теперь он был тверже стали. Я то шагал, скользя и оступаясь, то вдруг терял
равновесие от неожиданного резкого порыва ветра и продолжал путь на
четвереньках, слепо и монотонно двигая ногами и Руками. И внезапно
почувствовал, что ветер потерял силу и острые ледышки больше не хлещут по
щекам.
Вскоре я наткнулся на преграду: это была вертикальная ледяная стена. С
чувством облегчения я устроился в укрытии и, подняв очки, вынул и включил
фонарик, чтобы указать дорогу остальным.
И зря, наверное: они вряд ли могли увидеть свет. Все эти два с
половиной часа мы двигались, как слепые, тараща глаза и вытянув вперед руки,
а что касается защитных очков, то проще было бы надеть на голову дульный
чехол с корабельной пушки: результат был бы тот же. Первым ко мне
приблизился Хансен. Я окинул его взглядом: очки, защитная маска, капюшон,
одежда - вся передняя часть его тела, от макушки до пят, была покрыта
толстым блестящим слоем льда, лишь кое-где на сгибах чернели трещинки. За
добрых пять футов я уже расслышал, как эта корка трещит и похрустывает при
движении. На голове, плечах и локтях намерзли длинные ледяные перья, в таком
виде ему бы только сниматься в фильмах ужасов в роли какого-нибудь жителя
Плутона или другого инопланетного чудища. Боюсь, что и я выглядел нисколько
не лучше.
Мы все сгрудились поплотнее под защитой стены. Всего в четырех футах
над нашими головами стремительно неслась бурная, грязно- белая река ледового
шторма. Сидевший слева от меня Ролингс поднял очки, поглядел на схваченный
морозом мех и принялся сбивать кулаком ледяную корку. Я схватил его за руку.
- Не надо трогать, - сказал я.
- Не надо трогать? - Защитная маска приглушала его голос, однако не
мешала мне слышать, как стучат у него зубы. - Эти стальные доспехи весят
целую тонну. Я сейчас не в том настроении, док, чтобы таскать такие тяжести.
- Все равно не надо трогать. Если бы не этот лед, вы бы давно замерзли:
он, как броня, защищает вас от ледяного ветра. А теперь покажите-ка мне
лицо. И руки.
Я проверил его и остальных, чтобы не было обморожений, а потом Хансен
осмотрел меня. Пока что нам везло. Мы посинели, покрылись царапинами, мы
беспрестанно тряслись от холода, но пока что никто не обморозился. Меховая
одежда моих спутников, разумеется, уступала мое собственной, но тем не менее
справлялась со своей задачей неплохо. Что ж, атомным субмаринам всег,а
достается все самое лучшее, и полярная одежда не была здесь исключением.
Однако если они и не промерзли до костей, то из сил уже почти выбились, это
чувствовалось по их лицам и особенно по тяжелому дыханию. Чтобы просто
шагать навстречу штормовому ветру, и без того требуется масса энергии,
ощущаешь себя, как муха, попавшая в смолу, а тут еще приходилось раз за
разом карабкаться на торосы, падая и скользя, катиться куда-то вниз, а то и
обходить совсем уж неприступные ледяные горы, да все это с грузом в сорок
фунтов за спиной, не считая добавочной тяжести ледяной коры, да все это в
полной темноте, не различая дороги, то и дело рискуя свалиться в
какую-нибудь предательскую трещину,- словом, настоящий кошмар.
- Отсюда уже нет смысла возвращаться, - сказал Хансен. Как и Ролинс, он
дышал тяжело, с присвистом, словно задыхаясь. - Боюсь, док, мы совсем как
загнанные лошади.
- Надо было слушать, что вам вдалбливал доктор Бенсон, - укоризненно
заметил я. - Уписывать за обе щеки яблочные пироги со сливками да бока себе
отлеживать - тут любой потеряет форму.
- Да? - он уставили на меня. - Ну, а вы, док? Как вы себя чувствуете?
- Чуточку устал, -признался я. -Но не настолько, чтобы обращать на это
внимание.
Не настолько, чтобы обращать на это внимание. Да у меня просто ноги
отваливались! Но зато и гордости я пока еще не потерял Скинув рюкзак, я
достал флягу со спиртом.
- Предлагаю передышку на пятнадцать минут. Больше нельзя: замерзнем. А
пока пропустим по капельке этой жидкости, которая заставит наши кровяные
тельца крутиться пошустрее.
- А я слышал, что медики не рекомендуют употреблять алкоголь в сильные
морозы, - нерешительно произнес Хансен. - Вроде бы поры расширяются...
- Назовите мне любую вещь, - отозвался я, - все, что приходится
человеку делать, - и я найду врачей, которые считают это вредным. Если всех
слушать... Кроме того, это не просто алкоголь, это лучшее шотландское виски.
- Так бы сразу и сказали. Давайте-ка сюда. Ролингсу и Забринскому
только чуть-чуть, они к такому виски не привыкли... Что там слышно,
Забринский?
Забринский, сложив ладони рупором, как раз что-то говорил в микрофон,
над головой у него торчала антенна "уоки-токи", а в одно ухо под капюшоном
был воткнут наушник. Ему, как специалисту-радиотехнику, я отдал рацию еще на
"Дельфине". Кстати, именно поэтому мы и не заставляли его прокладывать
дорогу по ледяному полю. Стоило ему упасть, а тем более окунуться в воду,
как рация, висевшая у него за спиной, тут же вышла бы из строя. А это был бы
конец: без радиосвязи мы бы не только потеряли всякую надежду найти станцию
"Зебра" - у нас остался бы один шанс из тысячи вернуться назад, на
"Дельфин". Забринский напоминал комплекцией средних размеров гориллу и
обладал примерно таким же запасом прочности, но мы обращались с ним, как с
вазой из дрезденского фарфора.
- Да что-то никак не разберу, - ответил Забринский Хансену. - С рацией
все нормально, но от этого шторма сплошной писк и треск... Нет, погодите-ка
минуточку...
Он пригнулся пониже, снова сложил руки, прикрывая микрофон от ветра, и
заговорил;
- Это Забринский... Это Забринский... Да, мы тут порядком выбились из
сил, но док считает, что сумеем добраться... Погодите, сейчас спрошу, - он
повернулся ко мне. - Они хотят знать, как далеко мы ушли... Примерно,
конечно.
- Примерно четыре мили, - пожал я плечами. - Три с половиной, четыре с
половиной - выбирайте сами. Забринский снова произнес несколько слов в
микрофон, вопросительно посмотрел на нас с Хансеном и, когда мы оба покачали
головой, закончил сеанс. Потом сказал:
- Штурман предупреждает, что мы на четыре-пять градусов сбились к
северу, так что нам надо взять южнее, а то промахнемся на пару сотен ярдов.
Это было бы хуже всего. Прошло уже больше часа, как мы получили с
"Дельфина" пеленг, а между сеансами радиосвязи мы могли ориентироваться
только по силе и направлению ветра, бьющего нам в лицо. Надо учесть, что
лица мы прятали под масками, а палец трудно назвать точным инструментом для
определения направления ветра, кроме того, была опасность, что ветер может
перемениться, а то и вообще повернуть в обратную сторону. Вот это уж точно
было бы хуже всего.
Так я и сказал Хансену.
- Да, - мрачно согласился он. - Тогда мы пойдем по кругу и закружимся
до смерти. Что может быть хуже этого? - Он отхлебнул еще виски, закашлялся,
сунул флягу мне в руку. - Ну, что ж, на душе стало немного веселее. Вы
честно считаете, что мы сумеем туда добраться?
- Если хоть чуточку повезет. Может, наши рюкзаки слишком тяжелы? Что-то
оставить здесь?
Меньше всего мне хотелось что-нибудь здесь бросать, ничего лишнего мы с
собою не брали: восемьдесят фунтов продовольствия, печка, тридцать фунтов
сухого горючего в брикетах, 100 унций алкоголя, палатка и медицинская сумка
с достаточным запасом лекарств, инструментов и материалов. Но я хотел, чтобы
решение приняли мои спутники, и был уверен, что слабости они не проявят.
- Ничего оставлять не будем, - заявил Хансен. Передышка или виски пошли
ему на пользу, голос звучал увереннее, зубы почти не стучали.
- Давайте эту мыслишку похороним, - поддержал его Забринский. Когда я
впервые увидел его в Шотландии, он напомнил мне белого медведя, здесь, в
ледовых просторах, огромный и грузный в своей меховой одежде, он еще больше
походил на этого зверя. И не только телосложением: казалось, он совершенно
не ощущал усталости и чувствовал себя во льдах, как рыба в воде. - Эта
тяжесть у меня за спиной - как больная нога: с нею плохо, а без нее еще
хуже.
- А вы? - спросил я Ролингса.
- Я молчу: надо копить силы, - провозгласил тот. - Сами увидите: чуть
погодя мне придется тащить еще и Забринского.
Мы снова надели мутные, исцарапанные и почти бесполезные в этих
условиях защитные очки, с трудом разогнувшись, поднялись на ноги и тронулись
к югу, пытаясь обойти высокую ледяную гряду, преградившую нам путь. Такой
длинной стены мы еще не встречали, но это было даже к лучшему: нам все равно
следовало скорректировать курс, а делать это было куда удобнее под
прикрытием. Мы отшагали около четырехсот ярдов, когда ледяная стена
неожиданно кончилась, и ледовый шторм набросился на нас с такой яростью, что
сшиб меня с ног. Держась за веревку, я с помощью остальных кое-как поднялся,
и мы продолжили путь, наклоняясь чуть ли не до земли, чтобы сохранить
равновесие.
Следующую милю мы одолели меньше чем за полчаса. Идти стало легче,
намного легче, хотя по-прежнему то и дело приходилось делать крюк, обходя
торосы и трещины, к тому же все мы, кроме Забринского, шли на пределе сил и
поэтому часто спотыкались и падали, у меня же вообще каждый шаг отдавался
резкой болью в ногах, от щиколоток до бедер. И все-таки, полагаю, я выдержал
бы дольше всех, даже дольше Забринского: у меня был мотив, была движущая
сила, которая заставила бы меня шагать вперед даже после того, как налитые
свинцом ноги отказались бы повиноваться. Майор Джон Холлиуэлл. Мой старший и
единственный брат. Живой или мертвый. Был он жив или уже погиб, этот
единственный в мире человек, которому я был обязан всем, чего успел достичь
и добиться? Или же он умирал - умирал как раз сейчас, когда я думал о нем?
Его жена Мэри и трое его детишек, с которыми мне так весело было валять
дурака, имели право знать, как все это произошло, и только я мог поведать им
это. Жив он или мертв? Я уже не чувствовал ног, даже жгучая боль стала
какой-то чужой, отдаленной. Я должен все узнать, я должен все узнать, и
сколько бы миль ни оставалось до станции "Зебра", я проделаю этот путь даже
на четвереньках. Я должен все узнать... И не только о судьбе брата. Была и
еще одна причина, которая всему миру показалась бы куда более важной, чем
жизнь или смерть какого-то начальника станции. Даже более важной, чем жизнь
или смерть всех сотрудников этого оторванного от цивилизации форпоста науки.
Так посчитал бы весь мир...
Давление ветра и беспрерывный обстрел ледяных частиц внезапно
прекратились, я оказался под защитой еще одного, даже более высокого
ледяного хребта. Я подождал остальных, попросил Забринского связаться с
"Дельфином" и уточнить нашу позицию и оделил всех еще одной порцией
алкоголя. Большей, чем в первый раз. Сейчас это нам было куда нужнее. И
Хансену, и Ролингсу приходилось очень туго, они дышали жадно, с присвистом и
всхлипами, точно марафонцы в последние, самые изнурительные минуты бега. Тут
я обнаружил, что и сам дышу точно так же, мне с трудом удалось задержать
дыхание, чтобы проглотить немного виски. Может, Хансен прав, и алкоголь
только вредит нам? Нет. на вкус приятно, значит, помогает.
Сложив ладони, Забринский что-то проговорил в микрофон. Через минуту он
вытащил наушники из-под капюшона и выключил "уоки- токи".
- Мы здорово стараемся или нам просто везет, - сказал он. - А может, и
то, и другое. "Дельфин" сообщает, что мы сейчас точно на курсе... - он
принял у меня стакан и удовлетворенно вздохнул. - Это хорошая новость. Но
