Ролингс выкрикнул что-то невразумительное. Я придвинулся к нему, откинув
капюшон парки.
- Свет! - крикнул он. - Свет! Поглядите, док, вон там! И верно, там был
свет -длинный, узкий, необычно белый луч пробивался из домика,
расположенного напротив того пепелища, у которого мы задержались.
Преодолевая порывы шторма, мы потащили Забринского туда. Наконец-то мой
фонарь высветил не просто нагромождение стальных конструкции. Это был дом.
Почерневший, местами обугленный, перекошенный дом с единственным окном,
наскоро заколоченным листом фанеры, - но тем не менее дом. Свет выходил из
приоткрытой двери. Я протянул руку к этой двери, кажется, это была первая не
тронутая огнем вещь на станции "Зебра". Петли заскрежетали, словно ржавые
ворота на кладбище в полночь, и дверь уступила моему толчку. Мы, зашли
внутрь.
Висящая на крюке в центре потолка лампа Колмана, шипя, бросала свой
ослепительный, многократно усиленный зеркальной поверхностью алюминия свет,
не оставляя в тени ни единого уголка, ни единой детали помещения размером
восемнадцать на десять футов. Толстый, хотя и прозрачный слой льда покрывал
не только весь собранный из алюминиевых листов потолок, за исключением
трехфутового круга точно над лампой, но и фанерные стены до самой двери. На
деревянном полу, также покрытом льдом, лежали тела людей. Возможно, лед был
и под ними, этого я не знал.
Первое, что я подумал, вернее, ощутил, и что пронзило мне сердце
горечью поражения, а душу обдало морозом почище любого шторма, было чувство
вины за то, что мы опоздали. За свою жизнь я видел много мертвецов и знал,
как выглядят мертвые люди, и вот теперь передо мною лежали трупы. Глядя на
эти безжизненные тела, бесформенной кучей громоздящиеся на грудах одеял,
пледов, покрывал и мехов, я не поставил бы и цента на то, что сумею отыскать
здесь хоть одно еще бьющееся сердце. Расположенные тесным полукругом в
дальнем от входа углу, они выглядели невозмутимо спокойными и неподвижными,
словно став. частью этого царства вечного холода. И ни звука вокруг, только
шипение лампы на потолке да металлическая трескотня льдинок, бьющих в
покрытую слоем льда восточную стену дома. Мы посадили Забринского у стены.
Ролингс сбросил со спины свой багаж, вытащил печку и, сняв варежки, принялся
доставать брикеты горючего. Хансен поплотнее притворил дверь, оттянул лямки
своего рюкзака и устало уронил на пол запас консервированной пищи.
Не знаю, почему, но рев шторма снаружи и шипение лампы внутри только
усиливали ощущение безмолвия, и грохот упавших банок заставил нас
вздрогнуть. Он заставил вздрогнуть и одного из мертвецов. Человек, лежащий
ближе других ко мне у левой стены, неожиданно пошевелился, потом
перевернулся на другой бок и сел, обратив к нам изможденное, обмороженное, в
пятнах ожогов лицо с неровными клочьями длинной темной щетины. Недоверчиво
уставившись мутными, покрасневшими глазами, он долго, не мигая, рассматривал
нас, потом, с непонятной мне гордостью отказавшись принять протянутую руку,
с трудом, покачиваясь и явно страдая от боли, поднялся на ноги. Его
запекшиеся, растрескавшиеся губы изогнулись в подобие улыбки.
- Чертовски долго вы сюда добирались. -Этот хриплый, слабый голос явно
принадлежал настоящему лондонцу. - Меня зовут Киннерд, я радист.
- Хотите виски? - спросил я.
Он снова улыбнулся, попытался облизать покрытые коркой губы и кивнул.
Добрый глоток спиртного исчез у него в глотке, как тот парень в бочке, что
пытался одолеть Ниагарский водопад: вот только что был - и уже пропал
навсегда. Он перегнулся пополам, надрываясь от кашля, из глаз у него хлынули
слезы, но когда он снова выпрямился, то буквально ожил: затуманенный взгляд
просветлел, а на бледных, впалых щеках проступил чуть заметный румянец.
- Если вы всегда здороваетесь таким образом, дружище, - заметил он, -
то недостатка в приятелях у вас никогда не будет... - Он снова пригнулся и
потряс за плечо лежащего на полу соседа. - Джолли, старина, подымайтесь,
покажите свои хорошие манеры. У нас тут гости.
Старину Джолли пришлось как следует потрясти, пока он проснулся, но
зато потом он мигом пришел в себя и резво вскочил на ноги. Это был
круглолицый увалень с голубыми фарфоровыми глазами, который, несмотря на
такую же, как у Киннерда, щетину, вовсе не казался изможденным, хотя веки у
него покраснели, а на носу и губах виднелись следы обморожения. Глаза у него
расширились от изумления и тут же засветились радостью. Старина Джолли, как
я вскоре понял, умел быстро приспосабливаться к любым обстоятельствам.
- Значит, гости? -В его густом голосе явственно звучал сильный
ирландский акцент. - Что ж, чертовски рады вас видеть. Салютуй, Джефф.
- Мы не представились, - сказал я. - Я доктор Карпентер, а это...
- Вот как, старина? Очередное собрание членов Королевского медицинского
общества будем считать открытым? - прервал меня Джолли. Как я убедился
позднее, это свое "старина" он употреблял чуть ли не в каждой фразе, что
странным образом гармонировало с его ирландским произношением.
- Вы - доктор Джолли?
- Совершенно верно. Штатный медицинский офицер, старина.
- Понятно. Это лейтенант Хансен с американской подводной лодки
"Дельфин"...
- С подводной лодки? - Джолли и Киннерд переглянулись, потом снова
уставились на нас. - Это верно, старина? Вы сказали - с подводной лодки?
- Потом я вам все объясню... Это торпедист Ролингс, радист Забринский.
- Я взглянул на лежащих людей, кое-кто при звуке голосов заворочался и даже
привстал на локтях. - Как дела у них?
- Двое или трое очень сильно обгорели, - ответил Джолли. - Двое или
трое сильно обморозились и истощены, страдают от холода и недоедания. Но все
что им нужно - это тепло и хорошее питание, тогда, как цветы после майского
ливня, они за несколько дней придут в норму. Я собрал их вот так, в кучу,
чтобы было теплей.
Я посчитал лежащих. Вместе с Джолли и Киннердом их оказалось двенадцать
человек. Я спросил:
- А где остальные?
- Остальные? - в глазах у Киннерда мелькнуло недоумение, потом лицо его
помрачнело. Он ткнул большим пальцем через плечо. - В соседнем доме,
дружище.
- Почему?
- Почему? -тыльной стороной ладони он протер свои красные глаза. -
Потому что нам неохота было спать в обнимку с мертвецами, вот почему.
- Потому что вам неохота было... - Я умолк и снова взглянул на лежащих
на полу людей. Семеро уже проснулись, из них трое приподнялись на локтях,
все, правда, в разной степени, были возбуждены и ошарашены, лица оставшихся
троих, которые продолжали спать или находились без сознания, были прикрыты
одеялом. Я медленно проговорил: - Всего вас здесь было девятнадцать...
- Верно, девятнадцать, - невозмутимо отозвался Киннерд. - Остальные...
Ну, им не повезло...
Я ничего не сказал. Внимательно вгляделся в лица проснувшихся, надеясь
приметить среди них то, которое было мне так знакомо, и утешая себя тем,
что, возможно, из-за обморожения, ожогов или истощения не сумею отыскать его
сразу. Я глядел во все глаза, но уже отдавал себе отчет: никого из этих
людей мне раньше видеть не приходилось.
Я нагнулся над одним из спящих и поднял прикрывающее лицо одеяло. Снова
незнакомец. Я опустил одеяло. Джолли удивленно спросил:
- Что случилось? Чего вы хотите?
Я не ответил. Осторожно пробравшись среди лежащих, которые все еще тупо
следили за мной, поднял одеяло с лица второго из спящих. И снова опустил
одеяло, чувствуя, как сохнет во рту и свинцовой тяжестью наливается сердце.
Я подошел к третьему спящему и в нерешительности остановился над ним, зная,
что надо доводить дело до конца, и страшась того, что сейчас обнаружу. Потом
резко нагнулся и поднял одеяло. Передо мной лежал человек, чье лицо почти
полностью закрывала повязка. Человек со сломанным носом и густой светлой
бородой. Человек, которого я никогда в своей жизни не видел. Я осторожно
прикрыл ему лицо одеялом и выпрямился.
Ролингс тем временем уже успел раскочегарить печку.
- Это поднимет температуру почти до точки таяния льда, - сообщил я
доктору Джолли. - Горючего у нас полно. Мы принесли с собой также пищу,
алкоголь и полный комплект медикаментов и материалов. Если вы с Киннердом
готовы этим заняться, то я присоединюсь к вам через минуту... Лейтенант, это
была полынья? Тот гладкий участок, который попался нам как раз перед
станцией?
- Скорее всего, да, - Хансен как-то странно взглянул на меня. - Похоже,
эти парни не в состоянии пройти не то что пять миль, а пару сотен ярдов.
Кроме того, шкипер сказал, что ему придется вскоре нырнуть... Значит, что -
свистнем "Дельфину", пусть подплывает прямо к черному ходу?
- Они смогут найти эту полынью? Без ледовой машины?
- Проще простого. Я беру у Забринского рацию, отмеряю точно двести
ярдов на север, даю им пеленг, потом отмеряю двести ярдов на юг и снова даю
пеленг. Они засекают нас с точностью до одного ярда. Потом отмеряют пару
сотен ярдов отсюда и оказываются точно посреди полыньи.
- Но подо льдом. Мы не знаем, какой толщины там лед. К западу от
станции еще недавно была чистая вода. Доктор Джолли, как давно это было?
- С месяц назад. Может, пять недель, точнее сказать не могу.
- Ну, и какая толщина? - спросил я у Хансена.
- Пять футов. Ну, шесть... Вряд ли они сумеют пробиться. Но у капитана
всегда чесались руки пустить торпеды... - Он повернулся к Забринскому. -
Ваша рация еще работает?
Я не стал вмешиваться в их разговор. Тем более, что и так плохо
соображал, что говорю и делаю. Я чувствовал себя старым, больным,
разочарованным и опустошенным. И смертельно усталым к тому же. Теперь я
получил ответ на свой вопрос. Я преодолел 12000 миль, чтобы найти этот
ответ, но я одолел бы еще миллион - только бы уйти от него подальше. Однако
правде надо было смотреть в глаза, изменить ее я был не в состоянии. Мэри,
моя невестка, никогда не увидит своего мужа, трое моих чудесных племянников
никогда не увидят отца. Мой брат был мертв, и больше никто и никогда не
сумеет его увидеть. Кроме меня. Я собирался увидеть его сейчас.
Выйдя из домика, я плотно прикрыл дверь, завернул за угол и низко
пригнул голову, преодолевая сопротивление ветра. Через десять секунд я уже
стоял перед дверью последнего домика в этом ряду. Зажег фонарь, нашел ручку,
повернул ее, толкнул дверь и зашел в помещение.
Раньше здесь размещалась лаборатория, теперь это был склеп, прибежище
мертвых. Лабораторное оборудование было кое-как сдвинуто к одной стене, а
все очищенное пространство занимали мертвые тела. Я знал, что это мертвецы,
но только потому, что об этом мне сообщил Киннерд: эти бесформенные,
обгорелые, изуродованные .тела легче всего было принять за кучи мусора, в
лучшем случае - за неизвестные на земле формы жизни, но никак не за
человеческие останки. Страшно воняло паленым мясом и выхлопными газами. Меня
удивило, что у кого-то из уцелевших нашлось достаточно мужества и железной
выдержки, чтобы перенести сюда, в этот домик, леденящие душу, омерзительные
останки товарищей по станции. Крепкие же у них желудки!
Они, все до единого, должно быть, умерли быстро, очень быстро. Пламя не
окружало их, не подбиралось к ним - они сразу вспыхнули и мигом сгорели до
тла. Штормовой ветер обрушил на них море огня, пропитанные пылающим
топливом, они превратились в ослепительно-жаркие факелы и умерли, крича и
корчась в дикой, непредставимой умом агонии. Страшнее смерти и не
придумаешь...
