Хозяину, не нам.
Анджелика невесело улыбнулась.
- Я была там, пока весь деньги ушел, а потом пошла жить,
где двоюродная сестра. Потом я поняла, что стала - как вы
говорите - обаза. Обаза. Когда что-то мешает жить.
- Обуза, - поправил Хейвз.
- Si. Обаза. И тогда я нашла мужчину и пошла жить с
ним.
- Кто он был?
- А, просто мужчина. Не совсем плохой, не имел дела
полиция. Но я не живу с ним, потому что он бил меня один
раз, а это я не люблю. Так я ушла. Иногда стала спать с
другие мужчины, но только когда совсем нет деньги.
Она замолчала.
- Я скажу вам что-то.
- Что?
- В Пуэрто-Рико я была красивая девушка. Здесь я тоже
красивая, но дешевка. Понимаете? Я иду на улица, и мужчины
думают: "Я буду спать с эта девушка". В Пуэрто-Рико есть
уважение. Совсем не так, как здесь.
- Как это?
- В Пуэрто-Рико девушка идет на улица, мужчины смотрят и
радуются, приятно видеть. Девушка может немного вилять
задом, мужчины любят, им нравится. И немного смеются, я
хочу сказать, от всего сердца, без злоба. Здесь... нет.
Здесь всегда думают: "Дешевый шлюха. Пута". Я ненавижу
эта город.
- Ну, ты...
- Я не виновата, что не так хорошо знаю английский. Я
учила испанский. Я знаю настоящий испанский, очень
литературный испанский, очень хороший школа. Но испанский
здесь не годится. Если говорите здесь по-испански, тогда вы
иностранец. Но это и моя страна тоже, нет? Я тоже
американка, нет?
Пуэрто-Рико тоже есть Америка. До испанский здесь
нехорошо. Кто говорит по- испански, это означает пута. Я
ненавижу эта город.
- Анджелика...
- Знаете что? Я хочу вернуться остров. Я хочу вернуться
и никогда не уехать больше. Я говорю вам. Там я бедный, но
там я Анджелика Гомес. Я знаю, кто я такой. И в целый мир
нет больше, нет другой Анджелика Гомес. Только я. А здесь
я никто, только грязный пуэрториканкский дрянь.
- Не для всех, - сказал Хейвз.
Анджелика покачала головой.
- У меня будет большая неприятности сейчас, нет?
- Да, очень большие неприятности.
- Si. И что со мной будет сейчас? Я пойду в тюрьму, а?
Может быть хуже, если этот Касым умрет, а? А почему я
порезала его? Хотите знать, почему я порезала? Потому что
он забывает одна вещь. Он забывает то, что все забывают в
этот город. Он забывает, что я - это я, Анджелика Гомес, и
все, что я имею, - это мой собственность, и никто не может
трогать, пока я не скажу трогать. Это я. Это мой
собственность. Почему не могут оставить человек в покое?
Казалось, она вот-вот расплачется. Хейвз потянулся к ней
и хотел взять ее за руку, но она затрясла головой изо всех
сил. Хейвз убрал руку.
- Простите, - сказала Анджелика, - я не буду плакать. В
эта город быстро учишься, что от плакать нет польза, совсем
нет польза. - Она кивнула. - Простите. Оставьте меня.
Пор фавор. Пожалуста. Оставьте. Пожалуста.
Хейвз встал. Вирджиния Додж опять занялась бутылью. Он
небрежно прошел к доске циркуляров и встал у стены недалеко
от выключателя. Так же небрежно достал из заднего кармана
блокнот и стал делать записи.
Мальчики начали развлекаться раньше, чем обычно. Сейчас
было только 6.25, но они вышли на улицу в половине
четвертого, после скучной лекции по антропологии. В пятницу
вечером, когда кончилась трудная неделя, в течение которой
они томились на уроках, делая никому не нужные записи,
мальчики были просто обязаны выпить, как настоящие мужчины.
Они начали с пива в клубе колледжа, расположенного через
улицу от главного здания. Но какой-то глупый новичок,
которому было поручено неделю назад закупить провизию, забыл
пополнить запасы спиртного, исчезавшие быстрее всего. Так
получилось, что в холодильнике остались всего две дюжины
банок пива, и пришлось искать утешения в другом месте.
Мальчики были вынуждены покинуть свою привычную уютную нору
и отправиться на поиски освежающей жидкости в город.
Они вышли из клуба, одетые в форму, обличающую их
принадлежность к ученому сословию. На них были брюки с
ремнями, затянутыми сзади, складки на брюках были тщательно
смяты, а отвороты отрезаны. Поверх брюк были белые рубашки
на пуговицах, а вокруг ворота рубашек повязаны яркие
шелковые галстуки с большим узлом, заколотые золотыми
булавками.
К тому времени, когда гуляки подошли, к третьему бару,
они едва держались на ногах.
- Когда-нибудь, - сказал Сэмми Хорн, - я приду на этот
проклятый урок антропологии и сорву блузку с мисс Амалио.
Потом я прочту лекцию о брачном ритуале "хомо сапиенс".
- Неужели кто-нибудь решится сорвать блузку с мисс
Амалио? - спросил Баки Рейнолдс.
- Я, вот кто, - возразил Сэмми. - И я прочту лекцию о
брачном...
- У него только секс на уме, - сказал Джим Мак Кейд. -
Только и звонит об этом.
- Правильно! - выразительно подтвердил Сэмми. - На сто
процентов!
- Мисс Амалио, - сказал Баки, пытаясь ясно выговаривать
слова, что давалось ему с большим трудом, - всегда поражала
мое воображение, и я воспринимал ее только как сушеную
заразу. По правде говоря, Сэмюэл, я крайне удивлен, что ты
питаешь относительно нее черные замыслы. Я искренне и
глубоко удивлен твоим порочным образом мыслей.
- Иди ко всем чертям, - ответил Сэмми.
- Один только секс на уме, - повторил Джим.
- Я скажу вам кое-что, - заметил Сэмми, глядя серьезно
блестящими голубыми глазами сквозь очки с простыми стеклами
в солидной черной оправе. - В тихом омуте черти водятся.
Тихая вода, знаете ли, - это серьезно, это божеская правда,
клянусь, чем хотите.
- Мисс Амалио, - ответил Баки, пытаясь четко произнести
это имя, хотя у него заплетался язык, - это не тихая вода,
это стоячая вода. И я был зара... я хочу сказать -
поражен, когда узнал, что ты, Сэмюэл Хорн, можешь даже в
мыслях...
- Могу, - подтвердил Сэмми.
- Это непристойно. - Баки наклонил коротко остриженную
белокурую голову, мрачно кивнул и испустил тяжкие вздохи. -
Неприлично. - Он снова вздохнул. - Но, по правде говоря, я
бы сам не прочь урвать кусочек этого добра, знаешь? В ней
есть что-то иностранное, сексуальное, хотя ей, наверное,
четыре тысячи лет.
- Ей не больше тридцати, - возразил Сэмми, - спорю на
членство в клубе Фи Бета Каппа.
- Ты еще не член Фи Бета Каппа.
- Верно, но когда-нибудь буду. Всякий нормальный
американский парень знает, что членство в Фи Бета Каппа -
это ключ к вратам рая. Поэтому я смогу спорить на членство
в этом клубе и даже готов выдать секрет тайного рукопожатия
членов этого клуба, если мисс Амалио хоть на день старше
тридцати.
- Она итальянка, - сказал Джим, витавший в невесомости.
Когда Джим был пьян, его лицо расползалось. Казалось, оно
отделялось от тела и висело в пространстве без всякой
поддержки. Глаза вылезали из орбит. Губы двигались без
напряжения мускулов, сами собой.
- Она действительно итальянка, - сказал Баки, - ее зовут
Серафина.
- Откуда ты знаешь?
- Это напечатано на программе ее занятий. Серафина
Амалио. Красиво.
- Но как скучно, о господи! - сказал Джим.
- У нее очень упругая грудь, - заметил Сэмми.
- Очень. Упругая, - согласился Баки.
- У испанских девочек упругие груди, - сказал Джим,
возникший в поле зрения с левой стороны. - Тоже.
- За Серафину Амалио, - провозгласил Баки, поднимая
стакан.
- И за испанских девочек, - добавил Джим. - Тоже.
- И за упругую грудь.
- И за стройные ножки.
- И за чистые зубы.
- За пепсодент - лучшую в мире зубную пасту!
Все выпили.
- Я знаю, где найти испанских девочек, - сказал Сэмми
Хорн.
- Где?
- На другом конце города.
- На каком конце?
- На улице, которая называется Мэзон Авеню. Знаешь
такую?
- Нет.
- Это на другом конце. Там можно найти испанских девочек
с упругой грудью, стройными ножками и чистыми зубами. -
Сэмми кивнул. - Джентльмены, время решать. Который час,
Баки, старая перечница?
- Шесть двадцать пять, - ответил Баки, глядя на часы. -
И три четверти минуты. Когда услышите звон, будет шесть
двадцать шесть. - Он помолчал. - Бом!
- Поздновато, парни, - сказал Сэмми, - позже, чем мы
думали, парни. О господи, парни, когда-нибудь нас
мобилизуют. Что тогда? Мы отправимся ко всем чертям,
парни, проливать собственную кровь на чужой земле.
- О господи! - Баки был полон жалости к себе.
- Ну так что?.. Будем мы ждать, пока мисс Амалио снимет
свою блузку, в чем я сильно сомневаюсь? Вряд ли она это
сделает, несмотря на упругость своей замечательной груди.
Или мы отправимся на тот конец города к дивной улице под
названием Мэзон Авеню исследовать неведомые земли, не
подвергаясь опасности военных действий? Как вы думаете,
парни?
Мальчики молчали, погруженные в раздумье.
- Ну, решайте, - сказал Сэмми. - Это может оказаться
лучшим временем в нашей жизни.
- Ну что ж, пойдем переспим с испанскими девочками, -
сказал Баки.
Стоя у доски циркуляров, поближе к выключателю, Хейвз
чертил бессмысленные значки в блокноте, ожидая момента для
атаки. Его рука скользнула вниз, к пластиковому
выключателю. Наступила темнота, внезапная темнота,
заполнившая комнату.
- Что за черт?.. - начала Вирджиния, потом замолчала, и
в комнате снова наступила тишина.
"Плащ", - подумал Хейвз.
Быстро!
Его пальцы скользнули по грубому материалу плаща, вниз, к
карману, нащупали тяжесть пистолета, он сунул руку в разрез,
чтобы схватить револьвер...
И вдруг с невообразимой, ослепительной яркостью зажегся
свет.
Глава 12
Хейвз чувствовал себя, как ребенок, которого застали в
тот момент, когда он запустил руку в коробку с печеньем.
Он не сразу сообразил, что вызвало столь ослепительную
иллюминацию, но потом понял, что кто-то зажег свет и что его
рука находится в кармане плаща Вирджинии, не доставая
нескольких дюймов до пистолета. Удивительно, время словно
перестало существовать с тех пор, как стало светло. Он
знал, что время течет с небывалой скоростью, и понимал - от
того, что он сделает за несколько ближайших секунд, будет
зависеть жизнь или смерть всех, кто находится в этой
комнате, и все же не мог преодолеть ощущения, что время
остановилось.
Прошло, казалось, целых три года, прежде чем он принял
решение быстро повернуться к Вирджинии с оружием в руке.
Он сжал пальцы вокруг рукоятки пистолета в темных недрах
кармана, и это заняло еще двенадцать лет. Хейвз почти
выхватил пистолет, когда увидел Артура Брауна, который
быстро шел по коридору, удивленно подняв брови. Примерно
через сто лет он решил крикнуть:
- Уходи, Артур! Беги!
Но было уже поздно, потому что Артур открыл дверцу
барьера и вошел в дежурную комнату. Доставать пистолет тоже
было поздно - время вступило в свои права, оно словно
вытекло в канализационную трубу. Был только угрожающе
холодный голос Вирджинии Додж, который прорезал тишину,
установившуюся в комнате.
- Не доставай пушку, рыжий! Я целюсь прямо в бутыль!
Хейвз замер. Внезапно он подумал: "А что там, в бутыли?
Действительно нитроглицерин?"
Потом эта мысль исчезла так же внезапно, как и появилась.
Он не мог рисковать. Разжав пальцы, Хейвз повернулся к
Вирджинии.
Артур Браун стоял у самой дверцы, раскрыв рот.
- Что?..
- Заткнись! - прервала его Вирджиния. - Входи сюда!
- Что?..
Лицо Брауна выражало безграничное удивление. Просидев
весь день в кладовой магазина готового платья, он вернулся в
участок и поднялся по металлической лестнице, ведущей на
второй этаж, что делал уже тысячу раз с тех пор, как стал
работать в 87-м участке. Увидев, что в коридоре нет света,
он бессознательно потянулся к выключателю у лестницы и
включил свет. Первое, что он увидел, был Коттон Хейвз,
засунувший руку в карман женского плаща, висевшего на
крючке. А потом... женщину с револьвером.
- Ну-ка, подойди сюда, рыжий! - приказала Вирджиния.
Хейвз молча подошел к ней.
- Ты очень умный, верно, сволочь?
- Я...
Рука, державшая револьвер, быстро поднялась и с
