думаешь, что этим ты поможешь своему мужу?
- Фрэнку больше ничего не поможет.
- Что это значит?
- Франк вчера умер. В тюремной больнице, в Кестлвью.
- Но ты не можешь обвинять в этом Кареллу.
- Карелла отправил его в тюрьму.
- Твой муж был преступником.
- Карелла отправил его в тюрьму.
- Карелла только арестовал его. Ты не можешь...
- И убедил судейских в том, что он виновен, и давал
показания на суде, и сделал все, что в его силах, чтобы
засадить Фрэнка за решетку.
- Вирджиния, он...
- Фрэнк был болен! Карелла знал это! Он знал это и все
же упрятал его!
- Вирджиния, ради бога, наша работа заключается в том...
- Карелла убил его! Это так же точно, как если бы он его
застрелил! А теперь я убью Кареллу. Как только он войдет
сюда, я убью его.
- А потом? Как ты думаешь выйти отсюда, Вирджиния? Тебе
это не удастся.
Вирджиния слабо улыбнулась:
- Я выйду, не беспокойтесь.
- Ты уверена? Один выстрел в этой комнате, и все
полицейские за десять миль кругом бросятся сюда.
- Меня это не волнует, лейтенант.
- Не волнует, да? Не говори глупостей, Вирджиния.
Хочешь сесть на электрический стул? Этого ты хочешь?
- Мне все равно. Я не хочу жить без Фрэнка.
Бирнс долго молчал и, наконец, сказал:
- Я тебе не верю, Вирджиния.
- Чему вы не верите? Что я убью Кареллу? Что я убью
каждого, кто попытается помешать мне?
- Я не верю, что ты так глупа, чтобы стрелять в меня,
Вирджиния. Я ухожу, Вирджиния, я возвращаюсь к себе.
- Нет, вы не уйдете!
- Уйду. Я возвращаюсь в свой кабинет, и вот почему. В
этой комнате вместе со мной четверо мужчин. Ты можешь
застрелить меня или кого-нибудь еще... но тебе пришлось бы
действовать очень быстро и метко целиться, чтобы убить нас
всех.
- Никто из вас от меня не уйдет, лейтенант. - Слабая
улыбка снова появилась на губах Вирджинии.
- Хорошо, давай поспорим. Хватайте ее, парни, как только
она выстрелит, - сказал Бирнс и, помолчав, продолжил: - Я
иду к себе в кабинет, Вирджиния, и буду сидеть там пять
минут. Когда я выйду, лучше, чтобы тебя здесь уже не было,
и мы забудем об этом случае. Если ты не уйдешь, я найду
способ отобрать у тебя эту штуку, изобью как следует и
отправлю в камеру предварительного заключения. Теперь
понятно?
- Понятно.
- Пять минут, - отрубил Бирнс, повернулся на каблуках,
направился к своему кабинету, но вдруг услышал спокойный
уверенный голос Вирджинии:
- Мне не понадобится стрелять в вас, лейтенант.
Бирнс не остановился.
- Мне вообще не понадобится стрелять.
Бирнс сделал еще шаг.
- У меня в сумке бутыль с нитроглицерином.
Ее слова прозвучали, как разрыв гранаты. Бирнс медленно
повернулся к женщине и опустил глаза на черную сумку
Вирджинии. Она наклонила ствол револьвера так, что он
оказался внутри раскрытой сумки.
- Я тебе не верю, Вирджиния!- сказал Бирнс, снова
повернулся и взялся за ручку двери.
- Не открывайте дверь, лейтенант, - крикнула Вирджиния, -
или я выстрелю в эту бутыль, и мы все взлетим на воздух!
"Она врет, - подумал Бирнс, - откуда ей взять
нитроглицерин? Господи, с ума сойти! У Мейера жена и трое
детей".
Он медленно опустил руку и устало повернулся к Вирджинии
Додж.
- Так-то лучше, - заметила она, - а теперь будем ждать
Кареллу.
Стив Карелла нервничал.
Сидя рядом со своей женой Тедди, он чувствовал, что от
волнения у него пульсируют вены на руках и сжимаются пальцы.
Он был чисто выбрит, выступающие скулы и раскосые глаза
придавали ему сходство с азиатом. Он сидел, крепко сжав
губы. Доктор мягко улыбнулся.
- Ну что же, мистер Карелла, - сказал доктор Рендольф, -
ваша жена ожидает ребенка.
Волнение мгновенно улеглось. Словно прорвалась плотина,
и бурные воды схлынули, оставив лишь мутный осадок
неуверенности. Но неуверенность была еще хуже. Он
надеялся, что его чувства остались незамеченными. Он не
хотел показывать свое беспокойство Тедди.
- Мистер Карелла, - сказал доктор, - я вижу, вас, в
отличие от вашей супруги, охватили предродовые страхи.
Успокойтесь. Волноваться не о чем.
Карелла кивнул, но без особой уверенности. Он живо
ощущал присутствие Тедди, его Тедди, его Теодоры, девушки,
которую он любил, женщины, на которой он женился. На
мгновение он обернулся, чтобы взглянуть ей в лицо,
обрамленное волосами, черными, как полночь, увидеть карие
глаза, сияющие гордостью, слегка раскрытые молчаливые алые
губы.
"Я не должен расстраивать ее", - подумал Карелла.
И все же он не мог освободиться от сомнений.
- Хочу успокоить вас относительно некоторых вещей, мистер
Карелла, - сказал доктор Рендольф.
- Вообще-то я...
- Может быть, вы беспокоитесь относительно ребенка.
Возможно, вы полагаете, что если ваша жена глухонемая от
рождения, то и ребенку угрожает та же опасность. Могу
понять ваши опасения.
- Я...
- Но они совершенно необоснованны, - улыбнулся Рендольф.
- Медицине очень многое неизвестно, но мы точно знаем, что
глухота, часто врожденная, не передается по наследству. У
глухих родителей обычно рождаются совершенно нормальные
дети. Самый известный из таких случаев, как мне кажется, -
Лон Чаней, знаменитый актер двадцатых годов. При постоянном
наблюдении и хорошем уходе беременность у вашей жены пройдет
совершенно нормально, и она родит нормального ребенка. У
нее здоровое тело и, если вы позволите мне такую дерзость,
очень красивое.
Тедди Карелла, глядя на губы доктора, покраснела. Она
уже давно привыкла к тому, что ее считают красивой, как
садовод находит естественным красоту редкой розы. Но для
нее все еще было неожиданным, если кто-нибудь говорил о ее
внешности слишком пылко. Она прожила достаточно с этим
лицом и телом, и ей было совершенно безразлично, нравится ли
она чужим. Ей хотелось нравиться только одному человеку -
Стиву Карелле. И теперь, восторженно предвкушая материнство
и видя, что Стив принял это известие как должное, она была
счастлива.
- Спасибо, доктор, - сказал Карелла.
- Не за что, - ответил тот, - счастья вам обоим. Миссис
Карелла, я бы хотел встретиться с вами через несколько
недель. А вы позаботьтесь о ней.
- Обязательно, - ответил Карелла, и они вышли из
кабинета.
В коридоре Тедди бросилась ему на шею и крепко
поцеловала.
- Эй, - сказал Стив, - разве так должны вести себя
беременные женщины?
Тедди кивнула, ее глаза лукаво блеснули. Резким
движением темноволосой головки она показала на лифт.
- Хочешь домой, да?
Она кивнула.
- А потом?
Тедди только улыбнулась.
- Придется подождать, - сказал Карелла, - на мне висит
небольшое самоубийство, которое, как считается, я в
настоящий момент расследую.
Он нажал кнопку лифта.
- Я вел себя как последний дурак, верно?
Тедди покачала головой.
- Не спорь. Я волновался. За тебя и за ребенка... - Он
помолчал. - У меня идея. Прежде всего, чтобы показать, как
я ценю самую чудесную и плодовитую жену в городе...
Тедди улыбнулась.
- ...я предлагаю выпить. Мы выпьем за тебя, дорогая
Тедди, и за ребенка. - Он крепко обнял жену. - За тебя,
потому что я люблю тебя больше всего на свете. А за
младенца, потому что он разделит нашу любовь. - Он
поцеловал ее в кончик носа. - А потом я опять возьмусь за
свое самоубийство. И это все? Нет, ни в коем случае,
сегодня памятный день. Это день, когда самая красивая
женщина в Соединенных Штатах, нет, в мире, нет, к чертям, во
всей Вселенной, узнала, что у нее будет ребенок! Значит,
так... - Он посмотрел на часы. - Я вернусь в отделение
самое позднее около семи. Давай встретимся там? Я должен
составить рапорт, а потом мы отправимся обедать в тихое
местечко, где я смогу держать тебя за руку и целовать, когда
захочу. Идет? К семи?
Тедди кивнула, счастливо улыбаясь.
- А потом домой. А потом... прилично ложиться в постель
с беременной женщиной?
Тедди выразительно кивнула, показывая, что это не только
прилично, но приемлемо и абсолютно необходимо.
- Я тебя люблю, - хрипловато сказал Стив. - Тебе это
известно?
Ей это было известно. Она посмотрела на него, ее глаза
были влажными. И тогда он сказал: "Я люблю тебя больше
жизни".
Глава 2
87-й участок обслуживал девяносто тысяч человек.
Улицы здесь простирались к югу от реки Харб до парка,
расположенного напротив участка. Параллельно течению реки
шло шоссе, и от него начиналась первая улица, находящаяся в
ведении участка, аристократическая Сильвермайн Роуд, где еще
сохранились лифтеры и швейцары у дверей самых высоких
зданий. Дальше к югу "аристократизм" сменялся эклектической
безвкусицей торговых заведений на улице Стем, затем шли
Энсли Авеню и Кальвер, с ветхими многоквартирными домами,
безлюдными церквами и переполненными барами. Мезон Авеню,
которую пуэрториканцы фамильярно называли "Ла Виа де Путас",
а полицейские - "Шлюхин рай", находилась к югу от Кальвера,
за ней следовали Гровер Авеню и парк. С юга на север этой
беспокойной части города поле деятельности 87-го участка -
ненадежного убежища в мутных волнах жизни - было довольно
узким. В действительности оно охватывало также и парк, но
только из профессиональной любезности: территория парка
официально находилась в ведении двух соседних полицейских
участков - 88-го и 89- го. С востока на запад поле
деятельности было шире, распространяясь на 35 плотно
заселенных боковых улиц. На первый взгляд территория 87-го
участка казалась небольшой, особенно если не знать, как
много людей здесь проживают.
Процесс иммиграции в Америку и, как следствие, процесс
интеграции как нельзя яснее проявлялись на улицах 87-го
участка. Население почти целиком состояло из ирландцев,
итальянцев, евреев третьего поколения и недавно прибывших
пуэрториканцев.
Группы старых иммигрантов не составляли городское дно,
однако, сама атмосфера иммигрантского гетто с ее терпимостью
к нищете привлекала все новых бедняков- переселенцев. Плата
за жилье вопреки всеобщему убеждению была вовсе не такой уж
низкой. Она была так же высока, как и в других частях
города, и, принимая во внимание, что за свои деньги жильцы
получали минимум услуг, им приходилось платить ни с чем не
сообразную цену. Но, как бы там ни было, даже городские
трущобы могут стать домом. Осев в своих норах, жители
района наклеивали картинки на облупившуюся штукатурку и
устилали рваными ковриками исчерченные щелями полы. Они
быстро приобретали навыки, необходимые каждому американцу,
проживающему в многоквартирном доме: стучали по радиаторам,
когда те не нагревались, охотились на тараканов, спасающихся
бегством по полу кухни всякий раз, как включишь свет,
ставили ловушки на мышей и крыс, свободно маршировавших по
всей квартире, тщательно прибивали негнущиеся стальные
задвижки "от воров" к дверям квартиры.
Задачей полицейских 87-го участка было также не дать
жителям района приобрести другие широко распространенные
навыки обитателей городского дна - занятия различными видами
преступной деятельности.
Вирджиния Додж хотела знать, сколько человек выполняют
эту задачу.
- У нас шестнадцать детективов, - сказал ей Бирнс.
- Где они сейчас?
- Трое здесь.
- А остальные?
- Одни отдыхают, другие вышли проверять жалобы, несколько
человек занимаются расследованием.
- Кто именно?
- Господи, тебе что, нужен весь список?
- Да.
- Послушай, Вирджиния... - Револьвер в ее руке ушел
глубже в сумку. - Ладно, Коттон, дай сюда список.
Хейвз посмотрел на женщину.
- Можно встать? - спросил он.
- Давай. Не открывай никаких ящиков. А где ваше оружие,
лейтенант?
- У меня нет оружия.
- Врете. Где ваш револьвер? В кабинете?
Бирнс смолчал.
- К чертовой матери! - крикнула Вирджиния. - Будем
говорить прямо. Я не шучу, каждый, кто мне соврет или не
сделает того, что я скажу...
- Ладно, ладно, успокойся. Он у меня в ящике. - Бирнс
повернулся и направился в кабинет.
- Подожди-ка, - остановила его Вирджиния. - Мы все
