Бренда закрыла глаза. Звон металла показался ей звоном прошлой жизни,
удаляющейся от нее по корявому паркету. Но на всякий случай она приподняла
веки, чтобы хоть в последний раз посмотреть, как... Меч гиганта споткнулся
о вовремя подставленную катану всего в нескольких дюймах от головы
девушки.
Нэш успел.
Улыбка сошла с лица Крюгера, уступая место огорченной мине, которая
тут же сменилась звериным оскалом.
Нэш улыбнулся. Это был последний раз, когда Крюгер видел его лицо.
После этого Рассел растворился в каком-то странном и диком танце: он
напоминал грозовую тучу, ползущую по залу и рассыпающую голубые молнии
клинка. Крюгер едва успевал отражать сыплющиеся на него удары. Один из них
распорол ему живот. Боль на мгновение пронзила тело - и гигант опустил
взгляд. Этого было вполне достаточно, чтобы Крюгер не увидел взметнувшего
меч Мак-Лауда. Он даже не успел пошевелиться, только губы его искривила
болезненная гримаса, обнажив стальную инкрустацию. Через мгновение голубая
сталь катаны мелькнула в воздухе в последний раз.
Голова Крюгера отделилась от туловища и скатилась на землю. Ровная
линия среза была всего в четверти дюйма над шрамом, оставленным мечом
Рамиреса.
Огненный столб ревущим потоком вырвался из обезглавленного тела,
поднимаясь вверх и закручиваясь в гигантский смерч, достающий до самого
потолка зала. Смерч, постепенно сворачиваясь, превратился в шар, который
разросся, окутал тело Крюгера и беззвучно исчез, не оставляя следов. Тело
плавно опустилось на пол.
Рассел стоял, склонив голову. Ледяной ветер, возникший из звенящей
тишины, коснулся его лица, спутывая волосы на голове. Смотря прямо перед
собой, Нэш тихо проговорил:
- Теперь я остался один! Один!..
Порыв ветра превратился в ураган. Огромные окна, занимающие почти всю
западную стену зала, глухо охнули и осыпались. В груди Рассела разорвалась
огненная бомба. Боль заполнила все тело, до самой последней клеточки.
Потолок растворился, обнажая черный провал неба с мириадами звезд,
которые никогда не были видны с Земли. Одна из них стала быстро мигать и
расти, с каждым мгновением приближаясь к одиноко стоящему человеку. Тугой
луч света белым водопадом обрушился на него, и, врезавшись в пол зала,
рассыпался на сотни искрящихся молний и ослепительных шаров с длинными
хвостами протуберанцев. Рассел вскрикнул от нестерпимой боли. Она доросла
до неба, заполнив собой всю Вселенную.
Змеи, искря и шурша, начали вращаться вокруг него. Грохот заполнил
зал. Молнии раскалывали воздух, проносясь изломанными шнурами. Вращение
усилилось и превратилось в огненный водоворот. Тело Рассела подбросило
вверх - и он завис в воздухе, стараясь изо всех сил вырваться из стянувших
его пылающих тросов.
Хвостатые шары слились в одну искрящуюся массу, из которой появились
гигантские чудовища с оскаленными пастями, полными острых зубов и
изрыгающими пламя. Они закружились вокруг беспомощного тела, набрасываясь
на него, словно голодные псы. Рассел оказался внутри этих прозрачных
пастей, зубы с треском впивались в его тело, пронзая электрическими
разрядами, взрывая внутренности... В следующую секунду монстры рассыпались
в прах. И, совершив последний оборот вокруг извивающегося тела, огненные
шары слились в новое чудище, еще более ужасное, чем предыдущие.
Казалось, еще миг - и мозг сгорит в пылающем вихре, окутывающем Нэша.
Монстры, проносящиеся перед глазами, в последнюю секунду превращались в
знакомые и незнакомые человеческие лица. Вот... еще одно... и еще...
Смерч огней закручивался все быстрее и быстрее, пока вдруг не исчез.
Судорожно хватая пересохшими губами воздух, Рассел опустился на
исковерканные дымящиеся остатки паркета, словно упавший с дерева осенний
лист. В голове по-прежнему звучал истошный вопль голубых чудовищ. Сознание
было мутным.
Бренда медленно, почти по-кошачьи бесшумно подошла к Расселу и,
опустившись возле него на колени, коснулась рукой его мокрых волос. Он
глухо застонал и, приподняв голову, посмотрел на нее.
- Чудеса закончились, - проговорил он разбитыми в кровь губами. - Но
голову я все-таки потерял.
Бренда коснулась пальцами его губ и заплакала.
16
Рассел остановил машину на поросшем высокой травой холме. Горы возле
горизонта - так же, как и много столетий назад, - громоздились
величественными стражами, укрывшись мягким пуховым одеялом облаков.
Бренда вышла и, щурясь от яркого солнца, сиявшего на глубоком синем
небе, вдохнула прохладный горный воздух, напоенный ароматом моря и трав,
залюбовалась необъятными просторами, расстилавшимися перед ее глазами. Она
опустилась на траву, подогнула под себя ноги и поманила рукой Нэша. Он сел
рядом и обнял ее за плечи.
- Так значит, здесь все начиналось? - шепотом спросила она.
- Да, - улыбнулся Мак-Лауд, - это моя родина. Вон за той горой, в
долине, стояла наша деревня.
- Мне страшно при мысли, что все это было так давно.
- А ты не думай...
- Не могу не думать. Удивительный мир... Ты рядом и...
- Это совершенно другой мир, милая, и он остался только у меня в
голове. Он живет и будет жить до тех пор, пока я дышу.
- А что происходит в том мире?
- У него своя жизнь. И если я сконцентрирую свое внимание, то смогу
понять, что думают люди во всем мире. И в том, и в этом...
- Какой от этого прок? - спросила Бренда.
- Я помогу понять им друг друга.
- Сначала нужно выяснить, хотят ли они этого.
- Люди стремятся к объединению и взаимопониманию, Бренда...
- Тогда это здорово, - она прикрыла глаза ладонью, закрываясь от
яркого солнца, и спросила: - А что я сейчас думаю?
- Ты? Ты думаешь, сможешь ли ты любить меня. А еще ты думаешь, каким
я стал теперь.
- И каким же ты теперь стал?
- Я стал таким же, как ты. Таким же, как сотни и тысячи других людей
на земле. Я могу состариться, я могу умереть, я могу иметь детей. И даже
если я ошибаюсь - это не важно.
- Наверное, это будут наши общие дети.
Она потянулась к нему, но вдруг через их головы перепрыгнул из
ниоткуда появившийся белоснежный конь.
- Ты можешь больше не слушать меня, старого напыщенного испанского
индюка, - прозвучал издалека голос Рамиреса.
Скакун мгновение косил иссиня-черными глазами на целующихся людей, а
затем вихрем понесся по зеленому лугу.
Кристофер Лоуренс МАКНАМАРА
ГОРЕЦ (2)
1
Музыка, как живое существо, наполняла огромный зал, проникая во все
его закоулки, завораживая сознание, чаруя душу ощущением красоты и силы...
Старик, откинувшийся на спинку кресла, установленного в отдельной ложе,
спал; но даже сквозь дрему эти чувства пронизывали его существо.
Впрочем, сам он не назвал бы свое состояние дремой, это было нечто
иное... Грезы? Видения?
Воспоминания?..
Да, скорее всего, это были именно воспоминания. О бывшем и не
бывшем...
Вот это - точно, было: громадное здание, высокие потолки, колонны
белого мрамора (дворец какого-то из местных правителей - вождя, шамана или
президента, кто их разберет...) и посреди этого великолепия - ряды коек с
больными, умирающими... Портативный радиоприемник в который уже раз
твердит о том, что "положение в Центральной Африке становится
неконтролируемым". Между койками, с трудом протискиваясь (зазор оставлен
минимальный - чтобы разместить как можно больше людей), снуют чернокожие
медсестры, но они не в силах облегчить страдания своих пациентов.
Да, вот так-то, вожди - президенты - шаманы... Ситуация не была
необратимой еще считанные месяцы назад, весь мир предупреждал вас о
сложившейся угрозе экологическому равновесию. Но вы не то слишком
упивались своим суверенитетом, не то и вовсе не знали, что это за штука
такая - "экология".
Только тогда спохватились, когда жареный петух радиации клюнул вас в
черные ягодицы. А теперь вам если что и остается, так это отдавать ваши
роскошные дворцы под госпитали, тем более, что дворцы - единственные
приличные здания в стране. Но толку от этого сейчас немного. Потому что
язва озоновой дыры, расползающаяся над сердцевиной африканского
континента, уже выбрасывает во все стороны злокачественные метастазы. С
каждым часом множится число дыр в броне атмосферы, сквозь них устремляется
губительный поток солнечной радиации, и остановить этот поток обычными
мерами уже невозможно.
Раненые глухо стонут, ворочаясь на скомканных простынях. Часть из них
- местные жители, часть - добровольцы-специалисты из самых разных стран,
съехавшиеся сюда, когда невозможность "обычных мер" еще не стала
очевидной. Он и сам ведь был одним из таких специалистов...
И тот человек, над смертным ложем которого он теперь сидит, - тоже.
Не тот, а та. Женщина. Его жена.
Бренда Уайт, она же - Бренда Мак-Лауд (она сама настояла на том,
чтобы взять себе его подлинную фамилию, а не псевдоним, который он
использовал в этой своей "новой жизни").
И "новая жизнь" стала для них обоих просто жизнью. Последней и
единственной. Как много сотен лет назад была первая из его жизней - там,
давно и далеко, в Хайлендских горах [хайленд - гористая часть Шотландии;
жители ее, хайлендеры, считали себя истинными шотландцами, в противовес
"обританившимся" жителям долин - лоулендерам].
В этой жизни тоже нашлось место лишь для единственной женщины...
- Обещай мне, муж мой... - рука, покрытая струпьями радиационного
ожога, слабо шевельнулась.
- Да, - он склонился над ней, ловя еле слышный звук голоса. - Да,
родная. Все, что ты хочешь...
- Все - не надо... - губы женщины тронула улыбка.
Только губы и улыбались на ее лице: глаз не было видно, глаза
закрывал слой влажной марли, потому что свет, даже рассеянный, болезненно
травмировал опаленную сетчатку.
- Обещай мне только одно. Что ты постараешься... постараешься
что-нибудь сделать с ЭТИМ...
Он мучительно сглотнул:
- Я постараюсь. Я смогу остановить... Верь мне...
Она снова улыбнулась:
- Наверное, со стороны все это выглядит, как в дурацком фильме: Она
перед смертью просит думать не о себе, а о деле, Он торжественно клянется
продолжать борьбу... Но что делать, если мне осталось лишь обратиться к
своему мужу с такой просьбой, а тебе - дать именно этот ответ? Да и некому
смотреть со стороны...
Да, со стороны смотреть было некому. Хотя их и окружало множество
людей, каждый из них был занят собственной бедой и болью. Недаром говорят:
"Самое полное одиночество - в толпе".
Но если бы нашелся кто-нибудь любопытный, он бы увидел, что глаза
мужчины словно полны жидкого стекла. Слезы? Да, слезы...
А ведь он не знал слез дольше, неизмеримо дольше, чем кто-либо из
живущих - уже пять веков. Даже тогда, когда он стоял над безглавым трупом
Учителя у подножья полуразрушенной башни, даже когда на руках его иссякала
жизнь Герды, некогда юной и желанной, - глаза его были сухи...
Разве что в детстве... Но когда оно было, его детство?
(А действительно - когда оно успело пролететь, его детство? И главное
- ГДЕ? Сколько он ни пытался, ему ни разу не удавалось проникнуть сквозь
барьер собственной юности: горы, клан Лаудов, овечьи стада, запах дыма и
сыромятной кожи...
Он чувствовал себя восемнадцатилетним, но верны ли его ощущения? И
верны ли были ощущения его сородичей по клану, помнивших его чьим-то
сыном, внуком, братом?)
Довольно! Хватит об этом. Не до того сейчас!
