а сам принялся отпирать дверь в кормовой защитной переборке. Едва я
справился с первым запором, как остальные начали освобождаться сами.
Находившимся по ту сторону двери старшине Боуэну и его подчиненным не надо
было подсказывать, что мы стремимся поскорее отсюда вырваться. Дверь рывком
распахнулась, в ушах у меня щелкнуло от перемены давления. Потом я услышал
ровный несмолкающий рев: это сжатый воздух врывался в балластные цистерны. Я
только приподнял Миллса за плечи, а сильные, умелые руки уже подхватили его
и перенесли через порожек, спустя пару секунд мы с Хансеном последовали за
ним.
- О Господи! - обращаясь к Хансену, воскликнул старшина Боуэн. - Что
там стряслось?
- Аппарат номер четыре открыт в море.
- О Боже мой!..
- Задрайте дверь, - приказал Хансен. - Да как следует...
И сломя голову помчался прочь по продолжающей уходить из-под ног палубе
торпедного склада. Я бросил только короткий взгляд на лейтенанта Миллса
-большего и не требовалось - и последовал за Хансеном. Бежать я не стал.
Спешка была уже ни к чему.
По всему кораблю раздавался вой сжатого воздуха, балластные цистерны
быстро пустели, но "Дельфин" продолжал стрелой уходить вниз, в темную глубь
Северного Ледовитого океана: даже мощные компрессорные установки нашей
субмарины не могли так скоро нейтрализовать воздействие десятков тонн
забортной воды, все еще поступающей в носовой торпедный отсек. Когда, крепко
держась за леера, чтобы устоять на бешено кренящейся палубе, я проходил
коридором мимо кают-компании, то вдруг почувствовал, как вся подводная лодка
затряслась у меня под ногами. Сомневаться не приходилось: Свенсон приказал
запустить главные турбины и дать полный назад, теперь гигантские бронзовые
винты бешено месили воду, пытаясь остановить погружение лодки.
У страха есть запах. Вы можете не только увидеть, но и учуять его, как
учуял я, когда вошел в то утро в центральный пост "Дельфина". Пока я
проходил мимо сонаров, на меня никто даже не покосился. Им было не до меня.
Им вообще не было дела ни до чего постороннего: сжатые, напряженные,
застывшие, они, точно сидящие в засаде охотники, не отрывали глаз от
единственного, что их сейчас интересовало, - от падающей стрелки указателя
глубины.
Стрелка уже миновала отметку "600 футов". Шестьсот футов. Ни одна
обычная субмарина, на которых мне приходилось раньше бывать, не смогла бы
действовать на такой глубине. Да что действовать - даже просто уцелеть.
Шестьсот пятьдесят. Я подумал о том фантастическом давлении, которое
скрывалось за этой цифрой, и у меня мороз пробежал по коже. Мороз по коже
бежал не только у меня, во и у молодого моряка, занимавшего внутреннее
кресло у пульта глубины. Он сжал кулаки так, что побелели суставы, щека у
него дергалась, а на шее судорожно пульсировала жилка, словом, выглядел он
так, будто уже видел перед собой старуху-смерть, призывно манящую костлявым
пальцем.
Семьсот футов. Семьсот пятьдесят. Восемьсот футов... Никогда не слыхал,
чтобы субмарина нырнула на такую глубину и уцелела. Никогда не слыхал,
очевидно, и коммандер Свенсон.
- Мы только что установили новый предел, ребята, - сказал он. Голос у
него звучал спокойно, даже безмятежно, и хотя он был слишком умен, чтобы не
осознавать смертельной опасности, в его поведении и интонациях не
проскальзывало ни тени страха. - Насколько мне известно, это рекордное
погружение... Скорость падения?
- Без изменений.
- Скоро она изменится. Торпедный отсек уже почти заполнен - за
исключением воздушной подушки... - Свенсон внимательно присмотрелся к шкале
и задумчиво постучал по зубам ногтем большого пальца - похоже, он делал это
тогда, когда впору было забиться в истерике. -Продуть цистерны с дизельным
топливом! Продуть цистерны с пресной водой!
Все это было произнесено невозмутимо ровным голосом, но ясно
свидетельствовало, что Свенсон, как никогда, близок к отчаянию: за тысячи
миль от базы он решился отправить за борт топливо и питьевую воду, ставя тем
самым корабль на грань жизни и смерти. Но сейчас, в этот момент, выбирать не
приходилось: надо было любым способом облегчить подводную лодку.
- Цистерны главного балласта пусты, - доложил офицер по погружению.
Голос его прозвучал хрипло и напряженно.
Свенсон кивнул, но не сказал ничего. Уровень шума от сжатого воздуха
снизился примерно на семьдесят пять процентов, наступившая относительная
тишина казалась пугающей, зловещей и наводила на мысль о том, что "Дельфин"
отказывается от дальнейшей борьбы.
Для сохранения жизни у нас оставались еще небольшие запасы дизельного
топлива и пресной воды, но "Дельфин" продолжал погружаться, и я уже
сомневался, понадобятся ли нам эти запасы. Хансен стоял рядом со мной. Я
заметил, что с левой руки у него на палубу капает кровь, и, присмотревшись
повнимательнее, понял, что два пальца у него сломаны. Наверно, это случилось
еще в торпедном отсеке. В тот момент это не имело особого значения. Для
Хансена это и сейчас не имело значения, он, казалось, даже не замечал этого.
Стрелка все падала и падала. Я уже не сомневался, что спасения
"Дельфину" нет. Прозвенел звонок. Свенсон взял микрофон, нажал кнопку.
- Это машинное отделение, - прозвучал металлический голос. - Придется
уменьшить обороты. Главные подшипники уже дымятся, вот- вот загорятся.
- Не снижать оборотов! - Свенсон повесил микрофон. Юноша у пульта
глубины, тот, у которого дергалась щека и пульсировала жилка на шее,
забормотал: "Господи, помилуй. Господи, помилуй...", не останавливаясь ни на
минуту, сначала тихо, потом все громче, почти впадая в исступление. Свенсон
сделал два шага, коснулся его плеча.
- Не надо, малыш. Соображать мешаешь... Бормотание прекратилось, парень
застыл, точно гранитное изваяние, только жилка на шее по-прежнему билась,
как молоточек.
- Сколько примерно она может выдержать? - Я постарался произнести это
легко и небрежно, но получилось что-то вроде кваканья придавленной жабы.
- Боюсь, мы продвигаемся в область неизведанного, - невозмутимо ответил
Свенсон. - Тысяча футов, чуть больше. Если шкала не врет, то мы уже на
пятьдесят футов глубже критической отметки, когда корпус должен уступить
напору. В данный момент на лодку давит столб свыше миллиона тонн.
Безмятежность Свенсона, его ледяное спокойствие просто поражали, не
иначе как пришлось обшарить всю Америку, чтобы найти такого человека. Нужный
человек в нужное время и в нужном месте - именно так можно было сказать про
Свенсона, находящегося в центральном посту терпящей бедствие субмарины,
которая неумолимо погружалась на глубину, на сотни футов превосходящую ту,
на которую рассчитаны подводные лодки любого класса.
- Она идет медленнее, - прошептал Хансен.
- Она идет медленнее, - кивнул Свенсон. А по-моему, она не слишком
торопилась снизить скорость. Было странно, что прочный корпус еще выдерживал
такое огромное давление. На секунду я попытался представить себе, каким
будет наш конец, но тут же отбросил эту мысль: проверить, как это будет на
самом деле, я все равно не успею. Здесь, где давление достигает примерно
двадцати тонн на квадратный фут, нас раздавит, точно камбалу, раньше, чем
наши органы чувств сумеют на это отреагировать. Снова зазвенел звонок из
машинного отделения. На этот раз голос звучал умоляюще.
- Нельзя держать такие обороты, капитан! Передающая шестерня
раскалилась докрасна. Прямо на глазах.
- Подождите, пока раскалится добела, а потом уже жалуйтесь, - бросил в
ответ Свенсон.
Если машинам суждено выйти из строя - пусть выходят из строя, но пока
они на ходу, он собирается выжать из них все, чтобы спасти лодку и ее
экипаж.
Новый звонок.
- Центральный пост? - Голос был резкий, пронзительный. - Это матросская
столовая. Сюда начинает поступать вода...
Пожалуй, в первый раз за все это время глаза всех присутствующих в
центральном посту оторвались от пульта глубины и обратились в-сторону
динамика. Под сокрушительным весом воды, под этим чудовищным давлением
корпус лодки, кажется, начал сдавать. Одна крохотная дырочка, одна трещинка
не толще паутины - и все, этого достаточно, чтобы прочный корпус подводной
лодки начал продавливаться, разваливаться и сплющиваться, точно детская
игрушка под ударами парового молота. Я окинул взглядом собравшихся: все
думали примерно одно и то же.
- Где? - напористо спросил Свенсон.
- Через переборку по правому борту.
- Сильно?
- Чуть течет по переборке. Но струя все усиливается. Все время
усиливается... О Господи, капитан, что нам делать?
- Что вам делать? - переспросил Свенсон. - Вытирайте ее, черт вас
побери! Мы же не собираемся жить в грязи!.. - И повесил микрофон.
- Она остановилась! Она остановилась! Она остановилась!.. - Эти шесть
слов прозвучали, точно молитва. Значит не все уставились на динамик - одна
пара глаз не отрывалась от шкалы глубины, пара глаз, принадлежавшая малышу с
бьющейся на шее жилкой.
- Она остановилась, - подтвердил офицер по погружению. Голос его чуть
заметно дрогнул.
Больше никто не произнес ни единого слова. Из поврежденной руки Хансена
продолжала сочиться кровь. Мне показалось, что на лбу у Свенсона впервые за
все это время появились меленькие капельки пота, но я мог и ошибиться.
Палуба у нас под ногами все так же содрогалась от работы гигантских машин,
прилагающих все усилия, чтобы вырвать "Дельфин" из смертельной бездны, все
так же шипел сжатый воздух, продувая цистерны с дизельным топливом и пресной
водой. Я уже не видел шкалы глубины, офицер по погружению наклонился над нею
так низко, что почти закрыл ее от меня.
Прошло девяносто секунд, показавшихся нам длиннее високосного года,
девяносто бесконечных секунд, пока мы ждали, что море вот- вот прорвется в
корпус лодки и заберет нас к себе навсегда, - когда офицер по погружению
произнес:
- Десять футов... Вверх.
- Вы уверены? - спросил Свенсон.
- Ставлю годовой оклад!
- Мы еще не выкарабкались, - осторожно заметил Свенсон. - Корпус может
вдруг уступить... Он, черт бы его забрал, давно уже должен был уступить. Еще
бы сотню футов - и давление станет меньше на пару тонн на квадратный фут.
Вот тогда, думаю, у нас появится шанс выбраться. По крайней мере, половина
на половину. А уж потом с каждым футом подъема шансы будут расти, и сжатый
воздух вытеснит воду из торпедного отсека, облегчив тем самым корабль.
- Подъем продолжается, - доложил офицер по погружению. - Подъем
продолжается. Скорость подъема растет.
Свенсон подошел к пульту глубины и стал внимательно следить за
медленным движением указателя.
- Сколько осталось пресной воды?
- Тридцать процентов.
- Прекратить продувку цистерн с пресной водой. Машины - задний ход на
две трети.
Рев сжатого воздуха прекратился, палуба тоже почти перестала дрожать:
машины перешли с аварийного режима на две трети своей полной мощности.
- Скорость подъема не меняется, - сообщил офицер по погружению. - Сто
футов вверх.
- Прекратить продувку цистерн с топливом. Рев сжатого воздуха стих
окончательно.
- Задний ход на одну треть.
- Подъем продолжается. Подъем продолжается... Свенсон достал из кармана
шелковый платок и вытер лицо и шею.
- Я тут немного переволновался, - произнес он, ни к кому не обращаясь,
- и мне плевать, заметил это кто-нибудь или нет.
Он взял микрофон, его голос разнесся по всему кораблю.
- Говорит капитан. Все в порядке, можете перевести дух. Все под
