  себе,  Луиза  увидела,  как  вокруг  его  тела  расплывается
призрачное пятно голубоватого света.
     Она встряхнула головой, и видение исчезло. Но тут же перед глазами ее
встали два уже отнюдь не призрачных светящихся пятна. Впереди,  в  глубине
улицы...
     Они медленно приближались.



                                    23

     Машину занесло, и она встала поперек  улицы,  ударившись  о  мусорный
бак.
     - Что с вами?! - Луиза склонилась над стариком, уронившим  голову  на
рулевую колонку.
     Она была почти уверена,  что  Мак-Лауд  мертв.  Однако  тот  медленно
повернулся. Взгляд его был страшен, зрачки - во всю радужку.
     -  Воскрешение...  -   сказал   он   с   неожиданной   четкостью.   -
Воскрешение... Все возвращается на круги своя!
     Луиза ничего не поняла, но Мак-Лауд и не ждал от нее понимания.
     - Вам надо уходить, - он поспешно распахнул дверцу "линкольна".
     И замер на месте.
     Уходить было поздно.
     Голубое  сияние  оформилось  -  теперь  это,  несомненно,  были   две
человеческие фигуры.
     Более странных людей Луиза в жизни не видела.
     Позже она попыталась воссоздать в памяти  их  облик,  но  это  ей  не
удалось. Что-то было на них блестящее. Скафандры? Латы? Очки,  закрывающие
пол-лица, необычные прически?.. Да и вообще все  в  них  было  необычно  -
кукольная неподвижность черт,  движения,  казавшиеся  резкими  и  плавными
одновременно...
     Луиза Маркос не успела сказать ни слова.  Мак-Лауд  приподнял  ее  на
руки, как игрушку, - и буквально вбросил в мусорный контейнер. Тот  самый,
ударившись о который, стала их машина.
     Навык, приобретенный во  время  борьбы  с  корпорацией,  позволил  ей
упасть пружинисто, без ушибов. И - повинуясь все  тому  же  навыку  -  она
замерла внутри контейнера.
     Ни звука. Ни движения.
     Каким-то двадцатым чувством она поняла, что снаружи  вступают  в  бой
силы, которым она не способна помочь или помешать.


     - Мак-Ла-а-а-уд! - загробным голосом произнесла одна из фигур.
     (Голос этот казался слишком уж загробным. Говоривший будто подыгрывал
сам себе, стремясь произвести впечатление.)
     - Иди, иди сюда, Мак-Ла-а-а-уд! Иди к нам!
     Старик, словно повинуясь этому зову, сделал три шага по направлению к
ним. Но четвертый шаг не был сделан: Мак-Лауда  уже  никто  не  назвал  бы
стариком, когда он, пригнувшись, кошкой бросился в сторону.
     Луиза,  следившая  за  происходящим   сквозь   отверстие   в   стенке
контейнера, увидела, как ослепительно-яркая полоса света  прошла  по  тому
месту, где он только что  стоял.  Не  сразу  она  догадалась,  что  это  -
импульс, выпущенный из оружия пришельцев. В руках  их  было  что-то  вроде
пистолетов с толстыми стволами.
     (Пришельцы! Вот оно, это слово! Выходцы из иного мира...)
     Странная тень поползла по стене. Была она похожа на человеческую - но
не мог человек двигаться так. Это один из пришельцев,  стоя  на  небольшой
платформе,  словно  мальчишка  на  доске  скейтборда,  взмыл  в  воздух  и
направился в темноту - туда, где исчез Мак-Лауд. Но другой остановил его:
     - Нет! Сейчас моя очередь!
     - Нет, моя! Ты просчитался, малыш!
     Жуткий, неописуемый смех прорезал воздух. Восторг, ярость  и  безумие
звучали в нем.
     - Хорошо!  -  второй,  сдаваясь,  пожал  плечами,  и  за  спиной  его
колыхнулись треугольные крылья.
     Говорили они не по-английски, но Луиза каким-то образом понимала  их.
Голоса будто бы звучали у нее в мозгу. Она даже поняла, что именно так  их
и зовут: Первый и Второй...


     Задержка,  вызванная  спором,  спасла  Мак-Лауда.  Когда  Первый,   с
бластером наизготовку, подлетел к месту его исчезновения, там  уже  никого
не было.
     Обстановка как раз благоприятствовала игре в прятки. Они находились в
месте, где сошлись несколько ярусов автобана,  сейчас  пустующих,  отчасти
заброшенных. Такой же полузаброшенной казалась и узкоколейная ветка внизу:
рельсы  почти  вросли  в  землю.  И  конечно  же,  вся  хаотическая  груда
конструкций была соединена проводами,  тросами  кабеля  в  изоляции,  даже
трубами водопровода.
     Первый  внимательно  осмотрелся  по   сторонам.   Ага,   вот   что-то
шевельнулось на одном из ярусов, довольно удаленном от него. Далеко  сумел
уйти беглец... Но больше ему никуда не уйти!
     Выстрел! Еще выстрел! И еще, еще... Слепящие кинжалы бластерного огня
полосовали воздух. Пахло горелым,  с  железным  грохотом  оседали  начисто
перерезанные  балки  и  фермы,  издалека   доносились   испуганные   крики
прохожих...
     И было видно в сиянии одной из вспышек: упал человек наверху.
     И был слышен звук падения - хрусткий удар тела, свалившегося с высоты
нескольких метров на твердое.
     И снова страшный,  какой-то  стеклянный  хохот  прорезал  наступившую
тишину.


     - Спасибо, - негромко прошептал Мак-Лауд.
     На какое-то мгновение он ощутил адскую боль в месте сломанных ребер и
в позвоночнике. Но боль почти сразу исчезла - и вот  он  уже  снова  может
шевелиться.
     Теперь больше не было сомнений: сила, дарованная Воскрешением,  снова
возвращается к нему.
     Все еще старо и слабо его тело, лишь невозможным напряжением воли  он
заставляет его бегать и сражаться. Но  сломанные  кости  восстанавливаются
мгновенно.
     И не безоружен он  уже:  в  пальцах  зажат  метровый  железный  прут,
срезанный бластерным лезвием. Это - часть перил верхнего яруса, на котором
он скрывался.
     За это оружие Мак-Лауд и поблагодарил Первого. Было видно,  как  тот,
оставив внизу свою "доску", спешит  по  лестнице  с  мечом  наготове.  Ну,
конечно: разве может он отказаться  от  собственноручного  обезглавливания
врага!
     Давай же, давай, иди сюда... Крагер!
     И встал Мак-Лауд во весь рост с железной палкой в руках.



                                    24

     Будь нападавший один - Луиза все же постаралась бы помочь  Мак-Лауду,
несмотря на меч и лучевой пистолет пришельца. Но их было двое...
     Второй остался на прежнем месте, хотя теперь уже не висел в  воздухе,
а опустился на землю, сложив крылья. Толстоствольный пистолет-бластер  был
в его руках. А голова мерно поворачивалась туда-сюда в поисках  опасности,
словно антенна локатора. Плотно прилегающие к  лицу  стекла  темных  очков
казались глазами - огромными черными глазами  ночного  хищника.  На  губах
застыла все та же кукольная улыбка...
     Кто они такие? Откуда?
     Не было ответа на эти вопросы...
     Но все-таки, при всей фантастичности их появления и  их  внешности  -
Луиза Маркос понимала эту парочку так  хорошо,  как  вообще  можно  понять
людей.
     Первое впечатление - "словно мальчишка  на  скейтборде"  -  оказалось
верным. Подростки.
     Да, взрослые тела, могучее оружие, движения и повадки  умелых  бойцов
(впрочем, скорее убийц, чем воинов). Но душа у них несовершеннолетняя.  На
эту версию работало все: и спор, и выражение лиц, и смех - смех дикаря или
безумного ребенка.
     Уличные мальчишки. Шпана с бластерами,  на  летающих  платформах.  Но
именно поэтому  для  самоутверждения  им  требуется  не  просто  оскорбить
человека, даже не ударить его по голове галлонной бутылью.
     А снести голову напрочь...
     А если вдобавок есть у них и приказ, заставляющий поступать так...


     Кто может описать словами вихрь клинковой  схватки,  священнодействие
боя?
     Никто. Нет таких. И не будет никогда.
     Ибо не  в  словах  выражается  мысль  меча,  мысль  размаха  и  мысль
парирующего движения.
     Даже сам боец потом не сможет описать. Ни описать, ни даже  вспомнить
толком, воссоздавая ход боя движением, не словами... Потому что если  хоть
ничтожная доля его  мозга  будет  занята  запоминанием,  то  вспоминать  о
схватке придется уже не ему, а его противнику. Память выхватывает кусками:
блеск пламени на мече... Грохочущий скрежет, когда  лезвие  после  промаха
обрушивается на перила  или  решетчатый  пол...  Чувство  удачного  удара,
который упруго отдается в плечо и запястье, - а противник, наткнувшись  на
конец прута, отлетает к ограждению...
     И  -  чувство  удара  неудачного:  меченосец  пригибается,  пропуская
свистнувший прут над собой,  -  и  едва-едва  удается  уйти  от  ответного
выпада.
     Вот, кажется, и все...


     Мак-Лауд собирался не заниматься фехтованием, а убивать или умирать.
     Атаковавший  его  Крагер  сперва  откровенно  любовался   собственным
мастерством. Но вот он получил удар, потом еще один - и понял, что будь  в
руках у старика настоящий меч, он был бы убит.
     И озлился. И повел бой по-настоящему.
     Меч окутал его сверкающим облаком, перерубая все, что  попадалось  на
пути. Только искры летели, если это был кабель, и летели пенистые  брызги,
если попадалась водопроводная труба.
     Так он переломил ход схватки, упорно оттесняя Мак-Лауда назад...
     Долго так продолжаться не могло. И - не продолжалось.


     Второй, оставшись внизу, скучал. Он не сомневался в  исходе  схватки:
слишком хорошо знал Первого. Как себя знал...
     (Вот именно: как себя! Один у них был учитель мечевого искусства - и,
по сути, одно тело было у них, размещенное в двух оболочках.
     Он, Второй, был младше всего на несколько минут, - но всю жизнь из-за
этого играл роль младшего брата. Вот и сейчас...)
     Жаль, конечно, что ему не  доведется  сегодня  участвовать  в  боевой
потехе - Первый все сделает сам...
     Впрочем, и здесь ему дело найдется!
     Второй насторожился. Кажется, что-то  мелькнуло  вон  там,  за  краем
квадратного бака для сбрасывания отходов? Ну-ка...
     Пришелец  не  собирался  подходить  к  мусоросборнику,  а  тем  более
заглядывать в него. Он уже поднял  бластер,  готовясь  располосовать  бак,
даже не проверяя, действительно ли там кто-то спрятался.
     Луизу Маркос спасло то, что именно  в  эту  минуту,  гудя  и  сигналя
мигалкой, подъехала полицейская машина.  Полиция,  привлеченная  странными
вспышками и грохотом, тем не менее не предполагала встретить здесь  ничего
особенно противозаконного. И уж никак не инопланетного убийцу!
     Поэтому бой был короток.
     Второй перевел бластер в их сторону, нажал на  спуск  -  и  мгновение
спустя машина исчезла в жарком бензиновом сполохе.  Никто  даже  не  успел
выскочить.
     Дико захохотал пришелец. Сейчас, как никогда, его смех был  похож  на
смех безумного ребенка...


     Мак-Лауд сделал все, что мог сделать, - старый против молодого, почти
безоружный - против вооруженного.
     Но его  противник  тоже  обладал  даром  Воскрешения:  несколько  раз
получив удар железной палкой по туловищу, он приходил в себя быстрее,  чем
Мак-Лауду удавалось развить успех.
     Сам же Мак-Лауд чувствовал, что после раны от меча ему так быстро  не
оправиться. Он берегся, сколько мог - но шаг за шагом Первый теснил его.
     Еще  спасало  его  мастерство,  вошедшие   в   плоть   и   кровь,   в
подсознательную память навыки ближнего боя - ведь тренировкам он  посвятил
куда больше времени, чем успел прожить на свете этот юнец. Но  предел,  до
которого стареющее тело еще слушалось воли, уже был достигнут.
     ...Он лежал на спине, и Крагер заносил над ним меч.
     - Прощай, Мак-Ла-а-а-уд!
     Это желание сказать фразу "под занавес" и спасло Мак-Лауда. А врага -
погубило.
     Нельзя разговаривать, пока не завершен  поединок!  Хоть  на  миг,  да
отвлечешься...
     Сгруппировавшись, Мак-Лауд пнул его обеими  ногами  сразу.  Не  очень
удачно, не оттолкнул - но сам оттолкнулся и вдруг ощутил, что летит, летит
куда-то...


     Когда машина взорвалась, откуда-то из подворотни, держась  за  стену,
показался какой-то  человек.  Он  остановился,  в  недоумении  морща  лоб,
посмотрел на столб клубящегося огня,  на  взмывшего  в  воздух  Второго  с
треугольником крыльев за спиной...
     Он явно не знал,  считать  все  это  реальностью  или  плодом  своего
одурманенного спиртным воображения. Это  был  давешний  алкоголик  -  тот,
которого Мак-Лауд видел возле бара часа два назад.  При  виде  огня  мысли
его, наконец, приобрели конкретное направление. Достав  из  кармана  мятую
сигаретку, пьяница потянулся зажечь ее от остатков полицейской машины - но
отступил от нестерпимого жара.  Тогда  его  осоловевший  взгляд  уперся  в
пришельца:
     - Эй, приятель! Дай огоньку!
     И Второй, вновь безумно захохотав - столь удачной показалась ему  эта
шутка,  -  выпустил  из  бластера  длинный  разряд.  Такой,  что   человек
превратился в сгусток пламени еще прежде, чем успел упасть...


     Свались Мак-Лауд на землю - ему был бы конец. Но  он  упал  на  крышу
поезда. Раз в кои-то веки проезжал поезд по этой узкоколейке и вот...
     Убийца, секунду помедлив, тоже последовал за ним.  Но  не  учел,  что
прыгать ему придется на движущуюся поверхность - и, когда приземлился,  их
с Мак-Лаудом разделяло несколько  вагонов.  Крагер  шагнул  вперед,  спеша
покрыть это расстояние прежде, чем его противник оправится от падения. И -
опять не учел, что поверхность под ним движется.
     Струя воды под сильным давлением обдала Первого, когда поезд  проехал
мимо трубопровода, перерубленного несколько минут назад во  время  схватки
на верхнем ярусе. Он пошатнулся, несколько раз вслепую махнул  мечом  -  и
потерял старика из виду.
     Пока  Крагер  озадаченно  вертел  головой,  пытаясь   разобраться   в
обстановке, Мак-Лауд, кошкой высунувшись из щели между  вагонами,  ухватил
его за щиколотку. И - рванул на себя.
     Коротко прозвенел меч, падая на мостовую.
     Мак-Лауд, не выпуская лодыжки врага, ударил его телом о землю, словно
плетью - с протяжкой...
     Вагонное колесо проехало поперек шеи. Короткий крик  оборвался,  едва
успев начаться.
     А потом...


     Это было последнее движение, на которое еще хватило  старика.  Разжав
пальцы, он упал с медленно ползущего поезда тоже едва не под колеса.
     Но в этот миг мир словно раскололся на куски от громового раската.  И
фиолетово-голубые молнии начали бешеную пляску  над  местом  падения  двух
человек...



                                    25

     Железнодорожный состав - длинный,  как  хребет  дракона.  И  тепловоз
оказался далеко от того места, где упали наземь двое. Далеко от места, где
Электрический  Дьявол  вселяется  в  творения  человеческих   рук,   бурно
высвобождая запасенную ими энергию, в каком бы виде она  ни  хранилась.  В
виде содержимого бензобака или заряда в аккумуляторе.
     Но нет такой энергии в вагонах. Поэтому  поезд  спокойно  проследовал
дальше.
     Зато огромный автофургон, как раз  проезжавший  мимо,  был  мгновенно
остановлен и буквально разметан на куски мощным взрывом - словно  в  него,
как в полицейскую машину, ударил бластерный луч.
     Этот взрыв и спас Мак-Лауда.
     Второй в этот момент находился далеко от эшелона. Он не видел  гибели
брата. Не  видел,  как  пляшущие  молнии  словно  свились  в  клубок  -  и
многоногий  паук  Энергии  пополз  от  одного  лежащего  тела  к  другому,
осторожно переступая призрачными лапами по мостовой.
     Он видел только одно - яркий, восхитительный взрыв. Пиршество красок.
Апофеоз разрушения!
     И вновь безумный смех  разомкнул  его  губы,  заставив  вздрогнуть  и
съежиться Луизу Маркос, затаившуюся в нескольких шагах от него.
     Но смех  этот  тут  же  оборвался.  Второй  замер,  присматриваясь  к
чему-то, невидимому из контейнера.
     Настолько много внимания вложил пришелец в этот взгляд, так явственно
был он изумлен и даже встревожен - что Луиза не  выдержала.  С  величайшей
осторожностью она подняла голову над краем бака. Свет  бензинового  костра
сперва ослепил ее, но потом она смогла рассмотреть детали.
     Прямо оттуда, из яростного пламени, шел  человек.  На  фоне  остатков
горящего фургона можно было различить лишь черный силуэт - но видно  было,
что от одежды на нем остались только рваные лохмотья.  А  длинные  волосы,
которые непонятным образом пощадил огонь, спускались до плеч. Движения его
были легки и наполнены сдержанной силой.
     Человек наклонился, поднял с земли меч - и только  тут  Луиза  узнала
его...


     Мак-Лауд быстрым, но внимательным взглядом окинул добытое им  оружие.
Оно было знакомо ему: он в свое время владел таким мечом...
     Французские ландскнехты  называли  его  бастард  -  "меч-ублюдок".  И
действительно - нечто среднее, - как  бы  помесь  между  легкой  шпагой  и
огромным эспадоном.
     Ландскнехты  же  из  немцев,  не  мудрствуя,  звали  этот  тип   меча
"цвайхандер", что означало просто-напросто "двуручник"...
     Не вовремя в нем антиквар проснулся... Впрочем, плевать на антиквара.
Как бы то ни было, клинок хорошей закалки, и удобна двуручная рукоять.
     Вполне можно снести этим мечом чью-нибудь голову. Не хуже, чем  любым
другим...


     Второй тоже узнал Мак-Лауда не сразу. Но, узнав, догадался обо всем.
     Молодо его новое тело - такое же оно теперь, каким было  в  тот  миг,
когда соприкоснулась ладонь Конана с ладонью Катаны. А это значит...
     Значит это, что впитана им жизненная энергия от  кого-то,  одаренного
Воскрешением. А таких на этой планете - кроме них двоих - только один.
     Был. Теперь нет. Мертв Первый...
     Яростно вскричал Второй, осознав  гибель  брата,  швырнул  бластер  в
кобуру и рванул из ножен меч. Бластер - бездушен, неживой механизм. Он  не
способен передать всю силу ненависти и жажду мести.
     Меч, только меч! Искромсать ненавистное тело,  снять  с  плеч  "сосуд
мыслей"...


     - Ну, держись, ублюдок! - прошептал Мак-Лауд.
     Когда Второй взвыл  от  ярости  и  между  лопатками  его  развернулся
треугольник крыльев  -  Мак-Лауд  вдруг  бросился  не  прочь  от  него,  а
навстречу, спутав все карты.
     Нынешний взгляд его замечал абсолютно все - даже то, что как будто не
имело отношения к реалиям схватки. Заметил он и брошенную Первым  летающую
платформу. Вот она лежит,  прислонившись  к  решетчатой  ферме.  Почти  на
полпути между ним и Вторым - но все же ближе к нему...
     Он успел вскочить на нее. И они сошлись с налетевшим Крагером  уже  в
воздухе.
     Мечи, перекрестившись с размаху, исторгли сноп искр...


     И снова метались перед глазами тени сражающихся - только на  сей  раз
они напоминали уже не диких зверей, а летающих хищников.
     Скорее - древних ящеров с зубастыми клювами и перепончатыми крыльями,
рожденных во времена, когда Мир был юн, а порождения его - чудовищны.
     Раз за  разом  сшибались  в  воздухе  светлые  полосы  стали,  плюясь
фонтанами искр. Как будто не было явной победы  -  во  всяком  случае  так
казалось Луизе, неопытной в таких делах.
     Но вскоре и она тоже поняла, что человек постепенно  берет  верх  над
не-человеком...


     Никогда Мак-Лауд  раньше  не  имел  дела  с  летающей  платформой.  К
счастью, она будто бы сама повиновалась ему - угадывая  малейшее  желание,
бросала его вверх и вниз, закладывала виражи...
     Наверное,  так  и  было:  в  устройство  такого  рода,  конечно,  был
вмонтирован какой-то датчик, напрямую воспринимающий сигналы мозга. Но ему
вновь подумалось о лошади, чуткой к желаниям всадника...
     Ошибся Второй - не таким уже был Мак-Лауд, как юный  Конан  Клеймора.
Сотни лет, насыщенные боями и воинскими упражнениями, сейчас сражались  за
него.
     Несколько раз перекрестились их клинки - и Крагер понял свою  ошибку.
Свободной рукой он схватился за бластер. Но Мак-Лауд уже  гнал  врага,  не
отставая, не дав воспользоваться преимуществом в оружии.
     Второму было ясно: задержись он хоть на миг, постарайся  развернуться
- и сталь сразит его прежде, чем луч доберется до его врага. Выход один  -
оторваться. Уйти. Не для бегства, а чтобы  занять  удобное  положение  для
стрельбы.
     Вираж за виражом закладывал  Второй,  меняя  скорость,  высоту,  угол
пикирования. И все напрасно. Человек неотступно  преследовал  его  -  и  с
каждой минутой все ближе и ближе тусклый блеск меча...
     Один раз, описав петлю в несколько сот метров в диаметре,  проскочили
над соседней улицей  -  и  краешком  глаза  Мак-Лауд  уловил  белые  пятна
человеческих лиц, уставившихся на них снизу вверх. Но потом логика  боя  и
бегства вновь вывела их туда, где началась схватка.
     Вот тут это и случилось.
     Из-за угла внезапно  вынырнула  машина.  Второй,  несшийся  на  малой
высоте, чудом успел ее перескочить, крутнувшись в воздухе.
     А Мак-Лауд - не успел...
     Летающая платформа чиркнула по крыше - и человек кувыркнулся  с  нее,
не удержавшись. Он ловко перекатился по асфальту, гася  скорость  падения,
но Второй уже разворачивался для атаки.
     Совсем  некстати  объявившаяся  машина   была   полицейской.   Однако
поведение водителя не соответствовало действиям стражей порядка.  Впрочем,
в своде инструкций ничего не говорилось о том, как надлежит реагировать на
сражающихся в воздухе демонов.
     Так или иначе, водитель, едва оправившись от столкновения, дал полный
газ и исчез из виду. Скатертью дорога...
     Несколько раз вспыхнул бластерный луч - но густая тьма лежала в узком
проеме между домами. И луч не нашел свою цель.
     - Прощай, Мак-Лауд! - выкрикнул Второй, прицеливаясь снова.
     И нажал на спуск трижды подряд, веером.
     - Прощай! - донеслось в ответ совсем из  другого  места.  -  Ты  ведь
уходишь, да?!
     Второй повернулся в бешенстве, но враг его уже исчезал за углом.
     С мечом в одной руке и бластером  в  другой  ринулся  Крагер  следом.
Ветер пел под его крыльями...
     Поворот. Снова - узкая щель проулка. И высверк меча у боковой  стены.
Все! Врагу не уйти!


     - Ну давай же, давай... - бормотал  Мак-Лауд  сквозь  зубы.  -  Давай
сюда... ублюдок!
     Он все рассчитал. Не станет пришелец  стрелять,  пока  не  рассмотрит
ясно цель. Тем более, что рассмотреть ее - проще простого.
     Как ни узка улочка, но она куда шире размаха руки с мечевым лезвием.
     Поэтому не  опасаясь  удара  мчался  Второй  по  противоположной  его
стороне. Мчался на полной скорости.
     Он не смог остановиться, когда Мак-Лауд резко вскинул меч - так,  что
по высоте кончик его оказался на уровне горла Крагера.
     Меч, конечно, не достал Второго. Но и  не  должен  был  он  -  меч  -
достать его.
     Тонкий, но крепкий провод теперь пересекал  улочку.  Один  конец  его
уходил в  противоположную  стену,  а  другой  был  обмотан  вокруг  клинка
цвайхандера, теперь поднятого вверх. И...
     И трехжильная струна пришлась атакующему точно под подбородок.
     Черный шар головы уже катился по  земле,  когда  тело  оборвало  свой
полет, впечатываясь в стену  дома.  Секунду  оно  еще  оставалось  висеть,
прижатое к ней инерцией.
     Потом рухнуло.
     И  вновь  сплелись  в  единую  сеть  хлысты  разрядов,  ударившие  из
перерубленной шеи... из обоймы  лучемета...  Из  двигателя  крыльев...  Из
двигателей машин, стоявших в переулке...  Лопались  фары,  в  бесформенное
месиво превращались салоны автомобилей -  и  холодный  смерч  окутал  тело
стоящего на коленях человека.
     Окутал, но не был вобран им, не был поглощен.
     Обе руки воздел Мак-Лауд в небо. Одна из них сжимала меч.
     - Рамире-е-ес! - звал он. Вспомнил он, вспомнил наконец, имя  Катаны.
И смерч энергии поднялся высь. Все выше и  выше  поднимался  он,  пока  не
осталось от него еле различимое голубое пятнышко.
     Вскоре исчезло и оно...



                                    26

     ...Если бы под фундаментом  одного  из  лэргских  театров  кто-нибудь
удосужился произвести раскопки, то весьма возможно, там был  бы  обнаружен
еще один фундамент, который в свое время нес на себе громаду боевой  башни
- донжона. Конечно, ни сейчас, ни в прошлые времена, донжон  незачем  было
сооружать в самом городе. Но полтысячелетия  назад  это  место  находилось
далеко за городской чертой... Впрочем, и сам Лэрг в то время  городом,  по
сути, не являлся. Так - несколько домов и церквушка под замковой стеной.
     Может быть, и осталось там несколько камней прежнего фундамента... Но
уж наверняка ничего не сохранилось от  одинокой  могилы,  вырытой  некогда
рядом с донжоном.
     Но разумеется, никто не производил таких раскопок. С какой стати?


     - ...Чтоб ему пусто было, сорванцу! Бутылку  ренского  вылил  мне  на
голову, что вы скажете! Этот череп, сэр, - это череп Йорика,  королевского
скомороха.
     И могильщик швырнул упомянутый череп на кучу взрыхленной земли.
     - Этот?
     - Этот самый!
     - Дай взгляну...
     И Гамлет, наклонившись, подобрал мертвую голову.
     - Бедный Йорик!
     Спектакль был обычен  -  не  лучше  и  не  хуже  огромного  множества
"Гамлетов", что были поставлены в разное время и в  разных  концах  земли.
Никто и не ожидал от него чего-либо особенного.
     И когда ЭТО свершилось, трудно сказать,  кто  был  потрясен  более  -
актеры или зрители. Пожалуй, все-таки актеры.
     Холодный вихрь прошелся по сцене - между Гамлетом и Горацио на  сцене
возник человек.
     Он появился буквально ниоткуда - и замер,  остановившись  в  каком-то
странно незавершенном движении.  Потом  рука  его  судорожно  метнулась  к
левому боку, словно нащупывая эфес.  Но  пальцы  сомкнулись  в  пустоте  -
ничего не было сейчас у него на поясе...
     Первыми из шока вышли зрители. В конце концов, театр ныне преподносил
и не такие сюрпризы. И техника была, пригодная для организации  "внезапных
появлений", и режиссерский  замысел  вполне  мог  втиснуть  в  традиционно
идущий спектакль такую вот фигуру. К тому же, одет незнакомец был примерно
так же, как и актеры на сцене... Бог знает, за кого его приняла публика, -
быть  может,   даже   за   внезапно   материализовавшегося   "королевского
скомороха". Во всяком случае она зааплодировала.


     Но вот актеры... Тем, кто находился на сцене, пришлось куда  труднее.
И дело даже не в том, что появление незнакомца застало их врасплох.
     Просто все трое совершенно точно видели, что на этом месте не было ни
потайного люка, ни вообще ничего, кроме досок сцены.
     Ничего...
     - Бедный Йорик! Я знал его, Горацио...  -  исполнитель  главной  роли
попытался сделать вид, что ничего не произошло.
     Вновь появившийся опять-таки довольно странным движением ощупал  свою
шею.
     - Ага, понимаю... - пробормотал он почти про себя - так тихо, что его
услышал только могильщик, оцепеневший с заступом в руках.
     - Понимаю... Я здесь погиб, и это, наверное, мой череп...
     Незнакомец снова тронул свою шею, будто проверял, на месте ли голова.
     - Меня зовут Рамирес! - сказал он вслух.


     Зрители уже не просто аплодировали  -  по  рядам  прошел  откровенный
смех.
     - Я знал его, Горацио! -  голос  "Гамлета"  сорвался  на  откровенный
визг, но артист продолжал придерживаться прежней тактики.
     С минуту Рамирес  присматривался  к  нему,  потом  снова  вмешался  в
монолог:
     - Простите, что я мешаю вашей столь занимательной... э-э-э... беседе,
но ваш товарищ, по-моему, явно не способен вам отвечать...
     - ...Вот здесь должны были двигаться губы, которые я целовал не  знаю
сколько раз... - актер не отвлекался ни на что, но был  уже  в  состоянии,
близком к истерике.
     Зрительный зал изнемогал от смеха.
     - А все-таки, почему я вновь пришел в этот  мир?  -  в  уголках  глаз
Рамиреса разбегались веселые морщинки, но этот вопрос - не обращенный ни к
кому конкретно - он явно задал всерьез.
     - ...Где теперь твои каламбуры, твои смешные выходки, твои куплеты?
     "Гамлет" продолжал свой монолог, не  соображая,  что  лишь  нагнетает
всеобщее веселье.
     Рамирес посмотрел на него.
     - Вы все-таки надеетесь, что он вам ответит? - спросил он с искренним
сочувствием.
     Это было последней каплей.
     - Слушай, ты, дегенерат! - актер в ярости повернулся к нему. -  Пошел
ты!..
     Тут он произнес нечто такое, чего Рамирес не  понял  -  зато  отлично
поняли зрители, судя по их реакции.
     Рамирес озадаченно сдвинул брови:
     - Куда?
     И тут он, совершенно независимо от происходящего вокруг,  понял,  что
действительно должен куда-то  идти,  встретиться  с  кем-то...  давно  ему
знакомым...
     Это и было условием его нового Воскрешения...
     Это чувство мелькнуло и тут-же пропало.
     Одно можно сказать: актеру очень повезло,  что  его  последние  слова
остались непонятыми.
     На сцену из-за кулис выскочил режиссер. Он был вне себя от ярости.
     - Это "Гамлет" или не "Гамлет"?! - вопил  он.  -  Мы  пьесу  Шекспира
играем или несем отсебятину?!
     И тут он замер, наткнувшись взглядом на Рамиреса.
     - Вы все перепутали, - вежливо пояснил тот. - Во-первых,  "Гамлет"  -
это не пьеса, а хроника.  Во-вторых,  написал  ее  не  Шекспир,  а  Саксон
Грамматик [реально  существовавший  автор  XII  века,  впервые  изложивший
легенду о Гамлете]. Шекспир, кто бы он ни был, вряд ли будет писать пьесы:
это  фамилия   потомственных   воителей...   ["shakespeare"   в   переводе
"потрясающий копьем"]
     И вдруг Рамирес замолчал. Потому  что  чувство,  исчезнувшее  было  -
внезапно вернулось, заполняя все его существо.
     Теперь он отчетливо слышал Зов...
     - Прошу простить, но я вас покидаю. Меня действительно  ждет  далекая
дорога...  Позвольте...  -  и  он  вынул  из  ножен  на  боку   совершенно
обалдевшего принца Датского его шпагу.
     Быстро, но с достаточной галантностью поклонившись рыдающим от хохота
зрителям, Рамирес под шквал аплодисментов удалился со сцены.



                                    27

     Конан открыл глаза.
     Да, Конан - теперь ему хотелось слышать свое имя именно таким.
     Но сейчас...
     Хотя он ведь не принял последнюю порцию Энергии - а передал  ее...  И
что из этого получится - не знал даже он...
     В общем, сейчас он ощущал себя так, как и  должно  чувствовать  после
длительного и трудного боя. Усталость положила ему на плечи свои медвежьей
тяжести лапы. И когда сзади послышался  приближающийся  топот  -  он  едва
нашел в  себе  силы  повернуться  на  звук.  Впрочем,  он  уже  знал,  что
приближается не враг...
     Луиза Маркос стояла перед ним,  и  в  опущенной  руке  ее  подрагивал
странный предмет.
     Бластер первого из убитых.
     - Я думала...  Думала,  тебе  нужно  помочь...  -  произнесла  она  с
какой-то неловкостью.
     - Он разряжен. Не может не  быть  разряжен  -  как  и  все  источники
энергии на сто ярдов вокруг. Но все равно спасибо...
     - Кто ты? - прошептала Луиза, пряча глаза.
     - Я Конан - или Карл, называй, как угодно,  -  Мак-Лауд  по  прозвищу
Клеймора. Я пришел в этот мир пять веков назад... - Мак-Лауд помедлил: - И
вот мне снова не удалось умереть... - закончил он чуть слышно...


     Не сразу Конан понял причину  возникшей  между  ними  неловкости.  Но
поняв - удивился своей слепоте.
     Ведь так все просто! Раньше Бренда смотрела на  него  совсем  другими
глазами. Он был для нее  дряхлым,  склеротическим  старикашкой.  В  лучшем
случае возможным союзником. И не более того.
     Но сейчас...
     Да, сейчас...
     (Бренда? Он сказал - Бренда?! Не сказал  -  подумал...  Ну,  это  все
равно...)
     Значит, сейчас и он тоже - в новом своем естестве -  смотрит  на  нее
иными глазами.
     И он понял, что это судьба...
     Конан протянул к Луизе руку - медленно и осторожно,  очень  осторожно
он коснулся ее щеки...
     Ее просто швырнуло к нему. Стыдясь  себя  самой,  стыдясь  внезапного
порыва, она спрятала лицо у него на груди.
     Когда Мак-Лауд обнял ее, в его правой руке все еще был зажат меч.
     - И все-таки я не понимаю... - Луиза расхаживала  по  комнате  в  его
халате (ее одежда, после пребывания в мусорном контейнере, уже  никуда  не
годилась) и говорила нарочито бурно,  почти  резко  -  чтобы  скрыть  свою
растерянность. - Хорошо. Предположим, ты действительно прилетел  с  другой
планеты...
     - Прилетел - не совсем то слово.
     - Ну пусть пришел,  хотя  это  слово  еще  более  "не  то".  Приехал.
Прибежал. Приплыл...
     Мак-Лауд улыбнулся - и Луиза тут же сбавила накал.
     - Ладно. Значит, прибыл - а потом  в  компании  со  своими  "хорошими
ребятами" перебил всех "плохих ребят", причем из "хороших" ты тоже остался
один... Так?
     Конан молча кивнул, не убирая с лица улыбку.
     - И что, теперь ты снова хочешь туда улететь?
     - Опять "улететь"... Впрочем, ты  права:  неважно,  каким  образом  я
преодолею этот путь. Главное - хочу ли я его преодолеть...
     - А ты хочешь?
     - Не знаю...
     Брови Луизы сошлись к переносице:
     - Помни: там ты можешь умереть. А здесь - нет...
     - Ты не хочешь, чтобы я умирал? - Мак-Лауд следил за ней все с той же
улыбкой.
     - Нет... - прошептала она. - Нет, нет, нет...


     А потом они лежали рядом и Луиза, ласково и с  нежностью  поглаживала
его тело.
     Когда пальцы прошлись  вдоль  его  живота,  Конан  вздрогнул:  Бренда
любила делать это, осторожно ведя пальцем вдоль шрама...
     Шрама?
     Его рука накрыла ладонь Луизы. Потом бережно отодвинула ее,  ощупывая
живот.
     Кожа на этом месте была гладкой. Абсолютно гладкой.
     Шрам исчез.
     И дрема, смешанная с видениями, окутала Конана...



                                    28

     ...Пахло вереском. Дымом от костра.  И  дымом  пахло  виски  -  "вода
жизни", дитя ячменного зерна и бродильного чана. Со стороны  залива  ветер
доносил приятный запах водорослей и соленых брызг.
     Все собравшиеся на вересковой  пустоши  были  одеты  в  цвета  своего
клана. Серебристо-зеленая нить Мак-Лаудов  вилась  по  клетчатому  тартану
[тартан - клетчатая шерстяная материя, из которой в Шотландии изготовлялся
традиционный  костюм;  сочетание  клеток  и  цветных  нитей   образовывало
неповторимый узор, являвшийся родовой принадлежностью каждого  из  кланов]
юбок и шейных платков.
     И были наточены клейморы собравшихся, а колчаны луков - полны  стрел.
Много  виски  было  выпито,  много  спето  воинственных  песен  и  сказано
хвастливых слов. А под вечер встал со своего места тан Эйн  Гусс,  и  были
точны его движения, выверенные мудростью древнего ритуала.
     Вынул он боевой нож, торчавший за отворотом чулка с наружной  стороны
ноги, - и блеснул при свете молодой луны топаз, вправленный в рукоять.
     Обеими руками поднял Эйн Гусс свой нож над  головой.  А  потом  вновь
воткнул его за правый чулок, уже с внутренней стороны мускулистой икры.
     Сделав так - приказал подать себе боевой рог. И подали ему  тот  рог,
доверху наполненный прозрачной жидкостью.
     (Не "вода жизни" это была, а чистая ключевая вода. Но  ведали  о  том
лишь ближайшие родичи тана. Потому что уже  четыре  с  лишним  дюжины  зим
видел тан, и хотя мог он еще рубиться наравне с молодыми воинами - но пить
наравне с ними было ему не по силам.)
     Зажав пальцем отверстие в узком конце  рога,  осушил  его  Эйн  Гусс.
Потом отнял он палец - и  остаток  виски  (во  всяком  случае  так  думали
остальные воины), пролился на клановую юбку - килт.
     И берет  с  орлиным  пером  он  тоже  смочил,  пролив  прозрачное  на
серебристо-зеленую клетку.
     Омочив же - вновь  покрыл  им  свои  уже  редеющие  волосы,  рыжие  с
сединой.
     Молчали воины. Лишь слышно было,  как  поет  вдалеке  ветер,  задевая
гребни холмов.
     А потом каждый из клана Лаудов извлек свой нож, что торчал с  внешней
стороны ноги.
     Не было на рукояти этих ножей драгоценного камня:  это  -  привилегия
тана-предводителя. Лишь цветок  чертополоха  был  выгравирован  на  ней  -
символ стойкости.
     Стойкость же - не привилегия, а долг. Долг каждого...
     И вновь воткнул каждый  Мак-Лауд  нож  за  правый  чулок,  но  уже  с
внутренней стороны.
     Что означало войну.
     И снова неумеренно пили, хвастались, обещая заткнуть всех  врагов  за
отворот чулка, подобно боевому ножу.
     И лился, сопровождая хайлендские песни, заунывный плач волынок.
     Но  медные  рога  молчали  -  им  дозволено  трубить  только  в   час
сражения...


     А утром был бой. И запели рога, украшенные кольцами чеканки.
     И топот несущейся конницы... Пар от дыхания...
     Скрежет клеймор, посвист стрел, треск Запретных жезлов...
     Нет, это из другой битвы... Не было под Глен-Финен  такого  оружия  -
лишь  десяток-другой  мушкетов,  привезенных   с   юга,   из   ненавистной
Британии... Это оружие тоже считалось  почти  запретным  -  на  мушкетеров
косились, презрительно зовя их "сассэнах", то есть "англичане". Вот почему
они, один раз разрядив свои громобои, взялись за мечи и луки.
     Автоматы - из другой битвы... Впрочем, все битвы одинаковые...
     - Убей его, убей! - ревела пустошь Глен-Финен.
     -  Убей  его,  убей!  -  ревел  зал  во  время  поединка  Гориллы   с
Красавчиком.
     (Снова другая битва... Другая - та же самая...)
     И убивали.


     И возник перед ним  Черный  Воин  -  в  наборной  броне,  в  шлеме  с
опущенным на лицо клыкастым забралом.
     Направляемый нечеловеческим умением,  блеснул  под  утренним  солнцем
эспадон, легко отбивая меч в человеческой руке...
     И с той же легкостью - одним тычком - пробил он кожаный колет, рубаху
и живое мясо, на восемь дюймов войдя в живот под ребрами.
     А потом была боль. Медленное, жестокое умирание. Он лежал на смертном
ложе, и кто-то  не  то  плакал  над  ним,  не  то  молился,  не  то  читал
заклинания...
     Заботливые женские руки прикладывали к его горящему  лбу  пропитанные
уксусом тряпочки, чтобы  унять  жар.  И  те  же  руки  колдовали  над  его
пронзенным телом - едко пахнущая мазь из целебных трав слоями ложилась  на
рану.
     Но - только прикусил губу тан Эйн Гусс, обходивший в  тот  вечер  все
дома, в которые пришло горе. Прикусил и тут же вышел за порог.
     Ведомы ему были раны, от которых выздоравливают, и раны,  от  которых
умирают. Эта была - не из числа первых...
     Он тогда все-таки выжил. Как, почему - суждено ему было узнать  много
позже.
     И это было начало его долгого, очень долгого пути...
     Значит, не весь путь это был - а лишь его малый  отрезок.  Теперь  он
пройден, этот отрезок. И начат другой.
     Сколько их еще впереди, таких отрезков, положен ли им предел?
     А если нет - значит, и для тех  сил,  с  которыми  он  борется,  тоже
предел не обозначен? И каждая победа - лишь временная?
     Но каждая победа  над  силами  Зла  уменьшает  общую  власть  Зла  во
Вселенной...
     Вот такие мысли навеяло исчезновение старого шрама на животе.
     Следа от первой раны...



                                    29

     Элен Мак-Лауд сидела у смертного ложа. Впрочем, что  скажет  фамилия:
ведь в Глен-Финен сроду не жил никто, кроме Мак-Лаудов...
     У смертного ложа сидела прекрасная Элен. Элен  Лебединая  Шея  -  так
звали ее в деревушке.
     Любимая, не успевшая  стать  возлюбленной...  Остальные  женщины  уже
забылись коротким тяжелым сном. Их можно понять: они обхаживали  множество
пострадавших. И завтра им снова предстоит мыть, стирать, менять повязки на
ранах...
     Да ведь и детей, кроме них, не накормит никто. И скот на  пастбище  -
никто не выгонит! А здесь... Жаль парнишку. Очень жаль. Но они и днем  уже
сделали все, что нужно - и их ночное бдение ничего к этому не прибавит.
     Сперва Элен плакала. Потом молилась. А  потом  поняла,  что  молитвой
Конана не вернуть.
     (Что-то  странное,  зловещее  было  в  обстоятельствах  его  ранения.
Настолько  странное,  что  она  лишь  несколько  намеков  смогла  уловить,
вскользь оброненных в разговоре...
     Будто бы тот, кто ранил его, - не из мира живых выходец...  Будто  бы
без ошибки он  разглядел  юношу  еще  издали  -  и  пошел  к  нему  сквозь
круговерть  схватки.  Шел  неотвратимо,  словно  притягиваемый   магнитным
камнем, - и сразу стало ясно, что не миновать им друг друга...
     Будто бы, - во всяком случае, так говорили, - лютый  страх  охватывал
каждого, заглянувшего в глаза под медвежьим черепом забрала.
     И никто не решился преградить ему путь...)
     Многое, наверное, мог рассказать долговязый  Тугл  -  тот,  кто  спас
Конана от смерти, но не смог уберечь от смертельной раны.
     Но Тугл молчит... Хмурится, смотрит волком, избегает разговоров.
     Не иначе тоже пришлось ему в свалке ближнего боя заглянуть в черноту,
зияющую в пасти разъяренного стального медведя...


                      Небо, земля, огонь и вода.
                      Ранен ты будешь в бою - не беда!
                      Рана исчезнет, смешается кровь,
                      Все, что разъято, срастается вновь!

     Нет, это еще не те слова. То есть те, но их одних  недостаточно.  Как
там говорила старая Гулли, которую соседи называли Гулли-ведьма?
     "Черную магию белой не победить" - вот, что она говорила...
     Два года назад, когда случился падеж скота, Гулли вывели за околицу и
всем миром забили камнями. Девочка Элен кидала камни вместе  со  всеми.  И
мальчик Конан - тоже кидал...
     (Они еще не выделяли друг друга из толпы подростков, еще  не  открыли
для себя любовь.)
     Так и не стало в Глен-Финен настоящих колдуний.  Об  этом  вспоминали
скорее со вздохом, чем с облегчением. Иной раз трудно без них обойтись...
     Падеж скота, кстати, тогда не остановился.  Он  лишил  деревню  такой
части четвероногого имущества, что Мак-Лауды сочли для себя  самым  лучшим
выходом угнать стадо у соседнего клана - Кабиргеймов из Мэйтленда.
     И - закрутилось колесо...
     Вчерашняя битва, по правде сказать, тоже была дальним отголоском того
набега...
     "Цепь наших поступков не только объединяет все сущее под небесами, но
и сковывает его по рукам и ногам, как цепь от кандалов - галерника" -  так
говорила при жизни ведьма Гулли.
     А еще так она говорила:

                           Чтобы волки серые
                           Не терзали по смерти
                           Плоть твою и кость твою -
                           Я помогу тебе!

     Пела Элен Лебединая Шея заклинание, услышанное ею от  колдуньи,  и  с
каждым словом ей становилось все легче.
     Как хорошо, что удосужилась она тогда запомнить:

                           Прочь, стрела эльфийская,
                           Гибель приносящая...

     Да, конечно,  этот  Черный  Воитель  (или  как  там  его  называли?),
ранивший Конана, не был человеком.
     Был он из Сумеречного Народа - того, что скачет по холмам  в  ночи  и
играет на вересковых свирелях. Эльфы, гномы, феи...
     Кем же еще ему быть?! Ведь нет иных племен, кроме людей и  Порождений
Сумерек. Иногда они даже бывают добры и мудры - но лучше не встречаться  с
ними смертному... Ну, ничего!
     Ничего -  против  этого  заклинания  не  устоит  ни  одно  сумеречное
ведовство! Оно - заклинание - тоже ведь из черной магии взято!

                          Будь ты ранен феями,
                          Будь ты ранен эльфами,
                          Будь ты ранен ведьмами -
                          Я помогу тебе...

     И вдруг словно холодный смешок раздался над ухом Элен. И чужой  голос
заговорил с ней иными словами, в ином ритме,  разрывая  ткань  заклинания,
как рвет меч человеческое тело:

                          Народ издревле
                          по-всякому звал нас,
                          Но кем мы зачаты,
                          и чьи же мы чада,
                          Кто был нашим предком
                          из темных духов,
                          Как с ними бороться,
                          с созданиями Ночи,
                          И где их жилище -
                          не ведомо смертным...

     Вот с кем, значит, столкнулась она... Вот кого попыталась  остановить
заклятьем!
     Не Порождения Сумерек...
     Порождения Ночи!


     Если бы не этот холодный голос, напевший Элен неведомые строки...
     Если...
     Но не вышло. И не только у Элен - у многих возникла уверенность,  что
некая злая сила, засевшая в мертвом теле, только и ждала своего часа.
     И заговорил люд о неком оборотне, превращающемся  не  в  волка,  а  в
адского воина-убийцу.
     Якобы всякий, кому  нанесет  такой  воин  рану,  превращается  в  его
подобие  -  как   приобретает   волчий   облик   жертва   укуса   оборотня
обыкновенного...
     (Чуть ли не благом казался всем, уверовавшим в это, оборотень-волк  -
такой знакомый, привычный издавна...)
     И...


     ...И когда Конана гнали  из  селенья,  привязав  руки  к  поперечному
бревну, Элен бесновалась в первых рядах гонителей. Выкрикивая оскорбления,
швыряла камни, требовала, чтобы принесли хворост и огниво...
     Возможно, больше всего в ней бушевала гордость оскорбленной  женщины.
Отказался от нее - ушел к Сыновьям Ночи,  будет  теперь  в  далеком  Нигде
ласкать Темных дев...
     Ей и самой мудрено было определить, что она домыслила самостоятельно,
в ярости и испуге, что нашептали кумушки-подружки, а что...
     Лишь тан Эйн Гусс остановил расправу. Хотя никакой он был не  друг  и
не родственник. Родственник - на уровне клана, а друг  -  где  же  видано,
чтобы тан мог быть другом вчерашнему мальчишке?


     Да... Мудр был тан...
     Мак-Лауд усмехнулся при мысли, что Эйн Гусс, сам о том не зная,  спас
своих сородичей от тяжелейшего шока. Если бы они  и  впрямь  устроили  ему
аутодафе... Но их винить не в чем. Такова была бы  реакция  жителей  любой
средневековой деревушки.
     Да и не только средневековой...
     Но все же...
     Все же знал Конан по меньшей мере двух женщин, которые  поступили  бы
не так, как Элен.
     А теперь, возможно, уже трех таких женщин он знал...



                                    30

     На Нью-Йорк опустилась ночь... Конан и Луиза спали, тесно  прижавшись
друг к другу.
     И два меча лежали  в  изголовье  кровати  -  так,  чтобы  можно  было
дотянуться до эфеса, едва пробудившись от внезапной тревоги.
     Один - древнейший цвайхандер. А второй...
     Именно на рукоять второго меча, прямо на украшающую ее морду  дракона
вдруг положил руку Мак-Лауд, беспокойно шевельнувшись во сне.
     Но - не проснулся он. Может быть, слишком велика была усталость после
недавнего боя - столь велика, что даже сила Воскрешения не до конца сумела
ее снять...
     А может - слишком мирно дышала рядом с ним девушка?


     А в Лэрге был еще вечер, не ночь. Санчос  де  ла  Лопес  де  Рамирес,
прозванный в иной жизни Катаной, стоял перед стеклянной дверью ателье.
     Час тому назад, когда он  бесцельно  шатался  по  улицам,  с  детской
радостью смотря на машины, экраны телевизоров за  стеклом  витрин,  сияние
огней, - он услышал сзади смешок.
     Человек,  стоящий  за  его  спиной,  находился  в  состоянии   весьма
отдаленном от трезвого. Тем не менее он счел необходимым выставить  вперед
обвиняющий перст.
     - Еще один металлист чертов... Совсем житья нет от них! -  Перст  его
указывал даже не на самого Рамиреса, а  на  его  одежду:  камзол,  бриджи,
высокие сапоги - все  это  усыпано  металлическими  заклепками,  пряжками,
множеством тонких ремешков... - И не  стыдно  тебе  в  таком  возрасте-то,
папаша? Поди, шестой десяток уже идет...
     Рамирес мало что понял - но  вдруг  осознал,  насколько  он  инороден
здесь в этом своем костюме, с обнаженной шпагой в руке...
     И вспомнил, что не один  прохожий  бросал  на  него  мимоходом  косой
взгляд...
     - Благодарю вас, сударь.  Почтительно  благодарю,  -  он  поклонился,
прижав руку к сердцу. - Не будете ли вы столь добры сообщить мне, где бы я
мог заказать одежду, подобающую...
     Ему пришлось прерваться. Так  как  речь  его  оказала  на  блюстителя
морали воздействие, сравнимое с ударом по темени.
     Тот икнул и сел на землю.
     Пожав плечами, Рамирес перешел на другую сторону улицы, где задал тот
же вопрос немолодой даме.
     У нее он имел куда больший успех...


     И вот сейчас он уже протянул было руку к стеклянной двери -  но  рука
замерла на полдороге.
     Он что-то почувствовал...
     Какую-то угрозу... Далекую, но от того не менее реальную.
     И тут же снова в мозгу пробудился Зов...


     Он не мог знать, что именно сейчас, далеко отсюда его друг  и  ученик
перевернулся с живота на бок, нащупывая сквозь сон рукоятку меча.
     Меча, принадлежавшего ранее ему, Рамиресу...


     И уж тем более не мог знать, что  оранжевые  круги,  словно  след  от
пробившего водяную гладь камня, расплываются по небу ночного Нью-Йорка.
     На этот раз на них никто не обратил ни малейшего внимания.
     Даже сотрудники "Шилд", - впрочем, у  них  снова  нашлось  бы  вполне
реалистическое объяснение, не выходящее за грани обыденности.
     И никто не увидел, как  черное  тело  устремилось  к  земле,  набирая
скорость, как если бы было оно настоящим метеоритом...
     ...Это был один из последних поездов подземки. Большинство пассажиров
дремало, некоторые  тихо  переговаривались.  Один,  надев  на  левый  глаз
монокуляр  мини-телевизора   (последняя   новинка!),   смотрел   рекламную
передачу.
     (Что-то  несусветное  творилось  на  крохотном  экранчике,  напоминая
одновременно фильмы ужасов и стандартную рекламу...
     Ожившие мертвецы - жуткие, с явными следами разложения -  дрались  за
право вкусить шоколадный батончик.
     Наконец один из них, распихав конкурентов, сунул его в свой  безгубый
рот - и мгновенно исчезли трупные язвы, следы посмертного распада...
     Окончательно оживший покойник - теперь  вполне  симпатичный  юноша  -
демонстрировал телезрителям обертку чудо-батончика.
     Крупным планом, чтобы все могли рассмотреть название...)
     Наверное,   владелец   мини-телевизора   остался   единственным    из
бодрствующих, кто даже не шевельнулся, когда  страшный  удар  сотряс  весь
вагон...


     Под ногами у  оцепеневших  пассажиров  бесформенной  грудой  валялись
останки человеческого тела, каким-то образом пробившего крышу вагона.
     Груда   переломанных   костей,   разорванных   мышц...   Шевельнулась
неестественно вывернутая углом, рука. Последнее движение? Судороги агонии?
     Нет...
     Человек встал. Был он столь высок, что почти касался головой потолка.
     И пассажиры - хотя среди них было немало крепких мужчин - шарахнулись
от него в стороны, как домашние животные при виде тигра...
     Страшный крик разомкнул губы незнакомца:
     - А-а-а! Я снова здесь!


     - Я снова здесь! Немеряна моя сила! Никто не встанет на моем пути!..
     Так Кричал Черный Воин. Он вновь пришел в этот мир...
     Лишь один человек в вагоне  никак  не  среагировал  на  происходящее.
Любитель рекламных программ. Он все еще продолжал наблюдать за  оживлением
мертвецов на экране, не зная, что все это происходит перед ним воочию.
     Некоторое  время  Черный  Воин  пристально  смотрел  на  него,  потом
пробормотал:
     - Моим началом будешь ты...
     И потряс сидящего за плечо.
     Тот  поднял  правое  веко  (к  левому  глазу  все  еще  была  прижата
телеприставка) и увидел лицо своей смерти...
     Монокуляр с хрустом вдавился  в  орбиту,  перемешивая  стекло,  ткани
глазного яблока, дрожащую студенистую массу мозга...
     Правый глаз человека так и остался открытым, но  уже  не  видел,  как
улыбнулся его убийца.
     Улыбнулся непонятной страстью...
     И действительно - никто не  рискнул  заступить  дорогу  Крагеру  всех
Крагеров, когда тот шагнул к дверце, отделяющей салон от кабины водителя.


     Люди, оцепенев от ужаса, слышали, как проломилась под руками  Черного
Воина дверь - словно была сделана из картона.
     Видели,  как  вылетел  оттуда,   из   темноты   кабины,   человек   в
железнодорожной форме. Вернее, тело человека: он был мертв  еще  до  того,
как коснулся пола.
     А потом чудовищная волна ускорения опрокинула  стоящих,  а  тех,  кто
сидел, перемешала в орущей, многотелой, захлебывающейся страхом куче.
     Поезд рванулся вперед, как авиалайнер на взлете...


     На табло одна за другой загорались цифры.
     100... 150... 200...
     Наконец высветилась цифра 250 - и  табло  зашкалило.  Такая  скорость
просто   не   предусматривалась    конструкторами    метрополитена    даже
теоретически.
     - Добавь-ка еще... - сказал в пустоту Черный Воин. И послал мысленный
импульс, отдавая мотору часть своей Силы.


     Люди на перроне отшатнулись, когда поезд свистящей  кометой  пронесся
через станцию. Весь окутанный синим облаком статических разрядов, он  гнал
перед собой волну воздуха, способную повалить с ног.
     Лишь немногие успели заметить, что творится внутри вагонов...
     По всей системе метрополитена волнами расходилась паника.  Диспетчеры
срочно отводили  на  запасные  пути  все  поезда,  которые  находились  на
территории движения безумного экспресса.


     Скорость росла.
     На станциях воздух сбивал с ног. Внутри вагонов он,  врываясь  сквозь
многочисленные щели, приобрел почти осязаемую твердость. И  разил,  словно
струя  пескоструйной  установки.  Проламывал  человеческими  телами  окна,
размазывая их по бешено мчащимся мимо  стенам  тоннеля.  Швырял  людей  на
ставшие вдруг смертельно опасными стойки поручней.
     Крагер всех Крагеров,  стоя  на  месте  водителя,  кричал  в  экстазе
безумия. Он единственный из всех сохранял способность стоять.
     Волны людских мук и ужаса окутывали его - и он пил их, наслаждаясь.
     И Сила его росла... Теперь она стала куда большей, чем прежде - когда
он истратил часть ее на разгон поезда.


     Апофеоз наступил, когда на скорости около шестисот километров  в  час
головной вагон пробил бетонную стену тоннеля - и поезд почти всей  длиной,
словно червь из проеденного плода, выплеснулся на асфальтированную улицу.
     Остолбеневшие прохожие видели  кровавое  месиво  изломанных  вагонов,
кровавое месиво на водительском месте... Или?..
     Никто из них не понял, как это получилось,  -  но  человек  на  месте
водителя был жив и невредим.
     - Поезд прибыл на конечную станцию! - крикнул он, обращаясь  в  глубь
вагона. И захохотал...
     Вряд ли кто-нибудь из пассажиров еще  мог  слышать  его.  Но  Черного
Воина это уже не интересовало.  Спрыгнув  на  землю,  он  некоторое  время
простоял в  полной  неподвижности.  Потом  встряхнулся  и  целеустремленно
зашагал куда-то.
     Его тоже вел Зов...
     Как акулу - запах крови.



                                    31

     Доктор Найман  сидел  за  компьютером  и  что-то  просчитывал,  делая
какую-то  совершенно  дежурную  работу.  С  недавних  пор   ничего   более
серьезного ему не поручали. Он отхлебнул  из  стоявшей  перед  ним  кружки
глоток коричневой бурды и поморщился.
     ("Великолепный букет! Неповторимый запах! Полный аналог  бразильского
кофе!" - гласила надпись на пакете).
     Тьфу... Суррогат.
     - Почему никто не может изобрести настоящий  кофе?  -  спросил  он  в
пространство.
     Вопрос не имел смысла: вот же, изобретают! "Полный аналог..."
     А кофейные плантации не выдержали полумрака, образованного щитом.  Да
и многое не выдержало... Слишком многое.
     Он снова ушел в работу и даже не сразу поднял глаза, когда  скрипнула
входная дверь. А когда все-таки поднял глаза - не поверил им.
     - Карл?!
     - Алан!
     - Боже мой, что с тобой произошло?! Я же видел тебя недавно!
     (Да, Мак-Лауд был похож не на того человека,  которого  Найман  видел
НЕДАВНО, а на того, которого  видел  ДАВНО  -  еще  во  время  работы  над
Проектом. Иначе Найман и не узнал бы его...)
     С нарастающим изумлением он рассматривал своего давнего друга.
     - Как это возможно? Как ты добился этого, Карл?!
     - Потом, - Мак-Лауд уселся в кресло рядом с Найманом. - У меня есть к
тебе ряд вопросов, Алан...


     - Ты собираешься бороться с акулой, Карл. И ждешь помощи  у  меня?  У
мелкой рыбешки?!
     - Но может быть, ты все-таки  сможешь  дать  мне  столь  же  "мелкую"
информацию? Остальное я сделаю сам...
     Они разговаривали почти час, но Найман всячески увиливал  от  прямого
ответа.
     - Нет, нет и нет! - сказал он громко. Даже  преувеличенно  громко.  И
Мак-Лауд понял. Трудно  замаскировать  телекамеры,  даже  портативные.  Но
подслушивающие устройства скрыть куда легче...
     Сказав все, что полагалось для  "жучков",  Найман  жестом  указал  на
дисплей. Конан тут же  сообразил,  что  все  это  время  пальцы  друга  не
отрывались от клавиатуры компьютера.
     И он наконец-то бросил взгляд на экран.
     - Какой уровень радиации над щитом? - гласил вопрос.
     И медленно буква за буквой, на экране возникала фраза ответа:
     - По сравнению с последними годами до Катастрофы - норма.
     Норма! Бог знает, какой системой воспользовался Алан Найман,  как  он
нашел доступ к сверхсекретной информации... Главное - нашел!
     - Как в этом можно удостовериться?
     - Необходимо провести замеры  над  энергетическим  щитом,  -  ответил
компьютер. Мак-Лауда  не  покидало  ощущение,  что  он  ведет  разговор  с
человеком.
     - Способ?
     - Старый  тоннель  системы  обслуживания.  Аляскинский  хребет,  гора
Мак-Кинли, координаты... - и компьютер выдал серию цифр.
     Пик Мак-Кинли... Высочайшая вершина  Североамериканского  континента.
Впрочем, наверняка тоннель не выходит на  самый  верх.  Случайно  ли,  что
названа она в честь одного из уроженцев  Хайленда?  И  вот  теперь  другой
хайлендер свяжет с ней свою судьбу... Свою - и всей планеты.
     - Справишься, Карл? - прошептал Алан одними губами.
     - Конечно, - Мак-Лауд улыбнулся. - Я же - горец...
     Он тоже говорил одними губами.
     За их спинами хлопнула дверь. Оба резко обернулись. В дверном  проеме
стоял высокий, лощеный красавец средних лет. Мак-Лауд не  узнал  его  -  с
момента его работы в корпорации сменилось практически все руководство.
     А вот Алан узнал... И, видимо, вошедший был заметной шишкой,  -  судя
по тому, как съежился Найман.
     - Добрый день, доктор. Могу я узнать, чем вы  занимаетесь  в  рабочее
время?
     - Ко мне зашел мой старый друг... - Алан Найман потупился.
     - Ваш старый  друг  довольно  молод.  Впрочем,  здравствуйте,  мистер
Мак-Лауд. Как дела у вашего батюшки?
     Конан удивленно вздернул брови. Но тут же сообразил, в чем дело.
     Ну конечно же... Конечно, его принимают за сына ТОГО Мак-Лауда!
     (Не было у него детей... Да и не могло быть, как он теперь  понимает.
Ни у него, ни у других, пришедших с Зайста. Во  всяком  случае  от  земных
женщин. Разные законы наследственности действуют в разных мирах...)
     - Благодарю вас... - медленно ответил он.


     Он отвлек на себя вошедшего.  Всего  несколько  секунд,  но  и  этого
хватило Найману.
     - ...И все-таки, чем вы сейчас занимаетесь, доктор? - красавец быстро
шагнул к компьютеру.
     Но увидел он не то, что ожидал. Впрочем, кто  знает,  что  именно  он
ожидал увидеть...
     На  экране  непомерно  мускулистый  воин  вовсю  махал   обоюдоострой
секирой, отбиваясь от наседавших врагов.
     "Викинг"...  Самая  модная  из  компьютерных  игр.  Модная  -   среди
подростков...
     - Да, доктор... Не кажется ли вам, что вы впадаете в детство?!
     Найман только руками развел. Что он мог ответить? Однако вместо  него
заговорил Конан.
     - А как протекают Ваши дела, мистер Как-Вас-Там?
     - Мои? - красавец был неподдельно удивлен.
     - Да нет, не ваши лично. Дела корпорации "Шилд".
     - Стараниями вашего отца - великолепно!  -  представитель  корпорации
думал уязвить Мак-Лауда, но вызвал у него лишь улыбку.
     - ...Вы ведь знаете, чем мы занимаемся,  мистер  Мак-Лауд.  Не  люблю
громких слов, но мы действительно спасаем человечество...
     - Ну-ну, - произнес Конан. - Спасайте, спасайте...
     Они  посмотрели  друг  на  друга  -  и  искра  абсолютного  понимания
проскользнула между ними. Они - враги. И борьба между ними  будет  вестись
только на уничтожение.
     На этот счет уже не было иллюзий ни у того, ни у другого...



                                    32

     "Необходимо произвести замеры над  энергетическим  щитом"  -  ответил
компьютер.
     Щит...
     Впервые за многие годы Конан задумался о том, что название корпорации
- "Шилд" - и означает "щит". И поле энергии, режущее атмосферу  пополам  -
это тоже щит. Функция его  та  же,  что  и  обтянутого  кожей  предмета  с
железной бляхой-умбоном в центре...
     Защищать.  Принимать  на  себя  удары.  Но  -  не   властвовать   над
сражающимися. "Не прячьтесь за своей старостью, как за щитом", -  говорила
Луиза. "...Ему понадобится в бою талисман... Вот  такой,  например",  -  и
Тугл, хохоча, похлопал по собственному щиту.  Гулко  отозвалась  натянутая
кожа...


     - Со щитом или на щите! - было сказано.
     Но сказано это было в древней Спарте, которая  жила  ради  войны,  не
мыслила жизни без войны, превратила жизнь в войну...
     И, выиграв все войны, потеряла жизнь...
     Примерно в это же время сказал Архилох, поэт и воин, оставивший  свой
щит во время неудачного сражения на острове Саис.

                    ...Носит теперь горделиво саисец
                    Мой щит безупречный:
                    Волей-неволей его бросить
                    Пришлось мне в кустах.
                    Сам я кончины зато избежал.
                    И пускай пропадает
                    Щит мой!
                    Не хуже ничуть новый могу я добыть!

     Воистину: для чего и нужен щит, как не для того, чтобы "новый добыть"
- то есть продолжать сражаться! Даже  если  придется  ради  этого  бросить
старый...
     Да, приходится иногда бросать щит. В Элладе седьмого  века  до  Новой
Эры,  в  Шотландии  шестнадцатого  века  Новой  Эры.  В  Америке  двадцать
первого... И на Зайсте  -  бог  весть  какого,  ибо  все  века  объединяет
Зайст...
     Приходится бросить, чтобы захватить клеймору обеими руками для  особо
сильного удара. Или в тех случаях, когда  отягощен  щит  завязшими  в  нем
дротиками. Или  когда  он  мешает  быстро  передвигаться,  карабкаться  по
крепостной стене, биться в тесноте ближней схватки. Или...
     Или когда он - щит "Шилд" - высасывает  из  общества  все  соки  ради
сомнительно нужной защиты...
     Точнее  -  несомненно  не  нужной!  Впрочем,  в  этом  еще  предстоит
удостовериться...


     Луиза так и не узнала, каких сил  стоило  Конану  добыть  двухместный
модуль - мини-самолетик с системой вертикального взлета и посадки.
     Практически вся  летная  техника  находилась  в  ведении  корпорации.
Объяснение тому было  простое  -  ничто  не  должно  приближаться  к  полю
энергетического щита...
     Может быть, дело в том, что "потолок" модуля был мизерным -  от  силы
километр?
     Впрочем,  "Спаситель  человечества"  официально  пользовался  многими
правами. Да и в средствах он не был стеснен...
     То, что Мак-Лауд никогда прежде не использовал свои привилегии и свое
богатство для борьбы с корпорацией (да и для чего-либо  другого),  усыпило
ее бдительность.
     Но теперь это был уже не тот Мак-Лауд...


     Мобиль остался далеко внизу, у подножья: даже он не смог бы совершить
посадку на усеянный острыми глыбами склон.
     Конан и Луиза стояли сейчас на том  самом  месте,  где,  если  верить
данным компьютера, находился вход в тоннель. Но - ничего похожего не  было
перед ними. Ничего...
     Валунная  гряда.  Обломки  скал.  Щебень.  Острый   холодный   ветер,
пронизывающий до костей...
     Луиза вздохнула:
     - Как жаль... Я так хотела всего один раз увидеть голубое  небо...  -
сказала она дрогнувшим голосом. - Увидеть небо - и умереть...
     - Еще успеешь... - пробормотал Конан. Он пристально  всматривался  во
что-то у себя под ногами.
     - Успеешь... Увидеть успеешь - много  раз.  И  умереть  успеешь...  -
Мак-Лауд наклонился, охватив двумя руками один из скальных обломков.
     - С этим вообще лучше не торопиться...
     И, застонав от напряжения, он выворотил глыбу из земли. Грохоча,  она
покатилась вниз.
     На том месте, где только что лежал камень, оказалось отверстие. Узкое
- только ползком пролезть.  И  неправдоподобно  четкой  формы.  Не  творит
природа столь ровных окружностей...
     Из дыры тянуло холодом.


     ...Какое счастье, что она не возглавляла теперь  группу,  проникающую
на территорию врага...
     Путь наверх был тяжел, очень тяжел. Не работал ни один лифт.  Местами
приходилось лезть, карабкаться по железным перекладинам и  страшнее  всего
было бросить случайный взгляд вниз, в невообразимую глубину провала...
     Но теперь Луиза была не ведущей, а ведомой.
     И можно было не сдерживать крик, когда ржавая  поперечина  под  тобой
угрожающе проседала. Можно  было  повиснуть  на  миг  на  крепкой,  словно
выкованной из железа, и вместе с тем удивительно нежной руке...
     Повиснуть - и ждать, когда силы вновь вернутся к тебе.
     А потом вновь продолжать путь...
     И можно было по-детски заплакать в конце пути, обессиленно  припав  к
могучей груди любимого человека, когда в глаза тебе ударил яркий солнечный
свет...
     Он был бело-желтым,  а  не  мутно-оранжевым.  А  небо  было  голубым.
Голубым и невероятно глубоким...


     Конан нес за плечами необходимые приборы. Но еще до того, как удалось
снять их показания, он уже знал результат.
     Потому что выход из тоннеля располагался ниже границы вечных  снегов.
И сбоку, выше, у них под ногами - зеленела растительность. Трава.  Веточки
невысоких кустарников. Все это - такое,  как  и  должно  быть,  без  следа
уродливых мутаций.
     Правда, редкой и чахлой была эта растительность, но так и  полагается
в условиях высокогорья.
     А внизу, словно бескрайняя  оранжевая  трясина,  зловеще  раскинулась
поверхность энергетического щита.
     И где-то там, под ней, ждал их возвращения модуль...



                                    33

     ...Было уже позднее утро. Пожалуй, даже день.
     Никогда еще Луиза не спала так долго. Но события двух прошлых дней  -
смерть друзей, погоня, битва, любовь, синее небо над головой -  обессилили
ее вконец.
     И чувство опасности пришло  с  запозданием.  Не  тогда,  когда  Луиза
уловила рядом с собой резкое движение, а несколько секунд спустя...
     Мак-Лауда не было. Исчез и один из мечей, лежавших в изголовье.
     А откуда-то из соседней комнаты уже доносился  высокий  чистый  звук,
который могут издавать только перекрещивающиеся клинки...
     Набросив на себя халат, Луиза взяла  оставшийся  меч  -  единственное
имевшееся здесь оружие. Он был слишком тяжел  для  ее  рук,  а  главное  -
совершенно непривычен. Едва ли она сумеет им что-нибудь сделать...
     Но Луиза, загнав эту мысль поглубже, шагнула  к  двери,  уже  заранее
отведя меч для удара. То, что она увидела, заставило ее забыть обо всем.


     Два человека бились на мечах. Один из  них  был  Конан,  а  другой...
Другого она никогда прежде не видела. Он был уже не молод, но  по-прежнему
легок в движениях. Грива седых волос, образующая сзади  косицу,  нездешний
загар, тонкие черты умного лица...
     И тонкий гибкий меч с ажурной гардой. Пожалуй не меч, а шпага.
     Луиза сразу  поняла,  что  незнакомец  -  из  настоящих,  не  то  что
вчерашняя пара. Такой - добрый друг и достойный враг.
     Но  сражающиеся  в  промежутках   между   выпадами   и   парированием
перебрасывались шутками. Они были не враги друг другу...


     - Ну-ка, ну-ка, посмотрим, все ли ты помнишь из  того,  чему  я  тебя
учил?
     - Теперь я знаю больше. Я многому научился сам за те пятьсот лет, что
тебя не было!
     -  Да?  Так  покажи   свое   умение,   человек   городской,   человек
цивилизованный!
     Смех, шутка, звон клинков...
     Отпрыгнув в сторону, Мак-Лауд левой рукой  выхватил  из  ящика  стола
пистолет.
     - Стой! - он направил ствол на Рамиреса -  ибо  это  был  Рамирес.  -
Стрелять буду!
     Конечно,  он  не  собирался  стрелять.  Да  и   пистолет   стоял   на
предохранителе. Но Рамирес-то этого не знал...
     Как выяснилось, не знал ли и другого...
     - Из чего - стрелять? Не из чего стрелять  тебе,  сынок...  Сдавайся,
если на меч не надеешься!
     Тут Конан  сообразил,  что  Рамирес  привык  к  другим  пистолетам  -
огромным,  заражающимся  с  дула  полуфунтом  черного  пороха...   Изящную
пятизарядную игрушку он и как оружие-то не воспринял.
     Рассмеявшись, Конан бросил  пистолет  и  взялся  за  обвитую  акульей
шкурой рукоять обеими ладонями.


     Рамирес не зря спрашивал, насколько хорошо Мак-Лауд помнит его уроки.
     В какой-то миг меч-катана будто зажил своей жизнью. И овладел им  дух
убийства.
     Звякнув, отлетел клинок бутафорской шпаги, перерубленный  напрочь.  В
следующий миг изогнутое лезвие оказалось вплотную возле горла Рамиреса.
     И замерло.
     - Помни, Горец, - проговорил Рамирес совершенно спокойно. - Помни: ты
сам позвал меня...
     Конан тут же опустил свое оружие. Его лицо вдруг побледнело,  на  нем
выступили капельки пота.
     И Рамирес легонько щелкнул его по лбу, словно  учитель  -  нерадивого
школяра.
     - Да, ты владеешь мечом лучше меня, Горец. Не позволяй же, чтобы  меч
владел тобой!
     И Мак-Лауд поклонился ему, как ученик учителю...


     Потом они сидели за чаем - все трое. Сидели и разговаривали.
     Луиза смотрела на Рамиреса почти таким же влюбленным взглядом, как на
Конана: будучи представлен ей, он поцеловал Луизе руку.
     (Она даже не представляла о существовании такого обычая - но было  бы
неправдой говорить, что этот обычай ей не понравился...)
     Рамирес рассказывал, как ему удалось добраться из Лэрга  в  Нью-Йорк.
Оказывается, все необходимое - костюм, билет и набор фальшивых  документов
- обошлось ему в стоимость одной украшенной бриллиантами серьги из  левого
уха и две любовных победы.
     - Подозреваю, что меня надули. Особенно последняя из дам - уж  она-то
и сама могла приплатить! Вы уж извините меня, юная леди, - он поклонился в
сторону Луизы. - Извините меня, но та старуха - едва ли не моя  ровесница!
И последние полтысячелетия на нее наверняка ни  один  мужчина  не  смотрел
более двух секунд...
     Луиза прыснула в кулак. Да, Рамирес явно не потерялся  в  этом  новом
мире. Впрочем, так ли нов он был?
     Жизнь под щитом имела не менее  волчьи  законы,  чем  Хайленд  начало
шестнадцатого века...


     Рамирес задумчиво крутнул вокруг своей оси глобус,  установленный  на
подоконнике квартиры.
     Глобус был огромен -  свыше  метра  в  поперечнике.  Поэтому  на  нем
оказалось возможным произвести рельеф - горы, низины, возвышенности...
     Энергоразрядники, высотой соперничающие с вершинами иных гор...
     И все это окутывал  панцирь  прозрачного  стекла.  Детище  корпорации
"Шилд".
     Его детище...
     То есть это на глобусе он был прозрачен.  В  действительности  темный
покров окутывал планету, словно саван.
     Рамирес постучал ногтем по тонкому стеклу:
     - Это сделал - ты?
     - Тогда это было необходимо, - Мак-Лауд не отвел взгляд.
     - Тогда. А сейчас?
     - Ты знаешь ответ, Катана...
     И  Конан  протянул  Рамиресу  кривой  меч,  возвращая  его   прежнему
владельцу.



                                    34

     Черный Воин и сам не мог бы сказать,  почему  Зов  ведет  его  именно
туда, куда ведет. Но он даже не пытался вдуматься в это.
     Естеству известно все! Известно лучше, чем сознанию.
     И Крагер всех Крагеров знал, что, повинуясь Зову, он рано или  поздно
встретится с Конаном.
     А вот чем кончится эта встреча - будет зависеть уже от него...


     Хотя на этот раз нечеловеческая логика Зова была проста. При  желании
ее можно было постичь даже человеческим разумом.
     Черная сила - к черной силе. Тьма - к тьме...
     Во тьму же Землю погрузила корпорация "Шилд"... И того, кто встает на
борьбу с ней, легче застать близ вершины пирамиды Тьмы, чем где-либо еще.


     За длинным столом расположилось одиннадцать человек. По пять с каждой
из сторон, один во главе.
     Девять из десятерых - пятеро с одной стороны стола, четверо с  другой
- сидели в напряженных, подчеркнуто деловых позах.  Перед  каждым  из  них
находилась стопка бумаг или калькулятор.
     Но один из них - верзила, на голову выше всех присутствующих, который
сидел справа от того, что расположился во главе - вольготно  откинулся  на
спинку стула. И перед ним  не  было  никаких  бумаг.  Просто  сидел  себе,
развалившись, поглядывая по сторонам обманчиво-сонными глазами...
     Это был телохранитель.  Директор  корпорации  не  расставался  с  ним
никогда, ни при каких обстоятельствах.  Среди  сотрудников  "Шилд"  ходила
шутка, что Директор (да, именно с заглавной  буквы)  берет  этого  громилу
даже в постель  к  любовнице.  Но  перешучивались  с  оглядкой.  Немилость
Директора грозила не только увольнением...
     - Итак, переходим к делу, - Директор размеренно постукивал пальцем по
столу.
     (Если бы Конан вдруг оказался в этом кабинете, он бы мгновенно  узнал
Директора. Это был тот самый выхолощенный красавец, который застал его  во
время встречи с Найманом. Тогда он как будто был один -  но  телохранитель
ожидал его в нескольких шагах, за дверью).
     - Несколько часов назад нам стало известно, что наш "отец-основатель"
Карл Мак-Лауд - предпринял ряд действий против корпорации. То, что об этом
стало известно с определенным запозданием,  говорит  не  в  пользу  службы
"МАКС"...
     Телохранитель едва заметно усмехнулся. Служба безопасности  "МАКС"  и
система внутренней охраны давно были "на ножах".
     - ...Из этого будут сделаны соответствующие выводы. Более того -  как
выяснилось, служба  безопасности  не  знает,  где  находится  Мак-Лауд  на
настоящий момент! Конечно, он может себе позволить приобрести не одну и не
две квартиры, однако то, что не все они зарегистрированы у нас...
     Телохранитель уже не считал  необходимым  скрывать  усмешку.  Похоже,
скоро в "МАКСе" полетят головы.
     - А самое худшее - никто, оказывается, не имел данных о  том,  что  у
Мак-Лауда есть сын! Молодой человек, очень похож  на  своего  отца  времен
Проекта. Видимо он тоже участвует в отцовской игре.
     На  этот   раз   зашумели   все   присутствующие,   впрочем,   слегка
демонстративно. Дескать, обленились агенты на легких хлебах!
     Директор вновь постучал по столешнице - шум утих.
     - Однако это все детали, будем надеяться - легко устранимые.  Сейчас,
когда нам предстоит принять решение -  стала  ли  деятельность  "Спасителя
человечества" достаточно угрожающей для...
     Продолжения никто не услышал. Дверь беззвучно открылась - и в кабинет
влетело,  отброшенное  сильным  ударом,   безжизненное   тело   охранника,
стоявшего у входа  снаружи.  Надпись  "МАКС"  на  его  куртке  пропиталась
кровью.
     А затем в дверном проеме появился НЕКТО...


     - По-моему, вы ошиблись помещением, сэр, - Директор  даже  бровью  не
повел. Он видел, что телохранитель с  неуловимой  мягкостью  вскочил,  уже
встав на пути незванного посетителя.
     Ростом телохранитель был не ниже пришельца. В плечах - не уже.
     Директору  несколько  раз  до   этого   приходилось   наблюдать   его
боеспособность. Поэтому для него - да и для  всех  остальных  было  полной
неожиданностью то, что произошло дальше.
     Две фигуры слились на какой-то миг, затем раздался глухой  удар  -  и
один из великанов лежал на полу. Его противник, переступив через упавшего,
сделал неуловимое движение - и вдруг оказался рядом с директором.
     - Мы будем работать вместе!  -  сказал  он.  Это  был  не  вопрос,  а
утверждение.


     Остальные сотрудники, переглядываясь в недоумении, все же  продолжали
сидеть. Они попросту не знали, как  им  надлежит  реагировать  в  подобной
ситуации.
     Да и кто мог вообще предположить, что такая ситуация возможна?!
     - Мы будем работать вместе!
     -  Да,  пожалуйста...  -   Директор   все   еще   пытался   сохранить
вежливо-независимый тон, хотя голос его заметно дрогнул.
     - Чем могу быть вам полезен?
     (Он уже видел, как телохранитель за  спиной  незнакомца  шевельнулся,
приходя в себя. А потом встал на  одно  колено  и  потянулся  за  кольтом,
висящим у левого плеча.
     Только бы еще несколько секунд отвлечь внимание этого убийцы...)
     - Итак, я слушаю вас, сэр!
     В замкнутом помещении выстрел грянул, словно разрыв гранаты.  И  тот,
кто сейчас разговаривал с директором, пошатнулся, хватаясь  за  спину.  Он
еще  успел  повернуться  к  смерти  лицом  -  и  следующие  семь  патронов
телохранитель разрядил ему в грудь, почти в упор.  Было  видно,  как  пули
крупного калибра с близкого расстояния в клочья рвут грудную клетку.
     Незнакомец тяжело рухнул навзничь. Кровь  сочилась  из  огнестрельных
отверстий на его груди, кровавая пена  проступила  в  уголках  рта,  глаза
остановились...


     - Очень хорошо, Бак... -  Директор  слегка  дрожащими  пальцами  отер
мокрый лоб.
     - Ты отлично поработал. Браво!
     Больше он не успел ничего сказать. А Бак даже не  успел  подняться  с
колена.
     Лежащий, который заведомо был убит  наповал,  шевельнулся.  Распахнул
свой черный плащ, словно крылья нетопыря, открывая грудь.
     Там, где должны были остаться пулевые дыры, не было ничего.  Никакого
следа ранений. Лишь бугрились глыбами чудовищные мышцы.
     - Видишь, парень, - сказал человек в черном плаще. - Тебе повезло. Ты
уже убил меня один раз! А второго такого случая у тебя не будет...
     Телохранитель отшатнулся, нелепо выставляя  перед  собой  разряженное
оружие - но две огромные руки уже протянулись к нему и взяли его за голову
неразрываемым захватом.
     ...Сломать человеку шейные позвонки можно мгновенно, одним движением.
Но человек в черном  явно  растягивал  удовольствие,  наслаждаясь  стоном,
мучениями, хрустом костей...
     Все сидели, окаменев в смертном ужасе. Даже, когда  убийца  шагнул  к
столу, никто из сотрудников корпорации не смог не то что вскочить  -  даже
пошевелиться.
     - Убери отсюда своих холуев! - сказал он, обращаясь к Директору тоном
приказа. - Мы будем говорить наедине. Я и ты, понятно?


     - Значит, мы будем работать вместе! - с нажимом  произнес  человек  в
черном, когда они остались вдвоем.
     Директор быстро кивнул несколько раз подряд.
     - Д-да, коллега, - теперь он даже не пытался скрыть дрожь в голосе.
     Директор был не просто испуган. Какой-то  темный,  почти  мистический
ужас наполнил  все  его  существо.  И  дело  было  не  в  том,  что  он  -
могущественнейший человек современного мира  -  оказался  в  заложниках  у
кровавого безумца. И даже не в том, что этот безумец обладал  невероятными
способностями...
     - Так что я могу сделать для вас... коллега?
     Его собеседник помолчал с минуту - и страшной была повисшая в комнате
тишина.
     - Мне нужен Мак-Лауд! - наконец сказал он. - А еще точнее - мне нужна
его голова!
     И у Директора словно гора свалилась с плеч.
     - С удовольствием, коллега. Могу сразу заверить вас, что в этом  наши
интересы совпадают!



                                    35

     Они все еще находились вместе  -  Конан,  Луиза  и  Рамирес  -  когда
зазвонил телефон. Рамирес покосился на него  с  некоторым  удивлением,  но
почти равнодушно.  Он  уже  привык  ко  всем  странным  устройствам  этого
странного века.
     Конан поднял трубку.
     - Алло! Карл, это ты? - голос Наймана  был  едва  слышен,  пробиваясь
сквозь треск помех.
     - Алан? Откуда ты говоришь?
     - Из автомата... Слушай  меня  внимательно.  У  нас  сейчас  творится
что-то непонятное. Директор заперся у себя в кабинете  с  каким-то  жутким
типом...
     - Ты видел его, этого типа? - быстро спросил Мак-Лауд.
     Нехорошее предчувствие вдруг кольнуло его в сердце.
     - Нет. Не перебивай! -  доктор  Найман  говорил  с  одышкой.  Похоже,
прежде чем добраться до телефона, ему пришлось бежать.
     Что могло заставить пуститься бегом пожилого, неспортивного человека?
Подозрения Конана усилились.
     - В общем, заперлись они вместе. Служба безопасности встала  на  уши,
но ту почему-то поступил отбой тревоги... Не знаю, всякие  слухи  ходят...
говорят, убили кого-то!
     - А я здесь при чем? Почему ты мне звонишь, Алан?
     - Сейчас... Ну в общем, вся эта суета  -  и  вдруг  меня  вызывают  в
дирекцию! Впервые за, я уже не помню, какой срок...
     - Ясно...
     - Да, я тоже думаю, что  это  связано  с  тобой.  Помнишь,  когда  ты
приходил...
     - Помню. Наверное, ты прав, Алан.
     - Боюсь, что прав... И еще... Я  хотел  сказать  -  я  прочитал...  Я
теперь знаю...
     И тут с того конца трубки донесся короткий приглушенный вскрик,  звук
борьбы - и все стихло.
     Мак-Лауд оторвался от телефона. Луиза и Рамирес  пристально  смотрели
на него. Они уже догадались, что новость будет не из веселых.
     - Алан Найман схвачен, - сказал Конан ничего не выражающим голосом. -
Похоже корпорация начинает охоту...


     Все уже было приготовлено - это  оказалось  делом  нескольких  минут.
Когда настало время спускаться вниз, к машине, Рамирес  отозвал  Конана  в
сторону.
     - Скажи мне... Когда ты  говорил  по  этой  штуке,  -  он  указал  на
телефон, - не узнал ли ты чего-нибудь сверх того, что сказал нам вслух?
     Лицо Мак-Лауда было словно вырублено из железа.
     - Да, я не все хотел говорить при девушке. Но  от  тебя  у  меня  нет
тайн, Катана.
     - Черный Воин?
     - Не знаю... Но я привык верить своим предчувствиям.
     - Понятно... -  Рамирес  кивнул,  соглашаясь.  Он  тоже  верил  своим
предчувствиям.
     - Ну что ж, Клеймора... Наступило время перемен!
     И его кулак со звоном  обрушился  на  покрывающую  глобус  прозрачную
сферу - так, что осколки брызнули во все стороны.


     - Присядем, - сказал Рамирес.
     И они сели перед  дорогой,  исполняя  древний  обычай.  Рамирес  -  в
кресло, а Конан - на диване рядом с Луизой. И ее рука была в его ладони...
     - Кто это? - негромко спросила девушка.
     Мак-Лауд проследил за ее взглядом. Она смотрела на стену перед собой,
на портреты...
     Два женских портрета смотрели на них  с  этой  стены.  Один  выглядел
очень древним - словно из произведений старых мастеров. Другой...
     Другой вообще не был  портретом.  Это  была  великолепно  выполненная
цветная фотография.
     Несмотря на всю разницу, оба изображения вовсе не казались друг другу
чуждыми. Между ними словно  существовала  какая-то  связь.  Не  на  уровне
обычного сходства, нет - что-то более глубокое...
     И на этом же глубинном уровне - улавливалась общность  их  с  третьим
женским лицом, что находилось сейчас в этой комнате.  Не  нарисованным,  а
живым...
     - Много женщин было у меня  и  много  ран  избороздило  мое  тело,  -
ответил Конан, словно издалека. - Но лишь о  двух  ранах,  как  и  о  двух
женщинах, память сохраняется навсегда. О первой и  о  последней...  И  нет
тебе нужды в их именах.
     Он улыбнулся одними глазами.
     - Последней раны еще не довелось мне изведать. Однако  думал  я,  что
прошла уже сквозь мою жизнь последняя из женщин... Так я  думал,  пока  не
появилась ты.
     И Луиза спрятала свое лицо у  него  на  груди,  как  делала  она  это
впервые два дня назад.



                                    36

     Первый кордон они миновали без особых затруднений: сработала карточка
Мак-Лауда,  который  официально  являлся  почетным  и  пожизненным  членом
правления корпорации.
     Лейтенант, командовавший охраной, только глянул на удостоверение - и,
щелкнув каблуками, вытянулся  в  струнку.  Хорошо,  что  он  не  догадался
сличить фотографию с "натурой". Сходство их,  действительно,  было  сейчас
весьма отдаленным...
     Рамирес  весело  подмигнул  Конану,  но  тот  лишь  покачал  головой,
предвидя скорые трудности. Они,  действительно  не  заставили  себя  долго
ждать...
     Еще  издали  в  уши  им  ударил   стандартизованный   женский   голос
автоматической системы:
     - Вы  проникли  в  запретную  зону.  Повторяю...  В  запретную  зону.
Остановиться и ждать, приготовив документы... Повторяю...
     - Жми! - азартно шепнул Рамирес. Но Конан снова качнул головой.
     - Нет... Сначала поговорим с ними.


     Вторым кордоном командовал капитан. Это было уже посерьезней. Правда,
при виде контрольной карточки он козырнул и вытянулся не хуже  лейтенанта.
Однако проход освобождать не спешил...
     - Сожалею, сэр, но этих документов недостаточно.
     - Почему?
     - Со вчерашнего дня введен особый пропускной режим.
     - Бросьте, молодой человек,  -  Мак-Лауд  изо  всех  сил  ссутулился,
стараясь держать лицо в тени. - Бросьте... меня это не касается.
     - Сожалею, но это касается всех, сэр. А кто ваш спутник?
     - Я - Санчос де ла Лопес де Рамирес! - последовал гордый ответ.
     - У вас тоже нет документов... сэр?
     Рамирес вздохнул и посмотрел на Конана.
     Мак-Лауд  молча  кивнул.  Было  совершенно  ясно,  что  дальше  вести
разговоры бессмысленно.
     - Вперед!
     Смяв шлагбаум, мощный автомобиль устремился внутрь запретной зоны.
     На территорию корпорации "Шилд".


     Охранники, не ожидавшие открытого неповиновения, не сразу  догадались
открыть огонь. А когда открыли - несколько первых очередей прошли мимо.
     - М-мазилы! - с чувством сказал Конан.
     Если  так  пойдет  дальше,  им,  чего  доброго,  удастся   прорваться
живыми... Это нарушало их планы!
     Но вот автоматы ударили прицельно и долго били со злобной  меткостью,
вгоняя в мозг, сердце и легкие шипящий свинец.
     Это была долгая,  очень  долгая  смерть...  Самая  долгая  на  памяти
Мак-Лауда.


     Когда охранники подбежали  к  остановившейся  машине,  все  уже  было
кончено.  Два  трупа  на  переднем  сидении  замерли,  иссеченные   пулями
настолько, что нельзя было разобрать ни одежды, ни черт лица.
     - Какого дьявола?! - потрясенно спросил один из солдат.
     - На что они рассчитывали, идиоты?
     Его напарник только пожал плечами. Он тоже этого не понимал.  Наконец
подоспевший капитан приказал произвести обыск.
     Ни в салоне автомобиля, ни  на  самих  убитых  ничего  особенного  не
оказалось. Впрочем, многих удивили длинные клинки в ножнах  -  при  полном
отсутствии  огнестрельного  оружия.  Эти  клинки  -  один  прямой,  другой
изогнутый - висели за плечами убитых, накрепко привязанные к телу  сложной
системой ремней и тросиков.
     (Это было очень важно - то, что мечи нельзя отделить от тела.  Значит
и внесут их в морг вместе с убитыми - во всяком случае, сначала.)
     И еще расчет был на то, что  специально  оборудованной  мертвецкой  в
корпорации нет - незачем.
     Следовательно,  трупы,  скорее  всего,  должны  на  время   поместить
где-нибудь в медпункте - там же, где осматривают раненых.
     Разве что угол занавесками отгородят...


     Когда охранники открыли багажник, их поджидал сюрприз.
     Девушка...  Совсем  не  испуганная,  и,  кажется,  не   пострадавшая.
Впрочем, ее все-таки слегка царапнуло: легкое платье на  плече  порвано  и
окрашено кровью. Но пуля,  похоже,  скользнула  вдоль  тела,  не  причинив
особого вреда...
     - Привет! - расцвела она неожиданно лучезарной улыбкой словно  увидев
старых друзей.
     - Привет... - машинально ответил капитан.
     - Ой, ка-акие ружья! - девушка округлила глаза. - Ребята, вы ведь  не
застрелите меня, правда?
     Конечно,  ее  не  застрелили.  Охранники  даже  достаточно   галантно
протянули ей руки, помогая выбраться из багажника.
     Она легко спрыгнула на  землю,  продолжая  улыбаться  и  трещать  без
умолку:
     - Ой ребята, меня одна парочка "сняла" в ресторане,  а  потом...  Ой,
кажется, выпили, потом я куда-то ехала, меня  трясло...  ой!  Как  я  сюда
попала - ничего не помню...
     Луизе было вовсе не до  смеха  -  она  рисковала  своей  единственной
жизнью не меньше, чем во время прорыва трехдневной давности.
     Они правильно рассчитали, что рядовые охранники не узнают ее в  таком
амплуа, хотя приметы главы организации "Кобол" им, конечно, сообщили.
     ("Кобол"... Как давно это было... Да не так уж и давно! Но все  равно
- будто в другой жизни.)
     Однако вполне могла ее задеть  случайная  пуля  из  числа  решетивших
машину. Задеть всерьез, не "понарошку".
     Но приходилось идти на риск.


     Однако о собственном риске Луиза даже не думала. Все ее силы  уходили
на то, чтобы не оглянуться. Не увидеть того, что находилось за ее  спиной.
Она слишком хорошо знала, что она может увидеть.
     Изуродованное, растерзанное пулями тело любимого человека. И еще одно
тело рядом с ним - человека, который за  короткие  часы  знакомства  успел
стать ей близким другом.
     Знала она и то, что смерть эта - временная,  мнимая.  Но  намного  ли
легче от этого? Ей не удалось бы изобразить беззаботное веселье, кинь  она
хоть один взгляд назад...



                                    37

     - Здравствуйте! - кивнул головой человек  в  белом  халате,  входя  в
помещение медицинского пункта. - Меня зовут  Тони  Джексон.  Можно  просто
Тони.
     И игриво подмигнул. Очевидно, он был готов к подвигам  не  только  на
медицинской ниве.
     - Что с ними? - Луиза кивнула в сторону топчана, где лежали  двое,  с
головой накрытые простынями.
     Она решила больше не поддерживать амплуа "девочки из  ресторана".  Но
врач этого не заметил.
     - С ними? Ну, им уже никто не поможет... Мне в своей практике еще  ни
разу не приходилось видеть мертвецов в таком состоянии. Бр-р-р!
     Он  говорил  -  а  руки  его  между  тем  сантиметр  за   сантиметром
прощупывали плечо Луизы, якобы "оглаженное пулей".
     - Позвольте... - врач в недоумении поднял глаза. - Здесь нет  никакой
раны! И это не кровь! - (теперь он указывал на испачканную блузку.)
     - Это, если не ошибаюсь, красное вино!
     Критический момент! Двое охранников,  на  всякий  случай  сидевших  в
медпункте, тут же встрепенулись.  Но  их  внимание  отвлекло  движение  за
спиной врача.


     Да, ТАКИХ мертвецов врачу действительно не приходилось видеть.
     Они стояли перед ним - и следы от пуль виднелись на их  окровавленной
одежде. Но ни единой царапины не было на их теле...
     - ВЫ... Вы же... - пролепетал он слабеющим голосом.  -  Этого  же  не
может быть!..
     Глаза его закатились - и он рухнул.
     Охранники тоже были в столбняке. И хотя их нервная система  оказалась
покрепче, через секунду они тоже лежали на полу. Правда, не в обмороке,  а
в глубоком нокауте.
     Не более, чем еще через полминуты три человеческие  фигуры  вырвались
из дверей медпункта и  бегом  устремились  в  запутанную  сеть  коридоров,
пронизывающих огромное здание. На одной  из  них  был  белый  халат.  Двое
других - одеты в комбинезоны охранников с надписью "МАКС" между лопатками.
     И в руках они сжимали обнаженные мечи.


     Когда ясен принцип, по которому выстроен комплекс  зданий  -  никакой
лабиринт не может задержать надолго. А  принцип  этот  был  ясен  двум  из
троих.
     Мак-Лауд помнил все своим обновленным  мозгом.  Недаром  он  считался
основателем "Шилд"! И Луиза тоже - недаром изучала  тайком  добытые  планы
застройки корпорации, будучи лидером "Кобола".
     Они бежали коридорами, переходя  из  одного  служебного  помещения  в
другое. Огромные вентиляторы, нагнетающие  воздух  в  систему  охлаждения,
бешено вращались над их головами.
     Луиза остановилась:
     - Так, это ответвление приведет нас прямо в  логово  "МАКС".  Но  нам
туда не нужно. Правильно, Конан?
     - Да уж, конечно...
     - ...А этот ход - как раз то, что нам надо. Идем?
     - Маленькое замечание, - Мак-Лауд выдвинулся  вперед.  -  Если  я  не
ошибаюсь, дальше коридор  раздваивается  и  сходится  вновь  как  раз  под
главной  вентиляционной  шахтой.  Желательно  пройтись  сразу   по   обоим
ответвлениям, а то мало ли что...
     - Ясно. Значит разделяемся? - спокойно  спросил  Рамирес.  -  Хорошо.
Значит вы,  мои  юные  друзья,  идите  левым  ходом,  а  я  пойду  правым.
Соединимся под этой... в общем, шахтой. - До встречи!
     Рамирес отсалютовал гнутым клинком: катана, которую Мак-Лауд  столько
лет считал своей, вернулась теперь к прежнему хозяину.
     - До встречи! - Конан сделал салют прямым клинком. В руках у него был
меч, взятый у одного из убийц-близнецов.


     И никто из них не заметил высоко над головой вмонтированных  в  стену
телекамер, которые следили за каждым их движением...
     - Так-так-так... - процедил  Черный  Воин,  вглядываясь  в  экран.  -
Хорошо идут... Хорошо они идут, коллега!
     Он коротко и страшно глянул на Директора.
     - Да, пока что они идут хорошо, - поспешно ответил тот. - Но  это  не
надолго. Здесь, в этом коридоре им конец!
     - Охрана?
     - Нет, охрана не успеет, - Директор усмехнулся довольно бледно. -  Но
у нас есть кое-что получше!
     Он указал на пульт дистанционного управления.  Кажется,  ему  удалось
вложить в это жест достаточно уверенности.


     Рамирес  несколько  опередил  своих  товарищей.  Он  вышел  к  началу
вентиляционной шахты первым.  Хотя  и  не  сразу  понял,  что  это  именно
вентиляционная шахта.
     Но когда за его спиной автоматически закрылась железная  дверь  -  он
понял сразу все.
     Он шагнул к другой двери, еще остававшейся открытой - но  тут  в  ней
показались Конан и Луиза, спешащие ему навстречу.
     - Не входите... - он успел крикнуть, но они не успели понять.
     Двое переступили порог. Тут же тяжелая створка с лязгом  захлопнулась
за их спинами.
     Им потребовалось менее секунды, чтобы оценить обстановку.
     Из шахты вело множество бронированных дверей. Все они  были  закрыты.
Та, которая им нужна, безусловно, была  закрыта  загодя.  А  двери,  через
которые они вошли - только что закрылись.
     - Куда нам? - крикнул Рамирес.
     - Вот сюда! - Мак-Лауд указал на одну из створок. И  прыгнул  к  ней,
еще в прыжке занося меч для удара.
     - Постой, Клеймора! - Рамирес удержал его. - Дверь наверняка  прочна.
Быть может, нам и удастся прорубить ее - но на это наверняка уйдет слишком
много времени. Только затупим клинки - а их острота нам  еще  понадобится.
Нет ли иного пути?
     Говоря так, он смотрел на Луизу. Луиза не теряла времени  даром.  Она
уже обнаружила рядом с  дверью  замаскированную  панель  -  ни  Конан,  ни
Рамирес не заметили бы ее, даже подойдя вплотную! - и теперь колдовала над
рядами кнопок.
     - Ты ведь совсем еще не знаешь меня, Конан! - она белозубо улыбнулась
через плечо. - Моя специальность  -  электроника...  А  в  таких  системах
управление всегда дублируется изнутри, просто на всякий случай!
     И тут они услышали усиливающийся гул.
     Огромный,  не  менее  пяти  метров  в  размахе  лопастей,  вентилятор
медленно и даже как-то величаво, спускался  на  них  сверху.  Лопасти  его
вращались с такой скоростью, что виден был  только  слепяще-белый  круг...
Между краем этих лопастей и стенками шахты оставался зазор не  более  пары
сантиметров. И уже было ясно, что при предельном  опущении  между  ними  и
полом тоже считанные сантиметры останутся...
     - Попались! - мягко, без упрека, сказал Рамирес.



                                    38

     Внутри  шахты  не  было  телекамер.  Однако  показания  приборов   не
оставляли сомнений, что все выходы заперты надежно.
     И что громада вентилятора медленно и неуклонно идет вниз...
     - Попались! - сказал Директор, не скрывая злорадства.
     Его партнер медленно повернул голову.
     - Не спеши радоваться... коллега! Я знаю этих двоих, и знаю,  на  что
они способны. Верь мне - способны они на многое! Так  что  лучше  поторопи
своих головорезов...
     Директор  довольно  независимо  пожал  плечами:  с   каждой   минутой
уверенность его росла, он даже  начал  приобретать  прежний  лоск.  Однако
все-таки поднял трубку, отдавая нужные распоряжения.


     - Мне нужно время! -  выкрикнула  Луиза!  -  От  силы  минута,  чтобы
разобраться в системе! Дайте мне минуту!
     - Тебе нужна минута? Бери! Я ее дать могу, но даст  ли  ОН?  -  Конан
указал вверх, имея при этом ввиду не Бога, а вентилятор.
     Свистящие  лопасти  неуклонно  опускались,  неся  смерть   столь   же
страшную, как гильотина. До них уже  оставалось  шесть  метров...  пять...
три... Воздух с шипением всасывался  наверх,  затрудняя  дыхание,  топорща
волосы и одежду...
     Мак-Лауд  и  Рамирес  взглянули  друг  другу  в  глаза  -  и  поняли.
Оставалась лишь одна возможность для спасения. Но ею могли воспользоваться
лишь двое - а не трое... Конан сам не мог бы объяснить,  как  он  узнал  о
нужной возможности. Наверное, это  Высокое  Знание  пробудилось  в  нем  в
критический момент, как не раз уже случалось прежде...
     Но Рамирес отстранил его:
     - Нет, Клеймора. Это - моя ноша!
     Вонзив в пол свой меч, он встал на  гарду,  осторожно  перенося  вес.
Клинок упруго дрогнул под ним, но тут же выпрямился. Рамирес протянул руку
навстречу вращающемуся  металлу  -  и  голубое  сияние  пролилось  из  его
ладони...


     Луиза, не отрываясь, лихорадочно  искала  нужную  комбинацию.  Однако
вспышка странного света и наступившая вслед за этим  тишина  заставили  ее
оглянуться.
     Впрочем, пальцы ее машинально продолжали начатое дело...
     Лопасти  теперь  вращались  медленно  и  почти  беззвучно,  с  каждой
секундой все более и более замедляя движение. И с каждой же секундой  тело
Рамиреса словно обретало прозрачность. А сияние, исходящее из его  ладони,
становилось все ярче. Будто тело перетекало в свет, превращаясь в него...
     Чтобы остановить обезумевший механизм,  Рамирес  отдавал  свою  силу.
Всю. До последней капли.
     А это можно сделать лишь один раз...
     Мак-Лауд молча смотрел на него - и  по  щекам  его  пролегли  влажные
дорожки слез.
     - Мой путь уже завершен. А ваш - нет...  Так  сделайте  то,  что  вам
суждено сделать! - голос Рамиреса звучал странно, словно издалека.
     - Мы еще встретимся, Учитель? - спросил Конан, глотая слезы.
     - Кто знает... - Рамирес загадочно улыбнулся -  улыбка  его  казалась
уже призрачной. - Быть может, еще и встретимся. За много  миль  от  Здесь,
спустя много лет от Сейчас...
     И напоследок, уже совсем издали:
     - Возьми катану-у-у... - донесся голос.
     И - все. Больше не было Рамиреса. Лишь голубой свет вспыхнул  на  миг
ярче - и тут же погас. А двоим людям, оставшимся в шахте, на долю  секунды
показалось, что перед их глазами возник узор незнакомых созвездий...
     Потом Конан, скрипнув зубами, отбросил цвайхандер прочь и  рванул  из
пола клинок самурайского меча. В этот момент и открылась дверь...


     А в директорском кабинете все еще не знали, что происходит.
     Точнее, не знал этого человек. Не-человек всем своим существом ощутил
поток высвобожденной Силы в нескольких сотнях метров от  себя  -  и  понял
все...
     - Ну? - Директор уселся в кресло нога за  ногу.  -  Какие  еще  будут
приказания, партнер?
     (В последнее слово он вложил немалую порцию яда.)
     - Никаких, - Черный Воин  даже  не  пошевелился  в  кресле  -  только
медленно повернул голову и указал подбородком куда-то направо от себя.
     В окно... На исполинскую башню энергоразрядника!
     Словно рукотворная  гора,  поднималась  она  перед  ними,  неизмеримо
превосходя  высотой  даже  уровень  двадцать  пятого  этажа,  на   котором
находился кабинет. И сияющий луч,  который  на  таком  расстоянии  казался
тонким, словно игла, уходил ввысь, вспарывая полутьму.
     - Этой вершины ему не миновать... - произнес Черный  Воин  вслух,  но
обращаясь лишь к самому себе.
     Директор не выдержал паузы.
     - Знаешь что, партнер, - начал он, привлекая к себе внимание.  -  Раз
уж мы занимаемся общим делом, должен сказать - ты ведешь себя  по  крайней
мере странно!
     - Может быть, и так... - прошептал Крагер всех Крагеров.
     Он повернулся к Директору - и  тот  сразу  же  пожалел,  что  обратил
внимание на себя.


     ...Долгий  крик  прорезал  воздух.  Охранники,  стоявшие  у  входа  в
административный  корпус,  некоторое  время  вертели   головами,   пытаясь
определить его источник - пока человеческое тело  не  врезалось  грузно  в
асфальт прямо возле их ног. По странной случайности лицо упавшего из  окна
осталось неповрежденным. И охранники тут же узнали в нем Директора.
     Паника, мгновенно охватившая весь персонал корпорации, не поддавалась
описанию...


     Наверное, эта паника и помогла Конану и Луизе добраться  до  конечной
цели  их  пути.  Луиза  плохо  запомнила  этот  путь  -  все  потонуло   в
кроваво-пороховой сумятице. Вскоре после выхода их шахты-ловушки дорогу им
преградили  двое  охранников,  пытавшиеся  их  задержать.  Они   явно   не
представляли, с кем имеют дело...
     В результате Мак-Лауд добыл две автоматические винтовки. Одна из  них
теперь была в руках у Луизы. И эти винтовки сейчас работали вовсю,  потому
что к охранникам подоспело подкрепление...
     Луиза старалась стрелять по ногам. Мак-Лауд не выбирал, куда стрелять
- ему не раз до этого приходилось лишать людей жизни.
     Впервые  Луиза  видела  его  в  настоящем  бою  -  ведь   схватку   с
инопланетными убийцами ей, по сути, не удалось рассмотреть.  Зрелище  было
страшным в своей безжалостной функциональности.
     (И все же оно не могло убить любовь: какая-то неосознаваемая мудрость
подсказывала Луизе, что даже сейчас Конан  -  ее  Конан  -  не  испытывает
наслаждения от убийства. Это для него - тяжелая необходимость,  проступок,
который приходиться совершать...).
     Кажется,  агенты  "МАКС"  с  поразительной  тупостью  несколько   раз
попадались на одну и ту же ловушку: не в силах поверить, что их  противник
способен воскреснуть, они, прошив его очередями, подходили вплотную.
     Кажется, после этого в игру вступил не только автомат,  но  и  меч  и
голые руки.
     Кажется...
     А потом, как-то незаметно, перестрелка прекратилась...


     И еще одно воспоминание, картинка без начала и конца:  отстреливаясь,
они перебегают сквозь какое-то помещение, узкое и темное, без окон.
     Слабый стон, идущий откуда-то снизу.
     Конан,  махнув  рукой  Луизе  (она  встала  у   двери   с   автоматом
наизготовку) склоняется над  лежащим.  Насколько  можно  рассмотреть,  это
старик - окровавленный и избитый почти до неузнаваемости.
     - Алан?!
     - Карл? - лежащий с трудом приподнял веко. - Как они схватили  тебя?!
Я же ничего им не сказал...
     - Это я  схватил  их...  -  Конан  ободряюще  улыбнулся.  -  Держись,
старина... Мы еще им покажем!
     - Нет. Я, во всяком случае, уже не покажу, -  шепот  доктора  Наймана
был едва различим. - Слушай, Карл... Я ведь так и не успел сказать тебе: я
ведь перед самим арестом наконец собрался заглянуть в справочник... Теперь
я знаю, кто такой ДЖОН НОКС!
     - Молчи, молчи, тебе вредно разговаривать...
     -  Ни  черта  мне  больше  не   вредно...   Шотландский   проповедник
шестнадцатого века, фанатик-кальвинист... Кстати, умер он все-таки меньше,
чем за четыреста лет до моего рождения!
     Алан ненадолго умолк.
     - Значит, ты...
     - Да, - сказал Мак-Лауд.
     - Ну что ж... Ты можешь сделать, чтобы небо снова  стало  таким,  как
раньше?
     - Да, - повторил Мак-Лауд, склонившись к самому лицу Наймана.
     - Так делай это! Я уже не нуждаюсь в твоих заботах...
     Шепот стих. Голова старика, которую тот приподнял из  последних  сил,
вновь упала. Конан повернулся к Луизе - и она второй  раз  за  сегодня  (и
вообще за все время) увидела в его глазах слезы.
     ...А потом они снова бежали сквозь крики и стрельбу.


     Святая святых. Куда более труднодоступное место, чем  даже  "мозговой
центр".
     Вершина энергоразрядника. Слепящий луч уходит вверх,  сквозь  дыру  в
крыше. Теперь он похож не на иглу, а  на  ствол  векового  дерева  -  если
бывают столь гладкие стволы.
     - Стой здесь! - прошептал Конан.
     И ступил через порог.


     Медленно, осторожно обходил он вертикальный столб света, зачарованный
мощью и дьявольской красотой струящегося ввысь потока энергии.
     Потока, который ему предстоит уничтожить...
     Он был уже по другую его сторону, и Луиза теперь не могла его видеть,
когда что-то заставило его обернуться. Нет, это был не звук, не вид  чужой
тени, даже не запах. Просто эманация направленного зла коснулась холодными
пальцами.
     Зла и разрушения...
     Крагер всех Крагеров стоял за спиной Конана. Его складной эспадон уже
был собран, уже изготовлен к бою.
     Уже наносил удар...
     Мак-Лауд пригнулся - и полтора метра сверкающей стали прочертили дугу
над его головой. На следующем ударе сталь со звоном ударилась о сталь.
     Успев обнажить катану, Мак-Лауд бросился в бой, как в воду с обрыва.


     И опять - кто сможет описать священнодействие схватки?
     Нет таких. Нет и не будет...  Как  никогда  прежде  не  было  бойцов,
равных тем, что сошлись сейчас у подножия Мирового Древа, окутывающего всю
планету кроной своих ветвей.
     ...Когда,  выбитая  из  рук,  отлетела  в  сторону  катана,  Мак-Лауд
перекатом проскочил под двуручным мечом врага и сцепился с ним  в  ближнем
бою. Он знал, что надежды на победу в таком поединке у него мало - но ведь
иначе надежды не оставалось вообще.
     Расчет был верен. Черный Воин  не  смог  вблизи  использовать  выгоду
своего громоздкого оружия. Он расцепил ладони,  сжимавшие  эфес  и  принял
рукопашную схватку. Но порой в такой схватке дикая, черная в своей  ярости
сила оказывается способной превозмочь высокое мастерство. Так случилось  и
на этот раз.
     Луиза, замершая было в оцепенении,  сорвалась  с  места,  как  только
увидела, что из рук  Конана  выбит  меч.  Подхватив  упавшее  оружие,  она
занесла его над головой, и...
     И встречный удар ноги отшвырнул ее на  несколько  метров.  Ударившись
спиной о стену, Луиза медленно поползла по ней вниз. Живая или  мертвая  -
этого не дано тогда было узнать Конану...  Она  еще  не  успела  коснуться
пола, когда Черный Воин опрокинул Конана  на  гладкие  плиты,  окаймляющие
энергоразрядник, словно на жертвенник алтаря. - Ну что, щенок,  теперь  ты
наконец убедился, кто из нас сильнее?
     Левая рука  его  придавила  Мак-Лауду  голову,  а  правая  нащупывала
оброненный эспадон. Но так и не успела найти.
     ...Дикий крик разомкнул губы  Крагера  всех  Крагеров,  когда  Конан,
обеими руками оторвав от своего лица его левую кисть,  сунул  ее  прямо  в
столб энергии, в его бесплотную плоть.
     Пока Крагер тряс рукой от невыносимой боли,  пока  с  неуловимой  для
глаза быстротой  на  обугленных  костях  нарастала  живая  ткань  -  Конан
дотянулся до своего меча.
     Но и Черный Воин тоже схватил свой...


     Бой продолжался. Однако теперь не звериная  сила  противостояла  силе
человеческой, а черное мастерство - светлому мастерству.
     Когда наступил переломный момент? Некому было засечь  это.  Но  Конан
метался  вокруг  своего  великана-противника,  как  барс  вокруг  быка   -
уклоняясь  от  губительной  мощи  ударов,  покрывая   ранами,   не   давая
опомниться... И одна рана не успевала закрыться, как кровь хлестала уже из
двух других...
     И вот уже эспадон, а не катана, высоко взлетел в воздух,  выбитый  из
рук. Описав вытянутую дугу, он упал  в  самую  сердцевину  энергетического
столба.
     И исчез.
     Привстав на одном колене, Черный Воин смотрел в глаза  Мак-Лауду.  Он
не ждал пощады: ее не бывает.
     - Наконец мы расстаемся с тобой навсегда, Крагер...
     - Навсегда ничего не бывает, Клеймора!
     Черный Воин ответил почти словами Рамиреса:  "Мы  еще  увидимся...  В
ином Здесь, в ином Когда..."
     - Ну что ж... значит, мечу Катаны в  моих  руках  предстоит  еще  раз
изгнать тебя  в  небытие.  Или  даже  не  один  раз,  а  столько,  сколько
потребуется...
     И Конан взмахнул мечом.


     На этот раз он не потерял  сознания,  когда  холодный  голубой  вихрь
Силы, истекающий из обезглавленного тела, окутал его.  Он  уже  знал,  что
будет делать.
     Один раз это ему удалось - совсем  недавно.  Сегодня  -  тоже  должно
получиться.
     Должно!
     И смерч, змеиными кольцами скользнув вокруг него, поднялся в воздух -
и вновь осел, заключая внутрь себя другого человека.
     Единственного человека, кроме Конана, который находился теперь  рядом
с энергоразрядником.
     А потом Конан шагнул прямо в столб, в его оранжевое мерцание.  Потому
что лишь для Черной Силы опасен энергетический поток.  Для  светлой  -  не
опасен...


     Прервать поток энергии - даже, если знаешь,  как  это  делать  -  над
одним из тысяч разрядников мало. Над любым из тысяч - кроме этого!
     Потому что именно над  ним  висит  единственный  спутник  Земли,  чья
орбита рассчитана так, чтобы всегда  оставаться  неподвижным  относительно
вращающейся поверхности.
     Словно паук над паутиной.
     И,  когда  энергетическая  паутина  после  смерти  своего  хозяина  -
координатора мгновенно  перестала  существовать,  на  Нью-Йорк  не  хлынул
солнечный свет.
     Но лишь потому, что по времени суток сейчас исходил третий час теплой
августовской ночи...


     Луиза очнулась со странным ощущением в теле. Казалось ей, что она  не
лежит, а словно парит в воздухе.
     Так оно и было. Ее тело  простерлось  в  нескольких  сантиметрах  над
полом. Рядом, тоже не касаясь пола, сидел Конан и держал ее за руку.
     Она ощущала тепло его ладони.
     А  сквозь  круглое  отверстие  в  крыше  виднелось  множество  мелких
искорок. Не сразу поняла она, что это звезды...
     - Мы умерли?
     - Нет. И теперь мы никогда не  умрем  и  никогда  не  расстанемся,  -
ответил ей Конан. - Это - не то, что происходит после  смерти...  То,  что
творится с нами - произошло после Воскрешения!
     Конан поднялся на ноги, так и не коснувшись пола.
     - Идем же со мной, любимая! - он вновь протянул ей руку.
     Ничего не боясь и ни о чем не сожалея, Луиза ступила вслед за  ним  в
звездную ночь.


     Скоро звезды на бархатно-черном небе потускнели, а  чернота  утратила
свою бархатистость.
     После  долгого,  очень  долгого  перерыва  на  Землю  вновь  приходил
солнечный день.





                        Кристофер Лоуренс МАКНАМАРА

                                 ГОРЕЦ (3)



                               "...не вечно Духу Моему быть пренебрегаемым
                             человеками; потому что они плоть; пусть будут
                             дни их сто двадцать лет."
                                                        (Бытие: Гл. 6; 3).



                                    1

     Только что закончился дождь. На улице тихо  и  пустынно,  как  бывает
иногда ранним утром. Деревья,  напившись,  даже  не  шевелят  отяжелевшими
листьями  под  слабыми   прикосновениями   влажного   ветра.   И   никого.
Добропорядочные обыватели сегодня сидят  дома.  Погода  не  располагает  к
прогулкам. Не по-летнему промозгло и холодно, вот-вот  начнет  смеркаться.
Молодежь  тоже  сидит  дома  и  с  упоением  смотрит  какую-то  сверхновую
телевизионную программу, о которой завтра будет  столько  разговоров.  Эти
последние  минуты  перед   наступлением   сумерек   были   так   свежи   и
восхитительны, что Ричи хотелось бегать по лужам и орать в гулкую  пустоту
улицы что-то безумное и радостное. Ему было очень хорошо и  он  совсем  не
боялся. Нисколько не боялся, удивляясь собственной  смелости.  Ну,  может,
только изредка холодок неуверенности забирался под его зеленую куртку. Или
это всего лишь ветер, обыкновенный ветер заставляет время от времени зябко
передергивать плечами и судорожно поправлять на  спине  большую  сумку  со
всем необходимым для сегодняшнего дела.
     Ричи бросил быстрый взгляд на свое отражение в стекле припаркованного
возле трехэтажного дома автомобиля и понял, что ему  очень  подходит  быть
тем, кто он есть. Еще раз осмотревшись по сторонам, он перешел  улицу.  На
минуту остановившись у массивных  дубовых  дверей,  над  которыми  медными
позеленевшими буквами было набрано  "Антикварный  магазин",  Ричи,  втянув
голову в плечи, медленно пошел вокруг небольшого строения.
     Быстро темнело. Сумерки серыми хлопьями падали  с  фиолетового  неба.
Уже включили уличные фонари.
     Свернув в переулок, молодой человек подошел к небольшому  окошечку  в
первом этаже и, опустив сумку прямо на мокрый асфальт, достал  из  кармана
куртки маленький медицинский  фонарик.  Узкий  лучик  забегал  по  мокрому
стеклу, выхватывая из темной глубины помещения стеллажи, поблескивающие  в
ломком слабом  свете  древними  сокровищами.  Мальчик  тяжело  вздохнул  и
мечтательно прошептал, распуская змейку баула:
     - Отлично.
     Увести машину или что-нибудь  в  этом  роде  годится  для  детей  или
отпетых наркоманов. А вот решиться на такое серьезное дело...  Тем  более,
что это весьма солидный, респектабельный  магазинчик,  который  так  любят
посещать состоятельные леди. Даже мать Длинного приобрела  здесь  какую-то
штуку, а она в этом деле понимает.  Конечно,  такой  поступок  заслуживает
всяческого уважения и тщательной подготовки, которую,  между  прочим,  он,
Ричи, провел с блеском. Набор юного взломщика был составлен  с  любовью  и
так талантливо, что  ему  мог  бы  позавидовать  и  профессионал.  Немного
старомодный профессионал, но все же...
     Натянув тонкие замшевые перчатки и взяв медицинский фонарик  в  зубы,
Ричи достал из сумки стеклорез на подвижном штативе и с большой присоской.
Еще раз осмотрев окно, он прикрепил к стеклу приспособление  и  взялся  за
миниатюрную ручку.  Алмаз  с  хрустом  впился  в  прозрачную  поверхность,
прокусывая на ней  едва  заметную  полоску  надреза.  Легкий  хлопок  -  и
вырезанный круг упал в подставленные ладони Ричи. Великолепно. Не зря  все
же столько тренировался. Он прислушался. Хорошо, черт  возьми,  тихо...  И
повезло, что сегодня необыкновенно прохладно. Потеешь на работе, как...
     Мальчишка поднял голову. Хорошо... Освещенное окно на втором этаже не
показалось ему заслуживающим внимания и, снова запустив руку в сумку, Ричи
извлек из нее пару зажимов-крокодильчиков,  соединенных  тонким  проводом.
Сжимая зубами тонкую ручку фонарика, он приблизил лицо к стеклу и,  двигая
головой, как подавившийся пеликан, осветил небольшую пластину сигнализации
с выступающими никелированными головками винтов. Рука аккуратно нырнула  в
вырезанное отверстие и, на мгновение затаив дыхание, взломщик ловко  надел
зубастые клеммы  на  никель  головок.  И...  ничего  не  изменилось.  Было
по-прежнему тихо, свежо и темно.
     - Есть контакт! - восхищенный самим собой,  прохрипел  Ричи,  вынимая
фонарик из уже порядочно уставших челюстей.
     С сигнализацией покончено. Еле сдерживаясь,  чтобы  не  заскулить  от
восторга, тинейджер открыл нехитрый замок рамы. Затем, быстро вытащив руку
из темного стеклянного колодца,  Ричи  поднял  окно  вверх,  закрепив  его
заранее приготовленной для этого дощечкой.
     Легкость, с какой он проделал эту ответственную операцию, придала ему
уверенности. Сложив свои инструменты в сумку, он застегнул ее и закинул на
плечо. Теперь он был полностью  готов  к  новым  подвигам.  Гордо  вскинув
голову, Ричи решительно хрюкнул  и  ловким  движением  бесшумно  проник  в
помещение.
     Сделав несколько осторожных шагов и стараясь ступать как можно  тише,
он остановился  возле  вожделенных  стеклянных  стеллажей,  на  прозрачных
полках которых лежали разнообразные дорогие вещицы.  Это  была  настоящая,
увлекательная работа...
     Медленно  поводя  фонариком  из  стороны  в  сторону,  он   любовался
антикварными штуковинами, понимая, что не обманулся в своих ожиданиях.
     - Ух ты, - выдохнул Ричи, - это же надо!..
     Это действительно была большая удача. Прямо как в кино.  Об  этом  не
стыдно рассказать кому угодно. Даже Джеки, которого  недавно  отправили  в
колонию, наверное, с уважением отнесся бы к  подобному  предприятию.  Ричи
опустил сумку на пол и, потирая руки, направился к  огромной  витрине,  за
которой лежали аметистовые браслеты и кулоны.
     - Ну и ночка, - бормотал мальчик себе под нос.  -  Такая  работа  мне
явно подходит. И, как мне кажется, я ей тоже нравлюсь...
     Руки сами подняли  тяжелое  небьющееся  стекло  и  сгребли  в  охапку
разложенные на черном бархатном поле украшения,  которые  через  мгновение
исчезли в необъятных карманах зеленой куртки...


     Вечерний ветер  шуршал  по  продрогшей  черепичной  крыше,  срывая  с
неровной кровли  тяжелые  капли  дождя  и  бросая  их  в  окно.  Они,  как
разноцветные  пластилиновые  шарики,  прилипали  к  стеклу,  заглядывая  в
комнату во втором этаже одиноко стоящего  дома.  Там  бесновался  огонь  в
небольшом камине и его отблески впивались в прохладные  капли  на  окне  и
трепетали, теряя слабое тепло. Возмущенная этим дрожащим  светом  вода  не
могла  удержаться  на  сверкающем  катке  стекла  и  медленными  ручейками
соскальзывала  на  кирпичный  подоконник  старого  дома,  образуя   темные
мерцающие лужицы в щелях кладки.
     Ночь рекой текла по улицам, стучала в закрытые окна домов,  окутывала
холодной влажной тучей городок. Но в небольшой уютной комнатке было  тепло
и светло. По стенам плясали непоседливые тени, стонали в камине дрова,  их
неясные жаркие вздохи стелились по полу и взлетали  к  потолку,  бились  в
темное окно...
     Внезапно взгляд человека в комнате стал холодным и  отсутствующим,  и
неуместно деловым голосом он спросил:
     - Ты ничего не почувствовала?
     Она - рядом с человеком  была  еще  и  она,  согласно  доброй  старой
традиции - смущенно улыбнулась и, поправляя взъерошенные  влажные  волосы,
уклончиво ответила:
     - Я... Ну...
     Он аккуратно приподнял ее, как куклу, и  посадил  рядом  с  собой  на
кушетку.
     - Здесь кто-то есть, - уверенно и очень серьезно проговорил он.
     Журнальный столик возле кушетки использовался  хозяином  двухэтажного
домика еще  и  как  подставка  для  великолепного  антикварного  японского
меча-катаны с отлично выполненным в виде головы дракона костяным навершием
рукояти. Серебристо-голубая сталь сверкнула, отразив огонь камина.
     - Незваный гость умрет,  -  чужим  тихим  голосом  произнес  мужчина,
поднимаясь и беря меч.
     Его лицо потеряло мягкость и стало как каменное, глаза смотрели прямо
перед собой, а меч в руке,  казалось,  вел  его  вперед.  Повинуясь  этому
призыву, человек пружинистой походкой дикого  зверя  направился  к  двери,
ведущей к лестнице на первый этаж.
     - Мак! - удивленно позвала его женщина, так и  оставшаяся  сидеть  на
кушетке с еще улыбающимся лицом.
     Но он уже исчез в проеме двери, как будто его никогда  и  не  было  в
этой теплой уютной комнате.


     Ричи извлек из чрева одного из стеклянных шкафов  большое  серебряное
блюдо, на котором были расставлены украшенные резьбой и чернением  пузатые
чаши, и забросил их в сумку. Высматривая, что бы еще упрятать в свой баул,
его взгляд остановился  на  стеллаже,  где  поблескивали  в  слабом  свете
уличных фонарей изящные старинные мечи. Один из них, украшенный изумрудами
по золотому плетеному эфесу, -  испанский  меч  семнадцатого  века  -  был
просто прекрасен.
     Ричи, конечно, не знал, что это за клинок, но не мог отвести от  него
восторженного взгляда. Меч просто просился в руки, и  дух  захватывало  от
безумной игры ручейков света,  журчащих  по  золоту.  Ричи  ловко  щелкнул
нехитрым замком стеклянной двери и, распахнув ее, взял  в  руки  старинное
оружие. Это было приятно  и  волновало.  Тяжелый  клинок  оттягивал  руку,
разливая  по  всему  телу  спокойную,  однако  ни  на  чем  не  основанную
уверенность. Это все было так вовремя  и  так  соответствовало  настроению
сегодняшнего вечера,  что  незадачливый  воришка  не  смог  удержаться  и,
размахивая мечом из стороны  в  сторону,  стал  подкрадываться  к  большой
деревянной  статуе  индейского  божества,  вырезанной  из  цельного  куска
кедрового ствола.
     Намереваясь  сразиться  с  грозным  деревянным  противником,   поводя
клинком перед разинутой пастью языческого  бога,  Ричи  насупил  брови  и,
совсем разыгравшись, торжественно произнес:
     - Защищайся, глупец! Ну!..
     В изящном повороте он изогнулся, отражая воображаемый ответный удар и
замер в стойке, захлебнувшись собственным дыханием. Его прищуренные  глаза
вдруг широко раскрылись и словно полезли на лоб. В проходе между прилавком
и стеной стоял обнаженный мужчина, поднявший над головой  кривой  японский
меч. Незнакомец по-кошачьи шагнул навстречу Ричи, - и его низкий,  похожий
на рычание тигра, голос заполнил пространство торгового зала:
     - Я Дункан Мак-Лауд из клана Мак-Лауд.
     Мальчишка часто заморгал, его сердце заколотилось,  как  бешеное.  Не
найдя ничего лучшего, он опустил меч и, аккуратно  прислонив  его  золотую
рукоятку к стеклу ближайшего шкафа, попятился  назад  к  лежащей  на  полу
сумке. Мысли в юной голове толпились,  наступали  друг  другу  на  ноги  и
перемешивались в  пеструю  кашу.  В  конце  концов  Ричи,  совсем  ошалев,
захихикал и тихонько проговорил:
     - А я Ричи О'Брайн. Привет.
     Мак-Лауд сделал еще один осторожный шаг навстречу Ричи и, глядя прямо
перед собой, медленно произнес:
     - Ты сейчас умрешь.
     - Умру?! - Голос у Ричи стал вдруг  звонким  и  срывающимся  и  очень
походил на плач  маленького  щенка,  потерявшего  свою  маму.  -  Господи,
господи!.. Да я всего-навсего  прихватил  пару-тройку  кубков!  Ну  и  еще
кое-какую мелочь, - визгливо оправдывался он. - Так, ничего существенного.
Боже мой! Ну, извини! Извини, ради Бога! Если это для тебя так  важно,  то
они все у меня в сумке. Только не волнуйся, с ними ничего не  случилось...
Забирай!
     Он протянул руку к баулу, но в эту секунду Дункан сделал молниеносный
выпад, - и Ричи пришлось отскочить  в  сторону,  чтобы  не  наткнуться  на
острое лезвие японского меча.
     ...Быстро напяливая непослушный халатик, Тесса спустилась по винтовой
лестнице на первый этаж,  где  располагался  магазинчик,  и  с  удивлением
увидела, что Дункан стоит, сжимая в руках меч, перед насмерть перепуганным
мальчишкой, который скулит и тараторит что-то невразумительное.
     - Ну зачем так сразу? Я заплачу за разбитое стекло,  хорошо?!  Я  все
компенсирую, да? И все кончится...
     - Все кончится, - так же медленно  и  четко,  как  ранее,  проговорил
Дункан, - когда я отрублю тебе голову. Только тогда все кончится.
     - Мне? Голову?
     Слова Мак-Лауда просто не укладывались в сознании Ричи. Он  проклинал
себя за то, что вообще появился в  этом  магазинчике,  и,  не  зная,  чего
ожидать от явно сумасшедшего хозяина, просто тянул время, пытаясь  прожить
еще немного.
     - Погоди, погоди, парень... Тебе не кажется, что это несколько... Ну,
в общем, чересчур суровое наказание за мелкую кражу?  Приди  в  себя!  Все
будет в порядке, страховка покроет все...
     В  лице  Мак-Лауда  что-то   дрогнуло.   Казалось,   что   он   вдруг
действительно пришел в себя  и...  Окончательно  разбудил  его  испуганный
голос Тессы, раздавшийся у него из-за спины.
     - Мак! Посмотри внимательнее, это же просто мальчишка!
     Призрак перед глазами Дункана стал постепенно исчезать,  растворялась
черно-белая штриховка зон поражения. Наконец он смог разглядеть  юношеское
полотняно-белое лицо и тщедушную фигуру в зеленой куртке. Да, это  был  не
тот, чье присутствие он почувствовал так ясно и так неожиданно, и кто  все
еще был где-то здесь. Но где же?
     Ричи тоже пришел в себя. Внезапно прозвучавший голос  женщины  вернул
его в реальный мир, где за мелкие кражи не рубят головы,  а...  Совершенно
верно!.. Именно это!
     - Знаешь что? - произнес Ричи как можно убедительнее. - Ты  бы  лучше
вызвал полицию, а?
     Дункан стоял неподвижно все с  тем  же  каменным  выражением  лица  и
только взгляд  его  был  уже  не  напряженным,  а  каким-то  рассеянным  и
потерянным.  Вор,  не  желая  упускать  только  что  отвоеванные  позиции,
поспешно продолжал:
     - Хорошо, хорошо... Мы можем сделать  и  иначе.  Я  даже  сам  вызову
полицию. Моя полиция меня...
     Мак-Лауд медленно повел мечом над  головой,  и  в  его  глазах  вновь
появилась решимость сражаться и стальной холод.
     Ричи замер и прохрипел:
     - Я все понял. Я...
     Дункан потянул носом воздух и, подняв голову, перевел  свой  страшный
взгляд  на  залитые  серебряным  светом  уличных  фонарей  стекла  потолка
небольшой веранды.
     - Тут есть кто-то еще, - тихо и уверенно проговорил Мак-Лауд.
     За окном мелькнула быстрая тень,  окно  потолка  веранды  рассыпалось
вдребезги, на втором этаже завизжала сигнализация  -  и  массивная  фигура
рухнула на пол.
     Это был высокий человек, одетый в  черный  плащ  странного  фасона  с
разукрашенным воротом и  манжетами,  на  которых  изящными  металлическими
заклепками был набран замысловатый узор. Его лицо скрывала большая кожаная
маска со стальными блестящими щитками,  отдаленно  напоминающая  рыцарский
шлем. Поэтому только по глазам,  горящим  дьявольским  огнем,  можно  было
определить намерения этого страшного человека.  Хотя  нет,  не  только  по
глазам. В руке пришедший держал огромный двуручный меч-эспадон.
     - Это еще что такое? - простонал Ричи.
     Он  вдруг  снова  почувствовал  себя  затерянным  где-то  в   глубине
средневекового кровавого кошмара и остро захотел проснуться.
     - Я попал на съемки  какой-то  передачи?  Да?  -  мальчишка  отчаянно
сопротивлялся сумасшествию и истерике, подкрадывающимся к  нему  буквально
со всех сторон. -  Честное  слово,  я  уже  видел  это,  когда  показывали
классику американского  кино.  Только  там  мечи  были  немного  другие...
Конечно, другие... Лазерные, что ли...
     Размышляя таким образом, Ричи немного успокоился  и,  оглядевшись  по
сторонам, с ужасом обнаружил, что находится как раз посередине между голым
Мак-Лаудом и ворвавшимся человеком в черном плаще и маске. У обоих в руках
мечи, и все это выглядит  просто  отвратительно.  Не  зная,  куда  бежать,
мальчишка вжался в какую-то гладкую твердую поверхность за спиной, готовый
в  любую  минуту  исчезнуть  куда  угодно,  только  бы  подальше  от  этих
сумасшедших.
     - Мак-Лауд! - четко и громко проговорил незнакомец. - Я Слэн Квинс. Я
пришел за твоей головой.
     После этих слов он с легкостью раскрутил над головой  тяжелый  меч  и
обрушил его,  как  пушинку,  на  стоящую  на  резной  подставке  статуэтку
очаровательной танцовщицы.  Тонкий  фарфор  распался  под  ударом  на  две
половинки, словно фигурка была сделана из мягкого пластилина.
     - Вот это да! - вновь подал голос Ричи. - Где это вы набрали  столько
хороших ножиков, а, ребята?
     Мак-Лауд приготовился к нападению, но Квинс внезапно  опустил  меч  и
изящно поклонился Тессе, которая, оцепенев  от  ужаса,  подпирала  дверной
косяк.
     - Красавица, нас пока еще не познакомили. Но скоро, моя  дорогая,  ты
узнаешь меня поближе! Надеюсь, мы поладим...
     Она страшно испугалась  и,  судорожно  поправляя  воротник  халатика,
отступила на несколько шагов, тихонько позвав:
     - Мак!
     - Послушай, - Дункан тоже опустил  свою  катану.  -  Ты  пришел  сюда
сражаться или разговаривать? Я жду.
     Слэн  довольно  зарычал,   как   разыгравшийся   лев.   Но   внезапно
прозвучавший сзади голос не дал ему всласть порадоваться.
     - И напрасно, - донеслось откуда-то сбоку,  от  входной  двери,  куда
обычно днем приходили покупатели. - Он не будет с тобой сражаться, Дункан.
Сегодня не будет. Так что можешь не ждать.
     Все четверо обернулись  в  сторону  говорившего.  Это  был  еще  один
вооруженный мечом  человек.  Длинный  серый  плащ  делал  его  практически
незаметным в полумраке. Легко, как будто гуляя,  он  прошелся  по  залу  и
встал прямо перед Дунканом, лицом  к  Слэну.  Улыбаясь  ему,  как  старому
другу, гость продолжал объяснять Мак-Лауду:
     - Пока он не заставит тебя страдать, пока он не уничтожит все, что ты
любишь в этом мире, пока ты сам не будешь знать, чего ты хочешь - жить или
умереть, - он не  будет  с  тобой  драться.  Ты  ведь  всегда  именно  так
действуешь, Слэн?
     - Конан? - удивленно произнес Дункан, вслушиваясь в знакомый голос. -
Какого черта? Что ты здесь делаешь?
     - Охочусь за головами. Прости, Дункан, но этот человек - мой. Мне  он
давно снится ночами. Я слишком долго его искал.
     Ричи стало совсем нехорошо. Эти  сумасшедшие  окружили  его  со  всех
сторон и... Ноги больше  не  служили  ему  и,  прижавшись  еще  плотнее  к
письменному столу за спиной, он сполз на пол. Это подсказало ему выход. На
четвереньках  он  двинулся,  низко  опустив  голову,  к  раскрытому  окну,
тихонько бормоча себе под нос:
     - Вот и хорошо. Вы, как я  вижу,  большие  друзья?  Да?  Ну  что  вы,
конечно, я не буду мешать вам! Вы же  не  будете  против,  если  я  сейчас
смоюсь?
     Дойдя до подоконника, он так же, не вставая с коленок, полез в  окно.
Дункан взглянул в его сторону, раздумывая, надо  ли  остановить  уходящего
мальчишку, но Конан сказал:
     - Не надо. Пусть уходит. Зачем нам лишние свидетели?
     За это время  остолбеневший  от  удивления  Квинс  пришел  в  себя  и
зарычал:
     - Я бросил вызов Дункану Мак-Лауду, а не тебе, кто бы ты ни был!  Мне
нужен он.
     - Да? - Конан расплылся в удовлетворенной улыбке. - Мак-Лауду?
     - Да!
     - А я - Конан Мак-Лауд из того же  клана.  Правда,  несколько  другое
поколение... Тебе разве не все равно?
     - Ага, - Слэн кивнул, - помню...
     И взмахнул мечом.
     Мак-Лауды  одновременно  подняли  оружие,  готовясь  наброситься   на
противника, который вдруг вновь опустил свой двуручный  эспадон  и  поднял
указательный палец, покачав им у них перед носом.
     - Ц-ц-ц, - зацокал он языком, отступая  на  шаг.  -  Только  не  двое
против одного!
     - Спасибо, Слэн, - Конан прищурился и скорчил благодарную физиономию.
- Я знаю правила игры. Ты и я. Защищайся.
     Его лицо стало совершенно  серьезным  и  спокойным,  превратившись  в
маску языческого  божества.  И  вспыхнул  поединок.  Звон  стали  наполнил
помещение и загремел в ушах колокольным  набатом.  Резкие  короткие  удары
сыпались один за другим, пеленой окутывая противников.
     Конан нападал, беспрерывно обрушивая острую сталь  катаны  на  голову
соперника, но громоздкая фигура Слэна с непостижимой легкостью  ускользала
от смертоносного клинка, оставляя  под  ударом  широкое  лезвие  эспадона.
Квинс пятился назад, планомерно отступая к витрине, выходящей на улицу. По
пути он обрушивал под ноги  Конана  все,  что  попадалось  ему  под  руку:
стеклянные шкафы с выставленными  в  них  антикварными  изделиями,  резные
старинные стулья и ажурные стойки витых канделябров. Звон бьющегося стекла
и грохот валящейся мебели заглушил испуганный крик Тессы, который привел в
себя все еще неподвижно стоящего неподалеку от нее Дункана.
     Парировав новый  выпад  Конана,  Слэн  замер  и  поднял  руку,  прося
перерыва в этом странном поединке. Конан тоже остановился в боевой  стойке
с занесенным мечом. Лицо его  по-прежнему  ничего  не  выражало.  Внезапно
исчезли звуки боя и за окном послышался далекий вой полицейских сирен.
     Квинс опустил меч, указал рукой на окно и учтиво поклонился, глядя  в
глаза Конана.
     -  Похоже,  что  к  вам  как  раз  сегодня  должны  прийти  гости?  -
улыбнувшись, сказал он. - Было очень весело, - прямо с места он  запрыгнул
на подоконник витрины. - Но мне пора.  Я  зашел  ненадолго.  Просто  хотел
познакомиться с очаровательной хозяйкой дома. Ну что ж, придется  отложить
наше  короткое  свидание  до  следующего  раза.  До  встречи,   красавица!
Прощайте, господа.
     Резким движением он разбил стекло, которое  пролилось  мелким  дождем
осколков на мостовую, и шагнул в темный  провал  ночной  улицы,  навстречу
приближающемуся гулу сирен.
     Конан опустил свое грозное оружие  и  сделал  шаг  вдогонку,  но  меч
Дункана неуверенно преградил  ему  дорогу,  словно  приглашая  остаться  в
двухэтажном доме и никуда не уходить - ведь  на  улице  уже  вечер  и  так
холодно, как никогда в это время года. Но гость, как ни в чем  не  бывало,
обогнул преграду и одним  прыжком  оказался  на  подоконнике,  с  которого
мгновение назад ушел его противник. На секунду повернувшись к хозяину,  он
улыбнулся и дружески сказал:
     - А ты неплохо выглядишь!
     И, дождавшись ответной улыбки Дункана,  растворился  в  темноте.  Вой
полицейских сирен звучал уже совсем близко.



                                    2

     Дункан Мак-Лауд оставил  свой  открытый  "лендровер"  возле  входа  в
полицейское управление, втиснув машину в узкий проем среди  припаркованных
здесь же дежурных автомобилей.
     Несмотря на раннее утро, в  участке  был  шумно  и  многолюдно.  Копы
возвращались с ночного дежурства, и в коридорах и рабочих комнатах  стояла
толчея пересменки и гвалт.
     Дункан подошел к столику дежурного и протянул ему  свою  водительскую
карточку. Лейтенант с уставшим после ночной смены  лицом  поднял  на  него
взгляд и, просмотрев документ, вернул его владельцу.
     - Вы по какому вопросу?
     - Меня просили зайти, чтобы опознать парня, который вчера ночью залез
в мой магазин.
     Копающийся рядом в шкафу с папками толстый чернокожий  полицейский  в
светском костюме снял сползшие на кончик носа  очки  и,  кивнув  дежурному
лейтенанту, жестом пригласил Мак-Лауда пройти к своему столу, стоящему тут
же неподалеку.
     - Вы Дункан Мак-Лауд? - то  ли  вопросительно,  то  ли  утвердительно
сказал коп.
     - Да, - подтвердил пришедший.
     - Вы пришли, чтобы опознать Ричарда О'Брайна?
     - Да, кажется, именно так его зовут.
     - Мне бы очень хотелось поговорить с вами, мистер Мак-Лауд, - толстяк
пригласил Дункана сесть и сам сел за свой стол.  -  Дело  в  том,  что  мы
поймали этого парня недалеко от вашего магазина, но это  еще  не  все.  Он
частый гость здесь. И сейчас у нас есть неопровержимые доказательства.  Но
вы не выдвигаете против него никаких обвинений. Почему?
     - Просто так, - спокойно ответил Мак-Лауд. - Обвинений не будет.
     - Хорошо, - полицейский вздохнул и продолжил. - Тогда я вам  вот  что
скажу. Этот хулиган пытается  отвертеться  и  утверждает,  что  ничего  не
украл. Он говорит, что просто проходил мимо  и  заглянул  внутрь,  услышав
шум, а там трое мужчин дерутся на мечах.
     Дункан прыснул смехом и серьезно спросил:
     - Почему трое? Как же это он не увидел четвертого?
     - Какого четвертого? - полицейский явно не был  расположен  шутить  в
такой ранний час.
     - Как какого? - объяснял расшалившийся Дункан.  -  Такого  в  длинном
синем плаще и с буквой "S" на груди. Простите его, он еще  мальчишка...  Я
имею в виду О'Брайна.
     - Короче говоря, мистер Мак-Лауд, у него в  карманах  были  кое-какие
драгоценности из вашего магазина.  Так  что  у  нас  есть  все  основания,
чтобы...
     - Мне очень жаль, - перебил его Мак-Лауд. -  Но  я  только  хотел  бы
поговорить с мальчиком прежде, чем вы отпустите его.
     Настойчивость хозяина разгромленного магазина, с которой  он  говорил
все это, заставила понять  офицера,  что  Дункан  не  изменит  уже  своего
решения. Но на всякий случай, чтобы до  конца  исполнить  профессиональные
обязанности, полицейский сказал:
     - Хорошо. Допустим, что  вы,  мистер  Мак-Лауд,  добрый  самаритянин,
который твердо уверен, что на свете не бывает плохих детей...
     Дункан лишь улыбнулся и пожал плечами, а коп продолжил:
     - Так я просто хочу вам кое-что объяснить. Конечно, если вы  скажете,
то О'Брайна тотчас отпустят. Но сегодня он еще несовершеннолетний, а через
месяц ему будет восемнадцать.
     - Ну и что?
     - Если он попадет к нам еще раз, то с ним уже будут  обращаться,  как
со взрослым. Вы понимаете, чем это ему  грозит?  Его  отправят  в  большую
федеральную тюрьму, где уголовники будут перекидывать его  друг  другу  на
десерт. Подумайте об этом.
     Дункан кивнул.
     - Я попробую убедить его.
     - Хорошо, - согласился офицер и снял телефонную трубку.
     После недолгого разговора он открыл встроенный в ящик стола маленький
сейф и  достал  оттуда  пластиковый  пакет  с  аметистовыми  браслетами  и
кулонами.
     - Убедитесь, что все цело, и подпишите протокол.


     Дежурный привел Ричи в маленькую комнатку для допросов, все убранство
которой составляли стол, два стула и металлический шкаф  с  закрывающимися
на замок ящиками. Указав арестованному на стул, полицейский положил  перед
ним бумажный пакет и, криво улыбнувшись, вышел,  плотно  закрыв  за  собой
дверь.
     Оставшись один, Ричи вывалил содержимое пакета на стол. Там оказались
вещи, изъятые при обыске. Это приятно  удивило  мальчишку  и  он  принялся
распихивать их по карманам.
     - Так-так, - довольный, бормотал он себе под нос. - Сегодня, впрочем,
как и всегда, один наш знакомый опять уйдет на волю...
     Дверь раскрылась, и  в  комнатку  вошел  толстый  негр-полицейский  и
Мак-Лауд. Увидев посетителей, Ричи состроил дурацкую физиономию и  напялил
на  нос  солнцезащитные  очки,  еще  лежавшие  на  столе;   затем,   нагло
откинувшись на спинку стула, он забросил на стол ноги.
     - Да, да, - занервничал он, - входите, входите, джентльмены!
     Полицейского передернуло. Он подошел к расхамившемуся парню  и  одним
движением сдернул с него очки, бросив их на стол, сбил нахально  вытянутые
ноги и, подняв О'Брайна за шиворот, посадил его на стуле так, как, по  его
мнению, должен был сидеть напроказивший тинейджер.
     -  Этот  господин,  -  полицейский  указал  на  Мак-Лауда,  -   хочет
поговорить  с  тобой.  И  запомни,  парень,  -  он  начал  четко  и  веско
выговаривать каждое слово, - на этот раз ты свободен. На этот раз. Но  дай
мне малейший повод, и я тебя загребу. Даже  если  это  произойдет  сейчас,
пока ты еще здесь. Ты сядешь у меня прямо здесь лет на десять. Понял?
     Но Ричи все было нипочем. Он радостно кивнул, поднес, как  козыряющий
болванчик, руку к голове и округлил глаза.
     - Да. Так точно. Конечно, сэр! Все понял,  -  забормотал  он,  давясь
собственным языком.
     Полицейский поднял глаза на Дункана, как бы говоря - видите, мол, что
это за подарок? - и, отойдя к двери, произнес:
     - Он в вашем распоряжении, мистер Мак-Лауд.
     Толстяк тяжело вздохнул и вышел, качая головой. Оставшись  наедине  с
Дунканом, Ричи стало вдруг немного не по себе. Почему-то нахлынули  разные
воспоминания...
     Мак-Лауд медленно подошел к столу и наклонился  над  вросшим  в  стул
парнем. На лице Ричи появилась глупая улыбка.
     - Я, действительно, очень благодарен вам, сэр, что вы даете  мне  еще
одну возможность стать полезным членом общества, - залепетал  он,  пытаясь
встать со стула.
     Но тяжелая рука Дункана опустилась на его плечо,  вжимая  в  сидение.
Ричи запнулся, втягивая голову в плечи,  ожидая,  что  за  этим  движением
последует удар. Но ничего не произошло. Так же  давила  на  плечо  тяжелая
рука опытного воина, который все так же нависал над сидящим пареньком.
     - Услуга за услугу, - тихо произнес Дункан. - Я тебя  отсюда  вытащу.
Но я не хочу, чтобы ты отвечал кому бы то  ни  было  на  вопросы  о  твоих
вчерашних видениях.
     - Видениях? - Ричи нерешительно поднял на Дункана  глаза.  Надо  было
сказать что-то ехидно-резкое, чтобы было сразу понятно, что он, Ричи, тоже
опасный человек,  но  почему-то  сказать  не  удавалось,  и  вместо  этого
мальчишка залепетал, хлопая глазами. - Вы хотите  сказать  про  видения  о
том, чем занимаетесь вы вместе с другими рыцарями Круглого стола? Об  этом
фехтовании?
     Мак-Лауд молчал и не шевелился, в упор глядя на О'Брайна.
     - Совершенно точно, - продолжал лепетать тот, - я  ничего  не  видел.
Это все просто выдумка! Бред...
     Дункан продолжал молча стоять над пареньком, которому уже было совсем
нехорошо.
     - Нет, мистер Мак-Лауд! Я  понимаю.  Все  понимаю.  Мне  все  учителя
говорят, что я схватываю с полуслова, но я очень ленивый. Я все понимаю.
     Эти  заверения,  похоже,  тоже  не  удовлетворили  странного  хозяина
антикварного магазина, потому что он не пошевелился и не издал  ни  звука.
Ричи стало просто страшно.
     - Все, я сказал ведь,  что  -  могила,  -  завизжал  мальчишка.  -  Я
помолчу. Слово джентльмена. К тому же, кому я смогу все это рассказать?
     - Да, действительно, - согласился Мак-Лауд.  -  Ты  будешь  выглядеть
просто идиотом. И еще одно. Ты будешь выглядеть таким же идиотом, если  не
запомнишь, что тебе сказал этот полицейский.  Потому,  что  я  помогу  ему
составить тебе протекцию у судьи.
     Мак-Лауд выпрямился и пошел  к  дверям,  оставив  сидящего  на  стуле
подростка размышлять о происшедшем.



                                    3

     Вечера всегда прекрасны, в  любое  время  года.  День  засыпает,  как
наигравшийся ребенок. Лучше всего это понимаешь, когда за  окном  середина
августа и вечерняя прохлада вдруг занимает место дневного  зноя.  От  реки
неподалеку ползет серой дымкой туман,  окутывая  дома  и  застилая  улочки
влажной пеленой, в которой огни  окон  и  звуки  проезжающих  по  бетонным
мостовым автомобилей кажутся приглушенными и восхитительно мягкими. Но это
все суета. Огни, беготня автомобилей, шаги  людей,  спешащих  по  домам...
Хочется совсем другого.  Хочется  после  теплого  душа  упасть  в  объятия
мягкого дивана и ощутить всем телом уют меховой накидки из овечьей шкуры и
долго пить вино, и смотреть на пламя камина, и ждать...
     Стол давно готов, сервирован к  сегодняшнему  праздничному  ужину,  в
канделябрах горят грубые свечи, сама столешница накрыта некрашеной льняной
скатертью... Все ждет ЕЕ появления.  А  она  моется  за  толстым  стеклом,
отделяющим ванну и кухню от гостиной. Стекло мутное, и очертания  ее  тела
плавны и нежны, словно размыты водой, падающей сверху из душа.
     Так бывает только в книгах и в мечтах, но  так  было  уже  двенадцать
лет, - как один день, как первый и единственный.
     Накинув короткий байковый  халат,  она  взъерошила  и  разбросала  по
плечам мокрые светлые волосы и вышла из душа. Бросив полотенце  на  спинку
огромного кресла, Тесса опустилась на пушистый ковер у ног Дункана и, взяв
с журнального столика специально приготовленный для нее  высокий  бокал  с
вином, спросила:
     - Ты освободил это вино из заточения  в  подвалах  самого  императора
Наполеона?
     - Нет, - Дункан  расплылся  в  довольной  улыбке  и  покачал  головой
(все-таки она восхитительна, и он никак не может привыкнуть  к  этому),  -
это вино лишь ненамного старше тебя.
     В  его  руке  внезапно  появилась  небольшая  узенькая  коробочка  из
фиолетовой замши.
     - С днем рождения, дорогая, - он протянул коробочку Тессе,  поцеловав
ее в лоб.
     - Спасибо.
     Она поцеловала его в ответ, ласково улыбнулась и  открыла  коробочку.
Увидев ее содержимое, она изумленно шепнула:
     - Ты сумасшедший.
     - Так, маленький пустячок, - Мак-Лауд говорил  небрежно,  но  по  его
лицу было видно, что ему нравится ее удивленное лицо. - Безделушка  времен
французской революции.
     Тесса достала из  коробочки  старинный  браслет  и  приложила  его  к
запястью.
     - Отныне я буду праздновать только дни своего нерождения, как говорил
Сумасшедший Шляпник из "Алисы в стране чудес", - задумчиво проговорила она
и протянула Дункану руку, любуясь игрой света в камнях.
     Он застегнул хитроумный замок и, поцеловав ей руку,  прошептал  почти
беззвучно:
     - Ты прекрасна.
     - Да, - она улыбнулась, но как-то печально и обиженно, и  продолжила,
- и на год старше.
     - И все равно прекрасна.
     Она снова улыбнулась и,  поднявшись  с  пола,  взобралась  на  колени
Дункана, обхватив его шею руками.
     - Когда мы с тобой познакомились, ты был гораздо старше меня.
     - Да, гораздо. Впрочем, как и сейчас.
     - Нет, теперь мы с тобой выглядим почти одинаково. Теперь  мы  внешне
почти одного возраста, а скоро...
     - Тесса! За всю жизнь я не встречал женщины прекраснее!..
     - За все четыреста лет? - она рассмеялась.
     - Да, за все четыреста лет, - просто согласился он и тоже рассмеялся.
- Кстати, четыреста мне будет только через четыре месяца.
     Но Тессе это довод показался не слишком убедительным  и  поэтому  она
принялась рассуждать дальше:
     - Ты пойми, - вдохновенно объясняла она. - Когда тебе будет четыреста
или четыреста двадцать, ты все равно будешь выглядеть на тридцать пять.
     - Мне от этого заранее противно.
     Пока она болтала, Дункан нашел для себя занятие. Он принялся целовать
ее в шею, а она, даже не замечая этого, увлеченная собственным  рассказом,
лишь инстинктивно отклонялась, пытаясь скрыться от его  губ,  и  говорила,
говорила... Когда Мак-Лауду наконец  наскучило  ее  невнимание,  он  вдруг
замер, пристально посмотрел Тессе в глаза, чем  весьма  удивил  ее  и  она
замолчала, и очень серьезно сказал:
     - Дорогая, что же я могу поделать, если у нас в семье  у  всех  шкура
отличной выделки?
     Но она не обратила  внимания  на  его  шутку  и,  печально  улыбаясь,
продолжала:
     - Дело не в этом. Просто теперь ты будешь  каждый  год  видеть  возле
себя женщину, которая стареет, которая выглядит все старше и старше  тебя,
а ты при этом остаешься таким же молодым... И все это лишь вопрос времени.
Может быть, когда-нибудь потом ты захочешь другую женщину, помоложе, или я
захочу кого-нибудь другого...
     - Тебе хочется кого-нибудь помоложе? - упорно  продолжал  он  шутить,
пытаясь вернуть ей веселое настроение. -  Тебе  будет  не  так  уж  трудно
найти...
     Но сегодня она была настроена философски:
     - Нет. Но, может быть, когда-нибудь я захочу  видеть  рядом  с  собой
человека, с которым я смогу стареть вместе.
     - Ты же знаешь, - на этот раз  он  тоже  заговорил  серьезно,  -  мне
хочется того же. Я хочу стареть вместе с тобой.
     - Мак, я знаю, в твоей жизни были и другие  женщины.  Любовь  была  у
тебя много раз. Скажи, по прошествии пары веков ты научился справляться  с
этим?..
     - Справляться? - Дункан удивленно поднял глаза и пристально посмотрел
на нее. - Ты имеешь в виду с утратами?
     Она утвердительно покачала головой и одними губами произнесла:
     - Да.
     Он крепко обнял ее и необыкновенно нежно принялся  рассказывать  так,
как рассказывают очень маленьким детям на ночь сказки:
     - Не важно, сколько лет проходит; не важно,  сколько  раз  приходится
прощаться с теми, кого любишь больше всего не свете. Что бы ты  ни  делал,
они уходят...
     - Умирают?
     - Да. И когда они умирают,  ты  все  равно  чувствуешь  себя  безумно
одиноким...
     С минуту они смотрели друг на друга, не произнося  ни  звука.  Только
пламя свечей отражалось в их зрачках оранжевыми звездочками.
     - Может, перестанем думать о том, что  будет,  когда  мне  исполнится
четыреста двадцать или четыреста сорок...
     - А о чем ты хочешь думать? - шепотом спросила она, прижимаясь к нему
всем телом.
     - Давай лучше подумаем о том, что будет сегодня ночью, -  таинственно
прошептал Дункан.
     - А что будет сегодня ночью? Наверное, что-то удивительное?
     - Неужели ты не помнишь? Сегодня ночью будет день твоего  нерождения.
И нас ждет...
     - Боже мой, неужели мы даже сегодня куда-то спешим?
     - Конечно. Нас ждет ужин. Я ведь готовил его специально для тебя.


     Тесса шла по  улице  быстрой  размашистой  походкой,  практически  не
смотря по сторонам. Поравнявшись с серебристым "фордом" старого образца  с
тонированными стеклами, она  взглянула  на  свое  отражение  в  стекле  и,
убедившись, что выглядит просто великолепно, продолжила путь. Проходя, она
окинула взглядом новую  витрину,  только  что  установленную  рабочими,  и
исчезла внутри магазинчика, прикрыв за собой дверь.
     Слэн опустил боковое  стекло  и,  выставив  в  окно  руку  в  кожаной
проклепанной перчатке, нетерпеливо  забарабанил  пальцами  по  серебристой
эмали дверцы, выстукивая какую-то мелодию. В своем укрытии он  мог  видеть
все, хотя рассмотреть  его  за  тонированными  стеклами  было  практически
невозможно. Теперь, когда Тесса  вернулась  домой,  можно  было  ненадолго
расслабиться. Поэтому, выставив зеркальце заднего  обзора  таким  образом,
чтобы в нем был виден вход в антикварный магазин, он откинулся  на  спинку
сидения и принялся ждать, разглядывая в  зеркале  свое  лицо  и  время  от
времени косясь в другое зеркальце, расположенное на  крыле  машины,  чтобы
видеть улицу за своей спиной.
     Это было очень кстати,  потому  что  бесшумно  подъехавший  с  другой
стороны улицы темно-синий "кадиллак"  не  остался  не  замеченным  Слэном.
Когда автомобиль остановился прямо напротив входа в магазин Дункана  и  из
него вышел человек, одетый в длинный серый плащ с распущенным поясом, Слэн
встрепенулся. Он уселся поудобнее,  откинувшись  всем  корпусом  назад,  и
процедил сквозь зубы:
     - Так-так. Посмотрите, кто здесь!
     Тем временем Конан Мак-Лауд вышел из  своего  "кадиллака",  захлопнул
дверцу и собрался было перейти через улицу,  направляясь  все  к  тому  же
магазинчику, как вдруг почувствовал на себе чей-то тяжелый взгляд.  Острая
боль пронзила его грудь множеством кинжалов. Застыв на месте, он  принялся
осматриваться по сторонам. Улица была пуста, но кто-то...
     Рука Мак-Лауда сама нырнула в карман  плаща,  нащупывая  через  ткань
привычное лезвие катаны.
     В витрине появилась Тесса. Она смела щеткой пыль с висевшей в витрине
старинной рамы, поменяла местами стоящие на кривоногом  столике  кубки  и,
скользнув безучастным взглядом по улице, по стоящей фигуре Конана, исчезла
в глубине помещения. Очевидно, она не узнала вчерашнего гостя  или  просто
не обратила внимания на ничем не примечательного пешехода.
     "Слэн"?! - набатом прозвучало в голове Мак-Лауда.
     Его  голова  совершенно  самостоятельно  обернулась  к   серебристому
"форду", прилипшему к бордюру тротуара. На  мгновение  Конану  показалось,
что он  видит  в  стекле  автомашины  улыбающееся  бородатое  лицо.  Квинс
действительно улыбался, глядя на Мак-Лауда. А  потом,  бегло  взглянув  на
себя в зеркало, он повернул ключ в замке  зажигания  и  поставил  ногу  на
педаль газа.
     - Чао, детка, - прохрипел он и, махнув  рукой  в  окно,  расхохотался
истерическим резким смехом.
     Машина бешено взревела поношенным мотором и,  выбросив  сизое  дымное
облако, сорвалась с места, чуть не сбив проходящую  мимо  парочку.  Она  с
грохотом неслась по улице, а Конан провожал ее взглядом до тех  пор,  пока
она не скрылась за поворотом, нахулиганив на перекрестке.


     Дункан   возился   со   своим   новым   приобретением   -   старинным
фотоаппаратом, - пытаясь проверить  его  работоспособность.  Вещичка  была
неплохая и довольно редкая, но  вот  деревянная  рамка  кассеты  никак  не
хотела заходить в предназначенный для нее паз. Дункан вертел ее  и  так  и
этак, но почему-то ничего не получалось. И вдруг ему  стало  не  по  себе,
знакомо заныли  все  суставы,  и  на  мгновение,  прислушиваясь  к  своему
состоянию, он замер.
     Затем,  передвигаясь  медленно  и  осторожно,  как   будто   перенося
взведенную гранату, Дункан взял  лежащую  тут  же  возле  него  катану  и,
прижимая к груди оружие, так же медленно по-кошачьи пошел в  комнату,  где
работала  над  своей  новой  скульптурой  Тесса.  Она  срезала  облой   со
скульптуры, полученной только сегодня из  литейного  цеха,  орудуя  ручной
электрической фрезой. Увидев Мак-Лауда, он  отложила  свой  инструмент  и,
подняв пластик защитной маски с удивленного лица, спросила:
     - Что-то случилось, Мак?
     - Да, - беззвучным шепотом ответил он и, на  мгновение  еще  замедлив
свои осторожные шаги, словно проверяя направление движения, приблизился  к
входной  двери,  ведущей  из   мастерской   в   небольшой   задний   двор,
расположенный за домом.
     - Ты чувствуешь  чье-то  присутствие?  -  осторожно  поинтересовалась
Тесса.
     - Здесь кто-то с очень длинной линией жизни.
     Остановившись возле двери и бесшумно открыв замок, Дункан  наклонился
к стеклу, занавешенному прозрачной  тканью,  и  выглянул  наружу,  пытаясь
рассмотреть пришельца до того, как открыть дверь и оказаться с ним лицом к
лицу. Прямо напротив своего лица Мак-Лауд увидел лицо Конана,  улыбающееся
вечной ироничной улыбкой. Дункан опустил меч и широко распахнул дверь.
     - Привет.
     - Привет, - улыбаясь, произнес Конан и вошел в дом.
     Тесса тоже заулыбалась, наконец узнав вчерашнего ночного гостя.
     - Дорогая, - хозяин дома галантно представил вошедшего, - это  Конан.
Ты, кажется, его уже видела. Конан Мак-Лауд.
     - Да, - гость кивнул, - я старый друг Дункана. Мы с ним когда-то жили
по  соседству.  Дружище,  я  тут  проезжал  мимо  и  подумал:  может,  нам
прогуляться, а?


     За   окном   "кадиллака"   мелькали   дома,   становясь   все   менее
респектабельными, потом показались промышленные здания.
     - Куда мы  все-таки  едем?  -  поинтересовался  Дункан,  который  уже
порядком устал от безмолвной езды по городу.
     - Я тебе уже сказал. Ко мне, - невозмутимо ответил  Конан,  продолжая
неотрывно следить за дорогой, что было, впрочем, совершенно не нужно,  так
как на трассе больше не было ни одной машины.
     Через  несколько  минут  "кадиллак"   остановился   возле   огромного
заброшенного ангара с разбитыми стеклами  небольших  окон  и  проваленными
перекрытиями ветхой крыши. Конан вышел из машины и размял  затекшие  после
долгой езды плечи.
     - Ну что? По-моему, это совсем неплохое место.
     - Отличное, - кивнул в ответ Дункан.
     Они зашли внутрь. Огромный  полутемный  зал,  пустоту  которого  лишь
кое-где прорезали золотые солнечные  лучи,  пробивающиеся  сквозь  дыры  в
потолке и стенах, был завален кучами мусора.
     -  Хорошо  здесь,  правда,  брат?  -  сказал  Конан,  снимая  плащ  и
пристраивая его на пыльный гвоздик, торчавший из грязной стены ангара.
     Он отстегнул меч и сделал приглашающее движение. Усмехнувшись, Дункан
снял куртку и,  бросив  ее  на  кучу  щебня,  взмахнул  в  воздухе  своей,
блеснувшей в ярком луче, катаной.
     Два одинаковых меча со свистом сошлись в пыльном темном пространстве,
и прозрачный звон разнесся по ангару, усиливаясь и переливаясь, отраженный
бетонными балками и перекрытиями. Первый  же  удар  Конана  был  настолько
мощен, что заставил Дункана отступить на шаг.
     - Ну-у, - протянул нападавший, - ты, наверное, давно не тренировался,
брат. Простой удар сразит тебя наповал.
     - А по-моему, ты ошибаешься.
     Дункан  сменил  позицию  и  сделал  серию  сногсшибательно   красивых
пируэтов, при этом бешено работая мечом. Замешкавшийся Конан, уворачиваясь
от клинка, не удержал равновесия и рухнул на кучу строительного мусора.
     - Ну что?  -  победно  произнес  Дункан,  пытаясь  настичь  соперника
колющим ударом и пригвоздить к полу.
     Но Конан словно  взорвался.  Метнувшись  под  ногами  противника,  он
внезапно взлетел вверх и нанес хлесткий удар клинком  плашмя  по  ягодицам
Дункана. Тот, хохоча, отскочил  в  сторону,  потирая  ушибленное  место  и
подпрыгивая на одной ноге.
     - Не зазнавайся, - Конан пригрозил ему пальцем. - Акробатика хороша в
постели, а не в бою,  -  быстро  перехватив  катану  двумя  руками,  Конан
бросился в наступление. - А первое для тебя  сейчас  гораздо  важнее,  чем
второе.
     - Я стараюсь успеть везде, -  Дункан  говорил,  с  легкостью  отражая
удары, и в финале сделал молниеносный выпад, заставивший Конана отлететь в
сторону, после чего ехидно произнес. - Да, кстати, ты ведь, наверное,  уже
понял, что Слэна я беру на себя.
     - А ты справишься с ним? - не переставая плести узор  боя,  продолжал
разговор Конан.
     - Я чувствую в себе силу. Так что без проблем.
     - Да? И все-таки Слэн - мой.
     - А защищать Тессу - это мой долг.
     - Не будем спорить, - Конан опустил меч и  кивнул.  -  Я  рад  видеть
тебя, Мак-Лауд.
     Они обнялись, как два человека, давно не  видевшие  друг  друга.  Оба
были довольны встречей и поединком и, собрав свою верхнюю одежду, пошли  к
машине.
     - Ты по-прежнему воюешь, Конан?
     - Да. А ты, как всегда, нет?
     Открывая дверцу автомобиля,  Дункан  сделал  вид,  что  не  расслышал
вопроса и задал следующий, оставив прошлый без ответа:
     - Где ты теперь, брат? Мы с тобой уже не виделись...
     - Лет сто двадцать или сто тридцать, по-моему?
     - Сто четырнадцать лет и два с половиной месяца.
     - У тебя хорошая память, Дункан.
     - Ты знаешь, почему?
     - Знаю, - согласился Конан. - Но сейчас разговор не об этом. У  тебя,
как я видел, антикварный магазинчик?
     - Да. Но почему ты об этом заговорил? - удивленно спросил Дункан.
     - Пожалуй, традиция. Понимаешь  ли,  у  меня  сейчас  тоже  небольшой
магазинчик в Нью-Йорке. Но я хочу с  тобой  все  же  поговорить  совсем  о
других традициях.
     - Я все прекрасно понимаю...
     - Ты ничего не понимаешь. Ты всегда хотел остаться в стороне. Так?
     - Да, так. Но никак не возьму в толк...
     - Вот уже много лет ты не дерешься.
     - Да.  После  того,  как  двадцать  семь  лет  назад  ты  убил  моего
противника.
     Обратная дорога заняла не очень много времени.  Поэтому,  подъехав  к
двухэтажному дому, они продолжали разговор, не выходя из машины.
     - Неужели именно сейчас ты хочешь снова начать воевать?
     - Нет. Но это мое личное дело.
     - Если ты сразишься со Слэном и победишь, то тебе придется  сражаться
дальше. Отдай его мне.
     - Послушай, - Дункан открыл дверцу, - пойдем лучше, я познакомлю тебя
с Тессой поближе.
     Конан тяжело вздохнул и тоже вышел из машины.


     Тесса поставила огромный медный кофейник на плиту и,  зарядив  тостер
очередной порцией хлеба, отошла к столу. Взяв в руки  нож,  она  принялась
резать сыр и ветчину. Спокойно смотревший на все это  Конан,  наконец,  не
выдержал и, забрав из рук Тессы нож, произнес с улыбкой:
     - Наверное, это дело я не доверю никому.
     Она улыбнулась  в  ответ  и  попыталась  взять  другую  доску,  чтобы
нарезать салат, но он вновь остановил ее:
     - Это я тоже не доверю никому. Если  ты  не  возражаешь,  то  сегодня
готовлю я.
     Острие  ножа  с  монотонным   цокотом   плясало   по   доске,   а   с
противоположной стороны от куска ветчины постепенно образовывалась  стопка
одинаковых не слишком толстых, но и не слишком тонких ломтиков.  Оставшись
не у дел, Тесса отошла к соседнему столику и, сложив руки на груди, ехидно
заметила:
     - А может, тебе больше подходит работать мечом или шпагой?
     Но Конан не ответил на колкость, а просто перевел разговор на другую,
более интересующую его тему:
     - Я думаю, то, что ты видела вчера, было для тебя в новинку?
     Тесса хотела ответить ему, но в разговор вмешался Дункан, до сих  пор
молча пивший вино и читавший какие-то бумаги:
     - Да. Что и говорить, для Тессы это было внове.
     Он явно нервничал, а она никак не могла понять, с чем это связано, и,
чтобы поддержать разговор, поинтересовалась:
     - А как давно вы знаете друг друга?
     - У-у-у, - Конан расплылся в своей привычной  улыбке,  давая  понять,
что так давно, что и не вспомнить.
     - Вы родственники? - не унималась женщина.
     -  Мы  из  одного  клана,  -  пояснил  гость,  откладывая  ветчину  и
принимаясь за ювелирную нарезку сыра.
     Напряженное выражение лица  у  Дункана  не  исчезло  и  он  попытался
разрядить обстановку:
     - Когда я был совсем мальчишкой, у нас существовала одна  легенда  об
удивительном человеке, жившем много-много лет назад, которого убили в бою.
     - Все думали, что он умер, а  он  не  умер,  -  влез  с  объяснениями
старший Мак-Лауд, снова заправляя тостер. - Тогда все просто считали,  что
это колдовство.
     - Правильно, а в мое время это считали сказками. Я тоже  считал,  что
это легенды, как о короле Артуре. Но потом...
     - Да, - радостно подхватила Тесса, - знаю. Однажды тебя убили, но  ты
не умер.
     От этих слов Дункан побледнел и, сделав большой  глоток  из  стакана,
отошел к окну. Он ждал их и очень надеялся, что Тесса промолчит, но  этого
не произошло. Разговор катился все  дальше  и  дальше,  и  он  уже  смутно
догадывался, чем закончится этот биографический экскурс. Но тем  не  менее
ему ничего не оставалось, кроме как продолжать рассказ:
     - А потом Конан нашел меня.
     - Да, - подтвердил тот, - точно так же,  как  когда-то  кто-то  нашел
меня.
     - И он сказал мне все, что необходимо  знать  для  того,  чтобы  жить
дальше, обретя бессмертие.
     - Точно так же, как другой рассказал мне, что делать, чтобы  одержать
победу и выиграть в этой игре, - Конан сказал это  так  нежно,  что  Тессу
вдруг затрясло, ноги отказались ей служить, и она неожиданно  поняла,  что
эта игра совсем не та игра, о которой ей рассказывал Дункан.
     Она резко повернулась к нему, но увидела, что он  все  так  же  стоит
возле окна и смотрит на улицу. Лишь напряженные мышцы спины подрагивают  -
и это заметно, несмотря на рубашку. Истерика захватила ее и она  быстро  и
нервно заговорила:
     - Конан, где тот, который тебя учил?  Победить  кого?  Выиграть  что,
Конан? Я ничего не понимаю! Почему этот Слэн хочет убить Дункана?
     Конан  поднял  глаза  и   посмотрел   на   Дункана,   который   тоже,
развернувшись, смотрел ему в глаза. Потом они оба  поглядели  на  Тессу  и
опустили глаза.
     - Нет, нет, - засуетилась она,  -  я  понимаю.  Не  надо  говорить  в
присутствии дамы ничего  серьезного,  -  ее  голос  дрожал  и  она  делала
огромные усилия, чтобы не разрыдаться. - Сейчас я выйду в другую комнату и
там притаюсь. Хорошо? А вы тут закурите сигареты, нальете  себе  бренди  и
будете  говорить  о  том,  как  обезглавить  противника.  Словно   ветчину
нарезать...
     Конана будто отбросило от стола. Он сел на табурет и впился в Дункана
холодным взглядом.
     -  Я  Тессе...  -  принялся  оправдываться  тот,  как   напроказивший
школьник, - кое-что рассказал. Я считал... Я думал, что уже давно выбыл из
этой игры и что ей не обязательно знать все правила...
     - Из этой игры не выбывают, - жестко и четко заговорил Конан. - И  ты
прекрасно знаешь, что продолжаешь в ней участвовать. И еще ты знаешь,  что
в конце концов останется только один. Хоть это правило ты еще помнишь?
     Взгляд Тессы забегал, переходя с  одного  Мак-Лауда  на  другого.  И,
совершенно ошалев от услышанного, она очень серьезно спросила:
     - Один - это кто? Один из вас? Так? Что, в результате останется всего
один бессмертный? Тогда получается, что остальные на самом деле  не  такие
уж бессмертные, а скорее наоборот, смертники?
     Конан лишь развел руками: мол, сама понимаешь.
     - Ну и что же получает победитель?
     Сочувственно глядя на нее, он как можно спокойнее принялся объяснять:
     - В последнем бессмертном сольется  сила  всех  бессмертных,  которые
существовали на свете. Она вся перейдет к нему одному. И этой  силы  будет
достаточно, чтобы решить судьбу целой планеты. Если  в  этом  бою  победит
Слэн или такие, как он, то человечество будет  вечно  страдать  от  зла  и
пребывать в темноте бессмысленной борьбы и невежества, из которой  ему  не
выбраться никогда. Во всяком случае, этому меня учили.
     Тесса отошла от  стола,  возле  которого  стояла  все  это  время,  и
повернулась к Дункану.
     - И ты считал все это недостаточно важным? Настолько  несущественным,
чтобы обо всем рассказать мне? - спокойно спросила она.
     - В этом нет ничего нового, - попытался оправдаться Дункан.
     - Для меня есть.
     - Именно поэтому нельзя остаться в стороне от этой игры, -  продолжал
Конан. - Ты все равно не сможешь  этого  сделать.  Никогда.  Ты  ведь  уже
попробовал однажды.
     Крепко сжав кулаки, Дункан сделал  шаг  по  направлению  к  Конану  и
сквозь плотно стиснутые зубы прошипел:
     - Будь ты проклят! То, что было тогда, не имело никакого отношения  к
нашей игре. И ты это прекрасно знаешь!
     - Брат, все имеет отношение к нашей  игре.  Все,  где  есть  жизнь  и
смерть, добро и зло. Все играет в эту бесконечную игру.



                                    4

     Все это произошло ранним утром. Бледный диск солнца  лениво  выползал
из-за поросших вековыми кедрами гор. И первые лучи проснувшегося  светила,
коснувшись плотной пены густого тумана, окутывающего еще  спящую  деревню,
заиграли в рассеянной влаге мириадами разноцветных искорок.
     Конница вынырнула из-за холма, как  разъяренный  демон.  Человеческое
многоголосье, конское ржание и топот тяжелых копыт, крик походных  рожков,
-  все  предвещало  хороший  и  интересный  день.  Вместе  с  этой  массой
вооруженных до зубов людей в племя прилетела птица смерти.
     Через  мгновение  воздух  наполнился  грохотом  выстрелов,  визгом  и
стонами  умирающих  людей,  не  успевших  даже  окончательно   проснуться.
Вспыхнули и затрещали расшитые узорами шкуры  хижин,  умирающие  в  жарком
оранжевом вихре: они вздымали к голубым небесам уродливые  руки  ядовитого
черного дыма, обвивающие горизонт и утреннее солнце. Из пылающих  построек
выбегали обезумевшие от страха женщины. С воплями бросались  они  прочь  к
деревьям, прижимая к груди еще сонных, даже не кричащих детей.  И  тут  их
настигал свинцовый дождь из  карабинов  и  кольтов.  Раненные,  истекающие
кровью, они пытались  ползти  к  спасительным  зарослям,  но  всадники  на
горячих гарцующих конях набрасывались сверху, добивая  тех,  кто  был  еще
жив, пиками и саблями.
     Мужчины пытались сопротивляться, кидаясь на всадников, вооруженных по
последнему слову воинской техники, с легкими томагавками и ножами. Но  что
они могли сделать? Солдаты, свистя и улюлюкая,  рубили  стальными  саблями
направо и налево. Тела, залитые кровью, оседали на  перепаханную  копытами
землю, так и не выпустив из рук своего оружия. Силы были слишком неравные.
     Пятеро солдат  покинули  седла  и,  размахивая  саблями  и  кольтами,
бросились к большой хижине, где, отстреливаясь из старенького  винчестера,
укрывшись за телом убитой лошади, прятался вождь. У  него  оставалось  еще
два патрона, и он разнес в клочья грудные клетки первых  же  двух  парней,
приблизившихся к нему; но остальные насели на него, словно свора собак,  и
через несколько секунд от вождя осталась лишь  бесформенная  окровавленная
куча, торчащая сломанными  костями,  а  убийцы  побежали  дальше,  вытирая
клинки о полог уже подожженной ими же большой хижины.
     Внезапно полог откинулся,  и  с  клубами  дыма  из  укрытия  выбежала
вооруженная  ножом  хрупкая  девушка.  Быстро  осмотревшись  по   сторонам
воспаленными глазами, она  бросилась  прочь,  а  заметившие  ее  появление
солдаты резко изменили направление поиска новых жертв и бросились  за  ней
следом.
     Дункан возник перед ними, словно  черная  грозовая  туча,  сверкающая
ослепительной молнией кривого меча. И через секунду еще два тела  легли  у
его ног, перерубленные  пополам,  забрызгивая  все  вокруг  теплой  липкой
кровью. Но в этот миг широкое лезвие боевой пики пробило спину  Мак-Лауда.
Огненный шар боли  заметался  по  распоротым  внутренностям,  перехватывая
дыхание, в глазах вспыхнули алые звезды, разлившиеся  страшным  взрывом  в
сплошную багровую пелену.
     Он успел еще перерубить древко пики и сделать шаг назад, чтобы снести
голову стоящего за спиной всадника, как три страшных удара пуль в  затылок
повалили его на землю. Боль заполнила каждую клеточку  его  тела,  внешний
мир внезапно исчез. Остались только боль, три  пули  в  голове  и  обломок
пики, пригвоздивший его к  земле.  Он  так  и  остался  лежать,  продолжая
сжимать рукой драконоголовую рукоять меча, и никак не мог вернуться на эту
землю, чтобы все-таки постараться спасти ее. Нет, не  землю,  а  ту,  ради
которой несколько лет назад он ушел  к  этим  гордым  людям  и  с  которой
собирался еще долго жить в этой суровой стране, которой  собирался  отдать
часть своего бессмертия.
     Постепенно боль стала исчезать, и первое, что он увидел перед  своими
глазами, было лицо Конана. А потом Дункан сидел возле еще тлеющего  остова
большой хижины вождя и прижимал к груди тело. Ее  лицо  было  спокойным  и
казалось, что она просто спала на его руках. Только пятно крови на животе,
размазанное по одежде...
     Она была прекрасна.
     Он гладил  ее  по  черным  прядям  густых  жестких  волос  и  плакал.
Всматриваясь в ее спокойное лицо, он понимал, что ему больше  не  придется
разговаривать с ней.
     - Она знала  названия  всех  трав,  всех  цветов,  -  шептал  Дункан,
всхлипывая, и все гладил ее холодную щеку  непослушными  пальцами.  -  Она
знала все песни и сказания своего народа. Она знала, как жили все  люди  и
во что они верили...
     - Я тебе очень сочувствую, - Конан опустился возле него  и,  подобрав
полы кожаного плаща, закутал ими ноги. - Мне очень жаль.
     - Почему так происходит, Конан?
     - Мир сильно изменился, мой друг, - старший Мак-Лауд поежился.  -  Ты
думаешь, люди всегда так жили, убивая друг друга? Все мы существовали  как
одно племя. Мы имели общий язык, на котором находилось название  всему,  -
он немного посидел молча. - А сейчас люди убивают людей только потому, что
они непохожи друг на друга; только за то, что каждый хочет верить  лишь  в
своих богов и хочет жить только своей жизнью в своем времени.  А  когда-то
мы все жили в одном времени, но эти времена безвозвратно прошли.
     - Это очень жестоко, - простонал Дункан.
     - Может быть. Просто  человек  должен  принадлежать  своему  времени.
Пусть даже ненадолго.
     Они еще долго сидели на пепелище.  Дункан  держал  на  руках  мертвую
девушку, а Конан что-то говорил, но Дункан ничего не запомнил. Вот  только
эту странную фразу - "звезды - это дырочки на покрывале ночи". А потом...
     Ночь окутала мертвую деревню и  лишь  отсветы  пламени  погребального
костра плясали по истерзанной земле, уродуя своими бликами все  окружающие
предметы и придавая им причудливые ломкие формы. Две  человеческие  фигуры
стояли  возле  костра  и  молча  смотрели,  как  ненасытный  огонь  поедал
предложенную ему новую бессмысленную жертву. И кружащая  над  их  головами
птица смерти не видела их. Не видела только их двоих, но почему-то  им  от
этого не было легче.


     "Лендровер"  Дункана  остановился  у  входа  в  магазин.  Улица  была
совершенно пустой, но тем не менее Мак-Лауд почувствовал  на  себе  чей-то
пристальный взгляд, от которого становилось неуютно  и  одиноко.  Отбросив
накидку с соседнего сидения, Дункан взял меч и, пристально всматриваясь  в
темное стекло витрины, вышел из машины.
     Быстро пройдя к двери, он вошел в свой магазинчик. Там  было  тихо  и
пусто. Но неприятный холодный взгляд, обрушивающийся сверху,  как  ледяной
водопад, замораживающий и без того с трудом и болью  двигающиеся  суставы,
здесь чувствовался гораздо сильнее. Стараясь не  потерять  направление,  в
котором находился источник холода,  Дункан,  осторожно  ступая,  пошел  по
дому.
     Везде тихо,  темно  и  пусто.  Лишь  из  мастерской  Тессы  доносится
привычный звук работающей ручной фрезы.
     "Новая скульптура", - мелькнуло в голове Дункана.
     Но тут же исчезли любые мысли, потому что именно там, в мастерской, и
ощущалось чье-то тяжелое присутствие.
     - Тесса! - тихо позвал он.
     Искры стачиваемого металла  весело  разлетались  во  все  стороны  по
комнате, но  фигуры  работающей  женщины  видно  не  было.  Лишь  странный
предмет, закутанный брезентом, нелепо стоял посреди мастерской.
     - Тесса, ты здесь? - вновь позвал он.
     Дребезжащий вой фрезы смолк и в проеме двери возникла могучая  фигура
в пластиковой защитной маске; той, в которой всегда работала Тесса. Рука в
черной перчатке, пробитой множеством заклепок, отбросила пластиковый щиток
очков - и на Дункана посмотрели пепельные, глубоко посаженные  под  седыми
мохнатыми бровями, глаза Слэна. Его аккуратно подстриженная борода  и  усы
прятали тонкогубый рот, улыбающийся мерзкой и злорадной улыбкой.
     - Привет, дорогой, - заверещал он, подражая женскому голосу.
     Дункан впервые видел Слэна без маски и только по голосу, перчаткам  и
разукрашенному вороту черного плаща узнал своего смертельного противника.
     Слэн подошел к странному предмету, накрытому брезентом,  и,  взявшись
за его промасленный край, сощурился и прохрипел:
     - Хочешь посмотреть, над чем я работаю?
     Рывком он сорвал грубое покрывало.
     Тесса подняла голову и полными ужаса глазами посмотрела на  замершего
в дверях Дункана. Из ее, забитого кляпом рта вырвался глухой стон. Руки  и
ноги у нее были крепко связаны веревкой, тело сидело на стуле, а свободный
конец веревки заканчивался на шее петлей.  При  малейшем  движении  удавка
затягивалась.
     Мак-Лауд взмахнул мечом и сделал шаг к  ней.  Но  Слэн  схватил  свою
пленницу за собранные в хвост волосы и поднес  к  щеке  Тессы  вращающийся
диск электрической фрезы.
     - Мне кажется, что здесь можно что-то подправить.
     Молниеносным движением  Дункан  перебросил  катану  в  левую  руку  и
полоснул ею по стене. Из под лезвия посыпался  сноп  серебристых  искр,  а
фреза  в  руке  Слэна  замерла.  Из  стены  торчали  куски   перерезанного
электрического провода.
     Быстро оценив ситуацию,  Квинс  отшвырнул  уже  бесполезный  резак  и
подхватил стоящий рядом с ним эспадон. Он мгновенно поднял огромное лезвие
к шее Тессы и погрозил пальцем  Дункану,  который  вдруг  оказался  совсем
рядом с занесенным для удара мечом.
     - Не так близко, приятель! И брось меч. Или в подарок ты получишь эту
очаровательную головку! Ты даже сможешь  потом  поставить  ее  у  себя  на
каминную полку.
     Лезвие его меча  почти  вплотную  прижалось  к  голубой  пульсирующей
ниточке на шее насмерть перепуганной  пленницы.  Дункан  сделал  несколько
шагов назад, давая  возможность  Слэну  отойти  от  связанной  подруги,  и
сказал:
     - Ты же пришел ко мне, а не к ней.
     - Почему ты так решил? - спросил Квинс, отходя от Тессы.
     Мак-Лауд взревел и бросился  на  противника.  Лязг  металла  наполнил
мастерскую. Взмахи Дункана сменяли друг друга так быстро, что Слэн успевал
только подставлять своя тяжелый меч под беснующееся голубое сверкание.  Но
так  продолжалось  недолго.  Внезапно  Слэн  взревел  и,   бешено   вращая
эспадоном,  подобно  винту  вертолета,  обрушился  на   Дункана.   Катана,
встретившая разрушительный удар,  который,  казалось,  мог  бы  перерубить
надвое даже и носорога, загудела  в  руках  Мак-Лауда  и,  передавая  телу
хозяина тугую вибрацию, отбросила его к стене, от  которой  тот  мгновенно
оттолкнулся и полетел было вновь к  Слэну,  но  тот  молниеносно  бросился
обратно к Тессе и вновь приставил меч к ее горлу.
     Дункан остановился в двух шагах от них и, занеся катану, закричал:
     - Оставь ее, ублюдок, слышишь?
     - Да-а? - удивленно протянул Слэн  и  расплылся  в  ехидной  ухмылке,
косясь на свою добычу. - Хочешь, я тебе раскрою одну тайну? Ты знаешь, как
меня называли раньше всякие остряки? Нет? Они называли меня  "шалуном".  И
знаешь почему? Это потому, что я люблю сначала шалить со своими жертвами.
     Тяжело дыша, Дункан молча двинулся на него.
     - Не порть мне веселье, - посоветовал Слэн. - Будь умнее  и  тогда  я
оставлю ее в живых. Понял? Подумай, Мак-Лауд.  И  подумай  об  этом  прямо
сейчас.
     Дункан опустил меч.
     - Я вижу, ты понимаешь меня. Не так ли?
     Пригнувшись, стелясь по полу, заваленному металлической стружкой, как
быстрая змея, Дункан скользнул вперед, выставив катану, и одним неуловимым
движением отвел широкое лезвие эспадона от шеи Тессы. Через  мгновение  он
сумел отогнать  Слэна  в  другой  конец  комнаты,  подальше  от  связанной
женщины.
     - Хорошо дерешься, Мак-Лауд, - поощрительно заметил Слэн, опуская меч
наискосок.
     Еле успев парировать атаку, Дункан перелетел через всю  мастерскую  и
врезался в тяжелые  полосы  листовой  бронзы,  приготовленные  Тессой  для
работы, опрокидывая их на себя.
     - И я дерусь не хуже, - захохотал бородач.
     Он нежно посмотрел на Тессу, от чего ее всю передернуло, и прыгнул на
подоконник.
     - Я временно удаляюсь, дети мои, - театрально проговорил он.
     И, выбив эфесом стекло, со словами:
     - Ну и маленькие же здесь окна, - Слэн ловко выпрыгнул наружу.



                                    5

     Тесса сидела за письменным  столом  и  делала  наброски  своих  новых
работ, чертя на  больших  листах  размашистые  линии,  образующие  сложные
геометрические композиции.
     Дункан открыл дверь и замер. Так и не войдя в комнату,  он  любовался
ее сосредоточенным лицом. Поймав на себе  его  пристальный  взгляд,  Тесса
подняла голову и сердито посмотрела на него.
     - Хочешь поговорить? - предложил Дункан, проходя в кабинет.
     - Если бы я хотела поговорить, то уже давно  бы  говорила,  -  тяжело
вздохнув, заметила она.
     Отложив карандаш, Тесса поднялась с кресла  и  забегала  от  стены  к
стене, резко жестикулируя.
     - Я художник, - почти крикнула она, - я скульптор! Считается,  что  я
должна иметь богатое  воображение,  -  она  схватила  с  полки  фарфоровую
статуэтку китайского болванчика и принялась крутить ее в руках. -  Но  кто
мог вообразить такое? Мак, я хочу прекратить все это. Я хочу бросить... А,
черт!..
     Она с грохотом опустила статуэтку на стол.
     - Я думаю, - протянул Дункан, присев на край стола и скрестив руки на
груди, - что это все к лучшему, Тесса.
     - Ах, вот что ты думаешь!
     - Да, - Дункан кивнул. - Я действительно так думаю.
     - Так значит, ты думаешь, что я тебя бросаю?
     - Да, я так думаю.
     - Дункан, ты живешь четыреста лет, и ты мог бы за это время научиться
слышать, что тебе говорят.
     - Но ведь ты именно это и сказала.
     - Я сказала, что  хочу  бросить  не  тебя,  а  это  место:  все,  что
находится здесь, - Тесса развела руками. - Чтобы мы  это  бросили  вдвоем!
Вот что на самом деле я имела в виду.
     И уже почти шепотом, опустив глаза, она произнесла:
     - Но... Может, это совсем не то, что  ты  бы  хотел  услышать?  Давай
уедем, - она опять заговорила быстро и нервно. - Завтра  мы  будет  уже  в
Париже.
     Он сидел, практически не двигаясь, с легкой улыбкой глядя на нее. Она
словно споткнулась в своем бесконечном  словесном  беге  о  его  спокойный
взгляд и замолчала, а он ответил:
     - Ты что, серьезно думаешь, что он не найдет  нас  в  Париже?  Тесса,
пойми же, Слэн так просто не сдастся.
     - Но ведь тут есть еще Конан.
     - У каждого из нас своя дорога в этом мире. Если когда-то  наши  пути
пересекаются, то это ничего не значит. Просто у этой игры  такие  правила.
Так что тебе придется уехать.
     - Что?!
     - Ты ведь не знала, что так все получится.
     - Ты понимаешь, - она вдруг снова заговорила очень нервно,  с  трудом
стараясь не закричать, - чем были для меня эти последние  двенадцать  лет,
пока мы жили вместе? Ты  думаешь,  что  это  так  легко?  Просто  сказать:
извини, дорогая, я снова ухожу на войну! И все?!  Черт!  -  она  упала  на
стоящий поблизости стул, но тут же,  как  ужаленная,  вскочила  с  него  и
закричала. - Будьте прокляты вы все, все  бессмертные  и  этот  ваш  сбор,
которого вы ждете, как божьего суда!
     Дункан подошел к ней и, крепко обняв, прошептал ей на ухо:
     - Но ведь я тебе не враг...
     Она разрыдалась и, всхлипывая, произнесла:
     - Нет, конечно... Конечно, нет! Но я никогда не думала, что это может
быть так больно...


     Только здесь, на этом далеком,  затерянном  в  вековых  лесах  озере,
Дункану было спокойно. Только здесь его не мучили  страшные  воспоминания.
Это было почти как смерть.
     Небольшое, всегда спокойное озеро, похожее на  колодец  и  окруженное
подползающими к самой воде необъятными елями, отражало глубокое прозрачное
небо, в котором даже днем можно было увидеть далекие бледные звезды.
     Конечно, и здесь бывали непогожие дни, когда  возмущенные  внезапными
порывами ветра чайки кричали и вились  в  вышине,  ловя  тугие  восходящие
потоки. Но такое всегда случалось днем, а потом приходила спокойная,  хотя
холодная и суровая ночь, такая, как и положено в этих  пустынных  северных
краях.
     Дункан построил себе хижину и жил в ней  вот  уже  четыре  года.  Ему
хорошо было здесь, но в один прекрасный день пришел Конан в своем  длинном
плаще и неизменной дурацкой шляпе, и сразу после "здрасте" заявил:
     - Ты хорошо устроился тут.
     Он уселся на  большой  камень,  обернув  по  привычке  ноги  длинными
полами,  и,  мило  улыбаясь,  принялся  наблюдать  за  тем,   как   Дункан
подготавливал к распилке огромное бревно.
     - Зачем ты пришел?  -  спросил  его  хозяин,  оторвавшись  от  своего
занятия.
     - Просто так. Я проезжал мимо и заглянул в гости.
     Дункан подошел к гостю и присел рядом.
     - Ты знаешь, - голос его был печален, - вот уже четыре года, как  нет
Белого Цветка, а легче мне не становится. Почему, Конан? Я  так  надеялся,
что все это мне поможет, - Дункан  смотрел  куда-то  вдаль  на  зеркальную
гладь озера. - Понимаешь, я так оберегал ее тогда и думал, что...
     - Я знаю, - Конан тяжело вздохнул. - Ты любил ее и продолжаешь любить
и сейчас. Но пойми, ты не сможешь уберечь всех, кого  любишь,  от  смерти.
Они всегда умирают...
     - Ее убили, - срывающимся голосом проговорил Дункан.
     - Люди всегда убивают друг друга точно так же, как и мы убиваем  друг
друга.
     - Мне наплевать, кто и кого убивает. Я устал от этой борьбы,  которой
не видно конца. Я устал от любой борьбы и войны.
     - Но ты не можешь так просто сдаться и бросить все.
     - А я и не прошу  у  тебя  разрешения,  -  резко  ответил  Дункан  и,
поднявшись, вернулся к своей работе.
     Конан тоже поднялся и подошел к большому камню. Совершенно  голому  и
украшенному старинными индейскими рисунками. Он положил руку  на  шершавую
поверхность и замер. Камень был  теплым,  несмотря  на  ранее  и  довольно
хмурое утро.
     - Я знаю, почему ты выбрал именно  это  место,  -  тихо  и  задумчиво
проговорил Мак-Лауд-старший.
     - Верно. Это святое место, - угрюмо кивнул Дункан, принимаясь яростно
орудовать пилой. - Я испросил разрешение у старейшин и  построил  себе  на
этом месте хижину.
     - Никто из бессмертных не найдет  тебя  здесь.  Ты  всегда  будешь  в
безопасности, - заметил Конан.
     - Да. Я надеюсь, что битва добра со злом может обходиться и без меня.
     - Может, - согласился Конан, оторвавшись наконец от валуна, покрытого
петроглифами. - Но ты не можешь стать вечным отшельником в этом месте.  Ты
все равно никогда не сможешь выбыть из этой борьбы навсегда.
     - Ну, не навсегда, а на какое-то время.
     - Тебя отыщут, - вдруг резко произнес Конан.
     - Рано или поздно - да, - согласился  Дункан.  -  Постарайся  сделать
так, чтобы я тебя не разыскивал.
     - Ты же знаешь, как мне не хочется этого делать, - с  улыбкой  сказал
Конан.
     - Знаю, - ответил Дункан и расхохотался в ответ.


     Ричи:
     ...Когда мисс Джессика Линн  говорит  мне,  что  я  сумасшедший,  она
права. Я сам сегодня в этом убедился. Так что неудивительно, что  я  никак
не могу выучить... Она нам задавала уроки две недели тому назад,  а  я  по
сей час не могу даже вспомнить что же именно, хотя она мне твердит об этом
каждый божий день.
     Но это все неважно. Важно то, что я действительно  поехал  крышей.  И
могу это доказать. Вот, например, сейчас я  кажусь  совершенно  нормальным
человеком. Сижу вот на этих ступеньках  и  пью  пиво,  и  ничего,  но  вот
сегодня утром... Нет, я, конечно, не просто так здесь  сижу.  Я  слежу  за
одним типом, что, по-моему, тоже не совсем нормально.
     Но это все ерунда. Важно то, что сегодня утром я гулял  в  порту.  То
есть и это не слишком важно, а важно то,  что  я  там  ухитрился  увидеть.
Больше всего мне хочется, чтобы это оказалась галлюцинация или  что-нибудь
еще в этом роде.
     Потому, что ходил я, ходил, гулял... Часов с пяти утра до восьми  все
было тихо и добропорядочно, как уик-энд  в  национальном  парке.  Так  или
иначе, но я забрел в самый отдаленный и пустынный уголок порта,  куда  уже
давно не ступала  нога  человека.  Здесь  стояли  полуразрушенные  ангары,
окруженные со всех сторон огромными мусорными кучами.  Ну  прямо  памятник
человеческому трудолюбию!
     И вот вдруг я замечаю, что иду не просто так, а по совершенно  свежей
автомобильной колее. Что за черт! Поднимаю глаза и вижу: до боли  знакомый
"лендровер". Тот самый, мистера Мак-Лауда.
     Мне, конечно, с ним встречаться не  хочется,  и  только  я  собираюсь
оттуда уйти тихо и степенно, вроде я - настоящий джентльмен, - как  вдруг,
как последний болван, думаю: "Что это, интересно, он тут делает? Да еще  и
в такой ранний час".
     А  дальше  поступаю,  как  настоящий  сумасшедший.  Я   на   цыпочках
пробираюсь к окну. Иду тихо-тихо, словно Рэмбо, хотя вокруг голо, солнышко
светит и видно миль на сто  восемьдесят.  Доползаю  до  открытого  окна  и
вижу...
     Это было круто. Я сразу понял: "Джедай возвращаются. Эпизод  шестой".
Мистер Мак-Лауд дрался со своим ночным приятелем. Ну, с тем,  который  без
маски, который потом пришел. Я его хорошо  запомнил.  На  редкость  гадкая
рожа. Уж насколько у мистера Мак-Лауда личико не для обложки журнала, а  у
этого - просто дерьмо.
     Да, кстати, дрались они не как  шпана,  а  на  мечах.  Да  еще  и  на
японских. Модные ребята. Хорошо  дерутся,  весело  и  быстро.  Я  даже  не
успевал за ударами следить.  Мелькают  мечи,  как  привидения.  А  лица  у
мужиков веселые.  Улыбаются  так,  словно  не  бьют  друг  другу  рожи,  а
разговаривают спокойно-спокойно.
     И тут как обожгло меня. Заметил, что рубашки у обоих  окровавлены.  И
очень мне вдруг домой  захотелось.  Или  на  худой  конец  в  школу.  Ведь
только-только уроки начались, успел бы еще...
     В это время мистер Мак-Лауд наткнулся на меч  противника  и  упал  на
одно колено. Тот быстро выдернул свою железку. Я думал, что упадет  сейчас
мой спаситель, который меня  из  полиции  вызволил,  но  не  тут-то  было.
Секунду-две постоял он и не сдох, а наоборот - поднялся и  принялся  снова
своей саблей махать. Тут я такое подумал, что даже вспоминать не  хочется.
Только что его закололи, а он снова бегает. И хорошо еще,  чтобы  мне  все
это показалось. Я сначала тоже так подумал, но нет, ничего  подобного.  На
рубашке в месте укола кровавое пятно.
     И я сразу осознал,  что  если  мистер  Мак-Лауд  меня  в  полицейском
участке не убил, то если уж встретит здесь, в этой индустриальной пустыне,
то непременно тут и похоронит. Уж очень ему  не  нужны  лишние  свидетели.
Кажется, теперь я понял - почему.
     Подумал я так и сразу же собрался домой. Еще, может, секунд  тридцать
посмотрел на этот странный поединок и уже ногу  занес  было  двигать,  как
вдруг у мистера-незнакомца рука отвалилась. Не та, которой он держал  свой
меч, а другая.  Она  вдруг  оказалась  на  пути  следования  меча  мистера
Мак-Лауда.
     Меня чуть не стошнило. Ну да ладно, продышался я  кое-как,  а  дальше
самое интересное было. Мистер, имени которого я не  знаю,  приставил  себе
руку на место, и она приросла, как новая.  Тут-то  я  и  понял,  что  это,
наверное, я свихнулся. Либо на солнышке перегрелся.
     Как  я  оттуда  домой  ушел,  не  помню.  Очнулся  уже  дома,   возле
холодильника с банкой пива в руках. Приложил ее ко лбу и понял,  что  надо
теперь подбирать себе клинику попрестижнее. Ведь не дело же  общаться  всю
жизнь с какими-нибудь левыми психами...
     Но почему-то в психушку меня не потянуло.  А  вместо  того,  чтобы  к
врачу бежать, я помчался к  антикварному  магазинчику  мистера  Мак-Лауда.
Сижу вот неподалеку на ступеньках, пиво пью и слежу. Думаю, что скоро меня
прямо отсюда скорая помощь заберет.
     Нет, ну в конце концов, надо же мне знать - настоящий я псих или нет.
Значит, буду я тут сидеть, пока  не  увижу  что-нибудь,  что  поможет  мне
решить этот мой трудный вопрос. И вообще за этими парнями  нужен  глаз  да
глаз. А то оглянуться не успеешь, а они уже завоевали всю Землю  и  тогда,
пожалуйста, начинайте борьбу за свободу и независимость всей галактики.  С
приветом. Ричи О'Брайн.


     Они пришли домой уставшие, но счастливые. Уже давно  у  них  не  было
возможности всласть  пофехтовать,  и  теперь,  когда  после  стольких  лет
разлуки они жили вместе, то не упускали ни одного удобного  случая,  чтобы
потренироваться.
     - Ну как тебе сегодняшний бой? - спросил Конан, снимая потный свитер.
     - Что ж, - ответил Дункан довольным голосом, - совсем не плохо.
     - А знаешь, я чувствую себя почти что в форме.
     - Ну-у-у... - ехидно протянул Дункан.
     - Это почему же "ну-у-у"? - передразнил его Конан.
     - Это потому, что я все равно моложе тебя.
     - Но это совсем не значит, что ты умнее. И даже наоборот.
     Дункан не успел ответить на колкость, потому что на лестнице, ведущей
на второй этаж, появилась Тесса. Лицо ее было уставшим  и  осунувшимся,  а
под глазами появились бледно-голубые пятна. Ведь всего неделю назад, когда
Конан впервые увидел ее, она  выглядела  совсем  иначе,  а  сейчас  словно
постарела на десять лет, не меньше. Вокруг рта  и  вокруг  глаз  появилась
сеточка морщинок,  как  рисунок  инея  на  подмороженном  окне.  И  взгляд
беспокойный, испуганный, словно она все время  ждет  чего-то  страшного  и
неотвратимого.  Дункан  перехватил  этот  взгляд  и  улыбка  сошла  с  его
раскрасневшегося после физических упражнений лица. Замерев  на  мгновение,
он спросил:
     - Что случилось, Тесса?
     Она тоже остановилась, печально посмотрела на него,  и  вдруг  по  ее
лицу прошла судорога,  искажая  черты  в  страшную  гримасу  перепуганного
насмерть животного. Но это длилось всего  мгновение,  а  потом  она  очень
буднично  и  беспечно,  словно  речь  шла  об  совершенно  обычных  вещах,
ответила:
     - Слэн заходил.
     Брови Дункана поползли на переносицу, и, став чернее  грозовой  тучи,
он спросил:
     - И что он сказал?
     - Он сказал, что ждет тебя сегодня вечером на "Солдатском мосту".
     - И это все? - поинтересовался Конан.
     - Нет, - Тесса перевела глаза на пол. -  Еще  он  сказал,  что  когда
покончит с тобой, то вернется за мной.
     В ее глазах появились слезы, и, чтобы не показывать их  Дункану,  она
быстро спустилась вниз и прошмыгнула на  кухню.  Тот  проводил  ее  долгим
взглядом и отправился в мастерскую. Конан последовал за ним.
     Несколько минут Дункан бегал по комнате, как голодный тигр по клетке,
а Конан, усевшись на  высокий  табурет,  наблюдал  за  этим  бессмысленным
движением. Молчание первым нарушил Конан:
     - Ты знаешь, брат, я сейчас подумал...
     На лице Дункана появилась  легкая  улыбка,  которую  Мак-Лауд-старший
тотчас заметил и спросил:
     - А чего это ты улыбаешься? Тебе смешно, что я думал? Или  ты  и  сам
подумал то же самое?
     Дункан улыбнулся еще шире.
     - Хм-м, - Конан тоже расплылся  в  дружелюбной  улыбке.  -  Короче...
Сколько я тебя помню...
     - О-о, - застонал Дункан, хватаясь за грудь растопыренной пятерней. -
Я умоляю тебя, только не начинай свои проповеди сначала!
     - Что? - спросил вдруг Конан  задумчивым,  отсутствующим  голосом.  -
Извини, повтори, пожалуйста, а то я не расслышал.
     - Послушай, - резко развернулся к нему Дункан, - ты действительно  не
слышал, что я сказал?
     - Но ведь ты не знаешь, что я скажу дальше.
     - Пожалуй, догадываюсь, - Дункан продолжал улыбаться.
     - Сколько я тебя помню, насколько я тебя знаю, - упорно  проповедовал
Конан, - тебе всегда доставалось все самое лучшее. Ты всегда  жил  веселее
всех, у тебя всегда были самые лучшие женщины...
     - Да, - горько согласился Дункан, -  особенно  весело  мне  жилось  в
последнее время.
     - В последнее время?
     - Да, я так сказал.
     Внезапно настроение Дункана изменилось и он заговорил с  нескрываемой
иронией. И на  вопрос  Конана  "О  чем  ты  говоришь?"  ответил,  состроив
нахальную физиономию:
     - Ну, я тоже кое-что припоминаю.
     - Что же?
     - Я помню ту девушку, в Лондоне. Рыженькая была,  такая  розовощекая,
просто прелесть, - тут Дункан показал руками, какое  великолепное  круглое
личико было у их общей знакомой. - Тебе, подлецу, досталась,  -  сокрушено
вспоминал он.
     - Перестань, - укоризненно покачал головой Конан. - Когда  это  было!
Прошло уже сто шестьдесят лет!
     - Вот я и говорю - недавно.
     - Ты знаешь, в  чем  твоя  проблема,  Дункан?  Я  тебе  расскажу.  Ты
постоянно живешь  в  прошлом  и  не  желаешь  ни  на  шаг  приблизиться  к
настоящему.
     - А, по-моему, у меня нет проблем. Тем более, с настоящим, так что...
     - Есть, - настойчиво уговаривал его Конан.
     - Нет.
     - Есть, я тебе говорю.
     - Нет.
     - Перестань со мной спорить! - не выдержав, гаркнул Конан.
     - Да я и не спорю! - тоже повысил голос Дункан.
     Они  так  расшумелись,  что  Тесса,  возившаяся  на  кухне,  тихонько
вернулась оттуда и заглянула в мастерскую. Она увидела, что они стоят друг
напротив друга, как разгоряченные петухи, и орут друг другу:
     - Я тебе говорю, что споришь!
     - Не спорю я с тобой! Понял?
     - А что же ты иначе делаешь? Конечно, споришь!
     - Не спорю я! Это просто... Это просто разговор!
     - Ничего себе разговор! Нет, серьезно, разговор?
     - Да!
     - Хорошо, - неожиданно легко согласился Конан и вдруг стал совершенно
спокойным.
     - Да, разговор, - в последний раз  громко  проговорил  Дункан,  после
чего так же, как и собеседник, спокойно и с улыбкой произнес, -  и,  между
прочим, разговор окончен.
     Дункан широко улыбнулся  и  собрался  было  выйти  из  комнаты,  даже
развернулся уже к двери, послав очаровательную улыбку Тессе, как вдруг  за
своей спиной услышал раздосадованный голос Конана:
     - А-а-а, - протянул тот, - ты всегда выбираешь вариант полегче...
     Дункан замер, подняв ногу для следующего шага, и слушал, что  же  еще
скажет Конан, а тот как ни в чем не бывало, продолжал так заинтересовавший
его разговор:
     - Дункан, - позвал он. - Дункан...
     - Что? - Дункан развернулся и тут же получил страшный удар в челюсть,
лишивший его возможности продолжать разговор.
     Он потерял  сознание.  Тесса  бросилась  к  нему,  а  Конан,  потирая
ушибленный кулак, ей объяснил:
     - Он спорил. Но ты  не  волнуйся.  С  ним  ровным  счетом  ничего  не
случится.
     Затем он прошел в прихожую,  натянул  прямо  на  голое  тело  влажный
свитер и взял свой меч.
     - Ты не должен туда отправляться, -  остановила  его  Тесса,  которая
бросилась из мастерской за ним вдогонку.
     - Да, - согласился он, пристегивая ремнями катану к телу и разыскивая
плащ.
     - Но ведь он вызывал Дункана... - она чувствовала, что  несет  всякую
чушь только для того, чтобы хоть как-то оттянуть момент выхода  Конана  из
дома, но она не могла ничего другого сказать и  не  могла  ничего  другого
сделать.
     - Какая разница? Важно  только  то,  что  сегодня  кому-то  предстоит
биться со Слэном. Ему, по-большому счету, все равно, с кем драться, а  мне
было бы приятно сегодня подраться самому.
     - Ты это делаешь ради меня, Конан?
     - Может быть, нет.
     - Ты ведь не должен туда идти...
     - У нас нет выбора. Когда Дункан придет в себя, передай  ему  привет.
Надеюсь, мы еще когда-нибудь увидимся.
     Конан наконец-то нашел свой плащ, быстро надел его и вышел из дома.


     Дункан глубоко вздохнул и открыл  глаза.  Из  белоснежной  сверкающей
пелены выступили знакомые черты лица с  блестящими  звездочками  слез  под
глазами и голос Тессы, звучащий словно из пустого гулкого коридора, позвал
его:
     - Мак!..
     Звуки омывали горящую голову и пылали, пылали... Веки горели и  глаза
резало от ослепительного белого пламени, пылающего прямо  перед  ними.  Но
внезапно все прошло и пламя погасло. Он ощутил  прикосновение  ко  лбу  ее
теплой ладони. Ее нежные пальцы, прогоняя боль, сбежали ручейком со лба  и
коснулись волос, и она тихонько, но настойчиво спросила:
     - Мак, ты слышишь меня, любимый?!
     Встряхнув головой, Мак-Лауд  наконец-то  понял,  что  лежит  на  полу
мастерской Тессы, и его голова покоится на ее коленях. Она гладит  его  по
голове и плачет.
     - Где он?  -  простонал  Дункан,  потирая  пальцами  все  еще  ноющий
подбородок.
     - С тобой все в порядке? - тихонько, словно боясь потревожить кого-то
спящего, проговорила она.
     - Да, уже все нормально. Где Конан?
     - А ты сам как думаешь? - спросила Тесса, помогая ему сесть.
     "Умеет он все-таки", - подумал Дункан и снова спросил:
     - Сколько я здесь провалялся?
     Он поднялся и стал собираться.
     - Около двух часов, - так же тихо, как и раньше, ответила Тесса. -  Я
знаю, - она опустила глаза, - ты обязан отправиться туда, но вначале скажи
мне...
     - Что ты хочешь услышать? - он подошел к ней и обнял ее.
     - Скажи, кто-нибудь где-нибудь  знает,  почему  все  это  происходит?
Почему, Мак?
     Дункан ничего не ответил. Опустив руки, он выпустил Тессу из  объятий
и прошелся по мастерской в поисках  куртки.  Не  найдя  ее,  он  прошел  в
гостиную, нашел там свои вещи и, прихватив меч, вернулся в мастерскую.
     Подойдя к Тессе, он сказал:
     - На этот раз я не вернусь, даже если очень захочу.
     Из глаз Тессы брызнули слезы, горло перехватил  спазм,  и  она  почти
беззвучно спросила:
     - И это после двенадцати лет? - внезапно голос вернулся к ней, и  она
закричала. - Ты уйдешь так просто?
     - Нет, конечно...
     Он очень не хотел смотреть ей в глаза. Ему было  просто  страшно  это
делать, а кроме того, ему было больно говорить то, что он был вынужден  ей
сказать. Другого выхода он не видел. Он видел только то, что  ей  плохо  и
одиноко, и страшно, и самое простое - это уйти из ее и без  того  порядком
изуродованной жизни. Поэтому он сказал то, что он сказал, и еще:
     - Дорогая, ты не знаешь, как это тяжело...
     - Я знаю, - твердо ответила Тесса.
     - Но все это будет повторяться и повторяться. Это все  будет  еще  не
один раз...
     - Мне все равно, - перебила она. - Я не маленькая девчонка и знаю,  о
чем говорю.
     - Тесса, я люблю тебя, но я не вернусь.
     Так же, как и Конан, он развернулся и вышел из дома, сунув  привычным
движением под мышку свой меч.
     Тесса хотела еще что-то сказать, но не успела и,  тяжело  опустившись
на стоящий неподалеку стул, заплакала.


     Солдатский мост находился в северо-восточной части  города,  милях  в
шести от того района,  где  на  узенькой  улице  располагался  антикварный
магазинчик Мак-Лауда. Здесь практически не было  жилых  домов  двух-  или,
например, трехэтажных. Здесь располагались лишь огромные деловые здания из
стекла и бетона.
     Когда-то этот мост служил связующим звеном  с  окружной  дорогой,  по
которой в деловой центр ездили служащие, не желающие пробираться  утром  в
толчее центральных улиц. Со временем мост  обветшал,  стал  небезопасен  и
попросту мал для  все  увеличивающегося  автомобильного  потока.  Так  что
несколько лет назад был построен новый, более пригодный  для  стремительно
растущих транспортных нужд города, широкий мост. А этот должен был  вскоре
подвергнуться демонтажу.
     Из-за чего его называли "солдатским", не помнил никто. Наверное, даже
в городском архиве не было об этом никаких данных,  а  вскоре  должен  был
исчезнуть и сам мост.
     Слэн стоял на середине  этого  мертвого  строения,  связывающего  два
берега  реки,  облокотясь  на  обшарпанные  трубы  перил   и   смотря   на
погружающийся в сумрак город. Постепенно зажигались  разноцветные  огни  и
перед ним словно раскинулось игровое поле какой-то странной, необыкновенно
сложной автоматической игры. Слэн вдыхал влажный ветер, порывами бьющий  в
лицо, и время от времени менял положение тела, ожидая, когда же возле щита
с надписью "проезд закрыт" появится уже хорошо знакомый ему "лендровер", в
котором приедет его соперник, чтобы встретиться с ним лицом к лицу.
     Мысли, что Мак-Лауд не  явится,  даже  не  возникало  в  его  голове.
Разговаривая сегодня с Тессой, он постарался  произвести  на  нее  должное
впечатление, чтобы ее красавчик прибежал сюда со сверхзвуковой скоростью.
     Размышляя  таким  образом,  Слэн  извлек  из  кармана  своего   плаща
миниатюрную  пудреницу,  раскрыл  ее  и,  дунув  в  запыленное  зеркальце,
внимательно осмотрел свое лицо, поймав для подсветки лучик стоящего  рядом
прожектора,  освещающего  металлическую   пустоту   "Солдатского   моста".
Обнаружив на правой ноздре маленький прыщик, он старательно припудрил  его
и, убедившись, что теперь все в  порядке,  отправил  пудреницу  обратно  в
карман.
     Было уже порядочно темно,  когда  из  темноты  пустых  улиц  делового
центра вынырнул темно-синий  "кадиллак".  Мигнув  габаритными  огнями,  он
резко притормозил возле запрещающего проезд щита, и из него  вышел  Конан.
Заметив его, Слэн недовольно покачал головой и пробормотал себе под нос:
     - Смотрите-ка, кто здесь прогуливается...
     Поправив ладонью аккуратно уложенные волосы, Слэн расплылся в  улыбке
и поплотнее запахнул свой плащ. Он стоял безоружный  и  спокойный,  глядя,
как к нему приближается Конан. Тот тоже шел спокойно и уверенно, и только,
когда до противника  оставалось  чуть  больше  пяти  ярдов,  в  его  руках
появилась катана.
     - Ты очень настырный собеседник, - обратился к  нему  Слэн,  разминая
кисти замерзших рук, - я ждал совсем другого Мак-Лауда, а не тебя.
     Конан прищурился и скороговоркой произнес:
     - Но что же мне делать, если ты не являешься, получив мой вызов. Даже
наоборот, Слэн, ты все время исчезаешь. И уж коль скоро у  меня  появилась
возможность самому найти тебя, не дожидаясь, когда же ты соизволишь...
     - Просто ты мне неинтересен, - сказал Квинс и, распустив пояс  своего
длинного плаща, достал из-под него двуручный эспадон.
     В  сравнении  с  ним  легкая  серебристо-голубая  катана   смотрелась
игрушечной и ненадежной.
     - Ну что ж, - предложил Слэн, - хоть ты и не то, что меня бы  сегодня
заинтересовало, но начнем?
     Конан поиграл  мечом,  описывая  вокруг  себя  изящные  восьмерки,  и
ответил:
     - Я думаю, что ты не будешь слишком  разочарован.  Поверь  мне,  тебе
понравится...
     - Мне больше всего понравится твоя голова, - перебил его Слэн. -  Но,
черт побери, может быть,  ты  и  прав.  Глядишь,  действительно  получится
забавно...
     Запустив в карман плаща руку, Слэн достал аккуратно сложенную  маску,
- ту самую, в которой он впервые появился у Дункана дома, - и надел ее  на
лицо.
     - Ты продолжаешь оберегать свою мордашку, - язвительно заметил Конан.
- Цвет лица, это ведь так важно!
     - Это у меня  самое  ценное,  -  не  обратив  внимания  на  колкость,
отпарировал Слэн.
     - Ну теперь, если ты готов, начнем?
     Не дожидаясь ответа,  Конан  первым  нанес  удар.  Клинки  со  звоном
встретились над головами противников. Звонкая волна прокатилась по  мосту,
отражаясь шквалом искаженных звуков от металлических арок и опор.
     Катана намного короче двуручного эспадона и предполагает близкий бой,
почти вплотную к противнику, в то время, как эспадон  предназначен  скорее
для наступления, чем для обороны и им можно просто выкашивать  противников
в радиусе доброго взмаха вокруг себя.  У  Слэна  была  великолепная  школа
владения мечом, и он очень хорошо работал таким внешне громоздким оружием,
как эспадон, - может быть еще и потому, что это было его  любимое  оружие.
Так  что  Конану   приходилось   прикладывать   максимум   усилий,   чтобы
приблизиться к противнику хоть на дюйм.
     Слэн размахивал огромным мечом, стараясь  прижать  Конана  к  ветхому
заградительному бордюру моста, где и собирался нанести свой решающий удар,
но Мак-Лауд превратился в стремительную вспышку,  из  которой  то  и  дело
вылетал острый шип катаны, упрямо пытающийся подобраться  поближе  к  телу
Слэна.
     Отбив очередной выпад Конана, Слэн прижал серебристо-голубую сталь  к
бетонной плите крепежной  конструкции  пролета  моста  и  нанес  несколько
ударов кулаком, придерживая свой меч другой,  свободной  рукой.  Казалось,
что голова Конана оторвется под мощными ударами сильной руки, привыкшей  к
тяжести эспадона. Кроме того, Квинс, по-видимому знал толк и в  рукопашной
схватке, поэтому через секунду очумевший Мак-Лауд полетел на асфальт, едва
не выпустив из рук свое оружие. Следом за ним, как черный ворон, полетел и
Квинс, подняв перед собой эспадон, чтобы пригвоздить к земле противника.
     Но он опоздал. Конан уже пришел в себя и  готов  был  сражаться.  Ему
было трудно встать, так как, сделав хоть одно  неосторожное  движение,  он
тут же бы угодил под разрушительную  сталь  меча  Слэна,  но  у  него  уже
нашлись силы для того, чтобы, парируя страшный удар катаной, откатиться  в
сторону и сгруппироваться для дальнейшего боя.
     - Ну как? - спросил его Квинс, когда Конан, чудом выскользнув  из-под
его меча, подпрыгнул как мячик и оказался на ногах. - Неплохо?
     - Отличный удар, - прошипел  в  ответ  Мак-Лауд.  -  Похоже,  что  мы
штудируем учебник фехтования?
     Легкое  муаровое  лезвие,  словно   подхваченное   порывом   внезапно
налетевшего ветра, блеснуло в воздухе, - и металлический  щиток  на  маске
Слэна разошелся вместе с кожей. Слэн взвыл.
     Одним движением он сорвал маску с лица  и  приложил  к  пострадавшему
месту  руку.  Рана  была  достаточно   глубокой   и   кровь   потекла   по
наманикюренным пальцам, согревая их своим пурпурным теплом. Приступ  гнева
захлестнул Квинса. Совершенно озверев, тот стал допускать ошибки  в  ранее
безупречной технике, чем и воспользовался Конан.
     Ревя, как раненный лев, Слэн поднял над головой свое грозное  оружие,
- и в ту же секунду Мак-Лауд вонзил в него свою катану, проткнув  насквозь
тело противника.
     - Вот так-то, Красавчик, - процедил Конан,  выдергивая  меч  из  тела
противника.
     Квинс охнул, ноги его подкосились, и, теряя равновесие  под  тяжестью
собственного  эспадона,  он  начал  медленно  оседать  назад.  Конан  тоже
отступил на шаг, поднимая катану для  последнего  удара,  как  вдруг  сноп
пламени вырвался из длинной рукояти эспадона. Гром  выстрела,  заглушивший
грохот упавшего Слэна, наполнил ажурную сеть переплетенных конструкций  и,
зазвенев со все нарастающей силой, понесся  над  рекой.  Остро  отточенный
гарпун вылетел из потайного ствола и, пробив грудь Конана, отбросил его  к
перилам в шести ярдах от Слэна.
     - Ну  что?  -  ухмыльнулся  Квинс,  медленно  приподнимаясь.  -  Это,
конечно, не учебник фехтования, но приходится заниматься факультативно...
     Впившись наконечником  в  грудную  клетку  Конана,  гарпун  распустил
оперение из острых крючков, разнесших в одно мгновение в клочья  сердце  и
легкие. Дыхание перехватило. Ноги отказались служить,  -  и  Конан  оперся
всем весом на перила, стараясь не потерять  сознание.  Но  ему  ничего  не
удалось  сделать.  Ранение   было   слишком   тяжелым,   сознание   словно
растворилось в ночи, и  Мак-Лауд  чувствовал  лишь  свою  руку,  сжимающую
катану. Рука эта медленно опускалась вниз - и вдруг, сорвавшись,  полетела
в черную пропасть,  увлекая  за  собой  ватное  непослушное  тело.  Только
прохлада воды прояснила затуманенные мысли Конана. Он понял, что находится
в реке, что ухитрился чудом не потерять  свой  меч,  что  еще  жив  и  что
находится в крайне затруднительном  положении,  так  как  без  посторонней
помощи он не сможет вытащить из  груди  железного  паука.  Слэн,  качаясь,
подошел  к  перилам  и,   заметив   далеко   внизу   всплеск,   прохрипел,
восстанавливая раненное тело:
     - Рад встрече.
     Еще раз тронув свежий рубец на щеке, он достал зеркальце  и  принялся
носовым платком стирать  запекшуюся  кровь.  Закончив  с  этим  делом,  он
спрятал зеркальце и, плюнув в реку, произнес:
     - Прощай, сука!
     Ход его мыслей оборвал визг  тормозов  и  булькающий  рев  глохнущего
двигателя. "Лендровер" Дункана, чуть  не  врезавшись  в  бампер  багажника
"форда", застыл, сверкая в свете прожектора,  совсем  рядом.  Не  открывая
дверцы, Мак-Лауд вылетел из машины, сжимая  в  руках  свой  меч,  и  пошел
прямиком к Слэну, по-прежнему стоявшему возле перил.
     Еще только въехав на  мост,  Дункан  заметил  темно-синий  "кадиллак"
Конана. Он удивился тому, что  дверца  возле  сидения  шофера  и  багажник
открыты, а теперь, увидев фигуру Слэна, он  старался  не  думать  о  самом
худшем.
     Слэн медленно повернул к нему голову и  криво  улыбнулся,  исподлобья
глядя на пришедшего. Дункан подходил все  ближе  и  ближе  -  и  вдруг,  в
какой-то момент, он заметил, что на лице Слэна нет его постоянной маски, а
на правой щеке сияет ярко-розовый свежий  рубец.  Все  это  могло  значить
только одно, что Конан... Но где же тогда тело?..
     Эти мысли промелькнули и исчезли, оставив только одну, от которой  по
телу прошла волна холодной дрожи.  Теперь  между  Слэном  и  Тессой  стоял
только он, Дункан. Теперь все, решительно все, будет  зависеть  только  от
него. И... не думая больше ни о чем, забыв о Конане, Тессе, обо всем мире,
он сделал последний шаг навстречу противнику.
     - Теперь тебе конец, - спокойно и  буднично  сказал  Дункан  и  нанес
первый удар.
     - Где-то я уже слышал  это,  -  ехидно  заметил  Квинс,  с  легкостью
отбивая нападение.
     Сейчас Дункану вспомнилось все, чему его учил Конан. Он  ощутил  всем
телом, что Квинс ждет его следующего удара, и едва уловимо развернул  меч,
словно собирался нанести удар в бок. Меч Слэна также  метнулся  в  эту  же
сторону, чтобы вовремя блокировать атаку.
     Дункан взмахнул рукой, но внезапно направление удара изменилось, -  и
рукоять меча словно споткнулась о скулу Слэна. Только что восстановившаяся
кожа правой щеки  не  выдержала  и  лопнула,  вспыхнув  алыми  капельками,
которые заспешили вниз по лицу. Но на этом Дункан не остановился. Несмотря
на то, что Слэн размахивал эспадоном, как обезумевший медведь,  а  широкое
лезвие с воем резало плотный ветер, обрушиваясь на  звенящие  под  ударами
конструкции  моста,  -  Дункан  внешне  незаметными   легкими   движениями
мгновенно прорезал одежду Слэна, задевая тело и оставляя на  нем  глубокие
кровоточащие порезы. Это длилось всего несколько мгновений. Дункан  словно
растворился в воздухе, превратившись в вездесущее бесплотное облако.
     Через несколько мгновений Мак-Лауд остановился перед Слэном,  который
все еще попусту размахивал своим тяжелым мечом. Остановился  и  Квинс.  Он
окинул себя беглым взглядом и понял, что все его  тело  изуродовано  сетью
порезов и что шрамы еще долго не дадут ему возможности выглядеть так,  как
он привык. Бессильный что-либо предпринять, он взвыл.  По  его  лицу  было
видно, что он решил либо отомстить,  либо  умереть.  Сжавшись  разъяренным
леопардом, он бросился на Дункана, который, казалось, совсем не  ждал  его
атаки, - так спокойно и равнодушно  было  его  лицо.  Он  стоял  напротив,
расслабленный, и ни он, ни его меч не внушали даже тени страха.
     Слэн неумолимо приближался, держа наперевес свой огромный  клинок,  а
Мак-Лауд стоял и смотрел на него, отчужденный, словно из другой галактики.
Внезапно  он  молниеносно  отошел  в  сторону  и  просто  опустил   катану
горизонтально на высоту талии. Слэн пронесся совсем рядом, пропуская через
свое тело  мерцающий  луч  катаны.  Его  истошный  вопль  сменился  глухим
хрипением,  когда  он,  уже  лежа  на  мостовой,  перерезанный  напополам,
осознал, что же произошло. Его меч, словно умирающий  монстр,  по  инерции
пролетел еще ярдов пять и со звоном упал.
     Застывшая фигура Дункана медленно оживала. Развернувшись на пятках  к
Слэну, он занес катану над головой.
     Верхняя половина туловища Квинса, отделенная от нижней  и  истекавшая
кровью, приподнялась на руках и прохрипела:
     - Игра окончена, горец?
     Взгляд Дункана был ясен и  совершенно  спокоен.  В  нем  не  было  ни
ненависти, ни радости. Он тихонько проговорил:
     - Может остаться только один.
     И опустил катану на шею Квинса.
     Голова  откатилась  к  решетке.  На  мертвом  лице  застыла   странно
самодовольная гримаса, не покинувшая Слэна и после смерти.
     Дункан выпустил из рук меч и, расправив плечи, полной грудью  вдохнул
свежий  ночной  воздух.  Это  восхитительно!  Бархатная  ночь,   Тесса   в
безопасности, и больше не  надо  никого  убивать.  Он  опустил  взгляд  на
обезглавленное тело и сразу понял, что передышка была лишь временной.  Как
он ненавидел эти мгновения, когда Сила, словно тяжелый молот, обрушивается
на усталое тело. Конечно, потом, когда все заканчивается, чувствуешь  себя
заново родившимся, но... Короче, это не так приятно, как может  показаться
со стороны.
     Сгустки ярко-голубых молний заскользили по телу Квинса, опутывая  его
блестящей сетью. Они стекались к перерезанной шее и  свивались  в  круглый
плотный комок. Он тяжелел и сверкал все ярче и ярче,  наливаясь  светом  и
энергией. Вот шар оторвался от среза и, продолжая принимать в себя полчища
голубых искрящихся  змеек,  покидающих  одна  за  другой  тело  покойного,
медленно поплыл по воздуху к середине моста. Поднявшись высоко  вверх,  он
внезапно вспыхнул алой кровавой вспышкой и бесшумно растворился в темноте.
     Через  несколько  секунд  грохот  разорвавшейся  бомбы   потряс   всю
конструкцию моста. Небо над  головой  Дункана  загорелось,  словно  в  нем
зажглось миниатюрное ночное солнце, изрыгающее сверкающий сноп  шипящих  и
извивающихся драконов-молний, до боли режущих слепнущие глаза.
     Неистовствующий  поток  энергии  вдавил  Дункана  в  землю.   Разряды
пронзали тело миллиардами мельчайших  игл.  Хлесткие  языки  ослепительных
молний опутали ноги Мак-Лауда и, на мгновение приподняв его над землей, со
страшной силой обрушили вниз, пытаясь расплющить о мостовую.
     Дункана затрясло, как в  лихорадке,  чудовищная  боль  терзала  тело.
Искрящиеся ветви этого дьявольского энергетического репейника  обвили  его
со всех сторон и, сжав в последний раз, словно в предсмертной  конвульсии,
растворились, просочившись сквозь холодный асфальт мостовой.
     Поиздевавшись всласть над человеком, вихрь принялся за неодушевленные
предметы. Он разметал таблички и  легкие  фонари,  размещенные  на  опорах
моста, исковеркал другие фонари, стоящие на  бордюре,  сорвал  запрещающие
проезд большой щит и заграждение, а потом принялся за автомобили.
     Воющий ураган окутал серебристый "форд"  полупрозрачной  подушкой  из
пыли и мелкого мусора. Металл кузова вздрогнул,  завибрировал,  как  будто
ожил; тонированные стекла, глухо охнув, рассыпались. Поток сорвал  колпаки
с колес "форда" и, напоследок взорвав  двигатель,  окончательно  превратил
серебристый автомобиль в груду искореженного металла. Покончив с "фордом",
поток с неослабевающим энтузиазмом набросился на "кадиллак" Конана. Словно
играя гигантской лопаткой, он поднял машину в воздух и, покрутив  ее,  как
сорванный с  дерева  листок,  бросил  металлическое  тело  на  "лендровер"
Дункана. После чего ураган стих.
     Судорожно глотнув воздух, Дункан попытался подняться  на  ноги.  Тело
казалось совершенно чужим и страшно тяжелым.  Превозмогая  боль  в  каждом
суставе, он все же оторвал от земли просвинцованный  корпус  и,  встряхнув
гудящей головой, осмотрелся по сторонам.
     Тишина ворвалась  в  уши  Мак-Лауда.  Вихрь  исчез,  растворившись  в
темноте, и только  изуродованные  останки  машин  напоминали  о  том,  что
происходило здесь. Мак-Лауд поднял с земли еще теплую катану и, сделав шаг
непослушными ногами в сторону холодных городских  улиц,  чутко  всмотрелся
вдаль.  Что-то  мерещилось  ему  в  темноте,  не  давало  покоя.  Ощущение
присутствия еще одного бессмертного на этом заброшенном мосту не отпускало
его даже после смерти Слэна.
     Конан?!  Прислушавшись,  Дункан  определил  направление,  в   котором
находился тот, чье присутствие терзало его душу.  Быстро  осмотревшись  по
сторонам, он заметил  чью-то  тень,  промелькнувшую  между  развороченными
машинами и останками заграждения.
     Ухмыльнувшись, Мак-Лауд встряхнулся всем телом, как  озябшая  собака,
и, подбежав к перилам моста, бросился вниз в темную прохладу ночной реки.


     Ричи:
     ...Черт побери, как я оказался прав! Это Мак-Лауд и еще  с  ним  один
тип, - так вот, они действительно не люди!  И  я  этого  так  не  оставлю!
Правда, я еще не совсем понимаю, что они делают, ну да ничего.  Постепенно
я соберу всю информацию, и уж тогда... Тогда они заплатят за все.
     Нет, действительно, тогда  я  просидел,  как  последний  идиот  возле
антикварной лавки  мистера  Мак-Лауда,  но  все-таки  кое-что  я  выяснил.
Правда, для этого мне пришлось  проехать  через  весь  город  в  багажнике
автомобиля, но это только  ничего  не  значащие  для  серьезного  человека
трудности. В багажник я угодил под вечер,  когда  уже  становилось  совсем
темно, и друг мистера Мак-Лауда вдруг вышел из лавки.
     Кстати, я совсем не понимаю, как он попал туда, потому что через  эту
дверь никто не входил. Правда, может быть, там есть еще одна, но  тогда...
Какого черта я здесь  сижу?  Ну  ладно,  отнесем  это  к  мелким  неудачам
следствия.
     Так вот,  друг  мистера  Мак-Лауда  вышел  из  лавки  и  сел  в  свой
темно-синий "кадиллак". Вот тут-то меня и черт дернул. Он посидел немного,
поразмышлял, пока не рванул машину с  места,  как  делают  все  нормальные
люди. И в это время меня занесло в багажник его дерьмового автомобиля.
     В багажнике я сразу понял,  что  сказала  бы  по  этому  поводу  мисс
Джессика. Она бы сказала:
     - Если человек - дурак, то это совсем не смешно.
     Мне действительно было не смешно, особенно когда я понял, что мы едем
уже минут десять, а останавливаться он не собирается. Он остановился через
три четверти часа. Я грешным делом подумал, что мы уже по меньшей  мере  в
Москве. Это такой город у русских, где-то в Сибири.
     Конечно, я тут же вылетел из багажника и увидел, как  мистер  -  друг
мистера Мак-Лауда - идет куда-то. Даже дверцу не закрыл, так торопился.  И
тут я понял, где мы. Это тоже одно из моих самых любимых мест. Тут  всегда
можно хорошо оттянуться и забыть об этом дерьмовом  городишке.  Стоишь  на
мосту и смотришь, как в деловом центре с утра людишки копошатся. И так все
это далеко, что кажется, как будто смотришь из другой галактики, куда даже
звуки этой толчеи и суеты не долетают.
     И вдруг я увидел,  куда  идет  мой  мистер.  На  мосту  его  поджидал
человек. Я сначала не понял, почему мне он показался таким знакомым.  Пока
я размышлял, где бы я мог этого кадра  видеть,  у  мистера-друга  появился
меч, и у того, ожидающего, тоже. А когда незнакомец надел маску, тут-то  я
его и узнал. Это был тот сукин сын, который разгромил окно веранды в  доме
мистера Мак-Лауда. Значит, опять король Артур, рыцари Джедай и еще куча им
подобных? Интересно, как эти называют себя?
     Ну, конечно, помахали они железяками, но я уже привык к этим  штукам.
Смотрел спокойно, даже не поморщился. Даже когда друг мистера Мак-Лауда за
борт через перила вылетел, и то спокойно перенес. Черт с  ним,  все  равно
живучий гад. Правда, теперь я знаю, как их убивают, этих типов.
     Когда все кончилось, приехал и сам мистер Мак-Лауд. Вот он-то этого в
маске и замочил. Он  перерезал  его  напополам,  меня  чуть  не  вывернуло
наизнанку от одного вида размазанных  по  дороге  внутренностей,  а  потом
отрубил ему голову. Так что я теперь понял, про кого эта  поговорка:  если
страшным боем бить, за  неделю  не  убить.  Конечно,  звучит  она  немного
по-другому, но в оригинале я ее произношу только, когда достаточно выпью.
     Так вот, убил его мистер Мак-Лауд. И тут такое началось, что я по сей
час не могу понять - это я сумасшедший и с  галлюцинациями,  или  это  они
настолько крутые парни.
     Сначала молнии какие-то полезли из тела этого  мерзавца,  а  потом  и
вовсе хулиганить начало, но вот только что  это  было,  я  не  знаю.  Знаю
только, что разнесло это дело все вокруг к  чертовой  мамочке.  Мистика  с
фантастикой прямо! Машины повзрывались... А глаза у меня, наверное, на лоб
вылезли, потому что обалдел я страшно. А мистеру Мак-Лауду ничего. Постоял
он, постоял, а потом в реку прыгнул. Я, конечно, за ним, но не в  реку,  а
по берегу. Бежал, как скаковая лошадь, пока не  нашел,  как  пройти,  миль
восемьсот проскакал.
     А там только выбегаю на берег, - мистеры из воды выходят. Живые  оба.
Только что-то не так, но что - я так и  не  понял,  потому  что  они  меня
заметили  и  мне  пришлось  рвать  оттуда  когти.  Вот  опять  сижу  перед
антикварным магазинчиком и жду. То, что они не люди, я уже понял, но  кто?
Всего хорошего. Ваш друг Ричи.


     Дункан выбросил свою катану на камни и, перехватив  Конана  поудобнее
за талию, выволок его на берег.
     - Да, брат, мне совсем не нравится, как ты  выглядишь,  -  проговорил
он, рассматривая металлический штырь, торчащий  из  груди  Конана.  -  Ну,
сейчас мы...
     Дункан ухватился руками за теплый металл и  дернул  гарпун,  стараясь
вынуть его из тела, но это ему не удалось. Из  грудной  клетки,  окрашивая
рубашку в алый цвет и местами разрывая ее, показались металлические  шипы.
Пройдя между ребрами, острые  лепестки  пятиконечного  "паука"  торчали  в
разные стороны и Дункан понял, что справиться с этой  проблемой  будет  не
так просто. Конан лежал на мокрых камнях и, глядя на него мутными глазами,
тихонько стонал. В руке он сжимал свой меч, словно боялся его потерять.
     - Да, это настоящий сюрприз, - задумчиво проговорил Дункан и принялся
рассматривать рукоятку, торчащую из тела друга. - Так. Здесь есть какие-то
странные  колечки.  Четыре  штуки  и  все  с  буквами.  Послушай,  он  был
сумасшедшим...
     Действительно, на колечках были буквы. На первом - четыре буквы  "С",
на втором - четыре "Л", на  третьем  -  "Э",  на  четвертом  -  "Н".  Было
совершенно очевидно, что из них надо составить комбинацию имени Квинса.
     Дункан  быстро  понял,  что   провозится   с   этим   хитрым   замком
непозволительно  долго.  Отвезти  Конана  куда-нибудь,  где  можно   будет
спокойно вынимать "паука", было просто не на чем, а  нести  домой  его  на
руках - это безумие. Посидев так несколько  минут  и  поразмышляв,  Дункан
встал и поднял свою катану.
     Взмахнув мечом, он срезал рукоятку гарпуна  вместе  с  колечками,  на
которых были нарисованы буквы. Лепестки сошлись, разнося в клочья  недавно
восстановившиеся ткани. Конан  глухо  застонал.  Отбросив  катану,  Дункан
вырвал из его груди остатки страшного оружия и проговорил:
     - Ничего, ничего... Ну подумаешь, перерезало несколько ребер! Незачем
так орать... В первый раз, что ли?
     Он улыбнулся и обессиленно опустился на камни. Так  прошло  несколько
минут. Потом Конан зашевелился и прохрипел:
     - Господи, как больно!..
     Он уже почти  восстановился,  но  ему  явно  не  хватало  сил,  чтобы
подняться. Слишком уж серьезные повреждения внутренних органов  и  большая
потеря крови измотали его.
     - Да-а-а, - ответил Дункан. - Посмотри, какая прелесть!
     Он показал Конану  останки  "паука",  который  еще  недавно  сидел  у
старшего Мак-Лауда в груди.
     - Черт!
     - Но зато теперь ты будешь спокойно  жить  дальше,  -  Дункан  бросил
острые лепестки в воду.
     - Я так и знал. Ты никогда не приезжаешь вовремя.
     - Извини, - улыбнулся младший Мак-Лауд. - Я больше не буду.
     - Да, - Конан постепенно приходил в себя и мог  уже  приподняться  на
локте. - А как там Слэн?
     - Я справился с ним, - гордо ответил Дункан.
     - Ну вот, - огорченно протянул Конан, но по его лицу было видно,  как
он доволен, - я же говорил, что кому-то  всегда  достается  все.  И  кроме
того, все самые красивые женщины.
     Но Дункан серьезно произнес в ответ:
     - Я сегодня не вернусь к Тессе. Я не  могу  заставить  ее  бесконечно
переживать и мучиться.
     - Я понимаю это,  -  кивнул  Конан,  пытаясь  подняться.  -  Но  она,
наверное, не поймет.
     Дункан бросился к нему  и  помог  встать  на  ноги.  Конан  с  трудом
удерживал равновесие, но с каждой секундой ему это удавалось все  легче  и
легче.
     - Ну что, - предложил он, - пойдем?
     - Пойдем, - со вздохом отозвался Дункан.
     Собрав мечи, и поддерживая друга, чтобы ему было легче передвигаться,
Дункан пошел к дороге. Вдруг перед ними высунулась голова Ричи.  Мгновение
помедлив, голова исчезла за высокой насыпью.
     - Как быть с мальчишкой? - поинтересовался Конан. - Он все видел.
     - Я знаю. Если будет нужно, я за ним присмотрю.
     - Я надеюсь на это, брат. Может быть, дети, -  это  именно  то,  чего
сейчас тебе так не хватает, - и, немного помолчав, он добавил тихонько.  -
И Тессе тоже.
     - Хорошо, - медленно отозвался Дункан. - Я позабочусь  о  нем.  Может
быть, ты и прав.
     -  Я  всегда  прав,  -  ухмыльнулся  Мак-Лауд,  -  кроме   того,   мы
родственники и поэтому очень похожи.
     - К чему это ты?
     - Просто у меня в Нью-Йорке тоже есть человек, о котором я уже  очень
давно забочусь.
     Конан уже вполне мог передвигаться сам.  Они  поднялись  на  мост,  а
оттуда пошли к темным спящим домам.


     За окнами уже светало, послышались первые звонкие голоса  только  что
проснувшихся птиц. Тесса подняла  голову  со  спинки  дивана,  на  котором
просидела всю ночь, и чутко прислушалась.  То  ли  ей  показалось,  то  ли
действительно хлопнула входная дверь, - та, что в ее мастерской.  Нет,  не
показалось. Теперь ей ясно было слышно, что кто-то вошел в дом.
     Она тихонько поднялась и, прямо как была, босиком, побежала  вниз  по
деревянной лестнице. Подбежав к двери своей мастерской, Тесса вдруг  резко
остановилась и, не заглядывая в комнату, позвала:
     - Мак, это ты?
     Раздались негромкие шаги, человек шел на голос. Вот он появился перед
ней.
     - Конан?!
     Ее  взгляд  пробежал  по  его  фигуре   и   замер   на   растерзанной
окровавленной рубахе, лучась испугом и невысказанными вопросами.
     - Да, - Мак-Лауд кивнул. - Все в порядке.
     - А где Мак? - почему-то шепотом спросила она.
     - Он жив, а Слэн... Короче, он больше не будет тебя беспокоить. Все в
порядке.
     Тесса пристально смотрела на него, но он невозмутимо  улыбался  своей
иронично-снисходительной улыбкой и молчал.  Тессе  это  не  нравилось  все
больше и больше, и она повторила свой вопрос:
     - Конан, куда уехал Мак?
     - Он мне не сказал, - спокойно ответил тот и  почувствовал,  что  она
сейчас вцепится ему в лицо, если он не изменит тон разговора.
     - Но я могу догадаться, - уже серьезно сказал Конан.
     - Где же он?
     - Ты действительно хочешь это знать?
     - Да, - ответила Тесса.
     Ей вдруг стало  хорошо  и  совершенно  спокойно.  Она  повернулась  и
скомандовала:
     - Тебе надо принять ванну и переодеться. Через час мы выезжаем.


     Этот уголок, по-прежнему затерянный в вековых лесах, хранил маленькое
озеро. Всегда спокойное, похожее на колодец и окруженное  подползающими  к
самой воде необъятными елями -  оно,  как  и  много  лет  назад,  отражало
голубое прозрачное небо, в котором даже днем можно  было  увидеть  большие
бледные звезды.
     Тесса никогда не видела ничего подобного и  поэтому  радовалась,  как
ребенок, глядя, как взлетают с этой зеркальной водной глади  потревоженные
пришельцами  дикие  утки.  И  как  носятся  высоко  в  ясном  небе  чайки,
высматривая резвящуюся у самой поверхности рыбу.
     Конан пришвартовал лодку к пологому берегу, поросшему высокой  густой
травой. Подождав выбирающуюся на землю Тессу, он указал на гигантскую ель,
выделяющуюся из всех деревьев своими исполинскими размерами, и проговорил:
     - Иди туда. Он должен быть где-то здесь.
     Дункан сидел под большим валуном,  сплошь  покрытым  толстым  одеялом
мха. Скрестив ноги и положив на колени руки, он словно  смотрел  закрытыми
глазами куда-то далеко-далеко. На его застывшем каменном лице заснула едва
уловимая улыбка.
     Тесса остановилась ярдах в десяти. Она стояла и  просто  смотрела  на
него. Мак-Лауд вздрогнул и открыл глаза.
     - У тебя не работает телефон. Я  звонила,  звонила...  -  еле  слышно
проговорила она.
     Дункан поднялся с земли. Не в силах больше оставаться на месте, Тесса
бросилась к нему. Прижимаясь всем телом, она гладила Дункана по  спине  и,
осыпая поцелуями щетинистое лицо, шептала:
     - Я люблю тебя, люблю!
     - Ты ведь знаешь, что все это никогда не кончится, - шептал он  ей  в
ответ. - А если и кончится, то, быть может, совсем  не  так,  как  нам  бы
этого хотелось.
     Бесшумно подошел Конан и вмешался в разговор:
     - Этого никто не знает. Но раз мы живем  в  этом  времени  и  в  этом
месте, то кому-то... Немногим, правда, достается  все  самое  лучшее.  Вся
радость жизни...
     - И все красивые женщины, - добавил Дункан.
     - Да, именно так. Но что-то подсказывает мне, что пора уходить, -  он
сделал вид, что прислушивается к неслышному всем остальным  голосу.  -  А,
это, наверное, духи шепчут мне, что вам сейчас лучше всего побыть наедине.
     Конан развернулся и направился к лодке.
     - Мы будем рады, если ты останешься с нами, - вдогонку ему проговорил
Дункан.
     Конан обернулся и произнес:
     - Прощай, Тесса.
     - А разве мы не увидимся? - она удивленно посмотрела на него и крепко
сжала руку Дункана.
     - Я надеюсь, -  привычная  саркастическая  улыбка  пробежала  по  его
губам, - что нет.
     Дункан только улыбнулся ему в ответ и едва заметно качнул головой.
     Так больше ни разу и не обернувшись, Конан спустился к реке.
     - Ты даже не попрощался...
     - Я никогда не прощаюсь с ним.
     Дункан поцеловал Тессу и, обняв за плечи,  повел  к  едва  уцелевшему
остову старой индейской хижины, с трудом уже различимому в высокой траве.



                                    6

     Ночь. Огромное белоснежное  полотнище  полощется  на  ветру,  искажая
пузатые, разноцветные буквы, гласящие: "С НОВЫМ ГОДОМ".  Гигантский  отель
сверкает иллюминацией и гремит музыкой,  льющейся  сквозь  открытые  окна.
Люди веселятся. Люди есть люди.
     Узкая  лестница  ведет  наверх  к  большой  площадке  солярия.  Рядом
площадка, освещенная габаритами посадочной полосы.
     Звон клинков практически не слышен  внизу.  Ветер  подхватывает  этот
малиновый звон, секунду треплет его  в  воздухе  и,  наигравшись,  бросает
вниз, где звуки музыки  рвут  его  на  куски.  Если  вертолет  захотел  бы
совершить посадку в обозначенный квадрат, то пилот рассмотрел  бы  силуэты
двух белых фигур, подобно привидениям мечущихся по крыше,  подпрыгивающих,
размахивающих руками, словно пугая друг друга.
     Бешеная пляска клинков завершилась новым финтом Дункана - и  соперник
отлетел к тонким прутьям  ограды,  судорожно  цепляясь  за  нее  свободной
рукой.
     - Давай, Райнхардт, защищайся! - Мак-Лауд перебросил меч  из  руки  в
руку.
     Роскошное лезвие немецкой сабли-зильбера блеснуло  в  свете  фонарей,
отражая кровавый  отблеск  маяков.  Раскроив  воздух,  оно  рухнуло  вниз,
встречаясь с муаровой сталью катаны. Дункан с трудом удержал этот удар  и,
сбросив клинок противника прочь,  ударил  наотмашь.  Меч  чудом  не  задел
Райнхардта, только раскроив рубаху на боку. Райнхардт ухмыльнулся и сделал
шаг вперед.
     Клинки лязгнули гардами и соперники встретились лицом к лицу.  Дункан
перехватил  сверлящий  взгляд  Райнхардта  и,  ответив  на  него  улыбкой,
отшвырнул немца, прокрутив мечом в дюйме от его лица. Но тот не растерялся
и, шагнув в сторону, выставил руку, перехватывая  меч  Дункана  за  гарду.
Мак-Лауд проделал то же самое. Оба соперника застыли на месте, тяжело дыша
и пытаясь вырвать оружие один у другого из рук.
     - Посмотрим, как тебе  понравится  вот  это!  -  прошипел  Райнхардт,
наваливаясь  на  свой  клинок  всем  корпусом.  Дункан  не  сумел   быстро
среагировать,  и  сабля,  раскроив  пальцы,  подалась  вперед,  на  ладонь
проникая в грудь Дункана.
     Сердце всхлипнуло, принимая впивающееся в  него  железо,  и  замерло.
Дункан не почувствовал почти ничего, хотя нормальный человек на его  месте
был бы давно уже мертв. Сознание  просто  выключилось,  как  телевизор,  и
через миг возникло снова, даже не успев сбросить выбранную программу.
     Улыбающееся лицо Райнхардта окаменело. Сабля  в  его  руке  совершила
полный оборот, и только теперь водопад боли захлестнул Дункана.  Рука  его
вздрогнула, пальцы, потерявшие силу, стали  неумолимо  разжиматься,  грозя
выронить катану. Судорожно глотнув воздух, он подался назад,  отдавая  все
силы на то, чтобы удержаться на ногах и не выпустить оружие.
     Клинок Райнхардта покинул его тело. Фонтан темной крови  вырвался  из
раны, заливая снег рубашки. Дункан охнул и  опустил  меч,  целя  в  корпус
противника. Райнхардт  пошатнулся,  сабля  выпала  из  ослабевшей  руки  и
покатилась по краю крыши. Дункан провернул катану и выдернул ее.  Соперник
вновь отлетел к перилам, судорожно глотая ртом воздух, Мак-Лауд сделал шаг
вперед, - и  его  меч  в  последний  раз  свистнул  в  воздухе.  Райнхардт
перевесился через перила и, уже пытаясь вцепиться в воздух, полетел  вниз,
в ярко освещенный квадрат бассейна,  располагавшегося  у  тыльного  фасада
отеля.
     Порыв ветра донес до Дункана всплеск воды, мгновенно растворившийся в
звуках гремящей из окон музыки.
     Поединок был не завершен. Дункан подобрал саблю,  лежащую  возле  его
ног и, подойдя к перилам, стал всматриваться в голубое  зеркало  бассейна.
Но там было все спокойно. Вода ровно отражала мягкий свет  прожекторов,  и
никто не покинул этой спокойной глади. Райнхардт словно растворился в ней,
уходя от неудачной схватки.



                                    7

     ...Дункан обогнул группу оживленно болтающих парней, шеренгой  идущих
по улице, и поравнялся с красным "мустангом",  за  рулем  которого  сидела
черноволосая дама, занимавшаяся макияжем и рассматривавшая себя в  зеркало
заднего обзора, укрепленного в салоне. Увидев отражение Дункана, она резко
обернулась и как-то странно пристально посмотрела на него.
     Это длилось не больше секунды,  после  чего  она  вновь  вернулась  к
прежнему занятию, Дункан задержался возле нее на какой-то  миг.  Почему-то
эта женщина показалась ему знакомой. Нет, он никогда не видел  ее  раньше,
но что-то подсказывало ему, что она ждет именно его. Эта мысль  пронеслась
в голове и пропала, как дуновение ветерка.
     Дункан поднял глаза и увидел, что Тесса вышла из магазина  и  ожидает
его у дверей, приветливо улыбаясь. Он прибавил  шагу,  больше  не  обращая
внимания на "мустанг" и его хозяйку.
     Тесса поцеловала его в щеку и, прижавшись к нему, прошептала на  ухо,
щекоча мочку губами:
     - Привет.
     - Привет.
     Дункан вошел внутрь своего магазинчика.
     Женщина закончила с макияжем и,  вернув  губную  помаду  в  маленькую
сумочку,  вышла  из  машины.  Небольшого  роста,  крепко  сложенная,   она
великолепно выглядела в своем алом костюме. Встряхнув  длинными  волосами,
она забросила на плече сумочку и широким, уверенным шагом пошла по улице в
сторону антикварного магазина.
     Парни, весело галдящие, обратили на нее внимание  и,  указывая  в  ее
сторону, стали залихватски улюлюкать. Один из них  вприпрыжку  подбежал  к
женщине и, зайдя на пару шагов вперед, резко развернулся.  Строя  дурацкие
рожи, он пригнулся, не  вынимая  рук  из  карманов,  и  шутовским  голосом
прогнусавил:
     - Эй, мамочка, а ты ничего...
     Парни, идущие за ним, грохнули идиотским смехом, сгибаясь  пополам  и
раскачиваясь из стороны в сторону.
     Женщина, ничуть не смутившись, продолжала идти дальше, не обращая  на
глупые кривляния тинейджеров никакого внимания.
     - Мамуля, - не унимался нахал, вертясь впереди, словно привязанный. -
Ну что, может, позавтракаем вместе?
     Парни продолжали ржать на всю  улицу,  подбадривая  своего  смельчака
гиканьем и свистом.
     Тесса, видевшая все это, поняла, что если  не  прекратить  безобразие
сейчас же, то такое знакомство ничем хорошим не  кончится.  Открыв  дверь,
она громко позвала:
     - Мак! Иди скорее сюда! Быстро!
     Дункан появился в дверях и пристально всмотрелся в веселую  компанию,
продолжавшую  издеваться  над  сохранявшей  полное  спокойствие  женщиной.
Парнишка, пританцовывая, кружился перед ней.  Зайдя  сзади,  он  попытался
схватить женщину за руку.
     - Детка, чего молчишь? - прошипел  он,  вцепляясь  в  рукав  женского
пиджака.
     - Мак! - вскрикнула Тесса, вздрагивая.
     Дункан успел сделать пару  шагов,  приближаясь  к  потерявшим  всякий
контроль молодчикам, как вдруг женщина ловким движением нанесла сильнейший
удар парню сперва в пах, а когда  тот  согнулся  от  боли,  вторым  ударом
разбила ему губы. Потеряв равновесие,  он  рухнул  на  асфальт,  вереща  и
корчась от боли. Парни подбежали к нему и, смеясь над неудачником, помогли
подняться на ноги.
     Дункан облегченно вздохнул и, повернувшись к Тессе, развел руками.
     - По-моему, эта дама сама может о себе позаботиться.
     Он обнял Тессу за талию и вернулся вместе  с  ней  в  магазин.  Тесса
осталась возле внутренней витрины, расставляя на ней новые безделушки.
     Дама в  красном  прошла  мимо  витрины  и,  резко  свернув,  вошла  в
магазинчик.
     - Вы здорово с ним разделались,  -  пробормотала  Тесса,  встречая  у
двери мужественную посетительницу. - Я могу вам быть полезна?
     Женщина окинула ее взглядом с головы до ног и, улыбнувшись,  покачала
головой.
     - Скорей всего, нет.
     Она прошла вглубь магазинчика и,  остановившись  за  спиной  Дункана,
спросила:
     - Вы Дункан Мак-Лауд? Я звонила вам по  поводу  французского  боевого
копья.
     Мак-Лауд повернулся к посетительнице и приветливо кивнул.
     - Да, да, - он отошел к столу. - Я как раз подготовил его.
     Дункан снял покрывало, показывая великолепное  оружие,  установленное
на стойках. Темный  металл  узкого  наконечника  блеснул  в  искусственном
свете, играя искорками ажурной резьбы. Посетительница пробежала глазами по
копью и, как-то с холодком отнесясь к предложенной вещи, стала осматривать
полки, на которых были выставлены и другие предметы.
     Внезапно ее глаза вспыхнули.
     Стараясь держать себя в руках, она, щурясь, внимательно уставилась на
превосходную саблю, помещенную в черный бархат  и  аккуратно  заправленную
под стекло.
     Дункан перехватил ее взгляд. Странное чувство вдруг овладело им:  ему
показалось, что посетительница пришла сюда именно за этим клинком. Но  это
было что-то, едва уловимое, и, не подав вида, он просто еще раз кивнул.
     Женщина подошла к шкафчику и, указав на него, спросила:
     - Вы позволите?
     - Да, только  осторожно.  Клинок  специально  обработан.  Острый  как
бритва.
     Она извлекла саблю из заточения в стеклянном саркофаге и, взявшись за
широкий серебряный эфес, покрутила оружие в руках.
     - Не волнуйтесь, - успокоила она Дункана, -  я  прекрасно  знаю,  как
вести себя с острыми предметами.
     - Не сомневаюсь, - улыбнулся Мак-Лауд, видя, с  какой  нежностью  она
держит это грозное оружие.
     - XVII век?
     - Немецкая сабля. Зильбер, - уточнил Дункан.
     - Да, я знаю. Его изготовила семья оружейников  Остинов  для  герцога
Габелсбергского.
     Это знание истории сабли еще больше насторожило Дункана.
     - О-о-о, - протянул он, - вы разбираетесь в оружии...
     - Я во многом разбираюсь.
     Мак-Лауд забрал оружие из ее рук и, отойдя к столу, указал на копье.
     - Так как же это?
     Достав платок, он стал протирать наконечник, любуясь  игрой  света  в
полированной стали.
     - Этот меч меня куда больше интересует! - настаивала  посетительница.
- У вас есть на него паспорт?
     - Нет. Но у меня есть свидетельство о подлинности марки оружейника.
     - Это очень интересно. Но вначале я бы хотела попробовать эту саблю.
     - Вы  что,  хотите  пофехтовать  этим  оружием?  -  на  лице  Дункана
появилась глуповатая растерянная улыбка.
     - Я обычно всегда это делаю, - спокойно и по-прежнему твердо  заявила
настойчивая посетительница.
     - Когда оружие стоит таких больших денег...
     - О цене мы можем договориться позже. Если это подлинный  клинок,  то
мы могли бы проверить его в дружеском поединке. Вы фехтуете?
     - Немного.
     Это предложение совсем обескуражило Дункана. Он  не  знал,  как  себя
вести с этой женщиной и только улыбался, смотря то на нее, то  на  стоящую
возле витрины Тессу, которая тоже удивленно глядела на посетительницу.
     - Отлично, - не дожидаясь ответа, покупательница открыла  сумочку  и,
достав из нее визитную карточку, протянула ее Дункану.
     - Тогда давайте встретимся в четыре часа. И не подведите меня, Дункан
Мак-Лауд! Не забудьте прихватить с собой саблю.
     Не говоря больше ничего, она развернулась и вышла из магазина.
     Тесса проводила странную  посетительницу  долгим  взглядом  до  самой
машины и, когда та отъехала, повернулась ко все еще стоящему в  недоумении
Дункану, тупо читающему врученную визитку.  На  ней  большими  готическими
буквами было набрано: "Ребекка Норрис; 121 улица, дом 26".
     - ...Не подведите меня, Дункан Мак-Лауд, и не забудьте  прихватить  с
собой саблю! - высмеивая странную посетительницу, проговорила Тесса.
     - Я просто... - Дункан развел руками и тоже рассмеялся.
     - Лично я не вижу в этом ничего  смешного,  -  неожиданно  насупилась
Тесса и вернулась к уборке витрины.


     Ричард  О'Брайн  вошел  в  мастерскую  Тессы  с  такой  помпой,  как,
наверное, в нее вошел бы барон Ротшильд или по крайней мере  представитель
конгресса. Это нужно было видеть своими глазами.
     Роскошный костюм сидел  на  нем,  как  влитой.  Воротник  белоснежной
рубашки был просто ослепительно  чистым,  прекрасно  сочетаясь  с  пестрым
галстуком,  аккуратно  заправленным  под  жилетку.  Из  кармашка   пиджака
отутюженным уголком торчал платок. Точно подогнанные по длине брюки сидели
на нем, как на манекене Нью-Йоркского салона мод. В общем, если продолжать
перечислять весь шик, в  который  был  упакован  Ричи,  то,  наверное,  не
хватило бы места на целой колонке "Вашингтон Пост".
     Поправив с  блеском  -  в  прямом  смысле  этого  слова  -  уложенную
прическу, он шагнул за порог. Пара шагов - и каблук ботинка с воем  принял
в себя погнутый гвоздь.
     Пропрыгав на одной ноге к  столу,  Ричи  взял  с  него  пассатижи  и,
кряхтя, стал выворачивать гвоздь из каблука.
     - Чертовы гвозди! -  шипел  он,  отбрасывая  извлеченную  "занозу"  в
мусорный бак. - Иногда это мог бы кто-нибудь убирать!..
     Подобная оказия чуть не лишила  обладателя  столь  модной  экипировки
хорошего расположения духа.
     - Я думала, ты знаешь, где стоит веник.
     Голос Тессы раздался из глубины мастерской. Она отложила  на  верстак
огромный напильник и, вытирая промасленные руки ветошью, подошла  к  Ричи.
Увидев его, ее глаза широко раскрылись, а из груди  вырвался  восторженный
возглас. Ричи именно такой реакции и ожидал. Он  развел  полы  пиджака  и,
нахохлившись, провернулся на каблуках, давая Тессе возможность рассмотреть
себя получше.
     - Господи! - она всплеснула руками. - Это по какому поводу?
     - Нравится?
     О'Брайн просто сиял.
     - Да. Очень. Это что-то... Очень нравится.
     - В общем, я собираюсь устроиться на  работу.  Новую  работу.  И  еду
знакомиться с будущим боссом.
     - Работу? - Тесса непонимающе захлопала глазами. - А я  и  не  знала,
что ты ищешь работу.
     Она присела на край стола и сложила руки на груди.
     - Тесса, - вздохнул Ричи и, подбоченясь, продолжил. - Вы с Маком были
ко мне очень добры. Но я не могу работать в антикварном магазине. Просто я
не тот человек.
     - Не тот человек? А какой же ты человек?
     Тесса никак не могла понять, почему Ричи покидает их.
     В  мастерскую  вошел  Дункан.  Увидев  разодетого  О'Брайна,  он   на
мгновение застыл в дверях и, подняв брови, покачал головой.
     - Я продавец, от природы продавец, - продолжал Ричи. -  И  я  считаю,
что в жизни надо заниматься той работой, к  которой  больше  приспособлен.
Это как та  скульптура,  что  сделала  ты  для  городского  парка.  Первая
скульптура, которая была заказана муниципалитетом за  многие  годы.  И  ты
выиграла конкурс, и ты сделала эту скульптуру! Это  прекрасно  -  получать
деньги за работу, которую ты любишь и которая нравится людям.
     Ричи говорил так, словно вел курс лекций в каком-нибудь университете.
Он прирожденный оратор, думалось Тессе, и,  наверное,  будет  работать  по
меньшей мере... Так и не придумав, где Ричи  именно  будет  работать,  она
полюбопытствовала:
     - А что же ты собираешься продавать?
     - Подержанные автомашины, - торжественно и гордо заявил Ричи.
     Дункан удивленно поднял брови, а  Тесса  просто-таки  переменилась  в
лице. Перед ее глазами совершенно явственно возникла грязная,  провонявшая
бензином и гарью площадка, где среди ржавых,  полуразрушенных  автомобилей
уныло бродил Ричи в своем шикарном костюме, предлагая  рухлядь  проходящим
мимо бродягам.
     - Я знаю, что ты думаешь обо всем этом, - прервал ее размышления Ричи
и заговорил еще более горячо и убедительно. - Ты, наверное,  представляешь
себе эту работу как  грязную  и  непрестижную?  Ты  думаешь,  что  я  буду
работать в каком-нибудь занюханном пыльном углу и продавать всякое старье?
Ничего подобного! Я говорю о первосортном товаре,  о  прекрасных  машинах,
которые нужны решительно всем.
     - Но... - никак не могла успокоиться Тесса.
     - Я буду получать комиссионные, - объяснял ей  паренек,  -  а  машины
всегда в цене. Я считаю, что там я смогу заработать большие деньги и стать
кое-чем...
     - Но ведь это... - не унималась Тесса, пытаясь образумить Ричарда.  -
Мак, ну хоть ты скажи...
     Не находя таких аргументов, которые могли бы убедить  оппонента,  она
обратилась за помощью к Дункану. Но тот только развел руками и ответил:
     - Ну кто же, моя дорогая, будет  мешать  человеку,  который  собрался
разбогатеть?
     О'Брайн был очень благодарен Дункану за поддержку. Мгновенно просияв,
он бросился  к  нему  и,  дружески  похлопав  его  по  плечу,  с  чувством
проговорил:
     - Спасибо, Мак! Я знал, что ты меня поймешь. Ну ладно, - он  поправил
галстук, - не удобно все же опаздывать. До встречи, ребята!
     Тесса проводила его долгим взглядом и сочувственно покачала головой.
     - Мак, что ты обо всем этом думаешь? - озабоченно спросила она внешне
равнодушного Мак-Лауда, который во время всего разговора молчал и старался
не вмешиваться.
     Он и  сейчас,  когда  Ричи  ушел,  оставался  безучастным  и  ответил
совершенно спокойным голосом:
     - Я думаю, мальчик имеет право на собственные ошибки.
     Дункан подошел к столу  и  принялся  раскапывать  на  его  заваленной
разнообразным  мелким  хламом  поверхности  что-то,  очевидно,  очень  ему
нужное. Поэтому, когда Тесса тихонько подошла сзади и крепко обняла его за
плечи, он вздрогнул. Она потерлась щекой о его лопатку и замурлыкала:
     - Только вот... Ты, пожалуйста... Ты будь поосторожнее, ладно?  И  не
совершай никаких ошибок.
     - Тесса, я... - попытался было ответить ей Дункан.
     Но она не дала ему даже раскрыть рот и продолжала:
     - Да, да. Может, конечно, это и  не  нарочно...  Но  мужчины...  Они,
знаешь... Не всегда понимают, что делают. Да. Даже очень старые мужчины.
     Рассказав ему таким образом все, что  она  думала  по  этому  поводу,
Тесса отошла к верстаку и,  легко  подхватив  большой  молоток,  принялась
вдохновенно колотить по огромному куску  жести,  закрепленному  в  тисках.
Мак-Лауд с отчаянием посмотрел на нее и, ничего не говоря, только вздохнул
тяжело и обреченно.
     Он не переносил этих лязгающих оглушительных звуков.



                                    8

     "Лендровер" Дункана остановился возле дома, адрес которого был указан
в визитной карточке Ребекки.
     Выполненный в  немецкой  традиции  -  с  красной  черепичной  крышей,
маленькими  окошечками,   оправленными   аккуратными   резными   ставнями,
деревянными балками перегородок и белоснежными выбеленными стенами, -  дом
уютно примостился в огромном ухоженном саду, похожем на парк, какие обычно
разбивали перед дворцами баронов в конце XVIII века.
     Дункан вышел из машины и, подойдя к дубовым дверям  парадного  входа,
нажал  кнопку  звонка,  выполненного  в  виде  диковинного  цветка.  Через
некоторое время дверь распахнулась. На пороге стояла хозяйка. По ее одежде
было видно, что Мак-Лауд оторвал ее от спортивной тренировки.
     - Добро пожаловать, - любезно  произнесла  она  и  жестом  пригласила
Дункана войти в дом. - Вы принесли то, что я просила?
     - Конечно, - ответил Мак-Лауд и  протянул  Ребекке  длинный  холщовый
чехол.
     Как только тот попал в руки хозяйки, она, казалось, совершенно забыла
о существовании своего гостя. Ребекка  легко  развязала  нехитрый  узел  и
дрожащими руками вынула из чехла принесенную  Мак-Лаудом  саблю.  Она  так
нежно смотрела на клинок, так восхищенно, что можно было  подумать,  будто
эта сабля принадлежала по меньшей мере Карлу Великому.
     Пока  хозяйка  занималась  оружием,  Дункан  успел  бегло   осмотреть
обстановку комнаты, в которой  он  оказался.  Внутри  дома  царила  та  же
роскошь, что и снаружи. Антикварная мебель,  дорогие  ковры...  Обстановка
напоминала  богатые  европейские  дома  конца   XVIII   века.   Картины...
Подлинники, однако...
     - Хороший у вас дом, - сказал Дункан.
     Она с трудом оторвала завороженный взгляд от клинка и ответила:
     - Он меня устраивает.  Впрочем,  мы  забыли  о  цели  вашего  визита.
Идемте.
     Они поднялись по широкой лестнице на  второй  этаж  и,  пройдя  узким
коридором, стены которого были завешены  старинными  гобеленами,  вошли  в
просторный зал, оборудованный для занятий фехтованием. Очевидно, это  было
хобби Ребекки, и она посвящала ему все свое свободное время.  Левую  стену
занимала неплохая коллекция холодного оружия, которую немецкая сабля могла
бы отлично украсить.
     - Может быть, немного вина перед тем, как мы начнем фехтовать?
     Ребекка, плавно покачивая бедрами, подошла к небольшому  шкафчику  и,
распахнув резные дверцы красного дерева,  извлекла  из  его  недр  пузатую
бутылочку и пару бокалов.
     - Нет, - Дункан отрицательно покачал головой.  -  Я  никогда  не  пью
перед тем, как беру в руки опасные предметы.
     - Очень жаль, - она вернула бутылку в шкафчик.
     Мак-Лауд тем временем снял куртку и бросил ее в кресло. Он  продолжал
любоваться  обстановкой  зала.  Здесь  все  подчинялось  только  одному  -
фехтованию. Только все необходимое и ничего лишнего, ничего отвлекающего.
     - Как вы справляетесь  с  таким  большим  домом?  -  спросил  Дункан,
разминая плечи. - Я вижу, что вы серьезно увлекаетесь фехтованием,  а  это
отнимает немало времени.
     - Я привыкла все делать сама и привыкла  везде  успевать.  Поэтому  у
меня нет прислуги. Вас это интересовало?
     - Но ваш муж, наверняка...
     - У меня нет мужа, - неожиданно резко проговорила Ребекка, чем немало
удивила гостя. - Что-нибудь еще вас интересует?
     - Нет, нет. Извините, если я чем-то невольно...
     - Пустяки, - так  же  неожиданно  она  успокоилась  и  улыбнулась.  -
Пожалуй, начнем?
     Мак-Лауд подошел  к  стене,  вдоль  которой  стоял  ряд  стеллажей  с
разнообразным снаряжением и небольшой шкафчик со  спортивным  оружием.  Он
снял с полки защитную маску и повертел ее в руках.
     - Вы давно занимаетесь фехтованием? -  спросил  он  у  хозяйки  этого
странного дома.
     - Достаточно, - уверенно ответила она.
     - Держите.
     Он бросил ей в руки маску и достал из шкафа саблю, но Ребекка  кинула
защитную сетку обратно на полку и сказала:
     - Это нам не понадобится. Ведь вы меня не пораните?
     Она вдруг замурлыкала совсем по-кошачьи и провела острием  клинка  по
груди Дункана так, что  у  того  по  спине  побежали  мурашки,  а  на  лбу
выступили мелкие капельки пота. Это у бессмертного-то...
     - Либо мы наденем маски, либо не будем фехтовать, - решительно заявил
Мак-Лауд, стараясь скрыть свою неловкость, и взял с полки маску.
     - Ой-ой-ой, - протянула Ребекка, - как скучно! А я было подумала, что
вы любите приключения.
     Она тоже взяла с полки  шлем  и,  рассеянно  держа  его  в  руке,  на
несколько шагов отошла от Дункана. Внезапно женщина резко развернулась.
     - Защищайтесь!
     Сделав низкий длинный выпад в "приму", она набросилась на  противника
со скоростью разъяренной кобры. Зильбер мелькал, словно быстрая молния, но
Дункан привык и не к таким играм. Поймав меч  соперницы  на  клинок  своей
спортивной сабли, он резко поднял руку в "квинту" и сделал  шаг  навстречу
смелой женщине, не давая ей возможности нанести следующий удар.
     - Не плохо, - произнес он, улыбнувшись.
     - Ну, когда есть достойный противник... - кокетливо заулыбалась она в
ответ и, отступив назад, освободила из плена свой клинок.
     Широкая гарда, закрывавшая все запястье, заблестела, по ней пробежали
золотые искорки. Вращая  одной  лишь  кистью,  Ребекка  небрежно  рисовала
восьмерки в воздухе, разминая руку для следующего нападения.
     И тут Мак-Лауд вспомнил, где он раньше видел этот жест.  Более  того,
этой же саблей; более того...


     Великолепная нежная осень. С вековых деревьев дождем сыпались  желтые
листья, укрывая шуршащим ковром грунтовую дорогу. Ветерок пел  колыбельную
засыпающему лесу, и осенние звуки переплетались  с  ажуром  полуобнаженных
веток.
     Сбив назад  треуголку  и  расправив  кружева,  кокетливо  выползающие
из-под  широких  манжет,  Уолтер  отбросил  длинную   полу   изукрашенного
серебряными аграмантами камзола и  извлек  из-за  широкого  пояса  тяжелый
пистолет  английской  работы.  Взведя  калистовый  затвор  этого  грозного
оружия, он проверил кремень в губках собачки и наличие  пули.  Убедившись,
что все в полном порядке, Уолтер вышел на середину дороги.
     Листья ласкали ноги,  лес  дышал  покоем  и  усталостью  после  бурно
проведенного лета. Быть может, именно поэтому зов игры привел его сюда, на
дорогу в двадцати пяти милях от Дувра, где с минуты  на  минуту  объявится
его смертельный противник, с которым...
     Из-за поворота показался экипаж, запряженный четверкой пегих лошадей.
Кучер щелкал хлыстом, подгоняя  скакунов.  Увидев  прямо  перед  собой  на
пустынной дороге до зубов вооруженного человека, возница вжался в козлы  и
выпустил из рук хлыст.
     Уолтер поймал под уздцы неуправляемых лошадей и спокойно выстрелил  в
кучера, который непослушными скрюченными пальцами пытался достать  у  себя
из-за спины мушкет. Облако белого дыма на миг  скрыло  телегу.  Когда  оно
рассеялось, то раненный уже неподвижно висел на козлах, чудом  удерживаясь
и прижимая к груди руку. Между пальцами потихоньку сочилась кровь,  а  его
треуголка валялась под  копытами  танцующих  перепуганных  коней,  которые
громко фыркали, надышавшись едкого порохового дыма.
     Чувство присутствия где-то рядом настоящего противника усилилось.  Он
явно находился в карете и новый раунд бесконечной игры готов  был  вот-вот
развернуться, чтобы...
     Из кареты донесся женский голос. Уолтер совсем не рассчитывал на  то,
что его сегодняшний соперник  явится  на  свидание  вместе  с  дамой.  Это
несколько  изменяло  привычный  регламент  подобных  мероприятий.   Уолтер
успокоил коней и, чуть промедлив, подошел к  дверце  кареты.  На  ней  был
изображен герб лордов Кевингтонов. Уолтер дернул ручку и произнес:
     - Дамы и господа, пожалуйста, спокойно выходите  из  кареты.  Отдайте
мне все ваши деньги и драгоценности.
     Грабежи на дорогах - привычное дело. И сейчас нападавший  решил,  что
удобнее всего побыть немного простым разбойником. Хорошая мина при  плохой
игре, дешевая импровизация, но другого варианта он не видел.
     Первой вышла  пожилая  дама,  одетая  в  бордовое  бархатное  платье,
украшенное золотым плетением, поверх которого  она  носила  тонкий  черный
шелковый плащ с большим  капюшоном  по  последней  моде,  в  любую  погоду
наброшенный  на  голову.  Дама  испуганно  смотрела   на   странного,   не
по-разбойничьи одетого грабителя, который к тому же подал ей руку, помогая
спуститься  с  подножки;  и  жест  его  не  был   лишен   элегантности   и
изысканности.  Она  отошла  в  сторону,  не  понимая,  для   чего   такому
воспитанному и на вид совсем не бедному кавалеру грабить кого-то на лесной
дороге.
     Следом за ней  в  дверях  кареты  появился  полный  юноша,  одетый  в
роскошный камзол и сжимающий в правой руке  обнаженную  саблю.  Он  окинул
разбойника с головы до ног испуганным взглядом и  на  мгновение  замер  на
подножке, словно споткнувшись о приставленный к его груди клинок зильбера.
     "Он? - вспыхнуло в голове Уолтера. - Но как он, однако, странно ведет
себя, словно боится! Играет? А может быть, и нет... Черт с ним! Он  здесь,
и сейчас это - главное".
     Кончиком  сабли   Уолтер   приподнял   кружевной   воротник   пухлого
джентльмена и проскрежетал страшным разбойничьим голосом:
     - Побыстрей, мне некогда!
     Толстяк неуклюже слез на землю, и из кареты показалась третья фигура.
Долговязая, в простой коричневой куртке слуги...
     "Он? - вновь подумал Уолтер.  -  Хотя...  Нет,  этот  без  оружия,  а
похож... Черт побери, что за путаница!.."
     Уолтер оттолкнул толстяка  в  противоположную  сторону,  подальше  от
дамы, которую тот все время пытался закрыть собой, и указал  саблей,  куда
встать долговязому. Тот подчинился.
     И вдруг ощущение противника размылось, стало нечетким и ускользающим.
     "Неужели их двое? Но этого не может быть! И к тому же один безоружен.
Но... Но! Ладно, разберемся пока с одним".
     Грабитель жестом пригласил вооруженного молодого  человека  отойти  с
ним в сторону и, прочертив в  воздухе  приветственный  вензель  -  изящную
восьмерку,  -  приготовился  к  нападению,  приняв  боевую  стойку.  Такое
странное для простого грабителя поведение  удивило  пассажира  кареты.  Он
поправил шляпу и пробормотал:
     - Вы не слишком похожи на разбойника.
     - Согласен, - кивнул Уолтер. - Я Уолтер Райнхардт из Зальцбурга.
     - Карл Гинзбург, лорд Кевингтон, к  вашим  услугам,  -  поклонился  в
ответ толстый джентльмен и, взмахнув своей саблей, тоже  встал  в  стойку,
неуклюже отведя назад левую руку.
     "Господи, он что же, издевается? - устало подумал про себя Райнхардт.
- А может, все-таки..."
     Он бросил беглый взгляд на стоящего неподалеку долговязого,  но  тот,
как и подобает слуге знатного господина, стоял, наблюдая  за  поединком  и
утешая готовую лишиться чувств даму; оружия в  его  руках  по-прежнему  не
было.
     Гинзбург  принялся  резко  и  сильно   размахивать   саблей,   словно
мухобойкой. По всей видимости, с его  точки  зрения,  это  была  глухая  и
надежная защита. Удивленный и оторопевший  Райнхардт  попытался  аккуратно
вмешаться в этот изыск фехтовальной науки, но оружие кевингтонского  лорда
само по себе натолкнулось на зильбер и,  словно  попав  в  спицы  бегущего
колеса, чуть не вылетело из рук своего хозяина.
     "Может, он сумасшедший? - подумал  Райнхардт.  -  Хотя,  бессмертные,
кажется, с ума  еще  не  сходили",  -  и  возобновил  попытки  утихомирить
толстячка, не причиняя ему до поры  особых  повреждений.  Впрочем,  мы  не
идеалисты, а юноша так и рвется на тот свет...
     Его  новый  выпад  легко  прошел  сквозь  ломкое  мельтешение   сабли
Гинзбурга. Тот отпрянул назад, почему-то  зажмурился  и,  споткнувшись  на
совершенно ровном месте, упал навзничь в осенние листья.
     "Или это я схожу с ума?" - Уолтер никак не мог понять, в чем дело.
     Думать, что же ему делать дальше, Райнхардт не стал. Он просто поднес
зильбер к горлу Карла и уже собрался нанести последний  удар  (зачем  жить
такому болвану?!), как вдруг за его спиной раздался  истошный  вопль.  Это
дико, не по-человечески визжала пожилая дама. Она вдруг сорвалась с  места
и бросилась к сражающимся, но на полдороге  силы  покинули  ее  и,  пройдя
несколько шагов,  она  повисла  на  заднем  колесе  кареты.  Задыхаясь  от
перехватившего горло спазма, дама просипела:
     - Умоляю, забирайте все, что у нас есть, только не убивайте  его!  Он
мой единственный сын! Я вас умоляю!
     Если бы  не  подоспевший  на  помощь  своей  госпоже  слуга,  то  она
наверняка бы растянулась на земле, но Уолтер всего этого не видел: он даже
не слышал, что сказала дама. Он весь сосредоточился на завершающем схватку
ударе. Сейчас в его мире перестали существовать все и вся. Там были только
он и его противник. И мог остаться в живых  только  один.  Кем  бы  он  ни
был...
     Карл инстинктивно закрыл глаза и втянул голову в плечи, понимая,  что
жить ему осталось совсем немного, - и поэтому даже  не  почувствовал,  как
кто-то взял саблю из его руки. Все это заняло  доли  секунды  и  никто  из
участников этой интермедии так и не понял, что же произошло.
     Смертоносная  сталь  наткнулась  на   неизвестно   откуда   взявшееся
препятствие. Райнхардт мгновенно пришел в себя и увидел, что его  туманные
опасения относительно слуги оказались небезосновательны. Долговязый,  стоя
на одном колене,  остановил  саблей  своего  хозяина  сокрушительный  удар
Уолтера. Как это получилось, Уолтер понять не  мог,  но  зато  все  теперь
встало на свои места. И еще как встало, потому что клинок долговязого  уже
лежал на плече Уолтера, лезвием к горлу.
     - Я Дункан Мак-Лауд из клана Мак-Лауд. Если ты собрался сражаться, то
сражайся со мной. Для чего нам свидетели?  -  сказал  новый  противник.  -
Или...
     Дункан выбил из руки Уолтера  саблю  и,  отбросив  в  сторону  оружие
Карла, скомандовал, поднимая с земли зильбер Райнхардта:
     - Лорд Кевингтон, соблаговолите забрать у  этого  человека  пистолет,
собрать свое оружие и помочь госпоже сесть в карету.
     Райнхардт проводил взглядом Карла, скрывшегося в экипаже, и посмотрел
на Дункана. Он понимал, что игра проиграна и теперь остается только одно.
     Умереть, как подобает солдату и джентльмену.
     - Заканчивайте игру, Мак-Лауд! - пригласил он Дункана.
     - Вы же знаете, - ответил тот, отходя в сторону, - что  в  наши  игры
лучше играть без зрителей.
     Затем  странный  слуга  пошел  к  карете,  захлопнул  ожидающую   его
раскрытую дверцу и поднял с земли кнут и  вожжи,  которые  уронил  раненый
кучер. На мгновение он остановился  и,  повернувшись  к  Уолтеру,  который
стоял на месте, с трудом переводя дыхание и раздувая ноздри, сказал:
     - Не волнуйтесь, мы с вами еще встретимся.
     Не добавив больше ни слова и даже не обернувшись,  Мак-Лауд  влез  на
козлы, посадил поудобнее  раненного  и  тронул  карету.  Лошади  медленно,
словно нехотя, двинулись по дороге мимо  большого  камня  с  надписью  "До
Дувра 25 миль". Все дальше и дальше,  оставляя  позади  себя  неудачливого
грабителя, который удивленно смотрел вслед уезжающим и не шевелился.
     Мак-Лауд взмахнул рукой, - и из-за удаляющейся кареты вспыхнула серая
молния. Перевернувшись несколько раз  в  воздухе  и  сверкая  полированным
эфесом, зильбер упал на землю в нескольких шагах от Райнхардта.


     ...Отразив великолепную грациозную атаку, так напоминавшую Дункану  о
существовании Уолтера Райнхардта, он спросил:
     - Где вы учились фехтовать?
     Ребекка на мгновение замерла и, улыбнувшись, ответила:
     - У меня было много учителей. Я даже кое-чему уже научилась у вас.
     Помедлив мгновение, она вновь, как играющая кошка лапкой,  заработала
зильбером. Совершенно безопасно: мягкой, со спрятанными когтями лапкой, но
в то же время можно было предположить - и не без оснований, - что  игра  в
какой-то момент способна стать серьезной,  смертельной  битвой.  Мак-Лауду
это все совершенно не нравилось, и поэтому он просто опустил свою саблю.
     Она удивленно посмотрела ему в глаза и тоже замерла.
     Все, решительно все с этой странной женщиной складывалось не так, как
всегда. Любое движение  вдруг  обретало  какой-то  загадочный  для  самого
Дункана  смысл,  над  которым  ему  предлагалось  хорошо   подумать.   Это
раздражало, он все время чувствовал себя не в своей тарелке.
     Действительно,  ситуация  более,  чем  странная.   Вдруг   появляется
женщина, неуловимо похожая на Уолтера, причем Райнхардт неизвестно еще жив
или мертв. Его присутствия Дункан не ощущал. Далее, она приходит в магазин
и идет прямо к зильберу, который, кстати, принадлежал  именно  Райнхардту.
Узнать эту саблю из множества других мог бы только  тот  человек,  который
видел ее раньше. Потому что  с  виду  это  самый  обыкновенный,  ничем  не
примечательный клинок. После этого женщина приглашает его к себе домой - и
зачем? С какой целью?
     Пофехтовать.
     Ее стиль так похож на стиль Уолтера, что ошибиться невозможно. И  дом
именно такой, в каком, наверное, жил бы тот, но его присутствия  здесь  не
ощущается. Все это слишком просто и слишком странно.
     Неловко потоптавшись на месте, Дункан подо-шел к Ребекке и, забрав из
ее руки зильбер, спросил:
     - Так вы хотите купить этот клинок?
     Ему вдруг показалось, что она сейчас расхохочется,  но  лицо  Ребекки
оставалось каменным, не дрогнул ни один мускул. Только глаза...
     - Когда буду готова, - кокетливо  ответила  она,  -  я  сама  за  ним
явлюсь. А теперь, извините, мне пора уезжать. До свидания.
     Она кивнула головой и вышла из фехтовальной  залы,  а  Дункан  так  и
остался стоять на месте с удивленным лицом, держа в руках две сабли.
     Простояв так еще минут пять и поразмышляв о  странности  всего  здесь
происходящего, Дункан подошел к шкафчику, вернул на место спортивную саблю
и, прихватив с кресла брошенную куртку, пошел к выходу.
     Похоже, что Ребекка сказала правду. Она жила  совершенно  одна,  и  в
доме никого не было. Жилище этой удивительной женщины походило на  могилу,
такая здесь стояла тишина. Все вещи  находились  точно  на  своих  местах.
Казалось, ничего не изменялось уже по крайней мере лет двести.
     Дункан вышел наружу. В парке  тихо,  по-осеннему  сумрачно  и  пахнет
мертвой листвой.
     "Ну и ну", - подумал Мак-Лауд и пошел к своей машине.
     Он сел за руль и совершенно отчетливо осознал, что теперь о спокойной
жизни можно забыть навсегда. Вновь эта  проклятая  игра  не  оставила  ему
выбора и придется играть.
     Хотя присутствия противника он по-прежнему не чувствовал.



                                    9

     Такие дни осенью выдаются не так уж  часто.  Солнечно,  тихо,  только
листья падают с поникших деревьев и  шуршат.  Как  сказал  Ричи,  "хорошее
время для талантливых людей". Действительно, хорошее время.  Муниципалитет
закупил Тессину композицию для центрального парка, и теперь Ричи, Тесса  и
Дункан носят гипсовые громадные кольца и устанавливают  их  на  специально
отведенной для этого лужайке. Ричи только и говорит об этом и еще  о  том,
как полезно приносить людям пользу и при этом получать большие деньги. Это
у него, наверное, все еще не прошел  восторг  после  устройства  на  новую
работу.
     Тесса тоже счастлива, но сейчас ее занимает  совсем  другое.  Поэтому
она, не переставая, задает Дункану вопросы:
     - А она смертная?
     - Очень даже, - отвечает Дункан, проклиная себя  за  то,  что  вообще
рассказал Тессе о свидании с  Ребеккой;  этот  разговор  продолжается  уже
почти сутки - и интерес Тессы к проблеме не ослабевает.
     Она вновь и вновь повторяет одни и те же вопросы, выдумывает новые  и
никак не может переключиться на что-то другое. Пожалуй, это  все-таки  для
нее слишком сильное потрясение.
     - А зачем она к нам приходила?
     - Она что-то задумала.
     - Только не говори, что за четыреста лет ты ни разу не  встречался  с
роковыми женщинами.
     - Все не так просто,  -  уже  наверное  в  миллионный  раз  объясняет
Дункан.  -  Сабля,  которую  она  хочет   купить,   принадлежала   Уолтеру
Райнхардту.
     - А кто такой Уолтер Райнхардт? - влез с вопросами и Ричи, хотя  тоже
уже слышал эту историю.
     Они несли третью скульптуру, последнюю в этой композиции. И  Мак-Лауд
сделал вид, что перехватывает поудобнее огромное гипсовое  кольцо,  а  сам
тем временем попытался выдержать паузу, чтобы перевести разговор на другую
тему. Совершенно тем же тоном, что и раньше, он спросил, так и не  ответив
на вопрос мальчишки:
     - Ну а как твоя новая работа, Ричи?
     - Ничего, - невозмутимо ответил тот и  вдруг  добавил.  -  А  я  знаю
одного Уолтера Райнхардта. Он был крупной акулой на Уолл-Стрит.
     -  Неси  аккуратнее,  -  посоветовал   Мак-Лауд,   -   это   все-таки
произведение искусства, а не ржавый аккумулятор.
     - Нет, действительно, - никак не унимался Ричи, - был такой  человек.
Все газеты писали.
     - Был, - согласился Дункан, - в своем последнем воплощении.
     - Так он тоже бессмертный?!
     - Ну, в общем... Я  с  ним  встречался  пару  веков  назад.  Так  вот
Ребекка... Она сражается точно так же, как и  он.  Тот  же  стиль,  те  же
движения.
     - А Райнхардт все еще  существует?  -  поинтересовалась  до  сих  пор
терпеливо молчавшая Тесса.
     - Не знаю. Я его встречал в последний раз много лет назад, а потом он
исчез.
     Они подошли к постаменту, на  котором  должно  было  стоять  гипсовое
кольцо, и принялись примерять подставку к  заготовленным  ранее  крепежным
приспособлениям,  вмонтированным  прямо   в   бетон.   Наконец,   поставив
громоздкую штуковину на место,  Тесса  отошла  в  сторону  и  полюбовалась
скульптурной группой. Затем она вытащила из кармана куртки несколько  гаек
и принялась прикручивать скульптуру. Занявшись механической  работой,  она
продолжила задавать вопросы.
     - Так, значит, он исчез?
     - Да, - согласился Дункан. - Я  полагаю,  с  ним  расправился  кто-то
другой.
     - Дорогой, а кто обещал мне выбыть из этой игры лет на сто?
     - Ну-у, иногда бывает, что у меня не остается выбора.
     - Между прочим, - опять влез в разговор Ричи, - я вспомнил. В газетах
писали, что Райнхардт умер.
     - Вот видишь, детка, - утешил Тессу Мак-Лауд.
     - А может быть, - зафонтанировал идеями Ричи, -  эта  Ребекка...  Ну,
она, так сказать... Втюрилась в вас всех...
     - В кого "во всех"?
     - Ну... Так сказать,  она  большая  поклонница  всех  бессмертных.  И
теперь...
     - Может быть, - вдруг  совсем  другим,  испуганным  и  тихим  голосом
перебила его Тесса. - Мак, держись от нее подальше. У  меня  очень  дурное
предчувствие.
     Она подняла глаза на Мак-Лауда, но он быстро  отвернулся  и  пошел  к
машине,  чтобы  Тесса  не  успела  заметить  по  его  лицу,  что  у   него
предчувствия не лучше.


     Дункан повернул на свою улицу и еще издалека  заметил  большую  толпу
людей и полицейских машин, столпившихся как раз напротив  его  магазинчика
на другой стороне улицы. Как только его  "лендровер"  остановился,  к  ним
подбежал Ричи и, яростно жестикулируя, закричал:
     - Ребята, вы не поверите! Пришили тут  одного  типа!  Как  раз  перед
вашим домом!
     - Боже мой, - прошептала Тесса, выходя  из  машины  и  направляясь  к
месту происшествия, - может быть, это кто-нибудь из наших знакомых?!
     Мак-Лауд догнал ее и попытался успокоить:
     - Вряд ли.
     Они подошли поближе и, пробравшись сквозь заслон  любопытных,  смогли
увидеть детектива. Это был темнокожий человек с усами, в  шляпе  и  плаще;
короче, самый настоящий следователь, и вел он себя точно так,  как  должен
себя вести настоящий полицейский.
     -  Попросите,  пожалуйста,  всех  отойти  и  оцепите  этот  район,  -
руководил он пятью полицейскими. - Сделайте несколько снимков, пока  здесь
еще не все затоптали. Пожалуйста, отойдите за ограждение, - обращался он к
зевакам, когда увидел Дункана с Тессой и Ричи.
     - А вы кто такие? - деловито поинтересовался он, потому что  их  лица
показались ему подозрительными.
     - Я Дункан Мак-Лауд, это Тесса Нол.
     - А я Ричард О'Брайн.
     - Так, так, мистер Мак-Лауд... Вы торгуете антиквариатом? Правда?
     - Да.
     - Ваше имя часто всплывает у нас в полиции, - сыщик явно был  доволен
такой удачной встречей и вдохновенно принялся "раскручивать дело". - У вас
там, кажется, целая коллекция мечей, шпаг, сабель?..
     - Да, есть несколько любопытных экземпляров, - согласился Дункан.
     - И вы, кажется, умеете довольно хорошо ими пользоваться? - продолжал
следователь задавать нехорошие вопросы.
     Что сразу не понравилось Дункану.
     - А в чем, собственно, дело? - спросил он.
     - Посмотрите сами.
     Полицейский сделал приглашающий жест  рукой  и  отступил  в  сторону,
чтобы Мак-Лауд со спутниками смогли подойти к убитому. Это был  тот  самый
парень, который вчера с друзьями приставал к странной брюнетке -  Ребекке.
По выражению его лица можно было понять, что смерть застигла его врасплох.
Он  лежал  на  спине,  разбросав  в  стороны  руки  и  ноги,  куртка  была
расстегнута, а на груди на белой футболке  -  тонкая,  прорезанная  чем-то
дырочка в ярко-алом ореоле.
     - Боже мой, - всхлипнула пораженная увиденным Тесса и прижала  ладонь
к дрожащим губам.
     - Вы его знаете? - тут же отозвался детектив.
     - Да, я как раз вчера его видела.
     Полицейский взял Тессу под руку и  повел  в  сторону  от  трупа,  вид
которого угнетающе действовал на молодую женщину. И продолжил допрос:
     - А что он здесь делал?
     Это  пришлось  не  по  душе  Мак-Лауду.  Если  все,  что  происходит,
действительно проделки Райнхардта, то ему совсем не хотелось  вмешивать  в
свое личное дело полицию.  Значит,  не  нужно  было  до  поры  до  времени
произносить имя Ребекки. Поэтому он самовольно вступил в разговор.
     - Ничего не делал, - заявил он громко, так, чтобы  сыщик  обратил  на
него внимание. - Просто стоял перед магазином.
     Темнокожий обернулся. Тесса - тоже,  и  оба  посмотрели  на  Дункана.
Тесса мгновенно сообразила, что Мак-Лауду не хочется, чтобы полиции  стало
известно о вчерашнем инциденте, - и она замолчала.  Детектив  тоже  понял,
что от него что-то хотят скрыть, и заметил Мак-Лауду:
     - Я разговариваю с дамой.
     Затем он повернулся к Тессе.
     - Он действительно ничего не делал, - подтвердила она.
     - Понятно, - с сожалением протянул следователь. - Тут дело в том, что
он был убит холодным  оружием.  Такой  идеально  чистый,  профессиональный
удар. Клинок прошел точно между ребрами, даже не задев их, прямо в сердце.
Это запросто можно было бы сделать одним из ваших  мечей.  Особенно,  если
знать, как с ним обращаться.
     Ричи, до сих пор с интересом слушавший рассказ, пристально  посмотрел
на комиссара и с отвращением произнес:
     - О чем вы говорите! Мистер Мак-Лауд работает не убийцей по вызову, а
антикваром!
     От О'Брайна просто-таки несло честностью и благонамеренностью.
     -  Молодой  человек,  -  ответил  следователь,  -  я  в  полиции  уже
пятнадцать лет. И я знаю, когда кто-то пытается что-то скрыть.
     На скулах Дункана вздулись  желваки  и,  с  трудом  сохраняя  прежнее
спокойное выражение лица, он сказал:
     - Я думаю, вы разберетесь, в чем дело.
     Больше  разговаривать  с  полицейскими  ему  не  хотелось.   Мак-Лауд
понимал, что каждое сказанное им  слово  может  быть  использовано  против
него,  а  в  сложившейся  ситуации  он  не   мог   позволить   себе   даже
незначительную ошибку. Поэтому Дункан принял самое простое и самое  мудрое
решение: пойти и самому собрать всю возможную  информацию,  а  уже  после,
если  придется,  разговаривать  со  следственными  органами.   Он   кивнул
комиссару, развернулся и жестом пригласил за собой Тессу и Ричи.
     - Можете на это рассчитывать, - кивнул в ответ детектив  и  приподнял
шляпу, прощаясь с Тессой.
     Выбравшись из скопления полицейских машин и  миновав  последние  ряды
зевак, Мак-Лауд вполголоса обратился к Ричи:
     - Когда ты сегодня идешь на работу?
     - Только вечером.
     - Тогда сходишь сегодня в библиотеку...
     Глаза Ричи медленно полезли из орбит - такого  поручения  он  не  мог
себе даже представить. Мистер Мак-Лауд, конечно, странный типчик и никогда
не знаешь, что ему взбредет в голову в следующие пять минут,  но  это  уже
слишком даже для него. Ричи никак не мог взять в толк, что  же  ему  могло
понадобиться в таком месте, как библиотека. Ричи считал,  что  туда  ходят
только заученные зануды и выжившие из  ума  старики,  которым  не  хватает
впечатлений, полученных из очередной серии "мыльной оперы", и поэтому  они
еще выискивают всякое дерьмовое чтиво.
     Поэтому Ричи переспросил:
     - В библиотеку?!
     - Да, мой мальчик, - подтвердил свое поручение Дункан, заговорщически
подмигивая Тессе. - Это такое место, где  хранятся  книги.  Для  тебя  это
будет в новинку и очень интересно. Там ты  постараешься  узнать  все,  что
можно, про смерть господина Райнхардта, и еще - кто такая Ребекка  Норрис,
а также попытаешься понять, есть ли между ними какая-то взаимосвязь.
     - Хорошо, - согласился О'Брайн. - Я пойду туда прямо  сейчас,  только
вот переоденусь.
     - Действуй, Ричи.
     Паренек на прощанье взмахнул рукой и убежал, а Тесса и Дункан пошли к
своему подъезду. По дороге Тесса спросила:
     - Мак, почему ты не сказал комиссару про Ребекку?
     Дункан остановился и развернул к себе Тессу, взяв ее за плечи.  Глядя
ей прямо в глаза, он серьезно произнес:
     - Потому что я думаю, что это касается не только ее.
     - Но, Мак, этот тип приставал к ней вчера на этом самом месте,  перед
нашими окнами. А теперь он убит саблей. Она, кажется, не хуже тебя владеет
этим видом холодного оружия. Ты что же, не видишь никакой связи?
     - Тесса, не придумывай. Она, конечно, странная женщина,  но  ведь  не
настолько, чтобы из-за простой, хотя и некрасивой, шутки убивать человека.
     - Но все-таки, по-моему, здесь есть что-то...
     - Это может оказаться совсем  не  так  просто,  -  Дункан  на  минуту
задумался и посмотрел на свой автомобиль.
     - Ты что, - обеспокоенно спросила Тесса, -  почувствовал  присутствие
другого бессмертного?
     - Нет, - ответил Дункан, но тревога в его взгляде не исчезла. -  Пока
нет. Но мне пора.
     - Куда ты? - удивилась женщина. - Мы же собирались...
     - Поговорить с Ребеккой.
     Дункан направился к "лендроверу". Тесса проводила его и попросила:
     -  Если  ты  не  почувствуешь   присутствия   какого-нибудь   другого
бессмертного, ты сообщишь в полицию о Ребекке?
     - Да, - ответил Дункан, садясь за руль.
     - Ты обещаешь мне?
     - Конечно, любимая.
     Он уехал, и Тесса долго смотрела вслед. Всего  несколько  дней  назад
все было так хорошо и спокойно, и она верила, что у Дункана отпуск, и  что
эта проклятая война отложится, если даже не на сто лет, как он обещал,  то
хотя бы... А теперь  ей  ничего  не  оставалось,  как  только  ждать  его,
стараясь не отвлекать от происходящего своими проблемами и  переживаниями.
И еще ждать, когда же, наконец, все это закончится.



                                    10

     Дункан остановил машину возле дома Ребекки, но так и  остался  сидеть
за рулем.
     Для чего он сюда явился? Неужели на его вопрос можно ожидать прямой и
правдивый ответ? Тем более от такой женщины, как  Ребекка.  Она  играет  в
мужские игры и, по-видимому, не привыкла проигрывать.
     Мак-Лауд не знал, как ему поступить. Идти в дом или просто  уехать  и
ожидать дальнейшего развития событий? Нет, просто уехать - это еще глупее,
чем вообще приезжать сюда. Дункан вышел из автомобиля и подошел  к  двери.
После минутного  колебания  он  нажал  кнопку  звонка.  Звон  колокольчика
наполнил прохладный воздух и стих. Но дверь никто не открыл.
     Мак-Лауд  позвонил  еще  раз,  но  и  эта  попытка  оказалась   также
безуспешной.
     Он прислушался. Дом, тихий, как склеп, не издавал ни  единого  звука,
ни полувздоха, но зато в парке кто-то явно был. Оттуда  доносился...  Даже
не звук, не шорох, а...
     Он нашел Ребекку на большой террасе за  домом,  украшенной  огромными
вазонами  с  цветами.  Она  тренировалась.  Одетая  в  фиолетовый,  плотно
облегающий фигуру комбинезон, со  спортивной  рапирой  в  руке,  она  была
похожа на заводную игрушку. Размеренно и однообразно она совершала  выпады
и колола рапирой белую тренировочную куклу  с  нашитым  на  груди  красным
лоскутом сердца. Черные глаза Ребекки сверкали, как полированные  угольки,
она так увлеклась своим занятием, что не сразу заметила, как рядом  с  ней
объявилась фигура Мак-Лауда.
     Он возник прямо перед ней, на балконе, выходящем на террасу, и замер,
наблюдая за тем, как она тренируется.
     Внезапно Ребекка подняла глаза  и  остановила  рапиру,  движущуюся  с
размеренностью часового механизма.
     - Дункан Мак-Лауд? - спросила она, и на губах ее  появилась  странная
улыбка.
     А может быть, это  только  Мак-Лауду  показалось  странным,  что  она
улыбается. Во всяком случае, он спустился с балкона и подошел к Ребекке.
     - Дункан Мак-Лауд, - вновь повторила  она  его  имя,  словно  ей  это
доставляло удовольствие, - я как раз собиралась заехать к  вам,  но  очень
хорошо, что вы сами ко мне заехали.
     - Вчера возле моего магазина убили  человека,  -  вместо  приветствия
сурово произнес Мак-Лауд.
     - А я тут при  чем?!  -  спросила  Ребекка  и,  резко  развернувшись,
направилась обратно к манекену.
     - Это был тот самый хулиган, - сказал  ей  вслед  Дункан,  -  который
недавно приставал к вам.
     - Тем более, я не буду особо горевать, - невозмутимо ответила она.
     - Он был убит искусным саблистом, - Мак-Лауд  пристально  смотрел  на
нее, стараясь уловить даже малейшие изменения ее настроения. - Похоже, что
убийца была женщина.
     - Вы совсем спятили? -  Ребекка  остановилась,  так  и  не  дойдя  до
манекена,  и,  повернувшись  к   Дункану,   спросила   так,   словно   тот
действительно был тяжело болен. - Вы хотите сказать,  что  я  убила  парня
просто потому, что он ко мне приставал?!
     - А разве это не так? - Дункан прищурился.
     В который раз он разговаривал с этой женщиной и  в  который  уже  раз
чувствовал себя полным идиотом. Несмотря на то, что он заранее  был  готов
выглядеть дураком, приятнее от этого не стало.
     - Вы что, решили стать сыщиком? -  спросила  Ребекка  Мак-Лауда,  как
будто он был еще совсем маленьким мальчиком. - Или это у вас хобби?
     Дункану  надоела  происходящая   комедия:   недомолвки,   полунамеки,
открытое издевательство. Если она действительно связана с Райнхардтом,  то
так или иначе, рано или поздно, но это проявится. Лучше, правда, если  это
произойдет раньше, чем...
     - Что вам нужно? - вдруг совершенно невпопад спросил Дункан.
     Ничего лучшего он придумать не мог, а играть в ее игры у него не было
сил. Но Ребекка в ответ только улыбнулась и задумчиво изрекла:
     - Вечный вопрос, - она не была настроена на серьезный разговор. - Что
нужно женщине? Что может быть нужно женщине?
     С ней, решительно, невозможно было разговаривать, -  впрочем,  как  в
свое время и с  самим  Райнхардтом.  Точно  так  же,  как  и  он,  Ребекка
наплевательски  относилась  ко  всем  окружающим.  Иногда  Мак-Лауду  даже
казалось, что он ощущает присутствие Уолтера,  но  не  как  вызов,  а  как
фантом, воспоминание или, может  быть,  как  давний  забытый  сон.  Вот  и
сейчас...
     - А как насчет чашки чаю? - продолжала тем временем разговор Ребекка,
играя рапирой. - Нет? Ну что ж... - она кокетливо опускала глаза  и  нежно
обнимала эфес рапиры длинными тонкими  пальцами.  -  Все  время  работать,
работать и не развлекаться... Это нехорошо. Так можно соскучиться.
     Дункан повернул голову и посмотрел на Ребекку. Ни один мускул на  его
лице не дрогнул, несмотря на то, что увиденное им просто не укладывалось в
голове. Перед ним стоял Райнхардт с голосом и фигурой Ребекки.
     -  Давайте  поиграем...  -  шептал  он  женским  голосом,  подходя  к
Мак-Лауду почти вплотную. - Мы с вами. Вы и я. Без масок, без щитков и без
свидетелей. А?
     Он поднял рапиру и уперся ее острием в грудь Дункана, прямо  напротив
того места, где располагалось сердце.
     - Вы же любите играть... Верно?
     Уолтер медленно выпрямил руку и тонкое лезвие согнулось в дугу.
     Непривычное состояние вдруг охватило Мак-Лауда. Он видел перед  собой
своего заклятого врага, с которым вот уже двести лет никак не  мог  свести
счеты,  но  не  чувствовал  его.  Нет  ощущения,  что  перед  тобой  стоит
противник, такой же бессмертный, как и сам Дункан. И  говорит  он  голосом
самой обыкновенной  смертной  женщины.  Странной  женщины,  но  совершенно
смертной. И не слышно зова вечной игры, несмотря на  то,  что  в  руках  у
Райнхардта рапира, которая упирается Мак-Лауду в грудь.
     - Так что, - вновь предложил ложный Уолтер, - сыграем?
     - Нет, спасибо, - холодно ответил Мак-Лауд. - Я не в настроении. Я не
хочу играть.
     - Но, может быть...
     Райнхардт сделал маленький шаг к Дункану - и  тот  почувствовал,  что
защитный наконечник вот-вот надломится и рапира  пробьет  ткань  и  ватную
подкладку куртки, и...
     Только теперь Мак-Лауд обратил внимание на то, что Райнхардт  одет  в
фиолетовый женский комбинезон Ребекки, и..
     Рапира дрожала, с трудом выдерживая напряжение.
     - Это никогда не бывает игрой! - резко сказал Дункан.  -  Дайте  сюда
оружие!..
     Резким ударом он отбросил тонкую спицу рапиры в сторону и, перехватив
трехгранный клинок у самой гарды, выдернул ее из  рук  человека,  стоящего
напротив. Мак-Лауду надоело решать - кто это на самом  деле.  Он  понимал,
что это не Райнхардт. Вдруг лицо напротив словно заволокло туманом,  черты
размылись, исказились, уже нельзя было даже разглядеть - мужчина  это  или
женщина. Осталось только расплывшееся светлое пятно.
     Дункан  протянул  руку,  взял  стоящего  напротив  за  подбородок   и
приблизил к себе туманное лицо.  Только  теперь  он  почувствовал  гладкую
женскую кожу и тут же увидел черные блестящие глаза Ребекки.
     Она готова была его растерзать. Такой всепоглощающей ненависти Дункан
не видел даже во взгляде бессмертных. Но она великолепно владела  собой  и
поэтому только хлестнула его по руке, сбивая со своего лица железные тиски
его пальцев, грозившие вот-вот раздавить ей челюсть.
     Мак-Лауд отшвырнул рапиру, молниеносно убрал руку от ее подбородка  и
сказав:
     - Прощайте, Ребекка, - пошел к своей автомашине.
     Ребекка провожала его взглядом до тех пор,  пока  он  не  скрылся  за
углом дома. После того, как Дункан  ушел,  она  подняла  с  земли  рапиру,
осмотрела ее и с ожесточением набросилась на манекен, работая рапирой, как
саблей, и  нанося  быстрые  и  сильные  рубящие  удары.  Шквал  атаки  был
настолько разрушителен, что  прочная  обшивка  игрушечного  противника  не
выдержала и стала расползаться под свистящей серой молнией.  Седым  вихрем
поднялись в воздух и разнеслись по террасе клочья  ваты  из  внутренностей
куклы, а Ребекка  все  рубила  и  рубила  шпагой  изуродованные  тряпичные
останки.



                                    11

     С утра Ричи настроился на то, что ему предстоит хороший день.  Что  и
говорить, сегодня ведь Эйнджи собиралась купить себе машину.  Из-за  этого
визита  к  ним  в  фирму  О'Брайн  неделю  бегал,   выискивая   подходящий
автомобиль.
     Эйнджи - это белокурая девушка с вечно веселыми  голубыми  глазами  и
курносым носиком, который очень мило  морщился,  когда  она  улыбалась,  а
улыбалась она почти всегда. Ее быстрая с  легким  заиканием  речь  сводила
Ричи с ума уже месяца полтора. Это нахлынуло, как болезнь. И ведь  знакомы
они уже много лет, и всю жизнь - ничего... а  вот  в  последнее  время  он
готов разбиться в лепешку, лишь бы исполнить любую ее прихоть.
     Самым  странным  в  сложившейся  ситуации  оказалось  то,  что   Ричи
прекрасно понимал комичность своего положения и всю бездну глупости своего
поведения, но ничего поделать не мог. Только  смотрел  на  нее  преданными
собачьими глазами и время от времени поскуливал.
     Ричи сам подбирал для Эйнджи машину. Он  перевернул  весь  городок  и
чудом нашел то, что надо.  Голубой  "фольксваген",  практически  новый,  с
небольшим пробегом, внутренности целехонькие; короче, просто  мечта.  Ричи
берег его, не выставлял на продажу, - и вот сегодня она должна его купить.
     Когда она пришла на площадку, где рядами стояли  подержанные  машины,
выставленные для продажи, и принялась прохаживаться, рассматривая товар, -
Ричи готов был летать рядом, словно жаворонок, и петь о каждом авто.
     К большой радости паренька, Эйнджи долго бродила по  площадке,  никак
не решаясь сделать свой выбор, а он  ходил  следом,  и  только,  когда  ей
надоела эта прогулка, Ричи подвел ее к приготовленному специально для  нее
"фольксвагену".
     -  Тебе  нравится?  -  поинтересовался  он,  поглаживая   глянцевитую
полировку капота.
     - Да, - Эйнджи кивнула.
     - Попробуем?
     Ричи распахнул перед девушкой дверцу и протянул ключи.  Она  села  за
руль и взглянула на спидометр.
     - Да, действительно так, - подтвердил Ричи, перехватив ее взгляд.
     - И как же ее у вас до сих не купили? - насмешливо спросила Эйнджи.
     В ответ довольный Ричи  указал  ей  на  небольшой  кусочек  пластика,
приклеенный к лобовому  стеклу.  Сквозь  тоненький  листочек  просвечивали
буквы "Продано". Эйнджи поняла, что этот пройдоха  придержал  эту  машину,
зная, что именно такая ей и понравится.
     Редкостный нахал.
     - Мой босс клянется, что так оно и есть, - объяснил юный коммерсант.
     - Точно?
     - Я ему сказал, - Ричи хитро подмигнул, - что машина нужна  для  моей
девушки.
     Эйнджи громко расхохоталась, и "фольксваген", вздрогнув,  тронулся  с
места. Обогнув выставочную площадку, они остановились  на  том  же  месте.
Покупательница вышла из салона, - и Ричи тут же завертелся возле нее.
     - Ну что? Это будет отличная покупка, правда?
     - Да, - согласилась она. - Но...
     - Ты что, какие тут могут быть "но"?
     - Понимаешь, я не собиралась тратить столько денег.
     - Боже  мой,  Эйнджи,  -  не  унимался  Ричи  (он  действительно  был
прирожденным продавцом). - Ты же хочешь, чтобы  было  хорошее  качество  и
небольшой пробег? Но за это нужно платить.  Садись  обратно  в  машину,  -
решительно скомандовал он.
     - Я уже сидела.
     - Нет, серьезно, - он открыл дверцу и усадил девушку на сидение одним
легким, почти танцевальным движением. - Ты не сможешь оценить машину, пока
не сядешь второй  раз  за  руль  и  не  поймешь,  как  ты  себя  за  рулем
чувствуешь. Я знаю, о чем говорю.
     Эйнджи сидела в машине и смотрела на него. Ричи понял, что пришел его
звездный час. У  него  сейчас  целая  куча  нереализованных  возможностей.
Во-первых, можно запросто понравиться Эйнджи, а, во-вторых, можно  продать
свою первую серьезную машину. Поэтому Ричи не жалел слов.
     - Ну смотри, пять скоростей, стерео, совершенно  новая  обивка...  Ни
пятнышка! Когда ты вела машину, тебе понравилось?
     - Да, - согласилась девушка, - неплохо.
     - А как ты себя чувствуешь за рулем?
     - Отлично.
     - А я могу еще добавить, что и выглядишь ты в  этой  машине  отлично.
Представляешь, - он уже рассказывал не для нее, а для себя,  -  поднимаешь
крышу, волосы вьются по ветру... По-моему, это именно для тебя.  Ты  этого
вполне заслуживаешь. Кроме того, я не хочу настаивать, но, между прочим, в
любом другом месте  такая  машина  обойдется  тебе  долларов  на  шестьсот
дороже.
     - Ты так уверен, что она мне подходит?
     - Более чем, - О'Брайн даже зажмурился от удовольствия. - Мы с  тобой
давно знакомы...
     - Да, с третьего класса, - согласилась  она.  -  Помнишь,  когда  нас
вместе выгнали за то, что мы набили морду братьям Макгвайер.  Так  что  ты
говоришь?
     - Я говорю, что эта машина как раз для тебя. Что ты скажешь?
     - Хорошо, - согласилась Эйнджи. - Договорились.
     - Молодец, - восторженно  выдохнул  Ричи.  -  Ты  не  пожалеешь.  Вот
увидишь, уверяю тебя!
     Нет, сегодня-таки выдался  отличный  день.  Он,  Ричард  О'Брайн,  не
упустил ни одной из  представившихся  ему  возможностей.  Он  продал  свою
первую автомашину, и его первым покупателем была  Эйнджи,  а  это  кое-что
значило.  Окрыленный  таким  невиданным  успехом,  он  понесся  в  контору
оформлять документы о покупке.


     Вот уже третий час Дункан сидел  за  компьютером,  пытаясь  проверить
платежные ведомости, но  сосредоточиться  никак  не  удавалось.  Последнее
свидание с Ребеккой не давало ему  успокоиться.  У  него  осталась  только
твердая уверенность,  что  вся  эта  дурацкая  история  как-то  связана  с
Райнхардтом, и еще  теперь  Дункан  точно  знал,  что  Райнхардт  жив.  Но
конкретных фактов, подтверждающих его предположения, у  него  не  было.  И
если бы, например, Тесса спросила бы:
     - Мак, почему ты так в этом  уверен?  -  то  ему  пришлось  бы  нести
какую-то невообразимую чушь о снах, фантомах, мужчинах с женскими голосами
и еще бог весть какую чепуху.
     Промаявшись, но так и не начав работать, Дункан  выключил  монитор  и
теперь сидел перед темным экраном, тупо нажимая на неработающие клавиши.
     Дома никого не было, Тесса уехала на презентацию своей  прославленной
скульптурной группы, которая уже порядком надоела Мак-Лауду. Он не понимал
этого искусства, но терпеливо  переносил  его  присутствие  в  доме,  хотя
временами немузыкальные звуки творческого процесса весьма раздражали его.
     Сейчас в доме стояла плотная тишина, и она даже не шелохнулась, когда
в темном экране возник силуэт Ричи, входящего в дверь кабинета  за  спиной
Дункана.
     - Привет, - сказал Мак-Лауд.
     - Привет, - ответил ошарашенный парень. - Вот так всегда...
     - Что всегда? - поинтересовался Дункан, разворачивая кресло.
     - Я всегда пытаюсь застать тебя врасплох и всегда мне это не удается.
Наверное, у  бессмертных  очень  развито  биополе,  и  ты  чувствуешь  его
возмущение на очень большом расстоянии. Так?
     - Не так, - отозвался Мак-Лауд. -  Я  просто  увидел  тебя  в  экране
дисплея. Считай, что тебе просто в очередной раз не повезло.  Кстати,  как
твоя работа?
     - Отлично, - весело доложил О'Брайн. - Я понял, что  ты  не  телепат,
потому что у меня отличный день. Я продал свою  первую  машину,  заработал
четыреста долларов, и Эйнджи в восторге.
     - Хорошо, - кивнул  Мак-Лауд.  -  Ты  достал  информацию,  которую  я
просил?
     - Да, - Ричи  расстегнул  пиджак  и  извлек  из  внутреннего  кармана
несколько тоненьких журналов и аккуратно сложенных газет. - Там не так  уж
много. Но завтра мне обещали дать еще две микрофиши.
     - Это  хорошо,  -  Дункан  принялся  просматривать  принесенную  Ричи
периодику.
     -  Судя  по  всему,  этот   Райнхардт   интересовался   фотомоделями,
манекенщицами, кинозвездами. Похоже, ему нравилось  быть  одним  из  самых
известных холостяков в мире.
     - Гм, что-что? - Дункан  на  секунду  отвлекся  от  чтения  и  поднял
голову.
     - Там в интервью было написано, - продолжал рассказывать Ричи.  -  Он
считал, что одну женщину очень легко заменить другой. Я с  ним  совершенно
не согласен.
     Мак-Лауд усмехнулся и сказал:
     - Судя по всему, так оно и было.
     - Да, - Ричи выдернул из рук  Мак-Лауда  одну  из  газет  и  зашуршал
страницами. - Вот. Тут написано, что он был  помолвлен  с  какой-то  очень
таинственной женщиной.
     - Интересно было бы узнать, как ее зовут.
     - Я постараюсь выяснить.
     - И узнай все, что только можно, про смерть Райнхардта.
     - Договорились.
     Ричи страшно  нравилась  эта  новая,  придуманная  Дунканом  игра.  В
разбойника он уже играл, а вот в сыщиков... Поэтому  Ричи  гордо  надулся,
как индюк, и, подмигнув, пошел к двери.
     - Ричард, - остановил его Мак-Лауд.
     - Да.
     - Будь осторожен.
     - Я всегда осторожен, - тоном заправского Пинкертона ответил парень и
скрылся на лестнице.
     Мак-Лауд быстренько просмотрел оставленные ему библиотечные  журналы,
которые удалось раздобыть Ричи, и, не найдя там ничего нового, отложил  их
в сторону. Ситуация упорно не хотела проясняться. Ну что ж...
     Дункан включил монитор, придвинул поближе клавиатуру и собрался  хоть
сейчас заняться делами, но хлопнула  дверь  мастерской  на  первом  этаже,
раздались  быстрые  шаги  -  и  в  кабинет  вошла  Тесса.  Дункан   словно
преобразился. Мгновенно исчезло озабоченное выражение лица,  и  он  весело
сказал:
     - О, ты уже вернулась! Ну как все прошло?
     - Спасибо, все хорошо.
     Она выглядела не так  хорошо,  как  хотелось  бы.  Глаза  потерянного
ребенка, тихий голос и походка какая-то шаткая и неуверенная.
     - Что с тобой, моя девочка? -  нежно  спросил  Дункан  и,  поднявшись
из-за компьютера, подошел к ней.
     Глядя  на  ее  состояние,  ему  начало  казаться,  что...  Он   начал
подозревать самое худшее. Такой Дункан ее помнил тогда, когда в  последний
раз приезжал Конан; когда ему, Дункану в последний раз  пришлось  драться.
Тогда... Об этом не хотелось даже вспоминать. И вот теперь новый противник
и...
     - Ну, ты понимаешь, - прервала его размышления Тесса, которая  бегала
по кабинету и нервно ломала  руки,  -  я  не  знаю.  То  ли  я  люблю  эту
скульптуру... То ли я терпеть ее не могу!
     "Слава  богу",  -  успокоился  не  на  шутку  разволновавшийся   было
Мак-Лауд.
     А Тесса продолжала изливать душу:
     - Да, и факт остается фактом. По-моему, это моя лучшая  работа.  Даже
не верю, что я выиграла конкурс.
     Мак-Лауд поймал ее в объятия и принялся утешать:
     - Ты заслужила это...
     Он гладил ее по голове, как маленькую девочку, и рассказывал, как она
много работала, как мечтала об этом  всю  жизнь  и  теперь,  дескать,  она
просто страшно устала. Постепенно Тесса успокоилась, притихла и  перестала
нервничать. Потом он вернулся за свой письменный  стол  и  вновь  собрался
включить компьютер. Но Тесса пододвинула поближе стул, уселась на  него  и
спросила:
     - Ты звонил в полицию по поводу Ребекки?
     Дункан тяжело вздохнул и тихо сказал:
     - Я думаю, что это не она убила этого парня.
     - Да-а? - недоверчиво  протянула  Тесса  и,  облокотившись  щекой  на
крепко сжатый кулачок, принялась рассматривать  Дункана.  -  Интересно,  в
какой части твоего четырехсотлетнего мозга возникла эта гениальная мысль?
     Но Мак-Лауд не отреагировал на шутку и так же серьезно, как и  ранее,
продолжал:
     - Тесса, мне кажется, что здесь замешан Райнхардт.
     - Я рада, что ты так по-джентльменски относишься к женщинам. Но здесь
вопрос касается не женщин, а зла. А зло не  является  монопольным  товаром
мужчин.
     Дункан хотел еще что-то сказать ей в ответ,  но  не  успел.  Позвонил
телефон и ему пришлось взять трубку и разговаривать.
     - Алло, - послушав несколько секунд, он  изменился  в  лице.  -  Да?!
Понятно. Мы сейчас приедем.
     Тесса поднялась было с табурета, сообразив, что  продолжить  разговор
не удастся, и медленно направилась к двери, но  услышав  последнюю  фразу,
она обернулась и беспокойно посмотрела на Мак-Лауда. Он опустил трубку  на
аппарат и проговорил, стараясь не смотреть ей в глаза:
     - Тесса, мне позвонили из муниципалитета. Говорят, что-то случилось с
твоей скульптурой.
     Изменившись в лице, Тесса всплеснула руками и, ни  слова  не  говоря,
бросилась вниз по лестнице.



                                    12

     Всю дорогу, пока Дункан гнал машину  к  городскому  парку,  Тесса  не
произнесла ни звука. Пристально  следя  за  дорогой,  она  теребила  прядь
растрепавшихся волос и дрожала.
     Дункану на мгновение показалось, что она  сейчас  переживает  за  эти
куски почти бесформенного на его взгляд гипса  так,  словно  это  были  ее
дети. Но он тут же понял, что так и было. Ведь в ее жизни не  существовало
ничего, кроме него и этих штук. Это была часть ее души и вдруг  он  понял,
что тоже бесконечно волнуется и переживает из-за этих странных  скульптур.
Они вдруг показались ему прекрасными и единственными во всем мире.
     Мак-Лауд остановил машину на дорожке в пятидесяти ярдах  от  лужайки,
на которой  располагалась  скульптурная  группа.  Тесса  мигом  распахнула
дверцу и пулей вылетела из машины. Увидев, что все скульптуры на  месте  и
ничего не  разрушено,  она  на  мгновение  остановилась,  но  потом  вновь
сорвалась с места и побежала прямо  по  траве,  через  газон,  расталкивая
собравшихся поблизости зевак. Дункан еле поспевал за ней.
     Не добегая двух шагов до постамента, она остановилась, а затем  резко
повернулась к Мак-Лауду:
     - Ты только посмотри! Посмотри!  -  возмущенно  сказала  она.  -  Что
значат эти цифры?
     Только сейчас Дункан смог отдышаться и рассмотреть, что же  произошло
со скульптурами. Постаменты и  сами  изваяния  были  перепачканы  краской.
Сплошь от земли до самого верха на гипсе красовались  корявые  цифры  "3",
"2", "1", наспех нарисованные аэрозольной жидкостью.  Разноцветная  краска
стекала вниз и, смешиваясь, образовывала грязные омерзительные пятна.
     На глазах Тессы появились слезы.  Она  забегала  вокруг  постаментов,
всплеснула руками и снова закричала дрожащим голосом:
     - Дункан, что значат эти цифры?
     Стараясь  сохранять  спокойствие  и  не  поддаваться  панике,  Дункан
ответил:
     - Это убывающий цифровой ряд. Видишь,  везде  цифры  идут  строго  по
порядку и всегда остается "один".
     - Это что, визитная карточка твоей сумасшедшей  девушки?  Она  что  -
снова хочет с тобой встретиться?
     -  По-моему,  это  не  почерк  девочки,  -  резко   ответил   на   ее
незаслуженную  колкость  Мак-Лауд.  -  Скорее  всего,   это   записка   от
Райнхардта. Наверное, он хочет со  мной  встретиться.  Или  он  и  Ребекка
заодно.
     Но Тессу ничем уже нельзя было остановить. Она орала,  словно  в  нее
вселился дьявол:
     - Но ведь ты  его  не  почувствовал!  -  лицо  ее  стало  красным  от
напряжения, из глаз лились слезы, такой Дункан  ее  ни  разу  в  жизни  не
видел. - Ты даже не ощутил его присутствия... Неужели же это он?..
     - Я не знаю! - не выдержав вида этой страшной истерики, тоже закричал
Дункан.
     И вдруг она замолчала, вся как-то сжалась, словно испугалась  чего-то
грозного и невидимого. Он тоже больше не кричал. Молча  и  неподвижно  они
простояли  возле  изуродованных  скульптур  минут  пять,  а  после   этого
бросились друг другу в объятия, а потом еще  долго  стояли  на  лужайке  и
смотрели на изваяния.
     - Пойми, дорогая, - говорил Дункан, - он  где-то  совсем  недалеко  и
приближается  с  каждой  минутой.  Мы  не  должны  поддаваться  панике   и
ссориться. Ему только это и нужно. Пойми.
     - Да, да, конечно, мы не будем ссориться...  Я  починю  их.  В  конце
концов, здесь не так уж много работы. И не стоит огорчаться  из-за  одного
сумасшедшего, который хочет нам все испортить.
     - Конечно, милая!..
     Тишину городского парка оборвал треск  мотоциклетных  двигателей.  На
дорожку возле лужайки, где красовалась композиция, выехали два полицейских
мотоцикла и, остановившись возле "лендровера" Дункана, принялись  ожидать,
когда с противоположной стороны дорожки к ним подъедет патрульная машина.
     Она остановилась нос в нос напротив "лендровера" и из нее  вышел  уже
знакомый Дункану и Тессе темнокожий  комиссар.  Парни  в  форме  слезли  с
мотоциклов и подошли к начальству, сжимая под  мышками  белоснежные  сферы
шлемов и приготовившись запомнить поручения.
     "Принесла нелегкая", - мелькнуло в голове Дункана.
     Полисмены козырнули и направились к стоящим на газонах зевакам, а сам
комиссар  приблизился  к  Дункану  и  Тессе,  все   еще   стоявшим   возле
постаментов.
     - Сержант Бэнет, - представился он, поднимая в приветствии шляпу.
     - Мы с вами уже знакомы, - как-то брезгливо произнесла Тесса.
     Очевидно, ей сейчас было неприятно  присутствие  любого  постороннего
человека, который не смог бы прочувствовать  всю  глубину  ее  горя,  а  в
лучшем случае смог бы  только  пожалеть  ее.  Но  полицейский,  словно  не
заметив ее состояния, спросил:
     - Вы догадываетесь, кто мог сделать это?
     Тесса замялась, но все же довольно четко ответила:
     - Нет.
     - Вы знаете, - принялся  утешать  женщину-скульптора  полицейский,  -
такое случалось и раньше. И даже с великими. А с  вами  это  первый  такой
случай?
     - Да, - тихонько, как будто издалека отозвалась Тесса.
     По лицу копа было видно, что ему от души жаль молодую  ваятельницу  и
он сам понимает неуместность своих расспросов и то, какую боль  он  сейчас
причиняет ими, но это был его долг, и он продолжал:
     - Скажите,  а  в  последнее  время  вам  никто  не  угрожал?  Звонков
телефонных или писем не было?
     - Не было, - подтвердила она.
     - Попытайтесь  вспомнить:  может  быть,  произошло  что-то  странное,
необычное?
     - Нет.
     - Подумайте, может быть, все-таки вам есть о чем мне рассказать? - не
унимался следователь.
     - Извините, мне нечего сказать, - вдруг решительно проговорила Тесса.
- У меня очень много работы, - она указала рукой на скульптуры и  пошла  в
сторону автомобиля.
     - Спасибо, - сказал ей вслед Бэнет и по привычке приподнял шляпу. Как
только Тесса ушла, детектив сосредоточил все свое внимание на Дункане.  Он
прищурился и начал задавать вопросы:
     - А вы, конечно, опять ничего не знаете об этом?
     Мак-Лауд только развел  руками  и  пожал  плечами,  смиренно  опустив
глаза, а сержант продолжал:
     - Точно так же, как и о трупе, который нашли возле вашего магазина.
     - Я бы с удовольствием вам помог... - Мак-Лауд развел руками, - но...
     - Да, конечно. Не сомневаюсь, - сокрушено покачал  головой  Бэнет.  -
Хотя давайте попробуем.
     Он вытащил из внутреннего кармана плаща  небольшую  фотокарточку,  на
которой фотороботом был составлен портрет  явно  Ребекки,  и  протянул  ее
Дункану.
     - Вы видели когда-нибудь эту женщину? - спросил комиссар.
     Конечно, Дункан ее узнал, - но, тем не  менее,  Мак-Лауд  повертел  в
руках  фотографию  и,  посмотрев   на   нее   несколько   секунд,   вернул
полицейскому.
     - Трудно сказать, - Мак-Лауд озадаченно поднял брови.
     - Да? - удивился сержант и на его лице появилась ехидная улыбка,  как
бы говорившая: "Ничего другого я от вас и не ожидал".
     Дункан тоже обаятельно улыбнулся, но через секунду оба были  серьезны
и деловиты и продолжали разговор как ни в чем не бывало.
     - Так вот, - Бэнет продолжал держать фотографию так,  чтобы  Мак-Лауд
мог ее видеть, - приятели этого хулигана показали, что эта женщина его так
ударила, что он чуть не отдал концы. А после инцидента  она  вошла  в  ваш
магазин.
     Детектив смотрел прямо в глаза Мак-Лауда, но  тот  был  невозмутим  и
совершенно спокойно ответил:
     - Ко мне многие заходят.
     Словно не понимал, куда клонит Бэнет.
     - Ну, я думаю, что такую женщину вы бы запомнили.
     - Увы, - развел руками Дункан. - Не запомнил.
     - Жаль, - сказал комиссар. - Я думаю, что  все  это  как-то  связано.
Убийство, порча скульптур среди бела дня... - он на  мгновение  замолк,  а
потом продолжил. - И то, что вы находитесь в центре этих  событий.  И  как
всегда ничего не знаете, словно вчера родились. Что-то  мне  подсказывает,
что мы теперь с вами будем часто видеться.
     Закончив монолог, сержант Бэнет еще раз окинул взглядом Мак-Лауда  и,
резко развернувшись, направился к патрульному автомобилю - к ожидавшим его
полицейским, уже успевшим опросить добрую дюжину прогуливающихся  в  парке
людей, но так ничего и не выяснивших по поводу разрисованных скульптур.


     Домой Тесса и  Дункан  вернулись  уже  поздно  вечером.  Они  страшно
устали, потому что приводили в порядок  композицию  на  парковой  лужайке.
Необходимо было одну за другой смыть растворителем все проклятые  цифры  и
потом восстановить потертую поверхность новым слоем гипса.
     Поэтому только переступив порог дома, Тесса тут же отправилась в душ,
где долго, бесконечно долго стояла под горячими струями  воды,  согреваясь
после поездки домой в промозглом отсыревшем  "лендровере"  и  с  закрытыми
глазами шепча что-то себе под нос. Дункан какое-то время  находился  возле
дверей в кухню и смотрел на силуэт ее тела в молочном стекле стены.
     Постояв так с минуту, он, тяжело вздохнув, отправился в  кухню,  где,
ловко орудуя разнообразными приспособлениями, принялся готовить бутерброды
и варить кофе. Собрав на небольшом подносе ужин, он пошел в комнату.
     Шум воды стих, и теперь Тесса лежала на диване, обложившись подушками
и прикрыв ноги шерстяным пледом. Подсунув под  щеку  кулак,  она  смотрела
прямо перед собой полуприкрытыми глазами и лишь иногда  тяжело,  судорожно
вздыхала.
     Как только Дункан появился на пороге,  Тесса  повернулась  к  нему  и
совершенно буднично сказала:
     - Я тебя люблю.
     Он поставил поднос на журнальный столик  возле  кушетки,  на  которой
лежала Тесса, и присел рядом.
     - Прости, что все так случилось, - тихонько сказал он.  -  Мне  очень
жаль.
     - Я знаю, - она протянула руку и погладила его по щеке.
     - Может быть, ты и права, - Дункан взял ее руку и поцеловал. -  Может
быть, за всем этим, действительно, стоит Ребекка.
     - Но ты в это не веришь, - то ли вопросительно, то  ли  утвердительно
сказала Тесса.
     - Я не знаю.
     Дункан взял себе чашку кофе и предложил жестом Тессе  бутерброды,  но
она отказалась и приготовилась слушать дальше, а он продолжал:
     - Ричи сказал мне, что прежде, чем Райнхардт исчез, он был  с  кем-то
помолвлен.
     - С Ребеккой?
     - Возможно.
     - Мак, но тогда я не понимаю, почему она явилась именно к тебе?
     - По-моему, она думает, что это я его убил.
     - Но ведь ты не убивал его, - вновь то ли спрашивая, то ли утверждая,
сказала Тесса.
     - Не убивал, - как эхо повторил ее слова Мак-Лауд.
     Немного помолчав, Тесса заговорила так, словно  вдруг  поняла  что-то
очень важное:
     - Если она была помолвлена с Райнхардтом, то он  наверняка  рассказал
ей о своем бессмертии, ну, и об остальном...
     - Это вовсе не обязательно, - возразил Дункан.
     - Почему?
     - Я рассказал тебе об этом только потому, что я тебе доверяю. Я  могу
доверить тебе все, что угодно, даже свою жизнь. Я тебя люблю. А  Райнхардт
никому не доверяет. И никого не любит.
     Она немного подумала и сказала:
     - Тогда я могу представить, что она чувствует... - Тесса вздохнула. -
Ее жених погиб, тело так и не нашли,  нет  даже  могилы.  Осталась  только
незаживающая рана в душе. Еще вчера у тебя было все, о чем можно  мечтать,
а сегодня только одиночество, пустота  и  никаких  надежд  на  будущее,  и
никакого утешения. Представляешь,  что  может  сделать  с  женщиной  такая
ситуация? Что может сделать такая женщина?
     - Мне кажется, что именно это она и собирается сделать.
     Вдруг по щекам Тессы покатились слезы, она задрожала, быстро вскочила
и крепко прижалась к Дункану.
     - Обними меня.
     Он ласково привлек ее к себе.
     - Я все понимаю, дорогой. Иначе ей просто стало бы незачем жить.  Мне
страшно, Мак! Страшно оказаться на пути такой женщины. Она не остановится,
пока не сделает все так, как она решила.
     - Может быть, - произнес Мак-Лауд, глядя, как на  журнальном  столике
дымятся кофейные чашки.



                                    13

     ...Утро. Хмурое, осеннее, промозглое, серое, как и  вся  жизнь.  Лишь
парк пылает желто-красным костром неукротимой ненависти. И холодно. Теперь
всегда холодно в этом проклятом доме, на этой проклятой земле. С тех  пор,
как он умер, всегда поздняя осень и всегда холодно.
     Липкие ледяные щупальца  одиночества  обвивают  бьющееся  в  судороге
неутоленной  мести  горло,  а  шаткая   полуразмытая   реальность   течет,
расползается под руками, льдинкой тает в горячих пальцах.
     Падают, падают продрогшие  капли  прозрачными  слезами  на  невидимую
могилу. Отражение в несуществующем зеркале более  реально.  Но  с  порывом
зимнего ветра с неба срывается снежинка, огромная, нелепая,  желто-красная
бестия...  Приближаясь,  она  растет,  растет...  Вот  она  уже  с  дом...
Перепоночки ледяные, прозрачные кружева легкого инея, как бетонные  балки.
Все ближе, ближе... Вдребезги. Разве что-то может случиться, если  разбить
невидимое зеркало  или  сжечь  несуществующую  фотографию?  Тяжелый  дождь
острых невидимых осколков: кап-кап... Стеклянные лужи  над  головой  то  и
дело выливают за шиворот потоки остро отточенных  капелек.  Сталь  зеркала
исходит  холодом  и  плачет,  плачет:  зиль-бер.  В  серой  бездне  клинка
отражается желто-красный вихрь. Он  облетает,  срываясь  с  черного  пепла
голых веток, оставшихся после пожарища.
     Холодно.
     Ребекка распахнула двери спальни и  по  коридору  вышла  на  террасу,
окруженную  огромными  вазонами.   Шелковая   широкая   рубаха   мгновенно
взвихрилась под обжигающими потоками утреннего ветра. Сегодня  именно  тот
день, которого она ждала  все  эти  проклятые  годы.  Пронзительная  сталь
морозного воздуха хрупкой тонкой пеленой окутала весь  мир.  Она  облепила
мир с головы до ног, приросла, как кожа.
     Молниеносный  взмах  сабли,  рассекающей  хлестким   ударом   упругую
свежесть, решит сегодня все, а дальше - долгожданное тепло,  бьющее  через
ровные края свежей раны.
     - Ребекка...
     - Да, Уолтер.
     - Ребекка. Этот костюм - это именно то, что тебе  нужно.  Брюнетка  в
алом... Я мечтал всю жизнь.
     - Она твоя.
     - Ребекка...
     Кровавые языки пламени  облизывают  черный  бархат  осенней  полночи,
тепло и уютно... Было... Пока ледяной порыв прозрачной стали не  уничтожил
все, что так дорого, пока ветер не засыпал мир  желто-красным  листопадом.
Год за годом, тысячу  жизней,  миллион  лет  беспощадных  тренировок,  всю
вечную осень она готовилась, чтобы однажды ответить на мучивший ее вопрос.
Хватит  ли  у  нее  ненависти,  чтобы  смыть  этот  желто-красный   поток,
захлестнувший все ее существо, серым холодом стали.
     Оранжевый диск на  пятнистом  полотне  и  черный  хрупкий  пепел  под
ногами, а между ними плотная, всепоглощающая серая  реальность  клинка.  В
ней, как в гигантском аквариуме, плещутся мужчины, женщины, дети...
     Вдыхая сталь, что может делать человек? Только бесконечно  кружить  в
вальсе с тряпичной белой куклой, прозрачной, как  несуществующее  зеркало.
Нежный осенний танец вокруг кровавого сгустка. Трехгранное  лезвие  гнется
дугой, в помертвевших глазах тонут мутнеющие  зрачки,  заволакивая  черным
пеплом бешеный холод пожарища, горло захлебывается. Это последний поцелуй.
Брюнетка в алом...
     - Она твоя.
     - Но хватит ли у тебя ненависти?
     - Я тебя люблю.
     - ...брюнетка в алом...
     - Я тебя люблю.
     - Ребекка...
     Она выдергивает из манекена прозрачный ручей стали и вытирает  клинок
кружевным платком с монограммой  "У.Р.".  Желто-красная  ткань  постепенно
окрашивается, превращаясь в  кровавую;  пепел  летит,  кружась  в  осеннем
ветре. Сегодня начнется зима.
     - Скоро Рождество.
     - Да, дорогой, а потом опять наступит осень.
     - Глупышка, потом будет весна. Скоро придет Рождество.
     - Да, дорогой. За окнами холодно, промозглый ветер,  с  утра  моросит
дождь, колючий, как осколки зеркала. Разожжем камин?..
     - Ребекка...
     Она  садится  в  машину  и  едет  по  осенним  улицам.  Город  только
просыпается. Тяжелые капли бегут по  щекам,  мерзнут  на  холодном  ветру.
Брюнетка в алом... Слезинки  звонко  падают  в  пепел  жизни,  выстукивая:
зиль-бер, зиль-бер.
     Зильбер.


     В антикварном магазинчике было пусто. Так  рано  посетители  сюда  не
заглядывали, а хозяева, по-видимому, находились где-то поблизости, в жилой
части двухэтажного домика.
     Ребекка вошла в помещение  и  осмотрелась.  Вон  он.  В  застекленном
небольшом шкафчике, висящем на стене...
     Услыхав,  что  пришел  посетитель,  Тесса,  находящаяся  в  комнатке,
соседней с торговым залом, громко крикнула:
     - Одну минутку. Извините, я сейчас к вам подойду.
     Ребекка размашистым шагом, не спеша, уверенно прошла через  весь  зал
и, открыв нехитрый замочек  стеклянного  шкафчика,  распахнула  прозрачную
дверцу. Это была она, его сабля. Именно то, что она так долго искала и  на
что никак не решалась предъявить свои права. Но сегодня особый  день.  Она
протянула руку и  вновь,  как  много  лет  назад,  почувствовала  знакомую
тяжесть и гладкую, как кошачья шерстка, полировку металла.
     Сбоку раздались шаги и вошла Тесса. Увидев,  что  посетительница  без
спроса открыла витрину, она спросила:
     - Что вы делаете?
     Посетительница повернулась к хозяйке магазинчика лицом, - и та  сразу
узнала в ней Ребекку, которая внезапно зашипела, как разозлившаяся  кошка,
и, выставляя вперед острый коготь зильбера, сказала:
     - Беру то, что по праву принадлежит мне.
     В голосе гостьи было столько ненависти, что у Тессы по спине побежали
мурашки. Она поняла,  что  эта  женщина,  доведенная  до  отчаяния,  может
решиться на все, что угодно.
     - Ваш муж дома?
     - Нет, я одна, - ответила Тесса и, указывая на саблю, спросила. -  Вы
хотите это украсть?
     - Эта сабля, - невозмутимо ответила  Ребекка,  -  принадлежала  моему
жениху. А теперь должна принадлежать мне.
     Она взмахнула зильбером,  бешено  сверкнув  своими  черными  глазами.
Тесса  быстро  сообразила,  что  лучше  всего  с   такой   посетительницей
разговаривать на большом расстоянии, и зашла за широкий стол,  на  котором
были выставлены  мелкие  побрякушки.  Оттуда  уже  она  решила  продолжать
разговор.
     - Дункан был прав, - сказала она. - Вы  были  помолвлены  с  Уолтером
Райнхардтом.
     - Да, - горько воскликнула Ребекка. - Но он погиб.
     - Вы ничего не знаете, - пыталась объяснить  ей  то,  что  произошло,
Тесса.
     Она понимала, что несчастная женщина может совершить самую большую  и
неисправимую ошибку в своей жизни.  Райнхардта  она  себе  не  вернет  вне
зависимости от того, жив он или умер,  а  сама  погибнет.  Ее  убьет  либо
Дункан, если она попытается  его  убить  и  узнать  его  тайну,  либо  сам
Райнхардт, если она найдет его и тоже узнает  тайну  бессмертных.  Поэтому
Тесса  решила  попробовать  отговорить  Ребекку  от   этого   смертельного
предприятия.   Она   так   разволновалась,   что    даже    вышла    из-за
демонстрационного стола.
     Но Ребекка не хотела ничего слышать.
     - Я все знаю, - фыркнула она, поднося острие сабли к груди Тессы.
     Но та, не обращая внимания, старалась объяснить:
     - Вы не понимаете с чем вы имеете дело!
     - Это вы не понимаете, с кем вы имеете дело, - оскалилась брюнетка. -
Мак-Лауд - убийца!
     В ее глазах пылал гнев.
     Но Тесса ни на что не собиралась обращать внимание.  Ни  на  то,  что
собеседница взбешена, ни на то, что прямо перед ней  острый,  как  бритва,
клинок, готовый пронзить ее  тело.  Она  хотела  только  одного  -  спасти
несчастную женщину от нее же самой. И поэтому она отодвинула рукой  саблю,
словно перед ней была не сталь, а папье-маше, и горячо заговорила:
     - Вы ошибаетесь. Я вам сейчас все объясню...
     - Я не хочу ничего  слышать,  -  вдруг  совершенно  спокойно  сказала
Ребекка и опустила саблю. - Эта сабля у него, - голос ее задрожал, - а она
могла достаться ему только, если он убил Уолтера. Теперь  я  уверена,  что
Мак-Лауд его убил.
     - Но, черт возьми, - закричала Тесса,  -  если  вы  так  думаете,  то
почему же вы не обратились в полицию?
     - Я обращалась, но не было никаких  доказательств.  Не  было  ничего,
даже тела. Но теперь у меня есть сабля. И я сделаю с ним то, что он сделал
с Уолтером. Я убью его.
     Ребекка развернулась и решительно пошла к выходу. Тесса ничего больше
не могла сделать, и ей не оставалось ничего, как  только  попробовать  еще
раз убедить фехтовальщицу.
     - Подождите, - вслед ей воскликнула Тесса, - все совсем не  так,  как
вы думаете!
     Но тщетно. Дверь захлопнулась за ранней посетительницей.


     Ночной город был темен и пуст и пугал жителей осенней отчужденностью.
Поэтому на центральных улицах, освещенных  вечерней  иллюминацией,  быстро
сновали редкие пешеходы, стараясь поскорее укрыться  от  холодного  сырого
ветра в своих домах. Осенние вечера не всегда располагают к  прогулкам,  и
Мак-Лауд, - как впрочем, и все жители городка, -  спешил  домой.  Он  гнал
машину по залитому холодными огнями проспекту и думал, думал...
     История, которая закружила их с  Тессой,  как  осенний  вихрь  кружит
опавшие разноцветные листья, грозила бедой  гораздо  более  страшной,  чем
простуда.
     "Что делает людей такими, какими они есть, - размышлял  он,  чувствуя
себя таким  далеким  от  всего  мира,  таким  отрешенным  от  обыкновенных
человеческих проблем, как будто  жил  в  другой  галактике.  -  Интересно,
задумывался ли кто-то об этом? Одни рождаются хорошими, другие -  плохими,
а есть еще такие,  которые  рождаются  бессмертными,  и  они  тоже  бывают
разными. Но из них в конце концов останется только один.
     (Бессмертие  для  Райнхардта  всегда  было  лишь  игрой,  в   которой
действовали лишь его правила, а проигравший платил за все смертью. Но зато
выигравший не жалел ни о чем).
     А что такое бессмертие для меня? Зачем мне  эта  неоправданно  долгая
жизнь, если мне не нравится сама идея вечной игры и я не понимаю ее  цели.
И вообще я не думаю, что это игра.
     Я никак не могу понять почему  мы  чем-то  отличаемся  от  остальных!
Почему Конан, я и другие - это одно, а  Слэн,  Райнхардт  и  еще  сотни  -
другое? Почему, если мы выиграем, то будет все хорошо, а если  они,  -  то
все плохо? Почему?!.
     За столько лет мне чертовски надоело ломать голову над этим вопросом,
который все равно невозможно решить. Мне иногда  кажется,  что  я  мучаюсь
дурацкими несуществующими проблемами, а вокруг меня умирают люди.  У  меня
есть много времени для того, чтобы любить их, быть с ними, но пока я решаю
несуществующую проблему, они умирают. Умирают любимые, и их не вернуть.  А
проклятая неизвестность калечит дорогие судьбы, уносит драгоценный  покой.
Ведь я могу прожить еще тысячу лет, а могу умереть завтра, и они от  этого
боятся, страдают, седеют... Но почему-то совсем  не  думают  о  себе.  Они
смертны, и гораздо более хрупок их жизненный путь, но  почему-то  они  всю
свою недолгую жизнь переживают за меня, даже на смертном одре.
     Тогда  зачем  эта  всепоглощающая  долгая  борьба,  если  никому   не
становится  лучше,  даже  если  ты  побеждаешь!  Тогда   мучаются   другие
незнакомые люди, но тоже - мучаются; и какая разница  -  хорошие  они  или
плохие, если ты сам их обрек на мучения и на долгие страдания.
     Но самое страшное, что от этой  борьбы  никуда  нельзя  уйти.  Нельзя
отсидеться или погибнуть в каком-нибудь бою. Однажды Конан мне сказал:
     - Каждый раз, когда не дерешься ты, дерусь я.  Чем  меньше  достается
тебе, тем больше достается мне. Делай хорошо свое  дело.  Тем  более,  что
кому-то, - правда, я не скажу кому, - всегда достается  все:  все  радости
жизни и все самые красивые женщины"...


     Ричи стоял возле изрядно поношенного темно-бежевого  БМВ  и  вот  уже
битых сорок минут описывал  двухметровому  черному  посетителю  автосалона
достоинства именно этого автомобиля. Клиент везде совал свой курносый нос,
что-то нюхал, разве что вверх колесами не переворачивал, трижды объезжал с
Ричи вокруг смотровой площадки, но так  и  не  мог  окончательно  решиться
сделать эту покупку.
     Ричи работал вовсю, стараясь его сагитировать:
     - Это потрясающая машина, - вдохновенно говорил он, - послушная,  как
спаниель. С десяти центов дает девять сдачи по первому требованию.
     Длинный еще раз понимающе кивнул, но вынимать кредитную  карточку  не
собирался.
     - Она просто создана для вас! - разорялся Ричи.
     Но  посетитель  еще  раз  обошел  машину  и,   -   вероятно,   приняв
окончательное решение, - отрицательно покачал головой и зашагал к выходу.
     -  А-а-а,  черт,  -  сокрушено  произнес  Ричи   вслед   неудавшемуся
покупателю и махнул от огорчения рукой. - Прирожденный пешеход.
     Он еще раз бросил разочарованный взгляд в спину удаляющейся фигуре  и
тут же увидел знакомый "лендровер", подруливающий к площадке.
     Дункан остановился возле Ричи и выключил мотор.
     - Привет, Мак, - удивленно проговорил О'Брайн.
     Он  никак  не  рассчитывал  увидеть  здесь,  в   салоне   подержанных
автомобилей, такого респектабельного господина, как  Мак-Лауд.  И  поэтому
немедленно спросил:
     - Что случилось? Ты что, решил сменить  машину?  Хочешь,  я  предложу
тебе...
     Но Дункан перебил его:
     - Тихо! Ты раздобыл новую информацию о Райнхардте?
     Ричи застыл с протянутой рукой, указывающей на один  из  выставленных
автомобилей. Он перестал паясничать и уже серьезно отрапортовал:
     - Конечно, нашел. Подожди секундочку.
     Он быстро поднялся в свой вагончик  и,  схватив  со  стола  увесистую
пачку толстых журналов, вернулся к машине.
     - Держи, - протянул он их Дункану.
     - Спасибо, - тот принялся листать  тоненькие  страницы.  -  А  ты  не
просмотрел все это?
     - Просмотрел, - гордо ответил парень. - Вот  в  этом  журнале,  -  он
указал на обложку одного, - говорят, что Райнхардт был очень милый, добрый
такой человек... Он запросто увольнял людей из своей компании.  Даже  тех,
которые порой проработали там очень много лет,  всю  жизнь.  Его  называют
отъявленным подонком, что означает почти что  национальный  герой,  потому
что он сумел заработать большие деньги.
     Мак-Лауд одобрительно кивал  в  ответ  и  слушал  краткое  содержание
прочитанного, одновременно  пролистывая  журналы.  А  О'Брайн  рассказывал
дальше:
     - А потом он все равно должен был разориться. Обязательно должен был.
Против него выдвинули массу разнообразных обвинений,  и  его  разорили  бы
суды. Так что даже он понял,  что  смерть  оказалась  для  него  наилучшим
выходом из создавшейся ситуации. Иначе он надолго бы сел в тюрьму.  Смерть
к нему подоспела как нельзя более вовремя.
     - Спасибо, - Мак-Лауд отложил листы на соседнее сидение и  прижал  их
какой-то штукой. - Я, пожалуй, поеду, Ричи.
     Тот понимающе кивнул.
     - До свидания.
     - Будь осторожен, - вместо прощанья сказал Дункан и нажал  на  педаль
газа.
     Ричи проводил машину долгим взглядом.
     "Заладили, - подумал он, - осторожнее, осторожнее! Это им  есть  чего
бояться, а кому я нужен? Сейчас домой и телевизор смотреть до "не могу", а
завтра опять на работу. Тоже мне, большая птица - господин Ричи!"
     "Лендровер" утонул в  темноте,  а  Ричард,  пожав  плечами,  пошел  к
вагончику,  на  пороге  которого  как  раз  появился  босс,  что  означало
окончание рабочего дня.
     Начальника Ричи  звали  мистер  Краус.  Это  был  полный  приземистый
мужчина средних лет с большими залысинами  на  круглой  голове.  Маленькие
хитрые глазки на его пухлом  лице,  крупный  вислый  нос  и  узкая,  почти
безгубая  полоска  рта  делали  Крауса  похожим  на  развеселого  розового
поросенка. Ему всегда было жарко, даже в лютый мороз, пот  в  любое  время
года крупными каплями катился по его лбу, который он  то  и  дело  вытирал
огромным, вчетверо сложенным носовым платком.
     Сейчас, как и всегда, мистер  Краус  стоял  на  пороге  вагончика,  в
котором располагался офис,  и  вытирал  свой  вечно  потеющий  лоб.  Когда
подошел Ричи, он ехидно спросил:
     - Ну, как дела?
     - Ты же видел, что он ушел. Слушал битых три четверти часа,  а  потом
ушел. Я не понимаю, - возмущался юный продавец, - у него что  же,  времени
вагон?
     - А я тебе говорил, что это не клиент. Может, он просто гулял и решил
послушать, что ты сможешь ему рассказать, но  никак  не  рассчитывал,  что
представление настолько затянется.
     - Я думал... - попытался оправдаться Ричи.
     - Ладно, - шеф махнул рукой и посмотрел на часы. - Я полагаю, что еще
пять минут, и будем закрываться...
     Внезапно из ровного  шума  засыпающего  города  выплеснулся  странный
непривычный  звук.  Нечто  похожее  на  кудахтанье  несушки,  если  бы  ее
голосовые связки были сделаны из железа.
     Ричи и мистер Краус удивленно переглянулись  и  принялись  напряженно
всматриваться в темноту. Через несколько  секунд  на  площадку  автосалона
въехал голубой "фольксваген". Тот самый, который вчера  вечером  приобрела
Эйнджи.
     Машину нельзя  было  узнать.  Куда  девалась  бесшумная,  безотказная
работа хваленого почти нового двигателя? Теперь машина кряхтела  и  гудела
так, словно побывала  в  кругосветном  путешествии.  "Фольксваген"  бешено
завизжал тормозами и из него выскочила разъяренная Эйнджи.
     - Что случилось? - закричал Ричи еще от порога вагончика и  стремглав
бросился к ней.
     - Понятия не имею, - в ответ завопила она. - Я ехала на пляж,  а  она
заглохла, а потом начала вот так трещать! Конечно, я вместо пляжа  поехала
сюда. Там сегодня праздник,  сегодня  открытие  сезона  любителей  зимнего
плавания, а я, как  дура,  торчу  возле  этих  проклятых  железяк!  Ты  же
говорил, что это хорошая машина!..
     Она  сложила  руки  на  груди  и,  щурясь,  исподлобья  смотрела   на
подоспевшего к ней взъерошенного Ричи, для которого эта  новость  была  не
менее ошеломительна, чем для нее.
     Он послушал работу мотора и сказал:
     - Это действительно  хорошая  машина.  Не  волнуйся,  -  он  поправил
галстук, - я сейчас разберусь.
     Ричи принял солидный  вид  и  резко  повернулся,  собираясь  пойти  к
вагончику, где расстался с шефом, но не успел он сделать  и  одного  шага,
как с разгона врезался  в  толстый  живот  мистера  Крауса.  Тот  тихонько
подошел к молодым людям, которые так кричали, что  даже  не  услышали  его
тяжелых шагов, и уже был в курсе этого сложного дела.
     - Я думаю, - весомо произнес он, - что ничего не выйдет.
     Ричи чуть не взорвался от бешенства. Неужели этот толстый боров решил
его провести и рассчитывает, что все так просто сойдет ему с рук? Ишь, как
выдумал, а ведь знал, что машина для девушки Ричи, мерзавец!
     На всякий случай, чтобы освежить память шефа, Ричи сказал:
     - Может, вы не помните, но моя подруга купила эту машину. А мы должны
защищать свою репутацию.
     В ответ мистер Краус только улыбнулся и развел руками.
     - С удовольствием бы вам помог,  -  любезно  сказал  он,  -  но  ваша
подруга должна понимать, что купила подержанную машину. А подержанная, это
значит подержанная, не новая то есть. Так что...
     Он улыбался ослепительной улыбкой, которая настолько  не  понравилась
Ричи, что он уже начал подумывать о том, чтобы - если, конечно, не  хватит
других аргументов, - взять и врезать мистеру Краусу по толстой физиономии.
Но на всякий случай он решил попробовать  еще  раз  воспользоваться  своим
ораторским талантом и воззвать к совести автоторговца.
     -  То,  что  вы  делаете,  -  убеждал  его  Ричи,  -  это  не  только
неправильно, но и некрасиво.
     Но толстокожий предприниматель только сокрушено вздыхал  и  никак  не
собирался исправлять неисправности.
     - Понимаете, ребята, других вариантов нет...
     Тут Ричи не выдержал и заорал не своим голосом:
     - Что вы с нею сделали? Я же сам  проверял  эту  машину!  Перекрутили
спидометр?
     - Ну что ты, мой юный друг! Ты же сам читал паспорт. И к тому же я не
какой-нибудь мелкий мошенник.
     - Вы поменяли половину деталей? Вытащили новые  клапаны  и  поставили
старые? Как вам не стыдно?
     Ричи еще наверное долго бы орал, а Краус  бы  слушал  его  с  тем  же
любезным выражением лица, но ничего бы даже  не  собирался  предпринимать,
если бы вдруг не раздался пронзительный телефонный  звонок,  омерзительным
визгом прорезавший вечернюю тишину.
     - Извините, - пробормотал мистер Краус и отошел в сторону.
     С трудом разворачивая свое жирное тело, он извлек из заднего  кармана
штанов плоскую трубку радиотелефона и поднес ее к уху.
     - Да-а, - деловито протянул он. - Понимаю.
     Тем временем Ричи  занимался  тем,  что  утешал  горюющую  по  новому
автомобилю и пропущенному  празднику  Эйнджи.  Всем  своим  видом  О'Брайн
показывал, что  произошла  лишь  досадная  ошибка,  но  сам  в  это  время
придумывал коварный план мести мистеру Краусу.
     - Эйнджи, я разберусь, ты увидишь, - уверял он девушку и  лихорадочно
думал, что бы предпринять, чтобы толстый начальник отремонтировал  голубой
"фольксваген". - Мы еще съездим на этой машине на пляж, Эйнджи.
     Ричард  бросал  пламенные  взгляды  на  толстяка,  а  тот   увлеченно
беседовал по телефону. Паренек жестом пригласил  Эйнджи  помолчать  и  сам
прислушался.
     - Да, конечно, - размеренно басил Краус. - Разумеется,  сэр.  Сейчас?
Что? Именно сейчас? Ну что ж, договорились. Всего хорошего.
     Толстяк расплылся в  широкой  улыбке  и,  спрятав  в  карман  трубку,
подошел к молодым людям. По лицу шефа было видно, что  настроение  у  него
стало заметно лучше, чем во время разговора о  поломанной  машине  Эйнджи.
Похлопав голубой "фольксваген" по крыше, он надулся, гордо выпятил грудь и
многозначительно произнес:
     - Я давно собираюсь продать вон тот "мерседес", - он широко откинул в
сторону руку, указывая, какой именно "мерседес"  он  имеет  в  виду,  хотя
"мерседес" на площадке был представлен только одной машиной.  -  А  то  он
стоит, стоит... И вот наконец позвонил покупатель. Машина нужна ему  прямо
сейчас.
     Ричи мечтательно поднял глаза к ночному небу и расслабленно произнес:
     - Да ну его к черту!
     По его лицу было видно, что идея  продажи  "мерседеса"  прямо  сейчас
интересует его меньше всего на свете, поскольку он настроен лирически -  и
только законченный хам может мешать ему предаваться высоким размышлениям и
мечтам.
     Лицо мистера Крауса исказила гримаса удивления и ужаса. Он решительно
не понимал, как от такой сделки можно  отказаться.  Поэтому  мистер  Краус
мигом потерял дар речи и только беззвучно выдохнул:
     - Это сорок тысяч долларов.
     Но вывести Ричи из неожиданной лирики так  просто  не  удавалось  еще
никому. Он посмотрел на часы и, взяв  Эйнджи  под  руку,  пошел  к  дверце
голубого "фольксвагена" и распахнул ее, приглашая Эйнджи  сесть  за  руль.
Посадив даму, он обогнул автомобиль и, уже собираясь сесть сам, сказал:
     - Пусть этим "мерседесом" займется кто-нибудь другой. Тот,  кому  это
нужно.
     Мистер Краус считал в четыре раза быстрее  калькулятора.  Поэтому  он
мгновенно сообразил, сколько он  потеряет  на  этом  небольшом  внутреннем
конфликте, и заявил:
     - Хорошо, я починю машину твоей подружки,  а  ты  перегони  машину  и
получишь чек.
     Ричи подмигнул девушке и, стараясь  сохранять  независимый  и  гордый
вид, произнес:
     - Хорошо. При условии, что вы мне заплатите комиссионные  за  продажу
"мерседеса" и дадите письменные обязательства починить этот автомобиль.
     Сквозь темное стекло Ричи краем глаза видел, что Эйнджи улыбается,  -
и ему это нравилось все больше и больше. Оказывается, он  все-таки  парень
что надо и может настоять на своем, если это необходимо сделать.
     - Хорошо, хорошо, - быстро закивал босс.
     - Спасибо, - с достоинством ответил Ричи.
     Эйнджи завела булькающий  мотор  и,  удовлетворенная  таким  решением
вопроса, махнула Ричи рукой и уехала. А тем временем мистер  Краус  извлек
из своих необъятных карманов ключи от "мерседеса"  и  протянул  их  своему
помощнику.
     - Держи.  Получишь  чек  и  оставишь  расписку.  Понял?  -  наставлял
по-отечески начальник. - Да, и не забудь содрать с лобового стекла все эти
рекламные штуки.
     Он похлопал О'Брайна по спине и подтолкнул его к подлежащему  продаже
автомобилю.
     - И помни, хороший покупатель всегда приходит либо рано  утром,  либо
поздно вечером.
     "Причуды богатых, - подумал Ричи.  -  Какому  идиоту  на  ночь  глядя
потребовался "мерседес"?".
     Но как только он выехал  за  ворота  демонстрационной  площадки,  все
вопросы исчезли сами собой и парень просто гнал по темным улицам, стараясь
поскорее покончить с поздними  делами  и  поменьше  мучиться  относительно
источников их возникновения.
     Поколесив с полчаса по пустынным уже улицам в восточной части города,
Ричи остановил наконец машину возле небольшого дома с единственным горящим
окном во втором этаже. В окне промелькнул силуэт, и через несколько  минут
из двери вынырнул высокий стройный человек средних лет, одетый  в  дорогой
плащ. Он заглянул в машину, и Ричи  увидел  улыбающееся  приятное  лицо  с
ухоженной пепельной бородой. Незнакомец открыл дверцу и сел рядом.
     - Добрый вечер, - поздоровался торговец автомобилями и сразу  перешел
к делу. - Я от вас должен получить чек и оставить вам квитанцию. Сейчас  я
ее найду.
     О'Брайн принялся разыскивать куда-то запропастившуюся как назло папку
и не обратил  внимания  на  то,  что  в  руке  бородача  появился  большой
пистолет. Ричи искал документы и рассказывал,  как  необходимо  поступить,
чтобы приобрести этот автомобиль.
     - Сегодня я оставлю вам кое-какие бумаги и расписку,  а  окончательно
мы все оформим завтра.
     Противная папка нашлась, и Ричи смог  обернуться  к  покупателю.  Тот
улыбнулся и, приставив пистолет к голове продавца, сказал:
     - Отлично, мы именно так и сделаем.



                                    14

     Звонок в дверь вернул Тессу в реальный мир. Она вздрогнула  и  нехотя
оторвала глаза от книги. Несколько секунд женщина раздумывала: померещился
ей этот привычный звук  или  он  существовал  на  самом  деле.  Но  звонок
прозвучал еще раз, и Тессе пришлось вставать из кресла,  напяливать  туфли
на высоком каблуке и идти открывать дверь. Звонок повторился еще  раз,  но
уже более длинный и настойчивый.
     Бросив автоматически взгляд в зеркало и определив, что выглядит  если
не на "отлично", то уж на твердое "хорошо", что для  барышни,  только  что
закончившей тяжелую работу по украшению  городского  сада,  не  так  уж  и
плохо, - она, наконец, добралась до двери и щелкнула замком.
     На пороге стоял мальчишка в форме рассыльного с фирменным номером  на
груди и сдвинутой  на  бок  бейсболке.  Обрадовавшись,  что  ему  все-таки
открыли, паренек протянул Тессе коричневую коробку,  перевязанную  большим
розовым бантом, и квитанцию.
     -  Это  для  мисс  Нол,  -  привычным  вежливым  голосом  пробормотал
рассыльный.
     Он лихо подхватил бумажку, на которой Тесса поставила свою подпись, и
еще одну бумажку - чаевые - и, буркнув:
     - Спасибо, - исчез за дверью, сверкнув на прощанье широкой улыбкой.
     Она закрыла дверь и понесла пакет в комнату,  где,  поставив  его  на
журнальный столик, принялась распускать розовую ленту.
     "Интересно,  что  это  сегодня  придумал  Мак?"  -  подумала   Тесса,
раскрывая коробку.
     На лиловой шуршащей бумаге лежало платье. Не просто платье, а  именно
такое,  какое  нужно  любой  женщине.  Он  всегда  знал,  что  именно   ей
понравится.  Вытащив  подарок  из  коробки,  Тесса  с  минуту   пристально
рассматривала его, а потом, аккуратно положив на стол, начала раздеваться,
не сводя глаз с  черного  блестящего  материала,  похожего  на  прозрачную
змеиную кожу, переливающуюся в неярком свете слабой  лампы  всеми  цветами
радуги.
     Сняв просторную трикотажную блузку и короткую юбку, Тесса осталась  в
легкой комбинации, -  недавно  тоже  подаренной  Дунканом.  Взяв  еще  раз
змеиную  одежду  и  полюбовавшись  игрой  разноцветных  огоньков   на   ее
поверхности, Тесса принялась одеваться.
     Искристая ткань нежно облегала тело.
     "Хорошая одежда - всегда хорошая одежда. Одеваешь  в  первый  раз,  а
удобно, словно носил ее всю жизнь", - размышляла Тесса, рассматривая  себя
в обновке.
     Она даже не слышала,  как  открылась  и  хлопнула  входная  дверь,  и
отреагировала только на появление в комнате Дункана.
     - Привет, - загадочно улыбнулась ему Тесса.
     - Привет, - ответил Мак-Лауд.
     Он замер в дверях, удивленно и восторженно глядя на подругу,  которая
красовалась перед ним в новом, удивительно ей подходящем платье.
     - Что мы сегодня празднуем? - поинтересовался он.
     - Это ты мне должен объяснить.
     Тесса  завертелась  на  месте,  давая  Дункану  возможность   оценить
достоинства платья - или фигуры в платье  -  со  всех  сторон.  Затем  она
покосилась на Дункана из-за плеча и спросила:
     - Правда, роскошно?
     - Да, - Дункан ошарашенно кивнул. - Кто подарил тебе его?..
     Почему-то в его голосе прорезались нотки неподдельного ужаса.
     - Подожди, - вдруг совершенно другим голосом произнесла Тесса, словно
вслушиваясь в себя,  пытаясь  уловить  что-то  еле  слышное,  что  звучало
нечетко, но что услышать было просто необходимо.
     Улыбка постепенно меркла, пока совершенно не исчезла с ее лица.
     - Что такое?  -  громко  и  нервно  спросил  Мак-Лауд,  делая  к  ней
несколько шагов.
     Она  застонала,  вся  съежилась  и,   зябко   передергивая   плечами,
простонала:
     - Мак, надо снять это с меня!..
     Нежнейшая  тонкая  ткань  вдруг  превратилась  в   огненную   дерюгу,
облепившую беззащитное тело. Тесса пыталась не прикасаться  горящей  огнем
кожей к  лживому  платью,  и  эти  попытки  превратились  в  бешеный,  все
ускоряющийся  танец  извивающегося  и  бьющегося  женского  тела.   Тесса,
дергаясь, пробовала снять с себя платье, но без посторонней помощи сделать
это никак не удавалось.
     - Сними с меня это! Скорей!..
     Мак-Лауд бросился к ней и принялся рвать непослушную ткань,  стараясь
как можно скорее освободить из ее плена любимую.
     - Кожа горит! - кричала Тесса. - Скорее, сними с меня это! Все горит!
     Боль усиливалась с каждой  секундой,  с  каждым  новым  движением,  и
казалось,  что  еще  мгновение  -  и  тело,  охваченное  невидимым  огнем,
перестанет сопротивляться и  просыплется  на  пол,  потеряв  эластичность,
превратившись в хрупкий ломкий серый пепел.
     Мак-Лауд открывал куски платья, а кожа, которая соприкасалась с  ним,
оказалась ярко-красного цвета и вся  была  покрыта  небольшими  волдырями.
Покончив с огненной материей, Дункан вскрикнул:
     - Скорее под душ! - и, схватив Тессу за талию, поволок  ее,  на  ходу
пытаясь сорвать заодно и прилипшую к внезапно вспотевшему телу комбинацию.
     Женщина рвалась из его рук и кричала:
     - Не трогай меня!
     Очевидно, что любое прикосновение  к  обожженной  коже  причиняло  ей
непереносимые муки.
     - Под душ, живо! - взревел Мак-Лауд  и  буквально  забросил  Тессу  в
кабину душа.
     Он так резко дернул ручку крана,  что  чуть  не  поломал  его.  Тесса
вжалась в плитку облицовки и  только  скулила,  подставляя  теплым  струям
воспаленные руки.
     Вода с грохотом вырывалась из раструба на  стене,  окатывая  Тессу  с
головы до ног. Женщина вдруг снова застонала, но теперь уже не от боли,  а
от сознания того, что сегодня с ней произошло. Глотая воздух и  воду,  она
повернулась к Дункану, который стоял тут же под душем одетый  и,  забросив
руки на его плечи, прижалась к нему всем мокрым дрожащим телом.
     - Боже мой, что же это такое?  -  она  подняла  голову  и  пристально
вгляделась в глаза Дункана.
     Он осмотрел кожу  на  ее  плечах  и,  стараясь  не  дотрагиваться  до
воспаленных участков, аккуратно обнял Тессу.
     - Похоже на химический ожог, но, кажется, мы вовремя  успели.  А  кто
принес тебе это платье?
     - Кто? - почему-то переспросила Тесса. - Рассыльный  из  магазина.  Я
подумала, что это был простой заказ и что это  подарок  от  тебя.  Ведь  в
конце концов мы еще никак не отпраздновали установление моих  скульптур  в
парке.
     - Я идиот! Я должен был предвидеть...
     Дункан поднял Тессу на руки и  понес  в  спальню,  где  положил,  как
ребенка, на кровать и накрыл прохладной простыней.
     - Полежи, дорогая, минут через десять будет доктор,  -  сказал  он  и
исчез за дверью.


     - Ну, что вы скажете? - тихо  спросил  Дункан,  когда  доктор  Шервин
закрыл за собой дверь спальни, где лежала Тесса.
     Тот, на мгновение остановившись возле двери, произнес:
     - С ней будет все в порядке.
     Он быстро спустился по лестнице вниз  и  принялся  надевать  плащ,  в
спешке оставленный в гостиной на спинке одного из стульев.
     - Спасибо, что вы так быстро приехали, - поблагодарил Дункан.
     - Пустяки, - отмахнулся доктор. - Вы вовремя сообразили поставить  ее
под душ.
     - Доктор, я просмотрел все платье,  но  почему-то  ничего  не  нашел,
никакой видимой причины того, что произошло, - Мак-Лауд развел руками.
     - А-а-а,  ясно,  -  врач  принялся  объяснять.  -  То,  что  препарат
находился в ткани платья в виде порошка, это очевидно.  А  тепло  ее  тела
привело препарат в действие. Судя по всему, ничего особо  страшного  и  не
могло произойти, хотя... Кто знает? Определить, что  это  за  порошок,  вы
ведь так и не смогли. И я не смог.
     Дункан вновь развел руками.
     - Завтра я еще раз вам позвоню, - продолжал доктор, - но  думаю,  что
уже все обошлось.
     Мистер Шервин надел широкополую шляпу и, запахнув  плащ,  заспешил  к
выходу.
     - Спасибо, - крикнул Мак-Лауд вдогонку.
     Доктор взмахнул рукой и скрылся в темном проеме двери.
     Дункан щелкнул замком и поднялся на второй этаж. Пройдя  на  цыпочках
мимо двери Тессиной спальни, он направился в гостиную, но в этот миг дверь
распахнулась, и на пороге возникла Тесса, закутанная  в  большой  шелковый
халат, расписанный крупными яркими цветами.
     Выглядела она далеко не лучшим образом. И, хотя на теле не было видно
воспаления, лицо ее стало бледным, а под глазами проступили синяки.
     - А ну-ка назад, в постель! -  воскликнул  Дункан,  настаивая,  чтобы
Тесса вернулась в кровать.
     - Мне не хочется спать, - запротестовала она, смотря на Дункана,  как
будто была совсем маленьким ребенком и просила  разрешить  ей  задержаться
дольше положенного времени.
     - Разожги, пожалуйста, камин, - жалобно добавила она.
     Дункан долго смотрел на нее, а потом, глубоко вздохнув, произнес:
     - Хорошо. Пошли. Осторожно...
     Взяв Тессу под руку, он довел ее до дивана, стоящего  в  гостиной  и,
усадив на подушки, укрыл  поверх  халата  пледом.  Немного  повозившись  и
устроившись поудобнее, Тесса сказала:
     - Тут сегодня Ребекка заходила.
     Дункан, склонившийся над камином,  на  мгновение  замер  с  зажженной
спичкой в руке и, не поворачивая головы, спросил:
     - Что ей было нужно?
     - Она забрала саблю, которую ты возил к ней.
     - Зильбер? - странным  холодно-равнодушным  голосом  спросил  Дункан,
словно пытаясь выиграть время, чтобы обдумать то, что сказала Тесса.
     Спичка в его руках горела уже  около  самых  пальцев,  грозя  вот-вот
обжечь  кожу,  но  он  только  смотрел  в  колеблющееся  маленькое   пламя
отсутствующим взглядом и ничего не делал, чтобы избежать ожога.
     - Да, - она кивнула.
     - Черт! - Мак-Лауд швырнул догоревшую спичку и зажег новую.
     Когда приготовленная под  сложенными  дровами  береста  занялась,  он
закрыл защитное стекло  и,  поднявшись,  стал  смотреть  на  разгорающееся
пламя, как только что смотрел на спичку.
     - Значит, Райнхардт жив, - наконец проговорил в задумчивости  Дункан,
ломая по очереди оставшиеся спички. - Он хочет вернуть себе саблю.
     - Ты думаешь, что он жив?
     - Да, - Дункан кивнул.
     - И ты думаешь, что Ребекка похитила саблю для него?
     - И проделка с платьем - это лишнее доказательство, что она действует
заодно с Райнхардтом. Ей самой это все было бы просто не нужно,  -  скорее
рассуждал вслух, чем объяснял Мак-Лауд.
     - Мак, - Тесса вздохнула, - мне  все-таки  кажется,  что  Ребекка  не
заодно с ним.
     - Да? - Дункан поднял брови.
     - Она думает, что ты его убил. Она не может отделаться от этой  мысли
и, по-моему, просто близка к помешательству. Она все же  очень  несчастная
женщина, Мак.
     Тесса еще раз тяжело вздохнула.
     - Значит, он ее использует, - заключил Мак-Лауд. -  Он  считает,  что
мир для него - игровая площадка, где все придумано только для того,  чтобы
он мог спокойно развлекаться, а смертные - это  лишь  пешки  в  его  игре.
Поэтому он лишен всяких угрызений совести, или каких-либо других чувств по
отношению ко всем. Его в этой игре интересую только я.
     - Значит, он ее использует? Господи, Мак,  неужели  люди  могут  быть
настолько омерзительными?! - удивленно проговорила Тесса.
     - К великому сожалению, - в пальцах  Дункана  жалобно  хрустнула  еще
одна спичка.
     Напряженную тишину гостиной взорвал телефонный звонок, резким  залпом
зуммера вмешивавшийся в разговор. Дункан подошел  к  столику,  на  котором
стоял аппарат, и поднес трубку к уху.
     - Алло.
     - Это вы, мистер Мак-Лауд, - услышал он из трубки  нервный  голос.  -
Где вы были? Я к вам звоню уже который час.
     Внезапно Мак-Лауд почувствовал на том конце провода, возле телефонной
трубки, присутствие того человека, кто уже много лет  ждал  случая,  чтобы
заполучить голову  Дункана.  Трубка  держала  паузу,  и  Дункан  позвал  в
пустоту:
     - Ричи?
     - Да, мистер Мак-Лауд, - голос паренька  немного  повеселел,  но  все
равно в нем чувствовалось напряжение.
     - Это я отключал телефон, - пояснил Дункан. - С Тессой тут  произошел
один несчастный случай... С тобой все в порядке?
     - Нет, - прозвучал  из  аппарата  спокойный  голос,  говоривший  так,
словно это была  его  заранее  отрепетированная  роль.  -  Меня  захватила
Ребекка, - Дункан все же почувствовал дрожь в голосе  Ричи.  -  Она  хочет
встретиться с вами. Она ждет  в  девять  часов  завтра.  Ровно  в  девять.
Надеюсь, что вы приедете.
     - Я понимаю, - тяжело произнес Дункан.
     Мальчишка  хотел  добавить  что-то  еще,  но  из  динамика  раздались
короткие гудки.
     Опустив трубку, Мак-Лауд исподлобья смотрел на Тессу. По его лицу она
сразу поняла, что что-то случилось, и испуганно спросила:
     - Мак, кто это?
     - Это Ричи, - спокойно ответил тот. - Его взяли заложником.
     - Ребекка?
     - Райнхардт, - коротко ответил Мак-Лауд и сел в ближайшее кресло.
     До  девяти  часов  утра  еще  оставалось  достаточно  времени,  чтобы
хорошенько подумать о сложившейся ситуации и уладить все домашние дела.



                                    15

     Рассвет выдался на редкость ленивым. Солнце  нехотя  выползало  из-за
бледно-розового горизонта. Влажный ветер резкими порывами  дул  с  запада,
разбрасывая по асфальту опавшую листву и еще неубранный мусор.
     Дункан остановил "лендровер" возле дома Ребекки и  бросил  взгляд  на
часы. Красный ус секундной стрелки медленно полз  по  черному  циферблату,
словно цепляясь за белоснежные точки. Стрелки показывали без десяти семь.
     Подхватив с соседнего сидения катану, Дункан  выбрался  из  машины  и
твердой решительной походкой пошел к входной двери. Этот  визит,  конечно,
непозволительно ранний, но разве имеют  значение  какие-то  два-три  часа,
когда речь идет о жизни и смерти?
     Ждать назначенного часа не  имело  ровно  никакого  смысла.  Если  бы
Райнхардту захотелось убить Ричи, то он,  ни  на  минуту  не  задумываясь,
сделал бы это сразу  после  телефонного  разговора,  как  только  Мак-Лауд
положил трубку на рычаги. Ведь жизнь какого-то глупого смертного  паренька
не имела для Райнхардта решительно никакой цены.  Чтобы  причинить  лишнюю
боль Дункану, он мог бы сделать все, что угодно. Например, преподнести ему
голову О'Брайна или придумать что-нибудь в этом роде. Но  в  таком  случае
Мак-Лауду не было  необходимости  сильно  торопиться  и  приходить  раньше
намеченного  срока.  Этот  ранний  визит  становился   важным   и   просто
необходимым только в одном случае: если  Ребекка  действует  не  заодно  с
Уолтером. Но так ли это - Мак-Лауд не знал и пришел именно для того, чтобы
выяснить этот, очень интересующий его момент.
     А если  Ребекка  действует  заодно  с  Райнхардтом,  то  нет  никакой
разницы, когда именно придет Дункан. Это разве что сможет подарить Ричи, -
если он, конечно, еще жив, - одну миллионную часть шанса.
     На  секунду  остановившись  возле  входной  двери,   Мак-Лауд   чутко
прислушался.  Но  присутствие  еще  одного   бессмертного   не   ощущалось
совершенно. Если в доме и были  люди,  то  самые  обыкновенные,  ничем  не
примечательные. Смертные. Из-за двери не доносилось ни  единого  звука,  и
можно было предположить, что в этом странном и  неестественно  тихом  доме
вообще никого нет.
     Дункан взялся за круглую ручку двери и с силой  рванул  ее  на  себя.
Замок не выдержал рывка и дверь распахнулась. Он вошел  внутрь  и,  быстро
пройдя через огромную залу прихожей, подошел к лестнице, ведущей на второй
этаж. Опершись о перила, он чутко прислушался. Несмотря  на  столь  ранний
час, из  зала  для  фехтования  доносились  какие-то  звуки.  Ребекка  уже
тренировалась.
     Войдя в тренировочную  комнату,  Мак-Лауд  увидел,  что  она  наносит
сильные рубящие удары по кожаной кукле, ловко орудуя зильбером.
     Дункан резко спросил:
     - Ричи здесь? Где он?
     Ребекка вздрогнула от неожиданности и на миг  замерла.  Не  выдержав,
Дункан закричал:
     - Где Ричи?
     Фехтовальщица подошла к нему и спросила, осматривая гостя с головы до
ног:
     - Кто такой Ричи?
     Она  остановилась  как  раз  на  таком  расстоянии,   которого   было
достаточно  для  того,  чтобы  дотянуться  до  Дункана  при  необходимости
клинком.
     - Что тебе нужно, Мак-Лауд?
     Он смотрел ей прямо в глаза, почти  не  моргая,  и  понимал,  что  не
ошибся.
     - Так значит, это  не  ты  сделала?  -  выдохнул  утренний  гость  и,
пройдясь по залу, остановился возле окна спиной к грозной хозяйке.
     - Что "я сделала"? О чем ты говоришь? - зашипела Ребекка,  подходя  к
нему и поднимая саблю на уровень его сердца.
     Вот он, удачный миг! Всего один шаг  -  и  у  него  не  будет  шансов
остаться в живых! Его сердце  затрепещет  на  острие  клинка  зильбера,  и
Уолтер будет отомщен...
     Мак-Лауд повернул голову и тихо сказал:
     - Райнхардт не умер.
     Но Ребекка не хотела ничего слышать.
     - У тебя была его сабля, - злобно  процедила  она,  готовясь  нанести
удар. - И это ты убил его!
     - Нет, - Мак-Лауд повернулся к ней  лицом  и  старался  говорить  как
можно спокойнее и помнить, что перед ним еще  одна  жертва  разыгравшегося
Райнхардта. - Он где-то здесь. Здесь!
     Мак-Лауд вдруг остро почувствовал, где же именно находится Райнхардт,
и понял, что времени на пустые разговоры осталось совсем немного. А еще он
понял, что Тесса была права относительно Ребекки, только сейчас  от  этого
было не хуже и не лучше. Сейчас надо было, чтобы Ребекка  ему  поверила  и
как можно скорее. А пока что она недоверчиво фыркала и говорила:
     - Нет, ты просто сумасшедший, если думаешь, что  эти  разговоры  тебя
спасут!
     В ответ Мак-Лауд распахнул плащ и сказал так, словно исполнял  приказ
ноющей и надоевшей девчонки:
     - Что ж, убивай. Ну!
     Она застыла, как каменное изваяние. То  ли  ей  было  тяжело  ударить
мечом живого человека - пусть даже врага, но живого, а не  кожаную  куклу.
То ли у нее действительно  появились  сомнения  относительного  того,  что
Райнхардт умер; то ли  она,  так  же,  как  и  Дункан,  почувствовала  его
присутствие. Этого, конечно, не может быть, но иногда бывает даже то, чего
не может быть никогда.
     - Ну же! - настаивал Мак-Лауд. - Ведь ты готовилась к этому три года.
Целых три года ты ждала этого момента! Давай, смелее! Отомсти! Ну...
     Она вдруг завизжала, как побитая собака, и отдернула руку с зильбером
от его груди. Отскочив на несколько шагов, она стояла и тихонько  скулила,
переводя взгляд с Дункана на меч.  Дункан  сделал  шаг  по  направлению  к
Ребекке и спросил:
     - Как ты нашла меня?
     - Когда Уолтер умер, - безжизненным голосом ответила она,  машинально
поднимая зильбер, - остались его бумаги. Я однажды копалась  в  письменном
столе и нашла их. Там были списки людей, и ты тоже был в списке.
     - Списки людей? - Дункан удивленно поднял брови.
     - Да. И все они были убиты.
     - Этой саблей?
     - Да. Ты единственный, кто остался в  живых,  а  зильбер  оказался  у
тебя. Тогда я поняла, что ты его убил.
     - А ты знаешь, что это были за люди?  -  продолжал  задавать  вопросы
Мак-Лауд.
     - Они были врагами Уолтера.



                                    16

     Серебристый "мерседес" остановился  на  заднем  дворе  дома  Ребекки.
Райнхардт заглушил мотор и повернулся к сидящему рядом связанному Ричи.
     - Только без глупостей.  Хотя...  -  он  махнул  рукой  и  добродушно
усмехнулся. - А, какие уж тут глупости! Подожди меня здесь, приятель.
     Поправив ремень, стягивающий руки Ричи за спиной, он  похлопал  парня
по плечу и, сняв с его шеи платок, завязал им рот, как кляпом, затянув  на
затылке большим и крепким узлом.
     - Если твой друг, мистер Мак-Лауд, не пришел, - Райнхардт взглянул на
часы, - то мы с тобой поиграем  в  одну  очень  интересную  игру...  -  Он
мечтательно поднял глаза и криво усмехнулся, от  чего  по  спине  О'Брайна
побежали мурашки. - Я еще придумаю для нее название.
     Ричи с трудом проглотил застрявший в горле плотный комок  и  мутными,
слипающимися от усталости глазами посмотрел  на  Райнхардта,  который  уже
вылезал из машины. Уверенной твердой походкой он направился к дому, обходя
его со стороны террасы.
     Из приоткрытого окна доносился  звук  лязгающего  металла,  и  Уолтер
понял, что все происходит в соответствии с придуманным им планом. Заглянув
в помещение, он увидел, что Ребекка,  вооруженная  зильбером,  разъяренной
пумой  набрасывается  на  Дункана,  нанося  сокрушительные  удары,  а  тот
обороняется своей старой верной катаной.
     Вороная  грива   волос   Ребекки   черным   вихрем   металась   вслед
стремительным движениям. Удары, короткие  и  четко  выверенные,  следовали
один  за  другим,  сливаясь  в  быстрый  шквал  атаки.  Мак-Лауд  спокойно
сдерживал разъяренную соперницу, элегантно подставляя под сверкающую саблю
серо-голубое лезвие катаны.
     "Великолепно, - подумал Уолтер и принялся ждать дальнейшего  развития
сражения. - Похоже, что игра удалась".
     Дункан кружил по залу, изредка  выбрасывая  вперед  руку  с  мечом  и
стараясь, словно в шутку, легко задеть рычащую от злости Ребекку,  но  та,
извиваясь и парируя его  уколы,  чудом  избегала  встречи  со  смертельной
сталью.
     Он сделал бросок в сторону и, оказавшись в дальнем углу  зала,  рукой
подманил женщину к себе.  Ребекка  бросилась  на  него  с  занесенной  над
головой  саблей.  Мак-Лауд  поймал  кривой  клинок,  обрушивающийся  сизым
водопадом на его голову, и, жестко заблокировав его над  собой,  приблизил
свое лицо к лицу Ребекки:
     - Он у  окна,  можешь  посмотреть,  -  прошептал  Дункан  и  отбросил
соперницу прочь, прокрутив меч в руке.
     Ребекка отскочила к  дивану,  стоявшему  возле  стены,  и  в  быстром
развороте мельком взглянула на окно. Блик на  стекле  не  дал  возможности
подробно рассмотреть лица, но силуэт человека,  стоящего  на  улице  возле
подоконника, она все-таки умудрилась разглядеть.
     Сделав пару шагов назад, она споткнулась о  стоявший  рядом  пуфик  и
полетела на пол, исчезая из поля зрения Райнхардта. Дункан бросился вперед
и сделал длинный прямой выпад, словно приколол кого-то к полу.  Сдавленный
вскрик наполнил залу, - и затем все стихло.
     Мак-Лауд опустил меч и, тяжело вздохнув, посмотрел на лежащую у  него
в ногах Ребекку.
     Фигура за оконным стеклом исчезла, и через  минуту  в  зале  появился
Уолтер. Он бесшумно прошелся по мягкому ковру, устилающему  весь  зал,  и,
остановившись за спиной Дункана, на всякий случай осмотрелся.
     Мак-Лауд стоял на одном колене возле распластавшегося  тела  Ребекки,
опираясь на катану  и  молча  склонив  голову.  Глядя  на  спокойное  лицо
лежавшей перед ним женщины никак не  верилось,  что  она  мертва.  Зильбер
по-прежнему был зажат в ее руке и казалось, что она готова воевать снова и
снова - столько, сколько будет необходимо.
     - Что ж, мне  нравится,  -  громко  произнес  Райнхардт,  расстегивая
пальто. - По-моему,  я  все  это  очень  недурно  подстроил.  Не  так  ли,
Мак-Лауд?
     Дункан вздрогнул и, медленно поднявшись, повернулся к  нему.  Уолтер,
щурясь, посмотрел на соперника и, улыбнувшись, развел руками.
     - Скажи мне, - продолжил Райнхардт, -  что  это  за  ощущение,  когда
убиваешь ни в чем неповинную женщину?
     Лежащая на полу ни в чем неповинная внезапно открыла глаза и,  громко
закричав, вскочила на ноги. Бешено  размахивая  саблей,  она  бросилась  к
Уолтеру.
     - Я ненавижу тебя! Ненавижу!..
     Не ожидавший подобного оборота событий Райнхардт отшатнулся  назад  и
перехватил опускающуюся на него саблю за широкую гарду. Ребекка попыталась
вырвать руку с оружием,  но  пальцы  Уолтера  не  давали  ей  ни  малейшей
возможности освободиться.
     - Я любила тебя! - вскричала она, глядя Уолтеру прямо в глаза.
     - И снова  полюбишь,  -  спокойно  сказал  Райнхардт,  расплываясь  в
любезной улыбке дамского угодника.
     - Никогда, - решительно ответила она, снова пытаясь вырвать руку.
     - О, как коварны женщины! - ехидно заметил Райнхардт.
     - То, что было между нами, это просто ложь?
     - Нет, дорогая, - Уолтер покачал головой. - Просто ложь бессмысленна,
а это было удобно.
     С этими словами он нанес Ребекке оглушающий удар в челюсть. Она глухо
охнула и  рухнула  на  пол,  разжав  руку,  сжимавшую  зильбер.  Райнхардт
перехватил на лету падающую саблю  и  встал  в  боевую  стойку,  приглашая
противника сразиться с ним.
     Дункан взмахнул катаной и стал надвигаться на врага.
     - Ц-ц-ц, - защелкал языком Уолтер, давая понять, что еще не выполнены
все надлежащие формальности и еще нельзя начинать поединок.
     Отступив на шаг назад и перебросив зильбер из руки в руку,  Райнхардт
ловко кинул свое светлое пальто прямо на пол.
     - Где Ричи? - проревел Дункан,  занимая  более  удобное  положение  в
центре зала.
     - У меня в машине, - продолжая улыбаться, произнес Уолтер. - Если  ты
победишь, то он останется в живых.
     - Хорошо, - Мак-Лауд кивнул, - но к чему все это?
     Продолжая держать направленным на Райнхардта меч,  Дункан  тоже  снял
плащ.
     - Почему ты просто не бросил мне вызов? - спросил Дункан.
     - А это входит в мое понятие  об  игре,  -  объяснил  Райнхардт  свое
странное поведение. - Твоя сентиментальность и угрызения совести, конечно,
восхитительны, но они всегда были твоей слабой стороной. Меня, кстати, все
это, к счастью, не отягощает, - он с удовольствием погладил свою пепельную
бороду. - И в этот раз, полагаю, я тебя достал.
     - И ради этого ты готов был принести в жертву женщину, которая любила
тебя? - спросил  Мак-Лауд,  указывая  на  все  еще  лежащую  без  движения
Ребекку.
     - Я никогда не мог понять, почему ты так волнуешься за этих смертных?
-  Райнхардт  снова  улыбнулся.  -  Все   женщины   одинаковы   и   вполне
взаимозаменимы. Я тебе говорил об  этом  еще  более  ста  лет  назад.  Да,
кстати, - он улыбнулся еще  шире  и  нахальнее,  -  а  как  поживает  твоя
девочка? Ей понравился мой подарок? Я видел, у  нее  была  такая  белая  и
гладкая кожа, - из его груди вырвался хриплый смех.
     Дункан стиснул зубы и, размахнувшись, нанес  первый  удар.  Райнхардт
отскочил в сторону. Катана со  свистом  пронеслась  совсем  рядом,  срезая
кусок пестрого шарфа, повязанного на его шее.
     - Не стоит волноваться, Уолтер. С Тессой  все  в  полном  порядке,  -
сообщил Мак-Лауд, одновременно орудуя мечом.
     -  Она  жива,   -   в   голосе   Райнхардта   слышалось   насмешливое
разочарование.
     - Да, - прохрипел в ответ Дункан.
     - Надеюсь, - продолжал нагло издеваться Уолтер, с  внешней  легкостью
отражая нападение Мак-Лауда, - это наша последняя встреча?
     - Да, я тоже так думаю. Защищайся.
     И вдруг,  к  большому  удивлению  Райнхардта,  лицо  Мак-Лауда  стало
каменным, а глаза  потеряли  всяческое  выражение,  словно  погрузились  в
духовную пустоту, а тело застыло, как статуя. Это все было так неожиданно,
что Райнхардт замешкался, не  зная  что  делать  с  этим,  так  неожиданно
возникшим вместо живого противника камнем. Мертвый взгляд смотрел  куда-то
вдаль,  над  его  головой,  но  как  только  Райнхардт  совершал  малейшее
движение,  катана  немедленно  поворачивалась  в  сторону  предполагаемого
удара, перекрывая корпус своего хозяина и не давая возможности найти место
для проведения атаки.
     Обойдя  Мак-Лауда  вокруг,  Райнхардт  нанес  рубящий  удар   сверху,
надеясь, что  таким  способом  он  оживит  неподвижного  противника.  Руки
Мак-Лауда не спеша поднялись вверх, увлекая за собой лезвие меча.  Зильбер
лязгнул о подставленный клинок и, разбросав во все стороны  снопы  голубых
искр, скатился по кривому лезвию катаны и соскользнул в сторону, так и  не
коснувшись тела Дункана.
     Неподвижная фигура вздрогнула и  вновь  выбросила  серо-голубое  жало
меча.
     Сталь со свистом рассекла воздух и впилась в широкую гарду  зильбера,
оставляя на выгравированном гербе глубокую  царапину.  Если  бы  на  сабле
Уолтера не было этого защитного приспособления, то он наверняка лишился бы
кисти. Удар оказался настолько сильным, что отшвырнул руку Райнхардта так,
что тот чуть не выронил свое оружие.
     За первой вспышкой катаны последовала еще одна. Полыхнув перед  самым
лицом противника, она сбрила клок бороды с подбородка Уолтера. Это привело
его в ярость.
     Сверкнув  безумными  глазами,  он  набросился  на   Дункана.   Оружие
скрестилось над головами дерущихся, оба воина схватили друг друга за  руки
и, стараясь оттолкнуть один другого, принялись  кружить  по  залу,  словно
танцуя какой-то жуткий танец под  нависшим  над  их  головами  смертельным
металлом.
     Всем телом Уолтер налег на Мак-Лауда, тесня  его  к  окну.  Шаг,  еще
один... И оба танцора влетели в широкую раму  окна.  Стекла  не  выдержали
груза упавших на них тел и с хрустом посыпались  вниз,  прозрачным  дождем
опадая  на  каменные  плиты  двора.  Тонкие  деревянные   перепонки   рамы
хрустнули, разлетаясь в щепки.
     Дункан повалился на подоконник, продолжая держать Райнхардта за руку.
Воющий клубок на мгновение замер, раскачиваясь  в  шатком  равновесии,  и,
когда центр тяжести оказался за  серединой  подоконника,  оба  сражающихся
перелетели через него,  успев  расцепиться  в  воздухе,  и  грохнулись  на
засыпанный стеклами гранит плит.
     Прямо  под  окном  от  террасы  шла  крутая  лестница  с   мраморными
ступенями, по которым Мак-Лауд и Райнхардт скатились  на  большую  лужайку
сада, окаймленную насыпью из гранитных глыб, которую  украшали  гигантские
горшки с большими кустами роз, растущими прямо в них.
     Райнхардт первым поднялся на  ноги  и  быстро  захромал  по  дорожке,
выложенной красным кирпичом. Мак-Лауд  тоже  вскочил  и  бросился  следом.
Уолтер к этому времени  успел  доковылять  до  кряжистого  молодого  тиса,
росшего возле  угла  дома.  Подтянувшись  на  суковатой  ветке,  он  легко
взобрался на нее и продолжил бой оттуда.
     Мак-Лауд высоко подпрыгнул и в прыжке взмахнул мечом. Катана,  словно
бритва, перерубила ветку добрых  трех  дюймов  в  диаметре,  на  основании
которой примостился враг - и Уолтер рухнул на засыпанную опавшими листьями
траву.
     Срубленная деревяшка упала на него, мешая  орудовать  саблей.  Дункан
навис над Райнхардтом, занося катану над головой Уолтера.
     Стиснув зубы и собрав все силы, Райнхардт отшвырнул ветку в  сторону,
одновременно взмахнув зильбером над самой землей. Сверкающая сталь  словно
косой смахнула полумесяц травы и,  задев  обувь  Дункана,  гладко  срезала
каблук и подошву, чудом  не  задев  ногу  успевшего  в  последнюю  секунду
подпрыгнуть Мак-Лауда. Катана ушла в сторону, не причинив Уолтеру никакого
вреда, и впилась в землю в футе от мгновенно откатившегося Райнхардта.
     Стиснув зубы,  Дункан  остановился  и  вновь  превратился  в  статую.
Постояв в  полной  статике  несколько  секунд,  но  так  и  не  дождавшись
нападения  Уолтера,  эта  глыба  словно   стала   таять,   превращаясь   в
бесформенную массу, в пар, в непрерывное движение... Меч также растворился
в осеннем воздухе вслед за своим хозяином.
     - И ты  еще  думаешь,  что  легко  справишься  со  мной!  -  хохотнул
Райнхардт, пытаясь рассечь саблей неуловимого Мак-Лауда.
     Двигающаяся тень на секунду приняла зильбер в себя, но еще через  миг
из ниоткуда материализовалась катана, которая  огненной  молнией  отогнала
назойливую немецкую сталь и сделала глубокий разрез на  груди  Райнхардта,
после чего вновь исчезла, став еле уловимым мерцанием.
     Улыбка  мгновенно  сошла  с  губ  Уолтера  и,  схватившись  рукой  за
перепачканную кровью рубашку, он удивленно посмотрел на противника. В  его
глазах вспыхнули искры неукротимой ненависти, и он зашипел:
     - Проклятье...
     В ответ из облака-Мак-Лауда  вновь  вырвалась  грозная  катана,  -  и
Райнхардт  отлетел  от  сильного  удара  на  несколько  ярдов.  А   облако
вздрогнуло и, будто подхваченное  порывом  попутного  ветра,  двинулось  к
Райнхардту, поднявшему зильбер для отражения новой  атаки.  Приблизившись,
исчезнувший в движении Дункан изрыгнул новую порцию блестящей смерти, -  и
Уолтер упал на гранитные булыжники насыпи с рассеченным животом.
     Ранение оказалось слишком серьезным, чтобы Райнхардт смог  продолжать
сражение. Качаясь, он с трудом поднялся на  ноги  и,  пытаясь  удержать  в
слабеющей руке саблю, словно не выдерживая ее  веса,  снова  опустился  на
колени.
     Облако вновь превратилось в каменную  глыбу.  Мак-Лауд  застыл  возле
поверженного врага, наблюдая, как тот, рыча и отплевывая  кровавую  слюну,
опирается на зильбер и пытается подняться на  непослушные,  ставшие  вдруг
деревянными, ноги. Тело регенерировало быстро, - но не  настолько  быстро,
чтобы опередить катану, которая медленно  поползла  вверх  и,  словно  нож
гильотины, достигнув своего апогея, стремительно рухнула вниз, со  свистом
рассекая зябкую прохладу осени.
     Обезглавленное тело еще какое-то время продолжало попытки  подняться,
опираясь на саблю. Фонтан крови хлестал из среза горла,  заливая  бордовую
рубаху. Наконец тело обмякло и по нему  прошла  волна  судорог.  Это  была
агония.
     Дункан вынул из мертвой руки зильбер и, больше не смотря на  то,  что
еще минуту назад было Райнхардтом, быстрым шагом направился к особняку.
     Горячая волна, налетевшая  сзади,  пронзила  все  его  тело.  Влажный
осенний ветер превратился в огнедышащий поток,  как  будто  кто-то  открыл
дверцу невидимой гигантской топки и выпустил неукротимый вихрь,  срывающий
сейчас листву с деревьев и бросающий ее на голову Дункана.
     Он ненавидел эти секунды  всем  своим  существом,  когда  поток  силы
покидал тело убитого и, смешиваясь с эфирными вихрями, разрушал все и вся,
вливаясь в тело победителя.
     Голубое  свечение  вспыхнуло  искрящимся  ореолом  вокруг  неподвижно
лежащего Райнхардта и, приподняв его футов на пять над землей,  бросило  в
душный вихрь пыльной жухлой листвы. Свечение превратилось в  ослепительные
молнии. Эти извивающиеся, разбрасывающие искры змеи сорвались  с  мертвого
тела и, переплетаясь в  шипящий  клубок,  пронеслись  по  насыпи,  взрывая
тяжелые вазоны с розами.
     Осколки керамики и комья земли разлетелись  во  все  стороны.  Описав
полный круг и разрушив все, что оказалось на их пути,  молнии  набросились
на Дункана. Электрические разряды пронзали тело, превращая уставшие  мышцы
в стальные канаты.
     Ноги Мак-Лауда подкосились, и он рухнул на клумбу в отцветающие цветы
и декоративную траву. Обжигающий поток  ворвался  в  задыхающиеся  легкие,
наполняя их болью и захлестывая горло резким привкусом крови.
     Ослепительная вспышка разорвалась перед глазами,  застилая  весь  мир
кровавой пеленой. На  мгновение  сознание  бильярдным  шаром  вылетело  из
черепной коробки. Змеи, шипя  и  извиваясь,  еще  раз  облизали  скованное
ремнями судорог тело и, поднявшись вверх, ушли в глубокую  голубую  бездну
осеннего неба.
     На террасе появилась Ребекка. Волосы ее были растрепаны, а в руке она
сжимала кривой турецкий ятаган, очевидно, сорванный  в  спешке  со  стены.
Увидев лежащего  без  движения  Дункана,  она  подошла  ближе  и  медленно
склонилась над ним.
     Мак-Лауд застонал и открыл глаза.
     - Господи, - прошептала она, дотрагиваясь дрожащими пальцами  до  его
лица.
     - Все в порядке.
     Мак-Лауд приподнялся на локтях и сел. Подняв с  травы  лежащий  рядом
зильбер, он протянул его Ребекке.
     - Теперь это действительно принадлежит тебе. Можешь отомстить.
     - Где он? - произнесла она, вытягивая шею и осматривая  исковерканные
обломки вазонов и полуразрушенную насыпь.
     - Он там, - Мак-Лауд поднял руку, неопределенным  жестом  указывая  в
глубину сада.
     Ребекка встала и сделала шаг в указанном направлении. Мак-Лауд быстро
поднялся на ноги и остановил ее, удержав за руку.
     - На этот раз он не вернется, - стараясь  не  смотреть  ей  в  глаза,
сказал он.
     Ребекка опустила голову и, тяжело вздохнув, произнесла:
     - Он использовал меня, чтобы выйти на тебя, - она  молчала  несколько
мгновений, раздумывая. - Все эти годы я пыталась  отомстить  за  человека,
которого, по сути, никогда не знала.
     В ее черных глазах вспыхнули искорки неприязни, а на  лице  появилось
брезгливое выражение.
     - Но теперь уже все позади, - попытался успокоить ее Мак-Лауд.
     - Такого сильного, как он, - словно оправдываясь,  быстро  заговорила
она, - я никогда не встречала. И когда я подумала, что он умер...
     Дункан понял, что сейчас перед ее  глазами  встает  страшная  картина
трехлетней давности, до сих пор терзающая ее уставшую от бесконечной жажды
мести душу.
     - Боже, - проговорила она одними губами, - какая я была тогда дура!
     Она глубоко вздохнула, пытаясь прогнать навернувшиеся на глаза слезы.
     - Ты была влюблена, - тоже прошептал Дункан, беря ее за  руку.  -  Ты
любила его.
     - Нет, - Ребекка покачала головой, - я была просто дурой.
     Она снова сокрушенно вздохнула. Дункан поднял ее  руку  и  поцеловал,
крепко сжимая тонкие сильные пальцы. Улыбка коснулась ее лица.
     - Я верила, что никогда не встречу другого такого, - проговорила она.
- Но потом, - она сделала большую паузу и  посмотрела  Мак-Лауду  прямо  в
глаза, - я встретила тебя. Мне уже даже жалко,  что  я  не  встретилась  с
тобой раньше.
     Две большие слезинки сверкнули в ее глазах и скатились по щекам.
     - Ничего, - Дункан сочувственно улыбнулся, - ты приведешь свою  жизнь
в порядок, Ребекка.
     - Конечно, - она кивнула. - Конечно, приведу.
     Приблизившись вплотную к Мак-Лауду, она  поцеловала  его  в  щеку  и,
быстро развернувшись, пошла по ступенькам лестницы в дом.
     Дункан еще долго смотрел ей вслед, понимая, как  много  пережила  эта
необыкновенно сильная женщина за последние несколько часов.
     Поднявшись и вдохнув полной грудью свежий осенний воздух, он  широкой
походкой направился прочь от дома, внезапно вспомнив о Ричи, которого  еще
предстояло освободить из автомобиля Райнхардта.





                        Кристофер Лоуренс МАКНАМАРА

                                 ГОРЕЦ (4)




                                  ПРОЛОГ

     ...Если Вы спросите нас, откуда мы идем и куда, мы не сможем ответить
на ваш вопрос. Впрочем, когда мы задаем этот вопрос себе сами, -  на  него
тоже не находится ответа...
     Мы знаем одно: мы есть. А вы, вопрошающие, - больше ли  знаете  вы  о
себе?
     И знаем мы - нам суждено совершить НЕЧТО. А вы -  можете  ли  сказать
такое же о себе, вопрошающие?
     И еще знаем мы кое-что о Пути, который лежит перед  нами.  Знаем  мы,
что он не прям, а ступенчат - ибо не конечна каждая смерть, и  удар  меча,
отделяющий голову от тела, приносит лишь временное  небытие.  И  мы  снова
возрождаемся, чтобы вновь сразиться и вновь умереть...  А  потом  -  снова
сойтись в смертельном бою. В другом ГДЕ, в другом КОГДА...
     И так - пока не останется один из нас во всей Вселенной.
     Говорят, такое может случиться, - потому что каждая смерть,  воистину
не будучи окончательной, все же уносит какую-то долю Силы.  И  когда  Сила
исчерпается до конца...
     Впрочем, никто не знает, что случится тогда...
     И еще говорят, что было уже как-то раз: только один  из  нас  остался
среди живущих. Но это не остановило круговорот возрождений.
     Имя  его,  оставшегося,  было...  Впрочем,  что  вам  до  имени  его,
вопрошающие?
     И нет нам упрека за все злое, нет  нам  похвал  за  все  доброе,  что
творим мы на своем Пути. Не позор это для нас, не слава это для нас,  -  а
необходимость...
     Во всех своих поступках мы вольны. Не вольны лишь свернуть с Пути. Не
потому, что не вправе, - а потому, что не в силах.
     А когда завершится наш Путь, каким будет это завершение, и  будет  ли
оно вообще - неведомо ни нам, ни кому-либо другому...



                                    1

     ...И сказал чей-то голос - спокойный, немного насмешливый,  с  легкой
хрипотцой:
     - ...Нет двух миров - есть один мир, распластанный по обеим  сторонам
межзвездного клинка, пронзающего бездну...


     Да, хрипотца звучала в этом голосе, хотя не  было  у  говорившего  ни
губ,  ни  гортани,  ни  голосовых  связок,   чтобы   передать   интонации,
свойственные человеку.
     И Конан вдруг увидел того, кто говорил. Увидел, хотя и сам он  теперь
не имел ни глаз, чтобы видеть образы, - ни ушей, чтобы слышать слова.
     Тело говорившего было словно соткано из звезд и клочьев  туманностей,
голос шел волнами  космического  излучения,  а  седая  косица  на  затылке
распласталась вдоль всего Млечного Пути, - но перед взором  Конана  он  не
мог остаться неузнанным.
     Ибо грош цена тому, кто не узнает своего Учителя, -  в  каком  бы  из
миров они не встретились.
     - Здравствуй, Рамирес...
     - Здравствуй, Конан.
     (И  пульсировала  Вселенная  от  их  разговора,  взрываясь  вспышками
сверхновых и зияя бесповоротной тьмой "черных дыр").
     - Вот мы и увиделись снова.
     - Да, увиделись. А разве ты удивлен этим? Я же предупреждал тебя, что
мы расстаемся не навсегда.
     - Не навсегда. Но оказалось, что и не надолго.
     - Значит, этим ты удивлен, ученик мой?..
     - Удивлен. С момента нашего прошлого расставания миновало куда больше
времени.
     - Ты, оказывается, еще не забыл эти слова - "время", "расставание"...
Значит, тебе еще только предстоит забыть их.
     - Почему, Учитель?
     - Ты еще спрашиваешь - почему... Неужели ты еще не понял, что  сейчас
ты  находишься  там,  где  нет  никакого  "времени"?  А  такой  вещи,  как
"расставание" - нет не только здесь, но и вообще нигде...
     - Начинаю понимать, Учитель. Поэтому мы и не можем никогда расстаться
с тобой на нашем Пути?
     - И со мной... - прозвучал еще один голос.
     И хотя в нем тоже не было ничего, что, по меркам живущих,  определяет
тон,  высоту  или  интонацию,  Конан  мгновенно  узнал,  что  голос   этот
принадлежит женщине.
     Потому что тому, кто наряду с Учителем не узнает Возлюбленную, цена -
тот же грош...


     Непрерывно менялись черты  ее  лица  -  лица,  которое  было  подобно
голосу, - и Конан видел перед собой то дочь пастуха в  домотканом  платье,
которая  приняла  смерть  в  конце  шестнадцатого  века...  То  быструю  в
движениях, улыбчивую женщину, которая вплоть до своей  нелепой  гибели  на
самом рубеже второго  и  третьего  тысячелетий  продолжала  интересоваться
старинным оружием.
     А  то  -  смуглую,  с   иссиня-черными   волосами   "профессиональную
террористку" (как окрестила ее недоброй  памяти  Корпорация),  которой  не
пришлось уйти в смерть, и которая - вот она, рядом с ним...
     Нет, все они теперь рядом с ним! Все трое...
     (Это "рядом", опять-таки по меркам живущих, протянулось на  множество
световых лет, - но не существовало теперь Расстояние, как не  существовало
и Время).
     Все трое... Герда, Бренда, Луиза.
     Три лица - и одна сущность. И даже не три  лица  -  одно,  словно  бы
трехликое.
     Не обычным сходством схожи они, не  простым  бесхитростным  сходством
кровников - сестер, дочерей, племянниц... Некое  высшее  сходство,  высшее
родство проскальзывает в их чертах, сливая женщин воедино.
     - ...И со мной тоже, любимый. Со мной тоже не расставался ты на  Пути
прежде, не расстанемся и впредь...


     И снова длился разговор,  который  не  был  разговором.  Двое  мужчин
спорили, а женщина смотрела на них с бесплотной улыбкой.
     Смотрела то как мать, то как дочь.
     Словно не доспорили они в земной жизни... Словно результат  их  спора
мог что-то изменить в их прошлом или грядущем...
     Все уже решено заранее - и прошлое, и грядущее записано в некой Книге
Судьбы.
     Надо только уметь ее читать...
     Что ж - есть дело мужчин. Спорить,  рубиться,  прокладывать  Путь,  а
дело женщины - следить за их спором с улыбкой и  читать  будущее  в  Книге
Судьбы...


     - Значит, и это еще не конец моего Пути?
     - Путь не имеет конца. То, что  ты  прошел,  -  его  первый  отрезок.
Ступень. Та ступень, которую бессмертные преодолевают только в смерти.  Ты
же, единственный из всех, - в бессмертии ее преодолел.
     (И - женский голос вдали, почти за пределами слуха:
     - И меня взял с собой, любимый... Взял смертную - в бессмертие...).
     - И что же, теперь мне опять предстоит быть  предводителем,  быть  не
"за", а "против"?
     - А уж это Судьба решит... Не ты и не я.
     - Снова предстоит мне жребий сей... Есть ли в том польза?
     - Да, снова. А польза - есть.  Ведь  каждая  победа  над  силами  Зла
уменьшает общую власть Зла во Вселенной.
     - Ты повторяешь мою мысль, Учитель... Но ведь я никогда и ни с кем ею
не делился.
     - Все-таки ты - хэгиш... Помнишь, что такое хэгиш?
     - Помню...
     -  Ну  так  и  не  задавай  глупых  вопросов!  Когда   сливаешься   с
Мирозданьем, - нет для тебя больше тайн...


     ...Они говорили  минуту  или  вечность,  то  протягиваясь  бесплотной
двойной  струной  через  половину  галактики,  то  исчезая  в  мельтешении
элементарных частиц. И со все той же улыбкой слушала их женщина.
     А больше некому было их слушать...


     - ...Знаю я лишь одно, - говорил Катана, -  именно  от  тебя  зависит
будущее, которое наступит после бессмертия.  Я  сам  учил  тебя  сражаться
достойно и ни разу не был в тебе разочарован. Неужели настала пора?
     - Не настала еще,  Учитель...  Я  не  отступлюсь  от  того,  что  мне
предначертано. Но тяжела ноша сия...
     - Знай же и ты: один из нас, из бессмертных, будет сопровождать  тебя
в твоей новой жизни.
     - Это будешь ты, Рамирес?
     - Нет... Не я... - эти слова Катана произнес чуть слышно.
     - Почему? Разве есть хоть кто-нибудь, равный тебе?
     - В том-то и дело... Ты, - хотя некоторые вещи ты оцениваешь с редким
идиотизмом, дорогой мой хэгиш, - все же теперь превосходишь меня по  Силе.
Но превосходишь, скажем так, чуть-чуть...
     - Тем более - значит, мы сможем  объединить  нашу  Силу,  сложить  ее
воедино!
     - Браво! Ты,  оказывается,  усвоил  одно  из  действий  арифметики  -
сложение! Но здесь работают куда более сложные расчеты, ученик мой... Сила
не складывается - там,  где  сходятся  несколько  источников,  вступает  в
действие лишь один из них. Самый мощный!
     - И этот источник сейчас - во мне?
     - В тебе, Конан!
     - Но значит...
     - А значит это вот что: я не смогу тебе помочь. Но и  помешать  -  не
помешаю. Слишком велико для этого мое знание, мой опыт.  Да  и  мастерство
боя мое - велико...
     - Должен ли я так понять тебя, Учитель, что мой новый спутник  должен
не помогать мне, а...
     - Именно! Именно  так!  Только  препятствия  укрепляют  душу,  только
забота о ком-то, менее сильном, поможет в  полной  мере  раскрыться  твоей
собственной Силе.
     - Вроде того, как советуют при трудных переходах через горы: если  ты
сам силен, - не бери себе в напарники кого-нибудь почти столь же сильного.
Пусть напарник твой будет из слабых - женщина, подросток...
     - Вот ты и понял меня, Горец...


     ...Женщина, подросток...
     Женщина? Он сказал - женщина?!
     И хотя Конан не высказал свою просьбу вслух, женщина  уже  догадалась
обо всем.
     - Да, любимый. Если ты пожелаешь, я буду сопровождать тебя. Но  прошу
- не желай этого...
     - Почему? Ты не хочешь быть со мной, Луиза?
     - Глупый, глупый... - и рука женщины, сотканная из звездного  сияния,
нежно коснулась щеки Конана.
     - А разве могу я быть НЕ с  тобой,  любимый?  Ведь  только  что  было
сказано - расставанья нет. А даже не будь это сказано  -  неужели  ты  мог
подумать, что мы расстанемся с тобой?
     - Прости меня, Бренда...
     - Для того, чтобы быть с тобой, Конан, - мне нет  нужды  сопровождать
тебя. Я и так буду рядом. И если я понадоблюсь тебе...
     - Я понимаю. Прости, Герда...
     - Если я понадоблюсь, - тебе не придется даже  звать  меня.  Я  приду
сама. В любой беде. Всегда. Везде. Сразу. Сколько бы ни  было  между  нами
лет и километров.
     - Я понимаю, любимая.
     - Именно поэтому я прошу: не зови меня себе в спутники. Я ведь  тоже,
как и твой Учитель, не смогу тебе помешать, а значит...
     - ...А значит - моя Сила не сможет раскрыться в полной  мере.  А  она
должна раскрыться... Что же, значит, таков мой жребий.


     - Да, таков твой жребий, ученик мой, - и нет в поднебесье  жребия  ни
тяжелее, ни достойнее. С тобой ли твой меч, Конан? Остер ли он?
     И откуда-то из пустоты упала в ладонь Мак-Лауду украшенная  драконьей
головой рукоять. И сверкнул  клинок  катаны,  пронзая  космическую  бездну
звездным ручьем...
     И два мира смотрели друг  на  друга,  разделенные  изогнутой  полосой
клинка. Зайст и Земля.
     В каком из них надлежит сотворить НЕЧТО, еще неведомое?  Где  упрятан
ключ, позволяющий открыть дверь к будущему, что наступит после бессмертия?
     Или ключ тот сокрыт не в этом парном мире, а где-то дальше,  в  любом
из иных миров - сколько их там есть?..
     Но уже сорвалась с мечевого острия голубая искра Силы, пронзая бездну
пустоты...


     Конан так и не успел - вернее, не смог - назвать имя того, кого хотел
бы он иметь своим спутником.
     Холодная искра коснулась и его тела. Нет, его не наполнила боль,  как
это бывало раньше, когда вступала в свои права Сила, - но перед внутренним
взором Мак-Лауда пронесся яростный вихрь, сметая мысли, перемешивая пласты
сознания...
     Глаза в глаза единым взглядом смотрели на него люди - все, с  кем  он
сражался, кого любил и даже просто встречал за свои пять веков. И ожидание
было во взгляде том.
     А крохотная космическая пылинка, которая была  Конаном,  стремительно
неслась по темному тоннелю к пятну  ослепительно-яркого  света.  И  взгляд
следовал за ней.
     (Смертный так - умирает. Бессмертный - возвращается к жизни).
     Той частицей своего существа, которая не растворилась  еще  в  жутком
упоении стремительного лета,  Конан  еще  пытался  узнать  кого-нибудь  из
смотревших ему вслед. Но - не преуспел в той попытке.
     И вдруг, вопреки его ожиданиям, даже вопреки его воле,  -  одно  лицо
предстало перед его глазами, отделившись от миллионноликой стены.  Мужское
лицо с резкими очертаниями, упрямой складкой, круто перерезающей лоб...
     Кто это был - Конан так и не смог распознать тогда.


     Удар. Хруст. Упруго ломаются под  весом  низвергшегося  на  них  тела
мокрые стебли.
     Огни близкого пожарища багрово тлеют,  перерезая  почти  непроглядную
тьму. Где-то  вдалеке  слышно  пронзительное  ржание  -  визг  обезумевшей
лошади.
     Какой это мир? Какой век?


     Вот так он вернулся в край, где войны веселы, а песни грустны.


     Говорили в старину: никто  не  войдет  дважды  в  одну  реку,  ибо  в
следующий миг и он не тот, и река не та...
     Даже в почти непроглядной тьме мудрено было Мак-Лауду не  узнать  эти
края. Пусть разум и забыл бы - душа не забудет...
     Преходящи люди Земли Скоттов,  но  вечны  ее  холмы.  Вечны  скалы  и
плоскогорья, поросшие вереском, способным укрыть коня вместе со всадником.
Вечен рев прибоя в узких фьордах, прорезающих линию побережья.
     И вечны легенды...


     Да, грустны хайлендские песни, и заунывна музыка-пиброх, рождаемая  в
кожаных утробах  волынок.  И  каждый  волынщик  бережет  родовое  плетение
музыкального узора, передавая мелодию пиброха старшему сыну с  не  меньшей
заботливостью, чем цвета клановой юбки или старинный меч-клеймору.
     А слова бродячих бардов, у которых нет  даже  волынки,  да  и  вообще
ничего нет, кроме серебряно звучащего голоса да ножа с выгравированным  на
лезвии цветком чертополоха за отворотом чулка, - слова их  бывали  веселы,
бывали задорны.
     Но потаенная печаль проступала сквозь это веселье...
     И задорен буйный шотландский  танец  -  флинн.  Однако  мало  веселья
проглядывает в желании танцоров "подержать судьбу за бороду",  когда  они,
распаленные пляской, перескакивают  через  скрещенные  в  ярде  над  полом
лезвия клеймор.
     При этом отнюдь не специально для  танца  изготовлены  эти  мечи  или
палаши  с  огромной,  словно  щит,  гардой,  которые  здесь  тоже  зовутся
клейморами. Клинок каждого из них отточен до смертельной остроты...  Когда
танцующие откружатся в вихре флинна, эти клинки займут свое прежнее  место
в ножнах на левом бедре.
     И выйдет носитель клейморы на вечернюю дорогу, ежесекундно готовый то
отразить  нападение  разбойников,  а  то  и  присоединиться  к  ним  -  по
обстоятельствам...
     Да, именно так! Бедны хайлендские плоскогорья,  неурожайна  земля,  а
овцы,  пасущиеся  на  вересковых  пустошах  -  худы  и   малочисленны.   И
пресловутая шотландская скупость - отсюда же...
     Зато каждый член  клана,  даже  не  получивший  права  на  дворянское
звание, носит на поясе меч либо палаш,  а  за  отворотом  чулка  -  нож  с
гравировкой в виде цветка чертополоха.
     А под крышей каждого дома, надежно укрытый за стропилами, ждет своего
часа большой лук длиной в рост человека и два  колчана  легкоперых  стрел.
Реже - не лук, а арбалет: дорог и сложен  в  изготовлении  он  для  нищего
хайленда, легче уж полудюжиной луков обзавестись...
     Еще реже хранится за стропилами то, что  порой  приносит  победу,  но
никогда не приносит чести: Жезл Запрета...
     (Нет, Запретные Жезлы - это из иного мира, иного времени.  Хотя  есть
ли оно - иное время? Не все ли времена слиты воедино?
     Но все-таки...)
     Все-таки: хранится за стропилами то, что порой  приносит  победу,  но
никогда не приносит чести. Мушкет с кремневым замком или аркебуза с замком
фитильным. Вымененные, краденные...
     (Да, вот так - правильно. Это Земля, а не Зайст).
     ...Вымененные, краденные или добытые в  бою  на  землях  своих  южных
соседей - "сассэнах", которыми правит ныне гордая и чопорная Рыжая  Бес  -
королева-девственница [Елизавета Тюдор (1533-1603) - королева с 1558 г.].
     И все это: клинок, стрела или огневое зелье - ежеминутно готово пойти
в ход...


     Про каждого юношу,  что  входит  в  возраст,  приличествующий  браку,
первым делом спрашивают: "Чей он сын? Какого клана?"
     Второй же вопрос таков: "Много ли овец он угнал?"
     А вопрос третий: "Много ли снес голов?"
     И трудно поверить, что в эти же годы Европа  принимает  второе-третье
поколение "людей Ренессанса". Уже умер Рафаэль, умер Микеланджело, родился
и даже успел написать часть пьес Шекспир... И свой  университет  есть  уже
чуть ли не в каждом из больших городов...
     (Но не в Эдинбурге! Правда,  он  появился  там  вскоре,  однако  лишь
потому, что  Эдинбург  находится  на  землях  лоулендеров,  которых  горцы
Хайленда не признают за подлинных шотландцев).
     А хайлендская знать, возглавляющая кланы, - это не великолепные графы
и бароны континента. И даже не строгие, сдержанные в одежде и  проявленных
чувств лорды, из которых состоит двор Рыжей Бес.
     Одеянья их  скроены  из  холста  и  кожи;  вместо  дворцов  у  них  -
замки-крепости; и боевые клейморы носят они вместо полуигрушечных  шпаг  с
вычурными эфесами.
     Нет,  не  дворяне  они  в  прямом  смысле  этого  слова.   Скорее   -
предводители  отрядов,  скроенных   по   единству   крови   и   жизненного
пространства. Вожди племен. Таны.
     Таны...
     Есть среди них  такие,  как  Эйн  Глен-Финенский,  который  остановил
расправу над тем, кого считал невиновным. Остановил - рискуя своей жизнью,
жизнью и покорностью своих соплеменников.
     Но есть и такие, как Мак-Бет Гламисский, что опозорил родовой  замок,
пролив там кровь заночевавшего в замке сюзерена, - с целью  завладеть  его
уделом.
     Последних - таких, как Мак-Бет  Гламисский  -  больше.  Словно  и  не
пролегла между кланами Мак-Бетов и Мак-Лаудов  пропасть  глубиной  в  пять
веков.
     И гонят таны своих пастухов, каждый из которых два месяца  в  году  -
воин, и своих воинов, каждый из которых девять месяцев в году - пастух,  в
бессмысленные войны на земли соседних кланов.
     Впрочем, гонят ли? Попробовали бы не погнать... Тогда, пожалуй,  сами
прогнали бы таких танов воины-пастухи... Прогнали - и посадили на их место
других, более лихих и воинственных.
     Вот  отчего  трещат  на  вересковых  холмах  копья,  звенят  доспехи,
сшибаются, плюясь искрами, голубоватые клинки.
     Вот  отчего  после  выигранного  боя  победители   начисто   вырезают
побежденные кланы. Это - если суров их тан, тан-победитель.
     Если же тан мудр,  добр  и  честен,  -  то  вырезают  лишь  мужчин  и
мальчиков захваченной деревни...
     А уж если мудр, добр и  честен  тан  настолько,  что  эти  черты  его
характера вызывают даже некоторый ропот среди одноплеменников (как  роптал
на Эйн Гуса клан Мак-Лаудов), - то тогда тех из мальчиков, кто  по  малому
возрасту своему не достает еще макушкой до уровня тележной оси,  оставляют
в живых.
     (Редко, очень редко бывает такое. В стране, живущей законами  кровной
мести, обычно не рискуют сохранять жизнь возможному мстителю  -  "из  гнид
вырастают вши!").
     Но не глумятся над мертвыми. И не нападают врасплох,  обеспечив  себе
безопасность ночью или туманом. А золото, награбленное  у  побежденных,  -
это золото быстро  расходится,  не  обогатив  победителей.  Ибо  при  всей
воспетой многими шотландской  скупости,  не  стремятся  хайлендеры  копить
ТАКИЕ деньги.
     И никогда во время боя тан не сможет вообразить для себя иного места,
нежели в первых рядах атакующих.
     А  уж  тем  более  немыслимо,  чтобы  кто-нибудь   вмешался   в   ход
единоборства, если во время боя два воина не просто сошлись в  схватке,  а
успели выкрикнуть друг другу старинный вызов на поединок.
     И  вовсе  безразлично  при  этом,   принадлежат   ли   поединщики   к
благородному сословию или нет. Все равно вмешательство недопустимо... Ни у
кого даже мысли такой не возникнет - помогая  своему  поединщику,  нанести
врагу удар в спину.
     Даже если от этого и зависит исход не одного поединка, а всей  битвы.
А следовательно - жизнь своего клана.
     Но горцы твердо знают, какими тропами следует ходить, а какими  -  не
следует...
     Вот почему  Черный  Воин,  недоброй  тенью  мелькнув  на  хайлендском
горизонте, тут же исчез  с  него.  Хотя  он  и  не  успел  в  полной  мере
осуществить свою цель...
     Но - не может быть для Крагера  среды  более  чуждой,  чем  окружение
воинственных горцев. Совсем иные источники питают их воинственность! И  не
по силам Крагеру долго носить личину Мак-Крагера.


     Да, ведома горцам тропа чести. И не боязнь это проклятия  со  стороны
мага Мерлина или феи Морганы.
     (Не очень-то и верят ныне, кстати  говоря,  в  Мерлина  и  Моргану...
Поди, не десятый век на дворе, - а как-никак, конец шестнадцатого столетия
от рождества Христова!).
     Просто если не уважать противника - то и себя незачем уважать.
     Все горцы Хайленда наполовину язычники  -  и  те,  кто  считает  себя
католиками, и те, кто к протестантам себя причисляет. Для всех них  начало
пути в Авалон - шотландский рай - лежит на клинке вражеской клейморы,  что
после славной битвы исторгнет душу из тела.  Вот  отчего  говорят:  веселы
войны!
     Если кровь - пусть она льется рекой! Если легли  трупы  -  пусть  они
громоздятся грудами! Почти неведомо хайлендерам примирение, и в  ненависти
они заходят едва ли не столь же далеко, сколь и в дружбе.
     Или в любви...
     Этот  путь  жесток,  но  честен.  По  нему  можно  идти,  не   уродуя
собственную душу.
     Во всяком случае, какое-то время...


     Да, надолго выпал Хайленд из хода истории. Будто  застрял  он  в  той
эпохе, когда викинги плавали вдоль  побережья  на  узких,  хищных  ладьях,
увенчанных драконьими головами.
     Но, может быть, за то и ценят Северную Шотландию?  Многое  не  сумела
она приобрести, - но многое сумела и не утратить.
     Как знать, не оттого ли столь богата Шотландия мудрецами  и  поэтами,
что ежеминутно нависающая над головой смерть заставляет с особой тонкостью
чувствовать жизнь...
     И не оттого ли и сейчас, и через многие века во всем мире будут жадно
слушать баллады шотландских горцев, любоваться неповторимым узором тартана
или многоцветьем росписи старинных книг...
     А во время клановых праздников потомки хайлендеров, которых разметало
по свету от Аляски до Австралии, неизменно облачаются  в  одежду  и  цвета
своего клана - юбку-килт, плед и клетчатую шапочку.  На  пояс  же  цепляют
споррэн - огромный кошель из тюленьей шкуры.
     И говорят о себе в такие дни  лишь  во  множественном  числе:  "Мы  -
Мак-Интайры из Лэрга"... "Мы - Канингемы с Барра..."
     "Мы - Мак-Лауды из Глен-Финен..."
     Но все же, все же...


     Говорили в старину: не получит мертвый  ни  пенни,  ни  травинки,  ни
клока шерсти с худой овцы - будь он тан или последний свинопас.



                                    2

     Все же опасно дергать судьбу за бороду.
     И лгут те, кто говорит о веселых войнах, - даже если правы они насчет
щемящей грусти хайлендских баллад. Но оттого, быть может, и грустны песни,
что войны длятся веками, и не видно им конца...
     А погибнуть с честью - можно  лишь  для  себя.  Для  твоих  родных  и
близких ты просто  гибнешь  -  и  малым  облегчением  становится  для  них
завоеванная тобою честь...
     ...Конан встал. Предрассветная прохлада коснулась его тела холодными,
влажными пальцами. Небо на востоке уже начинало окрашиваться алым -  будто
кровь вытекала из широкой, в пол-горизонта, раны.
     Сколько времени он пролежал так, прислушиваясь к своим мыслям?
     Долго.  Достаточно  долго,  чтобы  угли   близкого   пожарища   почти
прогорели, а визг  смертельно  раненной  лошади  вдалеке  сменился  глухим
хрипом.
     (Помнил Конан: лошади крепки на рану. Долго они цепляются за жизнь  -
и умирают медленно, трудно).
     Рядом с багровыми углями обозначился парно сверкнувший огонек.  Волк?
А вот еще две зеленые светящиеся точки чуть в стороне. И еще...
     Ого! Целая стая!


     Не верьте, если скажут, что  волк  боится  огня.  Он  отступит  перед
горящей палкой, но лишь постольку, поскольку она опасна,  поскольку  может
обжечь. Перед обнаженным клинком он будет отступать точно так же.
     Осторожно, но без панического страха. Будет отступать, пятиться  -  и
скалить зубы, выбирая момент для атаки.
     Стая - не отступит.
     И вдвойне не верьте, если скажут вам, будто боится волк человека,  не
решается напасть на него, даже мучимый голодом.  Не  верьте,  хотя  это  и
правда... иногда.
     Дана волку сила - хотя и меньшая, чем у самых грозных хищников; ум же
- несравненно больший. И скорость движений, и тонкое чутье. И  способность
сбиваться в стаи, действовать согласованно...
     Лучше любого другого зверя знает  волк  пределы  возможностей  своих,
своего врага, своей добычи... Отличит он ружье  от  палки,  выстрел  -  от
удара по камню. И  остерегаться  волк  человека  стал  лишь  тогда,  когда
осознал, что человек опасен. Любой, даже невооруженный.
     Потому что в ответ на гибель  безоружного  одиночки  раскинет  облава
цепь загонщиков, взмоют в воздух  вертолеты  с  охотниками,  промчатся  по
земле машины, неся в кузове десятки стрелков, палящих во все живое...
     Но это - не сейчас. До этого еще несколько веков.
     Пока что волк не испугается  одиночки,  особенно,  если  нет  у  того
оружия дальнего боя.
     Стая же -  тем  более  не  испугается...  Нелегко  отбиться  от  стаи
пылающим факелом, и мечом - не легче.
     Меч-катана был у Мак-Лауда на поясе. Никогда они не расставались друг
с другом - Горец и меч.
     Да, именно так! Меч имеет свою душу, у  него  есть  своя  цель,  свой
Путь... Даже в небытие - или, наоборот, в  сверхбытие  -  они  отправились
вместе. И вместе же вернулись оттуда.
     Но зверей - десятка два, и они, скорее всего, привычны ускользать  от
клинкового удара. Правда, с такими мастерами меча им встречаться  явно  не
приходилось...
     И все-таки - хватит ли у него силы  и  внимания  на  всех  них,  если
кинутся разом?
     Почти наверняка хватит.
     Почти.
     Плохая  это  смерть  -  от   смрадных   клыков.   Плохая   даже   для
бессмертного... Недостойно воина - носить на теле  шрам  от  первой  раны,
повторяющий контуром волчью челюсть, а не вражеский клинок.
     Правда, сейчас осень  (или  весна?  Во  всяком  случае,  снега  нет),
кормная пора. В бесснежное время звери не должны быть столь голодны, чтобы
идти на риск смертной схватки...
     Но мало ли что бывает! Если на то пошло, в бесснежье волки  обычно  и
не собираются в многочисленные стаи.
     ...Все эти мысли мелькнули на краю сознания Конана за  тот  неуловимо
краткий миг, когда он, обнажив изогнутое лезвие, шагнул навстречу стае.
     Мелькнули и исчезли. Так пролетающая птица  мелькает  в  поле  зрения
человека, идущего в бой...
     Стая не приняла вызова. Не допустив человека и на дюжину шагов, волки
исчезли, растворились в тумане. Будто и не было их.
     А подойдя к тому месту, где только что кружились серые тени, Мак-Лауд
сразу понял все.
     Понял он, что не голод, требующий  охоты  на  опасную  дичь,  сплотил
зверей в стаю. Наоборот - сытость собрала их на этих  холмах,  возможность
легко прокормиться.
     Несколько людских трупов, обглоданных до  неузнаваемости,  лежало  на
пепелище. На некоторых еще сохранялись остатки одежды, но ни доспехов,  ни
оружия не было: все унесли победители.
     И вовсе не было у волков  нужды  рисковать  жизнью,  атакуя  готового
защищаться путника. Им сейчас человечина доставалась задаром.
     Потому  что  сотнями  и  сотнями   тел   устилает   землю   очередная
междоусобная бойня.
     А  то,  что  догорало  неподалеку,  было  остатками   дома.   Точнее,
нескольких домов. А еще точнее - поселка...
     И тут вдруг еще один огонек сверкнул вдали - заколебался,  мигая.  Не
похож он был ни на далекий пожар, ни тем более, на глаз хищного зверя. Так
колышется на ветру огонек масляного светильника.
     А потом откуда-то  с  той  же  стороны  донесся  лай  собаки.  Дважды
тявкнула  неуверенно  она  -  и  завыла  долго,   протяжно,   словно   над
покойником...


     Говорили в старину: если ты,  заблудившись  ночью  в  горах,  увидишь
далекий огонь - не иди на него, он у тебя последние силы отнимет. Но  если
услышишь ржанье, лай, блеянье овец -  ступай  смело.  Недалек  будет  твой
путь, ибо недалеко летят звуки жилища...



                                    3

     Это был обычный хайлендский дом: таким и  должно  быть  жилище  горца
среднего достатка. Обложенная дерном крыша - не враз подожжешь ее! Тяжелые
двери - надорвешься, выламывая! И узкие,  словно  бойницы,  пролеты  окон:
оттуда, при нужде, можно отстреливаться.
     На случай же крайней нужды рядом высилась родовая башня, сложенная из
дикого камня. В ней нет ворот, лишь узкий лаз между двух бойниц на  высоте
семи ярдов, под самой крышей. Туда взбирались по приставной лестнице  -  и
туда же затем эту лестницу втягивали. А втянув -  сиди,  пока  не  устанут
враги штурмовать, либо пока не кончатся в башне запасы воды и пищи...


     Было видно при свете фитиля, плавающего в масляной плошке:  лежит  на
кровати лицом вверх человек, до пояса прикрытый клетчатым пледом.  Поперек
живота у лежащего проходит холщовая повязка, насквозь пропитанная кровью.
     И девушка сидит рядом с ложем, - волосы цвета льна рассыпались у  нее
по плечам, а дрожащие губы шепчут не то молитву, не то заклятье...


     В прошлый раз - в этом же году, но почти семь веков назад - все  было
не так. Вернее, не совсем так.
     Воистину: не войдешь дважды в одну реку...
     А как было?


     Было же - так:
     Снова стонали волынки, снова собравшиеся горцы  пили  светлый  эль  и
дымящуюся "воду жизни", снова хвалились  друг  перед  другом  собственными
подвигами - и нелегко было отличить в их речах правду от вымысла.
     Потом настал час состязаний. И мерились между собой юноши в  беге  до
вершины крутого холма и обратно, сравнивая выносливость и  уменье  владеть
своим дыханием. Играли в кэбер, бросая на дальность шестиярдовое бревно, -
сравнивая силу. И стреляли по подброшенным в  воздух  клетчатым  шапочкам,
меткость равняя.
     В конце же соревнований мерились  в  воинском  искусстве,  сходясь  в
ножной борьбе. Ведь чтобы прижать противника спиной к земле, используя при
этом лишь ноги, - тут и точность нужна, и умение рассчитать свою силу,  да
и сама эта сила, конечно.
     (Кулачный же бой и борьба британская, с применением рук - не в  чести
были. Пусть женщины в своих сварах друг друга за волосы таскают! А мужчине
руки в бою нужны лишь для того, чтобы держать в них оружие...)
     Не так уж много лет назад еще одна  воинская  забава  практиковалась:
встанут двое друг против друга, мечи наголо - и пошел свист стали...
     Нет, не сражались - проверяли мужество и выдержку  друг  друга.  Чуть
шевельнулся, отклоняясь от сверкнувшего вплотную перед лицом железа,  даже
мигнул, даже просто бровью дрогнул - уходи, понурив голову,  с  ристалища,
под насмешки зрителей.
     Так  продолжалось,  пока  девятнадцатилетний  Дарда   Мак-Лауд,   сын
Криденбелла, не разнес череп своему сверстнику, Лох Мак-Лауду,  сыну  Дайн
Кехта.
     Быть может - случайно.
     А быть может - оттого, что  оба  были  влюблены  в  юную  Айфе,  дочь
Эохайда, а Айфа не давала явно  знать,  к  кому  из  двух  она  благоволит
больше.
     Взялись тогда за оружие отцы Дарды и Лоха. А за ними вслед  -  братья
отцов, друзья отцов, друзья отцовских братьев...
     И уж грозила кровная месть ополовинить клан Мак-Лаудов.
     Тогда собрались старики клана  и,  обсудив,  постановили:  смерть  на
состязаниях убийством не считать. И освободили род Дайн Кехта от  права  и
долга кровников, позволив роду Криденбелла внести за кровь выкуп половиной
своих стад, третью оружия и четвертью золота, которым владела семья.
     А потом еще одно решение  вынесли  старики:  впредь,  чтобы  избежать
повторения такого, - не быть на состязаниях мечевой игре...
     И мудрым было  решение  это,  но  с  завистью  косилась  молодежь  на
сидевшего  в   рядах   зрелых   воинов   Дункана   Мак-Лауда.   Он,   ныне
тридцатилетний, был последним из победителей  клинковых  игрищ,  превзойдя
выдержкой в тот самый день одного за другим четверых противников.
     Эндрю Каннингхейма он одолел тогда,  из  рода  Каннингхеймов  с  горы
Балвери, за ним подряд трех молодых Мак-Лаудов: Балода, Майкла и Дарду.
     (Того  самого  Дарду,  который  минуту  спустя  пролил  кровь  своего
единородца, - что и послужило концом состязаний...)
     А сейчас Дункан в игрищах не участвовал:  как  по  возрасту  (был  он
зрелым бойцом, закаленным во многих битвах - и не было нужды ему,  подобно
юношам, доказывать свое мужество), так и по другим причинам.
     Знал он (многократно было проверено!), что  нет  ему  равных.  Ни  на
дубинках, ни на мечах. Ни в стрельбе, ни в  борьбе.  Но  знал  это  не  он
один...
     Ведал об этом также Ронар ап Форгейм Мак-Лауд. А Ронар недаром звался
таном,  главой  клана  Мак-Лаудов.  Перед  боем  же  не  следует  вызывать
неудовольствие тана, - ведь завтра именно он поведет свой род на врага...
     Но все же хмуро косился тан в сторону Дункана: очень ревнив был он  к
чужой славе. И так же хмуро провожала Дункана взглядами  тройка  остальных
ап Форгеймов, братьев Ронара.
     ...А Дункан пил, смеялся и пел песни наравне  со  всеми  -  и  вскоре
подозрения оставили четырех братьев. Успокоившись, они  тоже  отдали  дань
элю и виски.
     И ночь, накинув  на  Мак-Лаудов  черное  одеяло  с  прорехами  звезд,
застала весь клан в состоянии, весьма отдаленном от трезвого.
     Если бы враг атаковал этой же ночью - благо, кроме  звезд  светила  и
полная луна... Да, тогда враг снискал бы легкую победу.
     Но враги  -  клан  Фархерсонов,  с  которыми  Мак-Лауды  не  поделили
пастбищные земли, - были  сейчас  не  более  трезвы,  чем  те,  с  кем  им
предстояло драться наутро. Да и вообще - мерзостью почитают горцы нападать
при свете лунного диска на спящих неприятелей...


     Утро застало их там же, где и вечер, - кого за пиршественным  столом,
а кого и под ним...
     С первым криком петуха с трудом приподнял тан Ронар  над  столешницей
тяжелую похмельную голову и повел по сторонам мутным взглядом.
     Ко второму  петушиному  крику  взгляд  Ронара  ап  Форгейма  приобрел
осмысленность.
     А к третьему - встал тан на ноги, почти не качаясь, и поднес к  губам
медный рог, служащий для подачи сигналов.
     И  когда  затрубил  он,  раздувая  легкие,  -   зашевелились   вокруг
Мак-Лауды, стремительно, до звона в ушах, трезвея, будто  пробуждалась  от
векового сна фианна Финна Мак-Хумайла [Финн Мак-Хумайл - легендарный вождь
древней Шотландии; фианна - священная  дружина,  члены  которой  считались
друг другу  братьями;  согласно  легенде,  Финн  и  его  фианна,  совершив
множество подвигов, удалились в глубокую пещеру, где пребывают и поныне  в
непробудном сне, ожидая, когда кто-нибудь проникнет в пещеру и протрубит в
боевой рог Финна].
     И каждый шарил вокруг себя руками - ища оружие, проверяя, на месте ли
доспехи...
     ...А где-то далеко, за грядой холмов, пробуждались и осматривали свое
оружие Фархерсоны.


     Говорили в старину: зло есть добро, добро есть зло...



                                    4

     Говорят: каждое сражение начинается задолго до своего  начала...  Это
значит - надо тщательно блюсти ритуал, предшествующий  бою.  Ибо  от  него
многое зависит...
     Зависит  готовность  воинов  сражаться.  Зависит  вера  их  в  своего
предводителя.
     А более всего - благосклонность судьбы...
     Древний бог войны Ангуз - а  именно  ему,  а  не  Распятому  Богу,  в
глубине души молится перед битвой каждый  хайлендер  -  ревностно  следит,
чтобы до мелочей соблюдались стародавние обычаи!
     Трудно сказать, как повернулось бы  дело,  если  бы  Ронар,  согласно
древнему правилу начала войны, вынул боевой  нож  из-за  отворота  правого
чулка и переложил его вместе с кожаным чехлом по внутреннюю сторону ноги.
     Наверно, Ангуз был бы доволен...
     Но - не дотянуться было тану до своего чулка. Да и не было  с  ним  в
этой битве традиционного ножа с топазом, вправленным в рукоятку.
     Сплошной доспех испанской работы покрывал  тело  тана,  от  сапог  до
макушки облив его  блеском  полированной  стали.  И  помехой  оказался  бы
шотландский клинок для кованого точно по ноге наколенника.
     Четыре комплекта таких лат - франкского образца, но толедской выделки
- имелись в клане  Мак-Лауд.  А  больше  едва  ли  мог  позволить  себе  и
королевский двор.
     И, действительно, - неимоверно дорог подобный доспех, простому  горцу
не скопить на него и за дюжину жизней. А  король  Джеймс  небогат,  беднее
многих из своих подданных.
     Итак, тяжкие латы облегли тело четверых ап  Форгеймов,  а  головы  их
скрылись под глухими шлемами. Не шлем-салад это был с половинным  забралом
- любимый наголовник хайлендских  рубак.  И  не  шлем-морион,  применяемый
стрелками, который, обеспечивая хороший обзор, оставляет открытым лицо.
     Четыре глухих армэ - горшковидных шлема - венчали головы тана  и  его
братьев. Человека, надевшего такой "горшок", почти невозможно поразить  ни
в голову, ни в шею.
     Однако и сам он немногое сумеет увидеть сквозь узкую щель забрала...
     Вот почему редко применяли сейчас армэ - легко в нем уберечь себя, но
трудно следить за своими и врагами, трудно удержать нить управления боем.
     А утратив эту нить - и себя не сбережешь...
     Впрочем, именно на сей раз четверым рыцарям в доспехах высокой защиты
надлежало сыграть свою роль... И чем неожиданней  будет  эта  роль  -  тем
неожиданней, быть может, окажется финал спектакля.
     Спектакля, где нет зрителей, а расплата за участие в игре - жизнь...


     Встали под  вековым  дубом,  высящимся  на  окраине  селения,  четыре
оруженосца. И каждый держал под уздцы рослого коня,  тоже  заключенного  в
сталь поверх стеганой попоны.
     А через сучья древнего дерева  были  переброшены  толстые  канаты.  С
одного конца каждого из них была укреплена планка  сидения,  а  за  другой
конец взялось по несколько здоровенных парней.
     Тяжело, со звоном ступая, подошли к лошадям латники. С  каждым  шагом
они глубоко впечатывали в вереск  железные  башмаки,  оставляя  на  зелени
черные шрамы.
     А потом сели тан и его братья на планки-сидения.  И  взлетели  вверх,
когда потянули дюжие руки за канаты, переброшенные через ветви дуба.
     Взлетели,  как  мальчишки  на  качелях...  Или  как  казненные  -  на
виселицах.
     Взлетели - и опустились в седла с  высокими,  словно  спинки  кресел,
луками.


     Усмехнулись при виде этого старейшины клана: в  их  время  -  не  так
латники на коней взбирались... Когда они, старейшины, были молоды, - любой
рыцарь, даже из самых тяжеловооруженных, сам ногу в  стремя  ставил,  сам,
без подсаживающих, взгромождал свое тело в седло.
     Эх, молодежь изнеженная пошла... К чему  только  придет  Хайленд  еще
через пару-тройку поколений?!
     Как знать... Быть может, и правы старики. Шестнадцатый век на исходе,
до конца его меньше лет осталось, чем требуется младенцу, чтобы дорасти до
юношеского возраста.
     И - отвыкли уже воители от тяжести полной брони, забыли  о  том,  что
для их дедов она была привычней, чем тяжесть нарядного камзола.
     А с другой стороны...
     С другой стороны - разве найдется старик, который не был в  молодости
сильнее, чем сам Финн Мак-Хумайл? Который  бы  стоил  в  бою  меньше,  чем
десяток его никчемных, изнеженных внуков?
     Который не жалел бы  настоящее  -  время  мельчающих  людишек,  и  не
печалился о будущем - времени людишек, вконец измельчавших?


     Сначала двигались  шагом,  сберегая  силы  коней.  И  лишь  когда  до
противника оставалось не более полета стрелы, - рванули галопом.
     Не очень-то далеко бьет шотландский лук, куда слабее, чем большой лук
английских йоменов. Шотландский полет стрелы - от силы четыре сотни ярдов.
     Это расстояние конница, летящая во весь опор, преодолеет от  силы  за
пол-минуты.
     Пол-минуты - не так уж мало...
     За такой срок можно прицельно выпустить три-четыре, а  при  умении  -
даже весь колчан стрел.  И  каждая  из  них  может  наповал  сразить  даже
панцирного ратника...
     Но не только дальнобойностью  уступает  лук  Единорога  луку  Льва...
[Единорог - традиционный символ Шотландии; лев - Англии.] Пробивной  силой
- тоже. Да и меткостью, само собой. И лучникам Фархерсонов не  хватило  ни
мощи рук, чтобы пробить стрелой полудюймовую  сталь,  ни  зоркости  глаза,
чтобы послать пернатую смерть в щель стыка доспехов.


     Перед фархерсоновским войском  ровными  линиями  выстроились  шеренги
пехотинцев. В пять рядов. Копья - на руку, щиты - перед собой...
     И невозможным казалось погнать коня на  щетинившуюся  копьями  стену.
Строй пехотинцев плотен, копья - длинны,  задние  ряды  кладут  древка  на
плечи передним, так что  на  каждого  всадника  одновременно  смотрит  два
десятка граненых наконечников.
     Это остановило бы обычную конницу. Вот именно - обычную...
     А встречи с конным клином,  во  главе  которого  неслись  не  люди  -
железные статуи - не ждали. И не были к ней готовы.


     Возможно, лошади встали бы на дыбы, начали отворачивать. Но  стальные
оголовья коней содержали шоры - наглазники, выдуманные как раз  для  того,
чтобы не дать им смотреть прямо перед собой, не позволить испугаться.
     Люди - не испугаются... Человек  может  заставить  себя  взглянуть  в
глаза костлявой старухи без дрожи.
     Единственный из всех живых тварей может это он...
     ...Когда со свистом раздался  в  стороны  вереск  и,  выставив  пики,
галопом вылетела вперед четверка сыновей Форгейма, строй пеших  копейщиков
не дрогнул. Разом выставили они свое оружие навстречу смерти.
     Но не было уже никакого толку от их мужества и воинского уменья.


     Четыре рыцаря, сомкнувшись  настолько  тесно,  что  их  колени  почти
соприкасались, возглавили атаку клана.
     И  страшен  был  таранный  удар,  удесятеренный  конским  разгоном  и
тяжестью сплошной брони.
     А сзади - рев, топот, клочья грязи из-под копыт, залепляющие лица,  и
так почти не  различимые  под  шлемами,  -  скакали  остальные  Мак-Лауды,
вооруженные более скромно и разномастно...


     Говорили в старину: если суждено чему совершиться, не спасет от  того
ни ложь, ни клятва.



                                    5

     ...Откуда он знает все это?!
     Конан почувствовал, что во рту стало солоно: судорожно  сцепив  зубы,
он до крови прокусил себе губу. Глубоко вдохнув сырой воздух, Конан разжал
челюсти.
     И тут же исчез солоноватый привкус - ранка затянулась мгновенно.
     Мак-Лауд усмехнулся этому. Ну, конечно: регенерация. Его  тело  само,
без участия разума, заботится о своей сохранности. И никуда  от  этого  не
деться...
     Впрочем, и не надо деваться! В нынешней жизни, в  нынешнем  веке  для
него это - ох, какой ценный дар...
     Для него - и для этого, другого. Того, который лежит сейчас на  грубо
сколоченной кровати, и жизнь, капля за каплей, вытекает из него  вместе  с
кровью.
     Он конечно, думает, что это - конец... Если он вообще сейчас способен
думать о чем-либо, кроме лютой боли, когтящей его тело.
     Конан отлично помнил, каково было ему  самому  в  момент  его  первой
смерти, когда эспадон Черного Воина вошел ему в живот и  провернулся  там,
разрывая внутренности...


     Он уже догадывался, кто этот человек, лежащий в  доме.  И  это,  надо
сказать, не переполняло его радостью.
     Если  быть  абсолютно  честным,  то  он  пожелал  бы   себе   другого
спутника... Ну что ж, значит такова его судьба!
     Этого, по крайней мере, он знает должным образом. Знает,  чего  можно
от него ожидать...
     (Вот именно!)
     И тут Конан Мак-Лауд оборвал свои  мысли.  Нет  ни  малейшего  смысла
распалять себя досадой. Сила, большая, чем простая случайность,  свела  их
вместе. Значит, были на то свои причины!


     И все же - откуда он знает, что произошло вчера с раненным?
     В прошлый раз, кажется, он  не  знал  всей  этой  предыстории.  Очень
давно, невообразимо давно, был этот "прошлый раз", но память цепко  хранит
подробности.
     Битва, что ли, иная тогда была? Вздор! Уж кто-кто, а он-то знает, что
все битвы одинаковы. А может быть...
     Может быть, он сам - Конан - был тогда  ИНОЙ?  Вернее,  не  тогда,  а
сейчас?
     Наверное, так и есть. Ведь ныне он - единственный из бессмертных, кто
сумел пройти Путь до конца. Причем не один раз, а дважды.
     И сейчас он в третий раз встает на Путь...
     Конан  взглянул  на  лежащего  -  и  снова  воспоминания  о  виденном
обрушились ему на плечи бесплотным грузом.


     ...Передовой отряд был не просто разбит - он был  уничтожен,  выкошен
напрочь, словно пшеничное поле.
     И без толку стреляли Фархерсоны по  наступающим  Мак-Лаудам.  Впереди
них была железная стена. Движущийся щит. Живая крепость.
     Наверное, не один из Фархерсонов вспомнил в эти мгновения о всадниках
Апокалипсиса...
     Их ведь тоже - четверо. А под броней не разобрать цвет коней: кто  из
них белый, кто вороной, кто - Конь Бледный, несущий на спине Смерть.
     Впрочем, оружие у них иное - ни один не имеет  лука,  и  каждому  дан
большой меч. Но ведь вовсе не обязательно  Откровению  сбываться  в  таких
мелочах...
     Запоздало хлопнул один  мушкет.  Потом  второй.  Сорвалось  с  тетивы
несколько стрел.
     И - ничего. Не разобрать даже, промахнулись второпях  стрелявшие  или
спасло кованое железо. Ведь и пуля не всякий раз пробивает  латы  -  разве
что в упор разить.
     Ничего...
     Вестниками смерти  ударили  ап  Форгеймы  по  второму  отряду.  И  ад
следовал за ними.
     Ад размахивал палашами, пел клановые песни  Мак-Лаудов  и  вступил  в
исступление боя.


     Лошадь, отягощенная почти тройным против обычного весом - своя броня,
броня всадника и сам всадник, - не долго  может  выдержать  на  галопе.  А
сбившись на медленный аллюр, ей непросто вновь набрать полную скорость.
     Разве что после долгого разбега... Но нечасто условия  боя  позволяют
взять такой разбег.
     Вот почему вскоре завязли  четверо  в  гуще  схватки,  исчерпав  свой
разгон. А завязнув, - отбросили ставшие ненужными копья. И узкими молниями
засверкали в их руках обнаженные клинки.
     Но то, что должны были  сделать  сыновья  Форгейма,  -  они  сделали.
Преодолен рубеж стрельбы, смят копейный заслон, опрокинута неровная  волна
ринувшейся было навстречу фархерсоновской конницы.
     А теперь...
     А теперь настало время сшибающихся мечей, звонких ударов по железу  и
глухих - по неприкрытой плоти.
     Время рассеченных щитов и мокрого хруста не выдержавших удара костей.
     Время, когда от криков и хрипа закладывает уши; когда тяжелое дыхание
прорывается сквозь прорези забрала белыми клубами; когда не разобрать, пот
или кровь щиплет соленым глаза.
     В сущности, все это и называется боем...
     И хохотал веселый и жестокий Ангуз, любуясь кровавым зрелищем.


     Урон, нанесенный клану Фархерсонов в первые мгновения, был страшен. В
сущности, он почти определил исход сражения.
     Почти.
     Но не могли всегда и всюду быть впереди четверо  латников,  а  прочие
воины их клана были куда менее защищены. И вскоре пролилась  первая  кровь
Мак-Лаудов.
     Правда, это лишь прибавило им ярости. Да  и  их  противников  полегло
куда больше...
     Но тут опомнившаяся пехота и немногие  всадники  врага,  которые  еще
оставались в седлах, с двух сторон ударили по сбившимся в кучу  Мак-Лаудам
сразу же за спинами ратной четверки. Так работают против  копья  клинковым
оружием: не стремясь перебить наконечник, рубят  по  уязвимому  древку  за
ним.
     А без древка - немного толку в наконечнике.
     Это  было  обдуманное  действие,  а  не  просто  судорожная   реакция
обреченных. Видно: сбоку, на  левом  крыле  вражеского  отряда,  небольшая
толпа сгрудилась вокруг упавшего было знамени  Фархерсонов.  Это  знамя  -
белый квадрат с извивающимися по  нему  геральдическим  зверем  -  держит,
вздернув его на командирском копье, воин в узорчатом шлеме.
     Кажется, именно он и выкрикнул слова приказа...


     Молоком разливался туман по склону, на  полтора  фута  от  земли.  По
колено стояли в нем, обороняясь, горцы одного клана; по колено наступали -
горцы другого.
     И  тот,  кто  падал,  сразу  же  исчезал  из  глаз.  Будто  тонул   в
молочно-белом озере.
     А по поверхности его, гладкой и ровной - гораздо более  гладкой,  чем
бывает поверхность любого, даже самого спокойного озера, -  после  каждого
падения проходила рябь.
     И высовывалась порой, пробив слой тумана, то рука  со  скрюченными  в
последнем  движении  пальцами,  то  чье-то  окровавленное  лицо  -  чтобы,
судорожно глотнув воздуху, вновь погрузиться в белесую мглу, как  если  бы
действительно была она озерными водами...


     Словно мушкетная пуля, ударившая в  стену  дома,  конница  Мак-Лаудов
пробила  вражеский  отряд  на  половину  глубины   построения.   Искрошив,
уничтожив все вокруг себя. Но тут и застряла, как пуля застревает в стене.
     А застряв, - превратилась в мишень.
     И где-то совсем рядом,  но  все  же  в  недосягаемой  дали,  осталась
Мак-Лаудовская пехота. Отстав от рванувшихся галопом всадников, она спешит
к месту боя, выставив копья в прорези щитов и что-то крича на бегу. Но  ей
уже не поспеть вовремя.
     (Эх, раньше бы подумать об этом тану...  Но  не  подумал  он.  А  вот
Фархерсоны - подумали.)
     Впрочем, сами ли они додумались до этого? Едва ли... Презирают  горцы
хитроумный расчет, искусство правильного боя, умение расставлять полки...
     Это, должно быть, вон тот им  подсказал  -  чужак  в  диковинном,  не
здешней работы, шлеме и панцире. Вот он стоит слева, держа знамя на копье,
а свободной рукой указывает куда-то, отдавая распоряжения.
     И, повинуясь его приказам, лучники вновь натянули тетивы, хотя обычно
стрелы свистят в начале схватки - до того, как началась работа  неутомимых
мечей.


     Неужели все совпадает до  мелочей?  И,  значит,  у  всех  бессмертных
начало Пути одинаково?
     И Конан,  внутренним  взором  пройдя  сквозь  Время  и  Пространство,
взглянул  на  битву  с  близкого  расстояния.  Будто  сам  оказался  среди
сражающихся.
     И увидел, что все не так...
     Результат - сходен, но подоплека различна. Воин в странных  доспехах,
принявший  на  себя  командование  после  гибели  тана  (а  Лабрайд,   тан
Фархерсонов, повел свою конницу навстречу атакующему клину, повел - и  был
втоптан в землю), - не обладал длинной линией жизни.
     Любой из бессмертных чувствовал ее ауру -  далекий  отблеск  Силы.  А
Конан чувствовал лучше других: иначе не остаться бы  ему  последним  среди
бессмертных...


     Ронар и его братья, сидя на огромных жеребцах,  высились  над  конной
лавиной, словно сторожевые башни - над крепостной стеной. Именно по ним  и
хлестнул шквал стрел. Но хлестнул не разом, а поочередно.
     Сперва - по самому Ронару ап Форгейму, отличимому от  прочих  высоким
султаном перьев на шлеме.
     Не прибавилось у лучников ни силы, ни меткости. Однако теперь все они
били в одном направлении, на несколько ярдов в поперечнике насытив  воздух
ливнем стрел.
     И хрипло вскрикнув, выронил тан меч и покатился по земле с оперенными
черенками, торчащими из каждой щели его доспехов. Словно странная птица со
смятыми, обломанными перьями,  -  если  можно  представить  себе  птицу  в
тяжелой броне...
     А потом шквал ударил по второму латнику, сметая его  с  седла.  И  по
третьему...


     Последний из рыцарей успел оглянуться назад, на воинов своего  клана.
Кажется, (хотя поди узнай лицо под глухим  забралом),  это  был  Габур  по
прозвищу Быстрый, младший из ап Форгеймов.
     Он увидел и понял все. Увидел гибель  братьев;  увидел,  что  сам  он
отрезан от своих вопящей стеной врагов; увидел, что проигран бой.
     И  уж,  конечно,  увидел   он   предсмертно   обострившимся   зрением
трехлепестковые цветы стрел, несущиеся к нему со стороны  белого  квадрата
вражеского знамени.
     И понял, что обречен. Понял, что проигран бой...
     А Дункан  Мак-Лауд,  волей  судьбы  оказавшийся  ближайшим  к  Габуру
Быстрому, увидел и понял нечто иное. Он увидел - не зрением видят такое! -
как  мольба,  подобная  воплю,  вытекает  сквозь  узкие   щели   наличника
последнего из латников.
     Мольба не о своем спасении - а о спасении клана и чести клана.
     И понял Дункан, что настало его время вести за собой.


     Говорили в старину: даны тебе плечи, так неси!



                                    6

     История печет свой хлеб из слоеного теста. И много зависит  от  того,
какие и в каком порядке лягут слои.
     Немалая мудрость требуется, чтобы осознать  этот,  как  будто  совсем
элементарный факт. Но когда придет  понимание,  -  все  вокруг  становится
ясным...
     Река, по которой медленно, то и дело тыкаясь в берег или  цепляясь  о
вязкое дно, плавает неуклюжий корабль человечества,  слагается  из  многих
ручейков. Пытаться что-то менять в главном течении - бессмысленно. Слишком
велика, необорима его мощь...
     Сила же, данная бессмертным, имеет свои границы.  Во  всяком  случае,
если это Сила светлая. Если же она темна...
     Темноте же - нет предела. "Немеряна моя Сила!" - кричал Черный  Воин,
вновь придя в этот мир. И прав он был, потому что  прямо  восстать  против
его могущества - все равно, что  пытаться  прямым  ударом  изящной  катаны
остановить огромный эспадон.
     Но приложив даже небольшое усилие в нужном месте, в нужное время...
     (Как будто нет сейчас на  Земле  Черного  Воина.  Силы  Зла,  обильно
разлитые по планете, не сошлись пока в неком едином носителе.
     А если сойдутся...)
     Что ж, уже дважды катана одолевала эспадон. И нет причин, чтобы ей  и
в третий раз не одолеть его!
     Тогда было так:
     Пришпорил своего коня Дункан Мак-Лауд и послал его влево  -  туда,  к
белому квадрату чужого знамени.
     И рванулись следом за  ним  уцелевшие  Мак-Лауды  -  напролом,  топча
вражескую пехоту, словно вереск.
     Столь неожиданным оказался этот рывок, что  они  достигли  своего.  И
пела душа Дункана, когда увидел он перед собой - внизу, на уровне стремени
- того странного воина, что отнял победу у Мак-Лаудов.
     Это он так думал, что отнял... Ну, мы еще посмотрим - кто кого!


     Странно:  человек,   так   умело   командующий   боем,   так   хорошо
распознавший,  куда  следует  нанести  главный  удар,  вроде  бы  не  ждал
опасности для себя самого.
     Настолько не ждал, что даже клинок он еще не обнажил. А теперь  и  не
будет времени обнажить!
     Потому, что времени вообще ни на что не хватит. Дункан,  привстав  на
стременах, уже обрушивает на него сверху удар своего палаша.
     И остановилось все вокруг. Только медленно опускается широкое лезвие,
хищно поблескивая в сгустившемся воздухе.
     Дункан хорошо рассмотрел незнакомца.  Тот  среднего  роста,  худощав,
лицо его под открытым  шлемом  темнеет  нездешней  смуглостью.  Итальянец?
Француз?
     Фархерсоны - еретики-паписты (оттого  разгромить  их  будет  особенно
сладостно: каждый убитый папист, говорят, снимает с  твоей  души  четверть
грехов... Если так, то Дункан за сегодня уже на три четверти очистился - а
сейчас вот и последние грехи с себя снимет!).
     Немного осталось в горах Шотландии папистов, - но  все  свои  надежды
католический мир возлагает на них. Снабжает их  золотом  и  сталью,  тайно
шлет офицеров, сведущих в ратном деле.
     Вот и это, - должно быть, один из них...  Темные  глаза,  кожа  цвета
оливок, легкий панцирь континентальной работы...
     И кем бы он ни был - итальянец или француз,  как  подумалось  сперва,
либо подданный Филиппа II, императора всех еретиков, -  сейчас  он  станет
просто трупом.
     Получи, Люцифер! Н-на!


     Чужак так и не успел выхватить из ножен  свое  оружие  (Дункан  успел
разглядеть, что это была длинная, узкая шпага). Но левая его рука все  еще
лежала на древке офицерского копья.
     Эту руку и взметнул он навстречу дункановскому удару.
     Жалкая это вещь с точки зрения  подлинного  воина  -  такое  копьецо.
Тонкое, легкое, оно скорее символ власти, чем подлинное оружие.  Воистину,
единственное, на что годится оно, - это служить опорой для знамени...
     Но  таким  необычным  был  отводящий  блок  итальянца-француза,   так
диковинно он увел в сторону хрупкое древко, одновременно проворачивая  его
вокруг своей оси, - что могучий удар Дункана будто провалился в пустоту.
     Так бывает, когда, взбираясь по крутому склону, смело ставишь ногу на
большой, надежно вросший в землю камень, - но с легкостью  осеннего  листа
срывается он со своего ложа, унося за  собой  в  пропасть  невнимательного
скалолаза.
     Дункан все же не вылетел из седла,  увлекаемый  мощью  своего  удара.
Сумел удержаться.
     Сумел он удержаться  и  тогда,  когда  на  обратной  отмашке  полотно
знамени, вдруг ставшее опасным, как ловчая сеть, хлестнуло его по глазам.
     И зрачки в зрачки глянул на него с  белого  квадрата  черный  барс  -
клановый зверь Фархерсонов...
     Но усидел в седле Дункан. И с вывертом ткнул коня  шпорами  в  брюхо,
диким прыжком швырнув его на знаменосца, - опрокинуть его,  смять  конской
грудью, повалить наземь под дробящие удары копыт!
     Однако... Пробовали  вы  когда-нибудь  кузнечным  молотом  раздробить
капельку ртути? Если да - поймете.
     Не оказалось чужака  на  том  месте,  по  которому  пришлись  копыта.
Невозможно извернувшись (воистину - сам Люцифер вел его  тело!),  вынырнул
он слева от коня.
     И не с руки было Дункану рубить.
     А защититься - тоже нечем. Оружием  трусов  считал  Дункан  щит,  всю
жизнь лучшим щитом служила ему чашка палаша-клейморы  -  большая,  кованой
бронзы...
     Но -  не  дотянуться  ему  теперь  палашом  до  офицерского  копьеца.
Впрочем, при всем мастерстве противника, не бывать этому копью полноценным
оружием: наконечник его  тонок  и  многоветвист,  он  не  сможет  бить  на
поражение.
     А шпагу чужак так и не выхватил.
     И, усмехнувшись, откинулся Мак-Лауд назад, почти  открыто  подставляя
под удар грудь, которую прикрывала лишь кожаная куртка. Мелкие, сверкающие
блестки усеивали ее спереди - но разве оборонит такое украшение от острого
железа?!
     (Нет, не украшение это было - не  к  лицу  воину  украшаться,  словно
вдовушке в поисках нового мужа.  И  куртка  была  не  куртка,  а  потайной
доспех. Стальные пластины прилегали к коже изнутри, перекрывая друг  друга
краями, как черепица крыши.
     И обманчиво блестели ряды заклепок,  присоединяющие  металл  к  коже,
создавая видимость украшения).
     Этот потайной  панцирь  звался  так  же,  как  крылатое  судно  южных
франков, - "бригантина". В диковинку он был хайлендерам, - и не  один  раз
Дункан подставлялся так же, как сейчас,  а  потом  срубал  прельстившегося
легко достижимой победой противника.
     Но теперь - не вышло так!
     Видать, многое изведал этот чужой офицер. И не редкость на континенте
была бригантина - как корабль, так и броня.
     Во всяком случае, направил он свой  выпад  не  в  грудь,  а  ниже.  И
ажурное острие легкого копья вошло  в  промежуток  между  краем  куртки  и
наборным поясом.
     Лишь тогда позволил  себе  чужак  скривить  губы  в  злорадной,  чуть
презрительной улыбке.
     Он одолел дикаря! Впрочем, чего и ждать было от темных, не  обученных
искусству  благородного  боя  горцев,  еретиков-протестантов,   служителей
Сатаны...


     Он еще не знал всего, чего можно ждать от горцев. И улыбаться  ему  -
не следовало!
     Вот уж чего никак не ожидал офицер - так  это  того,  что  хайлендер,
страшно оскалившись в агонии, подтянет к себе врага, схватившись за древко
копья-знамени. Так, что наконечник весь целиком исчезнет в его теле.
     Так сделал это в  своем  последнем  бою  король  Артур,  если  верить
легенде...
     И, оказавшись на несколько дюймов ближе, вновь  обрушил  Дункан  свой
палаш - на всю длину клинка...


     Мак-Лауд успел увидеть, как опрокинулся от его удара враг  (убит  он,
ранен или просто отброшен? Хоть бы - первое...). И тут же жестокая боль  в
подреберье скрутила его пополам.
     И самое последнее, что  он  тогда  рассмотрел,  был  метнувшийся  ему
навстречу квадрат знамени. Этот квадрат был уже не бел, а красен от крови.
     Его крови...


     Говорили в старину: переоценишь свою силу -  беда.  Недооценишь  силу
неприятеля - три беды.



                                    7

     Небо  на  востоке  багровело  все  больше  и  больше.  Вот-вот  из-за
горизонта вынырнет краешек дневного светила, сметая предутренние сумерки.
     Вдалеке завыл волк. И, вторя ему, выла во дворе  собака  -  так,  как
испокон веков воют собаки над покойником.
     Столь велико было горе бессловесной твари,  что  не  чувствовала  она
рядом, всего в нескольких шагах, присутствия незнакомого человека...


     Тогда все обернулось куда легче, чем могло  обернуться.  Знамя  -  не
просто кусок материи на шесте.
     Недаром все воинские уставы строже  всего  прочего  карают  за  утерю
знамени...
     Почти победившие Фархерсоны дрогнули,  когда  в  гуще  схватки  вдруг
колыхнулся и исчез их боевой символ - черный барс на белом фоне.  А  когда
он снова поднялся над головами, - не сразу узнали они  белое  полотнище  в
красном...
     И почти побежденные Мак-Лауды смогли отступить, вывести из  боя  свои
поредевшие силы...


     Знамя появилось вновь лишь оттого,  что  какой-то  расторопный  воин,
обнажив  шотландский  кинжал-баллок  (с  мечом  было  не  развернуться   в
тесноте), несколько раз рубанул узким  лезвием  по  древку  копьеца  почти
вплотную к телу Дункана. Сразу же за ушедшим в живую плоть наконечником.
     И на четвертом ударе кинжал с сухим хрустом  рассек  древко,  отделив
знамя от тела сраженного врага.
     А по Дункану воин рубить не стал, сочтя его убитым. Впрочем,  в  этом
он, по сути, и не ошибся...
     И вынес Дункана из битвы конь, следуя за отходящими Мак-Лаудами.


     А потом два войска, обезглавленные гибелью предводителей, измученные,
израненные, долго стояли друг напротив друга, обмениваясь  оскорбительными
выкриками.
     Но никто не решался вновь ступить на разделявшую их  полосу  вереска,
обильно политую кровью. И от выстрелов воздерживались, хотя оставалось еще
сколько-то стрел в колчанах и пуль - в кожаных мешочках при пороховнице.
     Никакого  перемирия   заключено   не   было.   Однако,   повыкрикивав
ругательства (больше для  самоуспокоения:  много  ли  расслышит  враг,  до
которого сейчас - сотня ярдов?) и собрав раненых и  убитых  -  всех,  кого
удалось, - рати стали удаляться друг от друга.
     Сперва  -  медленно  пятясь,  лицом  к  противнику,  чтобы   отразить
возможную атаку. Но чем больше росло расстояние  между  ними,  тем  больше
воинов поворачивались к врагу спинами.
     Не будет больше между ними крови. Во всяком случае, сегодня...
     Так два зверя, сойдясь в жестокой схватке близ некой условной  линии,
разграничивающей их охотничьи участки, все  же  не  дерутся  до  смертного
исхода,  как  было  бы  это  вблизи  логова!   Израненные,   окровавленные
расползаются они - каждый на свою территорию.
     Чтобы через неделю или через год сразиться снова...


     А в целом все завершилось, пожалуй, так на так.
     Ничего не решил этот бой, никому не принес перевеса...


     Лекаря не было в деревушке, до него скакать -  треть  дня.  Да  и  не
обойдет один лекарь всех пострадавших.
     Ничего, женщинам Мак-Лаудов  -  как  и  любого  другого  клана  -  не
привыкать к ремеслу целителей...
     Как мастерство клинкового боя  передается  от  отца  к  сыну,  так  и
искусство врачевания - от матери к дочери. И ценится оно никак не  меньше,
чем умение прясть или следить за домом.
     Ибо едва ли в Хайленде  найдется  женщина,  которой  не  пришлось  бы
бинтовать раны мужчинам своей семьи.
     Сперва - отцу или старшему брату. Потом - мужу. Еще через  сколько-то
лет - сыновьям...
     А там и внукам, если доживет она до той поры...
     И - не видно конца круговороту.


     Случилось так, что  в  стоящем  на  отшибе  жилище  Дункана  не  было
женщины, способной наложить повязку.
     Старшим в роду после смерти родителей оставался Дункан. Оттого  и  не
завел он жену, пока не выдал замуж всех своих сестер.
     Все же - выдал... И свадьба его должна была состояться через месяц...
     Теперь - не состоится.
     Но так ли, иначе ли, но в доме его  теперь  обитали  одни  старухи  -
бабушка и две пожилые тетки. Их руки дрожали, глаза были слабы.
     А сестры - что ж, сестры ушли в другие дома. И их мужья сегодня  тоже
не остались невредимыми.
     Однако невеста Дункана, прекрасная Дженет, дочь Лина, прибежала в тот
же миг, как ее жениха внесли во двор. Хотя ее дом тоже не миновало горе...
     Своими тонкими, но крепкими пальцами, привычными  и  к  прялке,  и  к
серпу, она тщетно пыталась извлечь из зияющей раны железо. Но - не смогла.
И навряд ли  лекарь,  если  бы  за  ним  все-таки  поскакали,  добился  бы
большего.
     Изогнутые, вычурные зубцы, украшавшие острие офицерской пики, не были
предназначены для того, чтобы  усугублять  страдания,  -  ведь  вообще  не
предполагалось, что это острие может быть пущено в ход. Однако теперь  они
сработали, словно зазубрины остроги.
     Вырвать наконечник можно было только вместе с внутренностями...
     А впрочем - не все ли равно? Редко излечиваются от раны в грудь.  Еще
реже - от раны в голову.
     От раны в живот - и вовсе никогда...
     Но, не желая признать очевидного, осталась  Дженет  в  доме  Дункана,
чтобы бодрствовать над раненым.


     Именно ее светловолосую голову  и  рассмотрел  Конан  сквозь  бойницу
окна. И закусил губу в тоске, потому что нахлынули воспоминания о том, как
умирал он в первый раз, и как сидела над его смертным ложем девушка, очень
похожая на эту...


     Говорили в старину: если того,  кто  дорог  тебе,  вздумает  похитить
Сумеречный Народец - сожми его в объятиях  покрепче  и  не  пугайся,  если
эльфы превратят его в зверя, змею  или  брус  раскаленного  железа.  Тогда
развеются их чары...



                                    8

     Дженет знала об этом обычае. Но ведь немыслимо обнять человека,  если
каждое прикосновение к его пронзенному телу вызывает новый взрыв боли.
     Она сидела рядом с устланным овечьими шкурами ложем, держа Дункана за
руку. Постепенно горе и усталость брали  свое.  Под  визгливое  причитание
старух, под собачий вой и вой ветра на дворе, под хриплые  стоны  раненого
Дженет словно впала в забытье.
     Глаза ее оставались открытыми, но уже не воспринимали  окружающее.  И
пальцы медленно разжались.
     Со стуком, словно дерево или иной  неживой  предмет,  ладонь  Дункана
упала, ударившись о земляной пол.


     Да, это  доля  женщины  -  сидеть  рядом  с  умирающим,  принять  его
последнее слово, закрыть ему глаза...
     И Конан понял, что его задача - спасти любовь своего собрата по  Пути
от той участи, которая досталась на долю любви между ним самим и  девушкой
по имени Элен Лебединая Шея.
     Горькая участь...
     Конечно, не от него зависит поведение девушки. Элен поступила так,  а
Герда - иначе... Герда? Бренда? Луиза?
     Словно теплая  волна,  придя  откуда-то  со  стороны,  коснулась  его
сознания. И он понял, что женщина, с которой он  расстался  в  межзвездной
дали, посылает ему свой знак.
     "Я с тобой. Я всегда с тобой..."
     А еще, в этот же самый миг, Конан  ощутил  знакомое  покалывание  под
ребрами - там, где комом обозначилось сердце.
     Он знал, что это означает. Это в нескольких шагах от него просыпалась
Сила, которая предшествует Воскрешению...
     Наступило время вступать в игру.


     Дженет все  еще  не  вернулась  к  реальности,  зависнув  в  каком-то
странном пространстве между явью  и  сном,  бытием  и  небытием.  Какие-то
странные голоса звучали у нее в мозгу, странные образы виделись ей.
     Женщина с меняющимся, дробно множащимся лицом...  Старик  с  молодыми
глазами, молодыми движениями - только косица седых волос напоминает о  его
возрасте, да еще странное выражение таких молодых, как показалось вначале,
глаз...
     И еще - человек непонятного возраста. Вроде  бы  он  тоже  молод,  но
взгляд... Такой взгляд не появляется ни на третьем десятке, ни, пожалуй, и
на седьмом.
     А о том, что бывают люди старше семидесяти годов, Дженет и не слыхала
никогда.
     Они, кажется, говорили о чем-то, эти  трое  (или  шестеро?  Отчего-то
вдруг показалось, что образ женщины троится), но смысл их речей  ускользал
от Дженет.
     Кто это? Ангелы небесные? Но ведь совсем иначе описывают  небожителей
священники.
     Значит...
     Но Дженет боялась додумать эту мысль до конца  -  хотя  чего  уж  тут
додумывать? Известно ведь: если не верх, то низ. Если  не  Рай  -  значит,
Преисподняя.
     Если не ангелы - демоны...
     Но каким-то неведомо, немыслимо обострившимся чувством Дженет поняла:
только от них, от этих существ, может прийти сейчас помощь.
     И она решилась.
     "О неведомые пришельцы, кем бы вы ни были, если нужно - возьмите  мою
жизнь, возьмите мою душу, казните ее вечными муками  в  глубинах  ада,  но
спасите... Спасите Дункана! Спасите, ведь по силам это вам!"


     И тут...
     И тут третий из незнакомцев  встретился  с  ней  взглядом.  Вроде  бы
ничего страшного не было в его  лице,  даже  наоборот  -  хорошее  мужское
лицо... И ум в нем виден,  и  мужество,  и  доброта,  а  это  -  редчайшее
сочетание...
     Но зрачки - две бездны, полные живого, клубящегося мрака...


     Девушка не успела ужаснуться -  хотя  именно  ужас,  даже  не  страх,
огладил ее сердце холодными пальцами.
     Высохшая, морщинистая рука легла на ее плечо:
     - Успокойся, доченька...
     Это была младшая из старух - тетка Дункана. Ей, наверное,  сравнялось
не так  уж  много  лет  -  но  непосильная  работа  обрушила  на  ее  тело
преждевременную дряхлость.
     - Успокойся и поди приляг. Ему уже не нужно твое бодрствование...
     Все поняв, но не поверив, медленно встала Дженет. Без страха протянув
руку, коснулась лежащего.
     Лоб, на котором она столько раз меняла влажную тряпицу, больше не был
горяч.
     Был он холоден. И тело, кажется, уже начинало коченеть.
     Дункан Мак-Лауд умер. Умер уже несколько минут назад - наверное,  как
раз тогда, когда она прислушивалась к голосам,  темно  и  лживо  обещающим
спасение.
     Так и не стал он ее мужем, да и женихом-то, по сути, не успел  стать.
Не возлюбленный он ей, не любовник...
     А теперь уже - и не любимый... Нельзя ведь  любить  мертвого?  Или  -
можно все-таки?
     ...Когда Дункан уходил в бой, она дала ему оберег -  самый  надежный,
какой могла. Оправленную в серебро иконку с ликом святой Дженевьевы.
     Видно, не снизошла до Дункана ее небесная покровительница...
     Иконка все еще лежала на его груди, прямо напротив сердца. Так  никто
и не осмелился снять ее, когда разрезали окровавленную одежду.
     - Это будет мне память  о  тебе,  Дункан,  -  сказала  Дженет  вслух.
Осторожно потянув шелковую ленту через голову лежащего, она сняла  образок
и повесила на шею себе.
     - От сердца - к сердцу!


     - ...От сердца - к сердцу!...
     И,  забыв  о  своей  святой   покровительнице,   о   своей   недавней
мольбе-клятве, даже о любви своей забыв, - Дженет шарахнулась  в  сторону,
взвизгнув совсем по-женски. Ужас настиг ее.
     Потому что именно в этот миг мертвец шевельнулся, открыв глаза.
     Слабый голубоватый свет лучился из-под его век.
     И такое же сияние исходило от раны, быстро  закрывающейся  по  краям,
образуя неровный шрам - хотя в центре ее все еще  торчал  бурый  от  крови
стержень наконечника.
     Это длилось недолго - но Дженет  успела  разглядеть  голубую  вспышку
света.


     Если бы чудо Воскрешения произошло не после, а до того, как  с  груди
Дункана был снят образок...
     Но  сейчас  -  все  выглядело  так,  словно   какая-то   злая   сила,
угнездившись в теле, только и ждала возможности избавиться от  освященного
предмета.
     И, когда дверь бесшумно распахнулась и навстречу Дженет  шагнул  тот,
кто только что взглянул ей в глаза двумя клубящимися безднами, - Дженет не
сомневалась уже, что просьба ее выполнена.
     И не знала, кого благодарить за то - Бога или Дьявола? И  благодарить
ли?
     Может быть, проклинать?!
     - Не бойся, - сказал вошедший.
     В глазах его была земная, осязаемая теплота.


     Говорили в старину: хочешь понять - поверь! Хочешь поверить - пойми!



                                    9

     На столе стоял кувшин красного вина и три  чаши.  Одна  из  них  была
полна до краев: Дженет так и не притронулась ни к еде, ни к питью.  Вторая
чашка - полупуста: Конан еще не  смог  заново  приучить  себя  к  качеству
здешних спиртных напитков, но все-таки прихлебывал красное  пойло,  потому
что - надо приучаться...
     Дункан же пил чашу за чашей - только так мог он сбросить  потрясение,
испытанное им несколько минут назад...


     - Не бойся... - сказал тогда Конан.
     Но замерла в ужасе Дженет, испуганно шарахнулись  по  углам  старухи,
словно летучие мыши  в  пещере,  когда  входит  под  ее  своды  человек  с
полы-хающим факелом.
     И приподнялся на кровати тот,  кого  только  что  считали  мертвецом,
слепо шаря вокруг себя в поисках оружия, - которого не было...
     Держа в поле своего восприятия весь дом (Конан  умел  это  -  даже  в
схватке ему удавалось видеть то, что происходит у него за  спиной),  -  он
шагнул к Дункану. И, протянув вперед руку, коснулся его лба.
     Дженет показалось, что Дункан рухнул  обратно  на  ложе,  опрокинутый
сильным толчком. И она не знала, что ей делать - броситься  на  пришельца?
Или позволить ему  одолеть  демона-оборотня,  в  которого  превратился  ее
возлюбленный?
     (Она ошибалась: для того, чтобы сковать волю Дункана к сопротивлению,
Конану не потребовалось мышечная сила).
     Склонившись над  лежащим,  Конан  осмотрел  его  рану.  И  мгновенным
движением  -  так,  что  Дженет  едва  успела  это  рассмотреть  -  вырвал
иззубренный наконечник.
     Дикий крик заметался внутри четырех стен, словно  ослепленная  птица.
Но это кричал не Дункан.
     Кричала одна из его теток, в ужасе округлив глаза и прижав  ладони  к
вискам. Испуг же двух других старух был столь велик, что они даже на  крик
оказались неспособны.


     А Дженет... Дженет тоже не издала ни звука. Но вовсе не от  страха  -
страх ушел в первые же мгновения.
     Просто странное предчувствие подсказало ей, что незнакомец пришел  не
со злом...
     А когда она увидела, как мгновенно затягиваются  края  раны,  образуя
рубец, - предчувствие это перешло в уверенность. И сердце ее вновь согрела
неуверенным теплом робкая надежда.
     Дункан... Дункан вновь  приподнялся  над  кроватью.  Глаза  его  дико
блуждали  по  сторонам,  волосы  на  лбу  слиплись  от  пота.  И  крупными
жемчужинами высыпал пот по всему телу - из каждой поры.
     Но это уже был пот жизни, а не смертная испарина.
     Только осознав это, Дженет позволила себе броситься к любимому. Обняв
его  за  влажные  плечи,  она  ощутила  под  пальцами  неуверенную   дрожь
пробуждающихся мышц - и заплакала светло, облегченно...
     Дальше еще многое предстояло. Но главное уже было сделано в тот миг.
     И это - заслуга Дженет.
     Многие, очень многие женщины так и остались  бы  в  уверенности,  что
Конан изгнал из раненого злого духа. И жили бы дальше в страхе перед  тем,
что дух этот вот-вот вернется в покинутую было обитель.
     А страх этот многое окрасил бы в другие тона...
     Но Дженет оказалась покрепче, чем Элен Лебединая Шея.  Она  сразу  же
прониклась смутным, но крепнущим с каждой секундой  пониманием  того,  что
произошло.
     Пожалуй, даже раньше Дункана...


     А теперь они сидели рядом, и Дункан, не хмелея,  пил  чашу  за  чашей
кислое вино.
     Старухи так и не поняли  ничего,  так  и  не  решились  приблизиться.
Сбившись  в  кучу  у  дальней  стены,  шептались  с  опаской.   И   влажно
поблескивали их глаза в пляшущем свете коптилки.
     А за столом шел разговор. Не только  словами  -  взглядами,  жестами.
Поступками...
     Так, вместо того, чтобы долго объяснять, в чем  заключается  сущность
бессмертия, Конан молча расстегнул на груди рубаху и  одним  движением  до
рукоятки вонзил короткое украшенное изображением чертополоха  лезвие  себе
между ребер. Туда, где находится сердце.
     А потом вынул из своей груди нож - и показал, как  затягивается  рана
даже быстрее, чем последние алые капли успеют стечь с клинка.
     После чего проделал  этот  же  фокус  с  Дунканом...  Тот  вскинулся,
пытаясь отразить удар, - но Конан уже отдернул руку назад, и вновь  клинок
его ножа был окрашен алым.
     И вновь рана затянулась почти мгновенно...
     Это убедило и Дункана, и Дженет (при ударе она невольно закрыла глаза
-  хотя  уже  знала,  что  должно  произойти...)  куда  лучше,  чем  любые
объяснения...


     - А этот шрам - не щупай его, Дункан, не надо - он останется с  тобой
навсегда.
     - Почему?
     - Это - Первая Рана...
     - Первая рана? - Дункан вздернул  брови.  -  Да  нет  же,  гость,  ты
ошибаешься. И с коня я летел, и об острые камни резался,  да  и  в  битвах
меня пару раз задевали - в плечо и в ногу. Так что...
     - Но именно от этой раны ты впервые принял смерть. Так что  остальные
- не чета ей...
     - И что же теперь? - распахнув клетчатый плед, который он накинул  на
себя, поднявшись со "смертного одра", Дункан, нахмурясь, бросил взгляд  на
полосу неровно сросшейся кожи, пересекавшую его живот.
     Дженет, страдальчески наморщив лоб, потянулась к нему, чтобы  ласково
погладить неровный шрам, - но Дункан отшатнулся почти в испуге.
     - ...Теперь? Теперь надлежит жить и идти по Пути. Да не смотри ты так
на свою Первую Рану, воин! В прошлый раз она у тебя еще хуже была...
     - В прошлый раз? - тупо повторил Дункан.
     - Да. Помнишь?


     И он вспомнил:
     ...Тогда битва происходила в лесу (какая битва, с кем?) Их  маленький
отряд оттеснили к деревьям, вот их уже осталось пятеро... трое... один...
     Один человек отбивался, прижавшись спиной  к  дубу.  Он  рубился  как
Сатана, уже не рассчитывая сохранить свою жизнь, а лишь надеясь продать ее
подороже. "Он" - это он, Дункан Мак-Лауд. Это он - Дункан - стоял спиной к
неохватному стволу, сжимая в одной руке  палаш,  а  в  другой  -  кулачный
щит-брокель, закрывающий только кисть.
     И с каждым его ударом падал сраженный враг.
     Но  остальные  -  они  тоже  вошли  в  боевой  азарт,  потери  только
увеличивали их ярость. И хуже смерти для них было отступиться, когда из их
противников остался только  один.  Причем  именно  тот,  кто  причинил  им
столько зла, убил и покалечил стольких их товарищей...
     Боковым  зрением  Дункан  уловил  блеск  стали  слева,  вскинул  руку
навстречу удару - но брокель предназначен лишь для  того,  чтобы  отражать
выпад клинкового оружия.
     И тяжелое, широкое лезвие алебарды на рубящем взмахе  не  задержалось
даже на мгновение. Так не задерживает топор  лесоруба  попавшая  под  удар
травинка. И от левой подмышки до правых ребер  рассекла  алебарда  грудную
клетку Дункана  Мак-Лауда,  напрочь  разрубая  в  своем  движении  легкие,
сердце, кости позвоночника.
     Столь силен был удар, что на четверть лезвия вошла секира алебарды  в
дуб, к которому Дункан прижимался спиной...


     Так и оставили его тогда враги в неподобающей покойнику позе  -  стоя
пригвожденным к дереву. Чтоб другим неповадно было!
     Даже алебарду для этого не пожалели, хотя цена ей - пять овец...
     И Конан, нашедший Дункана почти через  сутки,  много  сил  и  времени
потратил на то, чтобы извлечь ее из вязкой древесины. А еще больше времени
и сил ушло у него, чтобы убедить Дункана в том, что он все-таки остался  в
живых.
     Синеватый шрам перечеркнул тогда его грудь -  и  длина  его  была  не
менее тринадцати дюймов...


     - Помню... - прошептал Дункан.
     И - глаза закатились, голова упала на  грудь  -  он  обмяк  на  руках
успевшего вовремя подхватить его Конана.
     Потому что груз воспоминаний  о  прошлой  жизни  обрушился  на  него,
подобно мраморной плите.
     - Ничего! - Конан Мак-Лауд успокаивающе кивнул в сторону Дженет, лицо
которой мгновенно залила смертельная бледность.
     - Это пройдет...


     Говорили в старину: счастлив тот, кто окончил жизнь в  свой  срок.  А
жить дольше его - столь же тягостно, как и меньше...



                                    10

     Это прошло.
     Через час, не более, Дункан оторвал голову от жесткой  подушки,  и  в
глазах его светилось незнакомое прежде выражение.
     - Значит, ты - мой Учитель?
     - Я...
     - И теперь, и прежде?
     Конан не стал отвечать: это и так само собой разумелось...
     - Ясно... - Дункан снова встал, но его повело - и, сильно шатнувшись,
он оперся рукой о стену. Мгновение - и узкий кинжал, один  из  нескольких,
висевших на стене, летит в грудь Конану.
     Огнем полыхнула сталь в красноватом свете...
     Конан не уклонился, не отбил брошенное оружие в  сторону.  Он  просто
взял его двумя пальцами из воздуха, не допустив его к себе на треть  ярда.
Не далеко и не близко. Так, как удобней было.
     Взял тем же  движением,  каким  берут  краюху  хлеба  со  стола  -  с
уверенностью, без излишней спешки...
     - Так ножи не мечут, Дункан. Да и учителя своего  не  проверяют  так,
если уж на то пошло.
     - Учителя... - процедил хозяин  дома  сквозь  зубы.  Злоба  и  горечь
смешались в его голосе:
     - Ну почему, зачем, за что мне все это?! Я жил, как жил,  не  нарушая
положенных Запретов... Не ел мясо по пятницам, не брал железо левой рукой,
не обходил церковь против солнца... За что мне снова это, зачем  мне  быть
вечным изгоем?!
     "Потому, что таков твой Путь", - хотел сказать Конан, но не успел.
     - Потому, что иначе я потеряла бы тебя сегодня, любимый!  -  выпалила
девушка, прислушиваясь к их разговору.
     И, воистину - это был лучший ответ...


     День вставал над вересковым плоскогорьем, и  был  этот  день  окрашен
высверком двух клинков, озвучен свистом, с которым они рассекали воздух, и
тонким звоном, раздававшимся при каждом столкновении.
     Снова, как было это уже один раз - и как не  один  раз  было  это!  -
встретились на холмах двое.
     И снова вставал день - но это был уже  другой  день.  Не  второй,  не
третий и не десятый с момента их встречи.
     За это время Дункан узнал столько, что раньше он и поверить был не  в
силах, что мозг его способен вместить столько знаний.
     Впрочем, только ли мозг? Ведь не  разум  хранит  навыки  боя,  поэзию
клинка, ритмичную  мелодию  наносимых  и  отбиваемых  ударов...  Все  тело
Дункана,  один  раз  уже  натренированное  Конаном  до   уровня   Высокого
Совершенства, вспоминало старые привычки.
     Привычки, полученные еще в ТОЙ - прошлой - жизни...
     Как ни странно, это  отнюдь  не  убыстряло  обучения.  Пожалуй,  даже
наоборот...


     - Ты, если судить по прошлому  опыту,  должен  быть  лучшим  из  моих
учеников, - заметил Конан. - Но, пожалуй, и самым трудным из  учеников,  с
которыми я когда-либо встречался. А встречался я со многими...
     - Почему?
     - А сам ты не понимаешь?
     - Нет... - лениво протянул Дункан. И запрокинул  голову,  следя,  как
воронья стая вычерчивает узор на небесной лазури...
     (Был час отдыха. Оба лежали  на  пустоши,  расстелив  подбитые  мехом
плащи. Мелкая живность, обитающая в  вересковых  дебрях,  не  остерегаясь,
пробегала то рядом с лежащими, а то и прямо по ним...
     Она - живность - уже усвоила, что эти люди ей не опасны).
     - Что ж, если  не  понимаешь,  придется  объяснить...  Во-первых:  не
вкладывай в удар мышечную силу.  Силы  в  тебе  на  трех  отличных  воинов
хватит, даже и еще на одного, похуже, останется. Но...
     - Что же за бой - без силы?! - Дункан вздернул  брови  в  возмущенном
удивлении.
     - ...Но упрямства - на шестерых хватит, и еще на двоих  останется,  -
продолжил Конан совершенно невозмутимо. Лишь глаза его блеснули.
     - А насчет твоего вопроса - "что за бой без силы?" -  объясняю...  Ты
видел когда-нибудь, как вода обтекает камень? Ну, так смотри...


     Вы видели когда-нибудь, как вода обтекает  камень?  Или  как  струйка
дыма,  змеясь,  проходит  сквозь  плотную  крону  дерева,  нависающую  над
костром?
     Если видели - поймете...
     Обнажив клинки, они встали лицом  к  лицу.  И  вроде  бы  ни  единого
движения не сделал Конан, - но  вот  уже  лезвие  его  меча  касается  шеи
Дункана.
     А оружие Дункана отведено далеко в сторону. Безнадежно далеко...


     Знал Дункан, что Учитель не обезглавит  его.  Но,  несмотря  на  это,
бешеная ярость исказила его лицо. Все смешалось  в  ней,  в  этой  ярости:
злоба на себя, никак не постигающего науку  боя,  на  своего  Учителя,  на
судьбу...
     Ярость боя...
     И Конан убрал свой меч.
     - А вот это - второй из твоих главных грехов, - сказал он, как  будто
и не было ничего.
     - Какой еще - "второй"?! - Дункан, словно бык на арене, повел налитым
кровью глазом.
     - Да, именно этот...  Ненависть  к  противнику.  Желание  победить...
Боязнь унижения... Ну что, может быть, ты спросишь теперь -  "что  за  бой
без ненависти?"
     - Не спрошу, - Дункан потупился.
     - Молодец! А я вот - спросил в свое время...
     - Ты? Спросил? У кого?
     Конан усмехнулся:
     - У своего Учителя, разумеется. Уж не думал ли ты, что  я  родился  с
моим воинским умением? Или - что под кустом я его нашел?
     (По правде сказать, чуть ли не так Дункан и считал. Мысль о том,  что
у его Учителя был свой Учитель, потрясла его до глубины души.
     Но тогда он постеснялся признаться в этом...)
     - Нет. Я вообще не думал об этом. И не намерен  думать  -  во  всяком
случае, до обеда, - злость слетела с Дункана, не оставив  следов.  Правда,
точно так же - разом! - она может и вернуться...
     Он знал за собой такое качество...
     - Так давай, наконец, обедать! - Дункан склонился над туго завязанным
узелком.
     - Что там приготовили наши бабы?
     ("Бабы" - это, конечно, о всех, теперь уже четырех, женщинах его дома
было сказано. Вот так, скопом.
     Значит, и о Дженет - тоже...)
     В узелке оказался копченый  желудок,  набитый  ароматными  травами  и
овечьим мясом.
     - Хэгиш... - произнес Конан с непонятной лукавинкой.
     Непонятно - об обеде ли он это сказал...


     Говорили в старину: тот, с кем  ты  преломил  хлеб  -  друг.  А  если
станешь враждовать с ним - то кусок этого хлеба  встанет  у  тебя  поперек
горла...
     И опять над горизонтом поднялось дневное светило -  в  сорок  восьмой
раз, считая с того утра, как Конан  вырвал  из  тела  Дункана  зазубренное
железо.
     Старухи так и не смогли привыкнуть к новому постояльцу. Украдкой  они
крестились, сплевывали через левое плечо, да и вообще без  нужды  избегали
даже приближаться к Конану. А уж говорить с ним - упаси Всевышний!
     Дженет же... Впрочем, она всегда понимала все и сразу. Но и  ей  было
нелегко...
     Как-то раз, улучив момент, Конан смог обменяться с ней парой слов без
свидетелей.
     - Скажи мне - только откровенно! - что тебя мучает, девочка?
     Дженет посмотрела  на  него  с  несколько  показным  удивлением.  Это
удивление не было связано с "девочкой": она давно осознала, что хотя Конан
выглядит гораздо моложе Дункана и вряд ли старше ее,  он  -  старейший  из
всех, кто и ныне живет на Земле...
     - Мучает? Что может меня мучить? Мой муж жив, здоров, счастлив - чего
же мне еще желать...
     И горечь была в ее ответе - возможно, незаметная ей самой...
     А мужем она называла Дункана. Хотя не был их брак  освящен  церковным
благословением.
     - Не надо лгать мне. Я ведь умею читать в человеческих душах...
     - Умеешь... - с той же горечью произнесла Дженет. Но вдруг  в  глазах
ее темным пламенем полыхнул вызов:
     - А уж если умеешь - сам ответь на свой вопрос! -  дерзко  выкрикнула
она.
     Не только дерзость была в  ее  голосе.  Робкая  надежда  проглядывала
сквозь нее... Но мало кто сумел бы это увидеть.
     Разве что тот, кто читает в человеческих душах...


     - Ответить мне нетрудно, - сказал тогда Конан. - Ты думаешь, что он -
Дункан - "изменяет" тебе со своим клинком?
     Дженет не смогла ответить - на несколько секунд она  замерла,  словно
пораженная громом. Потом - кивнула неуверенно.
     - Да...
     - Так знай же, девочка: все мужчины -  немного  подростки.  Когда  мы
поутру берем оружие и уходим в горы, - он  не  изменяет  тем  самым  вашей
любви. Просто это - этап, через который нужно пройти.
     - Я понимаю... - прошептала Дженет. И уголки ее губ в  ожидании  чуда
дрогнули зародышем улыбки.
     - Высшее мастерство, позволяющее сразить врага - это холм, а не гора.
     - Не женское дело судить о воинском искусстве. Но, если  я  правильно
понимаю, ты хочешь сказать...
     - Я хочу сказать, что вершина - это меч, дающий жизнь, а  не  смерть.
Этого Дункан еще не понял.
     - Но поймет?
     - Поймет... И тогда ему не придется выбирать между мечом и любовью.


     Конан не сказал, что у  него  самого  на  это  понимание  ушло  более
четырех веков. Не сказал, что ему в течение своей жизни не раз приходилось
делать подобный выбор.
     Сумеет ли он сейчас заставить своего ученика посмотреть на этот выбор
с той высоты, с которой смотрит теперь он сам?
     С высоты, позволяющей увидеть, что никакого выбора нет вообще  -  как
нет выбора между водой и воздухом.
     Все в равной мере нужно для жизни...


     Даже сам себе не мог Конан ответить, сумеет ли  он  сделать  это.  Не
было у него полной уверенности.
     Верно сказано: "Лучший ученик - трудный ученик..."
     А особенно - когда в  этом  ученике  пробуждается  память  о  прошлой
жизни, заставляя ощущать себя Мастером. Которым он еще далеко не стал.
     Да, пожалуй, и не был. Даже в той, прошлой жизни.
     Иначе именно он - а не Конан - сумел бы пройти весь  Путь,  оставшись
последним из бессмертных...


     А пока что ему оставалось лишь  неловко  гладить  по  голове  Дженет,
когда она, плача и смеясь одновременно, припала к его груди. Как ребенок в
минуту горя или радости припадает к груди взрослого...
     Вот  так  странно,  неожиданно  проявилось  у   Дженет   счастье   от
пробудившейся надежды.
     Надежды на любовь...
     - Ну перестань, ну что ты... - шептал он. - Не надо... Не бойся!  Ну,
как тебе не стыдно - ведь большая же девочка. Вот Дункан нас увидит -  что
он подумает?


     А Дункан видел. Он  стоял  в  дверном  проеме  и  смотрел  на  них  с
изумлением. Именно изумление застыло у него в глазах - не ярость...
     И ладонь он даже не подумал положить на эфес...
     "О, ты делаешь успехи, ученик мой... Ничего, ты у  меня  еще  станешь
Мастером!"
     Разумеется, вслух этого Конан не сказал. Он вообще ничего не произнес
вслух. Только глазами знак сделал - поймав взгляд Дункана:
     "Уйди! Не напугай ее..."
     И, помедлив, с непривычной робостью  прикрыл  Дункан  Мак-Лауд  перед
собой дверную створку, осторожно придерживая ее,  чтобы  не  обернулась  в
испуге Дженет, услышав скрип петель.


     Говорили в старину: много женщин бывает у воина, но восплачет по нему
- лишь одна...



                                    11

     Теперь они сражались на крутом склоне - Дункан внизу, Конан сверху.
     И нелегко было отражать удары, если противник может поразить  тебя  в
любое место, а ты ему достаешь только от колен до пояса.  Да  еще  густая,
испокон веков некошеная трава затрудняет движения.
     Ну что ж - воин должен уметь сражаться и тогда,  когда  это  нелегко!
Иначе - не быть ему воином...
     - Терпи, терпи, ученик! Вот подойдет зима -  я  твои  силы  еще  и  в
рыхлом снегу опробую...
     - В снегу... - пропыхтел Дункан.  Сказать  что-либо  еще  у  него  не
хватило дыхания.
     - Да, в рыхлом снегу глубиной по грудь. И в холодной воде  -  той  же
глубины. А еще - в лесном завале, на каменистой осыпи... А ты  как  думал,
ученик?
     На этот раз Дункан вообще ничего  не  ответил.  Он  отчаянно  пластал
клинком воздух - но, показалось ему, что  только  ветер,  поднимаемый  его
оружием, сам относит противника на безопасное расстояние...


     А потом они уселись на этот же склон, тяжело дыша. То есть это Дункан
дышал тяжело, а грудь Конана вздымалась не чаще, чем обычно.
     И Дункан знал: причина - не в том, что тот оказался сверху. Во  время
прошлой тренировки они на пробу поменялись местами.
     Результат оказался тот же...


     - Неплохо, неплохо. Вчера ты при таком бое был бы пять  раз  убит,  а
сегодня - лишь трижды. Совсем неплохо!
     - Трижды?!
     - Да. Не спорь - я считал.
     Дункан вспыхнул было от ярости и досады, но не смел спорить.
     Вместо  этого  он  потянул  из  ножен  палаш-клеймору  и  внимательно
осмотрел клинок. На лезвии было несколько зарубок. Две  из  них  появились
уже сегодня...
     - Как бы мне такой меч, как у тебя, добыть, Учитель?
     - Сейчас - тяжело... Он откован в стране, которую вы теперь называете
Сипанго, и...
     - Как?
     - Ага, значит, вы ее еще так не называете... Но сейчас  только  плыть
туда - несколько лет. К тому  же  иноземцев,  "белых  дьяволов",  туда  не
пускают,  согласно  императорскому  указу.  Да  и  мечи  -  не   разрешают
вывозить...
     - Но это препятствия - человеческие, их можно обойти.
     - Можно. Но проще дождаться, когда Сипанго станут называть Японией.
     - И скоро это будет?
     - Через несколько сотен лет...
     - Долго ждать... - Дункан с сожалением покачал головой.
     Конан посмотрел на него сквозь прищуренные веки:
     - Ты что, думаешь, так уж много зависит от качества стали?
     Дункан в ответ кивнул даже с некоторым удивлением: как же, мол, еще?
     - Ясно... Запомни,  ученик  мой:  каждому  суждено  иметь  свой  меч,
который будет сопровождать его на Пути. Но меч  этот  -  не  просто  кусок
металла, закаленный, отточенный и насаженный на рукоять.
     На это Дункан кивнул уже без всяких колебаний:
     - Конечно! Меч - это все!
     - Ничего ты не понял, оказывается... Не меч есть все, а все есть меч!
И твои мысли, и твое тело, и твой клинок, конечно, - все!
     - А что, это не одно и то же?
     - Да, значит, ты понял даже меньше, чем ничего... Ну,  что  тебя  еще
интересует сейчас?
     - Многое... - Дункан вдруг оживился. Впервые его учитель обратился  к
нему с подобным вопросом.
     - Меня интересует, сумел ли тогда  я  убить  того,  кто  устроил  мне
первую смерть. Интересует, скоро ли нам удастся показать Фархерсонам,  кто
хозяин в  долине  Алмайне.  Интересует,  остался  ли  жив  молодой  Габур,
которого увезли, израненного, к какому-то прославленному целителю.  Потому
что, если он оставил этот мир...
     - И что же тогда? А, понимаю... Если умер от ран последний из сыновей
Форгейма, значит, место тана...
     - Нет, ты не подумай... Я не желаю ему смерти... - Дункан в  смущении
потупился.
     - Верю. Но если он все-таки...
     - Да! Если он все-таки умрет - кто возглавит Мак-Лаудов?


     Эти слова Дункан выкрикнул почти с вызовом. И - ничего.
     Ничего...
     Будто в пустоту он свой вызов бросил.
     Конан Мак-Лауд смотрел на  него  не  с  удивлением  -  с  откровенным
любопытством. Так путник в горах смотрит на причудливый  камень,  которому
игра дождя и ветра придала облик человеческой фигуры.
     Издали - ну прямо как человек (путник и сам уже готовился  заговорить
с этой фигурой, вдруг выросшей перед ним). А вблизи - поди ж ты...
     Валун.
     Впрочем, не совсем так смотрел на него Конан. Во  всяком  случае,  во
взгляде его отсутствовала брезгливость.
     А вот понимание - было.
     Слишком хорошо помнил Конан ап Коткелдер Мак-Лауд время, когда и  сам
он был таким...
     Правда, ему, чтобы  выйти  из  привычной  плоскости  -  плоскости,  в
которой проходит жизнь обычного  человека,  -  потребовалось  куда  меньше
времени и событий...


     А Дункан  осознал  вдруг,  что  -  по  праву  старшинства,  по  праву
мудрости, по праву древности рода - не он сейчас  должен  претендовать  на
место главы клана Мак-Лауд.
     Не он. А его Учитель...
     И устыдился Дункан того, что мысль эта  пришла  к  нему  так  поздно.
Вернее, хотел устыдиться - но что-то помешало ему...
     Никак, ну никак не мог представить он Конана таном!


     - А себя - можешь? - негромко сказал Конан.
     (Вслух ли произнес Дункан последнюю фразу? Или Конан прочел мысль?)
     Дункан не ответил - он вслушивался в себя.
     - Есть вещи, в которых бессмертный если и превосходит  смертного,  то
лишь за счет  большего  опыта,  позволяющего  лучше  нащупать  свой  Путь.
Например, такое происходит в области Высокого Знания - наука, искусство...
     Конан говорил это тихо, словно  самому  себе.  Но  Дункан  напряженно
вслушивался, ловя каждое слово.
     - ...Все это - так. Но кое-что - иначе. Для того ли  дана  нам  Сила,
чтобы испачкать ее в той грязи, которую выдумали смертные,  чтобы  править
друг другом? Хотел бы ты стать королем муравейника, ученик мой?
     "Нет", - подумал Дункан, отлично понимая, о  каком  муравейнике  идет
речь.
     - Нет! - сказал он вслух. И тверд был его голос.
     - Что ж, значит, ты все-таки понял больше, чем ничего. Чуть-чуть - но
больше! - и Конан улыбнулся в ответ.
     - Трудно сохранять Силу в чистоте, - продолжал он, - а вот замарать -
легко. Но - сразу дочерна марается Сила, уж такова ее природа...
     - Дочерна... - повторил Дункан.
     - Да, дочерна! И воин, сделавший это, - становится Черным Воином...


     И вдруг Конан вскочил. Следом за ним вскочил на ноги Дункан.
     Издали, откуда-то снизу, ветер донес запах гари.


     Говорили в старину: кровью или дымом пахнет беда...



                                    12

     Ветер доносил запах гари. И  столб  дыма  поднимался,  рос  с  каждой
минутой, будто диковинное дерево.
     И, словно и  впрямь  был  это  древесный  ствол,  вершина  его  вдруг
расширилась раскидистой кроной. Это дым  достиг  того  слоя  воздуха,  где
господствуют ветры.
     Комель же, основание дымового ствола - не  был  виден.  Скрывала  его
гряда холмов, карликов по сравнению  с  соседствующей  горой,  но  все  же
достаточной высоты...
     Но Конан Мак-Лауд, несясь вниз по горному склону с  такой  скоростью,
что и конному бы за ним не угнаться, уже знал, над чем поднимается дым.
     И Дункан, почти не отстававший (отчаянье  придало  ему  сил)  -  тоже
знал...


     Это горел его дом.


     Это горел его дом, и  пламя  вздымалось  над  ним  на  высоту,  втрое
большую высоты стен. Куда меньше, чем колонна дыма...
     Но куда больше, чем нужно для того, чтобы оставалась надежда  на  то,
что есть еще внутри кто-то живой.
     И страшно, детскими  голосами,  кричали  в  пылающем  пожаре  ягнята,
ревела в хлеву корова, кидаясь грузным телом на пышущую жаром стену.  А  в
конюшне было тихо, и ворота ее - распахнуты настежь.
     Увели лошадей.
     Увели потому,  что  велика  стоимость  лошади,  во  много  серебряных
соверенов оценивают ее. Или потому, что краденая лошадь  -  то  имущество,
которое везет себя само, не замедляя бегство похитителей.
     А быть  может  -  для  того  увели  их,  чтобы  не  дать  возможности
преследовать себя верхом?
     Кто знает... Скорее всего - все три этих причины действовали  слитно.
А дом горел, и пламя глодало его запертые на тройной засов двери,  ставни,
прикрывающие окна...  Так  и  не  сумели  взломать  их  убийцы,  оттого  и
подожгли.
     А сейчас - в огне становилось прозрачным  дерево,  открывая  то,  что
творилось внутри. Лучше бы это так и осталось скрытым.
     Впрочем, и некому было смотреть на него...
     Лишь толстые стены из блоков дикого камня,  сложенные,  чтобы  стоять
века, высились непоколебимо, равнодушные к ярости огня.


     Все же нельзя в горах  передвигаться  быстрее  какого-то  предела.  И
сворачивать с тропы -  тоже  нельзя.  Даже  если  тропа  петляет,  и  путь
напрямик, срезав угол, представляется короче.
     Это только кажется так... Обязательно где-то на полдороги  встретятся
непролазные заросли, труднопроходимая стена или осыпь.
     Впрочем, что значит - "нельзя"? Можно. Все  можно!  Сворачивай,  если
только кости сломать не боишься!


     Конан и Дункан - не боялись. Но и не боясь, все-таки  бежали  они  по
тропе, чтобы не тратить времени на преодолевание препятствий.
     Кроме последнего, конечного отрезка...
     Скальный выход громоздился у подножья склона: двести  футов  отвесной
стены гладкого, будто отполированного, камня. В обход его  вела  тропа,  и
надо было потратить не  менее  часа,  чтобы  кружным  путем  выйти  к  его
подножью.
     А иной дороги - не было. Невозможно спуститься по гранитной скале.
     Но и не думали спускаться двое, показавшиеся на ее гребне. Сходу,  не
задержавшись даже на миг, сделали они шаг с обрыва.
     И  вот  уже  летят  в  пропасть,  бескрыло   разведя   руки,   словно
неосторожные птенцы, слишком далеко выглянувшие за край гнезда.
     И белыми искорками блестят в их руках обнаженные клинки.


     Когда двое взбежали на вершину  пологого  холма,  прямо  под  которым
стоял дом, - они уже знали, что увидят... И увидели  они  именно  то,  что
должно. Не смилостивилась над ними судьба...
     Грязные, измученные, в кровавых лохмотьях вместо одежды,  стояли  они
на холме. Ребра их часто-часто вздымались в такт тяжелому дыханию,  словно
кузнечные меха.
     На сей раз Конан дышал не легче Дункана...
     И злой, бесполезной насмешкой казалось теперь их оружие: японский меч
- у одного и шотландский палаш - у другого. Запоздало оно. Не  сможет  оно
теперь даровать ни жизнь, ни смерть.
     Ни защитить, ни отомстить...
     Теперь им оставалось немногое - сделать  жалкие  три  десятка  шагов,
остающихся до подножья холма. До дома. До того, что осталось от дома...
     Но невыносимо трудно было их сделать.


     Когда двое мужчин все же сумели превозмочь себя и  приблизиться,  уже
тихо было на дворе.
     Лишь гудел огонь, ненасытно пожирая все, что поддавалось горению.
     Но давно уже  не  слышно  было  ни  крика-плача  запертых  ягнят,  ни
утробного рева в хлеву.
     И собачьего воя - тоже не слышно. Впрочем, его, наверное, и не  было.
Воет собака, когда ее хозяин лежит при смерти, - но  когда  ей  приходится
защищать хозяйское жилище, не воет она, а рычит.
     И не только рычит...
     Вот  и  сейчас:  грудой  окровавленного  меха  замер  в  углу   двора
зарубленный пес  из  породы  косматых  пастушеских  овчарок.  А  под  ним,
скорчившись  в  луже  крови,  оцепенел  с  разорванным  горлом  незнакомый
человек.
     Один из тех, кто жег и убивал здесь.
     Видно, уж очень спешили они  скрыться,  если  не  захватили  второпях
своего погибшего, перекинув его  через  седло.  Обычно  не  поступают  так
горцы!
     Но его кровь - была единственной, которую пролили  здесь  нападавшие.
Потому что не оказалось в доме мужских рук, способных держать оружие...


     А издали уже  приближалась  нестройная  толпа,  и  колыхался  над  ее
головами частокол поставленных  торчком  копий.  Кое-где  копейная  щетина
перемежалась трехзубыми вилами, цепами, гнутым лезвием косы...
     Вооружившись чем под руку  попало,  спешил  к  месту  пожарища  народ
близлежащей деревушки, которая принадлежала клану Мак-Лауд.
     Дом Дункана - на отшибе стоял. По прямой не так уж далеко и было: три
- три с половиной полета стрелы.
     Но не меряют в горах расстояние по прямой. В горах, бывало, одну милю
пол-дня идешь...
     Это в свое время  очень  помогло  Дункану,  -  потому  что  никто  из
односельчан так и не узнал про тайну Воскрешения.
     Но сейчас...
     Сейчас разбойники могли действовать спокойно, не опасаясь, что помощь
подоспеет уже через минуту...


     Говорили в старину: можно быть одиноким в безлюдных местах. Но  самое
полное одиночество - в толпе...



                                    13

     Долго стоял клан в молчании  даже  после  того,  как  угас  последний
язычок пламени.
     А потом каждый Мак-Лауд опустошил свой споррэн - огромный, отделанный
мехом кошель на боку, который служит в Хайленде одновременно и  кошельком,
и сумкой, и заменителем карманов. Потому что  не  имеет  карманов  горский
костюм.
     Когда же опустел последний споррэн -  все  Мак-Лауды  наполнили  свои
кошели рыхлой землей.
     И, выстроившись в ряд наверху домовой стены  -  там,  куда  опирались
раньше обращенные в золу стропила, - высыпал клан эту землю  вниз,  внутрь
дома.
     Так, как кидают горсть земли в могилу...
     Потому что воистину - общей могилой  стал  для  четырех  женщин  дом.
Невозможно было отличить их тел от пепла сгоревшей утвари,  чтобы  предать
его отдельному погребению.
     Несколько раз набирал клан землю  -  и  вновь  высыпал  ее.  Пока  не
поднялся высокий, выше остатков стен, земляной курган...


     Вместе со всеми Дункан сыпал землю. За все это время он  не  произнес
ни слова. И ни единой слезинки не блеснуло в его глазах.
     Спокойным оставалось его лицо, но это было спокойствие смерти.
     Лишь когда на вершину кургана взгромоздили наспех  сколоченный  крест
из двух дубовых поперечин - Дункан словно очнулся. По щиколотку  увязая  в
неутоптанном грунте, он поднялся к кресту.
     Никто не решился  ни  шепнуть  ему  слова  утешения,  ни  даже  молча
сопровождать. Издали смотрели.
     Вот почему все Мак-Лауды увидели лишь, что Дункан снял с шеи какой-то
маленький предмет на цепочке, блеснувший серебром. А сняв - повесил его на
перекладину деревянного креста.
     Но только Конан Мак-Лауд знал, что это за предмет.
     Образок святой Дженевьевы...


     Дункан все еще находился у  креста,  что-то  шепча  про  себя,  когда
стоящего в толпе Конана кто-то тронул за плечо.
     Конан обернулся - и не узнал этого человека. Впрочем,  он  далеко  не
всех знал в лицо, избегая показываться в деревне.
     Во всяком случае, ясно одно - это один из старейшин клана.
     - Отойди в сторону, гость, - негромко сказал старик.
     Люди послушно расступились,  отводя  взгляды.  Подслушивать  разговор
старейшины с гостем было нельзя. Но уж очень хотелось!
     Недаром многие косились на Конана, перешептывались за его спиной...


     - У меня к тебе есть одна просьба, гость. Хочешь - выполни ее, хочешь
- нет, но уж выслушать изволь.
     - Слушаю тебя, почтенный Мэдден, сын Балнора.
     (Да, Мэдден, - Конан наконец вспомнил имя старика.  Старика,  который
был намного моложе его самого...)
     - Сейчас все Мак-Лауды скованы общим гневом и горем.  Но  вскоре  эти
чувства уступят место другим. Так что - не медли...
     - Не медлить? В чем?
     - Я думаю, ты сам знаешь - в чем, гость...
     - Темно значение твоих слов, почтенный.
     На самом деле Конан все уже понял.  Он  лишь  стремился  вытащить  из
старика как можно больше сведений.
     Что им известно? Откуда?
     Старый Мэдден задумался надолго, теребя пальцами седой ус.
     - Ну что ж, возможно, все сказанное - ложь... Или ты  более  скрытен,
чем кажешься с первого взгляда...  -  старик  вновь  задумался,  но  потом
продолжил фразу:
     - Так или иначе, знай: вас двоих видели сегодня, когда  вы,  спеша  к
пожару, спрыгнули со  скалы  Самоубийц.  Видели  несколько  человек,  тоже
спешивших на помощь. Рассказали - еще нескольким. Я - из числа  последних,
тех, кому успели рассказать...
     - Ясно, - тихо ответил ему Конан.
     (Ну, так  и  есть!  "Скала  Самоубийц"  -  это,  конечно,  тот  самый
обрыв...)
     - Поэтому мой тебе совет: сейчас же, пока  люди  еще  не  опомнились,
пока видевшие издали ваш прыжок опасаются поверить себе... Пока  никто  не
обратил внимания на то, что ваша одежда окровавлена, но ран на вас нет,  а
врагов вы не успели застать, то есть - и  не  ваша,  и  не  вражеская  это
кровь...
     - Ясно, - вновь повторил Конан.
     - ...Уходи! Бери своего друга, родственника или  ученика  -  кем  там
приходится тебе Дункан? - и уходи!
     - Ясно...
     - Уходи, потому что только один я не смогу остановить толпу. А другие
старейшины - не захотят...
     - Ясно мне и это. Благодарю тебя, мудрый Мэдден ап Балнор. И все же -
скажи: почему ты рассказал мне то, что рассказал?


     На этот раз пауза была особенно долгой. Конан уже думал,  что  старик
вообще не будет отвечать, - но как раз тогда он и заговорил.
     - Мне уже шестьдесят зим... Не раз на своем веку я  видел,  как  жгут
ведьм или колдунов. Но ни разу этим кострам не удавалось прервать мор  или
увеличить урожай!
     - То, что ты заметил это, - делает тебе  честь,  почтенный.  Немногие
ныне решаются сделать такой вывод!
     - Есть еще одна причина...
     И вновь старик помедлил, прежде, чем заговорить:
     - На тебе - цвета нашего клана, гость, хотя сам ты - не  из  наших...
Глаза мои слабы, память - тоже  ослабела,  но  когда-то  в  детстве...  Ты
уверен, что хочешь услышать дальнейшее, гость?
     - Прошу тебя - продолжай, Мэдден.
     - Так вот - в детстве, еще до того, как быть  опоясанным  мечом,  мне
как-то раз пришлось гостить в деревне глен-финенской ветви нашего клана...
     - А вот теперь прошу - не  надо  продолжать,  Мэдден.  Ты  ничего  не
говорил мне, я ничего не слышал. И спасибо тебе - за все!


     И действительно - ничего больше не сказал  старик.  А  хотел  сказать
следующее:
     "Тот, чьим врагом был Черный Воин - должен быть Белым Воином..."


     Говорили в старину: старайся мочь больше, чем другие, - но старайся и
не показывать этого.



                                    14

     Дункан не противился, когда Конан уводил его в  горы.  Ему  было  все
равно...
     Где-то вдали осталась толпа - растерянная, недоумевающая. Она  сейчас
угрюмо ворчит и многоного переступает с места на место,  словно  колыхаясь
единым телом.
     Потом, несколько часов спустя, может быть,  найдутся  в  ней  люди  -
сопоставят свои рассказы, сверят их  с  теми  крохами,  которые  запали  в
память из болтовни старух...
     Всего несколько раз за это время наведывались  старухи  в  деревню...
Довольно много лишнего они наговорили, судача с  кумушками  -  но  кто  же
прислушивается к бабьим сплетням?!
     Однако теперь - вспомнят и это...
     Вспомнят друг с другом... Что-то поймут, о  чем-то  догадаются,  -  а
что-то истолкуют совершенно произвольно...
     И пустят по следу собак. Может быть.


     А быть может - и не пустят.
     В конце-концов, есть среди людей толпы такие, как  старый  Мэдден  ап
Балнор. И другие, подобные ему, - тоже есть.
     Их  немного.  Совсем  немного.   И   даже   нельзя   сказать,   чтобы
увеличивалось с годами их число... Или все-таки можно сказать так?
     Достаточно знать одно: они есть. И это греет сердце.


     Дункан шел молча. А Конан говорил,  не  переставая,  словно  укутывал
своего спутника покрывалом из слов.
     Покрывалом, которое, туманя чувства, заглушало боль.
     Что поделать...
     Не все и не всегда по силам вынести даже бессмертному, душа  которого
закалена.
     Бывает, ломается даже закаленная сталь... И  тогда  боль  души  может
превратиться в душевную болезнь - помрачив  разум,  взяв  его  в  плен.  И
тогда...
     Что тогда? Многовековое безумие?
     Страшен безумец, неспособный  умереть  ни  в  бою,  ни  от  старости,
несущий свое существование сквозь толщу лет...
     И уж не из таких ли - Черный Воин, Крагер всех Крагеров? Ведь безумие
- это не всегда утрата разума,  его  гибель.  Разум-то  как  раз  может  и
остаться жить...
     Жить он будет, - но странной жизнью, потому  что  сама  сущность  его
изменена, отравлена, изуродована некой злой силой. И  тогда  главная  цель
такого безумного разума  -  калечить  другие  умы,  превращая  их  в  свое
подобие.
     Или - подчинять их себе, если не удается переделать...


     Вот почему Конан все говорил и говорил. О добре  и  зле.  О  Силе.  О
Пути.
     О том, что всякая смерть временна, равно как  и  всякое  расставание.
Потому что никто не умирает навсегда. И  не  расстается  навсегда  -  тоже
никто...
     Пусть хоть малая часть сказанного проникнет в сознание Дункана сквозь
звенящую боль - ну что ж, хоть сколько-то.
     И вдруг Конан оборвал свою речь. Умолк на полуслове.


     Умолк, потому что понял: не так уж безумно идет вперед Дункан.
     Занятый тем, что снимал боль со своего ученика, Конан не заметил, что
ученик этот - уже не ведомый, а ведущий.
     Во всяком случае - в том, что касается выбора направления...
     Теперь они стояли на вершине холма - и огромный валун  высился  перед
ними, утопая в вереске. Нет, не случайно забрели они сюда...
     Хорошо знал Дункан это место, обнаруженное им еще в юности. Именно  к
нему и направлялся он с самого начала.


     Надпись шла по серому боку валуна, вырезанная руническим шрифтом.  И,
хотя часть знаков была скрыта под коростой лишайника, их все же можно было
прочесть.
     Во всяком случае, мог их прочесть Конан, знавший древнюю музыку рун.
     Дункан - не знал ее. Однако секрет надписи  он  выведал  у  стариков,
тоже уже забывших рунный алфавит. Но, не в силах прочитать  написанное,  -
они помнили его смысл.
     Из поколения в поколение, из уст в уста передавался он...

                          Руны пишу по камню,
                          Их обессмертит жертва,
                          Рунами святость места
                          Будет крепиться вечно.


     Святость  места...  Священная  Земля  -  вот  что  такое  этот  холм,
увенчанный глыбой серого камня!
     И неважно, что изначально придало ему святость  -  золотой  ли  клад,
закопанный где-то  под  этим  валуном  в  дар  судьбе.  Или  сожженные  на
жертвенном костре орлиные перья, оленьи копыта и плавники форели - лучшее,
что имеют самые совершенные существа трех сред: земли, воды и воздуха...
     Или же - возможно и такое  -  первой  жертвой  послужило  еще  живое,
бьющееся сердце? Сердце, которым, исторгнув  его  из  человеческой  груди,
прошлись вдоль свежевытесанной надписи, окрашивая ее в алый цвет?
     Какое имеет значение, чем именно создана была  святость,  -  это  уже
утеряно в глубине веков. Важно, чем она поддерживалась.
     А поддерживалась - молитвами  и  верой  многих  людей  на  протяжении
многих поколений. Это та сила, которая способна перевесить Силу!
     Вот почему данная бессмертным Сила иссякает на Священной Земле...


     - Тут наш Путь расходится, Конан, - бесстрастно произнес Дункан.
     (Впервые за это время он  назвал  Конана  просто  по  имени  -  а  не
Учителем).
     - Ты остаешься здесь?
     - Да.
     - Ну что ж... - не хуже, чем Дункан, Конан сумел  изгнать  из  своего
голоса даже тень малейших эмоций.
     - Позволь, я все же кое-что покажу тебе на прощание. Кое-что из твоей
прошлой жизни.
     - Напрасно. Это не изменит моего решения.
     - Как знать...
     - Что же, показывай. Но знай - ты стараешься напрасно.
     - Как знать... - снова повторил Конан.


     Говорили в старину: с положенной тебе тропы невозможно свернуть - ибо
она свернет вслед за тобой.



                                    15

     Как молния, ударившая возле самых ног, как мушкетный выстрел в  упор,
- хлестнула по глазам вспышка.
     Нет, не по глазам - по внутреннему зрению...
     И  мозг,  пробудившись,  поспешно  разверз  туманные  недра   памяти,
позволяя всплыть оттуда воспоминаниям о том, чего не было.
     Во всяком случае - не было в этой жизни...


     ...Много  дней  прошло  с  того  времени,  когда  налет   рейнджеров,
организованный шерифом округа, смел с лица земли индейское стойбище. Самое
заурядное стойбище, одно из многих...
     Да, одно из многих стойбищ индейцев Кайова. Именно то, народ которого
недавно усыновил, принял в племя, как равного, белого воина.
     Донн Канн - называли его Кайова. Прозвище же его было - Большой Нож.
     Тогда, когда лагерь окружили рейнджеры, улюлюкая и стреляя  на  скаку
из длинноствольных револьверов, Донна Канна не было в стойбище. Иначе  все
могло обернуться совсем по-другому...
     Но никто в племени не ожидал нападения. С какой стати? С бледнолицыми
был мир... А осень - время охотничьих походов, добычи бизоньего  мяса  для
еды и шкур для одежды.
     Вот почему Большой Нож и еще пятеро воинов  отправились  по  бизоньим
следам за день до налета. И вернулись - через день...  хотя  много  жизней
было у бессмертного Дункана, как веток у ствола, и в некоторых из  них  не
шел Большой Нож за бизонами, а с мечом в руках встречал  лихих  ковбоев  с
дымящимися кольтами...


     Скелетами высились тогда над прерией обгоревшие  остовы  вигвамов.  И
лежали между ними убитые - в тех позах, в которых их настигла смерть.
     Гуще всего лежали они в центре стойбища, вокруг  самого  большого  из
вигвамов.
     Вождь племени Старая Выдра пользовался покровительством правительства
Соединенных Штатов, в знак чего ему был выдан звездно-полосатый флаг. Флаг
этот торжественно водрузили в самом центре, перед жилищем вождя.
     Именно под этим  флагом  и  сгрудились  во  время  атаки  Кайова,  до
последней минуты надеясь, что происходит недоразумение.
     Даже теперь звездно-полосатое знамя все еще трепетало  над  остатками
вигвама Старой Выдры - обгоревшее, простреленное...
     И плакал тот, кого звали Донн Канн,  над  телом  девочки,  прозванной
Белым  Цветком.  Девочки,  которая  лучше  всех  знала  песни  и   легенды
племени... как плакал он над тем же телом, но с кровавой катаной за поясом
- спутались жизни, как мокрые волосы...


     Плакал  над  телом  Белого  Цветка   Дункан,   потрясенный   жестокой
нелепостью случившегося. И не сразу он осознал, что кто-то  стоит  за  его
спиной.
     - Наконец-то я вновь нашел тебя, ученик мой...  -  произнес  голос  -
полузабытый, но знакомый...


     Тогда, как и сейчас, долго говорили они. И  только  благодаря  Конану
Дункан смог пережить тот день...
     А те пятеро, которые были с ним, - не пережили. Даже  и  не  пытались
пережить. Ведь ветвь, отломленная от дерева, не живет долго...
     Сами выбирали они в прерии клочок травы помягче, куда  им  предстояло
упасть. Сами произносили над собой последнее слово, обращаясь  к  Великому
Небу или Старому Солнцу.
     А потом каждый из них проводил себе отточенным лезвием томагавка чуть
ниже уха - там, где проходит главная из кровеносных жил.
     Ветвь, отломленная от дерева...


     Да, тогда, как и сейчас, Конан смог удержать Дункана в мире живых.
     Но и тогда,  и  сейчас  Дункан  был  уверен:  ему  все-таки  надлежит
удалиться от жизни. Если не дорогой самоубийцы, - то дорогой отшельника.
     И еще в одном он был уверен - тогда и сейчас. В том, что решение свое
он не переменит.


     Двое стояли на холме, и камень высился перед ними. А по камню  вилась
надпись, выбитая сотни лет назад.
     Не тот холм.
     Не тот камень.
     Не та надпись...
     Не рунами, а иероглифами была написана она. Никогда индейцы Кайова не
знали иероглифов, да и вообще какой-либо письменности. Эти  знаки  оставил
какой-то другой, древний народ, уже ушедший на Поля Счастливой Охоты.
     Но смысл надписи тоже передавался из поколения в поколение...

                    Этому месту сужден покой.
                    Если же кто нарушит его -
                    Пусть ужас обрушится на его дом,
                    В жилище его - пусть войдет смерть.
                    Не оставляя в живых никого,
                    Пусть станет рука его птичьим крылом,
                    А ноги обуют копыт башмаки,
                    Пусть не расстанется он в жизни с бедой,
                    Пусть...


     А  вот  насчет  дальнейшего  -  расходились  во  мнениях  старейшины.
Все-таки не век  и  не  два  прошли  с  того  дня,  как  резец  жреца  или
заклинателя духов покрыл валун иероглифическим узором.
     Ясно было одно: дальнейший текст сулил еще более  страшные  проклятья
тому, кто посмеет нарушить покой.
     А слово "покой" на диалекте Кайова имеет много значений.  И  одно  из
них соответствует значению слова "святость".
     Святое Место...


     - Ну что ж, если ты решил, -  не  буду  тебя  отговаривать,  -  Конан
смотрел на Дункана; во взгляде его смешивались грусть  и  жалость,  и  еще
какие-то чувства, с трудом передаваемые словами...
     - Не буду. Но знай: жизнь неохотно отпускает тех, кто  решил  от  нее
удалиться.
     Дункан молча кивнул, - не соглашаясь со сказанным, но принимая его  к
сведению.
     - И еще знай: обратный путь тебе не заказан.  Когда  ты  убедишься  в
ложности своего выбора, - я найду тебя...


     Говорили в старину: по течению плывет бревно, а человек - против.



                                    16

     Сила не может проявиться на  Священной  Земле.  Но  это  -  та  Сила,
которая стоит над людьми...
     А ею владеют немногие. Знают же о ее существовании - тоже немногие.
     Зато те силы (именно так  -  с  маленькой  буквы),  которые  доступны
людям, - способны проявить себя везде. И проявляют...
     Особенно же часто люди пускают их в ход именно в пределах  тех  мест,
которые другими людьми почитаются за святыню. И пускают в ход когда  -  по
невежеству, а когда - осознанно, с расчетливым злорадством...


     Тот, кто носил прозвище "Большой Нож", прожил  в  пределах  Священной
Земли три года. А потом...
     А потом он убедился, что жизнь действительно не склонна отпустить его
на покой.
     Сперва индейская война краем прокатилась по этой территории.  Но  вот
уже несколько месяцев, как  боевые  действия  возобновились  с  невиданной
прежде силой.
     И случилось так, что разношерстный отряд тех, кого в еще ненаписанных
вестернах будут называть "ковбоями" (получающие жалование от правительства
рейнджеры, разорившиеся скотоводы,  да  и  просто  молодцы,  не  владеющие
никаким ремеслом, кроме умения быстро стрелять и точно попадать в цель), -
прижал к холму объединенное племя Кайова и Могауков.
     Численность нападавших и обороняющихся была примерно равна, но оружие
было лучшим у ковбоев.
     Да к тому же - слишком по-разному понимали они задачу войны...
     Белые стреляли, чтобы одержать победу. А индейцы...
     Даже сейчас, защищая свою жизнь и жизнь  племени,  они  прежде  всего
стремились проявить воинскую удаль.
     Лихо проносились вплотную к врагу, стремясь коснуться  его  оперенной
палочкой без острия (это было большей  честью,  чем  убить);  гарцевали  в
пределах прямого выстрела - мол, не боимся вас!..
     Результат был понятен...


     Ковбои  знали,  что  где-то  здесь,  на  кургане,  обитает   странный
индеец-отшельник. Прозвище у него было почему-то такое же,  как  у  солдат
регулярной кавалерии.
     А кавалеристов индейцы звали "Большие Ножи" - потому  что  те  носили
сабли...
     Но мало кто из ковбоев помнил об этом в  горячке  битвы.  А  те,  кто
помнили, уж конечно, не  собирались  менять  свои  планы  из-за  какого-то
краснокожего отшельника.
     В конце концов, за его скальп выплатят премию не хуже, чем  за  любой
другой!


     Вот тут-то и появился  он  -  отшельник  -  из-за  венчающего  курган
валуна.
     Когда ступил он вперед, не остерегаясь выстрелов, - пули  шли  сквозь
него, как сквозь облако: насквозь, но без результата...
     Когда "Большой Нож" в его руке, описав  сверкающий  полукруг,  надвое
развалил одного из оторопевших ковбоев... как их позже назовут,  но  этого
уже не назовут никогда...
     Тогда, наверное, не было в отряде человека, который  не  пожелал  бы,
чтобы руки его, обретя легкость птичьих крыл, унесли его  прочь  от  этого
жуткого места.
     Но  каждый  почувствовал,  как  страх  отяжеляет  его  ноги,   словно
прикрепляя к ним грузные бизоньи копыта, непригодные для бегства...


     И вспомнили все тогда о проклятии, связанном с  этим  холмом.  Именно
все вспомнили, даже те, кто вроде бы и не слыхал о нем никогда. А точнее -
не осознал услышанное, счел его дикарским суеверием.
     Вспомнили  -  но  поздно.  И  не  было  им  уже  никакого  проку   от
воспоминаний.


     Много могли бы  порассказать  потом  ковбои,  -  если  бы  было  кому
рассказывать.
     Но когда дрогнули их ряды, - с леденящим душу воем, потрясая на скаку
луками и копьями,  устремились  в  погоню  Кайова  и  свирепые  Могауки  -
признанные мастера ближней схватки, с томагавками наперевес.
     Уж они-то не видели в  происходящем  ничего  необычного.  Так  все  и
должно быть! Ведь именно так гласило пророчество...
     А в самом центре боя раз за разом вздымался длинный, слегка изогнутый
клинок - взлетал и опускался с мокрым хрустом.
     И когда под владельцем этого клинка убивали лошадь, -  кто-нибудь  из
краснокожих, спешившись, тут же подавал ему своего коня, чтобы ни  на  миг
не прекращалась погоня.
     И ни  один  из  бледнолицых  не  сумел  уйти,  чтобы  поведать  своим
собратьям о том, что произошло...


     Впрочем, слухи вскоре действительно распространились.
     Слухи о том, что какой-то  вождь  сумел  сплотить  вокруг  себя  всех
индейцев Аппалачской возвышенности и повести их в бой...
     Слухи, что вождь этот носит на груди щит не из  трех  слоев  бизоньей
кожи - как обычные щиты Кайова - а легкий, сотканный из перьев...
     Но будто бы семь лучших шаманов Аппалачей читали  свои  заклятья  над
ажурным, словно веер,  плетением  этого  щита  -  и  стал  он  с  тех  пор
непроницаемым для пуль.
     Будто бы...
     Но лишь насмешливо пожимали плечами те, кто  не  видел  Донна  Канна,
идущего в атаку: ох, уж эти индейские суеверия!
     А те, кто видел, - как правило, уже не могли рассказать...


     Говорили в старину: порой даже  монаху  приходится  творить  крестное
знамение левой рукой - потому что правая рука его занята мечом.



                                    17

     ...И - кончилось все. Кончилось, как будто и не было.
     Впрочем, ведь действительно - не было...
     Для Дункана эти события происходили...  будут  происходить  три  века
спустя - в девятнадцатом столетии.
     (Конечно, если он полностью повторит свою прошлую  жизнь.  А  это  не
может быть так - потому что уже не так).
     А для Конана все это было два века назад - потому  что  он  прибыл  в
шестнадцатое столетие из двадцать первого, не затратив на это ни мгновения
своего времени...
     А по времени Вселенной это было...


     Впрочем, у Вселенной - свои мерки времени. И понятий "было",  "есть",
"будет" - для нее не существует.
     Точно так же, как не существует разницы  между  понятиями  "тогда"  и
"теперь"...


     Дункан дважды моргнул, прежде чем с глаз его спала пелена.
     Он сидел, уставясь на камень. Стебли трав колыхались перед его лицом,
словно волны.
     Вереск это? Или пыльная, жесткая трава прерий?
     Дункан всмотрелся - и увидел, что надпись на камне состоит из рун. Из
рун, а не из иероглифов.
     Вереск.
     Гористая Шотландия. Шестнадцатый век от рождества Христова.
     Несколько часов назад он простился с девушкой. Имя ее - Дженет, а  не
Белый Цветок...


     И Дункан, оторвав глаза от валуна, посмотрел в лицо Конану.
     Не было больше в глазах у него  ледяного,  смертельного  спокойствия.
Вместо него - была тоска.
     Тоже смертельная.
     - Учитель... - позвал он.
     - Слушаю тебя, ученик мой.
     - Тяжело мне, Учитель...
     - Что ж - неси эту тяжесть!
     - А стоит ли? Стоит ли нести, если нет исхода  мукам?  Если  даже  на
Священной Земле нет спасения от них?
     - И чего же ты хочешь? - Конан пристально уставился ему в зрачки.
     (Он уже догадался, о чем сейчас пойдет речь...)
     - Я хочу... Вернее, не очень-то хочу я этого, но  -  сделай  это  для
меня...
     - "Это" - что?
     (Теперь Конан уже  знал,  а  не  догадывался  -  "что".  Догадкам  не
оставалось места).
     Не ответив, Дункан стал на  колени.  Откинул  спускавшуюся  на  плечи
косицу длинных волос в сторону, обнажив шею:
     - Правы были мои братья по племени из ТОЙ жизни. "Ветвь,  отломленная
от дерева..." Зачем мне жить, если незачем жить?
     Дункан помолчал немного.
     - Сделай это с одного удара, Учитель... - бесстрастно попросил он.  -
Сможешь?


     По сути, последний вопрос мог быть воспринят как оскорбление, -  будь
они обычными смертными людьми.
     Конан мог одним махом рассечь напополам рыцаря, закованного в  полную
броню,  -  вроде  той,  которую  носили  сыновья  Форгейма.   А   уж   шею
перерубить... Все это он мог. Но не сделал.


     - Вижу, придется мне еще  кое-что  показать  тебе,  ученик  мой...  -
отвечал он.
     И снова - будто удар молнии, будто вспышка выстрела в упор...
     А когда глаза Дункана  вновь  начали  воспринимать  окружающее  -  он
увидел нечто странное.
     Полутьма. Сгустившийся воздух.  Трое,  стоящие  в  отдалении,  держат
вертикально перед собой мечи без ножен -  и  голубые  искры  пляшут  между
лезвиями этих мечей, сращивая их воедино.
     А прямо перед ним - алтарь. Глыба необработанного камня. И  старик  в
длинном балахоне стоит над этим алтарем, что-то торжественно декламируя на
древнем языке.
     Где это? Какое время? Какая жизнь?
     ЧЬЯ жизнь?..


     Алтарь... Алтарь?
     Значит, это храм? Или кирха? Не похоже...
     Гигантский, колоссальный свод нависает  над  головой.  Не  могли  его
создать человеческие руки - нет и не было  таких  строителей.  Даже  среди
древних мудрецов и магов, оставивших таинственные развалины  циклопической
кладки.
     Нет, не храм и не кирха это.
     Зиккурат.
     И понял Дункан, что видит он картину не из своей прошлой жизни - а из
жизни своего Учителя.


                        ...Горести муж не должен
                        Всем предаваться сердцем,
                        Сам он сыскать сумеет,
                        Как утолиться скорби...

     Гулко  рокочут  в  тишине  слова.  Такова  акустика  зиккурата!   Сам
первосвященник не обладает сильным голосом - да и не в полную силу  голоса
говорит он.
     Голубые вспышки света на  церемониальных  мечах  впереди...  Красные,
волчьи вспышки - сзади, в глазах наблюдающих Крагеров.
     И - главная вспышка. Вспышка пробудившейся Силы. Тоже голубая.
     Вспышка, которая перебрасывает тебя через твердыню Островов Ночи.  Из
ЭТОГО мира - в ТОТ.
     С Зайста - на Землю.
     Вдоль по лезвию межзвездного меча. Лезвие это одновременно  изогнуто,
как у катаны, - и прямо, словно лезвие клейморы.


     И еще - память.
     Память о том, как оставил ты Священный  Отряд,  не  обнажив  меча  во
время сражения. Оставил для того, чтобы жить и сражаться дальше.
     Потому что именно в этом - твой Путь...


     Говорили в старину: лучше плохо делать свое, чем хорошо - чужое...



                                    18

     Два человека сидели друг напротив друга. В нескольких шагах их уже не
было видно: вереск скрывал сидящих. И в тех же нескольких шагах - не  было
слышно: ветер крал тихо переговаривающиеся голоса, прятал  их  в  травяном
шелесте и уносил прочь...


     - Значит, ты полагаешь,  что  мой  Путь  пройден  еще  не  до  конца,
Учитель?
     - Да.
     - Ну что ж... Я верю - тебе видней.
     - Правильно. Мне видней...
     Дункан глубоко вдохнул прохладный воздух. Теперь в глазах его была не
леденящая отстраненность, не мертвенная тоска - а мольба была.
     Мольба...
     - И все же - дай мне цель в жизни, Учитель! Дай мне ее - такую  цель,
чтобы мог я видеть ее перед собой. И не в горных высотах, не тогда,  когда
я сумею укрепить свой дух...
     - Понимаю. Здесь и сейчас?
     - Да! Здесь и сейчас! Такому, как я есть, - а не каким могу быть  или
должен быть! Иначе...
     - Иначе - что? - Конан смотрел на него в упор.
     - Иначе... Иначе - ничего... -  голос  Дункана  вдруг  упал  до  едва
различимого шепота:
     - Иначе я все равно пойду за тобой, Учитель... Не смогу не пойти.  Но
идти я буду лишь через силу...
     Дункан запнулся, умолк на минуту. И вдруг его голос окреп:
     - А нужен ли я тебе такой - идущий через силу, Учитель? Тебе - и себе
самому?!


     Было сказано: горцу, преодолевающему тяжелый перевал -  нужен  слабый
спутник, а не сильный. Нужен для того, чтобы горец мог сам в  полной  мере
проявить свою Силу.
     Этого не знал Дункан.
     Да, не знал он этого. Не знал он и того, что  в  свете  вышесказанных
слов его вопрос звучит вовсе не так риторически, как ему самому казалось.
     Как сказать... Может быть, такой спутник и нужен  Судьбе  -  бредущий
вслед за Конаном через силу...
     Нужен для Силы самого Конана. Так?
     Может быть, и так...
     Но если бы Конан был способен принять этот вариант - он был бы другим
человеком. Может быть, этот другой лучше справился бы  с  встающими  перед
ним проблемами. Даже наверняка - лучше справился бы...
     Хотя - как сказать... Все-таки ведь именно Конан, а не кто-то другой,
единственный из всех, сумел пройти свой Путь до конца.
     Точнее, все-таки не весь Путь, а некую  его  часть.  Сам  же  Путь  -
бесконечен...


     Но Конан был Конан и становиться  кем-то  иным  вовсе  не  собирался.
Незачем!
     Быть самим собой - тоже достойный выбор. Единственно достойный! Лучше
плохо делать свое, чем...
     А еще лучше - хорошо делать свое!
     И именно потому, что Конан оставался самим собой, он протянул Дункану
нечто.
     И сказал:
     - Смотри...


     - Смотри!
     Дункан жадно вгляделся, но ничего не понял сперва. Тряпки какие-то...
Разодранные, окровавленные...
     - Узнаешь рисунок тартана, ученик? Какому клану он принадлежит?
     (Вот оно что... И как это Дункан сразу не догадался?! Воистину: хочет
Господь покарать - первым делом лишает разума).
     - Ты... ты снял это с убитого, Учитель?
     - Да. Это одежда того, которого загрыз  твой  пес,  заплатив  за  это
своей жизнью.
     - Ясно...
     Странным движением взял Дункан окровавленные лохмотья: с  ненавистью,
с отвращением - и в то же время бережно. Великой ценностью обладали они...
     - Итак, какой клан носит такие узоры?
     - Не знаю, - прошептал Дункан, напряженно всматриваясь в материю.
     - И я не знаю. Но я знаю тех, кто может это знать.
     - Где они? - Дункан пружинисто вскочил на ноги.
     Куда девалась усталость, где горе, где недавнее желание смерти?!  Нет
ничего этого. Будто не было никогда!
     - Что же ты медлишь, Учитель?! В путь!
     - В путь...


     Говорили в старину: люди имеют право на месть. Но Тот, Кто Стоит  Над
Людьми, сказал: "Отмщение - мне!". И это - высшая правда...



                                    19

     ...Вот так и было все. Наверное...


     Наверное - потому  что  память  Дункана  не  сохранила  событий  того
вечера. Вернее, сохранила, но - избирательно.
     Помнил он, как уходили они вдвоем из деревни. Помнил, как  осматривал
чужой тартан, жадно выискивая знакомый узор.
     А между этими двумя вехами - пустота...
     Не было попытки осесть на Священной Земле. Не было рун, вырезанных на
камне. Вообще не было. Даже сами воспоминания о камне исчезли - а ведь  им
был не год и не два.
     И уж, конечно, не было тех картинок, которые показывал ему Конан - из
его и из своей жизни...
     Рана памяти затянулась,  как  затягивается  любая  рана.  Затянулась,
оставив рубец.
     Рубцом этим и  были  сохранившиеся  воспоминания  Дункана.  Только  о
фактах - да и то не обо всех,  -  но  уж  никак  не  об  их  эмоциональной
окраске...
     ...Когда миллионы лет меняют местами низменность и  возвышенность,  -
горный хребет уходит под воду, лишь только оконечности  вершин  высочайших
пиков продолжают торчать над поверхностью моря.
     Но это уже не горы, а острова...
     По ним, по этим островам, можно проследить  направление  исчезнувшего
хребта. Но не его неприступность.
     Поди разбери сквозь  водяную  толщу,  где  был  удобный  перевал,  по
которому шли отары овец, и сопровождающие их всадники  даже  не  трудились
оставить седло, чтобы брести в гору, держась за хвост лошади.
     Может быть, не такой перевал был на этом месте, а наоборот - пропасть
с почти отвесными стенами, непреодолимая даже для самых опытных горцев...


     И думал  Учитель,  глядя  на  лицо  своего  ученика,  вновь  обретшее
спокойствие: видно, не только на теле Первая Рана оставляет свой след.
     Для души - тоже существует нечто  вроде  Первой  Раны...  Правда,  не
всегда она по времени совпадает с раной телесной - но что из того...
     Только бы не изуродовал душу шрам, как уродует он иногда тело...


     - Знаешь?
     - Нет...
     Каждый  в  Шотландии  разбирается  в  волшебном  переплетении  нитей,
образующем клановый узор. Но есть такие, кто сделал это  занятие  основным
содержанием своей жизни.
     Подобно тому, как всякий рыцарь разбирается  в  языке  гербов,  -  но
наряду с этим есть и Мастера Геральдики. Именно к  их  услугам  прибегают,
когда надо разоблачить самозванца или установить степень родства.
     И знатоки "науки тартана" - тоже Мастера...


     Не меньшим почетом и уважением окружаются они,  чем  Мастера  Волынки
или даже Мастера Клинка. Потому что не менее  значимой  представляется  их
работа.
     Почему? По многим причинам...
     В обществе, где столь важную роль играет клан, - прерогативы клана не
менее важны.
     Мастера Тартана помогают установить кровное родство  -  или  свершить
кровную месть. Или заключить свадьбу. Или определить  главного  наследника
из нескольких претендентов.
     Иногда после консультации с ними разгорается война.  Иногда  -  война
затухает.
     Не одного и не двух мастеров обошли Конан с Дунканом. Вернее,  Дункан
с Конаном.
     И каждому из них задавали вопрос:
     - Знаешь?
     И каждый, внимательно осмотрев плед и юбку-килт,  снятые  с  убитого,
отвечал:
     - Нет...


     Конечно, не все так просто было. С  ходу  к  мастеру  не  явишься,  с
порога вопрос не задашь... Во  всяком  случае,  к  настоящему  Мастеру.  А
ненастоящий...
     Зачем он нужен, ненастоящий?
     И приходилось участвовать в застольях, пить, не пьянея, эль, виски  и
красное вино. Пить - и похваливать, даже если вкус этого пойла выворачивал
наизнанку.
     Потому что изготовлялось оно по клановым рецептам. А к клану  Мастера
нельзя проявить неуважение...
     Иногда приходилось и иные услуги оказывать клану Мастера.  Или  семье
Мастера. Или даже - ему самому (но это - реже всего).
     Услуги...
     Самыми разными они бывали. От неведомой ранее горцам песни или  метко
сказанного слова, которое будут вспоминать,  смакуя,  несколько  поколений
клана, - до столь же меткого удара клинка, направленного на одного из тех,
кого клан или сам Мастер считает своим врагом.
     Или - лихого налета на вражеские земли.  С  поджогом  замков,  угоном
стад...
     Или...
     Многими способами можно отплатить Мастеру за  то,  чтобы  проявил  он
свое искусство. Лишь одним нельзя отплатить.
     Нельзя - деньгами...
     Не примет Мастер Тартана ни золото, ни серебро. Впрочем, как и  любой
другой из Мастеров...
     Посмей предложить плату - бросит монеты в лицо. И окончится  на  этом
весь разговор. Навсегда.


     Поэтому много времени, много сил и труда уходит  каждый  раз  на  то,
чтобы задать вопрос:
     - Знаешь?
     И получить ответ:
     - Нет!


     Говорили в старину: упорство  важнее  силы,  важнее  страсти,  важнее
отваги...



                                    20

     К счастью, - и сил, и тем более времени достаточно у бессмертных.
     Однако, если они вершат свои дела в обыденном  миру,  -  надлежит  им
примеряться к законам этого мира. Мир же сей - не вечен есть!
     Нельзя до бесконечности  откладывать  месть.  Иначе  и  мстить  будет
некому...


     И вновь думал Конан, поглядывая на своего ученика: ученик ли  он  ему
теперь? Не слишком ли дорогой ценой удалось  пробудить  в  нем  интерес  к
жизни?
     Нельзя жить только желанием мести. Никак нельзя. Не жизнь это...
     А если Путь не является жизнью -  пускай  даже  смертью  он  тоже  не
является, - каждый, кто идет по этому Пути,  рано  или  поздно  становится
носителем темной Силы.
     И скорее рано, чем поздно...
     Что ж, с этим, по крайней мере, можно бороться. Во  всяком  случае  -
можно попробовать...


     Одного нельзя Учителю: бросить своего ученика. Потому что он все-таки
всегда остается учеником.
     Даже если он сам этого не осознает. Даже если не просто не  осознает,
а впрямую отказывается от соединяющих их уз...
     Более того: и тогда нельзя, когда Учитель  сам  рад  бы  от  этих  уз
отказаться...
     Но не рвутся в этом мире такие узы...
     Вот отчего всегда в ответе Учитель за ученика. И ученик за Учителя  -
тоже.


     Трижды уже жухла трава, облетали листья, и склоны холмов  покрывались
белым пушистым одеялом. Ни разу за это время не ночевали  Конан  и  Дункан
под одной крышей два раза.
     Конечно, за исключением тех случаев,  когда  приходилось  им  надолго
задерживаться в ожидании, когда можно будет просить  совета  у  очередного
знатока старинных узоров...
     Но ни разу на вопрос "Знаешь?" они не услышали "Да!".


     Наконец, когда наступила  четвертая  осень,  задан  был  этот  вопрос
последнему из хайлендских Мастеров Тартана.
     И он тоже ответил:
     - Нет!


     И опустились при этом известии плечи одного из Мак-Лаудов: оборвалась
последняя нить. Напрасны были их поиски!
     А другой Мак-Лауд глубоко  вздохнул,  и  во  вздохе  этом  облегчение
смешалось с тревогой.
     Облегчение - потому что теперь можно будет свернуть с  выбранной  его
учеником дороги, которая - в том не было сомнений у Конана - была  дорогой
ложной. Тревога же...
     Тревожило: удастся ли  заставить  Дункана  свернуть?  Не  слишком  ли
свыкся он с этой дорогой?
     А если и удастся - то как поставить его на Путь? Трудное это  дело...
Рамирес сумел сделать это с Конаном быстро - даже не за годы, а за месяцы.
Но это - Рамирес. И это - с Конаном...
     В сущности, то, что  происходило  между  ними,  не  долго  оставалось
односторонним обучением.  Очень  скоро  Конан  стал  помогать  Рамиресу  в
познании Силы с тем же мастерством, с каким Рамирес помогал ему.
     Конан в свое время - в  той,  прошлой  жизни  -  тоже  сумел  быстрее
поставить Дункана на Путь.
     Вот именно - в прошлой  жизни...  Тогда  куда  более  страшный  рубец
остался на теле Дункана. Душа же его - рубцов не имела...
     Поэтому, хотя не в силах был Дункан помочь Конану, - но и  не  мешал,
по крайней мере...


     Конечно, Путь идет сквозь нас, - поэтому не можем мы не идти по Пути,
даже если искренне заблуждаемся на этот счет.
     Но ведь и идти можно по-разному.
     Осознанно - и не осознанно, словно в бреду или во сне. Медленно - или
быстро...
     Наконец - вперед или назад...
     Правду сказано: Путь каждому из нас определен изначально, задолго  до
нашего рождения или рождения этого мира.
     Но не меньшей правдой будет и другое: каждый из нас свободен на  этом
Пути. Свободен в праве выбора...
     Ибо лишь несведущему может показаться, что Путь - это прямая...
     Для  того,  чтобы  описать  его  форму,  не  придуманы  еще  слова  в
человеческой речи. Да и форма его  непостоянна  -  если  вообще  можно  ее
назвать формой.
     Достаточно сказать лишь одно: много вариантов имеет Путь. И даже если
в целом светел он, - можно найти на нем и темные участки.


     Обратное - тоже верно...
     И лишь от тебя одного зависит: выберешь ты Свет - или  Тьму.  День  -
или ночь.
     Будешь ты Крагером или...


     Впрочем, довольно об этом. Все равно не понять это смертному.
     Тем же, кто понял, - нет нужды в объяснении...


     Говорили в старину: если поешь о победе,  -  не  смей  умолчать  и  о
поражении.



                                    21

     Но на сей раз не удовольствовался Мастер тем, что сказал "нет".  Знал
он, что на него - последняя надежда. Не утаили это от него.
     Именно поэтому первый и  единственный  из  всех  Мастеров  Тартана  -
именно оттого первый, что был он последним по счету, - дал им совет.
     Сказал он:


     - Ведомо мне: есть еще один Мастер Тартана. Говорил мой  отец  -  нет
ему равных...
     (Произнеся это - зубами скрипнул. Нелегко говорить "нет  ему  равных"
про другого...
     Впрочем, про себя  такое  -  и  вовсе  нельзя  говорить.  Пусть  люди
скажут!).
     - Кто это, о Тидир? - воскликнул Дункан, ибо Тидир было имя Мастера.
     И надежда зажглась в глазах Дункана. А зрачки Конана полыхнули совсем
иным огнем...
     Помедлил Тидир, глядя в пол, едва ли не сокрушаясь  о  сказанном.  Но
раз уж сделал один шаг - надо и второй сделать.
     - Имя его - Этерскел. Из клана Фуадов он родом...
     - Где найти нам его, о Тидир? - голос Дункана дрогнул, когда  задавал
он этот вопрос.
     Кажется, Тидир усмехнулся, но  не  разобрать  -  углы  его  рта  были
прикрыты седыми усами.
     - Его - уже нигде, наверное...
     - Почему? - и вновь дрогнул голос Дункана.
     На сей раз уже не было сомнения: усмехался Тидир. Торжество и  горечь
были в его усмешке одновременно.
     - Плохо слушаешь, юноша.  Очень  плохо.  Я  сказал  -  отец  мне  это
говорил. Во время отца моего, Глуинделла, это было. А мои волосы уже густо
присыпаны серебром. И нет в живых Глуинделла больше лет,  чем  ты  и  твой
спутник на свете живете, юноша!
     - Ты еще не знаешь срока моей жизни, старик... - пробормотал Конан.
     (Впрочем, он все-таки не сказал этого - по  крайней  мере,  вслух  не
сказал).
     Тишина надолго повисла под крышей  дома,  зацепившись  за  потолочную
балку, растекаясь по стенам.
     - Значит...
     - Вот именно. Это значит как раз то самое!
     И снова торжество и горечь проявились на лице старого Тидира.


     Не была эта горечь тенью зависти. Как раз наоборот.
     Далеким отпрыском зависти было  именно  торжество.  Ясно  ведь:  коль
скоро так, то давно оставил этот мир Этерскел Мак-Фуад.
     А стало быть - нет сейчас под солнцем человека, который бы разбирался
в Тартане много лучше, чем Тидир ап Глуинделл!
     (Прочие Мастера - не в счет... Все они примерно одинаковы по силам  и
все сознают это. Кто-то лучше знает одно, кто-то другое лучше знает...
     Но ни про кого нельзя сказать - "нет ему равных!").
     Отчего же горечь?
     А вот именно оттого, что такое высокое мастерство кануло в Лету...


     Но снова заговорил Тидир, сын Глуинделла:
     - Да, сам Этерскел уже не жив, конечно. Но ведь и я - не  с  рождения
науку тартана знал...
     - Ты хочешь сказать... - и вновь надежда колыхнулась в  глубине  глаз
Дункана. А глаза Конана - вновь сверкнули предостерегающе.
     - Не знаю... Я не знаю, был ли у Этерскела сын. А  теперь,  возможно,
уже и внук. Не ведомо мне и то, оказался ли наследник этого  Мастера  -  а
тем более наследник его наследника - способным  усвоить  науку  чтения  по
ткани. Но если оказался...
     И исчезло с лица Тидира торжество. Но зато и горечь - тоже исчезла.


     Вот что сказал Тидир ап Глуинделл, Мастер Тартана. Сделал  главное  -
возродил надежду.


     А еще, кроме этого, было сказано многое и о многом.
     Например,  сказано  было,  что  вскоре  после  рождения  Тидира  клан
Мак-Фуадов был начисто вырезан в одной из межродовых войн. И будто бы лишь
двоих пощадили: самого Этерскела, как признанного Мастера, и  еще  одного,
имя которого не сохранила память.
     Мастером Меча был тот, второй из уцелевших...
     (Редкое это богатство - два Мастера в одном клане! И не менее  редкое
дело, - чтобы имя одного из них не осталось в памяти!).
     Будто бы, не найдя себе места в Хайленде,  в  Лоуленд  удалились  они
оба, в равнинную Шотландию. К королевскому двору. В Эдинбург.
     Об этом следовало бы сказать с ненавистью - но сказано было со слегка
напряженным безразличием. Все-таки не совсем  в  "Сассэнах"  подался  -  к
королю скоттов ушел...
     Или к королеве? Кто знает...
     Не разобрать, спустя десятилетия, дед ли нынешнего  короля  сидел  на
троне, или царствовала королева Мария, мать короля нынешнего.
     Впрочем, важно ли это? Нет, не важно.
     Важно другое...


     Да, важно было другое. И угрюмо молчал Конан, слушая рассказ Тидира.
     Он и сам кое-что слышал о гибели рода Мак-Фуадов. И  об  исходе  двух
Мастеров - тоже слышал он.
     Двух? Или все-таки одного?


     Говорили в старину: до Истины можно дойти, но не раньше, чем износишь
три дюжины пар железных башмаков.



                                    22

     Этот разговор происходил, когда в кронах  деревьев  только  появились
первые проблески желтизны - далекие предтечи осеннего увядания.
     А ту невидимую, но вполне реальную черту, которая разделяет Хайленд и
Лоуленд, они пересекли уже глубокой осенью. Дожди прибивали к земле вереск
- и голы были леса вокруг.
     Тяжел и неблизок путь в горах. Особенно, если пролегает он не  только
в пространстве, но и во времени.
     В шестнадцатом веке от Рождества Христова...


     Пересекли они эту черту - и ничего не изменилось вокруг.
     Но все вокруг изменилось... Даже природа.
     Сменились травы холмистых гор на  травы  холмистой  равнины.  Исчезла
хрустальная чистота вод. Кустарниковый лес сменился высокоствольным.
     Даже птицы, кажется, запели по-иному...
     Впрочем, почему "кажется"? Иные птицы на равнинах, иные звери...
     И люди - тоже иные.


     Испокон веков во всех краях горцы сильно отличаются от жителей  низин
- нравами, обычаями, характером... Но, как правило, это вдобавок ко  всему
- еще и не один и тот же народ...
     В Шотландии народ - один.
     Да, народ один, но различия все  те  же.  Это  не  просто  разница  в
количестве миль до столицы. И уж тем более - не в числе футов над  уровнем
моря. Это - разница между двумя эпохами...
     Наверное, ничто бы не объединяло страну замков и страну городов, если
бы не одно обстоятельство. Обстоятельство это - вопрос о  том,  где  будет
находиться резиденция короля.
     Впрочем, вопроса тут никакого и нет...
     Не пристало королю ходить в домотканой одежде, мерить свое  богатство
числом поголовья овец и  пировать  за  столом  из  неструганых  досок,  на
глиняной посуде.
     Не пристало!
     Уже семнадцатый век на носу!
     Однако ничего иного не смог бы ему предоставить Хайленд...
     Поэтому - Лоуленд. Равнина. Древний город Эдинбург.


     В  свое  время  сказал  о  нем  великий  бард   Томас   Лермонт   или
Том-стихоплет, как звали его односельчане:
     - Рим - был, Лондон - есть, Эдинбургу - быть.
     Самым главным, самым славным из всех прослыть...
     Слова эти греют сердце каждого шотландца. Ведь известно всем: в своих
стихах-пророчестве не ошибался Томас. Потому что от фей  получил  он  свой
стихотворный дар.
     Как знать... Может быть, в веках это предсказание и сбудется...
     Но пока что - не все королевское состояние, как неизбежно было бы это
в горах, но значительную часть его составляют именно овечьи стада.
     И дворец короля -  скорее  даже  не  дворец,  а  жилище.  С  пыльными
потолками, закопченными стенами.
     На стенах вперемешку были развешены  гобелены  нормандского  времени,
восточные ковры и траченные молью шкуры.
     И  серебряную  посуду  подают  только  тогда,  когда  зван  к   обеду
какой-либо иностранный посол. А золото и фарфор - даже тогда не подают...


     Не богат и не силен шотландский король. И даже  те  атрибуты  власти,
которые ему поставляет Равнина, - лишь символ...
     Но именно он, король, объединяет Горы и Равнину. Не обойтись  им  без
него.
     Потому что исчезни король - и нарушится равновесие.  Пойдет  клан  на
клан, желая  добиться  перевеса,  ибо  не  позорно  повиноваться  далекому
монарху, а близкому соседу - позорно. Пускай богат он и силен, пусть  даже
мудр он, даже справедлив, даже великодушен.
     Но  это  -  едва  ли...  Редко  проявляют  горцы  данные  качества  в
межклановых отношениях.
     И завертится междоусобная карусель с невиданной силой.
     Если  уж  в  мирное  время  волками  смотрят  друг   на   друга   как
предводители,  так  и  рядовые  члены  соответствующих  кланов,  -   можно
представить, что случится после исчезновения верховной власти! Пусть  даже
символической...
     Кровавый вихрь, который выплеснется наружу, настолько  же  превзойдет
уровень обыденного зверства, насколько ливень превосходит изморось.


     Это - не отвлеченные рассуждения. Уже не раз  и  не  два  приходилось
Шотландии отпить из чаши сей...
     И больше пить она не желает.
     А ведь  рядом,  отделенная  такой  же  невидимой,  но  именно  потому
непроницаемой границей - рядом Англия. Держава Сассэнах!
     Могучий, немирный, небескорыстный сосед.
     Уже ломал он гордость горцев у Сольвейского залива. И  еще  предстоит
ему окончательно сломить ее в Куллоденских болотах [две  знаменитые  битвы
эпохи англо-шотландского противостояния,  соответственно  шестнадцатого  и
семнадцатого  веков;  поражение  под  Куллоденом  окончательно   закрепило
зависимость Шотландии], подтвердив превосходство строя -  перед  натиском,
тактики - перед отвагой.
     Нового Времени - перед Старым...
     Впрочем, это еще не сейчас. Но очень многие и ныне, помня о Сольвейе,
предвидят в глубине своих мыслей призрак Куллодена.


     Вот отчего чтут горцы обитающего в  Лоуленде  короля.  Чтут,  хотя  с
трудом признают за лоулендерами право зваться людьми.
     И не считают позором сменить Горы на Равнину  лишь  в  одном  случае.
Если тот, кто свершает эту перемену, уходит не просто в Лоуленд, а  именно
к королю...
     Тогда это - не позор. Но все равно: уж никак и не слава это...


     Говорили в старину: есть тропа Чести, есть тропа Истины,  есть  тропа
Выгоды. И не всегда совпадают они...



                                    23

     День пути оставался до Эдинбурга. Это - если в милях мерить.
     Но разверзлись хляби небесные. Еще бы - осень ведь! И от рассвета  до
заката преодолели они от силы треть этого расстояния.
     А что делать, если дорога превратилась в липкую полосу жидкой  грязи?
Не может лошадь быстро идти, если при каждом  шаге  вязнет  она  где  выше
бабки, а где и по колено.


     В чем были, ушли Конан и Дункан с  пепелища.  Но  вот  уже  оба  едут
верхом, на плечах у них - богатые, подбитые мехом плащи, а седельные сумки
- полны.
     И каждый ведет в поводу сменного коня под легким седлом. И  еще  один
конь плетется следом - но не седло, а вьюк лежит у него поперек спины.
     В глубине же споррэнов каждого всадника  тихо  позвякивают  монеты  -
дюжина серебряных и по две-три золотых.
     Откуда все это?


     Лучше не спрашивать...
     Уж если попал в поток времени -  будь  добр,  живи  его  законами.  А
законы эти что в Хайленде, что в Лоуленде - жестоки есть...
     Разумеется, неписаные законы.  Писаных  -  мало.  И  соблюдаются  они
весьма редко. Так что, если уж путешествуешь в горах с какой-то  целью,  -
не на закон положись, а на меч.
     На катану или на клеймору - все равно.
     К четвертому году странствий эти клинки в руках воинов такого  уровня
могли обеспечить своим владельцам стоимость пары замков с обслугой, - а не
то что нескольких лошадей.
     Могли бы. Но не обеспечили.
     Потому что не обогащение было их целью.
     Это во-первых. А главное - обоим претила возможность  использовать  и
свою телесную неуязвимость, и боевое  мастерство  для  достижения  обычных
целей. Не только богатства - но и славы, почета, уважения...
     Это - во-вторых.
     Добившись славы - не приобретешь чести... Неудобно всерьез  сражаться
против смертных, хотя и приходится порой. Все равно что краплеными картами
играть!


     Да, именно обоим эта возможность претила. Не только  Конану  -  но  и
Дункану.
     Значит, сумел  все-таки  Конан,  исподволь  пробившись  сквозь  жажду
мести, продолжить обучение...
     И это - его победа. Не полная, конечно, - но все же победа!


     - Тебе не кажется, что пешком мы быстрее доберемся?
     - Не кажется.
     - Почему? Тридцать миль - столько и обычный человек от зари  до  зари
одолеет. А уж мы-то с тобой...
     - Да, мы с тобой эти мили не пройдем - пробежим. И даже запыхаться не
успеем. Но дело не в этом...
     Конан вспомнил, как  когда-то,  невообразимо  давно,  он  на  спор  с
Рамиресом всего лишь за пару часов бегом настиг оленя.
     Настиг, а когда олень рухнул на колени,  загнанно  поводя  боками,  -
выхватил из ножен клеймору.
     Выхватил, но не ударил.
     Точнее, ударил - но не в горло и не под ребра. Глубоко надсек один из
рогов повыше первого отростка - чтобы при встрече узнать зверя по зарубке.
     И по блеску в глазах Рамиреса (тот  следовал  за  ним  верхом)  Конан
понял, что поступил правильно.
     - ...Обо всем ты подумал, ученик  мой,  -  сказал  тогда  Рамирес,  и
веселые морщинки разбежались от уголков его глаз.
     - Лишь одно забыл. Самое простое.
     Конан озадаченно нахмурил лоб:
     - О чем забыл я, Учитель?
     - Олени  меняют  корону  своих  рогов  каждый  год!  Значит,  если  и
встретишь еще раз своего крестника - не узнать тебе его!
     И звонко захохотали после этих слов и  Учитель,  и  ученик.  А  потом
Конан задорно вскинул подбородок:
     - Ничего! Быть может, я этого самца еще в нынешнем году разок догоню!
Еще прежде, чем он рога сменит...
     И снова хохотали они: один - сидя в седле, другой - стоя перед ним...
А в нескольких шагах от них поднимался с земли отдышавшийся  ветвисторогий
красавец.
     Уже без страха поднимался...


     Да, когда Учителем был Рамирес - было так...


     А когда Конан стал Учителем - иное испытание он придумал для Дункана.
     Бежал Дункан рядом со всадником, стараясь не отстать.
     Сперва - за холку коня придерживаясь. А потом, научившись владеть  не
только мышцами своих ног, но  и  управлять  дыханием,  -  уже  без  всякой
поддержки.
     И уже где-то через неделю, когда полностью раскрыл свою Силу  ученик,
- около трех часов могли продолжаться такие гонки, но не больше.
     Не больше. Потому что уставал.
     Не Дункан уставал - конь...
     Лошадь выносливее оленя, но даже  она  не  в  силах  держать  большую
скорость свыше трех часов. Иначе - запалится, сожжет себе легкие.
     Конечно, если пустить коня с места в карьер -  ни  один  бегун,  даже
тот, которого подгоняет Сила, не сможет его догнать. Но на карьере  лошадь
выдерживает короткие минуты...
     Вот почему для боя и для дальней дороги ценятся разные лошади. В  бою
- нужен быстрый галоп. В пути - плавный шаг.
     Галопом долго не проскачешь...


     Говорили в старину:  никто  не  покроет  за  день  больше  миль,  чем
составляет конский переход...



                                    24

     Все это знал не только Конан, но и Дункан. А если бы и не знал раньше
- успел бы узнать за три с лишним года странствий.
     Одиночка, даже пешим будучи, может передвигаться быстрее всадника. Но
невозможно все, что требуется в долгом и далеком походе, унести  на  своих
плечах.
     Это - во-первых.
     И совсем иначе посмотрят на пешего пришельца  в  Эдинбурге.  Пожалуй,
могут и не допустить пред лицо короля.
     Пешком ходить - удел простолюдина...
     Это - во-вторых.


     - Давай сделаем  так...  -  продолжал  Дункан  гнуть  свою  линию.  -
Вернемся на постоялый двор - тот, что в двух милях отсюда.  Оставим  коней
на попечение хозяина. А завтра-послезавтра, по подсохшей дороге, он пошлет
их в столицу с кем-нибудь из слуг...
     Конан сдержал улыбку.  Ученик  его  явно  не  представлял  себе,  что
столица - несколько больше размером, чем бывают деревушки  в  Хайленде.  И
найти там двух приезжих...
     - Не боишься, что разминемся мы с посланным слугой? - спросил он.
     Но Дункан и тут неправильно понял его:
     - Нет, не боюсь. А-а, понял! Ты проверяешь, правильно ли я понял твои
наставления о том, чем Равнина отличается от Гор?
     - Ну, допустим...
     - Так вот: не боюсь я, потому что... - Дункан  завел  вверх  глаза  и
выпалил на едином вздохе, словно отвечая урок. -  Потому  что  на  дорогах
здесь не грабят - днем, во всяком случае.  И  еще  -  есть  такая  вещь...
сейчас... сейчас... вспомню... Ну, как она называется?
     - Суд.
     - Да, суд! И если хозяин не сохранит доверенных ему лошадей  -  судья
по приговору снимет  его  вывеску  [снятие  вывески  с  постоялого  двора,
трактира и т.п. означало закрытие заведения до тех пор, пока  не  возмещен
ущерб потерпевшим и не выплачен штраф в  пользу  суда].  Так  что  -  себе
дороже будет...
     - Ну, а что мы будем делать в Эдинбурге эти два дня?
     -  Ну,  как  что...  Порасспрашиваем,  справки  наведем...  -  Дункан
озадаченно сдвинул брови. На сей раз он  не  был  убежден  в  правильности
своего ответа.


     - И это правильно. Наведем  справки...  -  Конан  вдруг  без  всякого
предупреждения натянул поводья  -  и  конь  встал,  разворачиваясь  боком.
Прежде, чем Дункан успел сообразить, в чем дело, Конан уже стоял на земле.
     - Держи! - кинул он Дункану повод.
     - Ты куда? - ошеломленно спросил тот, взяв лошадь своего Учителя  под
уздцы.
     - Справки наводить... - ответил Конан абсолютно серьезно.


     Дорога в этом месте раздваивалась. Вернее, не то чтобы раздваивалась,
а... Прямо шел основной  тракт,  измятый  бесчисленным  множеством  ног  и
копыт, вспухший от влаги, раскисший. А вправо от него ветвилась  маленькая
тропка. Настолько маленькая, что  трава  на  ней  не  была  протоптана  до
грунта.
     Лишь вытянулись вдоль земли не по-осеннему зеленые  травинки,  словно
склонились в поклоне - с достоинством, но без страха и раболепия.
     А  по  краям  тропки,  местами  же  -  и  на  ней  самой  -   яркими,
многоцветными звездами распустились полевые цветы.
     Поздние цветы, самые последние в этом году. Пожалуй, даже слишком они
поздние! В других местах - давно осыпались лепестки...
     Но именно они скрывали тропу от глаз незнающего. А глазам знающего  -
наоборот, показывали путь.
     И  осторожно  ступал  Конан,  стараясь  не  мять   ни   зеленое,   ни
разноцветное.


     Домик этот, издали напоминавший  огромный  куст,  -  так  плотно,  от
фундамента до конька крыши, он был  увит  плющом  -  принадлежал  женщине,
знакомой Конану по его прошлой жизни.
     Старая Катрин звали ее. Хотя вовсе не была она старой...
     Впрочем,  теперь,  конечно,  к  ней  действительно  пришла  старость.
Настоящая, не обусловленная прозвищем.
     А прозвище, кстати, не всегда у нее именно такое было.  Помнил  Конан
время, когда звал ее народ - "Ведьма Катрин".
     Это время миновало больше четверти века назад. Во всяком случае - для
нее, для Катрин...
     Для Конана же - больше четырех веков назад это было!..


     Впрочем - как знать...
     Домик выглядит так же - но  Катрин  ли  в  нем  живет?  Ведь  не  все
обстоятельства ТОЙ и ЭТОЙ жизни, ТОЙ и ЭТОЙ истории  совпадают  полностью.
Вот и у Дункана не все совпало. Алебарда - не офицерское копье...
     Быть  может,  и  здесь  случилось  что-то  в  этом  роде?  Маленькое,
незначительное расхождение - и не сойдутся пути Конана и Катрин, не  будут
они знакомы друг с другом.
     Или не будет она жить здесь, в этом доме. А возможно - и вообще  жить
не будет здесь. Сейчас.
     Конан вздрогнул. Как он не подумал - ведь такое может случиться, даже
если времена совпадают полностью. Третий десяток лет истекает с момента их
расставания!
     А мало кто из обитателей Шотландии, да и иных земель, перешагивает  в
этом веке рубеж пятидесятилетия...


     Говорили в старину: Судьба разит людей,  как  ослепленная  лошадь,  -
кого ударит копытами, а кого и пропустит...



                                    25

     Но уже знал Конан: едва ли оправдаются его  опасения.  Здесь  Катрин.
Жива она. И - та же самая, что была прежде.
     Слишком уж свежа была растительность,  покрывающая  тропу,  -  свежа,
хотя и явно ступали по ней. Кто, кроме Катрин, мог бы ходить так?
     И слишком уж умело была пострижена живая  изгородь,  окружающая  дом.
Точно так же, как и тропинка: от нежелательного  гостя  -  скроет  жилище,
желанному - покажет...
     И умным взглядом сквозь челку кудлатой шерсти глядел  на  подходящего
человека огромный пес, вынырнувший из-за этой изгороди. Он был спокоен.
     Знала собака: приближающийся гость - не из тех, кого нужно облаивать.
И уже тем более не из тех, на кого скалить клыки...
     Кто, кроме Катрин, смог бы так великолепно обучить овчарку?


     А Дункан, застыв в седле, с недоумением смотрел  на  зеленый  дом.  С
недоумением - потому что сердца его вдруг коснулась теплая волна  какой-то
странной гармонии, исходившей от этих мест.


     Встроенная в живую изгородь калитка дрогнула, и Конан остановился как
вкопанный.
     Сейчас он узнает все...


     И - ничего не узнал.
     Женщина, которая стояла в  открывшемся  проходе,  очень  походила  на
Катрин - ту Катрин, которую  запомнил  Конан.  И  возраст  тот  же  -  лет
тридцать-тридцать пять с виду.
     Но именно поэтому она не могла быть ею...
     Впрочем, быть может, та, что нужна ему, - внутри дома? Не  те  уже  у
нее годы теперь, чтобы самой гостей встречать...
     - Мир дому сему!
     - Мир... - женщина внимательно смотрела на пришельца.
     - Ты - дочь хозяйки этой усадьбы, Катрин Мак-Коннехи?
     -  А  ты  сын  того,  кто  привел  сюда  Катрин  Мак-Коннехи,  Конана
Мак-Лауда? - ответила женщина вопросом на вопрос.
     Конан вздрогнул от неожиданности. Хотя, с другой стороны  -  чего  уж
тут неожиданного? Его-то облик за эти годы не изменился...
     Однако...
     Показалось  или  нет,  что  в  голосе  женщины  проскользнула  легкая
насмешка? Наверное, показалось...
     Должно быть, не насмешка это, а настороженность.
     - Да, - ответил Конан, чтобы прекратить этот разговор.
     - Значит, и я - да. Как же еще? - сказала женщина.  -  Войди  в  дом,
гость...
     Имени своего она так и не назвала. И Конан не спросил его, да  и  сам
не назвался.


     А лохматый бобтейл  [бобтейл  -  древняя  порода  пастушеских  собак,
распространенная в Англии и части  Шотландии]  остался  сидеть  у  калитки
снаружи. Даже после того, как хозяйка и ее гость прошли во двор.
     Сидел и посматривал на  второго  пришельца,  который  остался  вблизи
основного тракта, держа лошадей в поводу.
     Чем-то беспокоил  его  этот  человек...  Впрочем,  он  как  будто  не
собирался приближаться.


     Переступив порог, Конан огляделся по сторонам.
     Все внутри дома вроде бы оставалось прежним - таким, как видел он его
в последний раз... Таким, да не совсем таким.
     Так же были развешаны по стенам связки целебных трав. Так же варилось
в огромном медном котле, поставленном на очаг, какое-то  зелье  -  видимо,
тоже целебное, так как острый и пряный запах расходился от него.
     Запах не пищи, а лекарства.
     И даже котел был прежним - кованой меди,  округло-конический,  словно
шлем великана, с четырьмя ручками в виде витых колец... Стоп!
     Блестел бок котла красноватым  блеском  -  цветом  того  металла,  из
которого он и был изготовлен. Лишь легкая паутина недавней гари  покрывала
его.
     Был он тщательно вычищен и отполирован. Возможно,  уже  не  в  первый
раз...
     А Старая Катрин, Катрин-ведьма, Катрин Мак-Коннехи никогда не чистила
свой котел, опасаясь, что вместе с сажей уйдет из ее дома счастье. Сама не
чистила - и никому другому не позволила бы.
     Значит, напрасны его надежды... Нет в живых Катрин.
     Но, может быть, дочь расскажет о  ее  судьбе?  Более  того  -  уж  не
передала ли свое искусство Катрин-ведьма дочери? Так, как  Мастер  Тартана
или Мастер Меча - сыну передает?


     Конан перевел  взгляд  на  женщину,  молча  стоящую  рядом.  Кажется,
действительно  в  глазах  ее  читается  настороженность...  Или   все-таки
насмешка это?
     - Как зовут тебя, почтеннейшая?
     - Катрин, - коротко ответила она.
     - Как мать... А меня - Конаном называют.
     - Как отца... - загадочно произнесла женщина. - И меч у  тебя,  вижу,
отцовский - кривой, с рукоятью из кости... У нас таких не делают...
     Конан запнулся на мгновение.
     - Не будем о мече моем говорить, Катрин, дочь Катрин. Скажи  -  давно
ли умерла твоя мать?
     - Моя мать? Давно. Много лет назад... - женщина замолкла, как  бы  не
договорив чего-то.
     Повернувшись к котлу, она не спеша помешала варево  длинным  черпаком
на ручке, вырезанной из оленьего рога. И лишь затем  вновь  повернулась  к
Конану.
     - Но мою мать совсем по-другому звали, Мак-Лауд...
     В правой руке женщина  по-прежнему  держала  черпак.  А  длинные,  до
кисти, рукава платья она потянула вверх, когда склонялась над очагом.
     Запястья ее теперь были открыты. Кажется, неспроста. Похоже,  нарочно
показала она руки.
     И Конан увидел.
     Он увидел на  правой  руке  шрам  -  маленький,  почти  сошедший,  но
неповторимой формы. Будто рваная, неправильных  очертаний,  четырехлучевая
звезда...
     И была эта звезда словно выкрашена черным. Не густо -  чуть  заметно.
Как бок котла...
     А на левом запястье никакой отметины не было.


     Говорили в старину: убери невозможное - и то,  что  останется,  будет
истиной. Даже если невероятным кажется оно - оставшееся.



                                    26

     - Ну, наконец-то догадался, - только теперь женщина  открыто  пустила
на свое лицо улыбку. - А я уж думала -  не  узнаешь...  Думала  -  впрямую
подсказывать придется.
     Нельзя сказать, что Конан был ошеломлен. Но он  понимал,  что  должен
быть ошеломлен.
     Потому что все увиденное полностью меняло ту картину мира, к  которой
он уже успел привыкнуть. Полностью!
     В не меньшей степени, чем изменилась она  после  того,  как  Рамирес,
первый Учитель Конана, открыл ему тайну Силы, тайну Бессмертия...
     Тайну вечной борьбы Воинов Света и Воинов Тьмы...
     И если что сдерживало  изумление,  -  то  это  привычка.  Привычка  к
упорядоченному знанию, столь характерная для всех смертных.
     Выходит, для бессмертных она тоже характерна... Даже для того из них,
кто дальше всех продвинулся по Пути...


     - А где... - начал Конан. И вдруг остановил сам себя, прервавшись  на
полуслове.
     Катрин Мак-Коннехи кивнула, отвечая на незаданный вопрос:
     - Нет. И на щиколотках - тоже нет. На  животе,  правда,  еще  кое-что
осталось - но я не буду этот шрам тебе показывать,  с  твоего  позволения.
Ладно?
     И помолчав, добавила:
     - И котел я начала чистить уже много лет назад.  С  тех  пор,  как  я
успела понять - не в саже счастье...
     - Сними платок... - попросил Конан.
     - Что, все еще сомневаешься? - Катрин с улыбкой потянулась к  завязке
под подбородком, крепившей косынку на ее голове.
     - Нет. Но все-таки сними.
     И женщина развязала узел.


     Волосы ее были цвета спелой пшеницы. Везде, кроме места над виском.
     Там пшеничное поле пересекала белая прядь.
     Из-за  этой  пряди,  напоминавшей  седину,  Катрин  и  дали  прозвище
"Старая". С детства ее Старой звали...
     Не была это врожденная метка - из тех, что передаются по  наследству,
от предков - к потомкам.
     Тогда, действительно, седина эта могла бы и к дочери Катрин перейти -
родись у нее дочь...
     Но ни у кого из Мак-Коннехи не было в роду таких меток.
     Белая прядка появилась после раны в голову. Самый обычной,  случайной
травмы - мало ли что бывает в беззаботном детстве!
     А что касается прочих следов на теле Катрин  -  тут  уж  ни  о  какой
случайности речь идти не могла...
     Было это так:


     Вот как это было...


     Девочке дали прозвище "Старая Катрин" из-за пряди  бесцветных  волос,
напоминающей седину.
     Прозвище же "Ведьма" она получила совсем по другой причине.
     С детства, еще до того, как на девчонок начинают заглядываться парни,
умела она лечить. И людей, и животных.
     Непонятно, откуда взялось у нее это умение. Никто ее этому не учил...
     Не было в  Барха-Лох,  деревушке  клана  Мак-Коннехи,  ни  ведьм,  ни
знахарок. Тем не менее - лечила...
     Травами. Наложением рук.  Заговором,  который  никак  не  походил  на
молитву...
     Принимала роды,  исцеляла  раны.  Умела  снимать  горячку,  вызванную
гнилой водой. Переломы после  ее  лечения  -  срастались.  Ягнята,  маткам
которых она помогла разродиться, - росли без падежа.
     Да еще - случалось это редко, но все-таки случалось - впадала  Катрин
в странное оцепенение. Сидела, не замечая никого вокруг.
     Обычно после этого она начинала произносить пророчества.
     Наверное, именно по этой причине ни разу не загляделся на нее ни один
парень в то время, когда это обычно происходит. А уж потом - и подавно.


     Девушки в Хайленде перестают считаться чьими-то сестрами и дочерьми и
начинают - женами и матерями - довольно рано.
     В четырнадцать. Многие - в  шестнадцать  лет.  Двадцатилетняя  -  без
малого  старуха.  Замуж  такую  никто  не   возьмет,   разве   что   какой
вдовец-горемыка с полудюжиной собственных ребятишек, которым нянька нужна.
     Тем же, чей возраст перевалил за  тридцать  лет,  а  мужа  нет  и  не
предвидится...
     О таких вообще не говорят, как о женщинах. Даже если кожа их свежа, а
тело - не дрябло.
     По меркам хайлендской деревни, таких женщин, в  общем-то,  не  должно
быть. А если есть - то,  значит,  лежит  на  них  печать  какой-то  особой
неудачливости. Или уродства. Или беды.
     Или - греха...


     И это - еще одна из причин, по которым Катрин прозвали  Ведьмой.  Где
уж  горцам  различить  причину  и  следствие.  Не  горазды  они  в   таких
тонкостях...


     А вообще-то для того, чтобы  счесть  ведьму  достойной  сожжения,  не
требовалось многих причин.
     Была ли эта магия белой  или  черной?  Колебались  люди,  затрудняясь
ответить. Те, кому помогала Катрин своим  целительством,  -  склонились  к
первому ответу.
     Но те, кому не смогла она помочь (а бывали ведь и такие)...
     Впрочем, даже считавшие магию Катрин белой,  не  выступили  бы  в  ее
защиту. Слишком хорошо знали они, что любое  колдовство  должно  караться.
Даже если не приносит оно вреда никому, а пользу - приносит.


     Говорили в  старину:  трем  вещам  нет  предела  -  морской  глубине,
человеческой глупости и глубине неблагодарности человеческой.



                                    27

     У всякого человека любое дело, за  которое  бы  он  ни  взялся,  идет
полосами. Полоса - светлая, полоса - темная. Полоса удач - полоса неудач.
     Если кто не замечает этого, значит - либо дело его маловажное (как ни
поверни, все сносно), либо уж сам он такой невнимательный...
     Вот и у Катрин, хотя мастерство ее только росло  год  от  года,  тоже
пошла полоса неудач.


     Сначала мор напал на коров, да и овец прихватил,  а  отчасти  -  даже
лошадей. Без лошади же - не выжить в деревне.
     Старалась  Катрин,  как  могла.  Но  чуть  ли  не  во   всех   дворах
одновременно захворал скот, и захворал тяжело.
     Приходилось разрываться между  всеми  -  и  в  результате  не  каждое
животное получало должную меру ухода и целебных настоек.
     И многие из них околели.
     А потом случилось еще худшее. Много худшее! Никогда прежде не  бывало
такого...
     Из пяти женщин, у которых подряд принимала роды Катрин - две  умерли.
Наверное - и даже наверняка! - такой исход  был  связан  с  тем,  что  мор
многократно увеличил лежащее на женщинах бремя. До последних дней,  иногда
- даже до последних часов ухаживали они за больной скотиной...
     Но это умозаключение  также  требовало  умения  связывать  причину  и
следствие. А такой работы в Барха-Лох не любили.
     И зароптал народ, бросая на колдунью косые взгляды.
     Самое же плохое:  незадолго  до  всех  этих  событий  изрекла  Катрин
очередное пророчество. И сама ведь знала она, что лучше бы ей  промолчать,
- но не дано ей было молчать в таких случаях.


     Смысл этого пророчества, в общем-то, был темен для Мак-Коннехи -  как
и смысл предыдущих пророчеств. Да и для самой Катрин был он темен, если уж
на то пошло...
     Правда, нередко  хайлендеры  улавливали  в  ее  речах  понятные  всем
термины: "война", "голод"... Но такое - предсказать нетрудно!  Ведь  война
постоянно где-нибудь да шла. Да и  голод  был  не  редким  гостем.  Однако
сейчас - многие запомнили! - иные слова прозвучали  в  пророчестве.  Слова
эти были - "мор", "засуха" и "горе"...
     Мор - он и есть мор. И засуха  в  это  же  время  случилась,  кстати.
Правда, не слишком сильная - пожалуй, и не вспомнили бы про нее,  если  бы
не была она предсказана заранее.
     А что такое горе - это тоже всем  понятно...  Гибель  роженицы  -  уж
конечно, горе, не радость.
     И как-то молнией осенила сразу многие головы одна и  та  же  мысль  -
такая простая, такая естественная - потому что сводила она все эти события
воедино.
     Мысль эта заключалась в том, что не предсказывает  Ведьма  несчастья.
Не предсказывает - а творит! Именно так!!!
     Творит, ибо наслаждение для нее - мучения  христиан.  Или  для  того,
чтобы разбогатеть на их бедах, получая бешеную плату за лекарские  услуги.
А быть может - обе эти цели преследует она одновременно!
     Враз забыли односельчане, что никогда не требовала  Катрин  платы  за
лечение, хотя и не отказывалась от нее. Кто мог уплатить - платил, кто  не
мог - даром получал помощь...


     Возможно, все же не решились бы жители Барха-Лох на то,  на  что  они
решились, если бы не еще одно обстоятельство.
     Как раз в эти дни, когда колебались чаши весов, на одной  из  которых
был слепой гнев, а на другой перемешалась благодарность за прошлое,  страх
мести Духов Зла, неуверенность - всего понемножку...
     Как  раз  в  это  время  деревенский  священник  получил  от   своего
церковного  начальства  послание.  В  плотно  запечатанном  пакете  прибыл
очередной трактат преподобного Джона Нокса.
     Название трактата было длинным - на  половину  титульного  листа.  Но
достаточно было прочесть лишь первые его слова.
     "О  язычниках,  колдунах  и  противодействующих  Церкви,  а  также  о
способах, которыми надлежит поступать с ними..."
     Тут уж и последние колебания отпали...


     По-разному надлежит поступать с  "колдунами".  То  есть  "надлежащая"
процедура все-таки едина, но поступают в действительности по-разному.
     Можно совершить ордалию "Божий Суд". Например,  кинуть  заподозренную
со связанными руками в воду - озеро, реку,  колодец  -  неважно,  лишь  бы
глубина была не менее трех мечей.
     Если  утонет  -  значит,   невиновна.   Если   выплывет   -   значит,
действительно, ведьма...
     И тогда можно вывести ее за околицу  и  всем  миром  забить  камнями,
благо камней в горах хватает. Так, как сделали это  несколько  десятилетий
назад со старухой Гулли из Глен-Финен.
     Или вырыть могилу, столкнуть туда живой - и засыпать...
     А можно и сжечь, но тоже - по-разному.


     За несколько дней до того,  как  все  случилось,  Катрин  заходила  к
сельскому кузнецу - лечить его кобылу. И увидела  случайно,  что  кует  он
гвозди какой-то странной формы. Очень длинные, с необычно оттянутым жалом.
И - с крестообразными головками.
     Четыре гвоздя...
     Перехватив ее  взгляд,  кузнец  вдруг  необычно  смутился  и  сбросил
заготовки с наковальни. Он  явно  опасался  расспросов  -  именно  поэтому
Катрин ни о чем не спросила его.
     Кобылу ту, кстати, ей удалось поставить на ноги...


     Говорили в старину: оттого  большинству  людей  не  дано  знать  свою
судьбу, что слишком мучительно это - знать, не имея сил изменить...



                                    28

     ...Нет, не собирались устроители расправы организовывать  для  Катрин
озерную купель. Это делают, когда есть сомнения. А тут никаких сомнений не
было. И еще одна мысль удержала от этого жителей Барха-Лох.  Мысль,  почти
ни у кого не поднявшаяся до уровня сознания. Но,  тем  не  менее,  понятая
всеми.
     А вдруг использует колдунья данную ей Дьяволом силу для  того,  чтобы
утонуть,  -  как  тонут  добропорядочные  женщины?  И   как   тогда   они,
односельчане, будут выглядеть друг перед другом?


     Когда под утро толпа ввалилась к Ведьме в дом и, сорвав с нее одежду,
пинками вышвырнула на улицу, - Катрин все  еще  надеялась  на  что-то.  Но
когда увидела, куда ее волокут, - исчезла эта надежда.
     Одинокий камень высился за окраиной села, на вересковой пустоши.  Был
он плоским, словно плита, и древние руны вились по его поверхности.
     Но это - не было Святое Место...
     Ветер и дожди давно вылизали поверхность камня, смыли с него  остатки
золы. Но в глубине  некоторых,  особенно  глубоко  прорезанных  рунических
знаков, все еще сохранилась чернота.
     И хотя повсюду на плоскогорье сквозь  вереск  прорастал  кустарник  -
видно было, что стена кустов, подходя к каменной плите, постепенно  сходит
на нет.
     Словно беря ее в кольцо окружения...
     И - четыре отверстия высверлены были в камне, образуя контур квадрата
со сторонами около полутора ярдов.


     На этом камне в давние времена жгли ведьм.
     Во времена, когда клялись именами Мерлина и Морганы.
     А о Христе если и знали, то воспринимали его как одного из  языческих
богов...
     Никто уже не  мог  бы  сказать,  когда  происходило  здесь  последнее
сожжение. Но о том, что оно было - сохранилась память.
     Преподобный Нокс, пресвитер Эдинбургский, не одобрил бы такую  казнь.
Это - не церковное аутодафе, а языческий костер.
     Ведьм, конечно, надлежит жечь - но не так же!
     Однако, до Нокса было далеко...


     Опрокинув Катрин спиной на камень, ей сбрили все волосы на  голове  и
теле. Искали скрытую волосами "дьявольскую метку" - родимое пятно  в  виде
двойного копыта.
     Не нашли ничего похожего - но это не сбило всеобщий раж.
     А потом теми самыми четырьмя гвоздями прибили ей к камню руки и ноги,
расположив их напротив отверстий - вершин квадрата.
     Конечно, не по ладоням и ступням прибили - это  было  бы  кощунством!
Чтобы избежать сходства с распятием, вогнали гвозди со сдвигом: в запястья
и щиколотки.
     И еще одна уступка времени была сделана: шляпки  гвоздей  крестовидны
были...
     Те самые гвозди...
     После чего, срубив с ближайшего куста (не так-то близко он и  был...)
сухую ветку, положили ее женщине поперек живота. И подожгли.
     И встали вокруг в молчании, ожидая первого крика.


     Вот так именно жгли ведьм в старые времена. Об этом тоже  сохранилась
память.
     На живот  в  районе  пупка  клали  горящую  ветвь.  После  того,  как
вскрикнет ведьма в первый раз, - добавляли еще одну.
     И так - по одной - подкладывали веточки в разгорающееся  пламя  после
каждого крика.
     Под конец ведьма начинала кричать  уже  непрерывно.  И  только  тогда
ветки кидали без счета, с ног до головы заваливая ее хворостом.
     Потому и отступил кустарник от камня,  не  сумев  даже  за  несколько
веков захватить утерянное пространство...


     Но на сей раз - не так получилось.
     Замерла толпа, прислушиваясь.  Даже  вопли  ярости,  которыми  каждый
пытался заглушить свой страх или свою совесть, притихли.
     Лишь бы не пропустить первый крик!
     Но почему-то все не было его... Лишь трещала  сухая  ветвь,  догорая.
Кроме этого треска - ни один звук не прорезал нависшую тишину.
     И когда, наконец, ветка обратилась в пепел, оставив на животе женщины
страшное, уродливое пятно ожога, - Катрин так и не  вскрикнула.  Ни  разу.
Только кровь двумя струйками текла по подбородку из прокушенной губы...
     Все стояли, словно окаменев. Никто не знал, как поступать дальше.
     И тут внезапно одинокий голос пробил затянувшееся молчание.
     - Ну, хватит... - сказал он.
     Все оглянулись на голос. Кто со злобой, кто - с облегчением.
     Меньше всего хайлендеры ожидали сейчас увидеть незнакомца. Однако эти
слова произнес именно незнакомец.
     Откуда он взялся здесь? Как сумел  незамеченным  пробиться  в  первые
ряды? Ведь только что, минуту назад, не было здесь посторонних!
     Видно, уж очень много внимания толпа уделила ожиданию первого крика -
после того, как зажгли ветку.
     Нет другого объяснения.


     Говорили в старину: один, умеющий многое, стоит дороже,  чем  многие,
умеющие немногое.



                                    29

     - Хватит!.. - сказал незнакомец. И все повернулись к нему.
     С виду был он совсем молод, но почему-то никто из толпы не  воспринял
его, как юношу. Должно быть, не по-юношески уверенно говорил он.
     Или - держался с неюношеской уверенностью...
     - Хватит! То, чего вы ждали, - не  свершилось.  Значит,  то,  что  вы
собирались сделать, - теперь свершиться не должно!
     И многоногий, многоглазый зверь толпы попятился, недовольно ворча. Он
пока что еще не боялся, но чувствовал себя как-то неловко.
     Пришелец шагнул вперед. Склонился над жертвой.
     Никакой зверь не потерпит, когда из его лап вырывают  добычу.  Вот  и
этот - не вытерпел...
     Многие  в  толпе  были  вооружены.  И   сразу   пять-шесть   клинков,
подхваченные единым порывом, взлетели и одновременно обрушились вниз.
     На спину пришельца. На его незащищенную спину!


     Оказывается, не такой уж незащищенной она была...
     Никто не сумел понять, что  произошло.  Вроде  бы  только  что  сидел
незнакомец на корточках, спиной к ним - и вот он уже стоит.
     Стоит лицом к толпе, смотря на всех сразу, хотя и непонятно, как  ему
это удается. Ведь обступили его со всех сторон.
     И изогнутый, нездешней работы, меч в руке его - обнажен.
     А те пять или шесть клеймор, вырвавшись из не удержавших их  пальцев,
ласточками взмыли над толпой и рухнули вниз.


     Если и были в первые секунды пострадавшие, то пострадали они от этих,
обрушившихся сверху, клинков.
     Странный меч описал в воздухе дугу - и каждый  из  стоящих  в  первом
ряду отшатнулся, не сомневаясь, что удар направлен именно в него.  Но  это
было не так.
     Никто из них даже не был ранен. Но все до единого  словно  глянули  в
лицо смерти.
     На всю жизнь запомнилась эта картина:  юноша  со  взглядом  старца  и
фехтовальным искусством - дьявола. Или,  может  быть,  не  дьявольским,  а
божественным было это искусство?
     Ведь дан же архангелу Михаилу огненный меч...


     Как обычно атакует зверь толпы?
     Он  труслив.  Но  страшен  своей  многочисленностью.   И   множеством
вооруженных лап - тоже страшен.
     Задний ряд теснит передний - и тому не остается ничего делать,  кроме
как вступить в бой. Потому что нет отступления, нет пути назад...
     Но на сей раз все вышло иначе.
     Те, кто стоял  впереди,  не  просто  отшатнулись.  Они  столь  сильно
подались в стороны, что пересилили давление сзади. Потому, что перед  ними
была - верная гибель.
     Именно гибель, - а никакой не бой.
     И живое  кольцо  вокруг  камня  сразу  стало  шире.  Но  все-таки  не
разомкнулось оно.
     Пока - не разомкнулось...


     И тут кто-то из задних  рядов,  прикрываясь  чужими  спинами,  метнул
баллок - тяжелый узкий кинжал.
     Пришелец как-то лениво шевельнул клинком. У всех, кто смотрел на это,
сложилась полная уверенность, что он мог бы  с  легкостью  отбить  летящее
оружие.
     Но почему-то предпочел не делать этого.
     (Предпочел?! Вот именно - предпочел!)
     И стальной клюв баллока ударил его прямо в середину груди. С  хрустом
раздвигая хрящи и мышцы, кинжал погрузился до рукояти.
     И белая рубаха расцвела алым пятном.
     Все видели, что такая рана должна быть заведомо смертельна. Но  почти
сразу же в грудь незнакомцу  ударили  еще  две  стрелы  из  лука,  одна  -
арбалетная, еще один метательный нож...
     И снова, одна за  другой  -  стрелы...  Не  запаслась  толпа  оружием
дальнего действия, всего у двоих были  луки.  Но  эти  двое  опустошили  в
незнакомца свои колчаны чуть ли не наполовину.


     Но странное чувство владело стрелками,  раз  за  разом  натягивавшими
тетиву. Им казалось - да нет, просто уверены они в этом были!  -  что  мог
этот чужак отбить их стрелы с той же легкостью, как  и  брошенный  в  него
баллок.
     Но - предпочел не отбивать.
     Хотя  -  откуда  взялась  эта  уверенность?  Разве  может  кто-нибудь
остановить клинком стрелу или уклониться, уйти с линии ее полета?
     Никто не может. И никогда не мог. Даже  древние  герои,  про  которых
поется в сагах. Во всяком случае, в местных сагах.


     А арбалет мощнее лука,  но  медлительней  его.  Поэтому  единственный
арбалетчик, который захватил к несостоявшемуся костру свое оружие,  так  и
не успел взвести его во второй раз.
     Толпа взорвалась было торжествующим ревом. Но тут же рев этот смолк.
     И снова - мертвая тишина.
     Вовсе не собирался падать тот, чья грудная клетка  сейчас  напоминала
подушку для булавок. Наоборот!
     Твердо держась на ногах, он с какой-то жуткой  небрежностью  одну  за
другой вытаскивал из своей груди стрелы и ножи. Словно действительно  были
они булавками!
     Левой рукой вытаскивал - в правой все еще был меч.
     Вытащив - по-прежнему небрежно  швырнул  их  наземь,  как  мусор.  И,
ухватившись за ворот рубахи, рванул его вниз.
     Под треск разрываемой ткани торс его обнажился от горла до пояса.
     И более страшного зрелища никогда не видели столпившиеся вокруг люди.
     Страшно оказалось не то, что было на его теле - а как раз то, чего не
было на нем.
     Не было ран. Ни единой. Будто и не изрешетили его только что,  словно
мишень!


     А потом незнакомец улыбнулся странной улыбкой  -  и  перехватил  свой
диковинный меч обеими руками.
     И ясно было - никому больше не позволит он в себя попасть!
     Но никто и не пробовал это сделать.
     Все произошедшее оказалось на несколько  градусов  крепче,  чем  была
способна вынести толпа. Стремительно распадаясь в бегстве на малые группы,
она брызнула во все стороны.
     Наверное, никто даже  не  видел,  как  в  ответ  на  призывный  свист
прискакал откуда-то конь - должно быть, оставленный пришельцем за  спинами
толпы.
     А уж тем более не видели,  как  вытащил  незнакомец  гвозди  из  тела
Катрин - руками вытащил, без всяких инструментов. И, закутав  ее  в  плащ,
взвалил на спину коня.
     Потом и сам он сел позади седла -  и  помчался  скакун,  легко  унося
двойную ношу.


     Говорили в старину: если нет  предела  злому  могуществу  Дьявола,  -
отчего же он не спасает тех, кто обвинен в связи с ним?



                                    30

     Конан во времена своего отрочества тоже один раз участвовал  в  казни
колдуньи. А потом - и сам принят был за колдуна...
     Не с чужих слов знал он, что это такое. И - не мог допустить этого по
отношению к другому человеку.


     Катрин пришла в себя уже в доме  своего  спасителя,  сооруженном  под
кровом древнего донжона - осадной башни.
     Тогда она и узнала имя того, кто спас ее - Конан  Мак-Лауд.  Это  имя
ничего не говорило ей. Правда, потом Катрин заметила некоторые странности.
     Например, женщина, ухаживавшая за ней (имя ее было Герда) -  годилась
Конану в матери. Но не мать была она ему, а жена...
     И еще кое-что необычное заметила Катрин за  Конаном.  А  он,  в  свою
очередь - за ней заметил.
     Заметив же - понял, что неспроста свела их Судьба...


     Раны Катрин заживали неодинаково. На правом запястье - столь  глубоко
вошел гвоздь, что Конан,  спеша  отделить  Катрин  от  жертвенного  камня,
протащил шляпку гвоздя сквозь руку насквозь.
     И уродливый черный крест остался  на  правой  руке  вместо  маленькой
круглой дырочки.
     Черный - потому что нечем  было  унять  хлещущую  из  раны  кровь.  И
пришлось присыпать ее золой от сгоревшей ветки.
     Той самой ветки...
     Впрочем, не только этот шрам - но и остальные  три  (даже  -  четыре,
считая ожог на животе) должны были остаться на всю жизнь.
     И все они были припорошены черным.


     Именно поэтому Конан  теперь  в  изумлении  смотрел  на  руки  Катрин
Мак-Коннехи.  Ведь  никогда  у  смертных  не  бывало  чего-либо  подобного
феномену Первой Раны!
     Но можно ли назвать смертным того, кто ни на  год  не  состарился  за
прошедшие десятилетия?
     Можно.
     Как умел Конан чувствовать свою Силу - так и чужую мог распознать он.
     И не только Силу... Ауру "Долгой Жизни", определяющую бессмертие,  он
тоже определял безошибочно.
     Здесь - не было этой ауры. Наверняка не было! А вот Сила...
     Силы, как таковой, не было тоже. Было, однако, что-то похожее.
     И вспомнил Конан, как  ступал  он  по  тропинке,  поросшей  травой  и
цветами.   Вспомнил   живую   изгородь,   плющ,   прикрывающий   дом    со
старательностью разумного существа, и необычно смышленую овчарку.
     А потом он вспомнил свою мысль о том, что место  это  дышит  какой-то
непривычной гармонией. И по-новому оценил ее.


     - Как ты добилась этого, Катрин?
     Если бы женщина удивленно переспросила: "Чего - этого?", - тут  бы  и
кончился их разговор. Но этого не произошло.
     Они понимали друг друга даже не с полуслова - с полумысли...
     - Не знаю... Но мне многого удалось достичь с тех пор, как ты  привел
меня сюда с гор и поселил в этом доме.
     - Я вижу... Но никогда не думал, что такое возможно.
     - Я тоже - не думала...
     И действительно: даже увидев в их встрече перст Судьбы, Конан сначала
думал лишь  о  том,  чтобы  дать  "ведьме"  возможность  жить  дальше,  не
подвергая себя риску костра.
     Для того и купил он для нее этот участок в Равнинах, истратив на  это
все имевшееся тогда у них с Гердой золото.
     Он знал, что Герда не осудит его за это...
     А потом - забыл про Катрин. На сотни лет забыл. Впрочем, забыл ли?
     Наверное, не было случайности в том, что дорога вывела  их  сейчас  к
этому домику, пробудившему воспоминания. Не дорога - Путь.
     Путь...


     - Ты сумела найти свой Путь, Катрин?
     - Об этом не мне судить...
     - Значит, мне судить. Сумела!
     - Что ж, ты - сказал... И теперь, наверное, я...
     - Без "наверное". Да, теперь ты, не будучи одной из  нас  изначально,
становишься таковой.
     - Становлюсь...
     - Значит, это возможно... Пусть сначала не для всех - для  избранных.
Но потом...


     Говорили в старину: разные пути существуют от подножья  холма  к  его
вершине. Но чем ближе вершина - тем меньше расстояние между ними.



                                    31

     Некоторое время они смотрели друг на друга. Молча.
     Катрин первой нарушила тишину:
     - Ну что ж, теперь ты знаешь, что дальше идти нам - вместе.
     Конан только кивнул в ответ.
     - ...Но когда ты приходил сюда, мы еще не знали этого. Так?
     - Так, - Конан снова кивнул. - Мне нужна была твоя помощь по  другому
делу...
     - Ну, наконец-то... - Катрин  впервые  улыбнулась,  и  словно  солнце
ударило сквозь затянутое туманом окно.
     - Так говори же скорей свое дело, Конан! Ты же знаешь:  твоя  беда  -
моя беда...


     Карты были разложены на столе, но Катрин не прикасалась  к  ним.  Это
была просто традиция: она давно уже не нуждалась для гадания  в  карточной
колоде.
     - На кого гадать? - спросила она.
     - На нас... На наше дело.
     - На ВАС? - женщина посмотрела на него с удивлением. - Уж ты-то точно
не нуждаешься. Может быть... второй?
     - Да, - признал Конан даже  с  некоторым  облегчением.  -  Извини,  я
должен был сразу сказать это. Просто...
     - Просто ты никак не можешь привыкнуть к тому, что есть теперь в мире
дом, где ты можешь говорить всю правду,  не  опасаясь,  что  тебя  неверно
поймут?
     - Пожалуй, так...
     - Так вот, знай: такой дом - есть. И ты сейчас находишься  в  нем.  -
Как имя второго?
     - Дункан Мак-Лауд.
     - Твоего же клана...
     - Мое родство - не в клане состоит. Ты же знаешь...
     - Знаю. Прости, что я сказала так...  -  женщина  опустила  глаза.  -
Итак, Дункан... Дункан, который сидит сейчас в седле за  шестьдесят  ярдов
отсюда и пытается разобраться в своих ощущениях...
     - Он так и не оставил седло?
     - Нет, и пусть сидит в нем... Хороший он мальчик, но я вижу сразу: он
потопчет мою траву.


     И ничего не вышло у нее.
     Раз за разом пыталась Катрин закинуть в будущее тонкую нить  гадания,
чтобы выловить оттуда то, что было нужно Конану. Она  не  знала,  как  это
получается.
     А как получилось у нее остановить старость?
     Или сделать свое тело прежним - как у нее получилось?
     Нет ответа...
     Однако на сей раз будущее отталкивало ее, не  раскрывая  свои  тайны.
Наконец, ей пришлось признать свое поражение.
     - Ничего... - выдохнула Катрин.
     - Совсем ничего?
     - Совсем... Словно и нет у него никакого будущего. Ни у  него,  ни  у
его дела...
     Конан только зубами скрипнул. Он отлично понимал,  что  именно  может
означать это известие.
     А если так -  ему  нужно  спешить  к  своему  спутнику.  Пусть  и  не
остановит он его злую судьбу - все  равно!  Учитель  всегда  в  ответе  за
своего ученика, за того, кого он поставил на Путь...
     И Конан поднялся, чтобы уйти.


     - Обожди... - сказала Катрин непривычно робким голосом.  -  Не  уходи
вот так, сразу... Хочешь, я позову своих учеников? Быть может, вместе мы и
осилим эту ношу...
     Конан остановился.
     - У тебя есть ученики? - он в удивлении круто изломил бровь.
     Катрин выдержала его взгляд:
     - Вам, мужчинам, ученики нужны, чтобы учить их убивать. Но кто-то  же
должен исцелять ваши  тела  -  те,  которые  не  исцеляются  сами,  единым
прикосновением к Силе? И должен же  кто-то  читать  в  некой  ненаписанной
Книге ваше будущее? На это, как я  понимаю,  даже  причастные  к  Силе  не
всегда способны!
     - Теперь, видимо, уже мне надлежит просить прощения...  Что  ж,  зови
своих учеников!


     Учеников оказалось не менее десятка.
     Девочки.  Девушки.   Мальчики.   Подростки,   почти   юноши.   Русые,
белоголовые, рыжие...
     Все они были не по возрасту тихи и сосредоточены. Но не от страха, не
от забитости было в них это - от осознания важности минуты.
     Как разместились все в этом доме незамеченными? Впрочем, кажется,  не
один дом скрыт за живой изгородью. Много построек во дворе...
     Школа.
     Да, школа. Но того, чему учат в ней, - не узнать больше ни в одной из
школ Лоуленда. И не только Лоуленда...
     Впрочем, хорошо, что не знают об этом. Если узнают - не спасет  здесь
никого от огня даже самая хитрая изгородь...
     Этого Конан не сказал вслух. Но Катрин Мак-Коннехи - поняла.
     - Да, все эти дети в свое время были обречены  на  костер.  Но  не  я
поставила их на этот Путь...
     Ни  один  из  учеников  не  дрогнул  при  слове  "костер".  И  Катрин
продолжала:
     - Я лишь помогаю продвинуться им по Пути как можно дальше - поскольку
это в моих слабых силах. Как знать... Быть может, чем дальше пройдут  они,
чем больше тайн им откроется, - тем труднее будет огню сожрать их плоть?


     Говорили в старину: тепло очага и  пекло  свирепого  пожара  -  едины
есть...



                                    32

     Ученики сели кругом прямо на полу: скамеек на всех не хватило бы. А в
центре круга встала та, которая была их Учителем.
     И запела Катрин  -  странным  голосом,  мерно  раскачиваясь,  прикрыв
глаза.
     И все ученики подхватили напев, сразу и безошибочно попадая в такт.
     Много языков узнал Конан Мак-Лауд в своей необычной жизни. Да ведь  и
было время их учить. Но язык, на котором звучала песня  -  неизвестен  был
ему.
     Хотя - как сказать... Заснеженная равнина. Страж Границ, производящий
перекличку...
     Блеск солнца на Жезле Запрета...
     Треххвостые боевые цепы, увенчанные шипастыми шарами... Мечи с эфесом
из человеческих костей, разрубающие волос на воде...


     Это был язык планеты Зайст.


     И исчезло все, словно растворяясь в межзвездном тумане.
     А потом сквозь этот туман проступило чье-то лицо.
     Черные волосы, ниспадающие до плеч, налитые алой кровью губы, налитые
кровью белки глаз. И - кованная из черного металла медвежья  голова  шлема
распахнула острозубую пасть.
     Такого невозможно забыть - даже если видел его лишь несколько  раз  в
жизни. И в промежутках между этими встречами пролегли когда десятилетия, а
когда и века.
     Века и миры...


     - Умри, враг мой! - произнес Черный Воин вместо приветствия.
     - Умри и ты, мой враг!
     - Зачем ты звал меня?
     - Кто сказал, будто я звал тебя?
     - Да, верно. Ты рассчитывал поговорить со своим  Учителем  или  своей
бабой, "единой в трех лицах...". Что ж, считай, что я явился незваным!
     На лице Конана  не  дрогнул  ни  один  мускул.  Голос  его  тоже  был
бесстрастен.
     - Именно так я и считаю. Поэтому - уходи!
     - Может быть, все-таки договоримся - коль  скоро  уж  мы  встретились
так, что ни один не может достать другого оружием? Много  есть  такого,  о
чем могли бы договориться мы...
     - У нас один разговор может быть - на мечах. Уходи!
     - Ты даже не хочешь узнать, что я могу предложить тебе?
     - Я уже знаю. Уходи!
     Голос Конана по-прежнему был бесстрастен. А вот Черный Воин  сдержать
себя не сумел.
     Он злобно ощерился:
     - А почему ты думаешь, что я уйду по твоему приказу, мальчишка?
     - Я не думаю. Я знаю. Уходи!
     - Зна-а-ешь, - протянул Крагер с издевкой. - А знаешь ли ты, с  какой
легкостью я овладел умами этих смертных, хотя они изо  всех  сил  пытались
воспротивиться этому? Знаешь ли ты, какую сеть я раскинул на...
     Он вдруг осекся.
     - Впрочем, это еще предстоит тебе узнать. Всему свое время, щенок!


     Теперь Конан ничего не ответил ему. Даже не повторил: "Уходи!"
     Все уже сказано - и прошло время разговоров!
     Конан даже не обнажил меча - меч словно сам скакнул  ему  в  руку.  И
прорезал клинок катаны клубящийся над  кругом  туман,  серебристо  блеснув
сквозь ставшую вдруг полупрозрачной фигуру Черного Воина.
     Словно серебряная пуля, пробивающая тело вампира...
     Видение заколыхалось зыбким  маревом.  И  исчезло,  растворяясь,  как
растворяется настоящий туман под лучами солнца...


     И сама Катрин, и дети, сбившись в кучу, робко смотрели на Конана.  Не
было сейчас между ними различий на уровне "Учитель - ученики".
     Конан не спеша вкладывал катану в ножны.
     - Нельзя играть с Силой, прежде чем сами наберете достаточно  сил,  -
сказал он, обращаясь ко всем сразу. - Вы все-таки  еще  не  набрались  их.
Хотя, наверное, сможете набрать. Особенно, если я помогу.
     - Ты поможешь? - спросила Катрин неожиданно хрупким, словно тончайшее
стекло, голосом.
     - Если вернусь живым - помогу.
     - Ты вернешься? - тем же голосом спросила Катрин.
     Конан не ответил. Что он мог ей сказать? Ей - и все им...


     Он уходил.
     Перешагнув порог, он уходил в уже сгущающиеся  сумерки.  Уходил  так,
как уходят навсегда. Или так, как уходят, чтобы вернуться.
     Кто знает?
     Он уходил, и в ушах его звучали слова, которыми провожала его Катрин.
Встав в дверном проеме, она кричала ему вслед:
     - Возвращайся! Сделай все, чтобы вернуться в этот дом! Знай,  что  ты
нужен ему! И всем нам - ты тоже нужен! А главное - ты нужен МНЕ!..


     Говорили в старину: не верьте, когда говорят - "нет в мире  зла,  ибо
все зло состоит в отсутствии добра". Есть зло - и Зло. Когда уходит  свет,
- приходит тень...



                                    33

     Дункан действительно не покинул за все это время седло. Словно врос в
него.
     Молча он протянул Конану повод. Приняв его, Конан вскочил  на  своего
коня, - и оба тронулись шагом.
     Ни один, ни другой не произнесли за это время ни единого слова.  Даже
взглядами не обменялись. Молча ехали  они  сквозь  спускающуюся  на  землю
ночь.
     Дункан думал о том, что, видимо, вскоре настанет конец его скитаниям.
Поскорее бы...
     А Конан думал, что есть на свете дом, где его ждут. И где он может не
таиться.


     Кроме этого, думал он о том, что Крагер всех Крагеров проговорился.
     "Знаешь ли ты, какую сеть расставил я на...". Вот что сказал он.  Вот
на каких словах он замолк, оборвав самого себя.
     Какую сеть?
     И на кого?
     На него самого, Конана Мак-Лауда? Едва ли...
     Твердо знал про себя Конан: он - не та рыба, которая  ловится  сетью.
Беда в том, что  Черный  Воин  тоже  знал  это.  Уже  не  раз  пытался  он
подстроить Конану какую-либо ловушку. Но всегда - напрасно.
     Если он умеет извлекать хоть какой-то урок из прежнего опыта...
     А он, к сожалению, умеет. Поскольку не умеют - лишь полные глупцы.
     По-всякому  можно  назвать  вождя  Крагеров.  Вот  только  глупцом  -
нельзя...
     Значит...
     Значит, цель его не Конан, а Дункан Мак-Лауд. Не учитель,  а  ученик.
Именно на Дункана раскинута сеть. За ним идет охота.
     Не в первый раз в этом мире, охотясь на Учителя, избирают  целью  его
ученика. В этом мире - и во всех других мирах.


     Каким образом можно уберечь своего ученика от этой  ловушки?  Как  не
дать ей захлопнуться, если даже не знаешь, что она из себя представляет?
     Кроме того, неизвестно ведь, где ее ждать.
     И КОГДА ее ждать - тоже неизвестно.
     "...Это еще предстоит тебе  узнать.  Всему  свое  время..."  -  успел
сказать Черный Воин, прежде чем его бесплотный образ  был  развеян  вполне
вещественным клинком.
     А может быть, угроза направлена не на Дункана, а на кого-то  другого,
кто тоже дорог сердцу Конана? Например, на Катрин. На Катрин и ее школу...
     Итак - три вопроса. Даже четыре.
     Первый - "кто под угрозой?". Второй - "что есть эта угроза?".
     Третий и четвертый вопросы - "где?" и "когда?".


     Ответы на  них  Конану  довелось  узнать  очень  скоро.  Всего  через
несколько дней, когда добрались они до столицы и сравнительно просто (даже
золота тратить не пришлось) получили приглашение в королевский дворец.
     Вот там-то все и случилось...


     Знал Дункан, что дворец короля - беден.  Много  раз  он  слышал,  как
говорит об этом хайлендская знать. Когда с презрением говорит, когда  -  с
сочувствием...
     Но бедность бедности рознь. Одно дело, если сравнивать его с  другими
дворцами Европы. И совсем иное, - если сравнивать с любым, даже богатейшим
жилищем Хайленда.
     От блеска, роскоши  и  обилия  свиты  у  Дункана  разбежались  глаза.
Поэтому не сразу он сообразил, что  висящие  на  стенах  прекрасные  ковры
местами потерты. И потерты одеяния кое-кого из свиты.
     А среди золоченой мебели не так уж редко встречается  дубовый  столик
или скамья.
     Да и свита блещет скорее пышностью, чем истинным богатством. И не так
уж многочисленна она - то и дело узнаешь уже виденные лица.
     Но всего этого не смог тогда понять Дункан.
     А еще с большим  запозданием  понял  он,  что  тщедушный,  нескладный
юноша, вдруг оказавшийся перед ними - не кто иной, как сам король.



                                    34

     Король Джемс VI. Так его называют сейчас, здесь.
     Тоже сейчас, но во всех остальных краях, кроме Шотландии,  его  зовут
Иаков VI, используя латинское прочтение имени.
     И здесь, и в  других  краях,  станут  называть  его  Иаков  I,  когда
сделается он из  захудалого  шотландского  короля  -  всемогущим  владыкой
объединенной Великобритании.
     Но это - еще не сейчас.


     Пока что он - хилый  и  болезненный  подросток.  Формально  вождь,  а
реально - едва ли не пленник кучки могущественных лордов.
     (Именно лордов - не танов. При дворе они все-таки стараются именовать
себя на европейский манер.)
     И они еще подумают, стоит ли ради такого короля коверкать  свой  язык
латинской формой его имени.
     С детства тяжело хворал он и ходить начал позже, чем читать.  Даже  и
сейчас он и ногами, и верхом перемещается неважно - быстро устает.
     Именно поэтому самое большое развлечение, самое любимое  зрелище  для
него - наблюдать вооруженные схватки. Нет, не войны, не дуэли.
     Бои.
     Чтобы всерьез.  Чтобы  по-настоящему  раздалась  в  стороны  плоть  и
хрустнули кости. Пусть даже не в каждом бою, который  проходит  перед  его
глазами, случается такой исход, - но возможность  его  должна  сохраняться
всегда.
     Поэтому рубятся бойцы  настоящим  оружием  со  смертельно  отточенной
кромкой.
     Для последних лет шестнадцатого века такие бои - нечто гораздо  более
диковинное, чем кровавый реслинг - для века двадцатого.  Поэтому  знают  о
них немногие. И никто из знающих не доверит свои мысли бумаге.


     На мгновение перед глазами Конана возникла картина: два борца - белый
и черный,  "Красавчик"  и  "Горилла"  катаются  по  окровавленному  рингу,
нещадно терзая друг друга.
     А издалека, будто из иного времени (а на самом деле - всего  лишь  из
другого конца крытого  стадиона)  -  протянулся  к  нему,  Конану,  чей-то
взгляд.
     И  взгляд  этот  говорит:  "Пора".  Не   сам   взгляд,   конечно,   а
сопровождающая его аура.
     Аура Длинной Жизни...


     Конану стоило немалого труда подавить воспоминания, нахлынувшие столь
не вовремя.
     Что он говорил тогда - не вспомнить.  Очевидно,  что-то  говорил.  И,
наверное, даже из положенного образа не вышел. Мозг его успешно  справился
с работой "на два фронта".
     - Значит, все в порядке? Наверное...
     Беспокойство, однако, не проходило. Отчего же именно сейчас вдруг так
странно пробудилась память? Взгляд, аура Длинной Жизни...
     И тут Конан вздрогнул.
     Всем своим существом он уловил где-то рядом эту  ауру.  И  уже  не  в
воспоминаниях, а наяву.


     Дункан не имел подобного опыта.
     Из всех, в ком пробудилась Сила, он до  сих  пор  встречался  лишь  с
Конаном. Однако по вполне понятным причинам момент их  первой  встречи  он
помнил смутно.
     А свои  ощущения  во  время  этой  встречи  -  тем  более.  Кое-какие
воспоминания сохранились, но главным из них была память о боли.
     О той боли, которую причинял засевший глубоко в теле кусок железа.
     Сейчас боли не было. Было какое-то смутное беспокойство, но Дункан не
смог его расшифровать.
     К тому же сейчас ему не до  беспокойства  было.  Король,  сам  король
говорит с ним!


     А Конан именно по этой причине не мог ничего подсказать  ему.  Трудно
рассчитывать  на  что-либо  при  королевском  дворе,  если  прервешь  речь
монарха!
     К тому же и сам он не видел пока, откуда может исходить опасность.  И
опасность ли это?
     Оставалось рассчитывать на удачу...


     - Итак, чем ты можешь порадовать меня, мой подданный? Что ты умеешь?
     - Я умею все, что положено уметь горцу, - Дункан приосанился. -  Умею
скакать верхом и карабкаться  на  вершины.  Владею  волынкой  и  прорезной
виолой. Могу  спеть  песнь  почета,  песнь  траура  и  песнь  поношения...
Последнюю - только для Ваших врагов, сир!
     - Нет, хватит с меня музыки... Сыт я  ею  по  горло!  -  глаза  юного
короля недобро сверкнули.
     (Он, конечно, знал о темных слухах, согласно  которым  он,  Джемс,  -
якобы сын придворного музыканта, которым в свое время увлеклась  королева,
его мать...
     И хотел бы забыть про них - да не дают ему забыть...)
     - Владеешь ли ты  чем-нибудь,  что  более  пристало  мужчине,  горец?
Например - оружием?
     Теперь в глубине глаз юноши мелькнула какая-то  странная,  нездоровая
жадность.
     - Чем я заслужил Ваши оскорбления, сир?! Плох тот горец,  который  не
умеет обращаться с боевым железом!
     - Значит, ты - не плох?
     - Никто не хотел бы утверждать обратное, сир! Готов сразиться  с  кем
угодно  и   чем   угодно   -   по   Вашему   выбору!   Клейморой-мечом   и
палашом-клейморой, на копьях и на ножах, конный или пеший, в доспехах  или
без... Какие угодно условия выставьте - и я с клинком либо алебардой...
     - Довольно! - прервал его король.
     И снова - странный блеск мелькнул в глубине его глаз...


     Говорили в старину: спаси нас, Всевышний,  от  милости  сильных  мира
сего пуще, чем от гнева их...



                                    35

     Дункан замер, оборванный на полуслове.
     - А секирой - владеть умеешь? - уже не просто страсть -  почти  мания
горела в глазах у короля. Это столь так явно не соответствовало его  сану,
что собеседник его сразу же почувствовал себя более свободно.
     И напрасно!
     Потому что, когда властитель позволяет себе нечто, ему не подобающее,
- это обычно не знак доверия, а знак беды.
     Горе тому, кто этого не поймет!


     Дункан пожал плечами:
     - Алебарда - секире сродни, сир! Приказывай!
     - Не замедлю приказать... - Джемс поднялся с места, снова сел,  опять
привстал. Нервная дрожь била его...
     - Ни разу не видел я настоящего секирного боя... Уже много  лет,  как
есть у меня один боец - но долго, очень долго не удавалось мне  найти  ему
пару! Ты - первый из моих подданных, кто согласился!
     (Конечно, для такого дела требуется согласие. Во  всяком  случае,  от
подданного благородных кровей. А неблагородному - не дашь  никогда  такого
задания...
     А приказать шотландскому дворянину можно лишь после того, как сам  он
изъявил согласие).


     Дункан такое согласие дал. Но оба они понимали, что такие вещи  даром
не делаются.
     - Чего хочешь ты взамен, мой подданный? Говори - не поскуплюсь...
     - Тебе не придется скупиться, сир... - Дункан уже обращался к  Джемсу
на "ты", потому что они перешли  некую  грань,  разделяющую  подданного  и
короля.
     - ...Не придется, так как просить я буду не "сколько", а "что".
     - И что же ты будешь просить? - на сей раз  не  страсть,  не  желание
было в этом вопросе - а настороженность...
     - Не бойся, сир... Моя просьба тоже не составит  тебе  ни  труда,  ни
опасности.  Мне  нужно  задать  несколько  вопросов  одному  из  Мастеров,
состоящих при твоем дворе. А ты -  отдай  ему  приказ,  чтобы  отвечал  он
правдиво!
     -  Есть  ли  у  тебя  основания  сомневаться,  что  он  и  без  моего
распоряжения будет отвечать правдиво?
     - Пожалуй, нет. Но ты все-таки этот приказ отдай. Это - моя цена.
     -  Твоя  цена?  -  резко  переспросил  Джемс.  Давно  уже  никто   не
осмеливался говорить с ним так.
     - Да, моя цена, - Дункан кивнул спокойно и твердо.
     И король, подумав, кивнул в ответ,  соглашаясь  с  его  правотой.  За
необычное дело - необычная плата.


     - Имя Мастера? - спросил Джемс теперь тоже спокойно.
     - Мак-Фуад.
     - Этерскел Мак-Фуад? - брови короля поползли вверх.
     Дункан тоже не смог сохранить на своем  лице  маску  безразличия.  Но
почти сразу же он овладел собой.
     - Малое имя его не знаю. А имя клановое - Мак-Фуад.
     - Н-ну, хорошо... - уголки губ Джемса тронула легкая усмешка.
     - Если будешь после боя в состоянии задавать вопросы - то задашь свой
вопрос ему. И ответит он тебе - или я не король!


     Недаром жаждал король насладиться зрелищем секирного боя.  И  недаром
жаловался, что трудно было найти ему на это охотников.
     Секира - символ славного прошлого Шотландии. Именно  славного.  Но  -
именно прошлого.
     Еще во времена прадеда, даже деда Джемса VI,  каждый  тан  выводил  в
поле сотни секироносцев. А теперь для подсчета численности  войска  -  уже
другие мерки требуются.
     Количество клеймор. Число кавалерийских пик.  Даже  число  презренных
мушкетов - тоже учитывается!
     Нынешние старики еще помнят: когда были  детьми,  -  рассказывали  им
деды, как они - деды - в молодости владели  секирами.  Но  любое  воинское
искусство забывается, если стоят  за  ним  только  предания,  а  не  живые
мастера.
     Так что даже странно, где сумел найти Джемс знатока секирного боя...
     Ныне - алебарды в ходу. Алебарда секире действительно чем-то  сродни.
Но родня они не близкая.
     Алебарда - скорее копье, чем топор. И скорее крюк, чем копье.
     К  тому  же  это  оружие,  по  сути,  не  предусматривает   поединка.
Редко-редко сходятся в бою воины с алебардой против алебарды.
     В основном - пеший против конного применяет ее. А так как  кавалерист
ныне почти всегда облачен в доспехи  -  то  широко  используется  крюк  на
обухе. Чтобы, зацепив, сдернуть с седла.
     И узкий копейный наконечник тоже часто используют. Чтобы вонзить  его
рыцарю в стыки лат.
     А вот секирное лезвие  -  куда  реже  применяется.  И  нет  обычно  у
алебардщиков достаточного навыка рубки им.


     Все это отнюдь не волновало Дункана. Он был спокоен.
     Потому что стараниями Конана он давно уже миновал ту ступень  боевого
мастерства, где требуются "навыки" как таковые. И тип оружия  -  для  него
тоже не важен был.
     Столь уверен в себе был Дункан, что это помешало  ему  заметить:  его
Учитель сейчас не может похвастать таким же спокойствием...


     Говорили в старину: только Мастер может одолеть Мастера.



                                    36

     Для боя отвели отдельный зал.
     Не принято было делать из таких боев публичное зрелище.
     Однако и в полной тайне хранить их - тоже не принято было.
     Поэтому, кроме короля, занявшего почетное место, вдоль одной из  стен
этого зала  выстроились  человек  пятнадцать.  Латники  из  числа  охраны,
придворные...
     Ни одного хайлендера не было  видно  среди  них.  Впрочем,  где-то  в
заднем ряду, кажется, стоял какой-то старик в клетчатом килте.
     Вот именно - кажется... Не разглядеть сквозь живую стену придворных.
     Конану  не  пришлось  смешиваться  с  этой  толпой.   Ему   дворцовый
церемониймейстер  определил  место  рядом  с  креслом  короля,  справа  от
подлокотника.
     Ну естественно: он ведь спутник того, кто будет сейчас участвовать  в
схватке...
     Место это было престижным, но оно не давало полной Конану возможности
свободно перемещаться по залу.
     А сойти с него - значило уж очень явно нарушить этикет.
     Столь демонстративное нарушение не пошло бы  на  пользу  ни  ему,  ни
Дункану.
     Поэтому,  хотя  Конан  сразу  ощутил,  что  присутствие  чужой   ауры
усилилось - со своего места он не смог определить ее точный источник...  В
данном случае это было очень сложно.


     Они вошли в зал из двух противоположных дверей - Дункан и назначенный
ему противник. Каждый нес на плече боевую секиру.
     Старинную секиру, с топорищем в полтора ярда, для двуручного захвата.
А по лезвию были вычеканены руны - такие же, как на древних камнях.
     Видно, никак не желают руны  отпустить  от  себя  Дункана  Мак-Лауда.
Всегда появляются они в самые опасные моменты его жизни.


     Вошли они в зал - и сразу бросились  друг  к  другу,  занося  древнее
оружие. И закружилась перед глазами зрителей карусель боя...
     Противник - имя его так и не было названо -  был  на  полторы  головы
выше Дункана. И широкий разворот  плеч  его  бугрился  глыбами  чудовищных
мышц.
     И вместе с тем какая-то неуловимая плавность и  мягкость  сквозила  в
каждом  его  движении.  Мягкость,  столь  не  свойственная  обычно  этаким
гигантам.
     Не бык, а тигр...
     Что-то странно знакомое различил Дункан в манере перемещений, атак  и
уклонов своего врага. Но не сразу смог он распознать, что именно.


     Эту странность Конан тоже уловил почти сразу. И уж он-то сумел тут же
определить ее источник...
     Не от второго ли из бойцов исходит аура бессмертия?
     И хотя поединщики кружили по залу, постоянно меняясь  местами,  Конан
все же сумел вскоре "нащупать" ауру того из них, который его интересовал.
     И понял, что все - не так просто...


     Смертен  был  этот  единоборец.  Смертен  наверняка  и  безо   всяких
оговорок.
     Раны у него  должны  затягиваться  с  не  большей  легкостью,  чем  у
обычного человека. И срок его жизни - обычен. Но...
     В том-то и дело - "но"!
     Но сражался он так, как только бессмертным  дано  сражаться.  Значит,
если не он сам, то его Учитель...
     Эту мысль Конан не успел додумать до конца. Ведь и сам  он  тоже  был
Учителем - следовательно, должен был следить за своим учеником.
     А ход боя сейчас резко изменился.


     Впервые за долгий  срок  Дункан  встретил  равного  себе  противника.
Вернее, почти равного.
     Почти...
     Сумел ли он подобрать ключ к  Мастеру  секиры  или  в  дело  вступила
усталость, гораздо скорее одолевающая смертных, чем бессмертных,  -  но  с
определенного момента бой стал походить уже не на схватку за жизнь,  а  на
игру в кошки-мышки.
     Кошкой был Дункан. Мышкой - его безымянный противник.
     Если, конечно, возможна мышь, превосходящая ростом кота...
     Взмах - и Мастер Секиры, встретив  на  своем  пути  пустоту,  падает,
увлеченный  силой  удара.  Падает,  как  хорошо   тренированный   человек,
перекатывается - и вот уже снова на ногах.
     Потом - еще раз удалось ему упасть так, чтобы сразу подняться. И  еще
один раз.
     А вот на четвертый раз, поднимаясь, он увидел  занесенную  прямо  над
ним секиру. И понял, что любое движение будет стоить ему жизни.
     Впрочем, неподвижность тоже отнюдь не гарантировала...


     И тогда, не выдержав, старик из задних рядов - тот, что одет был, как
хайлендер, - растолкав  придворных,  пробился  вперед  и  крикнул  что-то,
обращаясь к Мастеру Секиры.
     Трудно сказать, услышал ли тот его слова, - во всяком случае,  он  не
повернулся на голос. Все его внимание сейчас было устремлено на  вражескую
секиру.
     А Дункан столь хорошо осознавал свое преимущество, что позволил  себе
скосить глаза в сторону старика.


     И вот тогда он все и увидел.
     А увидев - узнал.
     Узнав - понял.
     Во всяком случае, тогда он был в полной уверенности, что понял все.


     Говорили в старину: лишь Мастер может одолеть Мастера.



                                    37

     Увидел Дункан, что старик облачен в тартан.
     И даже с немалого расстояния узнал он  цвета  этого  тартана.  Их  он
накрепко запомнил за те годы, которые копилась в нем месть...
     А узнав рисунок - понял, что перед ним стоит сам  Этерскел  Мак-Фуад.
Значит, именно его клан повинен в гибели Дженет!
     Глава же клана - отвечает за весь клан...


     И  еще  одно  понял  Дункан.  Понял   он   причину   того   странного
беспокойства, которое мучило его с момента прихода во дворец.
     А после того, как оказался в этом зале  -  оно  усилилось.  Настолько
усилилось, что иногда перекрывало даже горячку боя...
     Это была та самая  волна,  прислушиваясь  к  которой  можно  отличить
бессмертного от прочих людей.
     И исходила она - от старика...
     Крагер! (Конан рассказывал ему о Крагерах.). Демон в образе человека!


     - Крагер! - выкрикнул  Дункан.  И  оставив  поверженного  противника,
бросился на Этерскела.
     Не нашлось среди придворных мужчины, чтобы стать между ними. А  Конан
- не успел сделать это, сорвавшись со своего проклятого почетного места...
     Старик даже не пытался защищаться. Впрочем,  он,  кажется,  не  носил
оружия.
     С недоумением смотрел он на свою приближающуюся смерть.
     Это недоумение чуть уменьшило уверенность Дункана. Но  не  остановило
его руку...


     В эти мгновения Конан тоже  понял,  что  происходит.  Понял  он,  что
именно сейчас сработала ловушка, поставленная Крагером  всех  Крагеров.  И
все остальное - тоже понял он.
     Все!
     Возможно, он все-таки  успел  бы  остановить  действие  ловушки.  Но,
бросившись из угла зала к его середине, он  увидел,  что  рановато  Дункан
сбросил со счетов Мастера Секиры.
     Тот несся следом за ним, в точности повторяя его движения. И  вот  он
уже занес свой испещренный рунами топор, метя Дункану как раз поперек шеи.
     Это - единственное уязвимое  место  носителя  Силы...  Еще  шаг  -  и
покатится по узорчатым плитам пола его голова.


     Учитель в ответе за ученика.
     Поэтому, когда встал выбор - голова Дункана или голова  Этерскела,  -
Конан не мог избрать второй вариант. А именно такой выбор и встал...
     Отшвырнув в сторону Мастера  Секиры  (зарубить  бы  на  долю  секунды
быстрее вышло, но - за что его убивать?), Конан  безнадежно  повернулся  к
Дункану. Он уже протянул руку, понимая, что опоздает...
     И опоздал.
     Голубое пламя ударило из перерубленной шеи  Мак-Фуада  -  высоко,  до
самого потолка зала.  И  рассыпалось  лепестками,  кружась  в  дьявольском
хороводе...


     И сквозь гул и  грохот  высвобождающейся  энергии  Конану  послышался
раздающийся откуда-то издалека, словно из иного  мира  -  дикий,  безумный
смех.
     Это хохотал Черный Воин...


     Говорили в старину: да, лишь Мастер может одолеть  Мастера.  Но  если
такое и впрямь произойдет - ничего в том нет хорошего!
     Потому что при этом уйдет из мира частица мастерства...



                                    38

     Когда отбушевал смерч освободившейся энергии, которым  сопровождается
смерть каждого из бессмертных, Конан огляделся.
     Они были в зале одни.
     Все  остальные  разбежались  -  и  король,  и  свита.   Даже   охрана
разбежалась. И ничего странного в этом нет!
     Куда-то исчез и Мастер Секиры. А вот это - уже странно!
     Двое живых в зале. Один труп.


     - Идем... - Конан потянул все еще ошеломленного Дункана за руку.
     - Куда, Учитель?
     - Неважно, куда. Главное - отсюда!
     - Из дворца?
     - Из дворца. Из города. Возможно - из страны... Да  живей,  пока  они
выходы не перекрыли!
     Дункан покорно следовал за Конаном. Но вдруг он остановился.
     - Я не сделаю ни шагу, Учитель. Ни  шагу  не  сделаю  я  во  спасение
самого себя - пока ты не объяснишь мне, что произошло здесь!
     Конан посмотрел на него больным взглядом:
     - Ты в самом деле хочешь это узнать, ученик?
     - Да, я хочу!
     - Ну что ж - пеняй на себя... Вот что произошло...


     Это было  во  времена,  когда  число  боевого  отряда  определяли  по
количеству секир.
     Когда объединенные войска нескольких кланов, составивших бонд [бонд в
Шотландии - письменный договор, который призван точно  определять  цели  и
особенности каждой из договаривающихся сторон], одолели клан Мак-Фуадов, -
лишь одного человека пощадили они. Одного, а не двух...
     Потому что был Этерскел Мак-Фуад Мастером и Меча, и Тартана. И  вовсе
не стар он был тогда.
     Чем определяется возраст того, кто  неподвластен  истинной  старости?
Почему один из них выглядит на двадцать лет, другой - на сорок пять?
     Это определяется моментом пробуждения Силы. Вне зависимости от  того,
пробудят ее слова Учителя - или Первая Смерть...
     Ни один из бессмертных не встретился с Этерскелом за  девяносто  лет,
прошедшие от рождения его - до смерти. Это - не такая уж редкость.
     И ни разу за эти годы не пришлось ему умереть от оружия во  вражеской
руке. Это - редкость куда большая, но тоже в пределах вероятного.
     Вот почему так и не осознал он своей Силы.


     И жил он, как положено жить хайлендеру, ушедшему жить в Лоуленд.
     Увидев,  что  знакомое  ему  среди  прочих  искусство  секирного  боя
исчезает, тогда как Мастеров Клинка еще немало -  сменил  он  клеймору  на
секиру. И достиг с ней мастерского совершенства.
     Поняв, что остался он единственным из Мак-Фуадов и потерял смысл узор
кланового килта, - создал он свой собственный тартан. Мастерски создал!
     А обнаружив, что не дано ему иметь своего сына, хотя  жизнь  его  все
длится и длится, - набрал он себе учеников.  Один  из  них  и  был  Мастер
Секиры...
     Во всем, за что бы ни брался горец, удавалось ему достигнуть поистине
горных высот. Но ни он, ни враги его, ни друзья не знали - в чем же секрет
этого?
     А секрет заключался в том,  что  многое  может  Сила,  даже  если  не
осознана она...


     Как попал тартан его работы к дому Дункана? А не все ли равно?
     Быть может, овладел Черный Воин  сознанием  кого-нибудь  из  учеников
Этерскела. Ведь смог же он проделать это с  учениками  Катрин  и  с  самой
Катрин!
     А овладев, - вынудил их отправиться в длительное  путешествие  только
для того, чтобы произвести жестокий налет... Могло быть такое?
     Могло.
     Могло и иначе быть все: если, к  примеру,  налетчики  овладели  самой
тканью тартана (тартан не продают - но можно ведь украсть, можно  снять  с
убитого). Тогда - еще проще получается...
     Тогда Черному Воину предстояло подчинить себе мысли уже их  самих.  А
это  недолго  сделать...  Разбойники,  изгнанные  своими  кланами,   часто
надевают чужие цвета.
     Так ли дело обстояло, а может быть - иначе, ясно одно...
     Чужими руками расправился Черный Воин с одним из бессмертных.  Потому
что все, в ком заключена Сила, являются ему помехой на пути к  Абсолютному
Могуществу.
     Именно все! Борются ли они с ним сознательно  -  как  Конан,  или  не
осознают этой борьбы - как Этерскел.
     Даже те для него помеха, кто борется с ним плечом к плечу, продавшись
Злу всей душой. Даже остальные Крагеры...
     Потому что остаться должен - только один!


     Как выяснится вскоре, не одного, а двух бессмертных сумел  убрать  со
своего пути Черный Воин этой ловушкой.
     Двух - и едва сразу трех не сумел...


     Говорили в старину: если враг позволяет схватить себя за правую  руку
- значит, оружие у него в левой руке...



                                    39

     Это действительно выяснилось вскоре. Уже через несколько минут.
     Конан и Дункан еще не успели выбраться из дворца - как вдруг  слитный
топот множества ног, шагающих навстречу, заставил их остановиться.
     Повернуть обратно, попытаться найти другой  выход?  Поздно.  Сзади  -
тоже гул марширующих сапог.
     Наверное, вся охрана дворца спешит сейчас к этому выходу. И  гарнизон
города, должно быть, тоже поднят по тревоге... Плохо дело!


     Не потому плохо, что не удастся проложить дорогу к свободе.  Это  как
раз удалось  бы...  Нет  еще  такого  отряда,  который  сумел  бы  надежно
преградить путь двум носителям Силы! Однако, чтобы пробиться - надо  будет
убивать. Людей. Смертных.  Виновных  лишь  в  том,  что  они  намереваются
выполнить свой долг.
     Эта мысль сейчас была ненавистна Дункану. А Конану  она  всегда  была
ненавистна.
     Они остановились и стали спокойно ждать, когда стража появится  из-за
поворота.


     Трудно сказать, как могло  бы  все  обернуться.  Возможно,  им  бы  и
удалось обойти эту преграду. Ведь стражники почти наверняка не знали, кого
именно им поручено задержать!
     Однако случилось так, что впереди  того  отряда  стражников,  который
вышел на них, шагал недавний противник Дункана.
     Мастер Секиры.
     Он успел прямо поверх обычной одежды накинуть клановый тартан-плащ  и
юбку-килт. Тех самых цветов...
     И та же секира все еще была в его руках. А по щекам пролегли  влажные
дорожки.
     Воистину: дороже родного отца был ему Учитель. И не  был  он  намерен
жить, если Учитель не отомщен.
     Страшная это  сила  -  месть...  На  себе  самом  испытал  Дункан  ее
коварство.


     Дальнейшее произошло мгновенно.
     Дункан  и  Мастер  Секиры  встали  друг  против   друга.   Обменялись
взглядами. В одном взгляде была  жгучая  ненависть,  в  другом  -  пустота
была...
     И, одновременно взметнув оружие, - ударили. Тоже одновременно. Целясь
друг другу в узкий промежуток между подбородком и ключицами.
     Конан словно только сейчас увидел, что хотя на  боку  у  Дункана  уже
висит палаш, отстегнутый было перед схваткой в том самом зале, но в  руках
у него - все еще зажата секира.
     Редко приходилось видеть Конану, чтобы два  взмаха  совпали  в  такой
точностью...


     Никто из этих двоих не думал о  защите.  Думали  лишь  о  том,  чтобы
поразить противника.
     Мастер Секиры - потому, что ненавидел своего противника,  считал  его
даже не противником, а врагом. А как же иначе?
     А Дункан - потому, что чувствовал свою вину... И потому, что  знал  о
том, какова бывает боль души. Больше, несравненно больше,  чем  боль  тела
при самой лютой пытке!
     И не мог он допустить, чтобы кто-то по  его  вине  продолжал  влачить
жизнь с неисцелимо изувеченной душой...


     Одна голова отскочила сразу - и кровь ударила из открывшихся  артерий
тугой струей, высота которой была не менее полудюжины ярдов.
     А вторая, оставшись на перерубленной шее,  удержалась  там  несколько
жутких секунд. Лишь когда рухнуло тело, она откатилась в сторону.
     ...И бежали солдаты в ужасе перед голубым кружащимся вихрем -  бежали
под треск сыплющихся с железных доспехов  искр  и  грохот  самопроизвольно
разряжающихся мушкетов...
     Ни один из них не был в  зале,  когда  такой  же  вихрь  вырвался  из
обезглавленного тела Мак-Фуада. А тот, кто был, тот, кто привел их - лежал
теперь на земле. И голова его тоже отделилась от туловища.


     Говорили в старину: если "кошелек или  жизнь"  -  тогда  жизнь.  Если
"честь или жизнь" - тогда честь.



                                    40

     Они бежали. Поэтому и Конан тоже сумел бежать.
     Вернее, даже не бежать - уйти... Он не унизил себя бегством.
     Та часть мозга Конана, которая еще сохранила способность  размышлять,
должна была  испытать  удивление  при  виде  того,  что  больше  никто  не
встретился ему на пути. Но удивления Конан не испытал  -  принял  все  как
должное.
     Действительно, народ отнюдь не высыпал на улицы. Совсем наоборот!
     Город словно обезлюдел. Конан брел, не оглядываясь  по  сторонам,  но
даже в таком состоянии он заметил, что не только ворота закрыты,  -  но  и
опущены ставни на окнах.
     Не более получаса потребовалось ему, чтобы выйти за пределы города  -
таков был тогда Эдинбург... Еще сколько-то минут -  и  городская  стена  с
выступами башен тоже скрылась из виду...
     Ничего больше не напоминало о столице. Словно и не было ее.


     Он шел, тяжело ступая. Не знал, куда идет, не знал, зачем.  Шел  -  и
разговаривал на ходу сам с собой.
     Или не с собой он говорил?
     - Тяжело мне, Учитель...
     - Не раз жаловался ты мне на это, когда был учеником. Теперь - ты сам
уже стал Учителем. И когда же было тяжелей?
     - Сейчас...
     - Что ж, растет тяжесть - растет и сила, чтобы нести ее!
     - Зачем - нести?
     - Недавно тебе задавал этот же вопрос твой ученик.  Вспомни,  что  ты
ответил ему!
     - Да, я нашел ответ... И вот - нет больше моего ученика!
     - Я понимаю - это нелегко...
     - Как ты можешь понять это, Рамирес... Разве тебе приходилось  терять
учеников?!
     - Мне - многое что приходилось... - Рамирес усмехнулся в усы. Усмешка
эта была горькой.
     И Конан вспомнил Священный отряд, оставленный без помощи. А потом  он
вспомнил еще один Священный  отряд,  -  брошенный  под  дула  бомбард,  на
убой...
     - Ты прав. Прости меня, Учитель...
     - Видишь - ноша Учителя уж никак не легче ноши ученика...
     - Вижу. И все-таки совесть моя неспокойна. Ведь я сам выбрал его себе
в спутники...
     Слышно было, как Рамирес рассмеялся в своем далеке:
     - Ты? Ты выбрал его?!
     - А разве нет?
     - Нет! Не ты выбрал его, и не я выбрал его, и не он выбрал  для  себя
эту участь. Вспомни...


     И Конан снова вспомнил.
     Вспомнил, как разговаривали они в космическом Нигде.  Вспомнил  он  и
древнюю притчу о том, какого рода сопровождающий нужен сильному путнику.
     Вспомнив все это, он в ярости ударил кулаком по эфесу меча.


     - Я знаю, что  ты  скажешь,  Рамирес!  Ты  скажешь:  "Имя  того,  кто
выбирает - Судьба!" Так?
     - Ну...  Пожалуй,  так...  -  казалось,  что  голос  Рамиреса  звучит
неуверенно.
     - Значит - мы в ответе за Судьбу!
     - За Судьбу нельзя  быть  в  ответе...  -  с  прежней  неуверенностью
возразил Рамирес.
     - Значит - можно! Можно все, кроме одного! Нельзя -  делать  человека
целью!
     - Смотря какова эта цель...
     - Да какова бы она ни была!  Кстати,  какова  она  в  моем  случае  -
помнишь?
     - Помню. Найти ключевой момент...
     - Да. И что же - нашел ли я этот момент? И вообще - искал ли я  его?!
Нет. Я Дункану помогал в его поисках. А Дункан - совсем другое искал...


     - И теперь я сам найду себе  цель...  -  продолжал  Конан.  -  Дункан
просил дать цель ему - и я дал... Месть! И  теперь  я  вижу,  к  чему  это
привело...
     Шаг за шагом Конан все больше удалялся от города. Он знал, откуда  он
идет. А куда идет - не заботило его.
     - Я - не буду ни  у  кого  просить  указаний!  Приведет  мой  Путь  к
какому-нибудь "переломному моменту" - хорошо. Нет - значит, нет...
     Долго молчал Рамирес, прежде чем ответить. Но  наконец  нашел  нужные
слова:
     - Ну что ж... Если так - то я, видимо, не могу больше считаться твоим
Учителем. Но все-таки одно указание  я  тебе  еще  дать  могу...  Посмотри
вокруг! Тебе кажется, что ты идешь, куда  глаза  глядят?  И  куда  же  они
глядят у тебя, а?


     Конан посмотрел вокруг.
     Все-таки Рамирес  был  прав.  И  значит,  он  не  перестал  быть  его
Учителем.
     Конан мог бы дать любую клятву: он не выбирал дорогу. Значит,  дорога
выбрала его?
     Не дорога - Путь...
     Он стоял на том самом тракте, который вел к Катрин и ее Школе.


     И из того же далека,  откуда  только  что  слышалась  речь  Рамиреса,
долетел теперь женский голос:
     - Да, любимый... Иди туда, иди!
     - Как могу я... - попытался возразить Конан. И осекся на полуслове.
     Словно серебряный колокольчик вывел далекую трель... Это  рассмеялась
женщина.
     - Конечно, не можешь, любимый! Конечно, не можешь ты  забыть  меня...
Но если Герда не ревновала тебя к Бренде, а Бренда - к Луизе,  то  неужели
мы трое приревнуем тебя к Катрин, четвертой из нас?
     И снова пропел серебряный колокольчик, но уже  тише,  уже  в  большем
отдалении:
     - Пора, наконец, найти тебе женщину, которая не будет стариться,  как
не будешь стареть и ты...
     Конан ждал, вслушиваясь в тишину. И когда он уже не надеялся услышать
продолжение, - вот тут-то оно и последовало.
     - Помни: ты нужен там... - чуть  слышно  донеслось  до  него  порывом
ветра.
     И больше - ни слова...


     Говорили в старину: если ты уже готов уйти в иной мир - вспомни,  все
ли ты сделал в этом...



                                    41

     Конан почти дошел до того места, куда лежал его Путь. Он знал теперь,
что надлежит ему делать.
     Цель его - множить число знаний о Силе. И помогать множить число тех,
кто обладает Силой. До тех пор, пока весь род человеческий не приобщится к
ней...
     Это работа - не на десятилетия. Пожалуй, даже и не на века.
     Что ж, времени ему - не занимать. Да и не одинок  он  будет  на  этом
Пути...
     Пожалуй, это новый выбор для бессмертного -  творить  Жизнь.  А  если
так...
     Если так - зачем ему носить с собой Смерть?


     Смерть мерно покачивалась при каждом его шаге, прикрепленная к поясу.
Мощная, стремительная и безжалостная смерть  -  в  лакированных  ножнах  с
костяной рукоятью...
     Меч-катана.
     Много веков прошел с ним вместе этот меч, и жизней он унес не меньше,
чем иная война. Не пришла ли пора им расстаться?
     Конан бережно обнажил древний клинок и долго смотрел на него. А потом
вложил обратно в ножны.
     Потому  что  не  было  злобы  в  оскале  дракона,   голова   которого
красовалась на рукояти.
     Потому что не меч есть все, а все есть меч.
     Потому, что высшая цель меча - не приносить смерть, а дарить жизнь...


     Тропа огибала холм. Сразу же за поворотом  она  раздвоится:  основная
дорога уйдет  к  горам,  на  север,  а  маленькая,  скрытая  умной  травой
тропинка, отклонится влево.
     К Школе...
     Конан сделал шаг за поворот - и замер. Всего несколько минут  прошло.
А Судьба уже подтверждает, что прав он был, не расставшись с мечом.
     Видно, именно сейчас пришло для  меча  время  дарить  жизнь,  принося
смерть...


     Уже  не  скрывала  трава  тропинку.  Она  была  безжалостно   измята,
вытоптана четырьмя парами ног.
     Четверо шли к увитому плющом дому, безошибочно выбирая путь.
     Первого невозможно было спутать ни с кем. А даже если его  самого  не
узнать, - то меч его ни с каким другим не перепутаешь.
     Это - огромный меч-эспадон. Он лежит у идущего на плече, уже  заранее
извлеченный из ножен.
     Меч второго - почти столь же велик. Сам второй из идущих к дому  тоже
ростом почти не уступает первому.
     Лица его не  видно,  оно  полускрыто  странной  маской,  напоминающей
забрало шлема. Впрочем, эту маску вполне можно считать его лицом...
     Третий - худощав, быстр в движениях. Вместо меча у него  на  поясе  -
слабо изогнутая сабля европейского образца.
     Четвертый...
     Четвертый держится чуть позади, особняком. Кожа его черна  и  покрыта
многоцветьем боевой раскраски. Под  плащом  не  разобрать,  какой  у  него
клинок, но в руках - африканский ассегай: копье с мечевидным наконечником.
     Похоже, африканец здесь на положении если не раба,  то  слуги.  Он  -
единственный из всех - нагружен котомками.


     Троих  первых  узнал  Конан.  Даже  третьего  узнал,  которого  видел
впервые.
     Это - Уолтер Райнхардт.
     Прямо перед ним идет Слэн Квинс, "Красавчик  Слэн".  Он  так  бережет
свое лицо, что всегда прикрывает его кованым забралом.
     А тот, кто идет впереди, тот, кого нельзя не узнать,  -  конечно  же,
Черный Воин...
     Все они в ТОЙ его жизни уже приняли смерть. В ТОЙ - но не в ЭТОЙ...


     Четвертого Конан узнать не сумел. Возможно, мешала  боевая  раскраска
лица.
     А может быть, потому не узнал, что не привык видеть  его  в  обществе
этих троих?
     Но это теперь уже не важно.


     Как он почувствовал их ауру?
     Это тоже сейчас не важно. Потом! (Если будет оно - "потом"...)
     Как они не почувствовали его ауру?
     Это тем более не важно. Не почувствовали - тем хуже для них!
     Как нашли этот дом?
     Это - важно, но не в первую очередь. На то он и  Черный  Воин,  чтобы
найти...
     Важно другое. Что сейчас делать? Справится ли он  со  всеми  четырьмя
сразу?


     Последний вопрос не имел ответа.
     Конан знал, что среди смертных  один  боец  наивысшего  уровня  может
одолеть четверых - уровня высокого. Но это - среди смертных...
     Те, кто обладает Силой, слишком  редко  собирались  вместе  в  числе,
превышающем два. Да и то из этих  двоих,  как  правило,  кто-то  оставался
один...
     Все схватки - были поединками. Никогда еще не приходилось  проверять,
каково это - драться одному против нескольких.


     А вот на вопрос, "что делать?"  -  ответ  напрашивался  сразу.  Надо,
использовав внезапность, подкрасться сзади - и напасть без предупреждения.
     Тогда удастся снять двоих, прежде чем остальные опомнятся. Если очень
повезет, - то даже троих.
     Единоборства с Крагером всех Крагеров Конан не боялся: тот  ведь  уже
дважды терпел поражение от его меча. Да и если Слэн тоже уцелеет,  -  двое
все-таки меньше, чем четверо...
     Но в этом случае под первый удар должен был попасть чернокожий...
     Что-то мешало Конану принять это решение.


     - Я могу вам чем-то помочь, джентльмены? - громко произнес он.
     Четверо обернулись.


     Говорили в старину: нельзя поступать с врагом так же, как он желал бы
поступить с тобой. Иначе - чем ты лучше своего врага?



                                    42

     Обернулись четверо - и вот уже в грудь Конану смотрят три клинка.  Да
еще и  острие  ассегая,  не  уступающее  любому  клинку  ни  остротой,  ни
размерами. Но, словно не довольствуясь этим, - негр, распахнув плащ, левой
рукой нащупывает за поясом свой клинок.
     И уже видно: это - серповидный ятаган.


     Меч сопровождает человека сквозь всю его жизнь, как бы  срастается  с
ним. Поэтому не удивительно, что Конан сперва узнал клинок, а потом только
- его владельца.
     - Датворт! - отчаянно выкрикнул он.
     Черное лицо под слоем краски озадаченно вытянулось.  Ах,  вот  в  чем
дело...
     Здешний Датворт - незнаком с Конаном. Пути их должны были  пересечься
еще нескоро и не на этом континенте.
     И  тогда  единым  мысленным  посылом  (мозг  его  едва  выдержал  это
напряжение) - Конан послал Датворту видение его прошлой  жизни.  Так,  как
делал он это с Дунканом...


     Датворт вздрогнул всем телом. За  какое-то  мгновение  на  плечи  ему
обрушился груз нескольких сотен лет.
     Он и Конан в снегу, на горном перевале... Их встреча сто лет  спустя,
в огромном и шумном городе, столь не похожем на здешние города...
     И - чуть позже: его собственная гибель от меча Черного Воина...
     Столь же мгновенно, как осознал он все это, - Датворт принял решение.
Теперь он понимал, на чьей стороне ему следует быть...


     К сожалению, это понял не он один...
     Слэн вскинул свой меч: как будто рубящим движением, но на самом  деле
- эфесом вперед.
     Конан знал, что это значит. И в тот миг,  когда  сработал  укрытый  в
эфесе пружинный самострел - он был готов отбить летящий  дротик.  И  отбил
бы, будь направлен удар в него.
     Но зазубренная стрела вонзилась в Датворта...
     Негр  покачнулся,  хватаясь  за  грудь.  А  Квинс  шагнул  к  нему  с
занесенным мечом.
     Но в тот же миг в воздухе просвистел ассегай.  И  тут  уже  зашатался
человек в стальной маске, пронзенный насквозь.
     Так и стояли они друг напротив друга -  едва  удерживаясь  на  ногах,
пытаясь одной рукой вытащить из груди глубоко впившееся железо,  а  другой
уже изготовив клинки.
     Кто из них первым придет в себя?
     Остальные трое не стали этого дожидаться...


     Все-таки бой получился не "один против четырех", а "двое на одного".
     Странным был этот бой...
     Знал Конан, тысячи раз ведь проверял он на  себе:  серьезную  схватку
мозг  в  памяти  не  сохраняет.  Лишь  со  стороны  глядя,  можно  кое-что
запомнить.
     Но - некому глядеть со стороны...
     Тем не менее, про эту схватку он твердо знал одно: была она короткой.
     Много короче всех остальных его схваток с Крагерами...


     Все же, сколь ни скоротечен был бой,  вспышка  высвободившейся  Силы,
придя откуда-то со стороны, опалила его участников, заставила их  замереть
на мгновение.
     Датворт это? Или Слэн Квинс?
     Потом, потом, не до того...
     И схватка разгорелась снова - но недолгим был ее жар...
     Странно...
     Это безусловно был "ключевой момент". Причем - из  важнейших.  И  все
свершилось столь быстро и просто, как никогда до того не бывало.
     Даже слова ни единого не было произнесено.
     Упал Райнхардт. Мгновение спустя, следом за ним  тяжело  ударилось  о
землю тело того, который только что звался Черным Воином.
     И две вспышки слились в одну...
     Видно, так и проявилось отличие наивысшего  уровня  от  просто  очень
высокого...


     Говорили в старину: настоящего воина непросто вовлечь в  схватку.  Но
уж если будет он вовлечен...



                                  ЭПИЛОГ

     Датворт сидел на земле. Торс его был  разрублен  от  плеча  почти  до
пояса, но страшная рана затягивалась прямо на глазах.
     А Квинсу удар ятагана пришелся не  по  туловищу,  а  поперек  шеи.  И
теперь лицо в полумаске смотрело в осеннее небо  -  между  тем,  как  тело
"Красавчика Слэна" распласталось спиной вверх.
     Это из него тогда истекали остатки Силы...
     - Так как же будет с пророчеством? - спросил чернокожий,  как  только
вновь смог говорить.
     Конан улыбнулся:
     - С каким пророчеством, брат?
     - Ну... будто не знаешь... О том, что должен остаться только один!
     И снова улыбнулся Конан Мак-Лауд:
     - Это - старое пророчество. Забудь о нем, брат! А  новое  пророчество
гласит: никогда больше ты не будешь один...
     Конан легко поднялся, помог встать и Датворту.
     - А теперь - пошли!
     Негр посмотрел на него с непонятной робостью:
     - Иду, Учитель...
     И они оба направились к дому, крыша которого была увита плющом.
     И каждый раз, когда ноги идущих отрывались от земли, - на этом  месте
распрямлялись травяные стебли, скрывая их след...






Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт: